Водопад Девичьи Косы. Глава 23

Андрей лежал, истекая минутами этой ночи, словно раненый зверь кровью, и думал, что необходимо сбросить свою гордую робость разом с продрогшим покрывалом и, наплевав на всё...на оглядки, что она подумает, что скажет, что будет после, что будет трепаться о нём Васька... Надо просто встать, одолеть холодное пространство этой комнаты и, не давая никому - ни себе, ни ей - опомниться...сгрести, схватить в охапку эту непредсказуемую, непонятную насмешницу и унести. Куда? Да куда угодно. Подальше отсюда... Потому что всё глупо. До безумия глуп был этот придуманный Васькой план.
Потому что в любви не должно быть посторонних.

И теперь вот, лежал он, не смыкая глаз и замерзая, чувствуя себя униженным и оскорблённым. Хотя...кто ему что обещал? Васька? А сам-то, дурак, что себе возомнил?
Конечно, обидно осознавать себя покинутым идиотом. К такому он не привык...
Не привык навязывать себя. Наоборот, привык, что девушки ему себя навязывают. Красота ведь страшная сила...
Нет, больше он не унизит себя. Хватит. И без того, как дурак, бегал за ней следом. Подсматривал, подслушивал, говорил "люблю"... Зачем? На что надеялся?

Где-то рядом, сбиваясь на шёпот и прыская смехом, перебалтывались Васька с Ларисой - мололи всякую чушь. Всхрапывала Даша. Алла в своём углу не шевелилась.
За окном всхлипывал, жалобно постукивая тонкими пальцами в окно, дождь.

Ночная тьма постепенно истаивала, перерождаясь в сумеречное утро. И время тихими шагами уходило, уходило... И ушло.
Ушла мягкой походкой ночь, наконец усыпившая неугомонных болтунов на соседней кровати; усмирившая дождь за окном и уступившая место ещё более холодному и неприветливому серому утру.

Андрей пустыми равнодушными глазами оглядел мрачную комнату и вперился взглядом в бледное пятно своей рубашки, которая в неловком обмороке упала на спинку стула поверх выпроставшего безжизненный рукав чёрного свитера; затем долго смотрел на брюки, нелепо свесившиеся с сиденья, и на лоскутный свитер, клубком сцепившийся с вылинявшими джинсами, на соседнем стуле.

Решительно отбросив с себя покрывало, он быстро оделся и уже в дверях оглянулся.

Алла подняла с подушки, укрытой полотенцем, голову и - глазами, явно не сомкнувшимися за ночь, тоже совершенно не сомкнувшимися, - посмотрела на него.
В призрачной дымке утра глаза её казались большими, неестественно большими, на бледном пятне лица.

- Уходишь? - спросила она.

Андрей ничего не ответил. Но неожиданно для себя самого засмеялся.
Смех его был невесёлый. Но вольный, словно птица после долгого плена вырвалась из клетки и взмыла ввысь. Он засмеялся её смехом. По крайней мере, ему показалось, что он смеялся так, как до сих пор смеялась только она - возможно, только над ним.
И всё. На этом всё. На этом дверь за ним закрылась.


Очертания дня, последовавшего после той мучительной ночи, в теперешнем сознании Андрея то проступали сквозь плотный туман забвения, то ныряли в глубины непроглядного небытия.
Высветлилось промозглое утро, зябко ёжившееся в лужах, мрачных от опрокинувшегося в них насупленного неба.
Вспомнилось, что как будто бы тогда, спозаранку, он должен был ехать по указанию директора пансионата в Новороссийск, но по какой-то причине эта поездка была отменена, и его в срочном порядке отправили с какими-то бумагами в Туапсинский совет по курортам.
Но к обеду он уже вернулся назад и знал, что Аллы в пансионате больше нет, так как заказные автобусы ещё в десять часов утра должны были забрать всех отъезжающих и доставить их в Туапсе на железнодорожный вокзал. А там уже у кого какой билет - кому куда.

Всё это вспомнилось как бред - скачки памяти по кочкам болота забвения.
И только яркой вспышкой был выхвачен из мути того дня, высветился в подробностях один малозначительный эпизод, когда...ноги по привычке притащили Андрея к знакомому корпусу, к крыльцу которого прибилась-расплылась огромная лужа.
Обогнув мелко-дрожащий студень отражённого в воде сырого голубого крыльца и такого же неба, Андрея поднялся по высоким ступенькам и окунулся в полутьму коридора, который на этот раз оказался просторнее и светлее обычного, так как двери всех комнат были распахнуты настежь.

Из бывшей её комнаты и недавнего его позорного ночлега выкатилась круглобокая горничная, волочившая за собой по полу полосатую матрасную оболочку, наполненную снятым с постелей бельём.

- Здрасьте, тёть Маш! - он узнал в горничной соседку, которая жила через два дома на одной с ним улице.

- А, Андрюшенька, добрый день! - ответила она, почему-то не сразу узнавая. - Если ты кого ищешь из отдыхающих, то здесь никого нет. Все сегодня поуехали.

- Я знаю. Был здесь вчера в гостях.

- Ага, - понимающе кивнула она.
Хотела было что-то спросить, да передумала и потащила свой груз дальше.

А он подождал, когда тётя Маша скрылась в кастелянтской, и шагнул в зев дверного проёма.
Немного постоял в задумчивости на пороге, затем осторожно прошёл внутрь комнаты, выглядевшей теперь незнакомо пустынной и разорённой: оголенные кровати, прикрытые  лишь облезлыми и нечистыми полосатыми матрасами; затоптанный грязной обувью пол; на столе - какие-то скомканные бумажки, обрывки газет и апельсинные шкурки. И окна, освобождённые от штор, глазели на весь этот беспорядок с неприкрытым бесстыдством.

Однако во всей этой бесцеремонной обнажённости было что-то сиротливое и трагическое.

Андрей медленно прошёл по комнате, обогнул стол и сел на кровать, на которой провёл минувшую ночь и на которой до этого спала она. И с изумленно-протяжным вздохом узнавания это панцирное чудо приняло в своё скрипучее лоно нежданного пришельца.
Старый тощий матрас, уныло распластавшийся поверх кроватной сетки, органично вписывался в картину общей убогости и беспризорности.

Тоскливо обведя глазами окна, стены, пол, Андрей нечаянно споткнулся взглядом о
какое-то непонятное жёлтое пятно, зажатое между тумбочкой и кроватью. Присмотревшись внимательнее, он узнал в этом пятне ту самую записную книжку с вензелеобразными, однажды уже им виденными, буквами на обложке: ВПСС.

Кряхтя, дотянулся он до своей находки,избравшей себе для отдыха такое неудобное место, и, подняв, растерянно повертел в руках.
Усмехнулся, вспомнив:Время. Посвящённое. Самой. Себе.
Машинально раскрыл на первой странице и прочитал:

"Я чувствую, что многое во мне неверно, неправильно. Но где найти тот камертон, чтобы точно определить, что именно во мне есть фальшь? Кто я, что я, какая я? Ведь только и делаю, что ломаю себя. Не груда ли я обломков?"

Андрей нетерпеливо перелистнул страничку и выхватил глазами наугад:
"Мои мечты и устремления разбиваются о суетную мелочность повседневности. Они вдруг становятся такими же нелепыми и беспомощными, словно высокие звуки органа, плывущие над базаром."

Перевернул страничку, он прочитал:
"Что же это мы сами превращает в грязь свою доверчивую, нежную душу? Загаживаем её, точно мухи, мелкими мыслишками, делишками, страстишками, нуждишками? Мы что же,
не умеем быть в своих чувствах высокими, не умеем не сутулиться душой? А как же ей, нашей бессмертной, охота гордо, в полный рост выпрямиться, устремившись к большой любви, великой цели, настоящему делу!"

Андрей перевернул ещё несколько страничек, будто что-то искал. И глаза резво  пробежались по ровным строчкам:
"Что же вселяет в меня беспокойство, недовольство собой и своей жизнью, оттачивает неприкаянную мятежность до пронзительной остроты, которая иглою впивается в сознание?
Что же подтачивает мнимую устойчивость самодовольства, уничтожает желание благополучного покоя? Что выворачивает меня наизнанку, показывая мне же самой всю
мою мелочность и пошлость? И вдруг становится страшно от ощущения своего ничтожества.
Люди, подобные мне, сами превращают себя в мерзость ленью, компромиссами с совестью, стремлениями к сытой успокоенности, а это непонятное нечто безжалостно
сдирает кожу с дремлющей  души и..."

Недочитав, Андрей снова перевернул страничку:
"Недовольство собой вспарывает мой покой, и незаживающей раной оборачивается новое моё безумие..."

Поймав себя на мысли, что плохо понимает, не может вникнуть в суть написанного, он оборвал чтение. Эти записи не давали ответа на мучивший его вопрос, они воспринимались им, как некая тайнопись, которую ещё необходимо разгадать, расшифровать. Но мозг его теперь отказывался сосредотачиваться на чем-либо, находясь под напряжением одной-единственной мысли, неотступной и жгуче-болезненной, что всё кончено. Всё кончено, и надежды нет никакой. Никакой надежды больше нет.

Они разные. Их судьбы, их жизни несопоставимы. Изначально несопоставимы. Они разные, как две карты, вынутые из разных колод: с виду вроде бы похожи и, кажется, могли бы участвовать в одной игре... Могли бы, если игра так себе, несерьёзная, в какого-нибудь дурачка.
Словно дверь в сказочную страну открывалась перед ним. Но стоило приблизиться, чтобы войти, как дверь эта захлопнулась. Прямо перед носом захлопнулась. И мечты, ещё вчера такие близкие, обжитые, родные...сегодня покидали своего хозяина. Отчаливали и отплывали в открытое никуда...


До середины лета Андрей жил придавленный неодолимой тоской, с какой-то приплюснутой душой.
Недели через три после отъезда Аллы он раздобыл в регистратуре пансионата её учётную карточку, где было записаны место её работы, номер телефона профкома, выдавшего путёвку... Тогда он ещё таил надежду вернуть, воскресить свои мечты, дать им вторую жизнь. Думая о ней, он представлял себе новые встречи, воображал, как разыщет её на работе...или нет, сначала просто позвонит по телефону...нет-нет, заявится без всякого предупреждения... Но лучше всего будет, если она сама вдруг приедет сюда снова...
Она же говорила, что здесь она чувствует себя дома больше, чем там, у себя дома...

   Продолжение: http://www.proza.ru/2018/02/24/199