82 Не зевай! 25-27 января 1972

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

82. Не зевай! БПК "Бодрый". 25-27 января 1972 года.

Сводка погоды: Калининград, четверг 27 января 1972 года дневная температура: мин.: -16.9°C, средняя: -12.4°C, макс.: -10.2°C, без осадков.

Да, в конце января 1972 года во мне что-то произошло, я вдруг почувствовал себя больше не «салагой», не бесправным, никчёмным и неопытным матросом, которым могли помыкать все, кому не лень, а настоящим матросом военного корабля, могущим делать что-то очень важное и полезное, нужное, а самое главное, такое, что обеспечивало готовность к бою и походу современного, казавшегося мне фантастическим, боевого корабля. Я начал потихоньку гордиться тем, что я матрос, да ещё и рулевой, то есть водитель БПК «Бодрый» пр.1135 типа «Буревестник» (я только-только по секрету узнал, что есть такой проект и тип-серия больших противолодочных кораблей – автор).

Мне очень хотелось в очередном письме родителям, поздравляя с днём рождения мою маму, Нину Васильевну Суворову (Максимову), похвастаться, рассказать ей и папе, Сергею Ивановичу Суворову, где я служу, на каком корабле, какой он современный, красивый, мощный и грозный. Однако вместо этого, я достал последнюю фотографию, которую мы, севастопольская семья Суворовых, сделали 2 ноября 1971 года, когда мама приезжала в Севастополь, чтобы проводить меня в армию, потому что я уже получил повестку из военкомата. Наш папа очень хотел тоже приехать, «хоть на часок», как сказала мама, но у них в это время было «туго с денежками» и денег хватило только на билеты маме и на гостинцы для детей – для Юры, для Галины-Галчонка», для их сына, внучонка и моего племянника Олежки, которого мамам привезла из Суворова, и для меня - «призывника».

Несмотря на какие-то «напряги и разногласия», которыми обменивались в это время мой брат Юра и его жена Галя-Галчонок, встретили мы маму очень хорошо, ласково, бодро, с настроением, но и она уже что-то чуяла, беспокоилась, с тревогой поглядывала и заглядывала нам в глаза. Я тогда был несколько уже "по ту сторону всех земных забот" и просто ждал, "когда судьба позовёт меня в даль далёкую" и весь жил-трепетал этим ожиданием. На мне был мой школьный выпускной костюм, любимый тонкий галстук моего брата Юры и белая рубашка (подарок мамы - автор), которую я отказывался брать, потому что мне, как призывнику, уже полагался какой-нибудь «задрипанный клифт» и какая-нибудь драная майка-рубашка, но мама настояла на том, чтобы я в армию поехал в чистом белье и в чистой, новой белой рубашке. "Так сказал папа", - заявила моя мама, и мы все тут же прекратили спорить с ней.

- Мама, хорошая моя, милая моя, как Юрка говорит: «Роднулька моя!», моя мама, здравствуй, - так я начал писать поздравительное письмо маме. - Прости меня, пожалуйста, за долгое молчание и за то, что вовремя не смог тебя поздравить с днём рождения, но как говорится в народе: «Лучше поздно, чем никогда».
- Мама, дорогая наша мама, поздравляю тебя с Днём рождения. Вечером 27 января 1972 года я достал ваши фотографии и пусть не смеются люди, но вы мою натуру знаете, - поговорил я мысленно с вами, посидел за столом праздничным, конечно вообразив себе это. Фантазировать я умею, вы же знаете…

- Ну, что же тебе пожелать, мама, мамочка моя? Ты ведь сама знаешь, что плохого я никогда тебе, да никому другому, не пожелаю. Поэтому в первую очередь желаю крепкого здоровья. Берегите себя, не болейте и больше отдыхайте. Не волнуйтесь много о нас. Живите хорошо и дружно.
- Вы же знаете, что кроме вас и Юркиной семьи, да Верочки с Наденькой, да, пожалуй, и всех наших (суворовских - максимовых) у меня никого нет. Вы же были и остаётесь для меня самыми родными, поэтому всё, что я смогу отдать вам, я отдам. И вообще, я много об этом не говорил, но сейчас скажу: «Я очень люблю вас всех! И тебя, мама, и тебя, папа. Люблю, вот и всё».

- Я много думал, что же подарить тебе, мама в день рождения. Все варианты перебрал, что в голову пришли, но ни один я не смог выполнить. С 26 января по 30 января 1972 года я был сильно занят, об этом я ещё напишу когда-нибудь, а пока опишу всё, что со мной было…

- Вчера только закончил писать письмо Юре, писал урывками в течение недели, теперь он и Галчонок, наверно, очень беспокоятся. Вчера Юра и Галчонок прислали мне беспокойные письма. Юркино письмо меня очень взволновало, он пишет, что «крутится как белка в колесе», что ему «надоело в этих органах» (в милиции – автор), да ещё «этот случай с сослуживцем Телепова» (друг Юры – автор).
- Юра пишет, что «рад, что уходит из милиции», что «полон тревог о будущем», что «очень соскучился по вас и по мне», мечтает «приехать ко мне в Балтийск повидаться». Юра сообщает о приезде тёти Томы в Севастополь, пишет, что «очень ждали её приезда» (мама Галчонка – автор).
- Юра пишет, что «очень хочет повидать всех нас» и ещё пишет, что «вот – я («ты, Саша») уехал (в армию – автор) и тоскливо стало, одно только спасение – Олежка, сынок».
- Галчонок пишет, что «очень рада приезду мамы» (тётя Тома – автор), «Теперь – говорит, - хоть проблему еды переложу на плечи мамы», «она (тётя Тома) привезла много яиц и мяса». Пишет ещё «за Олежку», какой он «смешной и умной». В частности, пишет такой пример: Володя (младший брат Гали-Галчонка – автор) хочет, чтобы Олег называл его «дядя», а Олежка сразу же на это слово бежит к фотографии, показывает на тебя, Саша, и говорит: «Дядя Пята» (дядя Саша). Это очень приятно, мама, правда?
- Или такой ещё случай, - пишет Галчонок. - Олежка одевает Юркину бескозырку, становится опять перед твоей, Саша, фотографией и отдаёт честь.

- Ну, теперь о службе. Знаю, что тебя, мама, все эти приключения и случаи, конечно, радуют, но тебе хочется больше узнать, как я живу и что делаю. Теперь, мама, я точно знаю, что меня спишут с корабля на новостроящийся корабль, вернее, уверен в этом. Не знаю, правда, когда, но буду сначала служить на берегу, пока не создадут новый корабль, а там в моря и походы…
- Служба у меня «в норме». Стою опять на вахте дублёром дежурного-вахтенного рулевого и всё потому, что не сдал экзамен на классность, но это даже к лучшему – больше будет свободного времени, а раз времени будет больше, значит, я смогу писать вам всем письма.

- Мама, ещё раз поздравляю тебя с днём рождения. Пусть не сейчас, а потом, но я обязательно сделаю тебе подарок...
- Ну, пишите, как вы живёте, пишите обо всём и не обижайтесь на меня, пожалуйста, на меня, на непутёвого…
- Пора работать. До свидания, целую крепко-крепко, ваш сын Саша…

Конечно, я не договаривал маме всей правды, даже вообще, не говорил ей обо мне правды о службе, всё было плохо, очень плохо. Оказалось, что командование БПК «Бодрый» устроило эти экзамены на классность в качестве соревнования – «кто кого», а призом в этом состязании знаний и умений было оставление на корабле в качестве штатных матросов. Те же внештатные матросы и старшины, кто не сдавал экзамен на классность на «отлично», подлежал списанию на другие корабли…

Теперь я понимаю, что командир БПК «Бодрый», капитан 3 ранга Э.А. Попеко, хотел, чтобы перед сдачей курсовых задач «К-1», «К-2», ПВО, ПЛО и ПДСС его экипаж состоял только из лучших из лучших (кто этого не хочет? – автор), но те приёмы и методы «подковёрной борьбы», которыми сопровождались эти экзамены-соревнования, меня сильно покоробили, я такого не ожидал.

Моим наставником и другом, тренером и болельщиком был штатный матрос Олег Ховращенко, отличный матрос и рулевой БПК «Бодрый», очень добрый, порядочный, честный, правдивый, заботливый и строгий. Олег Ховращенко «гонял» меня по всем экзаменационным вопросам и практическим навыкам, которые входили в программу подготовки к экзамену на классность так, что я практически все вопросы и ответы выучил наизусть. В программу боевой и политической подготовки также входили руководящие документы партии и правительства, постановления ЦК КПСС и законы СССР и РСФСР, Корабельный устав, Правила службы корабельного наряда и должностные инструкции рулевого («боевая книжка»), - всё это я тоже знал наизусть. Однако в программу подготовки также входили и практические знания и умения, связанные с исполнением своих обязанностей рулевого, среди которых было знание и умение действовать на своём боевом посту.

Обязанности рулевого-сигнальщика в штурманской рубке, на ходовом мостике, за штурвалом и на сигнальном мостике я знал досконально и умел их выполнять на оценку не ниже «хорошо». Кроме этого я хорошо знал флажный и световой семафор, умел принимать и отправлять сообщения, вести все вахтенные и дежурные журналы, мог заменить любого матроса-сигнальщика. Кроме этого я обязан был знать и уметь выполнять обязанности рулевого в том боевом посту, куда меня приписали, то есть в румпельном отделении, в котором я был всего несколько раз и на корабле не было необходимости передавать управление рулём с ходовой рубки в румпельное отделение, я этого никогда ещё не делал…

Мой товарищ и соперник по подготовке в экзаменам на классность, тоже штатный матрос-рулевой БЧ-1 БПК «Бодрый», был тем самым матросом, приписанным по штату к румпельному отделению, он-то и должен был обучить меня всем премудростям действий по учебной и боевой тревоге в румпельном отделении, но он этого не сделал. Я был так увлечён подготовкой к экзамену на классность, к исполнению обязанностей дежурного по БЧ-1, так гордился тем, что меня досрочно допустили к этой службе корабельного наряда и так радовался своим успехам, что совершенно забыл о румпельном отделении.

Мой наставник, у которого я был дублёром, то есть «формальным соперником», Олег Ховращенко, искренне помогал мне, потому что был уверен, что командир БЧ-1, лейтенант Палкин, обязательно найдёт хороший выход из любой ситуации, а Толя Телешев, тоже матрос-рулевой БПК "Бодрый", помалкивал, смотрел и видел всё происходящее, тоже принимал участие в наших деловых играх и тренировках в штурманской рубке, но под всяческими предлогами оттягивал тренировки в румпельном отделении и в тренировках по перемещению рулевого по «боевой тревоге» от ходовой рубки до румпельного отделения по кораблю разными маршрутами в нормативное время (2-2,5 минуты)…

Экзамены на классность принимали специальные комиссии, составленные из командиров боевых частей с других кораблей, флагманских специалистов, офицеров штабов, с участием командиров боевых частей БПК «Бодрый». Одновременно с нашими экзаменами на классность по их результатам аттестовались и офицеры и мичманы – командиры боевых частей, боевых постов, служб и команд, поэтому волновались и переживали все.

На меня была написана характеристика (и не одна – автор), в том числе я впервые видел на столе экзаменационной комиссии моё «личное дело», в котором были документы ещё со времён моей учёбы в Средней школе №1 в городе Суворове, в Севастопольском судостроительном техникуме, в Севастопольской Морской школе ДОСААФ, документы из военкоматов, приказ о поощрении личного состава 9-го Флотского экипажа ДКБФ в городе Пионерский, какие-то письма с Севморзавода, где я работал слесарем-ремонтником в цехе №4, комсомольская характеристика из горкома ВЛКСМ города Суворова и из комитета комсомола Севморзавода и даже какое-то письмо из рабочего общежития от нашего коменданта Капиталины Мелентьевны. Всё это члены экзаменационной комиссии внимательно просмотрели, перечислили, а кто-то даже и прочитал, потом начались вопросы и ответы по экзаменационным билетам, а потом вдруг один из высших офицеров взял со стола секундомер и предложил всем выйти в ходовую рубку, чтобы «посмотреть на этих молодых моряков в реальной обстановке и в действии».

Всех матросов и старшин команды БЧ-1 БПК «Бодрый» поочерёдно члены комиссии начали «гонять» по приборам и оборудованию, по журналам и картам, при этом поднялась такая весёлая возня-игра, что сами члены комиссии тоже начали играть вместе с нами в деловую игру-тренировку, имитируя различные боевые ситуации. Повсюду раздавались команды, приказы, вопросы и ответы, мы «веселились вовсю». Мне очень хотелось участвовать на равных в этих состязательных играх, я нетерпеливо поднимал, как в школе, руку, стараясь обратить на себя внимание. Толя Телешев, как всегда сосредоточенный, молчаливый, серьёзный, вдумчивый и неторопливый, всё больше помалкивал.

Меня заметили и дали мне команду: «Марш в румпельное отделение! Принять руль и доложить о готовности передать управление кораблём на запасной штурвал и рулевое устройство в румпельном отделении! Время пошло!». Я бодро, как положено по уставу, повторил приказ: «Есть принять руль и доложить о готовности передать управление кораблём на запасной штурвал и рулевое устройство в румпельном отделении!». В тот же миг я сорвался с места и побежал по трапам и коридорам БПК «Бодрый» в румпельное отделение.

Только перед висячим амбарным замком, на который был закрыт люк в румпельное отделение, я понял, что не смогу выполнить приказ, потому что румпельное отделение было заперто и закрыто наглухо. Скрипя зубами от бессильной ярости, я что есть мочи ринулся обратно и доложил смущённым, но хитро улыбающимся экзаменаторам, что «не могу выполнить приказ из-за невозможности доступа в румпельное отделение по техническим причинам».

Я смотрел в отчаянно тревожные глаза нашего командира БЧ-1, лейтенанта Палкина, «читал» в них страх наказания за не готовность боевого поста БЧ-1 к боевому применению и лихорадочно придумывал объяснение случившемуся. Ключ от замка на крышке люка в румпельное отделение был у моего товарища-соперника по экзаменам…

- Почему вы не выполнили приказ? – строго спросил меня в полной тишине начальник экзаменационной комиссии.

Я молчал, а потом какой-то весёлый и отчаянный «внутренний голос», похожий на голос моего старшего брата Юры, вдруг откровенно и открыто выпалил…

 - Сил моих не хватило в нормативное время отодрать прилипшую резину люка в румпельное отделение! – доложил я звонким голосом с ноткой-искоркой юмора. – Видно, мало каши ел!

Все присутствующие взглянули на моё реально и действительно худое мальчишеское лицо и долговязую худую фигуру, и машинально согласно начали кивать головами, и говорить, что «питание матросов в "учебках" желает быть лучшим».

- Ладно, - сказал начальник экзаменационной комиссии, - будем считать, что вас по дороге ранило осколком и вас заменил матрос Телешев. Приказ тот же!

Анатолий Телешев даже без ответного доклада и повторения приказа сорвался с места и через 2 минуты в ходовой рубке зазвонил телефон внутренней связи. Толя Телешев, у которого и был ключ от люка в румпельное отделение, бодро доложил, что находится в румпельном отделении и готов к переводу управления рулём и рулевой машиной на запасной пункт. Иван, командир отделения рулевых БЧ-1 БПК «Бодрый», включил рулевую колонку (авторулевой «Альбатрос-22-11» - автор), переключился на румпельное отделение и далее события пошли своим чередом, но уже без меня…

Меня ненароком оттёрли мои друзья-товарищи по БЧ-1 за свои спины, а лейтенант Палкин шёпотом приказал мне уйти в кубрик. Потом я узнал, что про меня сказали, что я «расстроился неудачей на экзамене и сам ушёл». Это была неправда, я не расстроился, а рассердился на себя, на свою нетерпеливость и настырность, на свою самоуверенность и ненужную инициативность, на несдержанность, импульсивность и т.д. Конечно, я искал виноватых вокруг себя, досадовал (мягко говоря – автор) на моего друга и соперника Толю Телешева, на моего наставника Олега Ховращенко, на командира отделения рулевых "годка" Ивана, на лейтенанта Палкина, но это было всё так, - эмоции.

В своём проигрыше экзаменационных состязаний я был виноват сам. К концу этих переживаний я уже смирился с мыслью, что меня не оставят в штате БПК «Бодрый», не возьмут меня в море, а сошлют на берег, в очередной «экипаж» или куда-нибудь на старые эсминцы, «эскаэры» или на какой-нибудь старый крейсер в «вечные салаги». На вечернем построении по итогам сдачи экзаменов на классность я не услышал своей фамилии в списке успешно прошедших экзамен и получивших новые звания и должности – это был удар, удар судьбы (так мне казалось – автор).

Кстати, экзамены на классность были в четверг 27 января 1972 года, в день рождения моей мамы… Я так хотел подарить ей хорошие известия о моём зачислении в штат рулевых БПК «Бодрый» и о присвоении мне в этот день звания «старший матрос», но чуда не произошло.

Вот так, Суворов, не зевай! До «Суворова» тебе ещё далеко… Мама! Прости меня, пожалуйста, мама...

Фотоиллюстрация: 30 декабря 1941 года. Моя мама, Максимова Нина Васильевна. Её только что исполнилось 19 лет. Она приписала себе в автобиографии другую дату рождения - 27 января 1922 года (день ангела Нины, день равноапостольной святой Нины - автор), чтобы поступить в Орехово-Зуевское медицинское училище военных фельдшеров и поэтому участвовала в Финской войне в 1940 году и с первых дней в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. На фото мамы в петлице знаки отличия военфельдшера на 22 июня 1941 года ("два кубика" или "кубаря" - автор) - персональное воинское звание военно-медицинского среднего начальствующего состава Красной армии и флота ВС СССР, с 1937 года - всех родов войск, имевшего квалификацию фельдшера или медицинской сестры. Моей маме в 19 лет было в тысячи раз труднее и тяжелее, чем мне...