Про лабуду от Помпиду

Заметки по поводу лекции об А.С. Пушкине Константина Кедрова в ЛитклубеТВ на сайте Стихи.ру

Ну как на такое не клюнешь? Константин Кедров, как сказано в анонсе к его лекции об А.С. Пушкине, – «доктор ФИЛОСОФСКИХ наук, ФИЛОЛОГ и литературный КРИТИК». Сочетание таких компетенций, широта интересов сами по себе интригуют так, что и двух часов собственного времени на повышение образовательного уровня, кажется, не жалко. Сейчас вот со своей философской «колокольни» как скажет что-нибудь такое-разэдакое, что будешь обдумывать много дней, пока не наткнешься в конце концов на …собственное открытие.
А ведь и сказал! На первых же минутах своего выступления прямо сразил наповал новостью о том, что переводами творчества Пушкина на французский язык занимался президент Франции …Жорж Помпиду! Круто! Рядовой филологине и выпускнице нестоличного университета, мне почему-то всегда казалось, что это был умерший уже на памяти нашего поколения президент Франции Жак Ширак. Да и предметом его интереса являлся всего лишь один пушкинский стихотворный роман «Евгений Онегин». А оно с кедровской подачи эвон, оказывается, как! Ай-да молодца!
Дальше французская тема у Кедрова преломилась о душевные тонкости  Татьяны Лариной, которая «влюблялася в обманы и Ричардсона и Руссо». Здесь лектор наш простодушно, будто в чем-то само собой разумеющемся, признается в том, что Ричардсона (кстати, англичанина) не читал (как же тогда на втором курсе филфака сдавал зарубежную литературу?) и скороговоркой высыпает призванные свидетельствовать о его широких познаниях в западной прозе имена Франса, Флобера да Стендаля. Хоть и убогая, вероятно, в его глазах в своих литературных вкусах Татьяна  этих авторов читать не могла по причине вполне объективной – в ее время они еще не успели родиться.
Перейдя ко вкусам гастрономическим, лектор Кедров со смаком описывает   пристрастие пушкинских современников к бельгийскому «лимбургскому сыру живому», в котором, по его представлениям, «должен копошиться червячок – так полагалось». Тьфу, бяка какая! И не надоедает ведь подобным Кедрову «гурманам» нести такую дичь! Ладно – в советские времена, когда в наших магазинах было лишь два сорта сыра – голландский да какой-нибудь пошехонский. Теперь практически любой европейский сыр можно если не попробовать самому (дороговато!), то хотя бы разглядеть во всех подробностях, а также ознакомиться с технологией изготовления в Интернете. На многих сайтах  вполне внятно рассказывается о том, что обеспечивающие процесс созревания лимбургского сыра микроорганизмы – вовсе не черви, а плесень. Под красноватой от плесени коркой этот сыр как живой – такой мягкий, что при разрезывании растекается. Да и если его не трогать, он сам по себе «плачет» – периодически выпускает через поры жидкость.
Говоря о еде российской, Кедров принимается объяснять картофельные бунты тем, что нашему крестьянину, мол, не была известна агрикультура этого полезного корнеплода. А ничего, что непривычные к такому продукту российские животы попервой не способны были его переваривать и люди нередко  умирали от несварений и заворотов кишок? Внедрение картофеля было проблемой комплексной, и в пушкинской теме – то есть, походя –  касаться ее просто не имело смысла. Неприхотливый и скромный в еде Пушкин, кстати, обожал печеный картофель.
Упоминая другие пушкинские привычки, Кедров онегинскую «ванну со льдом» отнес к воздействию на поэта байронизма  – явно перепутал с переплываниями соответствующих каждой местности «геллеспонтов». Правильный ответ о холодной ванне – воздействие на Пушкина доктора Лейтона, который таким образом укреплял в своем пациенте иммунитет к болезням (в том числе, венерическим), поскольку антибиотиков тогда еще не было.
Служить же сразу после Лицея Пушкин стал не «шифровальщиком в МИД», как информировал нас парадоксальный пушкинист Кедров, а переводчиком в Коллегии иностранных дел. В соответствии с сегодняшними реалиями это примерно как журналист-международник. И Дантес, объявленный  Кедровым «голландским принцем», по документам признавался  незаконнорожденным сыном не короля Нидерландов, а всего лишь посланника этой страны Геккерена.
Особая тема – возлюбленные поэта. Кто из пушкинистов не привнес сюда своей версии! И «философ» Кедров – не исключение. Признавая стихотворение  «Заклинание» («О, если правда, что в ночи…») 1830 года «молитвой к мертвой возлюбленной», он в эти мертвые пушкинские пассии  ничтоже сумняшеся производит …Екатерину Ушакову (1809-1872), пережившую поэта на 35 (!) лет. Ну, лень в настольный для каждого уважающего себя пушкиниста справочник Лазаря Черейского «Пушкин и его окружение» заглянуть, так хоть на имя в стихах внимание обратил бы: «…я жду Леилы». Какая Леила – Ушакова? Это – «повзрослевшая» Лила, выбросившаяся в 1819 году из-за стихов Пушкина из окна парижского отеля девушка Жозефина Вельо, которой в 1830 году должно было бы исполниться 28 лет.
И прославившего имя Анны Керн стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» 1825 года Пушкин в альбом этой своей пассии, вопреки убежденности Кедрова, никогда не вписывал. Более того –  выхватывал листок, на котором оно было написано, из рук Анны Петровны, когда он выпал из предназначавшегося вовсе не ей, а Екатерине Бакуниной, томика первой главы «Евгения Онегина». Потом, правда, махнул рукой (не драться же с женщиной!) и отдал Анне тот листок вместе с книгой. А после, по просьбе лицейского друга А. Дельвига, в «Северных цветах» которого Анна  эти стихи вознамерилась обнародовать, и разрешил ей это сделать: раз тогда не удалось передать кому надо, то теперь уже все равно…
Еще более сложный аспект пушкинских жизни и творчества – связь с будущими декабристами. Да, эти задорные ребята переписывали друг у друга пушкинские «Деревню», «Вольность», «К Чаадаеву», «Кинжал» (о немецком студенте Карле Занде, заколовшем "царского шпиона" немецкого драматурга Августа Коцебу)… В общем, то, что все мы в школе учили наизусть как пушкинскую либерально-демократическую  лирику.
Но где у Пушкина стихи, в которых призывалось бы к цареубийству? А Константин Кедров, представьте себе, знает такие стихи. По ходу лекции он с упоением и радостным революционным ужасом вычитывает строки из оды  «Вольность»:
 
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу…

Хотя при этом искренне полагает, что делает он это от лица героя пушкинского же стихотворения «Андрей Шенье», написанного, между прочим, в 1825 году в Михайловском. И невдомек ему вовсе, что жестокие строки юной пушкинской оды 1817 года целят вовсе не в русского царя, а в Наполеона.
Также вне представления нашего горе-оратора, скольким из 70 сосланных на Кавказ декабристов при всех царских строгостях удалось-таки восстановиться в офицерском звании и дворянстве, в чинах и правах. Кроме полутора десятков погибших и умерших от болезней, Александру Бестужеву-Марлинскому, Михаилу Пущину, Александру Полежаеву, Михаилу Корсакову, Ивану Шипову, Валериану Голицыну, Владимиру Толстому…Чернышеву, Кривцову, Сутгофу… В общем, почти всем, кто хотел и добивался этого  прилежной службой и боевой отвагой.
Не ведает наш краснобай и о том, что в Михайловское Пушкина «сослал» не его мэтр В.А. Жуковский, а хлопотавшие о нем в 1824 году его друзья князь П.А. Вяземский с А.И. Тургеневым. И комендант Петропавловской крепости с Пушкиным о специально для него натопленной камере никогда не ехидничал.  Это – глухое эхо совсем другой истории, когда, гуляя по набережной, Пушкин громко шутил о том, что в период ледохода можно говорить и делать все, что заблагорассудится – все равно посадить в Крепость нет возможности. И перстня с черепом Пушкин на своей руке с холеным масонским ногтем на мизинце никогда не носил – такой перстень был только у Алексея Берестова, героя пушкинской повести «Барышня-крестьянка».
Мифами в сознании Кедрова обросло, естественно, и пребывание Пушкина в южной ссылке. Историю про навязшую у всех на зубах саранчу, которая летела, летела, села… и пересказывать не хочется. А вот об вызвавшем вполне справедливое восхищение околопушкиниста Кедрова крымском Алупкинском дворце просто грех не упомянуть. Ну, никак не мог Пушкин в 1823-1824 годах бывать в этом дворце у наместника южного края М.С. Воронцова. Причин тому две: во-первых, жили они оба не в Крыму, а в Одессе; а во-вторых, Алупкинского  дворца тогда …еще не было – он начал возводиться в 1828 и был «сдан в эксплуатацию» лишь  в 1848 году.
Благодатная для досужих «философских» фантазий Кедрова тема – женитьба поэта. Будущую тещу, достаточно образованную женщину  Н.И. Гончарову, он заставляет путать писателя с писарем. Самого поэта – наивно рассчитывать на богатое приданое за Натали. Царя Николая – «класть взор» и «посягать» на молоденькую косоглазенькую (и что в ней, на взгляд эстета   Кедрова, красивого?) пушкинскую женку. А саму Натали – «делить, наконец» пушкинский «пламень поневоле», тогда как хорошо известно, что никаких стихов, вплоть до холодноватой, по ощущению Кедрова, «Мадоны»,  Пушкин своей жене никогда не посвящал. Да и вообще стихов о ней не писал.
И шеф охранки А.Х. Бенкендорф в семейный дом Пушкиных никогда вхож не был – его отношения с хозяином этого дома носили сугубо официальный характер. И не манкировал Бенкендорф своими обязанностями – не перепоручал цензурирование пушкинских творений недругу поэта Булгарину. Лишь однажды, когда по поводу «Бориса Годунова» мнения царя с Бенкендорфом разошлись, Булгарин (кстати, такой же, как и Пушкин, член Российской Академии наук) был призван в Третье отделение на роль чего-то вроде третейского судьи.
Бунты российские нашему насильно революционизирующему сознание Пушкина лектору Кедрову вообще покоя не дают. Тот самый «бессмысленный и беспощадный», из «Капитанской дочки», вместе с «Пиром во время чумы» из «Маленьких трагедий» он смело относит к разряду холерных, усмирять которые вменяет лично императору Николаю. На памяти Пушкина был только один достойный его пера БУНТ –  на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, устроенный его товарищами, членами масонского ТугенБУНДа (Союза Добродетели). А об укрощении царем народа в мелких холерных бунтах у Пушкина – не поэма и не повесть, а только стихотворение 1830 года «Герой».
И В.А. Жуковского в «выкрадывании» из кабинета покойного Пушкина  «Маленьких трагедий» наш сомнительный философо-филолог Кедров подозревает совершенно безосновательно. Никак не вынести ему было мимо жандарма широкоформатных рабочих тетрадей поэта. В шляпе у Жуковского уместилась лишь стопочка личных писем к мужу его вдовы Натальи Николаевны, в чем Василий Андреевич бдительным жандармом все же был уличен. Может, потому и почти все пушкинское поэтическое «хозяйство» до наших дней довольно хорошо сохранилось.
Устали уже, наверное, от моих перечислений кедровского лекционного «новаторства»? Тогда – последнее. Ну, не «дарил» нам Пушкин, вопреки утверждениям  Кедрова,  «белого стиха».  До него успешно «баловался» верлибром, к примеру, Василий Андреевич Жуковский. Помните пушкинскую эпиграмму 1818 года на его белые стихи?

Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит в мысль: что, если это проза,
Да и дурная?..

Вот и меня по прослушивании лекции Кедрова так и тянет спросить: что, если это – не наука, пусть даже школьного уровня, а просто дилетантство, да и маразматическое? Или у нас нынче досрочно наступило первое апреля, когда разрешается безнаказанно морочить людям мозги всякой заведомой лабудой?
В следующий раз стану такое слушать на Стихи.ру лишь в случае, если держатели сайта прежде выпуска на экран очередного лектора выставят на обозрение подтверждающие его реальную ученость и остепененность дипломы. И вам, коллеги, поступать советую так же, ибо на сайте нашем, как выясняется, витийствуют порой откровенные шарлатаны.