Питерские горошины

...Шагаю. Медленно, неторопливой ходьбой столичного жителя, уверенного в своей столичной значимости и завтрашнем дне.. Дно, разумеется, уже лет так 25 ежедневно стучится в мои подошвы, но, увы - я привык убеждать себя, что оно должно показаться именно завтра.
Улыбаюсь - Питер и не такую чепуху отшлифовывает за пару часов-дней )) На вокзале до меня нет никому дела - тут полно своих улыбчивых самое себе, и вообще - мало ли что забыло на перроне какое-то пугало в кожаной шляпе в половину седьмого утра?
Георгиевская ленточка на левой стороне фотожилетки, в руках сумка и два букета гвоздик - по 20 штук в каждом. Оптом - дешевле, а расставить цветы можно потом нечётными частями, да и не продают в Москве меньшими объёмами, максимум того, что можно найти за приемлимые деньги - "пачки" по 10 стеблей, но судя по виду, "упитость" этих цветов, так сказать, неудовлетворительная... Люди в метро смотрят на гильзы в пояске шляпы недоверчиво, почти враждебно, окидывают взглядом фигуру в коже - буквально, с головы до пят, но наличие георгиевки, красных гвоздик и взгляда, на который можно рассчитывать только от коренного жителя России остужают неразгоревшуюся "Искру" и я прохожу мимо, оставляя шлейф странного, непонятного и пожалуй, даже презрительного внимания.
- Хи-хи, мистер... - шушукаются за спиной две девчонки конфетно-невестного возраста, стреляя взглядами под кожу полей. Я продолжаю улыбаться, правда уже скорее в самое себя, подстраиваясь под городской фон. Мистеры не носили кожаных шляп, в кожу одевались, действительно, из-за практичности пастухи - ковбои и погонщики стад, но вот шляпы у них были либо фетровые, либо соломенные. Кожаные - австралийская фишка. Но откуда им знать тонкости крестьянских мод Америки и Австралии первой половины прошедшего столетия - в двадцатилетнем возрасте?
Ограничиваюсь многозначительным взглядом на одну из них в стиле "А что, и замуж возьму сразу же, готова под венец?" - боевой настрой флирта почти сразу же испаряется, как эфир из ладони, обе серьёзнеют, как-то донельзя страстно и максималистично - так вдруг умеют только дети и выходят на "Гостинном Дворе". В этом весь Питер - стоит лишь остановить уличную пыль и выхлоп ежедневности, вглядеться в него пристально и прямо, без штампов и сторонних эмоций а'ля "мне Мойше напел" - мигом проглядывает "костяк", остов того, что по сей день город прячет в самое себе со времён начала Великой Октябрьской Социалистической революции, то, что у людей, живущих в нём за душой, в сердцах и умах, то, что ждёт всех нас и меня лично в частности...
Я продолжаю улыбаться. Ну не могу я реагировать Питеру в ответ чем-то иным - он не прячется от меня и не лжёт, я плачу как минимум тем же.
Гвоздики расставлены во все, годящиеся для этого ёмкости, одна - отдельно на подоконнике, остальные - нечётными кучками, и все они - ощущая прикосновение воды на срезах, наполовину уснувшие, начинают пить. Уже к середине дня бутоны прянут духом, а к вечеру всё будет выглядеть так, будто бы их поломали на дачной грядке час назад.
Выхожу во двор - перекурить, благо для этого нужно прошаркнуть всего семь ступенек.
Звук защёлкивающейся зажигалки отражается от стен двора, хоть и не колодец тут, стены ведут себя интеллигентно - возвращают лишнее.. Да, зажигалка рассчитана на расстояния и масштабы столицы, звук на улице - резкий, глухой и мгновенно растворяющийся в пространстве, вне зависимости от времени суток и места. Город алчет шума, вибраций, щелчков зажигалок и ломающихся капсюлей, слепых, страстных и ненавистнических криков, стонов, залпов и победной гортани...
Питеру спокойнее и проще - он уже пережил всё это, его "Аврора" давно вернулась в лоно семьи из своих бунтарских мытарств и дремлет в мокрой колыбели, словно стыдясь прошлого - случайно отвернув носовое и растопырив бортовые орудия в стороны от Эрмитажа. Стены на всякий случай молча виноватятся, я курю, а мимо с обратной стороны дома грохочет трамвай, он чувствуется больше ногами, нежели слышен и я вновь начинаю улыбаться. Приехать в Питер - всё равно, что повидать бабушку или деда - таких лика и глаз нет больше ни у одного города России.
Перекрытый Невский проспект с гуляющей толпою во всевозможных направлениях вначале настораживает, потом, успокоившись, пропускает в самое себя. Нырнуть в воду, в самую гущу рьбьей стаи - пожалуй, самое точное, патрульно-постовые крабы у своих четырёхколёсных раковин совещаются на коротких волнах, омывающих крыши, антенны и провода. Замужние мамы фотографируют детей с ветеранами, одинокие, спрашивая фуражку - с курсантами и военнослужащими. Не вижу ни одного человека без символики Победы, какой-то олух умудрился повязать ленточку на манер банданы - вокруг головы, машет руками в сторону Дворцовой площади, но что именно он кричит - не слышно в общем гаме. Позже, подойдя поближе, наконец понимаю, почему его никто не одёрнет - иностранец, судя по лопотанию финн или из тех краёв. Наивные лапландские души... Глядя на мимику, кажется, что он воспринимает праздник на уровне свадьбы или юбилея мэра, а может, того и другого одновременно.
У меня опять прорезается улыбка, фотографирую профиль со спины, а заодно "расстреливаю обойму" вокруг себя - авось потом кадр удачный в сетях застрянет..
Несколько удачных кадров, действительно попадают(ся) на глаза, и я улыбаюсь "вслух", благо шляпа широкополая и заглянуть мне в глаза, не привлекая внимания не получится.
Наконец, проскакиваю на огороженную Дворцовую площадь - между саксофонисткой и валторнистом, приотставшими от своих. Усталый краб машет на меня клешнёй, но в этот момент его грозно окликают - Почему допустили просачивание?! - музыканты продолжают идти, я прячусь за их чёрной формой, и пока краб, чуть ли не щёлкая каблуками, мычит в голос о напирающей толпе руководству, мы интенсивно отдаляемся от "точки прорыва". Оглядываюсь - сеть снова латают, а я избавлен от давки и пыли.
- Спасибо - улыбаюсь Питеру. Город в ответ на мгновение прищуривается бликом открываемой форточки, а я встречно ищу кадр его лица и не нахожу. Так всегда, когда бы ни приехал - не могу охватить его одним кадром, одним штрихом. Этот пазл можно складывать бесконечно, я давно смирился и теперь остаётся лишь улыбаться. Но, судя по всему, Питер на меня не в обиде, когда дети, играющие с крупной собакой, таская её за хвост и пытаясь прокатиться верхом, преполняют чашу псячьего терпения - зверь встаёт и уходит, а дети слишком малы и нетерпеливы, чтобы его догнать. Иногда городу надоедает внимание - он прячет глаза, на меня наваливается его выпущенный свинец, глухая тяжесть, ломота в пояснице и безразличие. И тогда я спешу в бабушкину коммуналку - к гвоздикам, к чаю с блинами и чем-то очень вкусным, к старым фотографиям, к воспоминаниям, разговорам и глазам которые вижу тогда, когда Питер ещё со мной. Бабушке проще - я помню её с раннего детства и она ни разу не проявила усталость - от меня, за все эти годы...
- Бабушка звонила - говорит мама в трубку, - спрашивала, специально ли я привёз 87 цветов ей, точно ко дню рождения - голос у неё немного удивлённый и с ехидцей, таким тоном учительница русского языка любила надиктовывать образцы орфографии и пунктуации.
- Мам, да я ведь не покупал столько - возражаю скорее по привычке - брал две пачки по 20 "ног" - припоминаю поход на рынок - мозги грыз продавцу, чтобы из холодильника принёс, посчитал и ту, и другую...
- А она посчитала, причём дважды - торжествующе перебивает безапелляционным медицинским тоном мама, - все бутоны, получилось ровно 87! Ты же её знаешь - она не позвонит без серьёзного повода, да и только что от неё, понимаешь?
- Понимаю, - говорю я, казалось бы, мелочь, но вот тебе - совпаденьице, мало ли, может это действительно так получилось, а может и нет, но двадцать гвоздик были обычными, классическими, а ещё двадцать - кустовыми, бутонов на них много, счесть все - чёрт ногу сломит...
- Это здорово, мам - бодро говорю я, пытаясь интонативно подтвердить, что иначе и быть никак не могло. Мама хмыкает, я улыбаюсь. На этот раз - как нашкодивший подросток, который знает, что горох в доме кончился его усилиями и потому не пугающийся постановки в угол. Годы, как горошины, рассыпаются по паркету, лопаются, крошатся и скачут из угла под ноги прохожим, а пополнить банку в кухонном наборе уже не получится. Зажать бы тогда, в детстве горсть, да и вперёд - в светлое будущее... Жаль, что я никогда не любил горох.