Графиня поневоле часть девятая

  А сколько ей приходилось слышать о великолепных балах, что дают великосветские графы и князи, разодетые в бархат и шелка, перья страусиные и кружева, облаком, покрывающие прибывших на бал из самых влиятельных поместий, раскиданных по отчизне.

    Где дамы, в ореоле загадочных ароматов, кружат в пышных юбках на каркасах с туго обтягивающим верх корсетом, отчего белоснежные груди выступают из-под лифа двумя лунами, притягивая к себе нескромные взгляды ловеласов, навроде того же Дон-Жуана. Слышится шорох вееров, коими обмахиваются запыхавшиеся дамы, разнося по залу запахи южных роз, лаванды и других невиданных в здешних широтах цветов, ухитряясь при этом не испортить причёсок и тщательно нанесённого макияжа.

    Недвусмысленное перешёптывание кавалеров и тонкие намёки дам, имеющих за плечами слегка за тридцать, что считалось в высшем свете, ничего не обязывающей связью, чего некоторые из дам и не скрывали, сама атмосфера праздника, кружащая и пьянящая голову, оркестры с золочёными трубами и милыми скрипачами, альтистами, что играют вальсы и полонезы, польку и мазурку, раззадоривая публику, а с потолка свисают огромные люстры с тысячами свечей, освещающих зал волшебным .дрожащим светом, стены украшенные затейливой резьбой с коими перекликаются расписанные плафоны потолка, по углам обрамлённые купидонами, держащими в своих маленьких ручках зеркала. Услужливые лакеи в парадных ливреях с галунами, с подобострастным расшаркиванием, открывающие перед тобой высоченные, резные с золочением, двери – обо всём  этом великолепии, ей поведала троюродная сестра подруги, обосновавшаяся в столице, удачно вписавшись в мезальянс с одним престарелым бароном, чьи дни теперь скрашивала, замуровавшись в четырёх стенах и, давно забывшая о простых людских радостях.

    Но о некоторых деталях своего быта, она из предосторожности ли или, не желая смущать юное сердце, утаила, дабы не смущать юных сердец, как-то, что она имела постоянного полюбовника, отставного майора военной службы, одаривавший милыми безделушками, не способными вызвать подозрений у престарелого барона, давно уже утратившего интерес к женским прелестям и всё его существование  состояло из рассказов-воспоминаний о прошедшем, что едва ли могло привлекать  внимание юной жёнушки.

   А девушке, связанной брачными узами, мечталось появляться в роскошных нарядах на самых разных великосветских балах, блистая юностью, свежестью, на что особо падки военные, да и гражданские не очень- то отстают от них. Завязывать ни к чему не обязывающие романы, пофлиртовать с кавалерами, но это всё оставалось недосягаемы для неё. Иной раз, любовник выводил её в свет, где он точно полагал, не встретит общих знакомых, но разве это выходы? Это скорее походило на вылазку, тщательно скрываемую от окружающих, не допускать никаких оплошностей, дабы не вызвать подозрительных взглядов, а лицо или хотя бы глаза прятать под маской. Ей же мечталось появиться в полном блеске, в сиянии, но об этом оставалось только лишь предаваться в ночных мечтаниях.Но на этих балах не было того флёра, тех танцев о которых она слышала, как-то: сотан, вестрис или хотя бы алеманд, как и не было великосветских кавалеров, вместо них выступали низкопоместные дворяне, младшие офицеры, не вхожие на пышные балы и её кавалер на их фоне выглядел едва ли не лучшей партией. Возможно и в этом тоже крылась причина посещения подобных petit soirs.

    И вот тебе…  она едет в город, расписанный самыми яркими красками в таком качестве. Она лелеяла в душе наивную надежду, что батенька не допустит такого позору и произволу даже от графов и князей, но надежды с каждой минутой таяли, как сосульки на весеннем солнце, а ужасающая реальность становилась всё  ближе и ближе и ощутимой.  Она подспудно чувствовала, как этот страх накрывает её с головой, словно паутина опутывает в своих сетях. И чем упорнее стремишься вырваться, тем сильнее  опутывает и держит в своём плену, не желая отпускать.

     Вот уже копыта застучали по заезженному тракту, скорее всего они уже двигались по окраине города Великого Петра и совсем скоро начнутся улочки, улицы и проспекты с огромными площадями с его величественными соборами, колоннадами и дворцами знаменитых итальянских архитекторов, русских зодчих и мастеровых, что порою мало в чём уступали заезжим иноземцам и только вечное преклонение перед иноземным, наиболее ярко выражающееся у аристократов, потворствовало их засилью.  Бывало и такое, что по некоторым отдельным элементам и превосходили даже… Только лишь упорное желание императора Петра Алексеича, возносившего именно иноземное, не очень-то позволяло проявляться русской душе.
Но, где и в каком районе они едут, через запорошенное окно определить было трудно и Ефрем, приоткрыв переднее окошко кареты, впуская морозный воздух, заклубившийся в салоне, крикнул кучеру на козлах:

 -Скоро, что ли прибудем?

    Видать, тоже намаялся, устал от этой поездки и горел желанием отдохнуть. Чему была благодарна Лизавета своему похитителю, так то, что не курил. Не дай Бог, если закурить в карете, то не просто нечем будет дышать, вдохнуть воздуха не останется.

 -Да уж совсем скоро, недолго осталось доехать, - в ответ донёсся хриплый, прокуренный голос возницы.
 
  - Ну, вот, красавица и закончилось наше путешествие, - обернулся к Лизе Ефрем,
- скоро, совсем скоро будем на месте. Так словно это известие могло обрадовать Лизавету, едущую неизвестно куда и с кем, потому как за всю дорогу, ни он, ни она не сделали, ни единой попытки узнать друг о друге побольше: Ефрем, из-за того, что просто выполняет барскую прихоть, Лизавета же, занятая своими думами о будущем.

  Она попыталась представить себе образ графа, почерпнутый  из рассказов купцов,- о котором Ефремушка проговорился в постоялом дворе, где они остановились на одну ночь, да и то в разговоре с хозяином, выгадывая лучшую комнату,- что, бывало, засиживались у её отца в обсуждении своих торговых дел, когда по дороге на ярмарку, а когда на обратном пути и её страх, поначалу, сковавший всю натуру, куда- то улетучивался, оставляя лишь смутную тревогу. Вот до её слуха донёсся окрик кучера на козлах, придерживающего коней:
 
  -Тпру-у-у, родимые!
               
  -Красавица, солнышко ясное, приехали, кажись, - в кривой усмешке расплылось довольное лицо спутника, как наяву увидевшего деньги, отваленные графом за хорошую службу. Сам себе радуясь, Ефремушка похлопал руками в овчинных варежках. Дворовые торопливо отворяли высокие кованые ворота, пропуская санную карету во двор. Граф из предосторожности, не решился продемонстрировать невесту заблаговременно, придёт час – тогда и увидят, решил он, а покуда пусть остаются в полном неведении. Во дворе, плотники пристраивали на своё место снятый с дверцы графский герб, ни к чему в таких предприятиях сверкать своими инициалами, да и обновить требовалось поблекшую покраску.

  …В городке же, как только сани скрылись из виду, девушки стремглав побежали гурьбой к Бахметьевым, желая как можно быстрее известить о случившейся неприятности, несколько опасаясь, что отец подруги волен, на чём свет стоит  обругать их, что позволили умыкнуть подругу, не встали на защиту. Хотя ему ли не знать, что творится порою вечерами, как в деревнях, где орудуют конокрады и воры разных мастей, которым человека убить, что курицу зарезать, так и в городках, только едва ли он мог представить себе, что когда-то тоже может оказаться в числе обманутых и униженных. А умыкание дочери для отца в любом случае, под каким углом ни глянь на данный инцидент, оскорбление.