Чёрная Земля

Чёрная Земля.

     Давно это было ...  Всякие подробности стёрлись из памяти, и лица, как за мокрым от дождя стеклом потеряли свои чёткие очертания и превратились в размытые блёклые пятна. Закроешь глаза, и из глубины сознания выплывают давние картины и образы. Всё такое дымкой затуманенное, переливающееся от светло–серого в темно-серое. Белыми были только облака на голубом солнечном небе того весеннего дня, а чёрной была последовавшая за днём безлунная и беззвёздная ночь. Весна была ранняя, и сама природа, будто ещё не поняв, не радовалась тому ветерку, который весна всколыхнула своим неспешным приближением. Ещё не заиграли чистые и нежные акварельные краски, на которые она бывет щедра. Серое бесцветье, как из тюбика гуталина подпитывалось грязно-водянистой чернозёмной жижей убогих безрадостных улочек небольшоого городка Старый Оскол1. Люди на его улицах выглядели также бесцветно, чахоточно и безрадостно, как их дома и окна,  дороги и тротуары, телогрейки и стоптанные серые от грязи кирзовые чёботы. Не надо думать, что такое восприятие было вызвано депрессией, внутренними психологическими проблемами или мрачным характером. Напротив, Заводила пребывал в добром расположении духа, всё шло хорошо, работа спорилась. Он был «в полёте», как сам определял такое приподнятое состояние. Цепкий глаз, как объектив фотокамеры фиксировал и запечатлевал всё неординарное на фотоматериал, пока непроявленное, оно со временем не тускнело и не засвечивалось. Он утром прибыл в этот городок, за полдня успел справиться с заданием и теперь уже, наспех поев в трактире «Оскол» с кривым деревянным щербатым полом какой-то непонятной, но горячей солоноватой полбы, спешил на жд станцию.
 

     Дорога до cт. Таловая2 лежала через ст. Валуйки3. Этот отрезок пути пришлось трястись в тёмнозелёном с подтёками и наплывами краски, обшарпанном, со щербатыми деревянными лавками вагоне узкоколейного поезда. Местные называли этот поезд кукушкой. Он возил трудовой люд на работу и в Старый Оскол, и в Валуйки, и с работы туда и обратно. Вонял углём, металлом и потом, усиливая нонцентрацию двух последних по мере приближения к Старому Осколу и не ослаблял её от него отдаляясь. Вагон был почти полон. Справа, сразу за дверью из тамбура Заводила увидел две друг против друга одиночные лавки и занял ту, что лицом к салону. Тут сразу же впорхнула девушка лет двадцати, протиснулась мимо багажа Заводилы и села напротив. Заводила, как обычно, был нагружен большим саквояжем, переносным осциллографом в чехле и небольшой сумкой через плечо. Осциллограф занял место под лавкой, саквояж между Заводилой и девушкой. В сумке Заводила держал документы, деньги, записную книжку и что-нибудь лёгкое на перекус. Заводила развернул и подвинул к себе саквояж, освободив для девушки часть пространства. Девушка поблагодарила кивком и улыбкой. Вагон заскрипел, затрещал, заскрежетал, дёрнулся, качнулся и нехотя так, медленно станция пошла уплывать и удаляться назад в дымчатую безотрадную серость.
 

     Девушка уезжала из этой дымчатой и безотрадной серости. Она ехала в не более оптимистические, как представлял себе Заводила, Валуйки, а звали её Люба Земляникина. В дорожной спешке и едва отведав единственной, что в трактире смогли предложить сразу, невкусной полбы, Заводила не испытывал насыщения, и неутолённый недоед снова давал себя знать. В сумке были припасены два бутерброда с домашней бужениной, которой даже название здесь было в диковинку, и пирожки с капустой, купленные на дорогу в трактире. Разумеется, соблюдая приличия, Заводила не мог не предложить девушке разделить с ним трапезу. К удивлению, Люба Земляникина не стала жеманно отказываться и напрашиваться на повторное предложение. Она согласилась сразу, но ела как-бы нехотя, сдерживаясь - стараясь не показывать, что сильно оголодала. Поезд-кукушка медленно полз, кивая каждому станционному столбу. В вагоне стоял приглушённый неясный гомон, изредка перекрываемый громкими одиночными возгласами. Резко пахло самогоном. Миловидная девушка с матово светлым личиком и пшеничного цвета мягкими волосами, она вдруг испуганно встрепенулась. Пухлые, земляничного, словно подтверждающие фамилию, цвета губки сложились в бантик, серые глазки округлились, и она, отреагировав на какой-то всплеск движений в вагоне, выскочила в тамбур. Тревога оказалась ложной. В дальнем тамбуре курили, и открытая дверь вагона на пару с распахнутой вошедшим курильщиком дверью тамбура впустили сквозняк и заставили пассажиров поёжиться, заёрзать и кутаться в расстёгнутые было телогрейки, создавая ощущение некоей движухи. Подобное беспокойство возникает, когда заходят в вагон контролёры, и все пассажиры кидаются искать свои разовые или доставать постоянные билеты из карманов, сумок или висящей на крючке верхней одежды. Девушка, поначалу приняв это за идущий по вагонам контроль, уже вернулась, облегчённо улыбаясь и получила от Заводилы «приз» в виде пирожка с капустой. Заводила мягко, без укора поинтересовался отчего бы не купить билет. Ведь он стоит сущие копейки. И узнал, что у Любы Земляникиной в кармане ни гроша. Не было у неё и сумки, в которой могли бы быть деньги, зеркальце, расчёска и другие необходимые женские мелочи. Заводила обратил на это внимание сразу, как только она вошла в вагон. Для него, прибалтийского жителя, было непривычным видеть взрослую женщину или юную девушку - не ребёнка без сумочки или ридикюля, что в здешних землях было вполне в порядке вещей. Однако, Люба Земляникина ехала не в Валуйки, а к дедушке в Новый Оскол4, и соответствующий станционный столб уже приближался. Заводила вынул из бумажника пять рублей и протянул ей: «Возьми, Люба! На всякий, пожарный случай ...». Он не мог себе представить, чтобы человек, переезжал из одного города в другой и не имел ни гроша в кармане. Девушка чуть смутившись, денежку всё-таки с благодарностью взяла. На выходе из вагона приветливо помахала ручкой. Она была, безусловно, лакомый кусочек. Неповторимо свежа, красива и аппетитна и вместе с красой излучала некий добрый и чистый внутренний свет. Видимо, внутренний свет этот сильней всего возбуждал Заводилу. Будоражил вскипавшую похоть. Но сойти на неизвестном полустанке, он позволить себе в тот раз не мог.


     В Валуйках был тёмный вечер. Безлюдный, сумрачный зал ожидания. Заводила сразу ринулся к окошку кассы и с билетом в кармане вышел на перрон. Заводиле повезло: то ли пассажирский, то ли почтово-багажный поезд до Таловой увозил его через пятнадцать минут. Нахождение в пути – пятнадцать часов, хотя расстояние менее трёхсот километров. В полупустом и полутёмном плацкартном вагоне уже все лежали, хотя на часах было девять вечера. Проводница нехотя, но всё-таки принесла чай. Заводила согрелся, устроился поудобней на верхней полке, включил ночничок и раскрыл январский номер журнала «Иностранная Литература», где на 243-й странице собрался читать статью «Секс, общество, культура»5. Однако смысл читаемого ускользал от него. Он водил глазами и даже пальцем по строчкам и отчётливо видел текст, но мысль и воображение неслись назад, в обратную сторону. К Любе Земляникиной ...  Взгляд постепенно уходил от текста, отяжелевшие веки смежились, прикрыли строки, и Заводила уснул, зажав в руке набухшую плоть. Проспал он недолго. Состав стоял на какой-то станции, шла посадка, за окнами вагона и в тамбуре была слышна возня, стуки и вопли. Перекрикивались проводники. Послышались милицейские свистки. Любопытные пассажиры побежали смотреть, что за щум. «Ночная жизнь Чернозёмной Полосы6.»,- хмыкнул себе Заводила.


     Таловая встретила солнцем, ветром и небольшой облачностью. Большими лужами и остатками снега, лежавшего кое-где островами грязной набухшей ваты. Большими пустырями, возможно преображавшимися летом в красивые зелёные лужайки. Разбросанные меж пустырей, а может быть лужаек, домики не везде складывались и выстраивались в привычную цепочку, называемую улицей. Волею божией, чья-то скупая рука нехотя, случайно и небрежно обронила их, и так и стоят они, сидят или лежат, раз уж на то была божья воля. Но не надоумил, видать, господь людишек там обретавшихся, в том забытом им месте земной тверди, украшать свою среду, холить и лелеять эту свою землю. Закрадывалась мысль, что сегодня они её уже или пока своей не считали. То не было, что называется, «чисто поле», а потому поражало отовсюду сквозившей своей заброшенностью, необустроенностью. Нет, не разрухой, но именно оставленностью, запущенностью, брошенной, что ли, за ненужностью на ту же волю божью. Но были признаки и двадцатого столетия: поезда, паровозное депо, редкие, явно не частные автомобили, силуэт элеватора. На станции Заводиле сказали, что где-то рядом находится гостиница «Крымская», и он пересекая описанные, не радующие глаз, пейзажи углубился в посёлок, где по мере удаления от станции окружающее пространство принимало относительно более организованный вид.


     Место, на котором располагалось бледнозелёное деревянное строение гостиницы «Крымская», отличавшейся от барака тем, что имело фасад со стрельчатыми окнами, можно было с натяжкой назвать улицей. Внутри того одноэтажного строения находился дортуар, состоящий из некоторого количества четырёх и более местных комнат без санитарно-гигиенических удобств, с металлическими пружинными и панцирными койками. В одной из четырёхместных Заводила и получил такую койку на выбор, потому как других постояльцев в ней не было. Так называемый вестибюль cквозь полупрозрачные занавеси озарялся приглушённым солнечным светом, изливавшимся из высоких и узких стрельчатых окон фасада, и казалось был создан для полутьмы, нарушаемой бледным электрическим светом, свисающей с потолка, лампы с розовым, оттороченным белым кружевом, абажуром и тяжёлой чёрной пластмассы настольной лампы администраторши, макушка которой торчала из-за стойки. Настольная лампа своей конфигурацией напоминала голову, венчавшую длинную тонкую шею, вытянувшуюся из узких прямых плеч и удивительно повторяла абрис коротко стриженой, тощей, неприветливой и глазастой начальницы. Телевизор, несколько мягких кресел и стульев, треугольный журнальный столик на косых, вкручивающихся в столешницу ногах и одного с ним светлого дерева трюмо пятидесятых годов с невысокой широкой тумбой на таких же круглых тонких, но коротких ножках и высоким зеркалом составляли интерьер. В яркоголубом гобелене одного из кресел утопала пожилая женщина в голубом фартуке на шлейках и в мягких розовых шлёпанцах. На голове женщины красовался каштанового цвета, с искусным кренделем, шиньон. Затейливая заколка лукаво пронизывала крендель насквозь, и оттого он выглядел на японский манер и казался нахохлившимся свиристелем, готовым уже пропеть свою журчащую трель. Поворот головы с кренделем и поза свидетельствовали о том, что до прихода Заводилы они о чём-то своём сокровенном говорили с администраторшей. В тот момент в «Крымской» царили тишина и безлюдье, которых нигде и никогда в гостиницах всей необъятной и великой Заводила не встречал.


     До НИИ СХ ЦЧП7, куда командировали Заводилу ни много ни мало двенадцать километров по бездорожью. Однако в этом богом забытом, но не обойдённом советской властью, углу он обнаружил ещё одну примету двадцатого века – телефон и с позволения администраторши позвонил в НИИ. Скоро институтский УАЗик мчал Заводилу по ухабам и кочкам в Каменную Степь8. В Каменной Степи он быстренько разобрался с дефектами аппаратуры и, отметив командировку, возвращался в «Крымскую» служебным ПАЗом вместе с закончившими рабочий день сотрудниками НИИ. По пути весь автобус восторженно обсуждал новый фильм «Белое солнце пустыни» «какого-то Мотыля»9, и кто-то всё-таки вспомнил его фильм «Женя, Женечка и «Катюша». Заводила соскучился по комфорту, утомился за несколько дней, казалось бесконечных переездов, с тех пор как покинул гостиницу «Медведь» в областном Белгороде. Устал настолько, что вошёл в номер, присел на койку и, скинув обувь, как был, так и задремал поверх неразобранной постели. В комнату тихо вошла Люба Земляникина. Она улыбаясь недолго смотрела на спящего Заводилу, приветливо, как на выходе из вагона, помахала ему ручкой, и Заводила подумал, что она уходит. Он хотел прошептать ей: «Не уходи!»,- как вдруг она оказалась рядом, сидящей подле него на постели. Заводила протянул к ней руки, хотел притянуть к её себе, и она как-бы подавалась зову. «Люба ... »,- успел прошептать Заводила, и Люба не успела ни прильнуть к нему, ни ответить. Истошные женские крики и приглушённый баритон вырвали Заводилу из несостоявшихся вожделенных объятий Любы Земляникиной. Он подпрыгнул в кровати, пытаясь остановить уходящее мгновенье и, спросонья выскочил в вестибюль без обуви. Заводила, ещё сонный  стоял, ничего не понимая, смотрел и слушал разразившийся скандал. Администраторша, как сова, вращая круглыми глазами, вместе с горничной в шиньоне с кренделем яростно возмущались недопустимым поведением высокого черноволосого мужчины. Красавец брюнет, лицом и статью достойный Голливуда, в чёрном костюме и белой, не заправленной в брюки, сорочке с выбившимся из под пиджака воротом был смущён и подавлен, и баритонил какие-то междометия и отдельные звуки, а гостиничные гусыни заходились в гневе и деланном негодовании. Невольный лысый свидетель в пальто из серого драпа с тёмным бобриковыми воротником и  шапкой ушанкой в руке переминался с ноги на ногу у стойки. Возможно сначала он также как и Заводила не понимал сути происходящего скандала. Но возможно ли было в приципе ту суть понять? Оказалось, что горничная, поправив шиньон с кренделем и свиристелем, распрямив спину и оттянув фартук, пошла приготовить место для новоприбывшего лысого, бобрикового товарища. Войдя без стука в незапертую дверь, она обнаружила мастурбирующего лёжа на спине красавца брюнета. Выскочив оттуда как пробка, она закатила несусветную истерику, поддержанную администраторшей. Они заставили брюнета выйти в вестибюль, где продолжили его чехвостить, насколько две скандальные бабы на то способны. Пожилая горничная здесь играла первую скрипку, и её злобная «филиппика» казалась бесконечной, в то время, как администраторша выписывала мастурбанта долой из гостиницы. Мужика изгнали из дортуара за рукоблудие, растрату семенного фонда, а может статься размеры его мужского достоинства привели старую стерву, давно не видавшую такого, в неожиданное неистовство? Заводила понял. Он хмыкнул себе: «Наконец-то в Росии произошла Великая Сексуальная Революция, эпицентром которой стала Чёрная Земля – Черноземье.»
 


Примечания:

1. Старый Оскол – город (с 1593) в России, административный центр Старооскольского городского округа Белгородской области. Расположен на берегу реки Оскола, её притоков Осколец, Убля, Котёл, Атаманский ручей, ручей Рудка, в 153 км к северо-востоку от Белгорода, близ границы с Курской областью. Соседствует с городом Губкиным;
2. Таловая – рабочий посёлок, административный центр Таловского района Воронежской области России и городского поселения Таловая. Расположен на реке Сухая Чигла (бассейн Дона), в 157 км к юго-востоку от Воронежа. Станция Таловая — узел железнодорожных линий;
3. Валуйки – узловая железнодорожная станция Белгородского региона Юго-Восточной железной дороги РЖД, расположена в одноимённом городе. Станция находится на пересечении железнодорожных магистралей. На станции Валуйки действует отделение Белгородской таможни, осуществляется досмотр пассажирских и грузовых поездов, пересекающих границу России и Украины;
4. Новый Оскол – город (с 1647) в Белгородской области России, административный центр Новооскольского района и городского поселения «Город Новый Оскол». Основан в 1637 г. как «стоялый острог» с засекой. В 1647 году стал городом под названием Царёв-Алексеев, который в 1655 году был переименован в Новый Оскол;
5. Секс, общество, культура – Кон И.С.// «Иностранная литература», 1970, № 1. C. 243—255;
6. Чернозёмная Полоса – В настоящее время под названием Центрально-Чернозёмная область, или Центрально-Чернозёмный район, или Центрально-чернозёмная полоса подразумевают Центрально-Чернозёмный экономический район. Назван район по преобладающему типу почвы — чернозёму. Этот район является частью Евразийской зоны чернозёмов, находящейся в России. В «Черноземье» входит 10 областей (Белгородская, Воронежская, Курская, Липецкая, Новгородская, Орловская, Смоленская, Тамбовская, Тульская, Брянская);
7. НИИ СХ ЦЧП – НИИ сельского хозяйства Центрально-Чернозёмной полосы им. Докучаева;
8. Каменная Степь - государственный природный заказник федерального подчинения в Воронежской области России. В некоторых источниках пишется как Каменная Степь, также в некоторых источниках указывается как национальный парк;
9. «какого-то Мотыля» - Владимир Яковлевич Мотыль (26 июня 1927, Лепель - 21 февраля 2010, Москва) — советский и российский режиссёр театра и кино, сценарист. Народный артист России (2003). Свой первый самостоятельный фильм, «Дети Памира», снял в 1963 на Таджикской киностудии. В 1967 снял комедию на военную тему «Женя, Женечка и „катюша“», по сценарию, написанному совместно с Булатом Окуджавой. Всенародную известность В. Мотылю принёс приключенческий фильм «Белое солнце пустыни».