Илья Муромец

     Калики перекати – поле лихо кликали, где таишься, больно тихо ноне на непаханом поле, поле то бурьян – трава, а надо ржаной колос. Накликали, шевельнулась гадина, колыхнулась земля, раскололась гора, ощеринилась, от колыхания земного заржали кони степные, завыли волки лесные, полезла змеища поганая из дары, что под горою открылася, задышала пламенем, оскалилась. Обратилась к старцам с вопросом, вы почто меня будите, калики обветшалые, почто бьете посохом во сыру землю, меня шевелите, неужто на земле есть кому супротив меня встать. Идите подобру-поздорову, я спать хочу. Сказав так, опять свернув себя кольцом в горе упряталась.
     Видно нет на Руси воина богатого светлой силою, Светогор на горах, земля его более не носит.
     Затаилась змеища поганая, так дело оставлять нельзя.
     Потрепал каур степной длинны бороды, показал дороженьку через бурьян непаханый, на поле одни белы косточки, да ковыль-трава. Не нравится змеюге поганой когда орет ротаюшка, идя за сошкою, вот и палит огнем змеюга кого не попадя, то конного , то пешего.
    Шли калики бурьяном- полем, глядь - ручей, у избы – огород, в огороде батька с маткой управляются, ячмень садят, смотря калики на труды родителей, спрашивают, где помощничек, а зачем вам помощничек спрашивает матка. Воды пущай нам принесет, пущай послужит нам, старым, нам – дедам-прадедам. Уж больно ловок на печи сиднем сидеть, когда родители в поле управляются. Как же он воды вам принесет, ответила матка, утирая горькие слезы, коли он на печи сиднем сидит уже целых 33 года. Одна забава у него, как наестся гущи ячменной с горохом, тугой лук тянуть, сколько тетив порвал, стрелы уж какой год не даем, уж больно далеко пускает, покуда за стрелой батька едет, солнце – красно на закат идет. Задумались калики, силен малец, да не ходит, как помочь, травки надо дать, пускай изопьет отвару травного. Свари матка травяного питья, пущай сидьнюшка на печи сидючи испьет отвару травного. Матка отварила, деды приняв питье от матки, отпили чередом от старшего к младшему, передали сидню, сидень не кочевряжился, отпил все одним разом до капельки.
      Потянулся, захрустели косточки, запели жилочки, засучили ноженьки, ступил сидень на половицу, прогнулась половица в пол бревна, застонала изба от такого плясу, пошел сидень к порогу в присядочку, одним прыжком через порог легко встал, с носка напяточки, сойдя с крыльца, кланялся батьке с маткою, добрые мои родители, простите меня за столь долгое сидение, пустите меня в бурьян-поле, собрать белы косточки,  предам я их земле через костер. Быть тому, молвил батя.
     Потрудился сидень с заката до утра, без еды и питья, к утру управился. Запалил костер, покуда костер косточки жрет, сидень в поле идет, в поле-полюшке бурьян-траву сечет, по скошеному батька с сохой идет, за батькой, матка с бороной, за маткой деды с лукошками, в лукошках – ячмень. Усеяли деды полюшко, теперь всходов ждать, воронье гонять, дожидаться ярового колоса.
     Сидень обратился к родителям, родный батюшка, родна матушка отпустите меня в чисто поле славу искать, иди, молвил батя, кроме лука да стрелок боле ничего не ведал. На том и порешили, так как сидень с печи слез, пускай идет в чисто поле славы искать.
     Что предначертано в плетении, то и сбудется, выпущенную стрелу не остановишь.