Леон и Антонина-2

               

                «Порознь»


Отгремели новогодние праздники с их хлопушками, петардами и фейерверками. Первая неделя января пролетела незаметно, словно один день. Казалось, только подняли бокалы с шампанским и пожелали гостям «нового счастья», как начало месяца уже кануло в небытие.

Как это происходит? Всё очень просто: утро первого января, как правило, начинается после полудня. После ночи нужно прийти в себя, а для этого, конечно, требуется опохмелиться. И так — до Рождества Христова включительно. Гуляй, народ честной, где наша не пропадала!

Но всё это не так важно для Антонины. Её беспокоит другое: за эти дни, которые она ждала с таким нетерпением, ни одну из картин так и не продали. Все усилия, которые они с мужем прилагали, оказались напрасными.

К ним пришла целая толпа гостей — потенциальных покупателей. Хозяева, как всегда в таких случаях, накрыли богатый стол. Сколько денег было вложено в это угощение! Мать забрала детей к себе, так что можно было развернуться на полную катушку. Можно было устроить настоящие перфомансы, чтобы гости знали, с кем имеют дело. Здесь вам не пустые залы затрапезной галереи, здесь хлеб и соль, да и выпивки хватает. Всё делается для того, чтобы клиент не ушёл с пустыми руками.

Леон старался развеселить народ. В полосатых трусах он ползал по полу, изображая больную собаку. Антонина тоже не осталась в стороне: почти голая, она представляла собой соблазнительную нимфу, но всё было напрасно!

Гости улыбались, аплодировали, хвалили хозяев и восхищались картинами, но упорно молчали на тему их приобретения. Леон даже танцевал, держа в руках холсты, а потом мимикой показывал, что на них нарисовано, — не помогло. Бурно аплодировали его таланту мима, но ушли с пустыми руками, пообещав обязательно вернуться, но к весне, когда потеплеет. Но при чём здесь температура воздуха и как она связана с приобретением картин?

Тоня пила кофе. За окном шёл дождь. И это в начале января! Ужас? Настроение было на нуле. Хорошо ещё, что дети с бабушкой на даче. Можно остаться одной и трезво всё обдумать: как жить дальше? Трезво… Как это непривычно звучит, ведь они с Леоном «пили» числа до третьего, хотя и договаривались: если не продадут, будут «сухими». А что потом? А потом разругались. Неудача всегда разъединяет.

Она попросила его уехать. По её мнению, просто необходимо какое-то время пожить раздельно, сделав паузу в их запутанных отношениях. Это лечит, и уже не раз испробовано на практике.

Что вы! Новые веяния прямо указывают на то, что кратковременные измены только скрепляют домашний союз! Изменив своей второй половинке, сразу понимаешь, насколько дома лучше! Через неделю возвращаешься в семью с новыми мыслями, впечатлениями и чувствами.

Вы встречаетесь вновь, но уже обновлёнными. Тебе хорошо, и остальным неплохо. По крайней мере, так считала она, Антонина… Леон мог думать по-другому, это его дело, но он хорошо знал: если жена так решила, то лучше не перечить, только хуже будет. Она всё равно не успокоится: будет ходить, нудить, придираться ко всему — всё не по ней. За время жизни с женой-художницей он хорошо это усвоил.

Не пишется… Да, не пишется! А с чего писаться, коль не продаётся ничего, а, следовательно, опять не пишется… Нужен стимул, а по-другому? Необходимо, чтобы зацепило, повело за собой, увлекло. А в другом случае стоит ли «плодить грешников», как говорил Гамлет своей Офелии? И так вся комната холстами заставлена, она же мастерская.

Да, Леон зарабатывает… Зарабатывает что-то, но этих денег совсем не видно: всё уходит на холсты, еду и краски, плюс за квартиру львиную долю отвалить, а там и гостей принять… Нет, это её не касается. Она выше земных проблем. Антонина однажды выбрала свой путь — путь профессиональной художницы, и это говорит за всё. Значит, она своим трудом, любимым трудом, должна добывать эти деньги, а не это ли самый главный стимул для матери двоих детей. И её совсем не волнует, что там получает Леон, как ему приходится корячиться, извиваться на своей работе, чтобы обеспечить всю семью… Тем более, что один ребёнок не его, — а он слова не скажет.

А она – человек творчества, и это превыше всего! Он должен считаться с этим, а до него не всегда достучаться можно. Да, конечно, когда Леон выпьет, он бросается продавать её работы и делает это самыми экстравагантными способами. Однажды его по пьяни занесло на Красную площадь, но хорошо, что полицейские попались «весёлые» – вошли в его положение и не упекли на ночь в «обезьянник». Отпустили, пообещав в следующий раз обязательно купить картину, если Леон их на фоне Спасской башни напишет…

Антонина вошла в мастерскую. На мольберте стоял белый холст. Она поставила его ещё до Нового года, думала, что настроение поднимется, писать будет. Кукиш, наоборот, только упало. Ничего не продаётся, и «Фейсбук» с его репостами, и «сарафанное радио» не приносят хоть каких-то дивидендов.

Что писать? Всё уже написано давно. Как угодить публике? Что ей нужно, этой публике, когда глубокий кризис, из которого не выбраться? Все зажались – держаться за свои кубышки. Что говорить, если целые банки прогорают и закрываются… Кому нужна эта живопись?

– Сволочи! Сволочи все! – выкрикнула Тоня, схватив банку с красной краской и запустив её в стену. Та разбилась, оставляя на стене увесистую кляксу, которая тоненькими ручейками стала стекать вниз. Тоня заворожённо смотрела на своё «произведение». – Нет… А что? – В этом что-то есть…

Она подошла к стене и стала пальцами аккуратно менять направление этих ручейков. Что-то в виде улыбки появилось на её лице, глаза расширились, в них появилась глубина…

– Кайф! Ура! Я нашла! Надо работать!

Тоня сняла холст с мольберта и положила на пол, ей так больше нравилось. Поднабрав краску со стены, руками стала размазывать её по холсту. Она не любила и постоянно боялась белый цвет холста. Самое главное — быстрей покрыть его красками, пускай будет хоть какая-то мазня, но главное — не станет этого всеподавляющего белого цвета, который убивает любое начало. В белом нет никакой зацепки. Недаром говорят: «Начать с белого листа», — а как порой бывает трудно это сделать?

Быстро достала с полочки валики, шпатели, мастихины, немыслимой конфигурации кисти. Она сама «доводила» их до такого состояния, это ей было необходимо для создания её своеобразных картин. Только в таком случае, в минуты творческого подъёма, она ощущала себя воистину счастливой. В это время ей никто не был нужен — она творила, а творить Антонина могла только в полном одиночестве. Нет, она не была одна: с ней постоянно находился кто-то свыше, который правил её рукой, а она с удивлением наблюдала за этим действом. Тоня хорошо знала, что это состояние длится не вечно. Это лишь первые ступени ракеты, выносящие корабль в космос, а дальше, увы, лети сама.

Через некоторое время — был ли это час, может, два, этого Тоня никогда не замечала, — она почувствовала сильную усталость и боль в спине — первые признаки, что пора заканчивать… Если она пропускала эти «предупреждения», бывало совсем плохо: однажды она завалилась на холст — её так скрутило, что могла только лежать, и то в определённой позе, — сказывалась застарелая болезнь в позвоночнике, на которую она давно бросила обращать внимание. Тех денег, которые они имели с Леоном, хватило бы только на один осмотр врача в Германии, а у нас кто её только ни смотрел, ни щупал — всё было бесполезно, — все направляли за границу…

Антонина встала. Бросила кисть в таз с водой. Нет, сегодня она ничего мыть не будет, не до того. Воды в тазу было достаточно, чтобы художественные инструменты могли пролежать там неделю, а может и больше. Всё это мыл раньше Леон, когда был свободен, и вообще, когда бывал дома. Сейчас она одна, и себя надо жалеть. Когда такое ещё выпадет, чтобы мать забрала на все праздники детей к себе! Надо этим пользоваться, пока есть возможность. Теперь надо расслабиться, полежать немного на диване, но сначала выпить. Что там осталось после Нового года? Виски? Немного коньяка… Какое-то вино, а-а, «Лыхны»… Это абхазское… Хорошее вино…

Тоня взяла бутылку виски, налила треть стакана и добавила кусочек льда. Затем она долго искала сигареты по всей квартире, но так и не смогла их найти. Тогда она полезла в ящик, где хранила бычки. Это была её привычка — не докуривать сигареты, а откладывать их в коробочку от монпансье. И когда ей было совсем тяжело, она доставала эти запасы, как сейчас.

Антонина раскурила бычок на газе, так как искать зажигалку было бессмысленно. Она села за барную стойку на кухне, представляя, что это настоящий бар. Дым от сигареты поднимался к окну, но оно было закрыто: впускать в дом сырость и дождь со снегом не входило в её планы. Не найдя выхода, дым возвращался назад, словно спрашивая, что ему делать дальше.

Спиртное быстро расслабило её, и она почувствовала, как клонит ко сну. Но она не хотела спать. Может быть, стоит позвонить кому-нибудь?

Через минуту Антонина уже лежала на диване, разглядывая протечки на потолке. Для кого-то протечки — это головная боль, но только не для неё. Она понимала, что эти неполадки давно нужно было устранить, но для неё разводы на потолке были полем для разгула творческой фантазии. Чего она только не видела в этих интересных, ржавого цвета, выкрутасах! Вот, пожалуйста, готовые картины! И чего упираться! Писать!

Писать… А кому это всё нужно? Такое впечатление, что сейчас никому ничего не нужно. Ладно, написал, но потом это ещё кому-то втюхивать надо! А как жалко иногда расставаться с работой, — она для тебя как ребёнок становится… Как можно отдать своего «единоутробного» какому-то очередному «пузачу», который возьмёт и окно в своей бане забьёт ею, а потом своим друзьям, напившись, будет хвастаться…

Антонина чувствовала, как тёплая нега разливается по её телу. Ей было приятно лежать под тёплым пледом. Глаза начали смыкаться, хотелось спать, но воспоминания, нахлынувшие пчелиным роем, лезли в голову — они заполняли всё пространство сознания, не давая заснуть…

                *

Шесть лет она проработала в «Кофемании». Крутилась, как заводная, между столиками. Единственный интерес в работе — увидеть своими глазами знаменитостей, которые в большом количестве приходили посидеть за чашечкой кофе, поболтать, отвести душу. Можно было украдкой понаблюдать за ними, а если надо — получить автограф, а если повезёт — разговориться… Подобная работа не давала душевной отдушины, к чему постоянно стремилась, но зато, работая официанткой в этой фирме, Тоня прежде всего получала финансовую независимость, которая с лихвой покрывала все её затраты на жизнь.

Отец умер, когда она была ещё маленькой. Зарплата матери — себя не прокормишь, а тут ещё великовозрастную дочь содержать… Пора доченьке самой о себе думать, — музыкальное образование получила, вот и давай теперь в «музыкалку» — преподавать!

Но этого не случилось. Когда Антонина подсчитала свою первую педагогическую зарплату, то хорошо поняла, что даже на маленький подарок для родной матери она не выкроит из этих грошей, — надо искать «настоящую работу». Каким образом её ноги привели на площадь Восстания, она сейчас и не вспомнит, но Тоня стала работать в «Кофемании», именно там. А когда появились первые «настоящие» деньги, она чуть не сошла с ума от радости. Да плюс — чаевые, которые явились весомым прибавками к зарплате…

А тут — звонок подруги, из которого Тоня узнала о какой-то художественной мастерской, где «медведей даже учат», а уж таких талантливых, как она, и вовсе с закрытыми глазами на ноги поставят. Долго не раздумывая, она стала посещать мастерскую, руководителем которой был педагог и художник — Ивлев.

Так началось её восхождение наверх, и в душевном, и в художественном понимании.

Антонина очутилась в совершенно в другом мире, о котором она могла только мечтать, а представлять, чтобы вот так, просто очутиться в нём, — не мечтала. Занятия в мастерской художника захватили её с головой. Вот только когда она поняла, что ей по-настоящему надо! Запах красок, кругом холсты хозяина, мольберты и всякие другие художественные атрибуты, множество полок с натюрмортным фондом, с гипсовыми слепками, — и среди всего этого пиршества всякой всячины, словно живой представитель эпохи Возрождения — Ивлев…

                                                                       *

Вспомнив своего гуру, Антонина встрепенулась, приподнялась на диване, посмотрела в окно — оно по-прежнему светило блёкло-серым. Она встала и, немного косолапя, пошла к бару. Вылила в стакан оставшийся виски. Льда под рукой не оказалось. Выпила чистый, залпом, как мужики водку пьют. Чуть не поперхнулась. Жадно закусила бутербродом с колбасой и сыром. Воспоминания явно растревожили её — уж лучше бы здесь были её дети, было бы намного легче, веселее… И времени не было бы на всякие глупые раздумья, а сейчас она одна — куда от них денешься… Так и лезут в голову…

А мечтала поработать, отослав детей к бабушке, почти вытолкав за дверь Леона, — он-то причём? Кто, кроме неё, виноват в депрессии, которая обрушилась после праздников как снег на голову? Нет, она хорошо знала причину этого недуга: это бывает всегда после окончания большой работы, а она как раз перед праздниками сдала выгодный заказ… Вот только деньги обещали позже… Она подождёт, — так и раньше бывало, — это всё поправимо, — а вот где взять вдохновение на новую картину? Вот и понесло её: все стали сразу мешать, и прежде всего Леон… Он, со своим участием, особенно докучал Антонину, — лучше уж одной быть, чем видеть постоянно его озабоченные глаза!

Она отошла от стойки, чувствуя, как её качает… Не рассчитав силы, она плюхнулась на пол около дивана, прижавшись к нему спиной. Почувствовав прохладу, стянула покрывало и укрылась в него с головой, оставив отверстие для носа, чтобы дышать, и для глаз, чтобы видеть. Смеркалось. Сейчас свет ей был не нужен. Именно в таком пограничном состоянии, когда день неохотно сдавал свои права вечеру, который потом резко переходил в ночь, в сумерках, ей, как правило, в голову приходили сюжеты её будущих картин… Стоило только глаза прищурить… Но сейчас всё было не так… Опять воспоминания захлестнули её…

                                                                       *

Она хорошо помнит, когда впервые призналась Леону, что не может больше работать официанткой, что её трясёт от этой работы. Пять лет, которые она провела, лавируя между столиками, ублажая клиентов своей лукавой улыбкой, было вполне достаточно, чтобы твёрдо сказать – нет! Она стала другой, и она обязательно будет художницей, во что бы это ни стало! И всё это она выпалила мужу. Антонина смотрела на Леона, пытаясь уловить его реакцию, но ни один мускул не дрогнул на его лице: он был согласен… Согласен на всё, даже если бы она предложила полететь на Луну, но хорошо, что этого не случилось!

Антонина прыгала от счастья! Она — художник! Но как жить дальше? Как кормить семью? Леон впрягся, как вол, в непосильную работу, которая не приносила особых доходов. Мечтать о продаже своих ранних «шедевров» не было и речи. Ну что же тогда делать?

Однажды она шла с подругой и весело рассказывала о том, о сём и, прежде всего, как прошли занятия у Ивлева, и какой он «душка» и вообще умнейший человек и прекрасный художник. Разговор прервал треск её мобильника… Звонили из какого-то банка, сейчас она и не вспомнит, да и зачем это надо, но слова, сказанные чуть хрипловатым казённым голосом, повергли её в шок: «Ваш муж сейчас у нас в банке берёт кредит на 500 тыс. рублей, вы смогли бы подтвердить его платёжеспособность?» Как он мог даже не посоветоваться с ней? Разве они в силах отдать такие деньги, когда дома шаром покати!

В этот момент в душе Тони словно что-то оборвалось. Она стала относиться к Леону с настороженностью, и её раздражение, которое раньше она старалась скрыть, теперь выплескивалось наружу. Появилось недоверие, которое постепенно переросло в безразличие, а безразличие, как известно, часто приводит к разрыву. Чтобы избежать этого, она решила уехать в деревню, чтобы перевести дух. Леон согласился. И вот оно, счастье!

Весна, черёмуха, аромат, дурманящий сознание, — всё это наполняло округу белым покрывалом, и Тоня влюбилась. Саша, так звали её избранника, был творческим человеком, и они быстро нашли общий язык. Их тела тянулись друг к другу, и всё закрутилось в этом цветущем раю, и она потеряла голову. Такого с ней никогда не было. Саша был прекрасным музыкантом, сочинял песни и ублажал её слух виртуозной игрой на гитаре весенними вечерами. Потом они обязательно гуляли по дачному посёлку, и ночь превращалась в сладостный сон, пролетая так быстро, что они не замечали, как начинали горланить петухи, возвещая о приближении утра. А когда первые лучи солнца ложились на их измятую простыню, они засыпали, тесно прижавшись друг к другу.

Так продолжалось неделю, пока она жила за городом под предлогом восстановления здоровья. Но счастье не бывает вечным, и ей пришлось вернуться в город, чтобы наладить отношения с Леоном. Тоня не могла так сразу его бросить: он был её стеной! Если Саша был «небом», то Леон — той «стеной», за которой можно было спрятаться в самый трудный момент. Муж безропотно принял её «беглянку», как всегда, не моргнув глазом. Он молчал и делал свои дела — работал и приносил деньги домой. Ничего не требовал: ни объяснений, что она делала на даче, ни любви, хотя внутренне ощущал её холод в постели. Он никогда не принуждал её к соитию — всё должно быть только по обоюдному желанию, а иначе лучше на улице кого-нибудь найти, — так будет честнее.

Через месяц Антонина снова запросилась на дачу: она прекрасно выполняла роль любящей жены, домохозяйки, уборщицы и при этом ещё написала ряд приличных работ, которые успели понравиться «нужным» людям. Теперь жди «раскрутки». Подустала… Надо передохнуть… Леон молча согласился, тем более что они почти не виделись в течение дня, работа поваром полностью пожирала его время, да и домой он часто возвращался поздно и под большой «мухой».

Июль! Время счастья! Уже на второй день приехал её возлюбленный, её Вэйдер! Лучший рокер подмосковных дорог! И всё поехало по проторенной дорожке. Она никогда не думала, что можно быть до такой степени удовлетворённой и так обессилеть: иногда ей было трудно встать с кровати, её качало от слабости. И тут, как гром среди ясного неба, пятна крови на простыне… Кровотечение! Что делать? Быстро оделись, и уже через несколько минут они неслись по Киевскому шоссе в сторону Москвы. То, что Саша стал её спасителем, она поймёт позже, сейчас не до этого.

Приёмное отделение… К акушеру, а куда ещё? Кровь остановлена. УЗИ…

— Матушка, так вы беременны…

— Не может быть?

— Это вы своему мужу скажете или… Как там у вас, у современных, он зовётся…

Из больницы — домой. Живота пока не видно, можно и в молчанку поиграть, — Леон не заметит… И когда ему? Он занят целыми днями работой. А потом… Потом родился Маратик! Муж принял его как своего. А Антонина продолжала гадать — чей же он? Но не это главное: пять лет у них с Леоном ничего не получалось, а тут бац — и сынок! Значит, Саша как-то повлиял на этот процесс… Спасибо ему, Саше, если бы не он, так и ходила бы Антонина без детей. А через два годика на свет появилась дочка! Вот вам и полный комплект. Остаётся только малость — жить! И быть довольной этой жизнью. А всё что-то не так: гложет червячок душу творческую, не даёт покоя…

Собрала детей — и к матери, на недельку, — как всегда, проверить крепость семейных отношений… Проверила! Вернулась без предупреждения, на третий день — и на тебе… Обнаружила на кухне чужую пудреницу! Леон не стал долго отпираться: «Да, Тоня? Так накипело… Так надоели твои измены! Ты пойми, я поступил правильно, — это лучше, чем разойтись. Я никак не могу изжить из себя обиду за ту измену!… Я просто заказал проститутку, — и тут ничего личного…»

— Ну и как, полегчало? — возмутилась Антонина.

— Да, стало легче, потому что мы теперь квиты, — сказал Леон, как всегда выпучив свои глаза.

— Вот и давай отдыхай! В том числе и от меня… — заключила жена.

Антонина дулась неделю, всячески показывая свою непричастность к мужу. Но больше, чем на неделю, её не хватило. Настало время снимать эмбарго с их размолвки…

Антонина незаметно заснула, при этом покачнулась и грохнулась головой о дощатый пол. — Нет, всё хорошо… — потерев висок, она вдруг поняла, что сидит на полу и довольно сильно замерзла — первый признак, что хмель стал выходить. На улице потемнело, но первые мокрые снежинки приятно украшали ночное безмолвие. В душе появились первые прогалины оптимизма.

— А не всё так уж плохо! — начала рассуждать Тоня. — Нет, просто всё отлично!

Она подняла с пола брошенную кисть и стала кружить с ней, превращая это действо в некое подобие танца. Чуть не наступила на картину, которую начала писать днём и о которой уже успела забыть, пребывая в полной расслабленности.

— Я самый счастливый человек на свете! — провозгласила Антонина, обращаясь к кому-то в пустоту. — У меня есть дети! Ура! Мальчик и девочка! — при этом она согнула два пальца. — Мама! У меня ещё мама есть, которая так много нам помогает! Что бы я без неё делала? Я художник, в конце концов! Мои картины в Гонконге нарасхват! — а про Москву и говорить нечего!

Она ходила по комнатам и везде зажигала свет. А за окном уже валил сильный снег, выбеливая всё пространство.

— Боже! Как же хорошо жить! Как же я всех люблю!

Вдруг она остановилась, что-то вспомнив…

— Какая же я дура? А Леон? Где он? Почему его нет со мной?

Она стала лихорадочно искать мобильник, но его нигде не было видно. Наконец её поиски увенчались успехом. Она взяла его в руки, наверное, как брали в руки средневековые рыцари священные книги. Она села на диван и стала быстро набирать номер Леона…

— Леон, ты меня слышишь? Ну какая же дура! Занят? Бросай всё! Приезжай, приезжай скорей! Я люблю тебя! Я не могу без тебя! Ты меня понимаешь?… Я просто дура… — уже более тихим голосом говорила в трубку Тоня.

Она потихоньку отложила от себя трубку, поудобнее разместилась на диване и стала смотреть в окно, за которым уже сплошной стеной валил снег, покрывая собой мокрый асфальт. И вокруг от этого становилось всё чистым и белым, а уличные фонари своим светом украшали это белое покрывало причудливыми золотыми росписями.

На душе теплело, и первые лучики оптимизма появились в её сознании.

— Всё будет хорошо! — подумала Антонина. — Не правда ли? 


                Февраль 2018г*)