111 Нам бы хлебушка 12-13 апреля 1972

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

111. Нам бы хлебушка. 67-й ОДСРНК ДКБФ.  12-13 апреля 1972 года.

Сводка погоды: Калининград, среда 12 апреля 1972 года дневная температура: мин.: 5.2°C, средняя: 11.4°C тепла, макс.: 18.2°C тепла, 1.4 мм осадков; четверг 13 апреля 1972 года дневная температура: мин.: 5.8°C, средняя: 10.2°C тепла, макс.: 14.7°C тепла, 1.4 мм осадков.

Слух о том, что весенние ДМБовские годки и годки осеннего призыва 1969 года договорились между собой, поделили власть и написали какие-то годковские законы, разнеслась по экипажу, как шквал, молниеносно. Народ в экипаже новостроящегося БПК "Свирепый", бурлил, обсуждал новости, положение дел, ситуацию, группы матросов определённых сроков службы кучковались, передавали друг другу искажённые формулировки Морского и Годковского законов и инициаторы этого дела, ДМБовские годки и члены группы, которая сочиняла и диктовала мне эти формулировки, чтобы я их записал и оформил, заметно растерялись, потому что то, что было ясно и понятно им, совершенно иначе воспринималось другими, молодыми и подгодками. Даже Сергей Берёза, Сашка Кузнецов, Валерка Клепиков и Микаэл Горловский, обычно очень самоуверенные, быстрые и резкие годки, стушевались и не знали что делать.

Ситуацией неразберихи и брожения тут же воспользовался наш старпом капитан-лейтенант А.А. Сальников, замполит капитан-лейтенант В.А. Тихонов, первый комсорг лейтенант Николай Судаков и командиры боевых частей, в частности командир БЧ-3 старший лейтенант О.А. Белонин и начальник РТС капитан-лейтенант Д.Н. Васильев. Командир корабля капитан 3 ранга Е.П. Назаров приказал им "быть поближе к личному составу, обратить внимание на взаимоотношения в боевых частях между годками и молодыми, взять инициативу и контроль в свои руки".

На том памятном комсомольском собрании по вопросу о «годковщине», как всегда, «последнюю точку» поставил командир БПК «Свирепый», капитан 3 ранга Евгений Петрович Назаров…

- В своём решении вы правы в главном, - сказал неторопливо командир БПК «Свирепый», - насилие, рукоприкладство и унижающее человеческое достоинство поведение вредит боевой и политической подготовке, снижает боевой потенциал и боеспособность моряков, корабля в целом, а значит, помогает «вероятному противнику», играет на руку нашим врагам, что недопустимо ни при каких обстоятельствах. Поэтому отныне, в соответствии с вашим решением, считаю проявления «годковщины», влекущие за собой снижение боеспособности экипажа и корабля, как проявление саботажа, то есть умышленное неисполнение или небрежное исполнение воинских обязанностей, неисполнение военной присяги, скрытое противодействие государству со всеми вытекающими отсюда последствиями. Всё. Точка. Разойдись!

Долго, ещё очень долго в экипаже новостроящегося БПК «Свирепый» обсуждали тему и решение комсомольского собрания, слова, сказанные нам напоследок командиром корабля. После этого проявления «годковщины» резко сократились и начали формироваться действительно деловые, простые и понятные (уставные) отношения. Правда, не все «годки» были рады переменам…

В результате, например, Олег Анатольевич Белонин увлёк своих "румын" спортивными играми и состязаниями, силовой физподготовкой, а командир боевой части связи (БЧ-4) старший лейтенант Андрей Степанович Дробот организовал отправку своих матросов и старшин на стажировку на узлы связи ДКБФ и на другие корабли. В апреле 1972 года мы, личный состав БЧ-1 и БЧ-4 во главе со старшим лейтенантом А.С. Дроботом, совершили экскурсию в Калининград, побывали на острове Канта у разрушенного Кафедрального собора и мемориальной могилы немецкого философа Иммануила Канта. При этом большая часть личного состава в увольнениях в город ходила на знаменитую улицу Нансена, где в рабочих общежитиях проживали девушки и женщины - работницы Калининградского Прибалтийского судостроительного завода "Янтарь", а также в городской парк культуры и отдыха, парк Победа, где располагалась знаменитая большая крытая танцплощадка, куда также приходила масса девушек. В эти места ходили "рогачи" из БЧ-2 и радиотелеграфисты и гидроакустики из РТС (радиотехнической службы).

Начало и середина апреля 1972 года было периодом брожения, закваски будущего основного экипажа новостроящегося БПК "Свирепый", период формирования жизненного уклада и объединённого характера экипажа, в состав которого входили матросы и старшины разных сроков службы, мичманы и офицеры. Полного штатного состава экипажа корабля ещё не было, много матросов и старшин проходили стажировку на других кораблях и в других местах, поэтому имеющемуся экипажу приходилось трудиться и служить на корабле и в учебном центре 67-го ОДСРНК, как говорится, "за себя и за того парня". Вот почему командование разрешило матросам и старшинам, не имеющим нарушения воинской дисциплины, увольнение в город Калининград.

Естественно, запертые в стенах и границах учебного центра (Дивизиона-Экипажа) "нарушители воинской дисциплины", завидовали тем, кто отдыхал в обществе калининградских девушек, поэтому ещё больше озлоблялись и стремились дать выход своим гормональным позывам и эмоциям путём самовольного покидания территории Дивизиона-Экипажа или корабля. Я много раз был свидетелем, как матросы и старшины резвились, недвусмысленно шутя и приставая к женщинам-работницам на новостроящемся корабле, видел и слышал, как женщины разных возрастов игриво отвечают или сами пристают к молодым матросам. Особенно активно так себя вели работницы малярного цеха и изолировщицы.

Женщины-работницы приходили на корабль закутанные в комбинезоны, одетые поверх теплых женских одежд, с головами обвязанными платками, как шлемы скафандров, со специальными очками и респираторами, в специальных перчатках и в грубой рабочей обуви. Малярши красили переборки, двери, оборудование и т.д. специальными красками с сильно пахнущими растворителями, от которых у неподготовленных моряков "кругом ходила голова", они становились подозрительно весёлыми, разговорчивыми, "неадекватными". Тоже самое было и с изолировщицами, которые приносили толстые пачки изоляционного сыпучего материала, резали его, вырезали разной формы куски и наклеивали их на подготовленный малярами металл переборок специальным пахучим клеем под странным названием "88-й".

Клей 88 - это раствор смеси резины, этилацетата, нефроса и фенолформальдегидной смолы, пахучая вязкая жидкость однородной консистенции серо-зеленого или бежевого оттенка. Клей 88 предназначен для склеивания: резины; металла; дерева и фанеры; полимерных и синтетических материалов; стекла и керамики; натуральной и искусственной кожи; картона и бумаги. Клей 88 - универсальный клей и мне он очень понравился. Пока мои товарищи увлекались фривольными разговорами с изолировщицами, я молча помогал им, при этом учился правильно применять этот замечательный клей.

Одна из молодых и красивых женщин, которой я помогал (не знаю как это получилось, но товарки этой женщины, как-то свели нас вместе - автор) спросила меня, почему я так интересуюсь этим обычным промышленным клеем и я ей почему-то рассказал о своём друге-наставнике по работе на Севморзаводе Женьке Мыслине, который был лучший рационализатор на заводе. Тогда эта женщина вполголоса рассказала мне о свойствах клея 88.

- Клей 88 обладает множеством положительных качеств, - заученно начала рассказывать эта красивая от смущения женщина. - Он термостойкий, вибростойкий, водонепроницаемый, способный обеспечивать моментальную быстроту схватывания. Клеевой шов пластичен, не боится вибрации, выдерживает температуру от –30 до +90;С и он влагостоек к пресной и солёной морской воде. Клей 88 не токсичен, прочен, надёжен и применяется для склеивания несовместимых материалов в различных сочетаниях.

Она ещё говорила что-то о разновидностях клея, а я только слушал музыку женского голоса и смотрел на её лицо, глаза, брови, губы и больше ничего не видел и не слышал.

- Ты меня не слушаешь! - внезапно смущаясь сказала женщина. - Ты всё время думаешь о чём-то другом.
- Да нет, нет! - сказал я и тоже смутился, застигнутый врасплох. - Слушаю, слушаю. Это я точно, задумался.
- О чём? - спросила меня женщина. - О девушке? У тебя девушка есть?
- Есть, - с печалью сказал я. - Только она об этом не знает.
- Расскажи?

И я рассказал этой женщине о моей первой школьной любви, о Вале Архиповой, о том, как мы с ней шли по улице Строителей из детского сада в нашу Суворовскую Среднюю школу №1, как во втором классе я писал ей новогоднюю открытку, признавался в любви и предлагал ей дружить, о том, как в третьем классе мы с ней рисовали стенгазету и чуть-чуть не поцеловались, о том, какие у нас с ней были приключения в пятом классе, в шестом, в седьмом, а в восьмом классе случилось то, что не должно было случиться и наша дружба стала странной, похожей на борьбу, соперничество и даже на войну двух противоположных принципов.

- Что за принципы? - спросила меня женщина.
- У Вали был жизненный принцип: "Покуда я молода, я беру от жизни всё, что мне хочется".
- А твой жизненный принцип?
- "Всему своё время, срок, место и шанс, только не упусти его", - ответил я.

Работа изолировщиц в отсеке закончилась, они шумно собрали свои кандейки, ролики на палках, ветошь, вещи и в сопровождении весёлой и шумной ватаги наших моряков пошли к выходу в коридор, только оттуда их бригадирша недовольным голосом начала громко звать мою неожиданную подружку. Женщина поспешно собралась, виновато пнула ногой в кучу остатков изолировочного материала, отобрала у меня из рук кандейку с кистями и остатками клея и быстро сказала мен номер отсеку, куда они завтра придут на работу.

- Приходи завтра, я тебе целую кандейку 88-го клея принесу, - сказала она и быстро убежала, как девчонка.

Назавтра я с бешено стучащим, как отбойный молоток сердцем, пришёл в назначенное время и место, услышал женские и мужские голоса, увидел ребят из БЧ-5, которые грубо и пошло заигрывали с женщинами работницами-изолировщицами. Они враждебно встретили меня и их старший смотрящий годок рыкнул на меня и приказал "валить нахрен куда подальше". Бригадирша меня остановила, приказала годку заткнуться, а потом показал мне, куда я должен был идти.

Моя вчерашняя знакомая работала одна в вентиляционной камере. Она усердно вырезала из листов сыпучей изоляции куски, мазала их клеем, выкладывала их на сушку, потом аккуратно и ловко вставляла между металлоконструкциями к стенкам камер и переборкам, ласково прижимала их, вставляла упоры из дощечек и снова вырезала, намазывала, сушила, клеила. Всё это она делала молча. Молчал и я, только так же, как вчера помогал ей в её работе.

Так вдвоём мы быстро покрыли изоляцией всё, что можно и нужно было покрыть в этом помещении. Больше делать было нечего. Мы сидели на корточках в душной атмосфере 88-го клея и молчали, не глядя друг на друга. Время неминуемо заканчивалось, мне уже давным-давно нужно было идти и возвращаться, бежать становиться в строй, идти обратно в Дивизион-Экипаж на обед, но я никак не мог оторваться от этого щемяще-жгучего состояния притяжения к этой взрослой и красивой женщине, которая (я это заметил - автор) сегодня накрасила чуть-чуть губы, ресницы и брови.

- Ты чего-нибудь хочешь? - спросила меня женщина.

Я немедленно вспыхнул жарким волнением, от которого у меня вспухли губы и затряслись колени. Я хотел было честно признаться и ответить ей так, как она этого хотела и ждала, но я сказал иное...

- Да. Я хочу домой. К маме.

Ну, почему я так сказал?! Зачем я так сказал?! Что, я не мог сказать иначе? Мог! Конечно, мог. Я должен был сказать иначе! Я хотел сказать иначе! Но я не сказал...

Женщина внимательно посмотрела мне прямо в глаза, понимающе кивнула головой, потом смутилась, потом внезапно сорвалась с места и выскочила из отсека как угорелая. Она даже не взяла с собой свои инструменты и кандейки, одна из которых оказалась не просто полной, а запечатанной цельной крышкой. Это были обещанные 5 кг клея 88.

Я молча собрал все инструменты и вещи, вынес их из вентиляционной камеры в помещение боевого поста, вручил их изумлённой бригадирше, молча прошёл мимо удивлённых матросов и не ответил им ничего на их приставучие вопросы. Мне было одновременно очень стыдно и хорошо, потому что я сумел справиться с собой. Только душу терзало ощущение стыда за то, что я обидел эту славную красивую женщину.

Этот новый свежий 88-й клей я принёс в Дивизион-Экипаж и вручил кандейку нашему первому комсоргу лейтенанту Николаю Судакову, который несказанно обрадовался, потому что достать на заводе хороший сорт 88-го клея, который используется в модельном производстве, очень сложно и хлопотно, это можно было сделать только за спирт, а его всегда нет или не хватает.

Я не стал рассказывать Николаю как я достал этот клей 88, а с обеда в экипаже уже рассказывали байку о том, что "молодой матрос так помог молодой изолировщице, что она пулей выскочила из вентиляторной со слезами на глазах". Сашка Кузнецов, старшина 1 статьи и командир отделения рулевых БЧ-1, приказал мне всё ему рассказать. Я рассказал как всё было, но он мне не поверил, а когда поверил, то растерялся и разозлился одновременно.

- Так ты что же, Суворов, мальчик, что ли? У тебя что, ни разу с бабой не было, что ли? Да как же ты на флот служить-то пошёл?! Ну, дела...

Сашка Кузнецов ещё долго разорялся на этот счёт, сначала орал на меня, потом упрекал, потом успокаивал, потом начал уговаривать сходить в самоволку на хлебозавод.

- Ты там найди Натаху, - горячо и смрадно шептал Сашка мне в ухо. - Она никому не отказывает, а ты, Суворов, вернёшься назад мужиком и ребята примут тебя в свою компанию, а то ведь заклюют.

Я не стал разуверять и убеждать Сашку Кузнецова в том, что я давно уже не мальчик, а самый что ни есть настоящий мужик, но он так загорелся идеей мне по-братски по долгу старшинства помочь обрести опыт интимного общения с женщинами, что я вольно или невольно поддался его энергии и хотению, потому что мне самому стало интересно узнать, что же из этого получится.

Как, каким образом, зачем и почему в экипаже новостроящегося БПК "Свирепый" молнией пронеслась весть-слух о том, что рулевой матрос Александр Суворов девственник!? Практически все, кто был посвящён в эту "тайну" сочувствовали мне, остальные не знали или делали вид, что не знают или им всё равно, или наплевать.

Мой товарищ и друг лейтенант Николай Судаков, который подарил мне свою фотографию с надписью: «Другу Александру Суворову от друга Николая Судакова на долгую память», тоже включился в эту дружескую компанию сочувствия и сопереживания. Мне тоже пришлось рассказать ему кратко о том, как я получил кандейку с 88-м клеем, но он, в отличие от Сашки Кузнецова, поддержал меня.

- Всё правильно сделал, - сказал мне наш первый комсорг лейтенант Николай Судаков. - Молодец. У тебя всё ещё будет, поверь, я знаю.

После комсомольского собрания по вопросу "О годковщине" я некоторое время был «героем дня», вновь со мной говорили, разговаривали и дружились ребята, но через несколько дней опять «начали сгущаться тучи». Некоторые «годки» стали хмуро поглядывать на меня, искать встречи со мной в местах без свидетелей…

Когда я стоял на вахте дневальным по кубрику (казарме), поздно вечером один из непререкаемых «авторитетов» среди «старорежимных ДМБовских годков» весеннего призыва 1969 года ленивым тоном, как это тогда было принято, «процедил» сквозь темноту после отбоя: «Дневальный! Свежего хлебушка хочу!».

По укоренившейся традиции это означало, что я должен был взять из тумбочки принесённый из соседней хлебопекарни свежий хлеб, отрезать ломоть, соответствующий рангу годка, полить его сгущённым молоком из банки и подать-поднести «годку»… Хлеба в тумбочке не оказалось и я сообщил об этом «старорежимному ДМБовскому годку»…

- А мне по ...! (по известному месту, которое ниже пупка, но выше колена - автор) – рявкнул «годок». – Ты дневальный, в тумбе был хлеб, наш «годковский хлеб», а теперь его нет, значит, ты, дневальный – не доглядел. Верни хлеб! Где хочешь бери, но достань, понял?! Или тебе, Суворов, слабо сгонять за хлебом на пекарню? Ты только языком болтать способен? Куда наш хлеб дел, Суворов? Своим «молодым» скормил, а?

Действительно, молодые матросы, растущие молодые организмы, измученные тяжёлыми работами, учёбой, строевыми занятиями и дополнительными ночными нарядами, нуждались в энергии и часто «молодые» просили дневальных отрезать от тех буханок «годковского хлеба», что хранились в тумбочке, «хоть кусочек хлебушка». Возразить было нечем, потому что действительно, я ребятам отрезал такие «кусочки»…

Через полчаса в 01:00 после смены вахты я предупредил дежурного по Дивизиону-Экипажу (дежурного по низам), что иду за хлебом в пекарню. Заспанный дежурный мичман посоветовал мне этого не делать, плюнуть на «годков» и лечь спать, но я сам уже решился, потому что ещё ни разу не лазил по вертикальной кирпичной «стене». Мне тоже страстно хотелось свежеиспечённого хлебушка, а также посмотреть на легендарных полуголых женщин в пекарне. Со мной пошёл ещё один сменившийся дневальный с другого кубрика-казармы…

Ниши, вырубленные в кирпичной стене между Дивизионом и пекарней, были специально забиты всяким хламом, поэтому мне пришлось сначала очищать их от песка и грязи , а потом подниматься по вертикальной «стене» забора. На гребне «стены» в бетоне торчали крупные осколки бутылок, но колючей проволоки не было. С обратной стороны в темноте и при свете звёзд ничего под стеной не было видно, поэтому надо было прыгать с большой высоты (примерно 3 метра – автор). Как потом залезать обратно на стену с хлебом – я не знал. Дело ещё усугублялось тем, что всю ночь и рано утром было туманно и моросил слабый противный холодный не дождь, а скользкая морось...

Сзади меня торопил и уже пихал в бок мой напарник и я, закрыв глаза, мешком свалился-спрыгнул с забора («стены»). Удар о землю оказался не таким сильным, как я предполагал, а «стена» оказалась не такой уж высокой. Я помог встать моему напарнику, и мы уже с весёлым любопытством начали красться к большим дверям-воротам пекарни, куда обычно подъезжали «хлебовозки». Из щелей ворот до нас доносился такой хлебный дух, что у нас «потекли слюнки»…

За воротами пекарни оказался тёмный тамбур и большие окна в печной зал, откуда пыхало теплом и хлебным духом. Через эти окна в «хлебовозки» подавали лотки с буханками хлеба и батонами, туда же вела и большая дверь, обитая рваным войлоком и какими-то тряпками. Мы с моим напарником осторожно эту дверь приоткрыли…

В печном зале работало несколько женщин. Пожилой мужик нажимал на кнопки, из печи на цепном транспортёре опускались длинные ряды металлических прямоугольных форм с готовыми буханками хлеба с румяными корочками. Мужик быстро и ловко вытряхивал горячие буханки из форм на большой крутящийся конусный стол и вешал формы обратно на транспортёр.

Три голые по пояс женщины, одетые в белые широкие порты, быстро сновали между круглым столом и стеллажами с хлебными лотками, брали с них пустые лотки и быстро наполняли-набивали их рядами свежих буханок. Лица, спины, плечи и груди у женщин были мокрыми от пота, они нисколечко не смущались и не стеснялись своей наготы, они просто работали. Мы с напарником застыли молча в дверях, а одна из женщин, зябко обернувшись на сквозняк, сказала своим подругам и мужику, что "пришли залётные гости".

- Чего надо! – грубо басом спросил нас мужик.
- Нам бы хлебушка, - робко сказал мой напарник.
- А с какой стати мы должны вам бесплатно давать хлеба? – резонно спросил нас мужик, не переставая работать.

Мы молчали…

- Ну, а ты что молчишь? – спросил меня мужик. – Тоже на халяву хлебушка хочешь?
- Нет, - ответил я чужим, не своим голосом, но в тон и в тембр этому мужику. – я дневальный в кубрике и годки послали меня за хлебом, сказали, если не принесу, то они мне устроят «тёмную».
- Да? – спросил коротко мужик.
- Да, - ответил за меня мой напарник. – Это Суворов, он весь хлеб годковский молодым раздал.

Женщины, не переставая быстро крутиться и ходить между круглым крутящимся столом с горячими буханками, молча уже отложили нам шесть буханок свежеиспечённого хлеба на обитый жестью стол и молча кивнули нам, мол, «забирайте». Мужик мельком глянул на эти буханки и тоже кивком головы разрешил нам взять этот хлеб.

Буханки хлеба были не просто горячими, а обжигающе горячими! Внутри них ещё что-то клокотало и булькало, что-то лопалось и они шевелились, как живые. Мы с напарником быстро забрали эти буханки и быстро выскочили из печного зала в ночной двор пекарни. Мы даже не успели толком разглядеть полуголых женщин с большими сиськами…

Перед кирпичным забором-стеной мы встали, как вкопанные: как же нам забраться вместе с хлебом на стену? Мой напарник передал мне свои буханки жгуче горячего хлеба, скинул с себя бушлат, расстелил его на земле под забором и мы сложили туда всю нашу добычу. Потом мой напарник по нишам в кирпичной стене поднялся наверх, сел верхом на бутылочные колючки и начал ловить буханки хлеба, которые я ему подбрасывал. Вскоре весь наш хлеб оказался на гребне «стены». После этого, я взял в зубы бушлат напарника и полез наверх. Напарник в это время уже спрыгнул во двор нашего дивизиона-экипажа. Затем я побросал ему сверху буханки хлеба, скинул его бушлат и спрыгнул сам.

Так мы благополучно сходили на пекарню «за хлебушком». Он понёс свои три буханки в свой кубрик, а я в свой. Дневальный, который стоял у тумбочки обомлел, когда я молча положил перед ним три буханки умопомрачительно вкусно пахнущего свежеиспечённого горячего хлеба. Хлебный дух смешался с духом мужской казармы и образовал смачное амбре.

- Ты что, ни кусочка не съел? – шёпотом спросил меня дневальный.

Я молча покачал головой и пошёл спать, а через несколько минут хлебный дух начал будить чутких к запахам еды «молодых» и «годков». Ещё через несколько минут уже слышался скрип постелей, шлепки босых ног по палубе, тихий говор, какие-то звуки, приглушённый смех и вкусное чавканье. Ещё через несколько минут я краем глаза увидел, как возле тумбочки дневального скопилось несколько человек – годков и молодых, которые дружно поедали хлеб со сгущённым молоком. Я молча проглотил набежавшую слюну и отвернулся к стенке.

- Спи, Суворов, - сказал мне кто-то из моих друзей, моих внутренних голосов. – Твой хлебушек обязательно будет, у тебя впереди ещё всё будет, а пока спи и ничего не бойся.

Фотоиллюстрация: Современный Георгиевский хлебозавод Л.А. Ковалёвой, Кинельский район, Самарской области России. Здесь хлеб пекут точно так же, как в 1972 году в Калининграде, по традиционной старинной технологии выпечки русского хлеба. Хлеб в пекарне за забором нашего учебного центра 67-го ОДСРНК получался натуральный, родной, с приятной кислинкой, пышный, мягкий, с румяной печёной корочкой, из "гостовской" муки высшего сорта (или нескольких сортов), прессованных дрожжей и местной природной воды. Главное в этом хлебе – тепло души, забота и верный профессиональный глаз пекарей, того самого мужика, который кнопками управления транспортёра с формами в печи даёт им правильное время выпечки, чтобы взойти, пропечься и не пережариться и тех немногословных женщин, которые своими руками в брезентовых рукавицах укладывали горячие буханки в деревянные лотки.