Графиня поневоле часть двадцатая

  - Ефремушка, - глаза у Вахруши от выпитого заблестели и, как будто подобрели, - как у нас говорят: в тесноте, да не в обиде. Выйдем во двор, прикажу баньку справить для гостей. Париться, небось, любишь?
 
 - Париться, милое дело, - размечтавшись, даже потянулся Ефремушка. Да и радость от того, что не опознали в нём похитителя тоже прибавила сил…   
 
Как-никак дочь не потеряна, а даже наоборот, вознеслась до каких высот. Кто бы мог представить, что дочь Вахруши Бахметьева так вознесётся? Да он сам первым бы посмеялся тому, кто бы решил так пошутить. А вышло то эвон как!...
 
  Не посвящённая во все эти детали Лизавета, горевала, она не знала на какой улице, располагается дворец Апраксина, но была тайна о которой оба ведали, но раскрывать не спешили.
 
На их головы водрузили короны, приступая к обряду.
   
  -Венчается раб Божий Григорий на рабе Божией Лизавете… - слова священника  с трудом доходили до слуха Лизаветы, всё ещё, находящейся под впечатлением от великолепия Храма и словно не имели к ней ровным счётом никакого отношения и относились к кому-то другому, и всё происходящее это продолжительный сон. – Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь! – с этими словами священник поднёс к устам графа распятие для лобзания и перекрестил, затем обратился к Лизавете:

  -Венчается раба Божия Лизавета на рабе Божием Григории… Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!- далее уже по совершённому обряду поднёс распятие и перекрестил.

  - Согласны ли вы стать мужем и женою  пред лице Господа нашего Иисуса Христа? –вопросил обоих одномоментно.
 
 И сама себе, удивляясь, своей решимости, Лизавета почти одновременно с графом произнесла уверенно:

  -Да.

  На хорах запели певчие во Всевышнюю славу Господа.

 На  безымянных пальцах обвенчанных, новоявлённых супругов засверкали золотые перстни с графским  гербом,… Лизавету сей факт и обрадовал, как вход в высшее общество, ставящее её вровень с остальными присутствующими на церемонии; но и омрачил одновременно: отныне она не вольная девица Лизавета Бахметьева, которая может делать, что вздумается, ну разумеется в рамках приличия, а мужняя жена, графиня Апраксина – знатная дама со всеми вытекающими из этого обязательствами и обязанностями.

    Графу Апраксину льстила утонченность Лизаветы, её царственная походка, несмотря на провинциальное происхождение, даже манерами она могла дать фору многим столичным красоткам.Её плавные движения, мягкая поступь, но главное чистота её души, от что пленяло Апраксина в Лизавете. Всё можно сыграть, изобразить, но чистоту души никак не подделаешь, она идёт от сердца и тут разум бессилен распоряжаться.

  Он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете и уже подумывал, как пригласит известного мастера живописи запечатлеть её красавицу-жену на холсте. Правда, он ещё не решил, на каком фоне, но разве это главное? Изобрази Леонардо Да Винчи свою «Джоконду» на фоне городских улиц, разве её величавость от этого поубавилась или улыбка стала менее загадочной.

   И уже при выходе каким-то боковым зрением, она заметила среди гостей батеньку и маменьку, точнее сказать, сначала увидела батеньку, на полголовы, возвышающегося над остальными, а после и маменьку. Она с некоторым укором посмотрела на графа, на что тот лишь улыбнулся уголками губ.

 -Уж простите, Лизавета, хотел сделать Вам сюрприз и, кажется, мне это удалось. Мне очень приятно видеть на твоём лице ослепительную улыбку, произнёс он, пригнувшись к её ушку. О том же, что Лизавета встречалась с родителями, она предпочла умолчать из опаски вызвать гнев графа за самовольное отлучение, Апраксин же, дабы не портить таинственности происходящего.

   В карете, возвращаясь во дворец, они уже ехали вместе, родители Лизаветы, по настоянию графа, присоединились к ним. Вахруша Бахметьев с трудом протиснулся в аккуратную дверцу кареты, по поводу чего граф даже отпустил шутку:

 -Для Вас, Батенька, надо особую дверку сделать, поболе…, - чем немало смутил купца, но он не преминул возразить:

 - Так мы, Ваше сиятельство, на вольных просторах выросли, улочки не стесняли…

  По возвращении во дворец, начались сами пиршества, ничем не особо отличающиеся от других; разве что столы ломились от самых разнообразных яств. Здесь были фаршированные яблоками гуси, целиком зажаренные поросята, метровой длины осётры, украшенные коронами, а тарелки и подносы, на котором всё это подавалось из чистого серебра. Фаянсовая посуда из тончайшего китайского опака, на них подавали десерты и сладкие лакомства, фужеры и бокалы из германского стекла, из хрусталя горного, всё было по высшему разряду.

    А оформление самого торжественного зала, это требует отдельного разговора, с люстр свисали ленты атласные, скрученные серпантином, в напольных вазах розы с громадными цветами, каких Лизавета в жизни не видела и даже не представляла, что они бывают таких размеров.Это было фантастически красиво.
 
 Ближе к вечеру во дворе стали зажигать фейерверки самых замысловатых форм и цветов. В небе загорались красные, фиолетовые, жёлтые и других цветов сполохи и отражаясь на снегу, создавали фантасмагорическую картину.

    Кто-то, напившись уже храпел, на кушетке или на полу; кто громко выяснял отношения, грозясь вызвать на дуэль, на рассвете следующего дня, и при этом демонстративно бросал перчатку, которую тут же затаптывали другие гости. Но особо нахрапистых гостей, на балу не задерживали, для чего граф нанял крепких гвардейцев, что не давали распускать руки.

   И лишь небольшая горстка вокруг наречённых супругов ещё сохраняла рассудок и трезвый взгляд, да прислуга, наряженная в парадное, вынужденная лавировать между гостями, заполнившими зал…

       Граф Апраксин не мог налюбоваться на свою наречённую супругу, чьё смущение проступало сквозь румяна, когда она замечала его взгляды. Торжественный камзол с собственным гербом на груди блестел золотыми пуговицами, такими же позументами, что вырисовывали витиеватый узор на полах камзола. Чёрный бархат, пошедший на шитьё камзола отливал узорами вышитыми чёрной же нитью, по всей длине полочек. Из-под обшлагов камзола выглядывали кружева снежно-белой сорочки, выгодно подчёркивая кисти графа.

     За обслуживанием и порядком, приличествующим  ситуации, присматривал Ефремушка, чувствуя себя едва ли не управляющим: на кого-то покрикивал, поторапливая, кому учинял разнос за неуместные фривольности с приглашёнными артистами, теми же крепостными, коими и сами являлись. Были и скоморохи, веселившие взгрустнувших не к месту гостей.
   
 Одет же был Ефрем отлично от прислуги, пусть и поношенный камзол с лоснящимися полами и уже потемневшими от времени позументами и лишённый пуговиц, дабы не возомнил о себе невесть, всё же выделял его из прислуги. Лизавета, с помощью Вареньки, сменившая наряд, и представшая перед публикой в бархате ярко-красного цвета, отороченного белой меховой опушкой, светилась счастьем. Отныне она именовалась  графиней Лизаветой Апраксиной, что возлагало полный пересмотр отношений, взгляд на многие вещи, о чём она никогда и не задумывалась…