Т. Глобус. Книга 4. Глава 13. В больнице

Глава 13. В больнице

- Великана отравили. За ним скорая приезжала.
Кузьмич поздно вечером прибежал с такими словами, на нём лица не было. Крат вскочил, чтобы рвануть в больницу, но председатель остановил его усталым жестом: он только что оттуда. Валя в реанимации, но паники нет. Врачи говорят, организм необычайной крепости.

- А чем она его отравила? - сразу выпалил Крат.
Кузьмич не спеша оглядел его.
- Быстро ты разгадал преступление. Но улик никаких. В больничной лаборатории определили, что его отравили ядом бледной поганки. Первое подозрение пало на Зинаиду Орестовну. Сыщики провели обыск у неё в доме, однако внятных результатов пока нет.

- Её арестовали?
- Нет. За что? За тяжёлый взор? Взяли подписку о невыезде. Валя очухается, и сыщики восстановят все его контакты за прошлые сутки. Только он скажет, что сам отравился по случайности, и дело закроют за отсутствием состава… Я его знаю, он так и сделает.

- Ты его видел? - спросил Крат.
- Издали, из дверей. Ясно разглядел капельницу.
- Поедем утром?
- Не могу. Утром будет комиссия из Москвы - землепользование, межевание... Ты сам уж съезди. Лучше после десяти. 
- Конечно, конечно.   

Оставшись один, Крат затосковал. Всеми четырьмя окнами ночь смотрела на него снаружи поверх занавесок. Жирная ночная бабочка, обсыпанная пудрой (косметика из морга), шуршала на окне. Время стрекотало бессмысленно, лампочка тихонько жужжала, и негде было взять подсказку: чем ему помочь.

Тупо смотрела на него печка из угла, как заколдованный дневальный, превращённый в чугунную тумбочку. Все спрятались под личиной материи, укрылись тупым своим молчанием.   

Он увидел в уме живую картину, как заталкивают в карету скорой помощи носилки. На них беспомощно покоится Валентин, бледный, с опущенными веками и сжатыми, обмётанными губами.  "Держись!" - закричал он ему сквозь ночь.
 
Позвонил Жоржу, извинился за поздний звонок, попросил утром съездить в город.
- Очень надо, в десять часов.
Деликатный Жорж без раздумий согласился.

Мысль о Валентине, мыслеболь, ныла в нём, как рана, и анальгина такого нет, впрочем, Крат и не стал бы эту боль облегчать. Сейчас она связывала его с другом. От такой связи не отрекаются ради самочувствия.
 
Утром, когда Жорж увидел Крата, заметил в нём старость: первые признаки, подобные тем признакам зимы, которыми ночной мороз помечает осеннее утро .
- Что ты сказал? - выглянул из боли Крат и мутно посмотрел на Жоржа.
- ЗэЦээРБэ, - повторил Жорж монгольское слово, кивнув на промелькнувший указатель.

- Зарайская центральная районная больница, - расшифровал Крат.
- Значит, скоро будем вдыхать бренный запах, - кругло сказал Жорж.

Но вдыхать ничего не стал, ибо остался в машине. А Крат побежал в больницу, к справочному окошку. Выяснил, что больного переводят из реанимации в терапию, поэтому надо немного обождать.

Уже веселей, тем не менее, сидеть он не мог и не знал, куда себя деть. Принялся бродить по вестибюлю. Здесь покорно, с навыком терпения, сидели посетители, держа на коленях гостинцы в пакетах и тканевых мешочках. Близкие выходили к ним из глубины корпуса в мягких одеждах призрачного цвета. Как тут не понять, сколь печальное существо человек? Женщины сопротивлялись этому унынию красок и добавляли к своему наряду яркие тапочки.

Он издали встретился глазами с девушкой в справочном окне и та позвала его.
- Вы хотели пройти к Валентину Великанову?
- Да-да.
- Его перевели в палату номер семь. Скоро вы сможете пройти. Халат и бахилы получите на входе в отделение. Только не долго, он ещё слаб, и никаких угощений!
Эти слова прозвучали музыкой.

Сестра вгляделась в него из-под чёлки.
- Простите, мужчина, а вы не тот, который…?
- Тот, я тот.
- Подождите минутку, я узнаю, можно ли навестить его прямо сейчас.
 
Через две минуты она вернулась уже с другим лицом: что-то горячее тронуло её.
- Идите, идите к нему, только не волнуйте.
 
Валентин дремал, его лицо так осунулось, что проступил череп. Крат встал у кровати, будто у края пустыни. В этой пустыне совершается чудо - возрождается жизнь. Молчание.

Валя открыл глаза - тяжело открыл, будто ребёнок поднял крышку рояля. Глаза оказались бледные, в их пустоватой глубине что-то шевельнулось. Лицо Валентина едва-едва отразило возникшее переживание. Он постарался улыбнуться и сказать "привет", но так устал от этой попытки, что снова опустил веки.

Более подвижный сосед Валентина заскрипел койкой; у него оказались огромные глаза: огромные и тёмные от пережитого страха. Теперь в этом грузном, пузатом человеке проснулась надежда на продолжение земной жизни, и вот уже любопытство трогает его душу и пробегает зарницей, лёгким электричеством над мозговыми оврагами.
 
- Яблоку некуда упасть, - он сообщил о чём-то своём.
- Вы о больных? - посмотрел на него Крат.
- О здоровых, - загадочно ответил пузатый.
 
Крат растерянно кивнул и повернулся к больному другу.
- Валя, у нас деньги есть на теремок.

Он чуть не достал их из кармана; вовремя вспомнил о дешёвых эффектах американского кино, когда в кризисный момент перед глазами героя появляется денежная сумма - американский аналог ангела-хранителя.

Облегчённо засмеялся. Друг будет жить, и яйцелёт будет летать в небесах воображения с детьми на борту.
 
Валя замычал от радости вместе с ним. И тут неслышно, как филин, влетел в палату врач и хищным шёпотом выгнал посетителя.

Крат был пьян от радости. Хотел обнимать встречных. В больничном дворе неистово, надсадно кричали воробьи: у них получался как раз подходящий для его души звук.   
Жорж скучно курил у машины.
- Ну что там?
 
Крат кивнул в ответ. По дороге Жорж рассказывал о своих отношениях с Лилей, но Крат глухо отвернулся от его рассказа. Он задумался о Маше, о неземной красоте, о любви к ней Валентина, о судьбе, которая есть и будет, уже разворачивается, и вот они въезжают в неё, а она ветвится пока ещё незримыми побегами влево и вправо от дороги.
 
Сердце его выровняло свой ход, успокоилось под шум машины. Наконец, Жорж устал говорить с безответным пассажиром и умолк. Стало приятно ехать. Крат загляделся в окно и задумался о русских видах. Ушёл в мысль и задремал с открытыми глазами.
 
У Гоголя пейзаж, который наблюдал из брички Чичиков, почему-то заслужил только мелкую, мусорную брань: "…Чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор".

Отчего дикий вереск поселился на тех разнотравно-мятликовых лугах, да ещё стал преобладающим видом? И мог ли тот вереск оказаться не "диким"? И отчего молодые сосны были названы кустами? Похоже, из-за пренебрежительного к ним отношения. А кочки с чего бы так фактурно выперли, что стали приметой ландшафта? Похоже, из-за надменной язвительности наблюдателя.

А, может, подбросило автора на ухабе от слишком быстрой езды, и вскружился ум его, отчего и попались ему на язык такие наплевательские слова о нашей грустной средней полосе? Уж ясно, что не чудные руины италийских дворцов, не водопады и не утёсы мелькают по обеим сторонам той дороги в Маниловку. Но не Чичиков ли обронил те слова от имени Гоголя?

Жорж отвлёкся от дороги, заглянул Крату в левый глаз и как бы невинно спросил:
- В общем, ты не обиделся, что мы с Лилей теперь вместе?
- Нет, что ты, что ты!