Водопад Девичьи Косы. Глава 4

На границе пансионата и посёлка, в кудлатых кустах шиповника, небрежно усеянных мятыми ярко-розовыми цветками, спрятался небольшой домик из белого кирпича.
Здесь располагался танцевальный бар, общий для отдыхающих и местных жителей.
Снаружи он имел простоватый, не "барский" вид, но внутри - бар как бар.

Пространно-вместительный зал был тесно заполнен столиками темно-коричневого дерева и такими же массивными стульями, со сквозными сердцами, вырезанными на спинках.
По центру, напротив входа, царствовала стойка бармена, за которой разместилась витрина, кокетливо пестревшая яркими этикетками на выставленных здесь многочисленных бутылках, никогда в этом баре не продававшихся, неизвестно кем распитых, и неизвестно кто их видел наполненными.
К стойке прилепилась полукруглая площадка для танцев, стоявшая ступенькой выше над остальным пространством зала, то ли для того, чтобы приподнять танцующих над сидящими, то ли для того, чтобы предупредить заполнение столиками и этой плоскости.

Играла музыка, но никто не танцевал.
Окна с обличающе-распахнутыми шторами голубого атласа, уявняли сизый влажно-моросящий день.
Обычно в это время народу в баре бывало немного, но в этот день, по причине пасмурности выходного дня, посетителей хватало.

Смешно, но, даже после отъезда Аллы из пансионата, какое-то время жила в Андрее привычка - при входе в зал нарочито безразличным взглядом окинуть всех
присутствующих, определяя, здесь ли она...
В тот день она была в баре.

Ни на кого не обращая внимания, проходил он к свободному столику и усаживался так, чтобы можно было наблюдать. Центр его наблюдения был всегда один и тот же, хотя вряд ли кто-нибудь сумел бы что-то заподозрить. Но тем не менее... И тогда, когда чересчур оживлённо беседовал со знакомым, с которым прежде едва здоровался; и тогда, когда сосредоточенно размышлял о чём-то над чашкой кофе; и тогда, когда отыскавши взглядом кого-то в противоположном направлении от столика с Аллой, приветливо улыбался... Он наблюдал за нею. Рассеивая взгляд, исподволь, боковым зрением, боясь смотреть прямо
и открыто, но ловил каждый её взгляд, каждое её движение.

Там, у окна, два столика были густо облеплены отдыхающими.
Вместо четверых за каждым столиком разместились человек по десять.
Галдели, смеялись, пили сухое вино.

Алла сидела за вторым столиком, у самого окна, спиной к публике с первого столика.
На ней была просторная белая блузка с сине-голубым орнаментом, широко вышитым по груди и узенько по манжетам, охватившим присборенные рукава и тонкие запястья рук.
По вороту плотно прилегал к шее маленький, детски-трогательный воротничок с закруглёнными углами.

Музыка, звучавшая в зале, накладывалась на все движения Аллы, мимику, жесты.

Вот, тряхнув волосами, она весело засмеялась вслед шутке, отпущенной долговязым типом, который сидел напротив. Обрадовавшись её смеху, тот торжествующе показал свои крупные лошадиные зубы.
Смеялась и Лариса, сидевшая рядом с подругой: стекла её очков сияли радостным блеском.
Ещё один тип за их столом с чёрными, слабо чесаными кудрями и широким, по-бульдожьему квадратным лицом что-то громко говорил, стараясь привлечь всеобщее внимание, но смотрел, в основном на Аллу.
Все разрядились новым всплеском смеха и подставили говорившему стаканы, в которые тот небрежно плеснул вином из пузатой зелёной бутылки, не заботясь о том, куда и сколько попало.

Алла пригубила, поставила стакан и оглядела зал.
Андрей поспешил сделать вид, что увлечен своим кофе.
Но, кажется, она его заметила, потому что больше ни разу не взглянула в его сторону.

Похоже, сам воздух над её столом пришёл в движение.
Темп музыки, стелившийся по залу, постепенно нарастал.
Алла что-то рассказывала, по всей вероятности, смешное. Брови её поднялись, глаза округлились, а руки взметнулись вверх, словно удерживали большой невидимый шар.
В полуулыбке, спрятавшейся на её лице, нарочито равнодушном к рассказу, жило предвосхищение всеобщего веселья.
И когда она замолчала, торжественно откинувшись на спинку стула, все, сидевшие за столом, затряслись, закачались в безудержной смехе, таком дружном и громогласном, что  на какой-то момент он заглушил музыку, кружившуюся по бару.
Присутствовавшие в зале - кто с недоумением, кто с интересом - обернулись на хохотавших.
Пансионатские же с первого столика, развернувшись, затеребили, задергали плечи сидевших к ним спинами хохотунов, ревнуя их к этому безудержному веселью, желая  знать, в чём причина такого замечательного смеха, и, сгорая от нетерпения услышать смешное, чтобы
тут же присоединиться к счастливчикам с соседнего столика. Заставив Аллу повернуться к ним, настойчиво просили, уговаривали, но она, покачав головой и лукаво блестя глазами, подняла руки, добиваясь тишины. А затем, развернувшись так, чтобы слышали сразу оба стола, начала рассказывать, судя по мимике и жестам, уже что-то другое.

Глаза её были полуприкрыты; руки парили, словно крылья, потом всплыли вперёд и как
бы заиграли на высоком пианино. На мгновение вся она напряжённо замерла, выдерживая требовательную паузу, затем медленно обвела нетерпеливых слушателей хитро поблескивающими глазами.
В предвосхищении близкого финала лошадинозубый приоткрыл рот, а бульдожьелицый округлил чёрные буравчики маленьких глаз.
Вдруг Алла что-то быстро-быстро заговорила, подняв вверх ладони, будто сдавалась в плен, потом, крест-накрест сложив руки и прикрывая таким образом лицо, вобрала испуганную голову в плечи... Ещё раз выждав паузу, уже спокойно опустила руки на
колени и, лишив лицо всякого выражения, надела маску отрешенности. После чего
медленно произнесла последнюю фразу.
Но не успела она договорить, как взрыв дикого хохота взметнулся над столами.
Кто-то повизгивал, кто-то смахивал слёзы, кто-то съезжал со стула, кто-то валился на соседа.
Сама же рассказчица сидела совершенно невозмутимая, с затаенной улыбкой в глазах и уголках губ.

В баре уже не оглядывались на хохочущих отдыхающих, быстро примирившись с их безудержным весельем.
И там, за теми двумя весёлыми столиками, объединёнными общими тостами, поднимались стаканы, перебрасывались шутки, перекатывались смешки, перепархивали улыбки.
Вот уже двое, трое, четверо порывались тоже рассказать что-то весёлое.
Но все остальные, не желая слушать их, теребили Аллу. И она, после недолгих уговоров, опять повела слушателей к новому взрыву хохота.

Андрей, забыв про свою маску нарочитого равнодушия, уже открыто смотрел в ту сторону
и завидовал всем, сидевших за одним столом с этой девушкой. И ревновал её ко всем и всему на свете. Ему хотелось подойти близко, слушать, смотреть, не пряча глаз, смеяться вместе со всеми, вдыхать воздух, обнимающий её.
Однако он оставался сидеть, как сидел. Он знал, что все эти хохотуны, окружавшие
сейчас Аллу, наслаждались свалившимся на них весельем только лишь благодаря ему, Андрею. Потому что она развлекала этих, ничего не подозревающих счастливчиков только ради того, чтобы лишний раз показать ему, где на самом деле находится центр. Всё веселье этих людей посвящено именно ему, оно подарено как стихотворение, как песня.
Это всё сотворено в его честь, а хохочущие отдыхающие, ничего не подозревая, оказались приобщены к этому необычному дару. Ибо только двое в этом зале знали о тайной игре.
Пока что сохранялась ничья.

Вечерами в бар наплывал мохнатый полумрак.
Мягкий блеск голубой глади атласных штор баюкал окна.
Бледно мерцающие колючки холодного света, которыми расцвели маленькие лампочки под потолком, разбрасывали по столиками чёрно-лиловые великаньи тени, вздрагивающие, качающиеся и наползающие на стены.
А над танцевальной площадкой таинствовал большой шар, составленный из зеркальных шестиугольников, который, медленно вращаясь под музыку, рассылал во все концы зала плавающие отблески цветных звёзд, отчего полумрак бара кружился, как опрокинутая чаша живого купола ночного неба.

Бывало, что на танцевальный поднос набивалось множество колышащихся, разгоряченных теней.
И только вспышки зеркальных сот под потолком выхватывали из загадочной глубины ритмичные сполохи волос Аллы: то пенисто-голубые, то серебристо-сиреневые, то лилово- малиновые... Когда она танцевала, казалось, ничего и никого для неё не существовало, кроме музыки. Её не смущала ни битком-набитая площадка, ни танец в одиночестве, ни прожекторы чужих, таких разных взглядов: любопытных, насмешливых, восхищённых, осуждающих, равнодушных, липнущих... Она будто в транс какой-то впадала, в диковинный лунатический сон. Её блуждающая полуулыбка говорила, что она унеслась
куда-то далеко-далеко. Казалось, разбуди, выведи её вдруг в реальность - и, пожалуй,
не поймёт, где она находится и кто стоит перед нею.

Зато медленные танцы Алла как будто не жаловала.
Первые звуки протяжных мелодий, приглашавших к танцу обнявшиеся пары, отражались на её лице секундным неудовольствием. И частенько на это время она покидала зал.

Андрею же пронзительно хотелось оказаться на танцевальном пятачке именно с нею и именно в медленном танце, прижатыми друг к другу плавно раскачивающимися волнами томной музыки. Хотелось нести на своих плечах её ладони, обнимать её талию, вдыхать аромат её волос, слегка касаясь их щекой и изнывая от их шелковистой, щекочущей нежности. Он много раз переживал это в своём воображении.
Как только в баре начинала звучать медленная мелодия, сердце его принималось гулко отсчитывать такт заветного желания, осуществлению которого всегда что-то мешало: то
Алла вдруг покидала зал, то её успевал пригласить кто-либо из ближнего окружения...
Но чаще приглашали самого Андрея.
Выходя в очередной раз на круг с пригласивший его девушкой, он с сожалением думал, почему не Алла сейчас перед ним, почему не она, а другая так доверчиво-нежно заглядывает ему в глаза.

И каждый раз первые минуты, наплывающие на зал томной тягучей мелодией, становились минутами напряжённого предвосхищения...
Вот наступил тот долгожданный момент: она не выходит из зала, не занята разговором, никто не спешит в её сторону; кажется, она тоже только того и ждёт, что он сейчас пригласит её, что музыка обовьет их, ласково прижмёт друг к другу...
Андрей встал. И в тот же миг перед ним, как из-под земли, выросла Валя, с тысячу лет знакомыми просительно-молящими глазами.

Разумеется, он тогда и подумать не мог, что когда-нибудь женится на этой назойливой девчонке, которая ещё на школьных вечерах спешила первой пригласить его танцевать, чтобы не дать ни одной сопернице сориентироваться раньше, чтобы дерзко выхватить из
рук судьбы хотя бы эти жалкие крохи-минуты пребывания рядом с Андреем.
Одноклассники посмеивались над нею, что сама за парнем бегает. Но Валя, несмотря ни  на что, едва завидев его силуэт, издали летела на него, как бабочка на огонь, готовая сгореть от любви, стыда и презрения - всё равно! - лишь бы только быть рядом с любимым.

Не в силах скрыть раздражения, Андрей впрягся в сбрую танца.
И музыка, казавшаяся совсем недавно такой нежной и сладкой, теперь выдавалась
слишком пронзительной, с вкраплениями неприятно-визжащих звуков саксофона.
Принуждённо и неловко топтался унылый танцор возле танцорши и чувствовал себя хуже слона в посудной лавке.
Мучение усиливалось ещё и тем, что волна танцующих пар упорно сдвигала его с Валей ближе и ближе к столику, за которым сидела Алла.
Вот они уже совсем рядом танцуют.
Андрею была неприятна мысль, что она может подумать, будто они нарочно приплыли в этот угол, чтобы продемонстрировать ей, каким он пользуется успехом у девушек.
Он пытался пойти наперекор волне, чтобы каким-то образом уйти отсюда вглубь,
спрятаться за спинами танцующих, но безуспешно.
Издевательская музыка кружила их с Валей в водовороте пар, словно безвольный палый лист, и упорно выбрасывала к столику, где сидела Алла, которая, как назло не танцевала. Неужели её так никто и не пригласил?

Андрей не мог дождаться конца этого проклятого танца.
А Валя, сомлевшая от музыки и близости любимого, в нежном порыве обвила его шею руками. Этого он уже вынести не мог!
Хотя и боялся взглянуть в сторону Аллы, но физически чувствовал на себе ожог её неотвратимо-насмешливого взгляда.
Плохо скрывая своё раздражение, Андрей резким движением разомкнул кольцо рук партнёрши по танцу и сбросил этот хомут со своей шеи.
Томные глаза Вали, на миг широко приоткрывшиеся, покорно, без обиды и удивления, прикрылись вновь. Довольное выражение продолжало и дальше плавать на её лице,
правда, уже не такое сладостное, без прежнего экстаза.
Андрей еле содержался, чтобы не отлепить, не отбросить её от себя, словно мокрый лист, приклеившийся к нему против его воли.
Этот танец, благодаря Вале, превратился в настоящую пытку.

    Продолжение:  http://www.proza.ru/2018/01/23/2341