37 Тоска по дому

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

37. Тоска по дому. Призыв на флот. Октябрь 1971 года.

30 сентября 1971 года мой школьный друг, товарищ и брат Славка Юницин прислал мне письмо из армии, которое было наполнено светлой грустью и тоской по дому, по школе, по нашей дружбе, по школьным друзьям и подружкам, которые уже начали выходить замуж и рожать детей. Славка просил прислать ему свежие фотографии, храбрился, как всегда юморил, задиристо шутил, но я то знал, что скрывается за его нарочитой бравадой и шутками. Поднастроенный этим письмом я тоже загрустил и мне очень захотелось побывать дома, увидеть родителей, сходить в школу, посидеть за своей партой. Скоро осень и скоро меня призовут на военную службу...

В сентябре 1971 года только 7-9 сентября были дни с дождём (8 сентября выпало аж 15.7 мм осадков - автор) и дневная температура воздуха понижалась до 16.7°С тепла, в остальные дни было солнечно, жарко и сухо от плюс 29°С до 27.7°С. Только с 20 сентября 1971 года температура воздуха стабилизировалась и началась южная причерноморская севастопольская "золотая осень" или "бархатный сезон" - традиционное время отдыха коренных севастопольцев на море, на городских и диких пляжах.

Славка Юницин заканчивал своё письмо так: "Жму краба и целую твою девушку" и я опять пожалел, что до сих пор так и не нашёл свою Фею красоты и страсти, свою севастопольскую девушку, о которой можно было бы грезить и воспоминать на будущей военной службе. То давнее летнее приключение в июле 1970 года, когда я ночью познал, что такое ночное купание в море и "лунные брильянты" из брызг в компании и близком контакте с юной ночной купальщицей осталось в памяти трепещущим волшебным воспоминанием на грани "было не было". После этого я ни с кем из девушек так близко не встречался и не общался, что давало повод моему старшему брату Юре беспокоиться а его друзьям беззлобно зубоскалить и шутить надо мной. Даже Галя-Галчонок, жена моего брата Юры, почти открыто волновалась за меня, жалея и желая, чтобы я перед службой познал женщину...

Странно, но я не стремился к "познанию женщины" как это понимали мой брат, его друзья и даже Галя-Галчонок, я хотел любить и быть любимым и всем мои внутренние гормональные порывы и позывы пресекал жёсткой суровой мужской рукой. Дело в том, что в это лето Севастополь был наполнен девушками и же6нщинами, которые приезжали в этот южный портовый и туристический город вместе с приезжими и опять куда-то девались после окончания сезона. На Приморском бульваре, на набережных, в скверах, на танцплощадках, в парках, на пляжах, повсюду можно было встретить молодых или моложавых девушек и женщин разных ростов, симпатичных и не очень, но одинаково приветливых, игривых, отзывчивых, готовых на всё и по недорогой цене. С такими девушками и женщинами я встречаться и общаться не хотел ни за что.

Моя мама и папа, отпуская меня после окончания Суворовской средней школы №1 в Севастополь для поступления в институт, клятвенно потребовали от меня до поступления в институт или до призыва на военную службу не водить дружбу и отношения с девушками "лёгкого поведения".

- Три минуты сомнительного удовольствия, - говорил мне кратко и веско папа, - и ты можешь схлопотать болячку на долгие годы или на всю жизнь, испортить своё будущее потомство, осложнить или покалечить себе жизнь и судьбу. Воздержись, справься со своими порывами и хотениями сам, по мужски и жизнь вернёт тебе всё сторицей. Вот увидишь.
- Ищи свою любовь, Саша, - сказала мама. -  Не попутай любовь и увлечение. Запомни раз и навсегда: любовь - это глубокое постоянное чувство, такое как жажда, желание, мечта, принципиальное убеждение, в увлечение - это мимолётная влюблённость, острое утробное хотение, голодное возжелание, порочный соблазн. Не поддавайся соблазну там, где могут быть бесповоротные плохие последствия, думай прежде чем дать волю своему хотению.
- Настоящий мужчина, - сказали мне оба моих родителя, - всегда контролирует своим умом и разумом ситуацию, обстановку, своё поведение и поведение окружающих, видит и предвидит последствия своих и чужих поступков. Только так мы сумели выжить и победить во время войны и в послевоенную разруху. Жизнь - борьба и этим она сложна и интересна, не расслабляйся и не подставляйся. Будь самим собой, то есть когда надо умным Сашой Суворовым, а чаще всего будь разумным Александром Сергеевичем. Хорошо?

"Хорошо", - тогда сказал я своим родителям и самому себе, со вздохом обрекая себя на непонятную для окружающих сдержанность в поведении и в общении с девушками. Например, Юра и его друзья такого не ожидали и хотели, чтобы я перед призывом на военную службу "стал мужчиной". Их шутки, призывы, поучения и попытки сблизить меня со случайными или знакомыми девушками меня сильно напрягали, даже несколько мучили, но я "не поддавался на провокации", я был верен своим принципам, своей первой школьной любви Вале Архиповой, своим друзьям и подругам школьной поры, своим внутренним голосам-друзьям, своей мечте - фее красоты и страсти. Кстати, в это лето 1971 года зримым образом моей феи красоты и страсти была героиня книги Рафаэля Сабатини "Одиссея капитана Блада" - мисс Арабелла, племянница полковника барбадосской милиции Бишопа. Увы, "мисс Арабеллу" я в Севастополе ещё не встречал...

Моя тоска по дому, по папе и маме, по моим школьным товарищам и и моё внутреннее одиночество усугублялись ещё и тем, что я повздорил с братом Юрой и его женой Галей-Галчонком. Вернее это они мне высказали всё, что у них накопилось в отношении меня: претензии, замечания, жалобы, мнения, оценки, потому что я, по большей части, помалкивал, замыкался в себе и никак не реагировал на их замечания.

Вероятно, со стороны моё поведение выглядело как непонятное, настороженное, даже враждебное, но я ничего не мог с собой поделать, - я тосковал по дому, по прежней беззаботной жизни, по заботливой и внимательной опеке родителей, я немного устал от этой самостоятельности, которая как-то не складывалась так, как я этого хотел. Юра, мой старший брат, хотел, чтобы я непременно жил с ними вместе в одной комнате на пятом этаже в доме гостиничного типа с одним коридором и комнатами-номерами, общей кухней, общим туалетом и общей душевой, но я то уже знал и видел, что жизнь молодого человека, обуреваемого естественными желаниями и позывами в условиях пребывания в компании с молодыми супругами, не очень приятна, "напряжна" и неудобна. Я хотел иметь своё место в жизни в прямом и переносном смысле этих слов. Год назад в июле 1970 года мы с Юрой уже проходили этот момент в наших отношениях, вот и теперь напряжение взаимных обид и упрёков достигло предела: я устал от них, они устали от меня, мы уже мешали друг другу жить так как нам хочется.

В среду 21 октября 1971 года (неурочный "почтовый день" - автор) я писал маме и папе откровенное и выстраданное долгими раздумьями письмо, в котором запоздало поздравлял папу с его днём рождения (4 октября - автор), желал ему много  радости, крепкого здоровья и всего самого хорошего, что может быть в жизни, а потом изложил суть нашего раздора с Юрой и Галей.

С 4 на 5 октября 1971 года мы с Юрой повздорили: он и Галя в сердцах высказали мне, кто я такой, а я им выложил свои взгляды на их жизнь, и мы разошлись в разные углы нашей комнаты "довольные друг другом". Вернее ушёл в "свой угол" на кресле-кровати я, а Юра с Галей остались "на своей территории", то есть лежать на семейном диване. На следующий день после работы я сразу же пошёл к себе на своё койко-место в общежитии на ул. Дзержинского, д.53, а вечером перевёз в "общагу" все свои "пожитки" и книги моей личной библиотеки.

Место мне в "общаге" выделили в комнате на 4-х человек, ребята в ней все были хорошие, работали в одном цехе. Одеяла мне выдали хотя байковые, но новые, заводская котельная ещё не отапливала "социалку", но в комнате было относительно тепло. За два-три дня я привык к режиму жизни в рабочем общежитии, полностью устроился, обжился и привык после работы приходить в "общагу", кушать, "чем бог послал", готовиться к занятиям в техникуме, а потом идти через заводскую проходную на пристань к катеру, который вёз работников завода прямо к Графской пристани. Оттуда я поднимался по ступенькам Графской пристани прямо ко входу в Севастопольский судостроительный техникум (всего 50 метров - автор).

Такой распорядок жизни очень хорошо отразился на успеваемости в техникуме, я написал на "отлично" все контрольные, домашние работы, зачёты, доклады и сообщения по темам, помогал товарищам по учёбе, отвечал "у доски", выступал на семинарах по темам, приводил примеры "из рабочей жизни и практики", короче, стал примерным слушателем и "отличником". Только оторвавшись от "семейной жизни с братом", я наконец-то полностью отдался учёбе и начал получать от неё удовольствие и интерес.

Наш пожилой, седой и очень авторитетный "Механик" (начальник ремонтно-механического участка трубомедницкого цеха №4 - автор ) обратился к начальнику цеха с просьбой "наложить на Суворова бронь от призыва на военную службу", но ему ответили, что "на Суворова имеются "виды" и такой возможности у руководства цеха нет". Тогда "Механик", профком и парторг обратились в парторганизацию и в комитет комсомола завода, но им также отказали из-за того, что "военкомат уже направил призывника Суворова А.С. по предназначению" и "попросил" не вмешиваться "в государственную программу подготовки военнослужащих".

22 октября 1971 года мне было приказано явиться в 08:30 на очередную медкомиссию в Ленинский районный военкомат города Севастополя, после чего мне дадут повестку на расчёт на заводе. При этом я узнал, что почти все мои ребята, с кем я учился в Севастопольской Морской школе ДОСААФ, пройдут медкомиссию 18 октября, а 9 ноября 1971 года они должны явиться в военкомат "с вещами, с вместительной кружкой, ложкой и... гитарой, у кого она есть", чтобы "отбыть по месту предназначения в армию". В армию я не хотел, я хотел на флот.

Как подарок папе, высококлассному токарю, фрезеровщику, строгальщику, плотнику, столяру, слесарю, механику, электрику и начальнику механических производств, а сейчас учителю труда и машиноведения в суворовской общеобразовательной Средней школе №2, я сдал экзамен и работу-допуск по специальности на 2-й разряд слесаря-ремонтника промышленного оборудования. Так что на военную службу я уходил со 2-м рабочим разрядом и соответствующей заработной платой (145 вместо 85 рублей по 1-му разряду - автор).

К этому времени на участке и в нашей бригаде появилось трое новых учеников, так что я теперь освободился от обязанности мыть станки и убирать в конце рабочего дня верстаки и рабочие места всей бригады слесарей, теперь мне поручали серьёзные работы, например, ремонт большого обдирочного станка-наждака, на котором обрабатывались торцы и фаски труб разных размеров. Интересно, что с участием этих азартных учеников-комсомольцев, мы полностью меняли подшипники и восстановили работу этого "наждака" за 4 часа, а не за 2-3 дня, как это делали наши маститые взрослые слесари-ремонтники (за что от них получили нагоняй из-за нарушения их "шкурных" интересов - автор). У руководства цеха тут же возникла идея создания молодёжно-комсомольской бригады "ударников производства", из-за чего они и хлопотали, чтобы наложить на меня "бронь" от службы в армии, но у них ничего не получилось.

Интересно, как только я начал получать в "получку" по 100 рублей сразу, так вся наша "неприязнь" с Юрой и Галей-Галчонком исчезла и опять возникла братская любовь, взаимопонимание, стремление жить единой семьёй и единым хозяйством, жить и питаться вскладчину, тем более, что к нам опять начали приезжать родственники Гали из Новороссийска, а значит нам нельзя было показывать, что у нас дома "нелады". Однако отношения наши уже были несколько "подпорчены", да я и сам уже хорошо понимал, что "я третий лишний". Вот тогда-то у меня и возникла эта самая "тоска по дому"...

Вечером после работы, лёжа в скрипучей кровати в общежитии, уткнувшись носом в мягкую пуховую "мамину" подушку, я вдруг отчаянно и отчётливо ощутил, осознал и понял, как я соскучился по дому, по маме и папе, насколько я одинок и несчастен.

- Никого-то у тебя нет, - горестно и жалостливо сказал мне внутренний голос моего давнего друга издеревни Дальнее Русаново дед "Календарь". - Один-одинёшенек... И некому тебя в маковку поцеловать...

На границе сна и засыпания я хотел было возмутиться, возразить, вспылить и вспыхнуть обидой и гневом, но у меня ничего не получилось, наоборот, к словам деда "Календаря" добавились звуки слов моей Феи красоты и страсти - нежным, проникновенным "маминым" голосом она сказала: "Бедненький ты мой, бедненький... Так я тебе и не встретилась...".

Я ещё несколько секунд сопротивлялся, упрямился, но потом не удержался и стал молча судорожно глотать сухой ком в горле и пропитывать слезами пахнущую домом наволочку подушки. Главное, чтобы ребята в нашей комнате не учуяли, что я расслабился...

Не знаю, сколько времени я так таился от ребят, видели или слышали они что-либо этой ночью, но рано утром, почему-то, не я, как обычно, а они дружно вскипятили чайник и заварили чай, угостили меня конфетами, бодро сделали вместе со мной несколько упражнений утренней физзарядки и разговаривали со мной подчёркнуто бодрыми голосами.

А может быть мне всё это показалось?

Фотоиллюстрация: 21 октября 1971 года. Отчуждение в отношениях между мной, братом и его женой Галей (Галчонком). На фото: 19 июня 1971 года. Краткосрочный отпуск дома в городе Суворове. Мой папа, Суворов Сергей Иванович, племянник Олежка, сын Юры и Гали, ему сегодня сравнялся 1 год и я. Мне уже 18 лет, но я ещё совсем "мальчик", как сказала мне моя "первая школьная любовь" многоопытная Валя Архипова. Что же, она была права: я был юношей, в её глазах "мальчиком", зато она была уже "не девочка"...