Городские сказки. 11-15

Как все устроено

У одной девушки перестал загружаться компьютер: наверное, пришло время переустановить систему и вообще почистить железо. Она думала об этом по пути на работу и прикидывала, как найти системщика.
Она не знала, что в этом же вагоне метро едет системщик, который мог бы легко починить ее ноутбук. У системщика ныл зуб, который давно пора было запломбировать, но он все тянул: то времени нет, то настроения.
Он не знал, что напротив него сидит стоматолог, который как раз и занимается лечением зубов. Но сегодня у него отвратительное настроение: машину пришлось сдать в автосервис и из-за этого ехать на метро. Он проклинал толкотню и духоту, а заодно и бестолковых автомехаников, которые никак не могли отрегулировать машину.
Он не знал, что над ним стоит и даже задевает его своей сумкой замечательный автомеханик, к которому очередь по записи и только через знакомых. Автомеханик тосковал, потому что его бросила любимая девушка, и он был уверен, что уже никогда никого не полюбит, да и вообще не хочется.
Он не знал, что в самом конце вагона проталкивается к выходу девушка, которую он полюбит, а она его, и все у них будет хорошо. Сейчас они не встретились, и еще пару раз не встретятся, но их знакомство неизбежно, так как назначено.
Выходя, девушка слегка задела плечом заходящего в вагон писателя. Тот оглянулся на нее, потом зашел в вагон, всех оглядел, вот это все увидел и, вернувшись домой, записал.
Придумал, конечно.


Звуки имен и названий

Летнее теплое утро. Потянулась, скрипя деревьями, вверх улица Бульварно-Кудрявская.
- Вот и опять меня переименовали, - сказала она.
- Могла бы и под моей фамилией оставаться, - с обидой заметил Воровский. - Люди привыкли.
Да, я привык. Трамвай регулярно, каждое лето, начиная с моих восьми лет и до пятнадцати, увозил меня по улице Воровского вниз - от Львовской площади к вокзалу. В пионерский лагерь. А через два-три месяца возвращал наверх, домой, по той же улице. На Воровского была моя детская поликлиника, был Сенной крытый рынок с семечками, помидорами и гулким шумом. Что такое «На Воровского»? Это значит - на той улице, которую я представляю при этом звуке.
- Мы просто привыкли к звуку, - говорю я, медленно крутя педали.
Крутя педали от площади Победы, то есть от Евбаза, вверх на Львовскую площадь. О которой я, конечно, тоже не знал, что она в честь города, думал - в честь какого-то льва. Хотя ведь и город в честь льва...
- А о том, что это чья-то фамилия, мы и знать не знали, - добавляю я.
- Тем более большевика, - шелестит Бульварно-Кудрявская. - Тем более я еще до вас, уважаемый, была тут Бульварно-Кудрявской.
Воровский отступает перед нашим натиском, но давит на жалость:
- Я трагически погиб! Мне полагается хоть какая-то улица!
Воровского застрелили в Лозанне в 1923 году. Выстрелил человек, чьи родные погибли во время революции. От рук большевиков, естественно. Та еще история... Прямо хоть кино снимай. Выстрелив, Конради отдал оружие и заявил, что сделал доброе дело, так как русские большевики погубили всю Европу. И суд присяжных его оправдал (!) после показаний свидетелей о преступлениях большевиков. Конечно, это не помогло: остальные палачи остались живы и делали свое дело...
- Наоборот, вас полагается забыть, - ответил я, проезжая мимо развалин Сенного рынка.
- Как вам не совестно! Вы должны меня понимать, ведь вы тоже писали в школе антиправительственные стихи.
- Ага, и карикатуры рисовал. Только с той разницей, что в ваше время правительство было царским, а в мое - именно большевистским, советским. Грех было над ним не поиздеваться. К тому же я не занимался закупкой оружия для боевых дружин. Так что о совести помолчали бы лучше.
Воровский замолкает. Я поворачиваю вправо, где еще жива моя школа. Улица Ярославов Вал приветственно кивает верхушками деревьев. Вот ведь я уже почти забыл, что Ярославов Вал был когда-то Полупанова и Ворошилова. И Воровского забуду.
А тогда уж все остальные и подавно забудут.


Солнечная и теневая

В конце декабря, после самой длинной в году ночи солнце спохватилось: ведь день получается наоборот, короткий. И давай светить прямо с утра, чтобы, значит, хоть как-то компенсировать. Так что в этом самом конце декабря, где от одного перекрестка до другого протекала длинная улица, случился солнечный день.
Однако зимнее солнце невысокого роста, поэтому его хватило осветить только одну сторону улицы. Вторая сторона осталась в тени сплошных домов. И на солнечной стороне температура достигла небывалых, прямо скажем, плюс восьми и местами даже десяти градусов. А на теневой стороне погода продолжала оставаться пасмурной, стылой, с пронзительным ветерком.
Прохожие не сразу поняли, в чем дело. Но когда поняли, начали потихоньку переходить на солнечную сторону. Сначала самые умные, потом и остальные. Скоро на теневой стороне никого почти и не осталось, и даже те, кому в конце какого-нибудь квартала нужно было сворачивать в теневую сторону, все равно перебирались на солнечную.
Улица покачнулась, но удержала равновесие.
Люди шли по солнечной стороне, расстегивали куртки, снимали шапки. Только один парень равнодушно топал по теневой стороне в своей курточке, спортивных штанах и кроссовках, в которых он ходил и зимой, и летом. Это был парень из тех, кто не замечает не только капризов погоды, но и перепадов любых настроений, и на вопрос девушки всегда отвечает: «А че такого?»
Кофемашины терпели-терпели, однако завели свои моторы и начали переезжать на солнечную сторону. А как же быть продавцам овощей и фруктов? Всех этих бананов-хурмы, помидоров-картошки? У них ведь тут выторга никакого, а попробуй переберись через проезжую часть со всеми ящиками, да еще палаткой впридачу!
- Предатели, - бормотали теневые продавцы (среди которых, надо заметить, были в основном продавщицы) в сторону солнечных. - Бросили нас тут пропадать! Коллеги называется!
- А вы не сидите в своей тени! - весело отвечали им везунчики-солнечные. - Вылезайте на солнце!
- Нам и здесь хорошо! - гордо возражали замерзшие теневые. - Мы не эмигранты какие, свою сторонку не оставим!
Пока продавщицы фейхоа-винограда вдрызг разругивались, турагентства сообразили, что к чему. И тут же стали рассылать предложения: «Новый год на солнечной стороне! Невероятные предложения! Сногсшибательные цены!», «Подарите себе и своим близким солнечное настроение к встрече Нового Года!» Тогда другие турагентства подсуетились и стали зазывать в лыжные туры на теневую сторону. На солнечную завозили солнцезащитные очки, на теневую - шерстяные носки, термобелье и глинтвейн. Работа кипела.
Тут день кашлянул, намекая солнцу, что он ведь сегодня короткий. И что солнце, конечно, дело хорошее, но всему свое время. От этого кашля набежали серые тучи, небо нахмурилось.
- Хотело как лучше, - пожало плечами солнце. - Ну ладно. Тогда до встречи в новом году! - И медленно, слева направо, склонилось к горизонту.
И на всей улице сразу опять воцарился декабрь.


Я не рыба

Ледяной ветер то утихал, то теребил высохшую зимнюю коричневую траву. Это была конечная станция метро. Не конченая, хотя хотелось иногда так сказать, а последняя. От нее веером расходились павильоны и стоянки, магазины и многоэтажки, улицы и переулки. Возле одной из многоэтажек на детской площадке сидели плотные, похожие на ящики женщины и громко ругали людей. «У нас люди такие! Им же нельзя давать!..» «И собак выводят где попало, не пройти после них!..»
По зимней траве шел охотничий пес на длинных балетных лапах и клевал носом запахи, как цапля. За ним на поводке брел задумчивый хозяин. Невдалеке раздалось «Гыгыгы», пес удивленно поднял голову. Мужчина в просторной пятнистой одежде охранника автостоянки и тесной, облегающей череп черной шапочке шагал по разбитой грунтовой тропинке, в сторону многоэтажек, и басовито похохатывал в телефон. За многоэтажками темнел лес, а за лесом что? Конец города, начало соединительной ткани, которая состоит из шоссе и автострад. «А может, ничего там и нет, - подумал я. - Там пустота и конец света».
Но шоссе в ответ подумало, что оно держит одной рукой Киев, а другой - Ирпень, потому что если их не держать, то разлетятся в стороны. Вон какой ветер нынче.
Ветер таки сумел зацепить стайку ворон и швырнул их в низкое серое небо, как горсть черных семечек. Они взяли резко вбок и вырвались.
- Ты видела этого, который идет и смотрит? Он же не просто смотрит, он запоминает!
- Тогда мы сюда больше не прилетим, мало ли что.
Вороны посмотрели вверх, где набирал высоту самолет.
- Хотела бы я сейчас сидеть внутри этого самолета, развалясь в кресле. А то как заведенная, машешь крыльями, машешь...
Пассажиры в самолете как раз доедали скромный самолетный обед. Мясо и рыба, салат и приправы, булка и горошек по вкусу ничем друг от друга не отличались. Они и не должны были отличаться, так как задача обеда не накормить, а отвлечь людей от страха высоты. Капитан и пилот этой еды не ели, у них с собой было домашнее в судках.
- А помнишь, как мы в прошлом году пошутили? - спросил пилот. - Когда пролетали над Украиной, где как раз шел чемпионат мира по футболу.
- Да, ты еще сказал, что если присмотреться, то можно увидеть пенальти. Не шути так больше. Они же могли все по правому борту столпиться, и... - ответил капитан, но все же улыбнулся.
Самолет приземлился в южной стране, такой теплой, что когда выходишь из здания аэропорта - словно попадаешь в баню, в самую парилку. Туристов из зимних краев сразу видно по огромным пакетам, в которых лежат зимние куртки и сапоги, шапки и шарфы.
- Как несправедлива жизнь, - горестно сказал шарф куртке. - Нас сунули на самое дно чемодана и оставили в номере! Так и не увидим ничего. Знал бы - остался бы дома.
Но вечером разомлевшие от тепла отдыхающие попали под резкие взмахи морского ветерка. Пришлось им натягивать куртки и надевать шарфы, чтобы прогуляться вдоль моря. Надо ловить каждую минуту отпуска, дома-то у них моря нету. Отдыхающие шагали вдоль прибоя, слушали море и разговаривали, так как интернет остался в номере, а уткнуться в телефон было как-то неловко. Море тихо вздыхало. В его плотной влаге хранились записи о многих существах и веществах, но, чтобы прочитать их, нужно было быть рыбой.
Давно вернувшись домой с конечной станции метро, я лежал в теплой ванной и прислушивался к воде. Мне казалось, я пойму ее шепот, но у меня не получалось. Все-таки я не рыба.


Справедливость для дерева

Переулок протянулся между домами от одной улицы к другой, и любил иногда задержать меня своим тихим уютом. А я и не возражал. Уют распространяли красивые деревья с густыми кронами, звали их липами. Липы вырастали из земляных прямоугольников в асфальте тротуара, каждое дерево было окружено невысокой металлической оградкой с завитушками. Один прямоугольник долго пустовал, я проходил мимо и гадал: что же здесь будет? Неужели так и останется голый квадратик земли?
Но однажды я увидел, что сюда привезли и посадили тоненькое деревце. Оно выглядело грустным. Прислушавшись, я понял, почему.
Этим утром молоденькая липа проснулась, осмотрелась и расстроилась. Все огромное, незнакомое, чужое. Да еще и забором окружили!
- За что меня так? - всхлипнула она. - Не понимаю!
- Ты чего хнычешь, сестричка? - шевельнулось соседнее, большое и пожилое дерево. - Чем недовольна?
- Вот этой металлической решеткой. Честное слово, как будто зверя в клетку посадили! Но я ведь не зверь, а растение! Я не могу никого покусать и поцарапать. Какая несправедливость!
Тут я подумал: в жизни так все устроено, что несправедливость в ней на каждом шагу, и очень многих ни за что окружают решеткой. Но спохватился и перестал думать - вдруг липа услышит. Она еще маленькая и многого не понимает.
Липа долго горевала бы, но старшая шевельнула могучей кроной и прошелестела:
- Ты еще маленькая и многого не понимаешь. Эта ажурная низенькая оградка совсем не для того, чтобы тебя держать в клетке.
- Но для чего же тогда?
- Чтобы защитить тебя!
- Да? - Липа оглянулась. - От кого?
- От спешащих прохожих, несущихся велосипедистов, и особенно от автомобилей, которые паркуются на тротуарах. Чтобы тебе не нанесли ущерба, не травмировали твой нежный ствол.
- Ура! - воскликнуло тут маленькое деревце.
И от радости с этого дня начало очень быстро расти.
Я проверял.
Пару раз в месяц я приезжал, пристегивал замком свой велосипед к ажурной ограде, заходил в аптеку за лекарствами, потом выходил и смотрел на липу. Автомобили густым стадом стояли на тротуаре, но липа была надежно защищена, они не могли повредить ее своими носорожьими боками.
И это означало, что несправедливость все-таки не на каждом шагу.