Деяния достославного князя Олега

Продолжение. Начало: Князь Олег и старый директор

Захватил Олег Киев и бросил леща народу:
– Киев есть мать городов русских!
Пока поляне кумекали над загадочной фразой конунга, тот успел построить вертикаль власти. Надо было обмыть успешное окончание строительства, да меды кончились – ярлы выдули все городские припасы.

Похмелиться страсть как хотелось воям, уселись проворно в лодьи, к древлянам подались погреба грабить и девок портить. Ярые они до баб были, потому ярлами прозвались. Других, которые к воровству приучились, ворягами именовали. Позже их в витязей и бояр переделали, а во времена Олеговы до того еще не додумались.

Лучшие кони, конечно, конунгу достались; самых удойных коров в Игореву ферму загнали – детей положено молоком поить. Вертикаль ярлы обмыли, закусили лебедями, и аппетит на чужое добро разыгрался неутолимый.

Потекли к северянам. Добрались, выскакаша все на брег; спрашивает Олег:
– Кому налоги платите, огнищане, и в каком размере?
– Козярам, – отвечают те, – по щелягу с сохи.
– Какие такие козявки? Знать не знаю! Короче, платить будете мне.

Погрузили витязи в лодьи деньги, поплыли в Киев, а вскоре к северянам хазары прискакаша. Воевода их Масад строго так спрашивает:
– Где дань?
– Дык кияне забрали, – выступил решительно вперед отчаянный старец. –  Велели передать, что секир башка будет всем козявкам, коли за Дон не уберутся. Топоры у бояров тяжелы и востры, – размер оружия руками показал, чуть приврав, раза в два. – Кажись, вертаются.
Сдуло степняков из дебрей, будто их и не было никогда.

Вернулись хазары в каганат, еврейским олигархам доложили о топорах, еще чуть преувеличив размер, примерно вдвое. Масад об обиде не забыл помянуть:
– Козявками хан Олег нас обозвал.

Возмутились обесчещенные евреи шибко. Царь Натаняху велел великого кагана изжарить. Политическое устройство у них такое было – в случае несчастья печь кагана заживо, как не оправдавшего божественного предназначения.
А в Киеве дел скопилось груда. Вынесли гридни лавку на крылечко, привели под ручки князя судить тяжебщиков. Невские рукосуи и лихоимцы  поголовно невинными овечками оказались, местные кадры в разряд рядовичей попали. То есть, от овнов стали зависимыми. Радостью радовался Олег – класс олигархов будто на опаре поднялся. С устатку захотелось выпить в кругу приятелей и овнов.

Пировала банда, пардон – дружина, всю зиму славно, а весной опечалилась. Ярл Свенельд речил:
– Грехи наши тяжкие, а запасы – скудные. Пора пришла грабить. А кого?
– Земля слухом полнится, что уличей расплодилось гуще пчел, – обрадовал Олег собутыльников трезвой мыслью. – Велю эти борти тряхнуть.

Понеслась дружина на Буг. Местные руководители с хартиями в руках незваных гостей встречают, пальчиками в строчки тычут; один старец гордо возглашает:
– Нам земельку эту Улий-царь отписал еще в незапамятные времена и от побора ослобонил.
– А нас в злопамятные времена Тиверий от мзды охранил, – показал печать тиверский князь.

Потрогал пальчиком печати Олег, лизнул осторожно, понюхал документы, пробежался глазами по строчкам и возмутился крайне:
– А где тут написано, что вы платить НДФЛ не обязаны? Гоните по черной куне с каждого дыма. Уличи, блин…
Засунул бумаги в кош походный и стали называться они кошерными.

Доселе текла присказка, сказка – впереди.

Стремительно годы пронеслись над Днепром, на Волхове задержались. Осерчал однажды Олег – Новгород дань задолжал за десять лет. Велел дружине в путь-бездорожье собираться. Ярлы обрядились в самые дорогие доспехи, подарки для родни прихватили, коче-верхоконно в поход выступили во главе с конунгом.

 Притекли ярлы в Новгород, и хвастать нарядами не решились. Пока их не было, местный народец разбогател, в пух и прах разоделся – кунсами телогрейки обшил, и шубы собольи бабам справил. Но кочетами кияне по городу вышагивают, спесью пышут. Раньше они коровам хвосты крутили, теперь шестоперами поигрывают, вдовиц молодых орешками калеными потчуют да ушки нежные стыдными намеками красят. Князь Олег пуще всех гордыней исходит, грудь – колесом, жопа – ящичком.

Отец конунга лавки во дворе выставил, стол еловый изладил, матушка скатерть-самобранку постелила. Сели гости пьянствовать, речи хвастливые потекли. Все как в наше время. Ограбил народ – герой. Продал награбленное врагу – дважды герой, оттяпал сельцо – трижды этот самый. Ничего нового.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Погуляли ярлы, победные песни спели, три короба басен о подвигах родичам навялили, дань забрали и в Киев вернулись.

А вскоре отец конунга в стольный град пожаловал. Въехал на княжий двор, подивился на витязей – в тенечке пьяные храпят. Вошел в терем – ярлы под столами валяются; женки их в горнице вино грецкое дуют и над карлицами потешаются. Конунг в блюде с холодцом дремлет. Обстановка не хуже чужестранных ассамблей. Облил ярл государя шайкой кваса со льда, привел в чувство потребное.

Уселся напротив сына и сказку спел под музыку гусельника:
– Жила-была очень приятная на вид девица в Выбутах. И надо же было одному заезжему молодцу соблазнить ее по пьяной лавочке на дубовой лавке. Время пришло, девица дочку родила, да в Купецкой улице на крылечко многосемейного оптовика подбросила. А кузнец бездетный сие происшествие усмотрел, да и выклянчил младенца вместе с пеленками. В пеленках тех приметная вещь оказалась. Начался сыр-бор между купцом и кузнецом из-за этой вещицы, и меня втянули в мутное дело. Не знаю какие статьи УК РФ применить. Чадо Хельгой нарекли. Уже бегает и лопочет чисто, такая, представь себе, чудесница получилась. Умная, хитрая, жадная да гневливая. В отца удалась.

– Так ты тятя, охальника и потерпевшую, получается, вычислил. Проще пареной репы дело, и не шибко лихое, хотя и соромное. Соблазнитель богат?
– Весьма.
– Признал он дочь своею?
– Пока не признал.
– Значит, вдвое наложить следует пени на соблазнителя. Одну часть отдать семье обиженки, другую половину – кузнецу, коли он дите ростит. 

Ярл кулак разжал, перстенек с печаткой в блюдо с пареной репой упал. Еще и бересту с рунами хитрован с груди снял, положил пред молодцем. Тот заготовленный указ прочитал и вздохнул тяжко.
– Ни хрена не помню. – Выпил чашу браги, закусил тертым хреном, ткнул пальцем в руны, – почто столько угодий вписано, почто два рыбных озера, почто два бора ловчих зачислено?
– Сам только что распорядился судить праведно.
– Соскобли половину. Велю деву в Выбуты вернуть.
– Ставь печать, алкоголик. Вторая часть мне пойдет за труды.
 Почесал Олег в потылице державной десницей, макнул перстенек в горчицу и пришлепнул указ печаткою.
– Быть по сему!

Свенельджич молодой, когда тятю из-под стола вытаскивал, ту сказку зафиксировал диктофоном, и во время похода на Царьград продал сюжет драматургу Менандру, о чем и поведал нам борзописец Нестор. Грек еще круче сюжет завернул и шибко прославился пьеской «Третейский суд». А нам такой славы не надо. Мы скромностью хвораем.

Сказка – ложь, да в ней намек…

Продолжение следует.