Т. Глобус. Книга 4. Глава 8. Маша

Глава 8. Маша

Ему уже начисляют зарплату, а он ещё ничего для жителей не сделал - ничего культурного. Председатель его успокаивал, дескать, делать пока нечего, надо ждать оргтехнику, надо с людьми крепче сойтись, надо вникнуть в дух и нрав деревни.

С Кузьмичом Крату было отрадно. И хотя Кузьмич озабочен и замотан, у него хватало душевного тепла всякому оказывать лечебное внимание.

Сейчас от Кузьмича несло водкой. Странно: время раннее. И каким-то шагом шагал он валким, словно потерянный. Остановился, рукой обвёл окрестности.

- Хорошо жить - это, конечно, приятно. Только вот хорошую жизнь создавать неприятно и трудно. Поэтому хорошая жизнь, добытая нудной заботой, не так уж хороша. Надо жить в меру плохо, чтобы не стать жлобом или роботом.

Кузьмич посмотрел на Крата с недоумением, точно впервые заметил.
- Ты мне скажи, мил-человек, зачем тебя угораздило из Москвы в нашу глухомань припереться? Ведь не за хорошей жизнью!

Да, Кузьмич пьян. Только сильная выдержка оформляла его личность и удерживала от упада в кусты.
"Стойкий человек", - подумал Крат и решил высказаться.

- Исконная Русь пренебрегала богатством. Она к отшельничеству устремлялась. А кто от мирского не мог скрыться, тот печалился о себе и тосковал. И на славу земную не взирали русские люди, и самые великие изографы не ставили на досках свои имена.

- Ну ты сказал! Отшельники… да где они сейчас?! У нас уже совсем другая жизнь, дружище! У нас магазининг, товаровединг, денежный хитринг и похоронинг. А где то, что ты сказал? Где изографы?

Он пьянел стремительно. Такое однажды было с Кратом, когда он отработал спектарь с большим количеством водки в желудке. Как только занавесили сцену, он поволокся в уборную, с каждой секундой теряя управление над своим телом.
      
Крат затащил председателя в дом культуры и уложил на топчан. Возле изголовья поставил ведро. На стуле рядышком поставил ковш с водой. Кузьмич мигом спал. И что это с ним случилось?

- Беда с нашим председателем, чисто беда! - запричитала Настя, когда Крат зашёл к ней перемолвиться. 
- Да что случилось-то? - встревожился он.
- Маша приехала! - был ответ.
Настя произнесла эти слова так, будто сообщила о приезде по меньшей мере государя.
 
- Маша - молодая художница из Питера. Приезжает рисовать места, где когда-то жили её деды, которых она, сирота, никогда не видела. Излучину реки, луговое взгорье, пруд с дремучими вётлами, старую церковь. На кладбище ходит. Ну ты её встретишь на свою голову.

- Да в чём угроза-то? - не утерпел Крат. - Она ведьма что ли?
- Хуже, она красавица.
Не зная, какое найти подходящее слово, Настя что-то переставила на столе, лицо у неё грустное и растерянное.
 
- Бедные мужики, если б я была мужчиной, тоже пропала бы, - добавила она.
- Да ладно уж, - заступился за ситуацию Крат. - Художницы… они какие-то нелепые, придуманные, как из дурдома моделей.

- Она не такая.
- Ну, не пугай, Настя, что мы красавиц не видели?!
- Нет, Юра, таких не видели, - обречённо вздохнула Настя. - В этой красоте изъяна нет. И кажется, что у неё весь организм такой же, из молока и мёда сделанный. И характер такой, вот в чём беда! От неё оторваться нельзя.
- Ты прямо ангела рисуешь, - заметил Крат.
- Нет, Юра, ангелов я не видела, но уверена, что Маша красивей.
 
Крат посмотрел на неё через стол несколько испуганно. В её глазах он увидел тревогу.
 
- Кузьмич в то лето познакомился с ней и заболел. А он ведь жену любит. Нет, на беду такая красота появляется. Ох, матушки! А ей-то самой каково! У неё душа милосердная, она ведь понимает, какой эффект производит. Кузьмич тогда сказал мне, что после встречи с ней у него сердце плачет.
 
И через час он её увидел. Она шла ему навстречу с этюдником. Было понятно, что она приняла все меры, дабы не привлекать чужие глаза. В платочке, без косметики, в неярком платьице. Но красота из неё светилась. Ничего подобного Крат не встречал и не представлял себе. Это была красота в совершенном телесном исполнении. Мечта о совершенстве, ставшая земной плотью. Столь сильная мечта, что плоть преобразилась и подчинилась красоте полностью.

"Не может быть", - сказал себе Крат, чтобы как-то защититься. 
Она вызвала в нём тревогу и даже страх.
 
Девушка потупилась, потом подняла на него глаза и улыбнулась. Она улыбнулась вся - и походкой, и левой рукой, лежащей на этюднике, и платочком, и платьем.
- А я знаю, как вас зовут, - сказал Крат, остановившись.
 
Ничего не смог поделать: красота остановила его своей властью. Он только боялся, чтобы его голос и слова не поцарапали её небесную кожу.
Она протянула ему руку.
- Маша.
 
Рука была тонкая, шлифованная и ласковая. И тут её застенчивые глаза взглянули на него с попыткой что-то вспомнить. И вспомнила.
- Я тоже знаю, как вас зовут.
- Ну да, - виновато кивнул он.
- Отчего вы в кино не снимаетесь?
- В кино? - переспросил забывчиво.
 
Печаль принялась изъедать его душу. Она понимала, что с ним сейчас происходит, и тоже ничего не могла с этим поделать. Всё, что ещё минуту назад казалось Крату важным, стало неважным. Неведомое счастье лучилось из её глаз, мёдом звучало в её голосе, порхало на её губах тенью бабочки. Крат встретился с проклятьем доселе неизвестного рода. 

Но если Творец и природа воплотили в ней свою мечту - то это мечта о чём?
О чём? - закричала в нём его отзывчивая душа.

О нежности. Наверное, так. Но тогда эта нежность к чему, кому? Между кем и кем нежность?!
 
Правильно сделал Кузьмич, что напился! Тут впору напиться до непробуждения. Маша невольно к чему-то звала, призывала. И это невозможно терпеть, потому что звала к неизвестному и несбыточному. И телесная близость с ней не утешит мужчину, потому что такая красота недоступна для земного применения; с неё всё как с гуся вода.
 
Как же бедная драгоценная Маша сама-то живёт? За что ж ей такое?! У неё ведь и вправду душа замечательная: простая, добрая.
 
Она кивнула, показывая, что прощается и уходит. Крат силой заставил себя не пойти за ней. В пот его бросило. Он поглупел от волнения, от несчастья.
 
Вернулся в свой дом, проверил Кузьмича - спит молодец. Телефон Кузьмича звонил раз за разом… зараза. Крат сделал сигнал тихим и вышел за порог для чего-то.
 
Растерянность. Сейчас уйти бы в леса, посидеть у костра, посмотреть на текущую воду. А где Валентин живёт? Вот с ним и пойти, решил Крат.

Он снова навестил Настю. Получил указание, как найти дом Валентина, но не откланялся, а сел на стул, точно больной.
- Значит, повидался, - угадала она. - Кузьмич-то спит? Отдыхает от любви, бедолага.

- Слушай, Настя, а когда она уедет?
- Не знаю. Уедет. Она в Питере такие же мучения в людях порождает. Ей что, в землю зарыться? 
- Значит, нам надо зарыться. А лучше в лес уйти.

…Валентин с удовольствием откликнулся на его предложение.
- Посидим у костра, - ответил задумчиво. - Палатка нам не нужна, у меня там заимка. И снасти есть, и всякое барахло. Только надо горючего побольше взять.

Крату показалось, что Валентин тоже принял спиртного. Он поплёлся обратно, дабы проведать Кузьмича, сражённого Машей, но тот был уже на ногах - топтался возле крыльца. Точно узник на прогулке, он руки сложил за спиной и сгорбился.

Увидев Крата, председатель молча кивнул и ушёл в не свою сторону.
 
Ещё два человека, молодая пара, прошли мимо дома культуры, и тоже не были трезвыми, как ему показалось. У них безвольно болтались руки вдоль туловища, и ступали они вяло, с трудом. Посмотрели на Крата, хотели что-то произнести, но поленились. Лица у них зачарованные, как будто их что-то напугало. Причина страха давно исчезла, но выражение испуга и недоверия к действительности сохранилось. Так и живут, не меняя выражения. А зачем его менять, какая разница?
 
Сегодня у местных жителей, похоже, день самозабвения. По какому случаю? По случаю приезда Маши, так получается. 

Крат собрался в магазин, чтобы "догнать" соседей в их блаженном отупении.
Слава Богу, ему хватило сил разглядывать объективную действительность (с терапевтической целью). Вот птица помчалась куда-то, будто у неё в гнезде пожар.

Вон там колотые дрова отливают в боковом свете платиной - значит, это берёзовые или осиновые дрова, ибо у них такой зеркальный отблеск.

Компания воробьёв поселилась в густом плюще: с жизнерадостными воплями они скачут в гости друг к дружке.

Солнце - лёгкое, неяркое скоро войдёт в ту полосу над горизонтом, где покраснеет и станет тяжёлым. Небо над головой ещё дневное, только блёклое, будто в голубую эмаль добавили мел.

Возле продуктовой лавки топтался человек, прежде виданный: в автобусе вместе ехали. Крат кивнул ему. Кургузый человек: в заду плечистый, без шеи, в коротких портах. Нос грушей, опухшие глаза прищурены, сальные волосы жидко дыбятся вокруг плеши, точно поэтический венец. 

Из магазина растопыристо выбралась его жена, и они поковыляли домой с грузной сумкой: по-доброму отоварились. Муж не стал брать у неё сумку, ибо на жене хозяйство, а на нём - стратегия жизни. Нечего гендерную путаницу разводить.    
 
Крату было ясно, что эти сердитые люди счастливы. И не нужна им никакая дополнительная культура, и никакой дом культуры.
 
Когда-то жителей таких деревень навещали ангелы, и вместе они строили Русь. Потом прибежали бесы, ангелов прогнали, и стали на Руси возводить ад. Потом бесы вымерли, потому что уморились мучить людей. А люди остались. Они пережили всех.

Они больше ничего строить здесь не хотят. Ни церквей, ни колхозов, ни тюрем. Они - исторические пенсионеры. Они по-своему счастливы, потому что их не трогают, а это главное. Река, лес, грибы, водка, хлеб, колбаса, телевизор (где кипят страсти, и пускай они там кипят, в ящике), бытовая убогая речь, маленький огород, огромное небо, откуда ничей не раздаётся глас…

И пусть эта жизнь течёт и пусть пройдёт самым неприметным образом. Не будет возражений, наоборот, хорошо. Вон кладбище за околицей - там тоже хорошо.

- Сумку-то взял бы, мужик называется.
- Обойдёшься. У меня грыжа.
- Сам ты - грыжа, поэтому Гришей тебя звать. 
 
В магазине очередь из двух женщин. Продавщица обслуживала их горделиво, подчёркивая своё достоинство. На ней передник с белой каймой, надо лбом белый кружевной венчик. Лицо тяжёлое, красивое, властное и вместе с тем хитрое. В глазах постоянное напряжение двойного расчёта, а также маслянистый гормональный блеск. Её бюст угрожает весам и витрине, однако не задевает их: мастерский пилотаж крупного тела в узком помещении. Дебелые руки, богатые кольца на сытых ухоженных пальчиках. "Если бабе сорок пять, баба - ягодка опять" - лучшая подпись к образу этой Клавдии Серафимовны.

- Клавушка, ты мне тот раз такой чай присоветовала, умница. Вот уж угодила. Ещё такой привези. Буду век за тебя Бога молить, - сказала та, что стояла второй.

Ей, видно, скучно стало наблюдать царские движения продавщицы и мелочные сомнения покупательницы.
- Если на базе будет, привезу, - сухо ответила Клава, глазом кося на Крата.
- Да уж, привези, пожалуйста. А то, знаешь, прямо аромат исходит.

- У Клавдии нонешним летом торговля бойко идёт, вон сколько приезжих, - сказала первая покупательница, кладя следующий свёрток в кошёлку.
Продавщица с вызовом зыркнула на Крата.

Дошла наконец и до него очередь. Он взял три водки с учётом завтрашнего похода, две буханки хлеба, три жестянки сайры, солёных огурчиков, майонеза и чего-то ещё.

Почему говорят "буханки"? От слова бухать, что ли? - подумал между делом, то есть между тревогами. Он боялся, что сюда войдёт Маша и внесёт оцепенение. И ещё тревога в нём росла из-за предчувствия: зреет на его голову беда.
 
Из магазина быстрым шагом он вернулся к себе. По дороге старался не глядеть по сторонам.

Но какая может быть ещё беда? Что может с ним случиться в таком тихом месте, да ещё при отсутствии сердечных отношений с женским полом?

И тут не удалось ему увернуться от вопроса, который в нём исподволь рос. Всё-таки грянул вопрос: что он будет делать с ловушкой, когда в неё попадётся Змей?

В том, что попадётся, Крат не сомневался. Итак, вопрос прозвучал, и от него более не уклониться.
 
Вот попался - и что? В этот миг макет оживёт. На краткий миг он перестанет быть мёртвым изделием и станет одушевлённым телом. Что же случится в этот миг?

Он поставил чайник на электроплитку и принялся мерить комнату шагами. Каким способом Змей оживит пенопластовое тулово - проблема Змея, и тот её несомненно решит, но в каком действии это выразится?
 
И тут он догадался, что произойдёт. Переполненная яростью штуковина разлетится во все стороны. Она взлетит, но крыльями не успеет взмахнуть. Она взорвётся, чётко осознал Крат. 

Ему представилась картина взрыва и пожара. Ночь, языки пламени, обломки крыши подлетели и на миг повисли над пламенем. Крат усмотрел среди них собственную фигуру.

Сияние огня, яркие брызги, чёрный бархат неба, где звёзд уже не видно. Нижние окна здания подсвечены багровым заревом, а чердак и второй этаж пылают. Пламя, которое выше здания, оно алое, рыжее, а в своём корне ослепительно белое.

Змей уничтожит искусственное тело вдребезги, в капли и в пар, чтобы не осталось никакого узнаваемого фрагмента. Никакой "власти символа". Значит, когда Змей войдёт в искусственное тело, надо что-то вмиг совершить, пока оно не взорвалось… Что совершить?
   
Впрочем, Змей всё это слышит сейчас, ибо речь о нём. Заинтересованный слух улавливает даже мыслишки в уме у мышки, а Крат перед ним весь на слуху, весь на виду.

В замечательной операции по захвату Змея появилась трещина, и, понятно, трещина захочет превратиться в пропасть - по закону самоутверждения предметов и явлений.
 
Смущённый, пошатнувшийся Крат понадеялся, что найдёт решение задачи по ходу работы, когда глубже войдёт в суть собственной пьесы. (А пока что он даже эскиз не довёл до завершения: лапы всякий раз виделись по-разному.)
 
Он откупорил бутылку, плеснул в стопку. Над занавеской появилась Луна. Крат выключил свет в комнате и посмотрел, как лунный свет с холодной лаской скользит в гранях стакана, если медленно поворачивать.
   
Но тревога о поимке Змея не отпустила. Он опять зашагал по комнате. Ох, завтра же вставать ни свет - ни заря! Завтра в поход.
 
Поставил будильник на 5.00 и отправился на боковую, не веря в то, что уснёт. Мысли шевелились в уме, носились, некоторые с острыми коготками…