Т. Глобус. Книга 4. Глава 16. Снова с Лилей

Глава 16. Снова с Лилей

Она всё готовилась что-то сказать - и не получалось, но автобус так тряхнуло, что слова из неё посыпались.

- Некоторые участки прошлого я даже вспоминать не могу. Убить себя хочу. Вчера взвыла в голос и клок волос у себя выдрала. Я же тебя одного люблю, а глупостей делаю, как студентка в общаге.

- Зачем ты всё это замутила с Жоржем?
- Из-за тебя.
- Из-за меня?!
- Да, - сказала она капризным голосом и надула губы.
- Ничего не понимаю, - возмутился Крат, не успев заметить, что она с ним заигрывает.
- Ты же сам знаешь, у бабы всегда кто-то виноват, кроме неё самой, - она засмеялась.

- А делать что будешь? Ты человека мобилизовала, настроила на семейное счастье, или несчастье, а теперь в кусты?
- В кусты. Как было хорошо в кустах!
- А как ему в глаза смотреть?
- Не переживай. Я бы всё равно через какое-то время поняла, что мне с ним скучно и что я не так уж его уважаю.

Она сказала неправду, ибо давно и вполне интимно была знакома с Жоржем, поэтому ей не требовалось ещё "какое-то время", чтобы сделать о нём выводы. Но промолчал. 

- А тебя приятно было? - спросила с весёлым кокетством.
- Мне и сейчас приятно: ты на выбоинах трёшься об меня.
- Я тебя серьёзно спросила, выбоина!
- Приятно, очень, потому что ты смазлива не только внешне, но и внутренне.
- Это комплимент?
- Разумеется, ещё какой!
- Ты что там рассматриваешь, а? - притиснулась.

На дальнем выпасе (как бы на рейде) стояла корова, задумчиво подняв пятнистую рогатую голову, одна одинёшенька. Вокруг неё распахнулся сквозистый воздушный простор, а за нею восходила от земли к выгоревшему небу лёгкая дымка. Дальние сады и крыши тонули в мареве. Корова не шевелилась. Её белые пятна - как молоко. Её коричневые пятна - как топлёное молоко. Луговая трава отдавала в рыжину, и весь окоём пребывал в родстве с коровой, которая стола в самом центре дня. Корова стояла изящно и мощно - как телесный храм. И рога у неё были подставкой для солнца.

- Ты чего приумолк?
- Думаю, где ты будешь обитать?
- У тебя.
- Жорж тоже хочет поселиться деревне, вы будете пересекаться…
- И что? Он разумный, спокойный человек. Вытерпит. Его больше всего на свете интересует сотрудничество с демоном. Он прямо тащится от этой идеи. И вообще, он в меня не влюблён. Это так, автоматические…

Она чуть не произнесла "фрикции". Крат расслышал в ней это непристойное слово, которое она подцепила из его же рассказа о курильщике. 
- К нему приедет мама и заполонит его глаза и уши.
- А как я буду тебя содержать, если у меня зарплата работника культуры?

- Почему ты должен меня содержать? Я что, собака? Просто я хочу быть рядом, помогать… дело не только в том, что мне с тобой хорошо - мне вообще интересно. Ты попадаешь в какое-то особенное будущее. Может, ты его производишь? А помнишь, какие мы устраивали экскурсии в саду? Ты придумал какую-то "забегонию", а камень прозвал "грызунитом".
   
Да, он помнил эти познавательные прогулки, но задумался не о том. В нём объявился большой и тёмный вопрос.

- Лиля, будь внимательна. Я задам тебе вопрос, который давно волнует меня, но я старался о нём не думать, чтобы забыть, как постыдный поступок.
- Ты совершил постыдный поступок?
- Не знаю. Может быть, не я. Вопрос тяжёлый.
- Ну, задавай! - произнесла она, быстро съезжая с храбрости в осторожность.
- Отчего ты не залетала? Отчего мы не рожали детей, когда жили в раю? Мы тогда не предохранялись.

Лиля притихла, затаилась. Зато громко зарычал старый движок автобуса, громко задребезжал его старый корпус.
 
Тяжело, как жернова, закрутились её мысли. Она их поторопила, и они стали раскладываться перед нею, словно карты в пасьянсе. Она их перекладывала, чтобы пасьянс получился, но тот не складывался, и это вынуждало её сказать правду.   
 
Она невзлюбила его за это вопрос. А как хорошо день начинался (и хрен с ней, с Машей) - ох, какой неудачный вопрос! Вообще, тема зачатия - женский козырь, священная территория, куда нельзя мужчине заглядывать. (А в наши дни, блин, ещё ДНК-экспертизу делают, экая разоблачительная гадость!)

Сколько лет она ждала этого вопроса, но ему хватало благородства не спрашивать. И что сегодня случилось? Каким придорожным пейзажем, каким пыльным ветром надуло-навеяло? 

Ах, вот откуда! Пока ждали автобус, она завела речь про Машу (это имя засело в ней занозой): "Знаешь, Крат, сперма ей нужна не для того, чтобы стать мамой, а для неё самой, для самооплодотворения. В этом веществе есть, наверное, то, чего ей не хватает: творчество и свобода. Меня ты так же оплодотворил. И ещё словами, иначе я была бы дикой". Сказать - сказала, а теперь пожалела о сказанном. Не надо бередить опасные вопросы, не надо!

Он так угрюмо уставился в окно, что было понятно: избежать ответа на этот вопрос ей не удастся. Но он молчал. Минута прошла, две… Она потихоньку стала выбираться из-под гнёта.

- Юра, скажи мне про Валентина, чтобы я представляла, кого мы навещаем.
- Богатырь. Чуткий и наивный человек. Профессия - кладоискатель.
- Ого, как много про одного человека. Это с ним ты стройку затеял?
- Да.
- И что вы решили строить?
- Яйцо - большое, белое, с крыльями.

Она наклонилась и на гибкой шее повернула к нему голову. Она сканировала его лицо, в её глазах что-то мелкое искрилось.
- Ты невозможный человек.

…В больнице они надели голубые бахилы, белые халаты и потопали по коридору. Она не поспевала за ним, и халат за его спиной тоже не мог угнаться за ним.
- Ага, вот палата Вали.

Больной смотрел на них не мигая, словно ждал их появления. Посмотрел на Лилю отдельно, потом глаза перевёл на Крата и спросил шёпотом, кто она. Услышав звучное слово "жена", Валентин улыбнулся. Благодаря за такой ответ, Лиля чуточку пихнула его плечом. Это была первая улыбка, увиденная гостями в больнице. И она же оказалась единственным событием.

Как восход и быстрый заход солнца, они проследили угасание улыбки на планете лица.
 
- Ты скоро поправишься, - сказал Крат.
- Мы скоро построим… крылатый теремок, - произнёс Валя едва слышно. 
- До холодов успеем построить, - заверил Крат.
 
Ещё два пациента находились в палате; они смотрели на Лилю неподвижными впитывающими зрачками, как удавы.
   
- Что тебе нужно, чего хочется? - спросил Крат, наклонившись.
- Ничего… книжку.
- Какую.
- Любую.

Крат похлопал товарища по могучей и бессильной руке. Они ещё постояли. Валя уснул.
 
На выходе из корпуса увидели Кузьмича, который курил и, видимо, спешил накуриться перед заходом внутрь.
- Добрый вечер, Кузьмич. Не ходи, он спит. 
- Тогда садитесь, - Кузьмич кивнул на свой уазик.

Они хлопнули дверцами (с отечественным жестяным лязгом замков), Кузьмич с кислой ухмылкой завёл мотор и тронулся.

- Где мои двадцать лет! Я сейчас такую сестричку видел - пальчики оближешь.
- Кузьма Кузьмич, сколько тебе лет? - спросила Лиля.
- Пятьдесят шесть.
- Самый сок, - бросила ему с вежливым сочувствием.
- Никакого сока, мадам. Хотя… на такую сестричку насмотришься - и сок появится. Мне, конечно, такие вещи говорить не подобает: я - женатый человек, да, но это такое же бесчувственное заявление, как и то, что я - председатель сельсовета. Мы с ней так привыкли друг к другу, что реакции ноль. 

- Я не хочу, чтобы мы тоже так привыкли, - Лиля посмотрела на Крата со страхом и заклятием.
- Не понял тебя, девушка. Ты же вчера была с другим кавалером!
- Вчера был день легкомыслия.
- Ах вот оно что! Ловко.

- Только посмей ко мне привыкнуть! - прошипела она Крату в ухо и когтями впилась ему в плечо.
 
Крат поглядел на неё испытующе - сколько дней и веков они привыкают? И тут его осенила мысль. Быть может, в измене выражается бессознательная потребность в освежении отношений, в обновлении желаний. Измена интимного друга порождает ревность и панику, а эти переживания уничтожают равнодушие, которое приходит с привыканием. В таком пожаре сгорает прошлое, и чувства обновляются. Быть может, обида и ссора лучше, чем монотонное привыкание? Быть может, в измене срабатывает программная установка, аморальная, но изгоняющая скуку. Эта программа действует в пользу гормонов; человеку она причиняет вред, но гормонам человек безразличен.

Сдержанный Крат и тот не отличался монотонной преданностью… нет-нет и срывался в какую-нибудь стороннюю бездну малого таза и робкого дыхания. А уж Лиля…

Кузьмич увидел её кривляние в зеркальце.
- Крат, чего она у тебя ругается? Я тоже нынче нагоняй получил. Не от супруги, нет, от руководства. Один склочный тип жалобы на меня пишет. Я дескать мало нахожусь в приёмной сельсовета. А как мне там сидеть, если я кружу по территории? Вспомнил твои слова насчёт настроения: надо настроение объявить национальной и персональной ценностью, чтобы ввести административное наказание за его порчу. А то у нас только порча имущества карается. И ведь умный был человек, бухгалтер, а такой стал жлоб и ябеда.

- Причём здесь ум, Кузьма Кузьмич! Характер главней ума.
- Это правильно ты подметил. Ты вот и сам человек большого ума - (Кузьмич так всем говорит), - поэтому скажи мне, любезный Крат, что нам надо сделать для счастья? Что предпринять? Простыми словами скажи, а то меня тонкости раздражают, как на лице паутина.

Крат и Лиля переглянулись. Уазик бежал по шоссе резво, Кузьмич смотрел сквозь лобовое стекло с такой решительностью, словно поехал за счастьем и сворачивать не намерен. Брови сдвинул. Зубочистку достал из бардачка и стал её жевать, как непокорную мысль.

- Ты о своём собственном счастье спросил? - поинтересовался Крат.
- Да на хрен оно мне сдалось, - возмутился Кузьмич. - Это жена о нём талдычит: "Столько лет живу, а счастья не видела!" Я говорю ей, мать твою в мозжечок, ты про счастье мне голову сверлишь только потому, что несчастья не хлебнула. 
- Хорошо ответил, - поддержала Лиля.

- Когда она опять про счастье затянет волчью песнь, что мне ей ответить для равновесия?
- Не знаю, - заскучал Крат.

- Подначивает меня, дескать, во-первых, я как мужик ничего ради счастья поделать уже не могу и, во-вторых, как председатель тоже ничего не могу. Везде, значит, я хлюпик и банкрот. И меня заело, понимаешь, чего это она всегда истец, а я перед ней ответчик? Я тоже взялся уязвлять её симметрично. Укорил за свои лучшие угробленные годы, за напрасное ожидание счастья, за то, что она разочаровала меня как женщина. Поглядели бы вы на её морденцию! Для наглядности я к зеркалу прилепил её фотку в день свадьбы, когда невестой была, ну так, для сравнения.
- Жестоко, - заметила Лиля.

- Справедливо. Как она со мной, так и я с ней. Почему она может мне упрёки выставлять, а я не вправе? Но это я так… для мелкого юмора, а про счастье мне и впрямь любопытно: по какому пути к нему двигаться?
- Мне-то откуда знать, Кузьмич?
- Но ты же голова. Спроси по деревне, кто у нас умный - все на тебя укажут. Ты же деятель культуры! - Кузьмич ядовито паясничал.
- Культуры, пускай. Но не счастья, - поправил Крат, чувствуя какую-то дрянь в душе Кузьмича.

- Напрасно ты отбояриваешься. Ты специалист по счастью: ты артист. Любая женщина теряет рассудок рядом с артистом - правда, Лиля? И Маша потеряла. И как было сказано в одном стихотворении - "он вкрадчиво вошёл в её покои".
- Маша уехала, Кузьмич. Вероятно, навсегда. Она не вступает с мужчинами в романические отношения и в семейные тоже. У неё другой интерес; я не знаю, какой.
- Куда уехала?
 
Он резко затормозил, машину бросило на обочину, Лиля вскрикнула.
- В Питер, - спокойно ответил Крат.
- Это правда? - с надеждой спросил Кузьмич и обернулся на Крата.
- Правда. Твоя ревность не имеет оснований, Кузьмич. Больше ничего тебе не скажу.
- Тогда поехали, - Кузьмич повеселел, придавил газ и включил радио.

"Что такое фертильность женщины? - произнёс радиоголос бодрой врачихи, чьи мозги накрыты дипломом, точно домиком. - Фертильность женщины это понятие, которое характеризует возможность женского организма…"

Фррр… он покрутил настройку, зазвучала песенка "Тиги - это тайна, тиги - это чудо, это несказанный свет очей…"

- Кратик, признайся товарищу Кузьмичу, что я тебе временами помогала быть счастливым. 
- Помогала, - признался Крат, и тут же к нему вернулось давнее туповатое чувство любви, которое тёплым комком сидит в сердце и распирает его.

- Не всегда, конечно, - чинно поправилась она и продолжила голосом радио. - Счастье семейной пары - это не конфетка, которую один приносит другому, приносит каждый день, приносит... Это совместные действия и микродействия, которые при гармоничной их согласованности складываются в счастливый брак, брак, брак...
- Погоди, Лиля, ну ведь не далее, как вчера, мы пили за твоё счастье, ну, с этим симпатичным парнем… у него редкое русское имя Жорж, а теперь ты намекаешь на то, что чего-то такое давала Юре для счастья!

- Кузьма Кузьмич, если бы ты знал, как долго я морочу мужчинам головы!
- Хм, долго - годиков тридцать четыре, максимум? 
- Ты мне льстишь, - она хихикнула.
Машина пропустила телёнка и снова набрала ход.

- Счастье семейной пары, - задумчиво повторил Кузьмич.
Он поймал в зеркальце лицо Крата и обратился к нему, задав свой вопрос иначе.
- А что мешает нам ощутить его, счастье? Я, хоть и мужик, порой спешу домой с надеждой на маленькое счастье, малюсенькое, а как приду, так через пять минут и не помню про него. Что ж такое прячется у меня в доме? Что уничтожает его, счастье?
- Долгая шершавая нитка, - сказал Крат.
- Какая? Что?

- Нитка согласования. Она прошивает минуты, часы, годы семейной жизни. Что купить, куда поставить, что приготовить на ужин, как сложить вещи в чемодан… бесконечное количество мелочей обретает незаслуженную важность. Двое взрослых - муж и жена - помнят и обсуждают их! Из-за них даже ссорятся, ибо у каждого свой вкус, и каждый настаивает, чтобы в семье прежде всего уважался именного его вкус. Беспрерывная возня вокруг мелочей. "Сними этот галстук, он слишком яркий. Закрой холодильник: ты много ешь на ночь…" На каждой полочке, на каждом уголочке сидят слова, как назойливые птицы с неприятными голосами. Человек мусорит словами, его ум не может пройти по тихому пространству: кругом теснота. Он живёт будто в клетке с попугаями. И на сердце - там, где была ласка, - теперь натёртое место, ссадина. Свою воспалённость муж и жена выражают придирками. Я не знаю, что такое счастье, Кузьмич, я знаю, что такое несчастье. Когда душа не может вздохнуть.

- Что ж теперь холостяком жить?
- Юр, - тихонько обратилась к нему Лиля. - Давай забудем прошлое! Давай ты на мне женишься? Я сыночка рожу. Почему ты пренебрегаешь моей фертильностью? Ты брезгуешь мной? Между прочим, я - твой сосуд счастья… в конце концов.
- Кувшин удовольствий, - уменьшил сравнение Крат. - И мешок проблем. И стакан яда. И кошка на диване, и букет на столе, и волос в супе, и голос в печке…
- Вот видишь, я для тебя всё!

Она вроде бы уснула, упав головой на его плечо, но вдруг заговорила, не раскрывая глаз. Её голос маленьким теплом трогал его кожу под ухом.

- Есть ещё какая-то близость, которая может объединить сильней, чем тело. Подумай, что это может быть. В телесной близости есть ограничение… мне она очень нравится, но что-то есть ещё - безграничное. Подумай.

У Крата на душе стало спокойней. Он решил не требовать у неё ответа на свой горький вопрос. К тому же, вспомнил ответ. Змей угощал её такими синими ягодками по утрам: они отменяли зачатие, поскольку он их называл "пилюлями для обновления крови". А когда Крат исчезал, Змей, значит, их отменял. Даже вспомнился ему их кислый запах.
 
Зачем требовать у неё ответ, если прошлое нельзя изменить? …Так ли уж нельзя?! Наверное, можно, только разгадка потребует умственного подвига, а на это Крат сейчас неспособен, или вообще неспособен.
 
Вон чья-то машина слетела с дороги в кювет, и вокруг неё собралась группа из трёх понурых граждан и двух полицейских. "Прости нас, Господи" - помыслил и огляделся по сторонам.

Не только он смотрел на поля и перелески, на дорогу и небесный купол. Это всё встречно смотрело на него.