Т. Глобус. Книга 2. Часть 1. Глава 1. Спектари

Часть 1. Другая жизнь
Глава 1. Спектари

- Спим опять? Айда спектари глядеть, - нежданно возник Фокусник.
- Я видел сон... погоди, сон... да, там был ад, - забормотал Крат. - Это город. В нём очень высокие дома, такие высокие и казённые. И зловещие пустые улицы. Почему-то нет солнца. Там если кто возле тебя появился - прячься.

- Да что ты как баба! Сон-пуансон... пошли наверх, увидим интересную явь.
- Опять наверх?
- Да! Сейчас людей нет, и всё здание наше. Некоторые старые театралы остались верны искусству, хотя на их сюртуках истлели рукава.

Крат протирал глаза и вставал на ноги. В тёмном коридоре бледно висел и блуждал знакомый свет из очей Шмыгуна.
 
- Привет, Шмыгун! - хрипло крикнул ему. - ...Как я здесь очутился? Мне память перебил этот сон...
- Пришёл сюда ножками.
- А психушка - тоже сон?
- Вовсе нет, натура.
 
- Я смылся оттуда, все медики спали...
- Ну да. Ты же мне друг, - сказал Фокусник. - Я их усыпил.
- Как?
- Просто. Влез в медсестру… да не туда влез, а в сознание. Она, видишь ли, обижена: Валсер её увольняет. Мне осталось внушить ей жажду мести, а дальше по обстоятельствам.

- А кто стащил наркоту?
- Она же. Её увольняют без выходного пособия, а теперь она обеспечилась и может пожить беспечно.
- Ты подставил меня.
- И хорошо. И правильно. Живи у нас, к чему тебе полиция!
- Ты за меня всё решил.

- Остынь, паникёр. Ты хотел сбежать из дурдома? Сбежал. Хотел побить Батыя? Побил. А также узнал правду о своём подлом друге - полезное открытие. Чем ты недоволен?
- Да нет, я ещё не проснулся.
- А ты проснись и айда спектари глядеть.

Крат смирно встал.
- Где туалет? Забыл.
- Везде.

Крат окончательно проснулся, и тут же воспоминания, огромные по объёму и сюжетному богатству ожили в нём: о сумасшедшем доме, о матери (которая чужее всех чужих), о юности (которая цветиста и пуста), о людях наверху, от которых он сбежал, о театре...

При этом Крат брёл за двумя демонами, не веря тому, что они тоже идут наверх - туда, где сцена и всё пропитано чувствами людей.

В туалет он пошёл через партер, заставленный тёмно-красными креслами. Этот зал навёл его на мысль о причудливом, широкофюзеляжном самолёте, который скоро взмоет в небеса правды и вымысла. Пристегните ремни.

Два демона уселись в первом ряду. Фокусник обернулся:
- Не задерживайся, ради тебя спектарь.

Интересно, что эти черти покажут. Он чуть не включил в туалете свет - ладно, итак можно разобраться. Умывальник фыркнул, раковина пахла затхлостью - и всё же он ничему не верил, несмотря на явные признаки реальности. 

Как вера требует мужества, так и неверие требует мужества. И опасение "не сойти с ума" оборачивается подозрением, что это уже случилось.

И ещё ему было страшно перед неведомой правдой, которая сейчас объявится. Так страшно, будто он встал на край пропасти и увидел внизу облака, прикрывающие бездонную пазуху мира. 

Умывшись, вернулся в зал. Две головы в середине первого ряда торчали, будто поплавки. Тёмно-красный занавес излучал цвет зрелой женской мечты: густой, сладкий, тревожный. Крат сел рядом с Фокусником. Шмыгун уснул и поник обморочной головой.

Кто-то уже двигался по ту сторону занавеса. Топали ноги, что-то тяжёлое проехало по полу, будто протащили диван. Крат оглянулся по сторонам - в зале пусто. На сцене звуки становились активней, там переговаривались, и кто-то бубнил баритоном шмеля. Потом всё разом стихло. И вот портьеры поехали врозь.

Где-то в скобках памяти Крат помнил о первом детском впечатлении театра: пасть кита, полная света и воображения. Тогда единственный раз в жизни он познал восторг от постановки. Зато потом, несмотря на профессиональную привязанность, он отвратился от театра. Здесь не меньше лжи и фальши, чем в обыденной жизни.

Хуже того: сцена предаёт правду воображения - главную правду, ради которой создан театр. Постановщики работают под диктовку моды и денег, они бесстыже взывают к публике, оголяя свои язвы, точно нищие на ступенях храма, и заголяя свои "прелести", как девицы у бордельного крыльца. Художники разврата погубили театр, некогда очаровавший ребёнка, и взрослый Крат сам в этом долгие годы участвовал.

Но вот сейчас на него с той же сцены глядел настоящий театр и такой страшный, что в пору было спасаться бегством. 

Младенец-великан сидел на горшке. Его круглая голова имела планетарный вес. Его складчатые толстые ножки выступали пальцами за край сцены. Многотонный горшок казался особым зданием. Младенец был задумчивый, голубоглазый, с чистым лицом - он пальцем правой руки изучал себя, трогал. Нажал на кнопочный нос - сплющил; отпустил - нос восстановился. Раздался его голос: "Осень".

Он потянул своё правое ухо, отпустил: "Осень стганно".
- Умничка! Он говорит! Слышите?! - защебетала с придыханием невидимая мать.

Зазвучала струя, наполняющая горшок, что слышалось, как падение ручья в бассейн.
Голос матери ободрял его: "Умничка, писс-писс!" Ребёнок вслушался в журчание и спросил: "Это всё я?" Он был испуганно-терпелив. Посидел и произнёс: "Это я". 

Справа на сцену выбежала бойкая женщина, чей голос давеча звучал из динамиков. Женщина была обычного размера, поэтому для общения с мальчиком притащила стремянку. Поставила и вскарабкалась наверх. Принялась гладить его по виску. Она была то ли цыганистая, то ли ведьмистая: много смуглой энергии угадывалось в ней, и тёмный свет лучился из её глаз.

Гладит она его, гладит, а занавес закрывается для перемены сцены. Крат поёжился. Он ощутил, что на сцене течёт другое время, замедленное.

На сцене комната, посреди комнаты стоят две полупрозрачные фигуры. Они сделаны из желе, из вещества медузы. Лица всё же угадываются, потому что глаза имеют иную плотность, иной оттенок, хотя они тоже прозрачны. Волосы отливают стеклом или платиной.

В углу комнаты стоит старинный диван, в другом углу - платяной шкаф.
- Мне надо кое-что найти, - сказал один персонаж.
- А именно? - спросил другой.
- Когда найду, вспомню.
- Как же ты будешь искать?
- Наобум, - он подошёл к дивану, попробовал сдвинуть. - Давай вместе.

Они отодвинули диван от стены и вскрикнули.
- Какая мерзость!
- Какая гадость! 

Зрителям не видно, что они там обнаружили.
- Ты давно заглядывал сюда?
- Никогда.
- И фонариком не светил?
- Нет.

- Вот поэтому гадость и завелась. Надо было светить.
- Не умничай, мне и так тошно, давай скорей задвинем обратно.
- И всё?
- Да, всё равно уже не справимся: выросла гадина.

Придвинули диван к стенке, на старое место.
- Уф.
- Ох.
- Давай поищем в шкафу. 
- Давай, я тебе помогу.
 
Первый призрак вытащил из шкафа чемодан.
- Там что-то ценное. 

Открыли чемодан, копнули руками и стали вышвыривать из него журналы, пачки денег, носки, перчатки. Всё выкинули, посмотрели друг на друга, пожали плечами.

Вернулись к открытому шкафу, где на плечиках висят костюмы.
- Ага!

Стали примерять и вскоре оказались одетыми в элегантные мужские тройки; у одного из нагрудного кармана выглядывает угол платочка, у другого в петлице алеет кровавенький  цветок.

На верхней полке хранятся шляпы - каждый взял себе и примерил перед зеркальной дверцей шкафа. Оба довольно хмыкнули.

В нижнем ящике нашлась дорогая стильная обувь, ведущая мужские ноги в светскую жизнь.
- Погоди с ботинками, вон там носки, мы же сами их выкинули.

Нашли в разбросках две пары носков, приложили к цвету брюк - ага! - надели. Затем надели туфли.

Теперь только руки и лица оставались прозрачными.
- Постой!

Из кучи извлекли грим и стали неумело красить друг друга. Звучала музыка звонких, издевательски-весёлых капель. Наконец, двое обрели свои внешние лица из тонального крема и краски для век.
- Постой!

Один из них, который пошустрей, нашёл на полу две пары тёмных очков и две пары перчаток.
- Ну вот.
- Постой!

Они подняли с пола деньги, и каждый положил себе в карман по пачке. 
- Роскошный прикид.
- Прикинулись людьми.
- А что мы искали?
- Не знаю. Но мы прикинемся, будто нашли.

Они приняли картинные позы, ожидая, быть может, фотографа. Встали и стоят.
Свет померк. Кто-то дохнул Крату в ухо, он оглянулся - никого.

Фокусник и Шмыгун совсем свесили головы. Ради шутки Фокусник украсил своё темя нимбом в окрас полярного сияния; при таком наклоне нимб упал бы, если бы имел вес.

Тревога тронула Крата отчётливо, холодными пальцами; по коже побежали мурашки.

А на сцене стало ярко, многолюдно, шумно. В углу теснится хор цыган, вокруг богатого стола стоят и кружатся мужчины в костюмах, женщины в дорогих нарядах.

Мелкий вертлявый юбиляр исподтишка пытается напиться, но женщины ему нежно запрещают, прогуливаясь вокруг стола. Правда, сами пригубливают то и дело. Напиться - нормальное желание всякого существа, что родилось и возмужало в неволе, но сегодня юбиляр весь на виду, и его цветастая супруга наверняка попросила подруг надзирать за его поведением.

Женщинам свадьба, что пчёлам поляна цветов. И потом будет здорово: роды, младенчик... Это их главная забота на земле. Но роды и смерть нераздельны. Поэтому, они же, рожавшие малюток, берутся обмывать покойников, невольно извиняясь за то, что послужили воротами жизни и смерти. И всё-таки, на свадьбе женщины в ударе. Правда, в данную минуту на сцене происходит не свадьба, а воспоминание о ней: 10 лет назад он и она сочетались браком, о чём объявляет плакат, увешанный гирляндами, и на столе - коньяк 10-летней выдержки.

Юбилярша пристрастным своим воображением избрала из гостей пару-тройку мужчин, мечтательно примеряя иную половую судьбу, о чём помалкивает, но о чём возможно догадаться по задумчивости очей, которые замирают в своих лузах и прищуриваются. Её заслуженная, примятая грудь мечтает подняться арбузами - не совсем получается, и она поправляет лифчик. Её глаза блестят, как жирные маслины, только что извлечённые из рассола.

Цыгане поют что-то безумное, азартное, и кажется, они счастливы и от своей музыки, и от червонцев обетованных.

Вокруг молодых женщин топчутся мужчины - таков рисунок праздничной толпы: на одну чернильницу несколько перьев, на один цветок несколько шмелей.

Крату стало скучно, и тут, обозначенный чубчиком и блестящим пиджаком, тамада берёт слово. Его голос звучит с тем небольшим эхом, которым наделяет наши голоса дешёвый микрофон и большой банкетный зал (или вокзальный).

- Друзья! Десять лет назад Савелий Марципанович Блох повстречал Мимозу Каракуртову. Я посмотрел в интернете их лавстори и прослезился. До того семь раз она стояла под венцом. О чём это говорит? О строгом выборе, о вкусе, о том, что невеста Савелия Марципановича была уже опытной и смогла послужить жениху авторитетным гидом в долину брачных удовольствий.
 
- А вот он, между прочим, доставить мне необходимое удовольствие не мог, - с язвительным торжеством объявила юбилярша. - И мы тогда обратились к известному сексопатологу, который, жертвуя временем, не раз показывал моему несмышлёнышу, как надо выполнять брачные узы, то есть обязанности.

Все улыбнулись одинаковой улыбкой.
 
- Мне она говорила, что я у неё второй, - подал голос юбиляр под шум оваций.

- Да, он был наивным, - продолжает восторженный тамада, - да, она вышла за него для разнообразия. Он вообще не самец, он - романтик, идеалист, но, вспомним: даже разумный человек порой погружается в женский организм, отчего ум его не только не тупеет, но даже добавочно заостряется. Так затачивается карандаш в точилке. И это же, я уверен, то есть прояснение ума,  произошло с милейшим нашим юбиляром. Что скажите, любезный Марципанович, я прав?

- Вагиня моя, сто раз он прав! - с восторгом подкаблучника воскликнул в сторону Мимозы юбиляр и руку прижал к атласному сердечку, пришитому на пиджак.
 
- Семья от слова "семя". Получив своё, заурядная жена должна уснуть, - продолжил свою лирику тамада. - Но не Мимоза! Нет, её телефон раскаляется в полночь от мужских звонков. Своей отзывчивостью, своей верностью мужскому полу она прославилась на весь район от вокзала до зоопарка. 
 
- Зато он мне деньги не все отдавал, - подхватила тему верности юбилярша. - Только я не против. Человеку в браке трудно обойтись без хитрости. Я тоже с его начальником не одну ночь провела ради информации. Мой муж, значит, отдавал мне три четверти зарплаты, ну вот, и ровно на три четверти я была ему верна.
 
- Законные три четверти, заметим, - восхитился тамада. - То есть не каждому второму она отдавала своё роскошное тело, а каждому четвёртому.

Гости аплодируют.

- И всегда быть в курсе половых новинок! Не замыкаясь на муже, она живёт активно, вовлекая мужчин в сексуальные соревнования. Лучших награждает сердечным словом, а то и финансовой скидкой. Какой ломоть счастья отхватил наш скромный Савелий Марципанович!

"Яхонтовый, бриллиантовая! - грянули цыгане, тряся плечами и монистами. - К нам приехали они, пара счастливая!"

И все пустились в пляс и принялись каблучить пол, но тут пришла высоченная старуха с берёзовой метлой и смела весёлую компанию в открывшуюся оркестровую яму. Там раздаются звоны монист и разбиваемых бокалов, оттуда слышится мужской хохот и мат, как если бы травили сальные анекдоты; там визжат женщины, как будто летят на санях.

Старуха встала над ямой, глянула туда страшным носом и очкастыми глазами, седые волосы свесила, постояла и плюнула. Оттуда раздались яростные крики: "Сволочь, образина, да кто ты такая, твою мать!" И тому подобное.

- Я мать ваша, - прозвучал её прозаический голос.
Занавес обрезал сцену и навёл бархатную тишину.          

А потом на сцене сидит собака, чёрная, тощая, она порой смотрит в пустую миску, порой - в ночную зимнюю даль. Что-то часто постукивает в эфире. Крат сообразил, что это пульс пёсьего сердца, так собака отсчитывает время. "Прошли сутки", - произнёс тонкий, зевающий собачий голос. "Истекли вторые сутки".

Собака ест снег, полный лунного света (сцена занесена снегом, и почти полная луна с заплаканными глазами освещает всё сверху). И наконец приходит хозяин. У него пакет с едой. Крат готов был выразить ему прямо из зала своё возмущение, но тот, раскрыв еду для собаки, выпрямился и подробно показал своё лицо с приплюснутым носом.

Лицо старого хмурого кролика. Видно, неудачи давно прилипли к нему, и лицо у него прокисло, и душа в комок стиснулась.

Где он мог пропадать эти дни? Легкомысленный досуг вряд ли послужил тому причиной: эти узкие ноздри (носовые дыри) и эти выпуклые глаза недавно гостили где-то за границей земли - вероятно, за гробом, наблюдая там кого-то. Тогда Крат пожалел и хозяина, отдельно от собаки. А хозяин досадливо произнёс в сторону зала: "Бестактные люди, легкомысленные черепа! Они меня изводят, мол, я очень состарился, я изменился! Да разве я не должен изменяться? Должен, говорят. Так вот, я и делаю то, что должен. А что они делают?!"

Крат не понял, что послужило причиной для данной контровёрзы, но заметил, что полузвериный шерстистый лик хозяина как-то сказочно гармонирует с луной.

А собака не может решить, с чего начать: с еды или с ласки. Она вертится и взвизгивает. В динамиках прозвучал поясняющий голос: "У неё трудный выбор: обидеться на хозяина за два горьких дня или с удвоенной силой обрадоваться, ибо он пришёл. Что избрали бы вы?"

Хозяин присел, погладил её по голове, и тогда она сунулась в миску. Голодные собаки едят очень быстро. Она всё съела, обнюхала снег, поднялась на задние лапы, чтобы благодарные передние положить хозяину на грудь, но тому было не до лап, он хлопнул рукой по бедру, и они куда-то отправились, углубляя пространство сцены до бесконечности.

Вот они вдали между белой и чёрной тьмой - двуногая фигурка и животное. Они бредут в лунном свете в бездонную темнеющую даль - туда, где их никогда не было. И никто не найдёт.