116 Я так и знал! 24 апреля 1972

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

116. Я так и знал! 67-й ОДСРНК ДКБФ. 24 апреля 1972 года.

Сводка погоды: Калининград, понедельник 24 апреля 1972 года дневная температура: мин.: -0.4°C, средняя: 2.0°C тепла, макс.: 4.6°C тепла, без осадков.

Как известно "понедельник - день тяжёлый" и 24 апреля 1972 года я это ощутил, почувствовал и понял с лихвой, потому что вновь меня "зарядили" в команду "печатников" и "чтецов" для изготовления дополнительных информационных материалов к Книге корабельных расписаний. Только на этот раз пришлось работать буквально "с листа", то есть с рукописных дополнений и изменений в ранее отпечатанные и сброшюрованные инструкции, сборники, своды и альбомы корабельной документации. Режим нашей работы был по-прежнему секретным, то есть взаперти в отдельной комнате-казарме, но теперь нам не носили еду, а мы могли выходить на время из нашего "бункера" на "волю".

Ранее азарт, стремление и желание совершить что-то необычное, очень необходимое и страстно желаемое был тем мотивом, который "подвигал нас на подвиг" и мы в кратчайший срок в реальных муках изготовили боевое и повседневное корабельные расписания, за что получили соответствующее поощрение и награждение. Теперь же это была нудная, кропотливая и тяжёлая работа: опять надо было напрягать глаза, разбирать каракули рукописных текстов, на слух печатать и тут же редактировать текст, избегая орфографических, грамматических и стилистических ошибок, спорить с авторами текстов, доказывать, пояснять, объяснять, уступать, а затем всё же переделывать и перепечатывать тексты.

Наша группа "печатников" и "чтецов" уменьшилась до трёх человек и мы уже работали, как будто несли корабельную вахту, круглосуточно "по четыре через четыре часа" с четырёхчасовым отдыхом-сном, правда, в таком режиме мы работали только двое суток. Снова мы смогли выполнить задание-приказ командира корабля вовремя и вовремя подготовиться к сдаче документации по окончанию строительно-монтажных работ на корабле и к началу швартовных и заводских ходовых испытаний. При этом для основной массы личного состава экипажа новостроящегося БПК "Свирепый" наша работа опять была незримой, непонятной, "бумажной", "секретутской".

14 апреля 1972 года сравнялось не шесть, а строго говоря, ровно пять месяцев моей военно-морской службы на флоте (по дате призыва на флот - автор), всего только 5 месяцев из 36-ти, а мне казалось, что прошла уже целая жизнь: призыв, военкомат, запломбированный поезд призывников, столицы двух братских республик, Калининград, курс молодого бойца, 9-й Флотский экипаж, военная присяга, ВМБ Балтийск, БПК «Бодрый», стажёр-рулевой, первый выход в море, первая вахта, дежурство по БЧ-1, списание в учебный центр 67-го отдельного дивизиона новостроящихся и ремонтируемых кораблей (67-й ОДСРНК), борьба с «годковщиной», избрание комсоргом БЧ-1, участие в строительстве и освоении новостроящегося корабля пр.1135, участие в изготовлении Книги корабельных расписаний, участие в формулировании Годковского закона и создании новых традиций первого изначального экипажа БПК «Свирепый». Событий и свершений за эти 5 месяцев службы было настолько много и они были нтакими судьбоносными, что захватывало дух, потому что самым главным показателем моей службы за эти пять месяцев было поощрение меня 10-дневным отпуском с выездом на родину.

Ни я сам, ни годки, ни мои товарищи-друзья, ни офицеры и мичманы экипажа корабля никак не могли понять-осознать, как и каким образом даже ещё не салага, а карась, всего за 5 месяцев начальной службы на флоте сумел получить высшую (по меркам матросов) награду за службу - отпуск с выездом на родину. Практически все так или иначе считали меня "выскочкой", то есть наглецом, нарушителем флотских традиций, интриганом, подхалимом, прихвостнем, любимчиком, лизоблюдом, гордецом, "вылезшим из грязи в князи", стремящимся быть ровней годкам, амбициозным умником, заносчивым, возомнившим, "тупоголовой кочкой", "высокомерным важняком", идейным, слишком умным, "председателем", "инициативщиком", "двинутым на голову" и т.д.

Часто, к сожалению, очень часто я слышал явно, то есть "глаза в глаза" или "за спиной" такие слова и выражения: "Суворов хочет выслужиться!", "Суворов выдвигает себя везде и повсюду!", "Суворов вмешивается во всё раньше других!", "Суворов лезет туда, куда не просят, отвечает там, где его не спрашивают!", "Суворову случайно везёт!", "Суворов не по праву лезет в годки!", "Суворов как ворон в павлиньих перьях!". Особо тяжко было слушать в пересказе моих друзей такие слова-выражения: "Суворов ещё карась и ему карасёи ещё полгода трубить! Он с годками яшкается, в дружбу к ним лезет, выёживается! Надо карасю "тёмную" сделать, вернуть выскочку на место! Он думает, что он князь Суворов, а на самом деле однофамилец!".

Странно, многим ребятам-призывникам и воинам-матросам служба была в тягость, они страшно переживали, страдали, мучились, некоторые даже пытались покончить с собой или навредить своему здоровью, только бы избавиться от мучений строевой подготовки, от «годковщины», от службы. Я тоже терпел муки и боль от тяжёлой службы, строевых занятий, требований субординации и военной дисциплины, от режима дня и службы нарядов на работы, от проявлений «годковщины», но принимал всё это как испытание, которое я должен пройти, пережить, преодолеть, иначе какой я тогда мужчина, а тем более, Суворов.

Мой отец, Суворов Сергей Иванович, никогда не кичился своей родовой фамилией, не утверждал, что мы и наш род Суворовых являемся родственным роду Александра Васильевича Суворова (13 [24] ноября 1730 — 6 [18] мая 1800) - русского полководца, национального героя России, графа (1789), князя (1799), князя Италийского графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса (1799), генерал-фельдмаршала Священной Римской империи, великого маршала войск пьемонтских, кавалера всех российских орденов своего времени, вручавшихся мужчинам, а также семи иностранных орденов, не проигравшего ни одного сражения, неоднократно наголову разбивавшего значительно превосходящие по численности силы противника (данные из Википедии). Однако мой отец, а вместе с ним и мы, его сыновья, гордились своей родовой фамилией, корень которой в древнем слове-понятии "сувор" (суворый, суровый), старались соответствовать ей.

Кроме этого, я не тяготился самой военно-морской службой на флоте и корабле, потому что это было исполнение моей ещё детской мечты, я с раннего детства хотел быть моряком, путешественником, исследователем неизведанных стран и морей. Может быть, поэтому я впитывал и воспринимал военно-морскую службу, корабельный распорядок жизни, науку кораблевождения, как открытый мир, наполненный ежедневными приключениями, событиями и открытиями. Каждое мучительное утро на службе я просыпался с радостным оживлением и жаждой увидеть какое-то чудо, сделать новое открытие, обнаружить свою «Terra Incognita» (лат.- «неизвестная земля»). Вот почему я просто вспыхнул радостью и восторгом, когда получил письмо от родителей с сообщением, что моя мама собирается приехать ко мне в Калининград. Я сразу же захотел показать ей город, в котором она была в последний раз вместе со своим военно-санитарным поездом №29 в апреле 1945 года после штурма Кёнигсберга, а мой папа со своим разведывательным конным отрядом участвовал в штурме Кёнигсберга.

Как только я прочитал в письме о возможности маме приехать ко мне на побывку, так тут же вся моя внутренняя гордыня по поводу пяти месяцев службы на флоте исчезла и испарилась, как туман, сменилась безудержной щенячьей радостью и горючим желанием поскорее увидеться с мамой, прижаться к ней, почуять опять её тепло и мамин дух, ощутить её ласковые руки, услышать её грудной голос, заглянуть в её бесконечно добрые глаза.

- Значит так, мама! С огромной радостью жду тебя и подготавливаю тебе здесь номер в гостинице и мероприятия, согласованные с начальством. Итак, всё по порядку, - лихорадочно писал я в ответном письме.
- Твой выезд будет зависеть от того, как тебе удобнее – или на 1 мая 1972 года (то есть 29, 30, 1 и 2-го мая) или на 9 мая. Поэтому телеграфируй, когда и как выезжаешь. Номер в гостинице «Москва» я закажу. Деньги у меня есть, а если не хватит, то командир БЧ даст взаймы.
- Так. Хорошо, конечно, попасть тебе на поезд «Янтарь» и я бы встретил тебя на вокзале. Все эти дни твоего приезда я буду свободен. Хорошо было бы тебе приехать на 1 мая, мама.
- Так. Теперь вот что: из дома модно привезти, ну, что хотите, только не обременяй себя, "ехай" налегке. У меня всё необходимое есть и лишнего мне не надо. О жилье пока беспокоиться не надо – 27 апреля 1972 года я закажу номер в гостинице на 29 апреля и буду тебя там ждать. Обязательно пошли телеграмму, что, где и когда, а я постараюсь встретить тебя на вокзале.
- Значит, так, если я тебя, мама, не смогу встретить, то бери такси и в гостиницу «Москва». Войдёшь в гостиницу, слева сидит администратор, паспорт предъявишь и в номер. Я за это время найду способ добраться к тебе, а потом придём в дивизион-экипаж, посмотришь, как мы тут живём.
- Да! Забыл сказать, если такси не будет (что очень маловероятно), то едешь на трамвае №2 (билет стоит 3 копейки) до остановки «Зоопарк», а напротив зоопарка – гостиница «Москва».
- Значит, на 1 мая я жду тебя, мама, ну, а если не получится, то на 9 мая – это уже точно! Верно? У нас ещё прохладно – дуют ветра, иногда идёт дождь, так что одевайся по погоде. Ещё раз говорю – не бери много грузов! Только то, что надо. Ещё раз говорю – у меня всё необходимое есть и этого достаточно вполне. Подумай лучше, как лучше и удобнее проехать, ведь тебе предстоит путь сначала в Москву, потом через Белоруссию, Литву и в Калининград.

- Папа, родной мой папка! - дописывал я письмо, обращаясь в папе. - Как жаль, что вы оба не можете приехать ко мне, а это было бы очень здорово! Но это ничего, терпимо…
- Вот уже я почти полгода на флоте, вдалеке, в далёком вдалеке от вас, от Юриной братии, семьи, от всего родного, а теперь всё окружающее уже не тяготит, привык. Человек может ко всему привыкнуть…
- И всё же, приезжай скорее, мама! Спешу отправить это письмо. Телеграфируйте, как только поедете. Папаня, ты опытный человек, снаряди маму в дорогу только самым необходимым, не надо делать поездку к сыну в транзитную перевозку грузов. Я очень хочу, чтобы мама была свободна в передвижении, чтобы это было весёлое путешествие.
- Ну, вот, кажется и всё. Целую вас крепко. Жду телеграммы или ответа на письмо. До скорой встречи, ваш Саша.

- Нет, не всё! Сейчас есть немного свободного времени, и я спешу дописать письмо. Понравился ли вам мой рисунок? Этот парусник я срисовал с внутренней стороны обложки журнала «Морской сборник». Я ещё таких много нарисую…
- У нас совсем весна! Кусты и деревья дали ростки почек, появляются зелёные листья, вдоль кирпичного забора цветут жёлтые одуванчики, верба цветёт пушистыми комочками. Погода удивительно мягкая. Температура точно по телу человека. Сейчас небольшой туман, он здесь часто бывает. Скворцы прилетели, ну, да я уже об этом вам писал…
- А вот и главная новость! Получил фотографии, которые делал в фотоателье в увольнении в город. Вышел на них не ахти как, но всё же снимок передаёт, какой я сейчас с виду. Посылаю вам три штуки, одну оставлю себе, одну Юре пошлю.
- Ну вот, писать больше не о чем. Я здоров, зуб мой больше не болит. Служба идёт своим чередом. Жду письма от Юры и от вас. Больше у меня новостей нет. Передавайте привет Верочке и Наденьке, пусть меня простят и извинят, что не пишу им, чрезвычайно занят по службе. Вот, видите, и вам прекращаю писать – ждёт работа…
- Не волнуйтесь и не переживайте, я жив, здоров, бодр и весел!

На самом деле я никак не мог оторваться от написания письма родителям и писал все крупнее и крупнее буквами, потому что уже плохо видел от вала слёз…

- Да! Всё же я забыл новость! Сегодня «получка»  и я получил свои 3 рубля 80 копеек, да ещё мне 3 рубля должны, вот я и опять богаче всех. Покупать здесь в дивизионе нечего, кроме конфет, печенья, лимонада, «сгущёнки», вафель и сигарет.
- Начнём ходить опять в город (Калининград), то в нём можно купить всё, что захочешь, например, за три рубля 80 копеек кожаные перчатки на меху, потом - шапку мохнатую, полотенце-простыню (махровое), да и сами полотенца (вафельные). В городе всё есть, были бы деньги…
- Галчонок (жена моего брата Юры – автор) тут бы всем заинтересовалась, бегала бы по магазинам, ахала, охала, всё бы хотела купить…
- Извините за почерк, Целую вас крепко, крепко. Спешу. Поздравляю вас с Днём космонавтики. Саша.

Никуда я не спешил. Сидел на своей постели ночью и в свете фонарика писал это письмо. Деньги у меня действительно были и действительно 3 рубля 80 копеек, но этих денег ни на что мне не хватало, особенно, чтобы достояно принять мою маму в Калининграде, поэтому я в конце письма, конечно, намекнул моим догадливым родителям, что бы я хотел получить с мамой в качестве подарков-гостинцев. Дело в том, что нам выдавали вафельные полотенца, которыми мы вытирали лицо и руки, когда после приборки или по утрам, или в бане мылись, умывались и т.д. Однако эти вафельные полотенчики были небольшими по размеру, быстро грязнились и быстро намокали.

ДМБовские годки весеннего призыва 1969 года и годки призыва 1970 года, а также старшины с их «высокими зарплатами» позволяли себе покупать и шиковать большими махровыми китайскими полотенцами, но нам "карасям", салагам и молодым это было непозволительно и не по карману. Нитяные шерстяные перчатки, которые нам выдавали, были связаны очень редкими стежками-петлями, поэтому быстро продувались и наши худые натруженные руки и пальцы отчаянно мёрзли в сырой прибалтийской предвесенней погоде, покрывались "цыпками", кожа на руках трескалась, болезненно ныла на холоде и в сырости.

Наши военно-морские шапки были хороши, но каким-то чудесным образом моя новая шапка, также как мои «влитые» по моему росту и размеру шинель и бушлат, в момент нашего с Толиком Телешевым списания с БПК «Бодрый» в учебный центр 67-го ОДСРНК, заменились на ношенные, старые шапки, шинели и бушлаты. "Новая" облезлая с жирным сальным сводом чья-то шапка мне была мала, я её распаривал кипятком, поливал изнутри одеколоном и натягивал на днище горячей кастрюли, но она всякий раз, когда пропитывалась потом, скукоживалась и так сдавливала мне голову, что я в строю иногда выл от боли. Ребята и мой командир отделения рулевых БЧ-1 старшина 1 статьи Александр Кузнецов советовали мне поменяться с кем-нибудь из молодых этим «барахлом», как они называли наши с Толиком аттестаты, но ни я, ни Толик Телешев на это пойти не могли, иначе мы бы уподобились тем негодяям, которые без зазрения совести, совершили этот бесчестный обмен.

Маме, папе не надо было знать об этих «мелочах жизни», но всё же, я очень хотел, чтобы поскорее приехала мама и чтобы я вместо клочковатой ватной подушки мог уткнуться ей в живот и чуточку беззвучно повыть от усталости и жалости к самому себе. Я только сейчас понял и почувствовал как же я устал за эти пять месяцев военно-морской службы!

Новость о том, что «к Суворову приезжает мама», облетела весь экипаж. Ребята страшно завидовали мне, расспрашивали, как я буду её встречать, чем угощать, куда водить и т.д. Некоторые, особо нетерпеливые, привыкшие к моим «родительским посылкам», уже заранее начали спрашивать: «А что твоя мама привезёт вкусненького?». Конечно мама и папа меня не послушают и нагрузят маму до предела, она привезёт с собой всё, даже тёплую варёную картошечку с маслицем и укропом и домашними котлетами величиной с мою ладонь, в которых мясо, лук, немного хлеба и чеснока так перемешаны и так поджарены, что нашему корабельному коку или камбузу Дивизиона-Экипажа никогда не приготовить. Ещё мама привезёт с собой банку мёда, банку густого малинового варенья, банки с клубничным вареньем и смородиновым компотом, яблочные и грушевые сушки, тульские пряники и московские шоколадные конфеты и даже жареные семечки...

И всё же я немного был встревожен неожиданным визитом мамы. Нет, неспроста мама приезжает ко мне на побывку в Калининград, сообщив об этом, как о решённом деле, и внезапно. Нет, что-то дома произошло… Может быть мама с папой опять затеяли свои старые «разборки» и споры по поводу тех решений, которые они совместно принимали после войны, когда бывшим героям-участникам Великой Отечественной войны 1941-1945 годов было очень трудно вернуться к мирной жизни, найти себя в уже заполненных жизненных нишах? Тогда в 1945 году мама, например, вернулась к себе на квартиру в Москву, а её маленькая квартирка оказалась полностью занятой большой еврейской семьёй одного из начальников - главным бухгалтером какого-то военного министерского учреждения. Маме в военкомате пообещали найти комнату, а визгливая жена этого "главбуха" с ревущими и пищащими детьми только выставила на порог квартиры довоенные вещи мамы и захлопнула перед старшим лейтенантом медицинской службы Максимовой Ниной Васильевной входную дверь.

Мой папа тоже приехал в Москву на свой родной номерной авиационный завод, но там лихих командиров-кавалеристов некуда было пристроить и военкомат снова пообещал как-то устроить моего папу на работу и дать ему комнату в Москве. Пока же моим будущим маме и папе посоветовали снять жильё у частников. Так старший лейтенант медицинской службы Максимова Нина Васильевна и лейтенант Суворов Сергей Иванович оказались «квартиросъёмщиками» у древней старушки, которая и свела их вместе, познакомила.

Отец никогда не жалел, что встретил нашу маму и женился на ней, он очень любил и уважал её, правда, по-своему, так, как это делали окружающие в его детстве, в родной деревне Кошелёвке Ханинского уезда Тульской губернии. Мама, наоборот, горько сетовала и жалела, что не нашла в себе силы бороться за своё место в гражданской послевоенной жизни, активно сопротивляться невзгодам, что не смогла преодолеть своей гордости и достоинства, чтобы обратиться за помощью к бывшим однополчанам по военно-санитарному поезду ВСП №29.

Дело в том, что моя мама была дочерью репрессированного и расстрелянного на Бутовском полигоне НКВД в Москве священника, протоиерея отца Василия (Максимов Василий Никитич, 28.01.1887-23.09.1937, ныне реабилитирован и причислен к лику священномучеников - автор) и всю свою жизнь осторожничала и скрывала от всех этот факт, свято храня память об отце, любовь к своей маме, к своей старшей сестре Марусе и к младшему брату Николаю. Моя мама знала, что она способна на много большее, чем могла заниматься и добиться в жизни, но тогда, во время войны и после неё, даже в послевоенное время до 70-х годов, людям с такой судьбой, как у моей мамы, было очень трудно добиваться справедливости и правды. Моя мама мечтала, что её два сына – старший Юра и младший я, Александр - будут так воспитаны и так образованы, что воплотят её мечту о более счастливой жизни и жизненном успехе, тем более, что мамины родственники по материнской линии были весьма значительными людьми в своих судьбах.

Ничего этого я тогда в 70-е годы XX века ещё точно и полно не знал, а мама и папа твёрдо и бескомпромиссно хранили секрет о моём дедушке, репрессированном и расстрелянном священнике протоиерее и священномученике Максимове Василии Никитиче (отец Василий). Они не хотели никоим образом помешать моей службе и жизни. Однако я чувствовал, что приезд мамы – это её желание о чём-то со мной поговорить, обсудить какую-то проблему, секретную, тайную и очень серьёзную. Ответ или подсказу на этот мучивший меня вопрос я получил в очередном письме моей мамы, она предварительно сообщила мне, что у Юры и Гали (Галчонка) «разрыв», что они «не живут друг с другом» и общаются всё время «на повышенных тонах» и что «с этим нужно что-то делать».

Я так и знал! Вот и пришла беда, отворяй ворота…

Если кто-то думает, что солдаты СА или матросы ВМФ живут и служат в отрыве от дел и событий на гражданке или в семьях, среди родных и близких, что все наши мысли и помыслы сосредоточены только на службе, на боевой и политической подготовке, то этот кто-то будет неправ. Весь смысл нашей военной службы не в том, чтобы бегать по тревогам и стрелять в какие-то цели, а в том, чтобы защищать наши семьи, наших родителей, родных и близких, наших детей, племянников и племянниц, внуков и внучат, наш народ, нашу страну, нашу Отчизну и Родину. Известие о том, что мой брат Юра в своей жизни-судьбе вторично разводится и оставляет Галину с Олежкой одних, как когда-то, совсем ещё недавно развёлся и оставил свою первую жену Олю и дочку Светлану, не просто оглушило меня, а ударило наотмашь, как известие о войне, о реальной «боевой тревоге», о беде.

Теперь я ждал приезда мамы не как увеселительного путешествия, а как серьёзной «штабной командной деловой игры» - обсуждения реальной тяжёлой ситуации. Я точно знал, что для мамы этот второй разрыв семейных отношений у старшего сына является крушением всех её надежд, мечты и планов по изменению к лучшему всей нашей жизни, по освобождению её от тяжкого бремени дочери репрессированного и расстрелянного в1937 году священника, её отца, протоиерея отца Василия. Моя мама с гордостью и счастьем видела в нас, своих сыновьях, в Юре и во мне, воплощение своей мечты быть гордой, свободной, правильной, счастливой, такой, какими были она, её сестра Маруся и брат Николай, когда жили с папой Василием Никитичем и с мамой Юлией Александровной. Моя мама была определённого высоконравственного врождённого родового воспитания и для неё то, что совершал импульсивный, горячий и влюбчивый старший сын, было трагедией, непонятной, неразрешимой и оглушающей разум проблемой.

Я думаю, что моя мама ехала ко мне в Калининград на побывку, чтобы убедиться, что я, её младший сын, которого она (по её признанию – автор) оставила себе наперекор жизненным обстоятельствам, как утешение в своей нелёгкой судьбе, не поддался соблазнам окружающего мира, не сошёл с «пути правильного» (мама говорила «пути праведного» - автор), не «скурвился» (как иногда говорил мой отец - автор), не превратился в жёстко жестокого матроса, способного бездумно ломать, крушить, убивать…

Моя мама, Нина Васильевна Суворова (Максимова) обладала исключительным врождённым даром и талантом любить и быть любимой. Недаром она перед войной с отличием закончила Орехово-Зуевское медицинское училище (фельдшерско-акушерскую школу) не просто сестёр, а "военных сестёр милосердия" и работала операционной сестрой в знаменитой Басманной больнице или Городской клинической больнице скорой помощи № 6 (Новая Басманная улица, 26, Москва), участвовала в Финской войне 1939-1940 годов и в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов.

Естественно и несомненно, я не мог ничего изменить в поведении моего старшего брата Юры и в его судьбе, потому что он был не из тех людей, кто позволяет кому-то руководить собой или даже пытаться это делать, но я мог так вести себя, чтобы не совершать его ошибочных поступков. Для меня, Юры и нашего отца, Суворова Сергея Ивановича, всегда самым тяжким проступком было огорчение нашей мамы, которая не ругала нас, не бранилась, не вспыхивала обидой, а серьёзно и глубоко огорчалась, жалела нас за наши проступки и говорила, что горько скорбит, что мы такие у неё глупые и неразумные, что ей за нас стыдно. Нам в 1000 раз было бы легче, если бы наша мама, как все обычные мамы, ругнулась на нас, замахнулась полотенцем, шлёпнула или стукнула кулаком по столу, но она этого не делала, она огорчалась, замолкала, замыкалась в себе, ненадолго отстранялась от нас, временно переставала с нами общаться, просила прощения у тех, кого мы вольно или невольно обидели, и это было для нас самым тяжким наказанием.

Я старался понять маму, понять её такую манеру поведения и отношения к жизни и к людям, а мой брат Юра считал такое поведение мамы неправильным, он всегда говорил, что «жизнь не терпит слабых и податливых», что «жизнь уважает сильных и жёстких», что «решения в жизни нужно принимать сразу, без долгих раздумий, а то времени для подвига не останется». Мой брат Юра был сильным, мужественным, дерзим, азартным, решительным и настроенным на подвиг, на героический поступок человеком. Он был отличным офицером в милиции и отличным мичманом на флоте, он преодолел множество непреодолимых жизненных препятствий, чтобы исполнить свою и только свою мечту – стать героем. Вот почему я теперь готовился к приезду мамы не как к увеселительной прогулке-путешествию, а как к душевному общению, обмену духовной энергией надежды, любви и уважения. Я ждал маму, чтобы защитить её от её страхов и сомнений.

Странно, но мне вдруг начали помогать в подготовке к приезду моей мамы и командир БЧ-1 старший лейтенант Г.Ф. Печкуров, и замполит капитан-лейтенант В.А. Тихонов, и старпом капитан-лейтенант А.А. Сальников и мой уже друг и старший товарищ, секретарь комитета ВЛКСМ экипажа БПК «Свирепый», лейтенант Николай Судаков, и мой командир отделения рулевых старшина 1 статьи Александр Кузнецов, и мои друзья и товарищи по БЧ-1 Толя Телешев, Петя Немирский, Толя Мартынов и Александр Булат. Что-то такое произошло, что все вокруг меня вдруг тоже стали с волнением ждать приезда моей мамы. Признаюсь, я немного, совсем немного поделился с ними сведениями и историей моей семьи, моих родителей и той ситуацией, которая сложилась в нашей семье к данному времени…

Приближался праздник Первомая (1 мая - автор)и День Победы (9 мая - автор). Наш первый изначальный экипаж новостроящегося БПК «Свирепый» активно осваивал корабль, участвовал в его доработке и оснащении машинами и механизмами, строем ровными рядами и колоннами маршировал по улицам заводского района Калининграда и радовал горожан, детей и девушек своим бравым видом и строевой удалью. Работы было так много, что мы по вечерам просто без сил ужинали и валились спать, командир корабля и старпом понимали нас и не мешали всем спать, сколько захочется. Главное, чтобы опять утром мы могли весело идти с песней и свистом по улице к воротам завода на наш корабль, который мы все хотели быстрее «поставить на волну».

Фотоиллюстрация: 18 мая 1973 года. Севастополь. Олежка и Галя-Галчонок, сын и жена моего старшего брата Юры, только теперь без отца и мужа. "На память маме и папе, бабушке и дедушке" - написала Галя на обратной стороне этого снимка и подписалась ровно и красиво "Суворова". Во взгляде и в позе Олежки тревога, а в глазах Гали - достоинство и укор. Не прощающий укор...