Т. Глобус. Книга 2. Часть 2. Глава 1. Возвращение

Часть 2. Эдем
Глава 1. Возвращение

Он ещё подумал: можно ли вернуться по этой же верёвке. Подёргал - и она оборвалась. От неожиданности он её выпустил - она полетела вниз и шлёпнулась там, погасив отражения.
 
Крат не очень растерялся, словно ему тут всё было знакомо, только при каких условиях он с этой землёй знакомился - это из памяти исчезло. Ему надо идти вон туда. От колодца в "ту сторону" вела узкая тропка среди густой травы.
 
Он принялся резво шагать, шурша ночной травой. Окрестности видел отчётливо, словно смотрел через видеокамеру с добавленной экспозицией. Тропинка пробежала между двумя валунами, и были видны высокие травины вокруг валунов, точно ресницы.
 
Обогнул лесистый бугор. Чем далее шёл он, тем сильней торопился. Так торопится к дому собака - без мыслей, но всем естеством. Или он слышал голос - тонкий вой, ультразвук чьей-то зовущей тоски.

- А вот и Луна, - сказал он себе, словно кому-то.
Луна плавно вышла из какой-то небесной складки и принялась глядеть. Лёгкий белый свет обрисовал деревья - они выступили из лесной массы и закудрявились, как завитые женщины.

Кто это всё придумал? Не разобраться. "Не трать время. Шаг ускоряй, тебя ждут".
К рассвету он обсох. Дыхание стало сухим и горячим, как ветер в пустыне. Но путь уже не долог - впереди вон маячит огонёк, окружённый рассветным воздухом.

Утренний свет не мешает ему гореть, не застит, но делает алое пламя прозрачным. И он вспомнил: Змей такого цвета лак - цвет прохладного пламени - изобрёл для её ногтей. Вмиг всё ему открылось - куда он идёт, и кто его ждёт: она, Лиля.
   
Здесь уже не любовь, а болезнь. Страсть и отрава. Любовь-то он помнит. Когда пришла любовь, сердце переполнилось радостью. Жилки в нём трепетали, глаза впивались в её блестящие очи и пили формы её тела, запутывались в льющихся волосах. Улыбка любимой дарила ему милость и наполняла непереносимой нежностью… Нет, сейчас уже так не получится: горечь оттеснила любовь, досада змеем заползла в сердце. Память отравлена.

Да, тут всё знакомое до веточки, до камешка. И Лиля сидит по ту сторону костра, неподвижная, как божок.

Сидит на колоде, локти на коленях, колени расставлены. Глядит исподлобья упорным взором. У неё теперь очень длинные волосы, она ими укрыта, одета. Волосы обрамляют её взор, как две половины занавеса в театре лица.

Он подбежал и остановился. Встал перед ней, точно провинившийся, и в её памяти останется стоять навсегда с растерянным, любящим, виноватым лицом. Но главное - виноватым. Таким и пребудет в её памяти вовеки, ибо так ей удобней.
"Он так долго пропадал, потому что у него есть другая", - думает она глазами и осматривает его.

И отныне она, Лиля, подбирая объяснение для чужого поступка, будет из нескольких возможных причин выбирать худшую, низкую причину.
 
Растрёпанный шалаш - это его дом. Сумрак сочится из шалаша - обжитой сумрак, родной и болезненный. Из шалаша кто-то выбежал на шести, кажется, ножках… лапах и скрылся в лесу. Небывалое существо.

Он испуганно воззрился на неё, она дрогнула головой и криво улыбнулась. Затем - ради отвлекающего действия - сдвинула прядь волос и упрямо подняла голову.

Что-то повисло между ними - противное, тёмное. Противное, как волосатая амёба.
- Откуда на тебе это? - спросила она и тут же исправила вопрос. - Ты где был?
- Я был… - он защёлкал пальцами, потом показал руками нечто огромное и покачал головой.

Изначально в общении между собой они использовали телепатию, но отныне мост понимания нарушился: она хочет проникнуть в его душу, но так, чтобы свою не открывать. Затаилась в себе, завела себе право на личный секрет, на тайну.

Секрет повис между ними. Личинка в толстом мехе. Он вглядывался в эту опасную гадость и нашёл для неё название: грех. Грех - то есть причина горя. А мохнатый - потому что укрыт словами, чтобы правды не было видно под мехом пушистой лжи.

Зря он где-то пропадал. Очень зря. За это время здесь вырос грех. И зачем он так зловредно отлучался? Лекарство искал. Да, пошёл за снадобьем - и попал в другой мир. Не надо было отлучаться. Он вернулся без лекарства, зато со словом. Зато здесь вырос грех.    

И тогда его коснулось открытие, прозрение. Он увидел, что делает грех: питается душой, как червяк яблоком. И вызревает, растёт. А потом, когда душа будет изъедена и померкнет, косматая личинка соединится с ней во что-то единое, в зрелое чудовище.   
Крат ощутил неведомое прежде чувство - страх совести. 

Завладев душой, зрелое чудовище станет перечить любому честному зову и всему белому свету. При всяком выборе поражённый грехом человек станет предпочитать своё "Я" и через такое предпочтение отделится от общего мира. Отделится, но не откажется высасывать его росу, его слёзы и кровь, его честь и свет, превращая благо в позор и гной.
 
И будет грех дальше расти, разрушая человека, человечество, природу… злорадно извращая мир и завлекая сознание в космическую неправду. В гибель.

Грех - первый шаг в ту сторону, где человеку предлагает свою безразличную перспективу бесконечная личная тьма.

И не зная, что сделать, он сунул руку в костёр. Она довольно долго наблюдала за ним. Потом поднялась, скулы у неё свело от страсти, и бросилась на него. Стонала и рычала, а потом плакала.
 
- Где ты был так долго? - спросила в плечо голосом смягчённым от пережитого единства. - Я не помню, зачем ты ходил. Ты это принёс? Что ты делал?

Он запутался в её вопросах и волосах. Хотел привстать - посмотреть на неё и не смог. Она засмеялась и долго смеялась, желая остановиться, но не могла, словно кто-то другой смеялся в ней. Наконец распутались.

- Смотри, когда мы соединяемся, ветки шалаша зацветают, - произнесла сквозь улыбку и пальцем показала на ветку, что давеча была жухлой, а сейчас воскресла и зацвела белыми цветами.   

"И когда она тут обнимала Змея, старые ветки тоже, должно быть, зацветали. Веткам что, им правды не надо, им горячие чувства подавай", - подумал он и замер в удивлении. Он знал, что связан с чем-то огромным, которого в целости не видит, а видит лишь малые части. Даже когда его внимание находилось внутри Лили, он знал, что у него две жизни.

Так однажды, сидя на берегу реки, он поставил между глазами лист лопуха, и тогда одним глазом видел песчаный берег и Лилю. А другим - реку. Лиля почти обсохла, от неё шёл тонкий пар, и только там, где волосы, мерцала на ней влага. А река была сделана из тёмно-холодного блеска, который тёк из прошлого в будущее, в даль. А Лиля, раздвинув ноги, покорно лежала на тёплом песке, приглашая и дремля. И каждым глазом Крат всё это видел особо.

В его жизни были - и сейчас где-то есть! - люди в таких же одеждах и в обуви. Свет небесный! И это не приснилось ему. От яви можно оторвать кусочек, но от сновидения нельзя. Невозможно выйти из ночи в приснившихся ботинках: они должны остаться там. Значит, это всё была явь.

Лиля смачно ела фрукты, словно голодная, хотя у неё тело на удивление сытое, налитое, и вся она пахнет молоком. Он снова овладел ею, даже телом чувствуя, что она была чужой женой. Чужая - пусть это останется в прошлом или исчезнет. В его вожделении было упрямое стремление сделать своей, как можно полнее.
У него два мира: нынешний и грядущий. У неё две правды: змеева и человеческая. 

Она быстро взглянула в его глаза, вытерла волосами сладкие губы и взялась целовать и вылизывать его лицо, поскуливая, как разрываемая от нежности собака. Вымаливая прощение, стирая с него губами все мысли о прошлом. Он так устал и разнежился, что перестал перечить чему бы то ни было и приготовился уснуть. Уже отдался сну, но Лиля начала исповедь.

Её слова сначала щекотали его сознание; тембр её шёпота, в коем случайно прорезывался голос, был тревожным и тёплым. Но потом слова оказались живыми существами и, как сказочные мыши, повели его в погреба и норы - в переживания Лили.

Эти переживания были ему чуждые, но Лиля силой навязывала их. Её трепетные слова и голос обязывали его слушать и вникать, и даже прощать, отчего он испытывал страдание. То ли это было его страдание, то ли её страдание. Он должен был разделять её чувства и заново совершать уже сделанный ею выбор. За что ему такое?! По собственной воле он бы такое не выбрал.
 
Слова рождались и рождались из её уст. И он обязан был всё выслушать, потому что где-то пропадал. А в это время её тут совратили, напугали, обманули, телесно и всячески использовали. Наконец ему невмоготу стало это слушать и с нею разделять. Человек сильно устаёт, если его многократно окунают в грязь… даже если окунают ради взаимопонимания (потерянного). 

Он встряхнул головой. А правда, где же он был, где пропадал, пока она тут многократно вступала в брак со Змеем? Оказывается, они ещё ссорились, Лиля и Змей, причём ссорились из-за него, да-да, из-за Крата.

- Я заступалась за тебя, - почти пискнув, произнесла ему в ухо. - Он гадости говорил: утверждал, что ты живёшь за его счёт, а он, мол, дарит мне смоквы, он по любви дарит, а ты ему никто, но ты его угощения кушал и причмокивал. Думаешь, мне приятно было такое слушать?! 

Он приподнялся, отстранил её и решил посмотреть на свою обувь - на ботинки в углу шалаша. Разумеется, его путешествие и пребывание в далёком месте не было сном.
"Невозможно прийти в приснившихся ботинках", - сказал он вслух, чтобы отменить голос Лили.
- Что ты сказал? - произнесла она в тревоге за его ум.

А он повыше приподнялся, но не дотянулся до них взором и увидел вмятину в постельной листве, пролёжанную малым существом - ребёнком или собакой.
- А кто тут был, кто лежал? - спросил, как приговорённый.
- Ребёнок, но... теперь не так уж важно.

Крат вспомнил пробежку многолапого существа и догадался о его происхождении, только поверить не смог.
- Значит, он - твоё дитя.

Он произнёс это вслух, голосом и языком. Не целыми смысловыми переживаниями они теперь обменивались, но цепочками слов о смысле. Слова стали одеждой смыслов, их нарядом. Нарядившись в слова, смысл видит и понимает сам себя. Слова - это земные тела (неземных) смыслов. Он вздрогнул от этой мысли. Да, лекарство он не принёс. Вместо лекарства Крат принёс язык. Оттуда принёс, издалека. Где это? Где это далёкое место?

- Не "он", - скромно поправила Лиля. - Это она - девочка.
- И где же она?
- В лес убежала, к отцу, - уточнила и вдруг её лицо сделалось красноватым.

Крат вырвался из шалаша, потому что его рвало. Она тоже выбралась - жалеть его.
- Бедный мой, ничего-ничего, сейчас всё пройдёт. Я, когда беременна была, жуть как меня тошнило! - гладит его по спине.
И шлёпнула себя по губам: опять проговорилась.

Он умылся в маленьком родном ручье, подкинул в костёр ломаных сучьев, сел на пень и отрешённо уставился в огонь.
 
- Ну что ты! - ласково подсела на корточках. - Не печалься. Заживо… то есть заново заживём. Ты сильный, мир большой. Я рожу тебе детишек… они будут ну чисто твоя копия! - она счастливо засмеялась, подбирая ключ к его настроению.
- Детишки! Сейчас мы вдвоём страдаем, а будем во сто страданий страдать.
- Нет, милый! Ум твой не знает, но у меня матка есть, она знает! - потёрлась щекой о его плечо.

Это заявление показалось ему ложью. Опасной ложью.
- Не знает, - он помотал головой. - Она обманывает. А ты исполняешь её волю. Ты - её оболочка.

Он стал кружить вокруг костра, и костёр потрескивал в такт его мыслям, потому что у Крата в душе тоже горело пламя.
- Это ж не я придумала, чтобы так было, это природа!
- Но понимать правду о себе - полезно. С понимания начинается выбор. А если нет понимания, то и выбора нет, одна природа.
 
- А я не хочу выбор! - заявила с вызовом. - Я знаю, ты хочешь видеть меня верной женой, и ты боишься увидеть меня падшей тварью. Так вот, я это в себе сочетаю. Да, я - верная жена, в большей мере. И я - падшая тварь, в меньшей мере. Я - нечто третье. Мне положено третье, по природе, и мне оно нравится.
- Баланс и пропорция, - подсказал Крат.

- Да! - это "да" она выкрикнула скандальным голосом.
- Ты - немножко верная жена, - кивал он в тоске.
- Да! И зачем я на свет появилась…
Лиля потупилась и спешно зарыдала, спрятавшись в ладонях.

Он вздохнул и поник плечами. Она рыдала. Он молчал, задумавшись о неизвестном происхождении Лили. А также о своём неизвестном происхождении.

Она раздвинула пальцы - оттуда глянул внимательный глаз. Он отвернулся к огню и поправил дрова. Сколько лет, сколько веков Крат кормил этот огонь! Костёр - друг. И ручей - друг. И человек не одинок, и всё не так страшно.

Лиля без любви смотрела в его серьёзное лицо, словно предвидела бремя скучных забот в долгом грядущем.
- Правда мне не нужна, - повторила сознательно, что-то страшное в себе открыв и спокойно признав. - Оставь правду себе.
- А что тебе нужно? - спросил с холодной водой в сердце.
- Счастье.
 
Она прошептала это слово с истовой верой. Она уже влюбилась в это слово и надеялась за ближним рассветом встретить своё счастье.

Змеево словечко. И шипит оно, как Змей, и шуршит, как его кожа, когда ласково и гибельно он стекает по стволу. Счастье - слово-дурман.

При мысли о слове, он задумался: а где они его взяли? И все другие слова? Когда он вернулся, они сразу стали говорить на готовом языке.
 
Прежде они пребывали в умном родстве, и у них не было языка. Язык нужен для общения разрозненных сознаний. И для запоминания отдельных, разрозненных смыслов. Для беседы с кем-то другим, а также с самим собой, поскольку возникло одиночество. Прежде он и она думали совместно, и у них не было секретов друг от друга. Но вот их души разомкнулись, и язык пригодился.

Почему они разомкнулись? Потому что он долго отсутствовал. Потому что она в это время принадлежала Змею. Потому что Змей передал ей своё лукавство и отдельность, он воспитал в ней эго.
 
"Язык, - не отступал от разгадки Крат, - требует великой работы и помощи свыше. Я не могу создать язык, если его нет где-то… скажем, в небесах. Значит, язык пришёл ко мне, я получил его там, откуда вернулся. И это случилось не где-то в другом месте, а в другом времени, в будущем, - окончательно уверился Крат.

Это была потрясающая догадка - озарение. Толчок изнутри, который поменял в нём давление крови.

Он захотел поделиться этим с женой, но Лиля угрюмо смотрела в костёр, ломая пальцами веточку.