Т. Глобус. Книга 2. Часть 1. Глава 9. Кабинет

Глава 9. Главный кабинет

Крат встал навстречу демону и горячо пожал его холодную кисть. Потом они вместе вышли из зала и отправились извилинами театра в кабинет важного Дупы - уже неважного, то есть бывшего главрежа и директора, бывшего стратега массовой культуры. И Крат попутно удивлялся: как такой грузный и значительный человек исчез из поля зрения, канул в пучину закулисья, будто пылинка.

Они отправились в его кабинет, потому что Крату нетерпелось позвонить.
Прошли фойе, где между гардинами ломтики Москвы мелькнули, но Крат остановился - и они застыли, являя предзоревую светь, снулую дрёмь и слухастую тишь. Там, по ту сторону переулка, раззявились три конторских окна из чёрной слюды, из ледяной слюны. А вот ранний человек появился на тротуаре возле тех окон и сутуло, с постылым наклоном в будущее, прошёл мимо них, для чего-то отразившись.
 
- Не тормози перед подвигом, - подогнал его демон.
Далее они совершили восхождение по ступенькам, по красному ступенчатому ковру, местами стёртому до серой рогожи. Затем они, тайнопроходцы, очутились в дубовом скрипучем вестибюле.

Отсюда расходятся и далее ветвятся изломленные проходы в кабинеты и службы театра. Здесь пахнет бумагой, старым паркетом, косметикой и табаком; здесь многие сотрудницы носят сменную обувь, которая потихонечку пахнет жильём: шерстяными носками, кухней, бытом (телевизором и ленью). Из-за угла доносится вечное журчание туалетной комнаты.

Они встали перед высоченным кабинетом Дупы. 
- Отвернись, - произнёс демон тоном девушки, снимающей колготки… а, впрочем, чего уж отворачиваться.

Фокусник приставил палец к замочной скважине, и палец превратился в ключ. Всякий раз, когда Крат видел подобное бытовое всемогущество, он задавался вопросом: а как бы он, Крат, воспользовался этим? И не находил большого ответа.

Вошли в кабинет. Только теперь стало возможным осмотреть штаб театра. На широких подоконниках нет ни цветочка. Зато есть позолоченный Меркурий с крылатыми пятками.

Стол занимают: массивный телефон, кинжал для разрезания бумаги, театральный бинокль, толстые тетради, линейка, лупа, дырокол. Приоткрытые ящики заявляют о том, что хозяин покинул свой пост нервозно.

В углу кабинета старый конторский сейф напоминает кого-то… Собакевича, что ли. В смежном углу холодильник сыто урчит: забыли выключить.

Вдоль глухой стены, за спиною стола, стеллажи пестрят папками и безделушками.
Напротив окон стена хвастливо залеплена плакатами и афишами. А над холодильником и сейфом с любовью развешены дипломы, грамоты, благодарности.
 
Занавески помечены белёсыми пятнышками… быть может, главреж сморкался в них. И тут возможны две причины. Или простота в обиходе. Или, напротив, стилистическое своеобразие и беспрерывная концептуальность.

Два окна помутнели от смога; в проход между рамами загадочно проникли большие чёрные мухи и теперь возлежали здесь трупиками. Обычное дело: вход нашли (и быть может с радостью), а выход не сумели (и погибли с ужасом).

Крат встал над огромным столом, заляпанном Дупиными пальцами, и набрал домашний номер Дола.
- Это ты, Юра? Щас, щас даю тебе его, - ответила его мама.

Было слышно, как они переговариваются, Дол там выражает недовольство: "Могла бы сказать, что меня нету дома ". Зинаида Ивановна ему в ответ: "А врать нехорошо, сам разбирайся".

"Вот новости", - со страхом перед чем-то негаданным подумал Крат.
- Да? - с неудовольствием, словно измученный звонками, произнёс Дол.
- Это я, - сказал Крат.
- А... не угомонился, разведчик? - нахально отозвался Дол.

- С чего такой развязный тон? Во-первых, здравствуй! - ответил Крат, не понимая, какой новый сквозняк поднял муть со дна Дола.
- А с того! Зачем ты Лидочку Жмурову пытался изнасиловать? Зачем в больнице наркоту стащил? Совсем спятил?! Люди спрашивают, а мне ответить нечего!

- Во-первых, ничего из перечисленного я не совершал, - ответил Крат спокойным голосом. - Во-вторых, ты не человек и не друг. Ты - слизь. Ты - предатель.

По молчанию Дола было слышно, что он душою зашатался, что он в панике подбирает себе оправдание, но находит только - в адрес Крата - обвинения.
- Зою ты зачем в подвал затащил? За что убил?

Голос у него дрожит, как в час белой горячки, только нынешняя горячка, произошла не от водки - от лютой битвы подлости против совести. И подлость победила.
- Дурак ты, - сказал Крат и положил трубку.

Он более не имел сил продлевать эти нравственные мучения, не мог слушать ложь и быть свидетелем самораспада человека. Он огляделся, ища опоры для ума, словно оказался посреди болота. Но нет опоры.

Серия настенных плакатов начинается с прославленного актёра: у него фактурная морда, похожая на пень, на коем вырос шампиньон, солома волос и поросячьи глазки. Имя звучное - Депердье. Рядом сияет голая задница Олеси Отверзякиной, затем текучая физиономия французского комика Верну Бескальсон, страдальческие зубы хохочущего старика Бориса Пропеллера в немецкой трагикомедии "Хренде хох!" и другие искорёженные театром лица. Крат с ними знался по работе и застолью.

Доброжил Кощеев (атлетический сотрясатель сцен), Жорес Гундосов (умный покойник), Шлюся Ижица (злая мечтательница), Леон Белибердунцев (серенький и старательный), Арион Притонов (вместо того, чтобы говорить, он с брызгами слюны кричит в зал, словно на тот берег), Нетлена Каюкова (миловидная в юности, да и теперь ещё по старой памяти), Левон Беспопутал (мрачный бабник), Глюк Паяльников (король вторых ролей, писатель доносов), Хандрей Португальцев (драматургический алкаш и декламатор, своим стихам приписывающий древность), Аксиом Априоров (вечный генерал; басовитый собеседник, не приведи судьба с ним сойтись в буфете!), Снежана Путорак (вялая на сцене, стремительная в постели - на таком определении сошлись те режиссёры, через которых она проползла в театр). Возле двери притулилось расписание репетиций с пометками от руки.

В приоткрытом ящике он заметил фотографию в дорогой рамке. Портрет крупной пятидесятилетней женщины в шляпе с вуалью. Внешность броско-вульгарная, на щеках две родинки (и на вуали - многие мушки), на глазах кило гуталина и сиреневой синевы. Вуаль - кокетливая нежность. Под нею - базарный зверь. Пухлявые губы она оттопырила так, словно тут приключился геморрой. И смачно напомадила, дабы сразу напомнить, что на этом щедром теле три пары губ! Но это не всё! Вы гляньте! Это ж мама, которая Дупу родила!

Фото ведёт вспять, в историческую "спять", где не спятившие спят, а спятившие шепчутся о делах и между обсуждениями зачинают Дупу, и снова шепчутся. Париж, Нью-Йорк, Могилёв, Лондон, … в шепотке мелькают слова. В полусне планируют мировое господство, подбирают в кулак нити чужих вожделений, точно вожжи (вместо того, чтобы о своих бедах подумать), бразды правления. Бразды, удила, узда - благозвучные слова. Потом вырастают в городах банки и бордели, чтобы за кошелёк и гульфик вести человека в благоустроенный ад. Привели. Куда дальше? У кого есть маршрут?

У неё, вон у той. Неизменный маршрут: от плохого к худшему. Это она правит миром. - Ты шутишь! - Нет, не шучу. Вон та вульгарная баба в чёрной шляпе с вуалью. - И кто же она такая? - Княгиня мира сего! - Да брось ты, она шлюха б/у! - Пускай, зато она жабу родила. И какую! На весь белый свет, во всё чрево родильное!
   
- Ну что, позвонил? - поинтересовался демон, с правой стороны освещённый окном.
Он освещался так, что его фигура превратилась в однобокую корочку света. Эта корочка посмотрела на Крата половинкой лица.

За окном кубические дроби пространства, ступени крыш, небесный простор - и вдруг… вдруг всё это превратилось в узор сознания. Где я? - спохватился Крат, словно только очнулся и пытается понять, в каком оказался мире. Сызнова оглядел плакаты на стене и демона в проруби света… Окна позолотились и вспыхнули - солнце! А у Крата друг исчез - был друг, но скурвился и пропал, заживо умер. И солнце не помогло. Потому что наружный свет не заменяет внутреннего. 

Фокусник указал рукой на телефонный аппарат.
- Сотри свой звонок и пальчики сотри.
- Зачем?
- Если что пропадёт, опять на тебя повесят, неровён час.

Он долго искал команду "стереть историю звонков". Привязанность к реальности мешает Крату освоить кнопки и значки, за которыми послушно ждут указаний оцифрованные призраки предметов. Такая виртуальность наводит на него тоску. В значке нет энергии Творца, нет процесса времени и усердия, нет судьбы. Дерево росло, страдало и радовалось, но значок дерева не рос и ничему не радовался, даже если к нему подклеить смайлик. Тем не менее, люди предпочитают вещам значки - ради равнодушного всевластия над вещами.
 
"Это тоже причина переселиться в подвал", - подумал Крат.
- Что? - переспросил Фокусник.
- Да я так, задумался.