Т. Глобус. Книга 3. Глава 8. Первый свет

Глава 8. Первый свет

Редкие дежурные фонари горели на кладбище. Светлее всего освещался храм и пятачок возле него. Ещё светилась центральная аллея. Но незаконный выход с территории был не здесь, а возле трамвайного поворота, в тёмном углу. 

Он взял "мористей" и углубился в дебри узких и тёмных троп, где свет был косвенный, слабый, поэтому для зрения требовалось внутреннее усилие, а то и глазастая догадка.

Сколько времени? Успокоительно засветился экран мобильника, но час обозначился поздний - 01:00. Он решил не беспокоить Лилю, которая, наверное, спит и мирно, доверчиво дышит. Жизнь в её тёплом теле тихо и нежно струится.

А на кухне Лиля, поди, оставила на столе высокую стопку блинов, накрыв её перевёрнутым блюдом и укрыв полотенцем. Она-то заботится, а он тут бесполезно бражничает и бродяжничает. А она его даже во сне любит и ждёт. А от него водкой пахнет по-холостяцки. Он с виноватой нежностью ускорил шаг.

Трепетными ладошками потирали деревья и всплескивали. Скоро будет дождь. Влагой запахла ночь. Большая улица Пятого года заискрилась впереди сквозь тонкие остатки рощи. А вот и ограда: кирпичные оштукатуренные столбы с пролётами из металлических копий. Одного копья в одном пролёте нет, и можно протиснуться. Он протиснулся и пакет протащил.

Толстый пакет: кроме старой одежды там две пустых бутылки и газетный ком с мусором. Ага, на остановке троллейбуса должна быть урна. Однако возле Крата остановился таксомотор. Ладно, Крат решил с мусором разобраться у Лили во дворе дома. Эдак уже не впервые: он собирается что-то выбросить, но таскает при себе.

В машине Крат ощупал деньги и посмотрел на ласковые огоньки щитка. Потом попросил водителя отключить бездарную музыку и стал смотреть в окно - в прямоугольные декорации ночного города. Пьеса опоздавших, пьеса ожидания и сна. Ему вообразился парадоксальный спектарь: на сцене расположены койки и несколько спящих героев. Их дело - спать.

Голографически над телами изображаются их сны - как разноцветный туман над озером. И в каждом тумане свои образы, своё действие. Интересно, могут ли помешать друг другу сны, не поделив сцену? Или сны разных людей никогда не пересекаются? (Фокусник однажды подсказал идею театра сновидений.)

Улицы пусты. Фонари светят сами себе. Их свет невесом и задумчив. Он о чём-то сообщает, только сообщение не имеет перевода на язык ума. Оно вообще не имеет перевода, ибо это первичное сообщение бытия.

Знакомые места быстро отодвигаются в прошлое за бортом такси. Крат всякими рефлексиями отвлекал себя от вожделения, которое по мере движения к Лиле в нём нарастало, набухало, наполняя не только чресла, но все ткани и кости. И мысли. Он сопротивлялся, но маломощно, малодушно. Даже вес его стал увеличиваться, и теперь его тело основательнее, тяжелее качала машина. Кровь стала как-то ныть в нём, чуть ли не в голос. Он внимательней вперился в тёмный город, пестрящий фонарями и отдельными подкрашенными окнами. Бегло осматривал пазухи тьмы и лбы стен. Вслушивался в шорох шин. Отвлекал себя.
 
Площадь Окаменелой старушки. Потом старая площадь и театр "Глобус". А за ними парк Змея. Площадь уже блестела от небесной влаги. Шины стали шипеть звонче.
   
Он сейчас ляжет к ней, обнимет её и шепнёт ей в ухо: "Спи, и не обращай на меня внимания". Подумал так и засмеялся. Шофёр глянул на него в зеркальце. Голос тревоги тем не менее подспудно звучал в нём, начавшись ещё на кладбище. Что-то не то происходило в мире. Где-то полз обман и шуршал брюхом по песку. "Ты ещё пожалеешь!" - так звучал этот песок. И о том же звучали шины на мокрой дороге.
 
Крат на всякий случай убедился, что с ним нет ключей. Ну да, ключей у него нет. Звонить жалко, но всё же придётся. И вот он услышал перешлёп тапочек. "Значит, не спала, меня ждала в полусне", - мысленно поблагодарил.
 
- Кто там? - спросила никого не ждущим, испуганным голосом.
- Это я.
- Кто?

Замок открылся с неприязненным звуком. У Лили был такой вид, будто она с кем-то подралась.    
Крат быстро шагнул в коридор и обнял её.
- Ты чего? Я тебя разбудил?
Под халатом она была голая. Волосы взлохмачены, глаза были круглые и смотрели на него недоверчиво.

- Я не понимаю. Как ты пришёл, если ты у меня? - проговорила она с трудом.
Крат заглянул в спальню. Здесь был душный воздух и бурный разброс вещей. На кровати следы шторма, пьяной возни и лихорадки. Одна подушка валялась на полу. 
- Подожди! Что это было? Ты ведь пришёл полтора часа назад… Не разыгрывай меня! Как тебе удалось быть со мной и сейчас позвонить в дверь?
Крат прислонился к стене.

- Ты с кладбища вернулся в полночь. Ты правда был сильно пьян, или мне так показалось… ты отворачивался и смотрел как будто стеклянными глазами. А потом, а потом ты набросился на меня, и я обрадовалась… ну, да.

- Это был не я, - у Крата едва хватило внутренней силы произнести эти слова.
Но произнёс их спокойно, дабы не дрогнуть. У него было чувство ребёнка, который боится повернуться в сторону матери, чтобы не увидеть вместо неё чёрную тряпку; и он боится увидеть, что земля под его ногами превращается в кисель. Но ведь надо сделать шаг, надо куда-то идти… а куда ступить? И ребёнок не открывает глаза.

- Постой, ты был вот в этой как раз новой рубашке. Я догадалась, что ты её купил. И в этих вот новых джинсах. Мне… мне сразу показалось, что пришёл не ты, а потом я вспомнила, что ты можешь сыграть кого угодно, даже слона, и я решила, что ты меня разыгрываешь. У тебя был остановленный взгляд, но всё произошло так быстро! Мне надо за одну секунду было признать тебя или не признать, а я не успеваю так быстро, пойми! И я приняла событие, как оно есть. Не знаю, чем ты им так насолил, почему они так стремятся отравить твою жизнь. Сейчас их ядом оказалась я!
 
- Не сейчас, а всегда, - поправил он чёрствым горлом.
- Господи! - она затрясла головой. - Когда ты вот сейчас позвонил в дверь и я пошла открывать, он упал с кровати, точно удав, шлёпнулся, я услышала и поняла, что это был не ты. Куда он пропал? В окно ускользнул?   - она указала на открытое окно.
Она согнулась пополам и схватила себя за волосы.
 
В открытом окне шевелилась летняя занавеска. Крат подошёл и посмотрел вниз. Осинка, газон, несколько кустов сирени, на углу газона две берёзы, дальше асфальтовый двор и несколько машин. Над ними дом с чёрными окнами. По влажной, тёмно-серой улице промчалась одинокая машина, и вновь настала тишина спящего города и моросящего дождя.

Крат зачем-то вытащил из кармана мобильник и посмотрел на часы: 01:40. Он отправился к выходу. Она сидела на краю кровати, горестно согнувшись. Он прошёл мимо. Она за его спиной хотела вскочить и замахать руками; разнообразные восклицания хотели вырваться из неё, но всего этого было слишком много, и она осталась неподвижной и безмолвной. Хотя её призрачная фигура скакала возле кровати.

Крат шёл тяжело, как умирающий. Несколько шагов по ярко-жёлтому коридору заметно растянулись во времени. Тапочка преградила ему дорогу с мягкой кошечкой на мыске - Крат бездушно пнул её, ибо не было сил перешагивать, и выдвинулся ходячим шкафом вон.
 
Ей давеча было со Змеем хорошо. А раньше было хорошо с Кратом. А сейчас плакать и убиваться хорошо. Ей всегда хорошо. "Некоторые чувствительные дамочки смакуют состояние несчастья и сами провоцируют несчастье, чтобы побыть несчастными", - сказал какой-то писатель.
 
Крат машинально кивнул писателю, подбирая ногу для следующей ступеньки. Он уже знал, что двигаться ему надо на кладбище. Однако часть пути надо пройти пешком, чтобы отойти от шока. Ни вызвать машину, ни сказать что-то водителю в данную минуту он просто не смог бы. Горло и нижняя челюсть у него онемели.
 
Как быстро поменялось в нём освещение. Когда ехал к Лиле, он готов был сделаться обывателем. А что, женился бы, устроился на работу - например, в ТЮЗ. У него букет профессий: драматург, сценарист, режиссёр, актёр… Лучше всего быть сторожем, лучше всего стоять на нижней ступеньке социальной стремянки. Они с Лилей родили бы ребёночка. А что, дело житейское. Лиля очень этого хочет. То есть хотела. Сейчас он уже думает о том, как бы на кладбище прийти насовсем, основательно, а не в гости.
 
В театральный подвал, где ему предстоит провести остаток жизни, может, ему и не надо идти. Кладбище, при всех вариантах лучше.

Земная командировка что-то слишком уж много боли причиняет ему. А смысловые начала и концы этого задания скрыты. Командировочные персоны - поколение за поколением - натаскали в земную гостиницу тонны грязи. Не отмоешь теперь, не проветришь. Хозяин гостиницы порой показывает брюхо или бубновый глаз. Он присматривает за мотель-борделем, чтобы разврат не утихал. От разврата он получает моральные доходы: пожирает наш стыд. Есть поедатели страха, жрецы гнева, но есть ребята похитрей: они питаются нашим стыдом и позором. Они наслаждаются запахом духовного разложения.
 
Морально разложенные клиенты стали агентами и теперь сами завлекают в бордельную сеть своих сестёр и братьев. Змей уже не суетится. Он - куратор и ангел-хоронитель. Ему остаётся любоваться и награждать инициативных развратников лимузинами и памятными часами. Это называется "путь к успеху".

Про Лилю он вовсе не думал и не вспоминал. Её образ превратился в ожог. Умереть - хорошая перспектива для честного и бездомного человека. У Крата квартирка своя появится, уже надолго, покойная квартирка. В собственности. А если он сохранит сознание, тогда и родина его останется с ним, ибо самая суть родины - это язык.

Мысли были маленькими, робкими. Душу в целом занимало пламя. Не душа, а горнило получилось, и топливом служила ненависть к обману и сожаление о своей поруганной жизни.
 
Зачем он с Лилей так близко сошёлся?! Крат - мастер по наступанию на грабли. Виртуоз граблей, рыцарь граблей, дон Граблехот.

Середина ночи. Квадратные лица зданий давно смежили веки. Редкие окна светились тут и там - кто-то забыл выключить настольную лампу. Либо не хочет лежать в темноте. Горит лампа - это всего лишь факт. А факт - оболочка смысла. Какого смысла? Вот вопрос по существу.

Если человек боится лежать в темноте, значит, в нём поселился страх. В нём нет надежды, нет веры, не хватает собственной жизни. Гаснет внутренний светильник… тогда включите настольную лампу! И в этом страхе, быть может, смысл тихонького света в ночном окне. Но может быть суть его в том, что сонного гражданина вселенной осенило неурочное вдохновение, и он протянул руку к лампе, включил доверительный свет и взял в неловкие пальцы карандаш, пока призрачный предвестник произведения не улетел из ума… И теперь получается иное содержание оконного факта. Ибо факт - пустая вещь. Шелуха без семечка. Нужна суть, нужен сюжет… да, да…
Он сам себе кивал, чтобы не думать о ней или о себе.

Он уже час в пути. Немного окреп. Моросящий дождь совсем истончился - в пух - и повис в воздухе - целебная прохлада на щеке больного.

Полицейская машина хотела притормозить возле пешехода, но передумала: трезвый и без вещей - скучный клиент.

А где пакет со старой одеждой? В прихожей у Лили оставил. Тихо, не вспоминать об этом! У него другая жизнь, другой путь. Человек на кладбище идёт. Выше голову, шире шаг! 

Поймал такси. Одна всего машина в окрестностях, и один пешеход. Им суждено встретиться.
- Куда путь держим? - спросил водитель.
- На Ваганьково, - сказал Крат, влезая в машину.
- Три часа ночи, и адрес хороший, - оценил таксист.
- Кому поп, кому - попова дочь, - неясно пояснил Крат.

- А зачем туда, если не секрет?
- Хочу успеть до рассвета позавтракать, - ответил Крат.
- Мертвечинкой? - засмеялся таксист. - Она же воняет.
- Воняют живые. А мёртвые, они с душком, - ответил Крат.

Водитель притопил газ, и машина помчалась по пустым улицам, как безумная.
- К тому же бесплатно, - добавил Крат автоматически.
- Это идея, - согласился водитель.
 
Крат вышел на известном углу, где в ограде неприметная дырка. Машина пулей рванула прочь.
 
Здесь в мае пели соловьи, но сейчас конец июня, вроде бы. Женатые соловьи не поют. Вообще не было звуков. Уснул ветерок, чёрная листва являла собой остановившийся взрыв, обнаживший пространственную чешую. Тишина вела себя как вещество и затекала в ум, как в ёмкость.

До храма Воскресения Словущего он дошёл по диагональной аллее без приключений. А на крыльце храма сидел кот, и у него светились глаза. Они светились нездешним тонким и лёгким светом - из другого мира. Его глаза были окошками между миром сознания и миром земных предметов. Крат постоял, созерцая честного кота, заменившего собой дневных лукавых попрошаек, и побрёл по центральной аллее вглубь кладбища.
 
Кое-какие дежурные фонари освещали ему путь, и у него от них мурашки побежали по телу, словно они тоже светили из другого мира. Он остановился, посмотрел на один такой рабочий фонарь и успокоился: он светил здешним обыкновенным светом. А дальше опять его путь проходил под густой листвой, ломко извиваясь между оградками, и надо было выбрать нужный проход среди островов тьмы. Впрочем, заблудиться на кладбище нельзя. Если совсем заблудишься, то ничего страшного: ты уже на кладбище. А если не совсем, то можно погодить - и настанет рассвет.

Белосахарный, мраморный ангел вчера ещё засветло так же сокрушался над чьей-то могилой – знакомое место. Крат вспомнил подобного глупого ангела в театральном подвале. Нет, не подобного, а точно такого же. Они сговорились, то бишь скульпторы с ангелами. Или двум разным скульпторам позировал один и тот же ангел.

И в этой точке умственных рефлексий ему на миг привиделась история про голодного демона, который сетью ловит ангелов, как бомжи ловят голубей на прикормленном пятачке, и несёт их в подземное логово, заминая крылья в тесном сетчатом мешке.
 
Нет, ангел должен быть всего один. Просто он умеет быть сразу в нескольких местах. Сонм из одного. Единый ангел во множестве клонов.

Крат пришёл, куда надо, и вздохнул, словно в родной дом вернулся. Дол отсутствовал (отсюдовал). Крат прилёг на его место, уже не хранящее тепла, сырое место. И уснул.
На пороге сна он успел ощутить безмыслие как чистое переживание потока времени. Вот больше ничего нет, и только время пульсирует, и в каждый микромиг открывается, объявляется факт: я существую. Эти факты сливаются в процесс ничем не окрашенного, голого бытия. Получается невыразительное и бессодержательное переживание, но это - самое первое и основное среди всех вообще переживаний.
 
Чей-то голос трогал его. Чей-то голос произносил нечто столь прекрасное и волнующее, будто душу превращал в песню. Крат открыл глаза и вспомнил, где находится. Но голос не пропал, он стал отчётливей. Это был женский голос.

В листве дробился и веселился рассвет. Весёлыми восклицаниями обменивались воробьи и синицы. Но тот голос был не дробный, он вился какой-то непрерывной мелодией и был исполнен яркого и невыносимого, как боль, смысла. Он выражал благодарность. Он высказывал любовь, которой было так много, что в голосе она не умещалась.

Крат поднялся и двинулся туда. Неподалёку он увидел в могильной клетушке пожилую женщину, уже знакомую - ту, которая батюшкино поручение здесь выполняет. Она стояла на коленях перед старым крестом и, руки сложив на груди, произносила и пела слова небывалые.
 
"Господи, маленький мой, дитятко одинокое, звёздочками украшенное, во вселенную запелёнутое, иди ко мне на ручки - я тебя согрею, я тебя убаюкаю, сладкий мой, преблаженный, пречистый, ни рождения, ни старения не знавый, предвечный и бесконечный, отца-матери не имевый, иди ко мне, превеликий, преблагой, безымянный, прекраснейший, тихий мой…"

И далее Крата перемкнуло, душа его потекла вместе с голосом в бесконечный свет. Бабка пела про то, что Бог отныне не одинок. И бледный платок её стал сиять, лучась в его слезах.

конец третьей книги