Лиса

Феликсовна встала из-за стола и, тихо ступая в мягких тапках, поплыла из веранды в гостиную. Отойдя на безопасное расстояние, с которого уже как бы можно сказать какую-нибудь пакость, не опасаясь услышать ответ, имея статус гранд дамы преклонного возраста, забывшую слуховой аппарат, выдала вполоборота.
- А, между прочим, - продолжая продвигаться к двери, - Раечка мне сказала, что ты иногда походишь на гуся и слишком надуваешь щеки. А уж кому как не ей знать о важности, её муж был замминистра в наши времена. Болтаешь ты много. И котлеты твои невкусные. Да и мясо я не ем. Ты ведь знаешь, а все норовишь меня накормить своими котлетами, да чтоб я тебя похвалила.
И уходя в проем двери теща – я, оборачиваясь не успел, но мне показалось - что она сделала жест локтем вниз, как игрок в боулинге, когда выбивает страйк. И смачно добавила:
- Ийесс!
Показалось. И не в первый раз. Ведь вот - лиса какая. Когда я приезжаю один, за день, за два раньше жены, она встречает меня вкусным обедом, жареной картошечкой, да с малосольными огурчиками. Я, хотя и как всегда не очень-то приветлив при встрече, постепенно таю. Три часа по пробкам, голодный. А тут разносолы на столе.
- Выпьете со мной рюмашку, Мария Феликсовна?
- Так, сколько времени? Ну, лекарство мне еще рано. Давай выпью с тобой. Налей, только полрюмочки. Хватит, хватит!
Надо признать, картошку она жарит отменно. Да и кабачки тоже.
- Вот, я купил сметану, какую Вы просили, - я выкладываю из пакетов продукты, прикупленные по дороге в магазине и на рынке. – А еще рыбка, ваша любимая, масляная.
- Ой, давай сюда, на тарелочку, давно не покупали. Это из того фермерского магазинчика? Очень они вкусно коптят.
- Еще рюмашку?
- Ну, налей, только чуть-чуть.
- А знаете, когда я был студентом, и как-то в стройотряде мы были на постое в глухой деревушке, - дальше я со смаком рассказываю про чудесную сельскую столовку - вкуснее, наверное, нигде и никогда не ел. Про малину в то жаркое лето, собранную для нас - приезжих студентов - местными девчонками на заросшем малинником буреломе вдоль дороги и леса.
- А мы с мужем, ты знаешь, однажды ехали на машине в Крым, а мы в те годы часто так путешествовали, и всегда летом, я же тогда кафедрой заведовала, - и она тоже с упоением пускается в воспоминания.
Я подливаю себе водочки, вкусно объедаюсь, не могу остановиться. Постепенно съезжаю на более откровенные темы, забываюсь в наслаждении от душевного обеда и всё болтаю, болтаю. Незаметно скатываюсь на наши отношения со своей женой - её дочерью.
Вот тут-то и наступает этот трагический момент и мой смешной облом. Феликсовна, узнав последние новости и все подробности нашей жизни за истекшую неделю, встает из-за стола и со звуком «ийесс» довольная собой уплывает вглубь дома.

Раннее утро на даче, что может быть чудеснее для замученного суетой городского пленника. Семь утра, прохлада наступающего жаркого дня. В качестве физзарядки беру ножовку и иду в лес, найти хорошее сухое упавшее дерево, отпилить хлыст на дрова, чтоб по силам донести. Тащу деревяху на плече, продираюсь из лесу, выхожу на дорожку между участками и, стараясь удерживать равновесие, балансируя бревном, шагаю к дому.
Заслышав звук шагов и скрип открываемых железных ворот, выходит сосед с участка напротив. Виртуоз самогоноварения Вадик. Я никогда не вижу его по пятницам.
- Шефа вожу, - когда однажды я спросил, где он работает.
Едва он высвобождается, пораньше, стараясь обмануть пробки, он мчит на дачу, заезжает, закрывает ворота. Я не вижу его по вечерам.
Но в семь утра мне навстречу отворяется калитка, и он приветствует меня, бредущего с бревном на плече. В трениках, тапочках, неизменно помешивая ложкой горячий чай в большой утренней кружке. Во взгляде его виден весь расклад. Пробуждение было непростым, но меры приняты и огонь ушел. А Змей остался.
- Опять - с незаконной вырубки?
- Ага, надо же после недельного сидения в офисе размять старые кости.
- Мы тут решили от лица нашего дачного поселка объявить тебе благодарность за чистку леса от сухостоя. И выписать грамоту.
- Ну-у, грамота – это уж слишком! Пол литра хватит.
- А это не проблема, - он с надеждой улыбается. – Заходи!
- Ха! Было бы здорово. Только, для меня рановато еще. Надо исполнить трудовую повинность. А уж в обед – с нашим удовольствием. Конечно, если жена сегодня не приедет. А то она мне такую грамоту выпишет.
- А, она что, не приехала с тобой? Я думал, спит еще, как всегда допоздна. А кстати, - тут Вадик поднял вверх палец свободной от чая руки и удивлением на лице попытался изобразить интересный вопрос. – Всё хотел спросить, как вы спите при таком стуке?
- Каком стуке?
- Да ты, чо? У вас же дятел долбит стену по утрам регулярно. Часов в пять утра, как начнет. И как раз в стену вашей спальни. Блин, даже я просыпаюсь! А вы-то как спите?
- Погодь, какой дятел? Может тебе послышалось?
- Да я видел его. Долбит и долбит, спать не могу, выхожу, смотрю – сидит у вас на фронтоне и стучит. Настоящий дятел, черно-белый такой.
- Ну, если так, то мы бы точно слышали. Аня вообще чутко спит. Я еще ладно, могу и не услышать.
- У тебя плохо со слухом, что ли?
- Вадь, нормально у меня со слухом. Вон, слышишь, насос в скважине заработал. Тихо, но слышно.
- Не, насос не слышу, - отмахнулся сосед, так отмахнулся, что повело, пошатнулся. – Музыка играет где-то, насос не слышу.
- Постой, какая музыка?
- Ты чо? И музыку не слышишь? Откуда-то оттуда вон…
- Вадь, какая музыка? Утро ранее, все спят. Ты что? В башке у тебя музыка. А тут тишина.
Не договорились. Вадик, не дождавшись понимания от безнадежного соседа, у которого ни музыки, ни дятла, уходит к себе. Я пилю дрова. Но потом с любопытством все же иду осмотреть фронтон, что у спальни. Никаких следов долбежки не нахожу, хотя сосед Вадик готов был порвать рубаху за то, как конкретно он видел дятла.

После моего второго завтрака за компанию с тещей я начинаю слоняться. Выбивает с орбиты пробуждение домочадцев, их хождения, разговоры, просьбы помочь и подсобить. Феликсовна выкатывает газонокосилку. То есть уже невозможно, включив негромко рядом с собой маленький переносной плеер, увлеченно и приятно затаиться на весь день за починкой или конструированием чего-нибудь полезного дачного. Моя тихая музыка и газонокосилка никак не дружат, в унисон не звучат. Музыка минус. Потом, меня постоянно будут вызывать на подмогу, отрывать от дела. Лучше и не начинать. Уйти в дом и залечь с книжкой посреди бела дня тоже нельзя, приравнивается к тунеядству. Я начинаю слоняться.
- Надо бы ножи поточить, ничего не режут, - Феликсовна не просит, а как бы взывает к единственному в доме мужчине, которого, однако, все знают, нельзя заставлять что-то делать, нельзя принуждать. Осторожность обращения меня умиляет и вдохновляет на подвиг по хозяйству. Ножи действительно не режут. Я точу ножи. А потом, перед обедом, демонстрирую теще работу лезвий. И мягкий хлеб режут, и спелые помидоры. Кажется, я заслужил послеобеденный тихий час с книжкой на диване.
- Так я не про эти ножи говорила. Я имела в виду ножи газонокосилки. Совсем затупились, траву только мнут, а не косят. Забиваются постоянно.
Вот так, одной просьбой – двух зайцев. Вторая половина выходного дня уходит на разбор косилки, заточку сложной формы вращающихся ножей. Книжка тоже минус.

Скоро осень. Иду из леса, тащу сухое бревно. Навстречу Вадик с кружкой чая. Но сегодня чай его совсем не бодрит. Взгляд расплывается, движения рук нелепые.
- Ну, привет! Ты так скоро весь лес к себе на участок перетаскаешь.
- Так грамоту же хотели выдать, вот и стараюсь, пилю бурелом. Смотри, какой белый сухой ствол. И легкий. Я его еще вчера приметил, сегодня вот - пошел его отпилить. Ствол поваленный завис на ветвях, до земли немного не упал, сухой такой, чистый. Лежит горизонтально. Я иду, подхожу к макушке, а с другой стороны по стволу белка скачет. Увидела меня, остановилась, смотрит – «Что тебе тут надо? Это мое дерево!» Потом - шасть в сторону, с ветки на ветку, и ускакала.
Вадик трясет вперед рукой, типа дай сказать.
- Белки… их тут… да ерунда всё это, - он жестикулирует руками, подгибает коленки, предваряя свой рассказ о совершенно другом и неожиданно страшном случае. – Прикинь, я тем летом иду по лесу – лиса навстречу. Причем, идет и скалится на меня. Не боится, рычит, наступает. Я сук подобрал, в нее бросил. Не уходит. И всё ко мне приближается. Зубы скалит. Слушай, мне страшно, пошел я прочь. Лиса за мной. Я, блин, уже чуть не бегом, она за мной. Я из лесу рванул к пруду, там рыбаки сидят, хоть к ним.
Вадик не закончил словами. Но жестами доходчиво дал понять, что лиса отстала.
- Да ты гонишь! Лисы же наоборот, да и всё зверьё тоже - стараются на глаза не попадаться, прячутся. Лисы же, типа, хитрые, у них свои уловки. А не так чтобы открыто нападать. Вадь, ты опять на мухоморах гонишь? Приди лучше к нам, яблоки собери, их девать некуда, всю падаль в овраг тачками возим.
Сосед опять разочарованно машет рукой и уходит к себе очень нетвердой походкой.

Первые дождливые осенние выходные, последние дни летнего дачного сезона для многих местных пенсионеров. Взрослые ответственные дети развозят их по домам, по городским квартирам. Мария Феликсовна уезжает с дочерью домой, в Москву. Она всё утро делает последние приготовления своего сада к зиме, собирает с земли опавшие яблоки, их нельзя оставлять тут гнить под яблонями.
- Я тебе две тачки набрала, вывези их в овраг, пожалуйста. Одна у ворот, а вторая еще там стоит, на лужайке у дома, около роз. Я уж не успела тебе к воротам выкатить.
- Да, конечно, Мария Феликсовна, всё сделаю!
Я необычайно ласков и заботлив, помогаю погрузить сумки в машину, делаю разные напутствия, ехать осторожно, не гнать, позвонить, как доедут.
Все уезжают, а я остаюсь. У меня отпуск. Я специально подгадываю отпуск на это время, чтобы провести хоть пару недель в тишине и одиночестве, в самоуправлении и покое. Я буду валяться на диване, не снимая тапок, пить пиво из горлышка, есть колбасу с батоном, не отрезая, и прямо в постели перед телевизором. Никто не будет просить меня вскопать грядку или выкосить траву под деревьями, где трудно достать обычной газонокосилкой. Буду ложиться спать, когда захочу, и спать – да хоть до обеда. А потом буду просто бездельничать.
- Что, радуешься нашему отъезду? Уж такое у тебя счастливое лицо. Ну, отдохни, конечно, отдохни.
Она заботливо обрезает многочисленные свои кусты роз, собирает себе и дочери по букету. А средние толстые с шипами ветки розовых кустов, обрезанные, осторожно складывает в одну из тачек поверх гнилых яблок.
- Ну, пока! Мы поехали, не скучай тут! Тачки вывези, не забудь.
Я выхожу вслед за отъезжающей машиной, смотрю, пока они не скрываются за поворотом. Вот она, точка лета. Теперь можно расслабиться или уйти в отрыв. Конец трудового семестра и сельхоз работ. Закрываю калитку, иду в дом. Перед верандой на лужайке чуть под уклон стоит тачка с розовыми шипами и яблочной падалью. Ох, вот же еще, надо укатить, чтоб не мешалась под ногами. Машинально на ходу подбираю пару яблок с земли, непонятно, как тут оставленных на чисто вычесанном граблями лужке, и подкидываю их в тачку.
Одноколесная тачка, стоящая на лужке под уклон, от попадания в неё пары брошенных яблок, падает набок, переворачивается, вываливая всё гнилое и колючее содержимое на причесанный газон.
И тут мне слышится сквозь ветерок и шелест листвы:
- Ийесс!

Не найдя садовых рукавиц и исколов все руки, собирая гнилые яблоки вперемешку с розовыми обрубками, я, чертыхаясь, покатил тачку к оврагу. Розы и яблоки доставлены по назначению. Настроение испорчено вдребезги. Руки грязные, саднит ладони. Да пропади оно всё пропадом! Неверное колесо поскрипывает, порожняя тачка ржаво усиливает скрип до жестяного стона. Я подъезжаю к участку. Из калитки напротив выходит Вадик.
- Ну, чо, твои уехали? – а я смотрю, он как-то совсем не трезв.
- Вадь, а ты почему еще тут? И слегка так заметно, что ты уезжать и не собираешься.
- Да чо там – слегка? Совсем уже не слегка. У меня три дня отгулов. А ты в отпуске, как всегда?
- Да, блин! – раздраженно. - В отпуске.
- Хо! Ну, так пошли!
- Да, пошли!
Мужики в двух случаях теряют самообладание. И один из этих случаев не связан с женщинами.
В конце концов, бывают напитки домашнего приготовления очень приличного качества, я знаю, пивал. И даже с некоторым восхищением. Но это был не тот случай.
Тем, кто никогда не пил самогон, изготовленный по одному из не самых изысканных рецептов, еще ничего. Но кто однажды, да что там врать, неоднократно принимал это зелье, никогда не забудет этот ужасный запах первача со щедрой долей сивухи. Этот запах бьёт в нос, едва ты входишь в «аппаратную», и первым желанием бывает выйти вон. Но ладони саднит, настроение поганое, ужин я себе не приготовил, да и к этому ужину – торжественному ужину начала отпуска – я ничего не купил. При жене, естественно, не затаривался, всё откладывал на потом. А тут всё уже на столе. И Вадик уже сунул в руку стакан, на треть наполненный термоядерным напитком.
Если ты сделал первый шаг, то отступать уже поздно. Стакан в руке. Пусть меня осудит тот, кто в этот момент смог вернуться на десять минут назад, перемотать пленку и осмыслить ситуацию. Я не перемотал. И после первого же мучительного глотка, почти сразу, я поплыл. Поплыл взгляд, как будто ты поворачиваешь голову, а изображение слегка догоняет. Неловкие руки, ничего не понятно вообще. Будто ты в чужом теле, и оно плохо слушается. Неосознанное осязание всего вокруг. И слова не получаются.
Выпили за то, за это. Я никак не мог дойти три метра до своих ворот. Потом наощупь, по бревенчатой стене дома я вполз в дверь. А потом было утро. Лучше б не было.

Голова трещала так, что мечтал о гильотине. Так всегда бывает, если спишь не раздеваясь. Изображение по-прежнему слегка догоняло поворот головы. Невымытые с вечера ладони, исколотые розами и ободранные на пути к дому, горели еще сильней, пальцы плохо сгибались. И везде, в комнате и на веранде, повсюду мне чудился этот запах. Запах сивухи, задымленной кухни – тут же еще и курили. Этот ужасный запах и страшная боль в голове. Сбросил с себя всю вчерашнюю одежду и заполз в душ. Минут на пятнадцать хватило горячей воды из бака. Пошла холодная. Я содрогнулся и, на ходу вытираясь полотенцем, поколесил в спальню, бросил полотенце, зарылся в одеяло. Но от боли в голове спрятаться было невозможно.
Средство есть только одно - похмелиться. Но водки нет, не запас вовремя. А от мысли  снова пойти к Вадику меня чуть не вывернуло. Соседи разъехались, за помощью идти некуда. Выход один, сесть в машину и доехать до деревни, в сельпо.
Так и сделал. Осторожно передвигаясь, забрался в кабину, очень неспеша выехал из ворот. За рулем привычно, стало даже как-то легче. Я двинул из дачного поселка по лесной дороге в соседнюю деревню.
Вся дорога – километра два по лесу. Дорога прямая, пустая. А посередине сидит большая лиса. Сидит лиса и скалит зубы. И не уходит. Я подъезжаю ближе, лиса, нехотя и оглядываясь, трусит вперед. Остановилась, снова села и скалится. Я медленно еду, смотрю – то на дорогу, на лису, то на руль и свои руки. Пытаюсь понять, что тут не так? Лиса снова отбегает вперед и останавливается, оборачивается и смотрит на меня, зло так смотрит. Подумалось – она что, так до самого магазина со мной побежит? Но еще метров сто и лесу конец. Лиса свернула в ельник. Я даже тормознул, смотрел туда, ей вслед, пытаясь сквозь ветки и траву разглядеть коварную угрозу.

 А через несколько дней приехала жена. Мы гуляли по лесу, ходили на пруд полюбоваться осенними желтеющими берегами и темной спокойной водой. Вечерами сидели на веранде, пили чай с яблочным вареньем. Становилось всё холоднее, и мы постепенно перебрались в дом, к камину. Читали под приятное потрескивание горящих в камине поленьев, забравшись под одеяло. А по утрам сладко спалось и очень не хотелось вылезать из постели в холодную остывшую комнату, чтобы снова затопить камин или включить обогреватель, поставить чайник, нарезать бутерброды на завтрак. Тихие и спокойные дни отпуска быстро таяли, вот еще одни выходные, и пора будет ехать в город.
Мария Феликсовна звонила, на те два последних выходных дня тоже было собиралась приехать, что-то там доделать и подсадить на зиму. Чеснок или морковь. Но тут выпал первый снег.
Лису я больше не видал.