Т. Глобус. Книга 1. Часть 2. Глава 4. Гонорар

Глава 4. Гонорар

- Спит! Ты глянь, спит, а ведь сам должен мне за сто грамм водки!

Он открыл глаза и увидел буфетчицу Марфу. Рядом с ней стоял сконфуженный Николаич. Первой заботой Крата было различить, что приснилось и что случилось, поэтому он вытащил из кармана голубого мотылька.

- Ты глянь, я думала, он за деньгами полез! - с украинским акцентом укорила его Марфа.

Он уставился на неё тяжёлым взором (по праву того, кто много пережил), в результате чего, она, гремя замками, скрылась в буфете. Николаич сел рядом на диван.   
- Убили, значит.
- Ага.
- И он, значит, сам на сцену поднялся? - не верил Николаич.
- Не утерпел: о квартире зашла речь.

- Но твой-то кореш не стрелял, верно? Ему бутылку ухлопать - раз плюнуть. А человек-то ему без надобности.
- Верно, - поддакнул Крат.
- Однако ж, если подменить пистолеты, подозрение падает на него. Ведь он был с оружием на сцене, так?
- Так.

- Но стрелял кто-то другой. И пиротехнику применили ради неразберихи. Тут сыщикам будет не сложно размотать клубок, - сказал Николаич.
- Если хотеть разматывать, - заметил Крат и добавил: - Всё-таки непонятно, откуда они знали, что Рубенс непременно выйдет на сцену. Он мог бы сидеть как сидел.
 
- Ну, тогда его прямо в кресле чпокнули бы. Он ведь в первом ряду был, - предположил Николаич.

Помолчали. Крат оглянулся и тихо спросил:
- А ты знаешь, Николаич, какие дела у нас в подвале творятся?
- Краем уха слыхал и один раз я побывал в круговом коридоре, где трубы сами по себе нагреваются и свет горит, не подключённый к энергосети. Больше я туда ни ногой. И тебе не советую. Вообще, я так разумею, что видимость, или наружность у нашей жизни - это одно, а внутренность - это другое, - проговорил Николаич голосом деревенского сказочника. 

- А я ещё раз пойду, - сказал Крат. - Хочу глубже проникнуть и разобраться: там знают, кто стрелял. Я уверен.
- Брось! Человеку нужно земного уровня придерживаться. Иначе спятишь. Или потом кому расскажешь - за шизика примут. Не ходи, а то ещё, неровён час, там застрянешь.

Николаич с трудом встал, распрямился и поплёлся открывать главный вход - на крыльце звонили. Крат взглянул на стенные часы - девять. Услышал шаги и голос Дупы. Неслыханное явление - в столь ранний час!

Крат ему навстречу двинулся. Дупа остановился, пронзительно взглянул, сам бледный, опухший. Злодеям трудно даётся отдых, им доступен только фармацевтический сон. Фармацевтика погружает злодея в химическую тьму с просветами кошмара. Пробуждается он с головной болью и сразу призывает на помощь рассудок - внутреннего адвоката, который заявляет о неизбежности совершённого преступления и заодно указывает на то, что убитый был мерзкий, ничтожный гадёныш, жалеть о котором не стоит.

"Таким образом, господа судьи, поведение моего подзащитного было оправданным. Кроме того, он мог бы и круче поступить, но он смягчился в силу врождённой человечности. Он всего лишь убил".
 
Успокоив себя, преступник затем обдумывает, как защититься перед внешними обывателями. Подобрав нужные слова, подтесав предметы и факты, что-то подкрасив, подклеив, кое-кого подговорив, заготовив деньги для подкупа должностных лиц и свидетелей, преступник надеется избежать обвинительного приговора. Если это получится, он станет вдвойне преступником, поскольку надругался и над жертвой, и над правдой. (Правда - та сторона реальности, которую видит совесть.) И что будет с ним дальше? Получив опыт адской (адвокатской) самозащиты, он либо раскается и вернётся к правде, либо озлобится против неё и будет всё делать ей назло. Тогда получится бес-человек.

- Зайди ко мне. Надо рассчитаться, - простым усталым голосом обратился к нему Дупа.

Крат вместе с ним вошёл в большой кабинет и сразу выпалил:
- Сделайте всё возможное для освобождения Дола! Вы обязаны!
 
Дупа уселся, поднял брови и только собрался ответить, как зазвонил телефон. 
- Да. Слушаю… пуля? …нет уверенности? А, гладкий ствол, понятно. Слишком гладкий? Тебе видней, только из другого ствола не могли стрелять: второй актёр не брал оружия. Оно же осталось под подушкой больного, - Дупа махнул пухлой рукой на Крата, чтобы тот удалился. - Учти, он охотник, сам рассказывал, белку в глаз...
 
"Бахвальство в стиле Дола", - досадовал Крат, стоя за дверью.

- Ещё примите к сведению, что Долговязый брал в банке Рубенса кредит. …Понятно, выстрелом долги не спишешь, но ведь парень-то с приветом. Нет, серьёзно. Уклонился от армии по этой причине. …Что? Кто заряжал пистолеты? Постараюсь выяснить. Постой, так я вместе с подозреваемым и заряжал. Нет, я за его руками не следил. Пистолеты, между прочим, дуэльные, середина девятнадцатого. …Хочешь выпустить? Дело твоё, но учти, другого подозреваемого предложить не могу. Лучше ещё раз проверь пулю и всю эту баллистику-каббалистику… нет, я тебя не учу. Слушай, Степан, давай поговорим не по телефону. Приходи к часу в "Три петушка". Ага, до встречи.

Крат ворвался в кабинет.
- А когда его выпустят?
- Откуда я знаю, - буркнул Дупа и вытащил из ящика деньги. - Вот тебе гонорар. Сорок пять рублей. Неприятелю твоему потом вручу… вкупе с премиальными за меткий выстрел. Извини за юмор: я всю ночь не спал.

Деньги, сорок пять рублей, это прям подарок. Спектарь-то был сорван, и Дупа имел предлог не выплачивать гонорар. Прежде он успешно практиковал невыплату, причём с удовольствием, поскольку ему нравилось причинять людям досаду и разочарование. Что-то произошло с ним сегодня. Вспомнилось очеловеченное лицо Дупы. Неужели душа так долго сохраняется, несмотря на все упражнения по избавлению от неё?! (Что делает душа, когда от неё упорно избавляются?)

Смущённый деньгами и словами Дупы, Крат погулял по утреннему, пустому театру и заметил, что стены выглядят сегодня иначе. Отчего? Оттого что он узнал, на какое подполье опирается это здание. Какой мицелий у этого гриба. (Знание влияет на восприятие.)

Пока никого нет, включил полный свет на сцене и осмотрел то место, где на задней кулисе приметил разрез. Теперь это был шов, зашитый серой ниткой, - вполне невинный шов, ибо много схожих латок пестрело на заднике. А на полу с тыльной стороны кулисы пол был протёрт, и вся летописная пыль исчезла.

Ладно, Крат зашёл в буфет, рассчитался с Марфой и отправился домой, то есть в котельную. Требовался отдых. По дороге он заглянул в магазин и купил завтрак: пол-курёнка, пол-булки и помидор. Безрадостный завтрак. Эта пища сразу от производителя наделена околопищевым, поддельным вкусом. Почему? Потому что цивилизация движима алчностью. Отсюда все выводы, отсюда и пища.
 
Тот же стиль подделки проник и в культуру, и в отношения между людьми. Душой-то он знал, почему так произошло, но объяснить не потрудился. Некогда.

Огляделся. Где брать радость? Радость-красота-смысл - триединый витамин, без которого человек не имеет стимула жить.

Тонкие раздельные волны облаков скрывали солнце, но в небе было светло, и мир купался в лёгком свете. И было откуда-то понятно, что человек этому миру чужд: или изначально был чужд, или стал таковым в ходе истории.

…Ох, не будет чая, не будет сна в своей постельке. Ещё при подходе к родной котельной он издали приметил что-то нехорошее. Облом! У порога на земле валяются их вещи: посуда, вилки, журналы, постельное бельё, пластиковая бутылка (сиська цивилизации), книжка о дальних морях и мускулатурная гиря.

Баяна только нет. Завхоз, поди, плату за проживание в такой форме взял. И замок повесил на дверь - исполнил, значит, своё обещание. (Мрачные обещания легко исполняются, в отличие от благожелательных.)

Жаль баяна. Дол с отрочества берёг его и спьяну нажимал несколько кнопок, раздвигая шумные меха, издавая трезвучный вопль, после чего говорил, что у него "душа расширокалась". А, может, украли баян, и теперь кто-то другой, сидя на скамейке или на канистре, свесив голову, жмёт на кнопки и раздвигает баян, крикливый и бедный, как наша жизнь.

Пустяки. Главное, что Дол скоро выйдет из ка-пэ-зэ.
 
И было ещё одно праздничное событие. В кармане Крата хранился голубой мотылёк с белой каёмкой. Вот он - около сердца. В связи с этим в мире появилось новое смысловое измерение, вернее - некая новая надежда, отчего жить стало просторней. В свете такого обновления Крат переживал своё бедственное положение без особой горечи.