Т. Глобус. Книга 1. Часть 1. Глава 10. В рай

Глава 10. Попадание в рай

Потом во времени произошёл провал, которого он поначалу не заметил, поскольку память совершила произвольную склейку событий и наспех залатала прореху.

Текущие впечатления присоединились к неопределённому прошлому - там что-то смутно копошилось, не важно... Сейчас он осознал себя лежащим на газоне и решил, что это был его первый в жизни обморок (давно пора).

Огляделся - увидел прозрачную городскую тьму, в ней - стены, окна, углы… Вспомнил, ага, это Город, в котором он живёт. Посмотрел вверх - да, всё верно: знакомое непроглядное небо.

Крат был наполнен тяжестью, но не сразу догадался о выпитой отраве, подумал, что очень устал. Устал от существования, от себя. Поднялся с газона и сделал несколько разминочных движений. Вслушался в своё тело - душа наполняла и ощущала его изнутри, а снаружи тело омывал космос. Тело - это узел, связующий два мира.

Крат стоял посреди ночной бездны. Для чего случилось жить? Раз уж довелось родиться, надо затаиться, как огонёк под горшком; надо неслышно вплетать своё сознание в напряжённую тишину Вселенского Ума, в мир смыслов и волевых струений. Надо бы, надо, но...

Ветерок подул - хорошо стало на лбу. Он шатко повлёкся между зданиями. Окна темны, люди спят. Человек спит - время идёт. Самая тяжёлая задача - задача наполнения времени. Душа должна работать - расширяться, раздвигая упругое сопротивление мира и собственной лени. Так преодолевается смерть.

А что плохого в смерти? Иногда Крату кажется, будто смерть подобна тёплому одеялу после трудного долгого дня. А порой она смотрит на него глазом Окаменелой Старушки. Главное: никаких самоубийств. Надо постепенно и сознательно привыкать к смерти. Во всём нужна разумная постепенность.

Именно этому привыканию и посвящён Сад Змея, где утром копошатся дети и восседают старцы, а вечером толкутся приятели зелёного змея. Вот он, сад кустистый, кружевной, похожий на ткань черного легкого. Кольца спиралевидной трубы холодно блестят между ивами - тут воцарился Змей-Змеевик.

Голова опять закружилась, и Крат сел на скамейку. Согласно преданию, в доисторические времена здесь располагался русский рай. И правда, на этом месте, когда рыли яму, откопали камень с процарапанным изображением мужчины и женщины, между которыми вьётся большими кольцами некая спираль с глазами. Рисунку оказалось четырнадцать тысяч лет. Ещё там изображалось дерево с большими плодами.

Все всё поняли: Змей научил первых людей сбраживать плоды Древа Жизни и получать сок смерти.   

Если представить себе два напитка - сок жизни и сок смерти, каждый из них в отдельности невыносим. А если их смешать, получится вполне сносно - онтологический ёрш. В стакан живого дня добавим сок смерти. Цивилизация этот вопрос решила в планетарном объёме, что явилось чуть ли не единственной заслугой цивилизации перед загубленным ею человечеством.

Землянину хватит совсем небольших денег - грошей забвения, чтобы купить сок смерти и выпить, после чего всё трудное совершается без волевых усилий: дума сама думается, обиды забываются, время протекает мимо, обтекая выпившего. А в сердце воспламеняется былая вера в себя, и снова приветливо сияет свет будущего. Сок жизни - это кровь. Сок смерти - это спирт. Нужна пропорция.
 
Сок смерти несчастному человеку следует пить постоянно, иначе наступит невыносимая встреча с действительностью - встреча маленькой души с колючей великой действительностью. К тому же, в организме, привыкшем к соку, больше не вырабатываются гормоны утешения, вот почему русскому человеку трудно перейти к трезвости. Но главное: ради чего?

Человека зовёт неизъяснимая истина, она дышит сказочным светом и волнует воображение, но она слишком плотно закрыта вещами и социальными задачами, да и человек не больно-то готов откликаться, потому что уже не верит в свою связь с нею, в свою религе (привязь). Он отвернётся и запьёт свою жизнь стаканом сока. С годами, действуя указанным способом, он весь растворится, и умирать будет просто некому. Так что пьянице не страшно двигаться к смерти: он к ней привык.

Крат, сидя на холодной скамейке и не прекращая видеть ночной парк, ясно видел в то же самое время залитую солнцем поляну, двух голых людей возле дерева и Змею, вернее сказать, Змея, свесившего с ветки длинный мозаичный хвост. С хвоста капает жидкость и скапливается в пазухе лопуха. На припухлых лицах мужчины и женщины застыло длительное, терпеливое умиление.

Ева оказалась вылитая Лиля в юности.

Видение продолжалось. По ту сторону кустов раздался её счастливый смех, а потом нежный шорох. Крат, облепленный липким стыдом, стал смотреть сквозь кусты. Змей скользил и тёк вокруг её стана, морду окунул в тень между бёдрами, в пах. Сначала ей было зябко, она подняла плечи, и Крат закрыл глаза, заметив затмение в её лице: она замерла, вся подставившись ощущению. Послышался голос, Змей пропел сладким баритоном: "Ева, ты смазлива не только внешне, но и внутренне!" Крат-Адам с новой болью понял, что Змей нашёл какой-то способ управлять ею.
 
А дети?! От кого родились у неё дети, первенцы человечества?

Затем Змей поженил их. По его подсказке они построили Рай - душный, ароматный шалаш, где Змей научил молодую пару совокупляться. Правда, Ева оказалась уже знакомой с этими странными ласками. "Ароматный рай!" - шептал он, отстранясь от неё и вдыхая медовое сено. Она каждый день приглашала его: "Милый, пойдём в рай!". И там они укрывались (от кого?) и погружались в истому. Это было счастье, но при этом он понимал, что райское счастье - постыдное занятие, потому что лишает разума. Ева с ним не соглашалась, что вызывало в нём досаду, ведь более всего на свете он желал, чтобы они всё понимали совместно. Пребывание в раю омрачалось ещё и тем, что Змей выслеживал их, подползая слишком близко. Он подглядывал и поднюхивал.

Муж взялся уговорить жену убежать от Змея, но вместо согласия она отвернулась и крикнула сквозь ветки: "Я же говорила тебе, что он не хочет, чтобы ты жил вместе с нами!" Крат разглядел по ту сторону листьев мозаику его щеки, ромбовидную голову с точкой глаза и раздвоенным летучим языком промеж твёрдых, застывших в улыбке губ.

И вскоре Змей всунулся в рай с чем-то большим во рту. "Вот, закуска созрела… на древе познания", - и отвратительно красивый плод, бордовый с желтоватыми пупырышками положил Еве прямо в руки. Та со сладким и сочным всхлипом откусила, погрузив туда пол-лица.
 
"Наркотик", - догадался Крат, который сидел в городском парке, и, раздвоившись, находился ещё и в раю.

От своей доли в этом фрукте, мякиш-гашише, Адам-Крат отказался, отвернулся. (Так родился жест отрицания - вмиг и навеки.) Но Ева в губы ему пихала надкусанный пахучий плод. Затем нашла аргумент: "Милый, ты ведь сам хотел, чтобы мы всё делали вместе и всё разделяли пополам".

Он погрузился в плод. Потом был поток сласти, страсти, ярких и постыдных образов, а потом стало холодно и страшно. Потом стало его трясти, и Крат, очнувшийся в парке, обвёл глазами окрестности.

Парк шелестел чёрной листвой и обдувался прохладным ветром. Ему вспомнился Дол (у Змея был его голос), вспомнились котельная и театр "Глобус", а также то, что от нечего делать он отправился посмотреть афишу. Да, афишу спектаря, который должен совершиться вот-вот... кажется, завтра. Всё восстановилось в некой связности, только на плечах не оказалось куртки, и вместе с нею пропал мобильный телефон - но это чепуха. Он продолжал переживать сладкие и подлые сцены в раю.
   
Крат по-новому увидел монумент Змея-Змеевика, на спиральной спине которого играют дети, - скрученную в три кольца трубу толщиной в бочонок.

Значит, не только Крату мерещилось такое, если Парк Химиков народ прозвал Садом Змея и нарисовал на трубе глаза.

Нетвёрдыми ногами он отшагал дорожку парка, боясь глядеть в кусты, ибо там нередко залегают передозные покойники. На другой стороне площади вспучился "Глобус", куполом похожий на обсерваторию.   
 
Театральная площадь притаилась. Встревоженный взгляд Крата блуждал туда-сюда по мостовой, которая, казалось, гудела на какой-то нездешней частоте, звучала молчанием - быть может, так воспринималась вибрация времени.

Крат догадался, что воображение Творца, помыслив предмет, тем самым рождает его - облекает веществом. Как мы помысливаем слово, так Бог помысливает тварь и вещь.

Сквозь тонкое место облачной пелены слегка проступили звёзды.
      
В переулке заорали коты, корябая голосами ночь. Только стёкла окон и латунные ручки входных дверей сохранили невозмутимость, их блеск не дрогнул. Вот оно - место казни.