Т. Глобус. Книга 4. Глава 4. Переезд

Глава 4. Переезд

Время в автобусе тянулось, тянулось, дорога долго дрожала - и вдруг приехали. На глаза надвинулась большая длинная изба с большим крыльцом.

"Сельсовет Малое Куково Зарайского района Московской области", - так на красной стеклянной табличке написано.
- Нам сюда поутру надо явиться, - кивнула Наташа.

Автобус уехал спать. Осталась пустая присыпанная гравием площадка перед сельсоветом в обрамлении высоких тополей. Они купались в сумраке, потому что было уже часов двадцать два или больше.
 
Между косматыми верхушками тополей ярко сияла неполная Луна. За ближним забором в траве стрекотали ночные сверчки - ансамбль из нескольких особей создавал серебристую оркестровку для влажной и подвижной тишины.
 
Ехали сюда 3 часа, поэтому немножко устали, зато село встретило их таинственной музыкой насекомых и Луной - прохладно и хорошо.

- С приехалом, - подытожил встречный мужичок, вынырнув из темноты.
- Привет, Егорыч! Здоровья тебе! - ответила Наташа мимоходом.
- Здоровья, где его взять? - резонировал мужик, удаляясь и хрустя подошвами.

Свернули в лохматый переулок… 
Сестра бабы Наташи оказалась много её моложе и, кажется, не была рьяной прихожанкой храма, потому что у неё было смышлёное - себе на уме - личико. Под её телесным лицом, обученным правилам хорошего тона, находилось ещё одно, которое можно видеть лишь умозрением, и эта изнаночная физиономия была подвижна: она что-то искала по запросу неявных, интимных Настиных интересов. Ей подошли бы мышиные усы. Юркие бусины глаз уже были в наличии.

В доме пахло хлебом.
- Наконец-то появился, мужчина, - сказала Настя и с маленьким вызовом посмотрела на старшую сестру.
- Юра, не обращай на неё внимания. У неё скоромный язык и суетливое сердце, а в остальном она баба хорошая, - прокомментировала баба Наташа.
- Я не баба, я женщина, - терпеливо поправила Настя.
- На первый взгляд: женщина. А на второй…

- А на второй - дама! - в духе домашнего театра отдала реплику Настя. - К тому же у меня высшее образование, а у тебя, Наташенька, среднее недоумение.
- Ох, Юра, она и вправду зоотехник и ветврач. Она - твой будущий начальник. Так что, если мы с ней заспорим, ты держись на её стороне.
Крату оставалось улыбаться.

Вышитые занавески на окнах, вязаные половики под ногами, тёмно-серебряные фотографии на стенах. В свободном от быта углу чуть выше глаз - икона в серебряном окладе. Под иконой теплится лампадка.
 
С благодарностью к этому дому он лёг в маленькой светёлке на белую, как снег, постель, и отошёл в далёкий сон.

Наутро Крат и баба Наташа, свежие, с травяным чаем в животе, с лёгкой тревогой в уме пришли в сельсовет.
- Здрасте, здрасте! - им навстречу встал из-за стола маленький человек с ядрёной головой и ощупывающим острым взором.
Крепкое рукопожатие.
- Кузьма Кузьмич, председатель.
- Юрий Дементьев, хочу работать скотником.
- Вот как…

Председатель втёрся поглубже в кресло, потрогал листы на столе короткими пальцами.
 
- Увы, товарищи. Не нужен скотник, - оголовушил Кузьмич. - Вчера принял молодую пару - из города студенты. Они, вишь, взяли академический отпуск. Им так хочется свежего молока попить, что жрать нечего и ночевать негде. Я их в недостроенном доме поселил. И с доярками у меня комплект получился. Две смены по две доярки, - председатель гордо блеснул очами, словно тут показалась какая-то его заслуга. - Твоими молитвами, Наталья. Однако поскольку твой подопечный известный артист, он поможет нам по части культурной пищи и фуража. Дом культуры пустует который год. Президент России врезал указ, чтобы в каждой деревне, где проживает более пятидесяти человек, был свой дом культуры. А у нас девяносто жителей, а ДК закрыт. Возьмётесь, товарищ Крат?
 
- Возьмусь, - уверенно ответил он.
Баба Наташа взглянула на него с восхищением, словно он тоже чем-то уже отличился.
- Кузьмич, у него паспорта нет, - быстро вставила она, пользуясь расположением председателя.
 
Тот посмотрел на Крата с недоумением, но вмиг успокоился.
- Что ж, можем и этот вопрос решить на месте. К нам из города просто так не приедут. К нам инвалиды прибиваются. У кого ноги нет, у кого носа или паспорта. Я давеча прочитал в газете, что театр "Глобус" разваливается. У них там финансовые споры, два руководителя под следствием… короче говоря, "дом культуры". Вы, господин артист, из-за этих передряг сбежали из театра?

Крат обобщённо кивнул. Председатель вышел из кабинета, и двое за ним следом пошли, точно утята.

Дом культуры издали Крата обрадовал. Два этажа, крыша с поперечным гребнем - четырёх-щипцовая, что означает наличие просторного чердака, слуховое окно. И цвет стен интригующе сложный: последняя жёлтая краска осыпалась и пропускает прежнюю голубую, отчего получилось приятное загляденье. Жаль, если заставят заново красить. Окна только вот некрасивые: рамы потемнели и заусенились - так уставшего человека сразу выдают глаза.

Трое бродили по дивной прохладе, скрипя половицами. Кузьмич размашисто хвалил помещения, а Крат слушал эхо и про себя ликовал. Эхо выказывало очень высокую, звонкую отзывчивость, оно прямо заждалось.
 
Они потоптались в зрительном зале, повключали свет: невысокая сцена, красный лёгкий занавес.

После прогулки и некоторых деловых слов мужчины пожали друг другу руки. Оба уже знали, что между ними наладилось взаимопонимание.

Поступью хозяина Кузьмич отправился к себе в контору. Крат и Наташа одновременно выдохнули и пошли собачьими задворками восвояси.
 
Настя стояла уже на крыльце и лучисто прищуривалась, чтобы огорошить их своей осведомлённостью. 
- Вы что-то не с той стороны приближаетесь.
- А мы на скотный двор не ходили. На нашего Юру другую работёнку навесили - дом культуры. А в твой коровник вчера Кузьмич нанял парня с девушкой, - запыхавшись, ответила Наташа.

- Знаю, знаю, ко мне директор фермы приходил. Рассказал, как юная пара там среди навоза целуется, а у коров глаза блестят. Айда кушать, - весело сказала Настя.
 
Она была рада за Крата: в доме культуры человек будет работать не в резиновых сапогах, и там лучше пахнет. Наташа, она вечно придумает невесть что. Наташа тоже обрадовалась такому повороту событий.

На столе рыбный суп из консервов, а на второе гречка с жареными в сметане карасями.
- У меня последний день отпуска. У Юры первый день в нашей деревне, - объявила Настя. - Давайте выпьем.

- Давайте, - согласилась Наташа. - Где ты карасей наловила?
- Егорыч приходил, предложил за полтинник. К вам, говорит, гость приехал, вот я и позаботился. Откуда узнал?
-  Он вчера видел нас после автобуса, - припомнила Наташа.
- А я думала, ангел ему шепчет, - ответила Настя, шутливо уколов старшую сестру этим "ангелом".

За обедом обсудили дом культуры, вспомнили прежнее: танцы, кино, праздничные собрания, выступления местных песенников. Сёстры наперебой вспоминали яркие случаи из истории ДК. Поговорили также о том, чему следует быть. От этих танцев один вред, заключили сёстры. По крайней мере, для пацанов: танцевать они стесняются, поэтому для храбрости пьют, а потом дерутся, а девки над ними измываются, и по деревне ползут обиды и угрозы. Пускай дома танцуют, кому приспичило. А вот общаться нужно. И дошли их планы до того, что нужен клуб интересного общения. С большим телевизором, чтобы в компании поболеть за спортивную команду или посмотреть кино; с большим самоваром и пирогами; с комнатой для шахмат.
 
Совсем тепло стало на сердце у Крата. Но он засомневался насчёт похода к председателю, а сёстры его успокоили, дескать надо идти. Наличие алкогольного запаха здесь никого не смущает, были бы шаг чёткий и взор ясный. И правда, через полчаса он получил направление в районный паспортный стол и бланк договора о найме на работу.
 
- Погодь, Юра, возьми ключи. Ты можешь поселиться в ДК в угловой комнате на первом этаже. Мы туда с тобой забыли заглянуть. А там есть вода и помнится, была электроплитка. Жил там один культурный человек, - по-приятельски подмигнул Кузьмич.

Крат принял тяжёлую связку ключей, понимая, что это ключи от его новой жизни.

В указанной угловой комнате сохранилась жилая обстановка. Пустой шкаф, маленькая печка с чугунной дверкой и вензелем уральского завода, топчан, стол со следами карандаша и скучающей мысли, венский стул. В углу раковина и латунный кран с пятнами старости. Крат испытал его - и вода потекла, ржавая поначалу.

Нет, это просто везение какое-то! Ещё вчера у него не было ничего, а сегодня есть всё. И произошло это потому, что он встретил бабу Наташу. Вернее, Наташу.
 
Тем же днём они создали в комнате уют и почти комфорт. Сёстры поделились посудой, одеялом, постельным бельём... Целый час таскались туда-сюда с бытовой поклажей. Занавески в половину высоты повесили на два окна. Герань и столетник поселили на подоконнике.

Жаль, что стояли жаркие дни, а то бы он затопил печку, и огонь подружил бы тех, кто тут был, с теми, кто появился.
 
Он сладко улёгся и закрыл глаза. Сердце трудилось. Он слышал шум крови в себе, коллективный шёпот клеток, переходы каких-то электрических облаков по мышечным волокнам, отдых глазных яблок, что улеглись, как близнецы, спать и накрылись одеялами век, мелкие переползания напряжений в коже, которая встречает благодать отдыха. Он сказал организму спасибо за труд и согласованность. Мужская энергия, мечтающая о встрече с женщиной, тем временем притекала к мужскому региону тела, но Крат попросил не беспокоить его.

Мало помогают любезные обращения к тёмной силе, которая не только телом умеет овладевать, но и сознанием. По идее, человек должен этой силой руководить и только так оправдал бы звание существа разумного. Однако самоуправлению никто нас не учит, и каждый новый житель земли заново встречается с этой силой один на один.

Крат глубоко ощущал слитность со своим древне-мудрым телом. И вместе с тем понимал, что его ещё более древнее сознание не вовсе подчиняется телу. Сознание привязано к телу магнитным образом, однако этот магнетизм не физический, он принадлежит какому-то виду символизма… здесь слова теряют свою находчивость и смущённо пропадают.
 
Сознание Крата через частное, личное тело привязано к земным и космическим явлениям, общий театр которых он величает реальностью, однако потом будет вспоминать как сон. И возможно - забывать.

Сон. Архитектура ума стала воздушной, лёгкой - подул ветерок, и что-то явилось безвольному сознанию…

"Потягуси", - произнесла дверь. А может быть - шкаф. Он открыл глаза, приподнялся. За окнами ночь и шорох листвы. Он посетовал, что нет настольной лампы. Прошлёпал босыми ногами ко входу и включил свет. Около двух часов. В комнате тихо; часы тикают.

Узкая дверная щель глядит опасной чернотой. Там что-то происходит или готовится произойти. И точно: дом гулко вздрогнул, будто его пнули. И стихло. Снова цокает металлическим язычком будильник, то ли машинально сожалея о мгновениях, то ли ведя им подробный учёт.

Крат покрылся мурашками. Он знал, что такое чудеса, и знал, что они различаются по жанру и характеру. Бывают праздничные чудеса, а бывают гибельные. Общее между ними - только в их метафизике. Чудо происходит в том локальном пространстве, где собралась избыточная энергия, где она прорывает обыденный порядок вещей. Эта энергия несёт в себе определённый нрав - характер своего источника. Святая молитва порождает небесное чудо. Злая воля тоже способна сотворить чудо, но чудо будет злым. 

В печке что-то шевельнулось, и в трубе раздался жалобный вой, точно там собака оказалась в тесном плену. "Тяга и сквозняк", - пояснил себе сообразительный Крат.

Прошлёпал по комнате, задвинул печную вьюшку. Там раздался мелкий стук, будто в трубе кто-то бил хвостом или чесался.
 
"Угомонись, меня не так стращали", - дружелюбно обратился он к трубе и резко обернулся, потому что будильник со стула прыгнул на пол и брызнул разбитым стёклышком.
 
Крат вытащил из ободка застрявший осколок и вернул будильник на прежнее место. Маятник внутри часов так же ровно и часто чеканил свой пульс. "Ты у меня голый будешь ходить", - с укоризной сказал ему Крат.
 
За печкой кто-то зевнул, и Крат разозлился. 
"Ты думаешь, ты прямо нечистая сила! Ты - мелкий пакостник", - обратился он в печной угол. Сказал он так в издёвку, а по сути лукавил, ибо недавнее сотрясение дома было сильным действием.

Тогда он применил новаторство, ноу-хау, придуманное ad hoc. Обратился к "шалуну" с разъяснением своего понимания ситуации.

- Проведём твою первичную паспортизацию, шалун. Я не знаю, откуда ты взялся, но полагаю, вчера ты жил и дремал тут спокойно, питаясь воспоминаниями здешних стен - и вдруг появился я, беспокойный гость. Оно тебе показалось чем-то вроде урагана. Ты взялся меня пугать, воруя силы у меня же. Беспроигрышная тактика: либо я убегу, либо останусь. Если останусь, я буду страшиться, а ты - веселиться. Я прав? Давай договоримся: ты шали, когда я не сплю. Согласен общаться на твоём языке. Но сейчас я хочу спать. Извини, свет оставлю включённым. Ты просвещайся.    

Пока он распинался перед "шалуном", в доме было тихо. А после того, как улёгся, умял подушку и накрылся пледом, скрипнули дверные петли. Он развернулся и увидел, как из коридора в комнату втекает противный тёмный дым. Втекает и аккуратно загибается по стене в сторону раковины. Через метра полтора дым становится прозрачным. Но втекает новый...

- Сколько это будет продолжаться? - он сел. - Я тебя не боюсь, ты мне просто спать мешаешь!
 
Кто-то за окном сделал несколько шагов прочь. Он подскочил, сдвинул занавеску и к стеклу приник, зашорив глаза ладонями. Всё же успел заметить неясную фигуру.

Значит, светлое окно привлекло кого-то из местных полуночников. Неприятно, если кто-то видел его мимику и слышал риторику, обращённую к "шалуну".

А шалун оказался художником-портретистом. Когда Крат отвернулся от окна, он увидел, что все предметы в комнате стали подобием лиц и фигур. Всё обрело живые черты. Крантик над раковиной стал обиженным носом, к тому же готовым взлететь на маленьком вентиле. Складки на простыне сложились в лицо мудрого старца. И шкаф приоткрыл своё нутро, чтобы показать свою пустую душу - так сумасшедший приоткрыл бы пиджак. Будильник оказался глупым лицом с удивлёнными бровями. (Господи, без десяти два!) И ботинки кричали или пытались вдохнуть воздух, как рыбы на берегу.

Всё превратилось в унылую скорбь, в ожидание смерти. Каждая вещь стала памятником своего прошлого. И всё-таки эти печальные и страшные предметы были прекрасны, потому что состояли из воображения.

"Интересно, как выгляжу я?" - подумал он и поискал глазами зеркало. Но зеркала не было, наверно, поэтому желание стало потребностью. Если у безликих предметов появились выразительные лики, что появилось у него? Он ощупал своё лицо, но не разобрался. Ему показалось, что он ощупал карнавальную резиновую маску.

Где увидеть себя? В оконном стекле. Оттуда, из глубины многослойной темноты на него смотрел отец. Не может быть! Он видел отца когда-то глазами ребёнка, и теперь Крат стал старше отца.

Он сразу понял, кого видит. Они похожи, и родственные глаза смотрят на него через двойное стекло. Отец, Виктор Иванович Дементьев, тоже знал, на кого смотрит.
Несчастный, обманутый, милый, умный, наивный и снова мудрый отец.
 
Они понимали друг друга. Держись, сынок. Я виноват перед тобой. Зато теперь я не жалею о твоём рождении. Ты справишься. Ты молодец. Я горжусь тобой.
Крат услышал в себе его тихий голос.
С чем ему предстоит справиться?!

Крата изнутри обдало волной стыда: он не раз критиковал несчастного дорогого отца! А теперь видел его так ясно, как не увидел бы в земной жизни. На том свете отец жив, он там не стареет, нет, переживает о сыне. А поскольку там времени нет, его переживание стало вечным? Отца надо освободить от переживания вины. Да и в чём он виноват? Лишь в том, что его поймали на зачатии?
 
Крат кивнул ему и сделал глупый жест: поднял большой палец, дескать, у нас с тобой всё хорошо. Отец включился в земную пантомиму. Он улыбнулся, вернее, ощерился во весь рот, и получилось неожиданное, смешное и трогательное, лицо, потому что у отца во рту было всего несколько зубов. Остальные потерял перед гибелью?

Впрочем, на том свете социальная красота никого не беспокоит. А что там беспокоит? Настроение? дума? молитва о близких?
 
Крат погладил застеклённое лицо ладонью. Отец закрыл глаза, будто сын опустил ему веки. И вот за окном уже никого нет. Крат поискал глазами - ночная деревенская улица с отдалённым фонарём и клубами кудрявой темноты - ничего больше.

Он отступил, комната приобрела обыкновенный смиренный вид. Отёр холодный пот со лба. А на стекле появилась надпись, нарисованная пальцем: "В роли отца Эмиль Кадабер. Исполнение правды".