Цапик выносит мусор

ЦАПИК ВЫНОСИТ МУСОР






Глава 1. Как это произошло


Как-то вечером после ужина бабушка Цапика вдруг спросила:
– Кто пойдёт выбрасывать мусор?

Папа Цапика сделал вид, что не слышит. Он взял газету и спрятался в городские новости.
Мама Цапика это заметила и с нескрываемым возмущением указала на папу Цапика:
– Он!
Папа Цапика встрепенулся, завертелся волчком на стуле и ткнул пальцем в маму Цапика:
– Вот она!

Так они продолжали, пока бабушка Цапика не сказала:
– Довольно. Определяйтесь. Из ведра на весь дом тянет рыбой и луковой колбасой.
– Ну и что, – сказал папа Цапика.
– Ну и пусть! – подтвердила мама.
Один только Цапик обеспокоился и стал пристально ко всему принюхиваться.

– Моя шуба пропахнет, – сказала бабушка Цапика. – А мусоропровод испортился, все отныне спускаются вниз и идут к большому контейнеру.
– Ха-ха-ха! – засмеялся папа.
– Ничего и не ха-ха-ха! – рассердилась мама и треснула папу ложечкой. – Моя шуба тоже пропахнет!
– У тебя её нет! – ещё больше расхохотался папа.
– Есть! – обиделась мама. – Она просто немножко воображаемая, моя шуба. Но пропахнет ещё быстрее. Иди давай!
– А чего сразу я? – папа спрятался за газету. – После шести нельзя мусор выбрасывать.
– Почему? – вылез Цапик.
– Плохая примета.
– Кто-нибудь умрёт? – спросил Цапик.

За столом воцарилась густая недобрая тишина.

– Ребёнок что-то предчувствует! – наконец выдохнула мама. – Мы… Мы умрём!
– Да что он может предчувствовать?! – взорвался папа. – Он самым наглым образом намекает! Он только того и ждёт! На-ка выкуси, – повернулся он к Цапику. – Не дождёшься!
– Чему вы ребёнка учите?! – возмутилась бабушка. – А ну марш! Оба! Живо!
– Я пас, – отозвался папа. – Там холодно. Пусть она идёт, – и указал на маму. – В своей, ха-ха-ха, шубе.
– Не буду я шубку свою пушистую по помойкам трепать! – оскорбилась мама. – Не для этого я её по кусочкам, так долго и тщательно, так роскошно воображала!
– Тогда вы, мама. Свежий воздух полезен и тонизирует, – подмигнул папа бабушке Цапика.
– У меня уважительная причина, – царственно отмахнулась та. – Новый крем от морщин ещё не впитался. От мороза лицо растрескается и лопнет. Увы.

Папа Цапика захихикал.
Мама Цапика шикнула на него и пихнула локтем.
Все замерли.
Как быть дальше, никто не знал.

– А пусть он идёт! – сказали вдруг одновременно мама и папа Цапика и посмотрели на сына.
Цапик весь сжался.
– И правда, – сказала бабушка. – Смотрите, какой большой уже. А мы голову тут ломаем.
– Я не хочу, – сказал Цапик. – Мне страшно. Там воет косматый ветер, трещит мороз и голодные жадные тени ползут по…
Но его уже выставили за дверь.

Цапик слышал, как прокрутился три раза дверной замок, хищно лязгнула запасная щеколда и злорадно звякнула цепь.
Назад пути не было.
Он пошёл.
Пошёл, едва волоча тяжеленное жестяное ведро, из которого кружевным ароматным букетом торчали скелеты рыб, бутылки, куриные головы и банановая кожура.




Глава 2. Цапик стоит у подъезда и выбирает путь

Подъездная дверь захлопнулась.
Цапик замер.
Только сейчас он понял, что допустил немыслимую оплошность. Прежде чем выходить на улицу, надо было подумать на лестнице, всё решить. Теперь же решать предстояло на холоде, на ветру, а в таких условиях он не мог. Мысли просто-напросто коченели и останавливались. Как сейчас.
А решать надо было скорее, иначе его занесёт колючим искристым снегом, вон его уже сколько, почти сугроб.
Главное, выбрать путь.

Дом, где жил Цапик, был длинным, с пятью подъездами. Цапик жил в серединке, в третьем, с какого конца не смотри. А мусорные контейнеры были сзади, с другой стороны его дома, за детской площадкой. Сначала пройти площадку, затем – футбольное поле, дальше – жуткий ларёк и корявое чёрное дерево. Зимой футбольное поле стояло без дела. На нём каждый раз собирались залить каток, но каждый раз забывали до самой весны, и на поле копился снег, в котором легко было утонуть с головой, не то что увязнуть. Но главное дело – дойти в темноте до ларька. Там хотя бы светло. Ларёк работал всегда, он был круглосуточным. И опасным. Не только Цапик так думал, так все – на ухо, шёпотом. Но в такую погоду, скорее всего, никого у ларька не будет, надеялся Цапик. Тут же и спохватился: при чём тут ларёк, до него ещё столько идти, надо главное для начала решить.
Главное – как идти.
Направо?
Или налево?
И что будет, если пойти направо? Вдруг это ошибка, вдруг это окажется худшее, самое жуткое и даже гибельное решение?
А вдруг и нет, вдруг неправильный путь – налево?
И как понять?

О, если бы с ним здесь был школьный его приятель Ёрза!
Ёрза бы ни секунды не думал, а сразу шёл. И сразу бы выбрал правильную дорогу. И с ним ничего не случилось бы. С ним вообще никогда ничего не случалось плохого и страшного. Как он так умудрялся, Цапик не понимал. Но если бы здесь был Ёрза, они бы давно покончили с мусором и сейчас бы лепили снеговика, или с горки катались на детской площадке, или даже пошли бы к ларьку посмотреть, что стоит на витрине и сколько стоит. А что такого. С Ёрзой некогда думать, ведь столько дел!

Цапик длинно вздохнул.
Он вспомнил Оладия.
Конечно. Нельзя вспомнить Ёрзу без всех, просто так, одного. Вместе с Ёрзой и Смузий приходит сразу, и Пыш, и даже Елей. Но прежде всего – Оладий.
Ах, если бы здесь сейчас появился Оладий!
Он не просто так появился бы, он всегда со своей катапультой.
Он возник бы из снега и ветра внезапно и радостно, этот непостижимый смелый великолепный Оладий!
Он сказал бы – иди сюда, забирайся на катапульту, Цапик, сейчас мы взлетим!
И они понеслись бы сквозь ночь, сквозь лихие снежные вихри, и – баммс! – одним махом уже оказались бы у контейнеров…

Цапик вздохнул.
Нет, лучше не надо, так хуже, так только хуже становится. Не надо их вспоминать. Ни Ёрзу, ни пламенного Оладия. Они дома, в тепле, им не надо выбрасывать мусор, не надо идти через вязкое бесконечное поле, падая, увязая в сугробах, а после ещё предстоит возвращаться домой…

Возвращаться домой!
Цапик похолодел.
Он не сможет вернуться, не сможет открыть эту дверь, у него нет ключа! Ключ остался в кармане куртки, а он – в осеннем пальто, в старом детском дошкольном пальтишке, попавшемся маме под руку, когда надо было его скорее отправить с мусором, она даже не посмотрела, сдёрнула с вешалки наобум. В этом старом пальто Цапик ходит на горку, его не жалко. Но ключ – в новой куртке с блестящими выпуклыми кармашками, с меховым капюшоном, с тугими железными молниями! Как же быть?
Цапик запаниковал, но одёрнул себя – нельзя! Всё кончится хорошо, кто-нибудь выйдет или войдёт, и он сможет…
С другой стороны, озарило вдруг Цапика, он стоит здесь давно, папа с мамой должны спохватиться и выйти проверить. И бабушка. Бабушка непременно, бабушка выйдет первая, раньше всех! Вот сейчас уже, прямо сейчас… Не успеешь до трёх сосчитать. Раз! Два!..

Три.

И тут Цапик понял – никто не выйдет. Никто не придёт проверить, куда он делся и что с ним. У бабушки – новый крем, у папы – плохая примета, у мамы – шуба.
От этого Цапику стало так горько, так пусто и зябко внутри, что он перестал обращать внимание на трескучий мороз и злющий щипучий ветер. Цапик больше не мёрз, он стал частью этого холода, этого снега, – частью всей этой жуткой отчаянной лютой ночи.
Он решил ни о чём не думать.
Не думать, и всё.
Только выбрать дорогу – направо или налево. А после – просто пойти.
Он встал ровно и сосредоточился. Посмотрел направо, налево. И замер, взвешивая и высчитывая, решая. А на белом снегу, у ног его, точно так же остановилась и замерла его тень – единственный в этой ночи его зыбкий, но верный спутник.


*      *      *

Не будем ему мешать.
Пока он стоит неподвижно и держит примёрзшее намертво к его руке ведро с мусором, пока он цепенеет во тьме, не чувствуя холода, познакомимся с ним поближе и поподробнее.





Глава 3. Появление Цапика

Первое, что увидел Цапик, когда родился, были огненно-красные чудища.
Прочих чудищ – зелёного, жёлтого, чёрного, фиолетового и других цветов – он увидел чуть позже, когда вполне осмотрелся.
(Здесь должна быть картинка, точнее сказать, иллюстрация – «Рождение Цапика».)
 
Итак, Цапик увидел чудищ.
Чудища извивались, клубились, шипели, раздваивали языки. А потом они бросились Цапику прямо в глаза, и он заорал от ужаса.
Рядом с ним заорал от ужаса ещё кто-то – высоким пронзительным голосом.
Тогда Цапика взял и прижал к себе кто-то третий. Белое мягкое тёплое облако – видел Цапик.
Облако его окутало и согрело.
Облако наклонилось над ним и негромко с ним говорило.

Не надо кричать, говорило Облако, успокойся, всё хорошо, – и Цапик послушался и умолк. А Облако всё говорило с ним, говорило. И Цапик узнал, что пронзительный тонкий голос зовётся мамой, она испугалась, поэтому закричала, и ничего страшного, мама видит тебя в первый раз, она тоже тебя боится, а ты люби её, маму надо любить.

Цапик слушал.
Потом пришёл человек с громким смехом, всклокоченными волосами, невнятной речью. Он говорил быстро, много, но Цапик ни слова не понимал. Слова у этого человека проглатывались, расползались, тлели и обрывались, или вовсе сцеплялись одно с другим, наползая бесчисленными наростами, захламляя, уродуя и удлинняя смысл.
Облако рассказало ему, что радостный этот шатающийся человек – его папа, папу тоже надо любить, как и маму, он добрый и любит Цапика, он – отец.

Цапик слушал и улыбался. Но тут папин радостный голос приблизился и, схватив его, стал тянуть. Мягкое и уютное отдалилось, пришло колючее, жёсткое, отнимало воздух, дышало густо и огненно – скверно дышало.
Цапик туда не хотел. Он брыкался и ускользал от радостного, снова в белое.

– Богаты-ыырь! – донеслось из Облака восхищённое. – Ух, вцепился как! Да он – Цапик!
– Отдайте, я посмотрю! Может, вы подменили! – на этот раз вполне отчётливо рявкнул папа.
– Что это вы такое несёте, папаша? – ласково удивилось Облако.
– Не успели, значит… Давай сюда!

Цапика отобрали у Облака.

– Хочешь к маме? Сейчас… Сейчас…
Цапика передали ещё куда-то. Стало душно и неудобно. Цапик, уже разомлевший и сонный, открыл глаза…
И – заорал от ужаса.
Чудища были здесь! Жёлтые, фиолетовые, зелёные, огненно-красные!
Мама вся была в чудищах!
Чудища извивались, ползли по её рукам, обвивали шею, клацали ядовитым зубом, топорщили на загривках шерсть, били чёрными перепончатыми хвостами, скребли когтистыми лапами, шелестели игольчатым гребнем, шуршали бликующей чешуёй…

Мама тоже кричала. И даже папа.

Цапика взяли в белое.
Там, в Облаке, Цапик сразу уснул – от переживаний и стресса. Засыпая он слышал, как Облако говорит с ним и знал теперь – эти чудища не настоящие, это просто татуировки, мода такая, не бойся, они у всех, – всё равно, всё равно боялся и не хотел их, драконов, змей, пауков, летучих мышей и как их там, этих, забыл, но Облако знает и после, когда он проснётся, расскажет ему…

Проснулся Цапик в машине.
Держал его, видимо, папа. Мама падала от усталости. Цапик не видел, но так она говорила.
– Какое ему дали имя? – спросила мама.
– Цепень, – ответил папа.
– Цепень? Это же глист. Коровий, – сказала мама. – Дай посмотрю.
Папа вынул из бардачка внушительную бумагу и сунул маме в лицо.
– Цаа… пик… Цапик написано! – всполошилась мама. – Блин, Цапик-то почему?
Папа пожал плечами.
– Цапнул эту… Ну эту, которая…
– Значит, ногти, – сказала мама. – Ещё не хватало. Дома сразу отрежем. А то и нас цепанёт.

Цапик слушал их голоса, рассматривал лица.
Чудовищ на маме не было. Или было не видно.

– Какой-то он не такой, – сказал папа.
– Такой, – ответила мама.
– Я видел по телевизору. Не такой, – настаивал папа. – Там розовые, упругие. Ручки в складочках, щёчки с ямками. А не так.
– Критикуешь – предлагай! – обиделась мама.
– Предлагаю. Давай его обменяем.
– На что?
– На как по телевизору.
– Идиот, – прошептала мама. – Их не меняют. Он теперь навсегда.
– Навсегда, – повторил за ней папа и замолчал.

Цапик не понял, о чём они. И чем дальше, тем больше смысл происходящего ускользал от него. А когда они вошли в дом, поднялись в квартиру и переступили порог, Цапик напрочь забыл всё, что было до этого.
Только Облако помнил. Мягкое белое Облако, в котором ему было так тепло и спокойно. Но тоже как-то не очень уверенно помнил. Будто оно являлось ему во сне, когда-то совсем давно, а на самом деле вообще никакого белого Облака не было, да и быть наверное не могло.




Глава 4. Цапик ко всему привыкает

Когда Цапик был маленький, он больше всего на свете боялся маму.
На маме были чудовища.
Цапик видел их и кричал.

Мама не понимала и очень сердилась на Цапика, что он так. И наказывала его. И Цапик тянулся к папе. На папе чудовищ не было, но и самого папы не было – он любил исчезать. Папе всё это не нравилось – погремушки, пелёнки, памперсы. Только мама нравилась иногда.

Когда папе нравилась мама, он её забирал с собой в Клуб. На всю ночь. И Цапик мог наконец отдохнуть от страха и беспокойства. Оставшись один, он крепко и счастливо засыпал, и ему снились чудные, без кошмаров и монстров, сны. В такие дни он мог спать до полудня, а то и дольше. Потом приходила мама, всё портилось и нарушалось, Цапик дрожал от страха, терпел, но в конце концов снова кричал.

Потом он подрос, поумнел и придумал, как не бояться.
Цапик стал закрывать глаза.
Мама нарадоваться не могла, а потом заметила. И устроила папе скандал. Кричала, что он меня видеть не хочет, нарочно глаза закрывает.
Папа над ней смеялся, потом уходил.

Так продолжалось всё лето. А потом Цапик взял и открыл глаза. Случайно так получилось. И – не увидел! Чудовищ на маме не было! Мама куталась в плед, и на ней был красивый свитер. С горлом! С длинными рукавами!
Это благословенное чудное время, Цапик потом узнал, называлось «зима». Зимой мама мёрзла и прятала татуировки под кучей пушистых, вязаных и меховых одежд. И была немножко как Облако – Цапик помнил.
Цапик был очень счастлив зимой. Но потом наступила весна, за ней лето, и снова он жил в темноте, избегая жутких чудовищ.

Темнота не спасала. Цапик помнил их наизусть, самых жутких знал по именам. Злоязыкая Кобра, Неспящий Ястреб, Огнявый Дракон, Шершавый Паук, Атакующая Гюрза, Бешеный Скорпион. Цапик очень хотел перестать их бояться, стать смелым, отважным. Как мама. Как папа не надо, папа тоже, скорее всего, боялся. Поэтому и убегал.
Потом мама перестала кормить собой Цапика и отложила в сторону. Цапик только обрадовался, что всё, что кошмаров больше не будет, но к маме пришли подруги и всё испортили.

– Почему он лежит в кроватке? Он же один! Ты что, его бросила?! – возмутились они и полезли руками к Цапику. Цапик от них уворачивался и делал вид, что спит. Он боялся открыть глаза – боялся новых чудовищ на этих подругах, ведь было лето. А мама сказала:
– Не бросила. Он стал большой и теперь ест другую пищу. Кашу, фрукты и овощи.
– Так нельзя! – закричали подруги. – Сейчас самое важное время! Нельзя его отпускать! Ты нарушишь контакт и сломаешь детскую психику!
– Как же быть? – растерялась мама.
– Не отпускай его!
– Долго? – мама едва не плакала. – Я и так! Я сто лет нигде не была!
– Три года, – сказали подруги. – А то он неправильно сформируется. А потом тебе всё припомнит. Потом, когда полностью вырастет. Ограбит или зарежет. Или продаст.
– Три года это немного, – сказала мама. – Не надо мне всего этого. Чтоб зарезал. Я потерплю.
Она взяла Цапика на руки и прижала к себе. Он чуть не задохнулся.
Подруги зааплодировали.
– Стоп! – прервала их мама. – А как же его отец? Он совсем не участвует. Значит ли это, что Цапик зарежет его впоследствии? Или на мужа это не распространяется?
– Ещё как зарежет, – сказали подруги. – Раз не участвует. На кусочки!
– Спасибо, – сказала мама. – Вы очень помогли.

Она выпроводила подруг и помчалась разыскивать папу Цапика. Цапик был с ней, в навесной кенгуриной сумке. Летом он эту сумку терпеть не мог. Потому что мама ходила в короткой маечке без бретелек, и прямо на Цапика с маминого плеча целилась ядовитым зубом дикая Кобра, расплющив свой капюшон. А когда он, не выдержав, отворачивался, с другого плеча к нему хищно тянулся колючий кривой цветок, называемый «роза». Цветок был пропитан кровью и тёмно-красный от крови, кровь с него капала всюду живыми разящими каплями, и в крови было лезвие согнутого ножа, и блестело – блестело так, что Цапику разрезало глаза этим блеском, и он зажмуривался – не видеть больше, не знать.

Папу они искали везде, много дней. Цапик за это время привык смотреть. Сначала – из любопытства, одним глазком. А потом он вдруг понял, что если смотреть на другое, не на чудовищ, то этих чудовищ нет, они исчезают – если смотреть вокруг. И Цапик смотрел. На витрины и окна, на клумбы, на птиц и деревья, на трамваи, автобусы и машины. Цапик смотрел на всё, и там не было чудищ, всё было приветливым, добрым, а в синем небе плыло то самое Облако – он запомнил! – то самое, где так уютно, так мягко и хорошо.

Потом они нашли папу, и мама сказала, что Цапик его зарежет. Папа шатался и хохотал. Мама громко ругалась. Цапик хотел сказать им, что никого не зарежет и даже не собирается, но не знал, как они это делают, как вообще говорят. Он попробовал. Мама сказала:
– Вот видишь.
И папа поверил. С тех пор он не уходил, а дома не знал чем заняться и принялся за Цапика. Он подвешивал Цапика за руку на себя и смотрел, как долго он провисит. Потом – за другую руку. После – поочерёдно за ноги. И показывал это друзьям, и хвалился:
– Видали? Реальный Цапик!

Цапик мог сколько угодно висеть на одной руке. Лишь бы папа его любил.
И папа его любил. И мама любила. Вот только её чудовища…

– Он орёт по ночам, – злилась мама.
– Все дети орут. Ничего, – успокаивал её папа.
И они уходили играть.

Цапик слышал, как они бегали по квартире, смеялись, катались от хохота. И ему становилось тоже от этого весело.

В конце концов он научился смотреть, несмотря на кошмары. Это было не так уж легко, но Цапик тренировался. Одним глазом он смотрел в сторону, а другим – прямо маме в лицо. На лице чудищ не было. И к тому же маме это понравилось. Что он смотрит. И мама ему улыбалась. И Цапик ей. А папа вообще хохотал, когда это видел. Папа очень весёлый был, очень. Если бы не муравьи.





Глава 5. Папа Цапика и муравьи

Когда всё наконец наладилось, папа Цапика встал на тропу войны. Потому что соседи сверху что-то сверлили и чем-то всё время стучали, скрипели и грохали. Папа шёл выяснять, возвращался с пустыми руками и очень злой.
А потом пришли муравьи. Весной, когда солнце призывно и ярко сияло из окон.

Муравьи были всюду – в постели и на столе, в тарелках, в ботинках, даже в розетках и в телевизоре. Телевизор папа разбил, когда по экрану забегали муравьи, немного не рассчитал. Ему нужны были все, до единого. Папа складывал муравьёв на тарелку и нёс к соседям наверх. Чтоб швырнуть им в лицо. Выходило в день около четырёх глубоких супных тарелок. Папа очень старался. Соседям было плевать, муравьи не кончались, напротив – являлись и множились новые.

Цапик не знал, что делать. С одной стороны, ему очень нравились муравьи, их гибель его печалила. С другой стороны, ему очень хотелось, чтоб муравьи перестали к ним приходить и папа снова смеялся и с ним играл. Однажды папа застал его за преступлением – он скрывал муравьёв, Цапик. По-настоящему. Он стоял и собой заслонял целый выводок, может даже целое стадо. У папы перекосилось лицо, он схватил Цапика и поволок его к маме. А после кричал, чтоб она следила за ним чтобы он под ногами не путался.

Муравьи продолжались до осени, и вдруг в один день их не стало.
Папа ходил раздражённый, не верил глазам своим и искал. Он думал, они затаились, ушли в подполье. Копят силы, чтоб нанести последний удар.
Муравьёв нигде не было. Ни одного.

Папа не ел и не спал.
На четвёртый день папа сдался, искать прекратил и поднялся к соседям.
Вернулся папа с бумажкой. Бросил её на стол и понурил голову. На бумажке было написано, что это справка. И что приходила санэпидстанция с химикалиями. Муравьёв в общем больше нет, пояснила Цапику мама и рассмеялась. Цапик тоже заулыбался и приготовился с папой и мамой играть. Но папа решил наверно играть один. Он затопал ногами и стал кидать чашки в стену. Потом – тарелки. И в стену, и в потолок. Когда Цапик засмеялся, мама его унесла. А папе сказала, чтобы убрал осколки.
Цапик понял, что это из-за муравьёв.

Они с мамой пошли в магазин и купили пластмассовую посуду. И тарелки, и чашки. Мама сказала папе – бей теперь сколько хочешь, но папа не стал их бить, а завыл как животное. В паузах он колотил головой о стену, и мама поэтому с Цапиком снова ушли. Погулять на детской площадке. Цапик уже умел ногами ходить, даже бегал. Только смотрел, как и прежде, в разные стороны – одним глазом на маму, другим на всё остальное. Никто так не умел. Дети, что на площадке, тоже хотели так научиться, да где там. Ни у кого не вышло. К тому же за это их ещё и наказывали.

Когда папа смирился, всё снова обратно наладилось. И зима как раз наступила. Цапик был счастлив. Тем паче что мама и папа взяли его в игру. О, что это была за игра! О, как они смеялись, от хохота даже живот болел! Сначала сажали Цапика в синий тазик с выпуклым дном и крутили как космонавта. В чью сторону остановится, тот начинает. А дальше – почти футбол. Надо было друг другу забить как можно больше голов. Забить Цапиком, в тазике, соответственно. Коридор в их квартире был длинный, очень широкий, но главное – длинный. Такой длинный, что из прихожей конца было не разглядеть. Мама вставала с одной стороны, папа с другой, и игра начиналась. Цапик, бывало, переворачивался. Но не плакал, а хохотал. Папа его научил удачно группироваться – складывать ручки и ножки, сворачиваться в клубок, и тогда не больно, совсем ничего не ломается. О, как они играли, как было здорово!
Пока не возник муравей.

Муравей был один-одинёшенек. Он бродил по столу, тыкаясь как слепой во все стороны. Цапику муравья стало жаль. Своих потерял, вот и ищет. Он хотел покормить муравья, но вмешался папа. Ага, сказал он, так и знал, что они не кончились.
И больше они не играли. Папа охотился. Папа ждал муравьёв в туалете, в прихожей, в ванной. Папа устраивал им засады, строил ловушки, даже разбрасывал яд, но мама не разрешила, сказала – нет уж, лови вручную. И папа ловил. Правда, редко. Два-три муравья в неделю. Когда выходило пять-шесть, папа праздновал – сам, один. Ни мамы, ни Цапика словно не существовало. Папа купил липкой ленты, нарезал квадратики и укладывал пойманных муравьёв как в гробики. Когда их накопилось достаточно, папа устроил два кладбища – на кухне и в ванной. На кухне было Поганьковское, в ванной, наоборот, – Старобеличье. Его вскоре папа переназвал в Новогадское, после – в Старогадюжье.

Соседи теперь были ни при чём – они съехали, их квартира стояла пустая и продавалась. А мама не падала духом. Она готовилась к празднику – к трёхлетию Цапика. В честь этого мама решила сделать ему сюрприз. Хорошо, что хоть посоветовалась. Точнее, поставила перед фактом. Позвала его в кабинет, усадила к себе на колени, сказала:
– Смотри. Правда, будет красиво?
И компьютер открыла.
Цапик как закричит. И упал. Нарочно упал. Лежит на полу и руками глаза закрыл. Из компьютера лезли чудища! Ещё более страшные, чем на маме! А мама и говорит:
– Ну что ты. Это же мифология. Это Сцилла, а это Харибда. Вот здесь у меня они будут… Ладно, увидишь потом.

Цапик с тех пор компьютера тоже боялся. В нём чудища. А мама на День Рождения Цапика сделала татуировки. Из мифологии. Мифологию Цапик тоже теперь не любил. Раз она такая. Зато мама его отпустила. Почти отпустила, он сам виноват, испугался новую Сциллу и новую тоже Харибду у мамы на поясе. Они с двух сторон там, и так, и сяк. Конечно, он закричал, ведь она неожиданно показала – сбросила кофту, осталась в топике. Мама даже расстроилась. И сказала подругам:
– Он ещё не готов. Три года прошло, а он…
– Тогда будь с ним, не отпускай, – сказали подруги. А Цапик всё понял и пожалел, что кричал, надо было сдержаться, перетерпеть.

Мама так и таскала его с собой день и ночь, но Цапик тренировался – нарочно смотрел на чудищ, скрипел зубами, терпел. Даже плакать во сне перестал. И мама заметила. И в конце концов отпустила его от себя, даже комнату приготовила детскую, без чудовищ, с отдельной кроватью. Цапик стал счастлив. Можно было теперь не бояться, внезапно проснувшись, наткнуться на кровь, на нож или когти поганых чудищ. Правда, папа теперь пугал. У них так много комнат в квартире было, что папа сбивался, запутывался. Когда ночью в дозор ходил. С огромным фонариком в волосах. Беззвучно, в носках ходил. И на цыпочках. Чтобы не спугнуть муравья. Возможного. Предполагаемого. Гипотетического. Цапик много таких разных слов знал, только не говорил. Не умел ещё. Зато часто внутри их думал.
И не кричал.
Когда среди ночи внезапно его ослеплял яркий белый свет, а по стенам размазывалась, ломаясь, взъерошенная косматая тень, Цапик не кричал. Он, как мог, притворялся спящим.




Глава 6. Цапик находит бабушку

Коридор в квартире был длинным. Не просто длинным, а длинным настолько, что если встать у входной двери и оттуда смотреть, никогда не увидишь, что там, в самом конце. Цапик пробовал. Он часто стоял и смотрел, долго всматривался, но кроме сгустившейся темноты ничего там, казалось, не было. Но Цапик-то знал – там было!
Когда он ещё ходить не умел, когда ползал по коридору. Мама плескалась в ванной, оставила его в комнате, он уполз. Ему нравилось уползать от неё, ему нравилось – там, где нет чудищ, где весело и не страшно. Пусть даже в темноте. Коридор не кончался, ползти можно было весь день. И вдруг дверь. За ней – голос. Мягкий, нежный, как – помнил он! – Облако. Говорит, говорит, говорит этот голос. Долго, долго и бесконечно. Как коридор. Цапик слушает, Цапик сидит под дверью. Так славно здесь, хорошо. И вдруг мама. Из ванной, мокрая. Мама подхватывает, уносит его, бежит. Говорит – убью, говорит – ещё раз увижу. А сама – сама в этих чудищах! Цапик плачет, Цапик орёт. Ему страшно. Он хочет обратно, туда!
Мама пугала его коридором, она говорила – опасный, тёмный, нельзя. А он не боялся. Никогда не боялся.

С тех пор прошло столько дней. Цапик вырос, он спит в своей комнате.

Коридор.

Обычно здесь то и дело мелькает папа. Папа выслеживает, охотится. Но сегодня папа с утра куда-то ушёл. Мама, как всегда, на работе. Цапик должен быть во дворе, на детской площадке, но там сейчас карантин, всем сказали идти домой. Вот он и стоит в коридоре, Цапик. Прислушивается и всматривается. Идёт…

Цапик дошёл до конца. Дверь тайной комнаты он запомнил ещё тогда, ему она даже снилась. Та дверь была не такая как все, особая. Она не болталась туда-сюда и не открывалась, когда на неё навалишься. Он пытался. Тогда он был слишком маленьким, еле полз.

Цапик прислушался. Точно! Не показалось! За дверью – тот самый голос! Воздушный, лёгкий. Как Облако!
Цапик тронул ручку, нажал. Она едва поддалась. Дверь открылась. Он сделал шаг…

– Ты кто?!
Цапик остолбенел.
– Кто такой, говори! Как проник? Вор?!.. Молчишь?! Я звоню в полицию!
Цапик заплакал.
Цапик заплакал так, что сам удивился. Плакал и удивлялся. В нём словно скопилось море. А может, и впрямь скопилось, он так долго сдерживался, отвык.
– Ты чего? Эй… Эй, как тебя…

Он таких только на картинках видел. Или, может, в кино, но кино он не понимал и не знал, зачем оно.
Прекрасная дама в кружеве, в чём-то дивном, воздушном! Цветы в волосах как живые, а волосы волнами золотыми тяжёлыми вьются, спускаются по плечам… Как принцесса!
Даже сквозь слёзы Цапик смотрел, глаз оторвать не мог.
А она подошла. И гладила по голове. И смотрела. Тоже – смотрела.

– Та-аак, – вдруг сказала она совсем другим голосом, и медленно повторила. – Та-аааак…
Словно всё поняла. Или не всё, но что-то. Самое важное.
– Идём, – сказала. И повела его за руку.
Цапик её привёл в свою комнату. Она снова сказала – таааак… – и опять по-другому. Цапик уже не знал, что и думать, но тут пришла мама. И началось.

– Я – похожа на бабушку? Я?! В мои тридцать два!
– Сорок восемь.
– И ты скрывала…
– Не я! Ты сама! Сама отделилась!
– Он что, слабоумный?! Мой внук! Слабоумный! Молчит! Глаза в разные стороны!! Почему?
– Мама…
– Что вы с ним сделали? Деточка! Бедный, бедный мой косоглазый кроха… А ты… Ты… Ты… Я возвращаюсь!
– Мама, нет!!
– Ничего. Будешь знать, как устраивать из меня бабушку!




Глава 7. Цапик знакомится с дедушкой

С тех пор, как Цапик нашёл в тайной комнате свою бабушку, жизнь его изменилась. Папа и мама попали в ежовые рукавицы, а сам он с избытком хлебнул нахлынувшей на него любви, заботы и ласки. Цапик прямо купался во всей этой благости, неожиданной и приятной. Бабушка привнесла в его жизнь красоту и свет. Первое время Цапик ходил за ней по пятам, ни на миг не теряя из виду. Он боялся – а вдруг она снова исчезнет, спрячется и закроется в тайной комнате. И всё ему в бабушке нравилось. Особенно нравилось, как кричит бабушка, когда сердится. У неё такой голос становится. Как поток сливочного масла в рекламе. Густой такой, круглый, гладкий. И толстый. Ну, как у оперы. Цапик слышал по радио.

Из-за бабушки папа устроился на работу. А Цапик наоборот перестал торчать целыми днями на Детской Площадке. К ним даже пришла Площадная. В тревоге и с воспитательной целью. Но бабушка Площадную умаслила чаем и бубликом, и Цапику разрешили.
А потом он однажды утром проснулся, а бабушки нет. Нигде. Цапик сразу понял: она – в тайной комнате! Её выследили злые силы, схватили и заперли в заточение!

Цапик не растерялся. Он взял утюг и пошёл выручать бабушку. Дверь в тайную комнату на сей раз была приоткрыта, и он ещё в коридоре мог слышать её сердитый округлый оперный голос.

– Ты украл моё время! – кричала бабушка. – Посмотри, во что я превратилась с тобой! Я старуха! Время ушло! Мне казалось, неделя-другая, а пролетели годы! Годы, Пётр! И теперь ты мне всё возместишь! Всё!

Цапик давно вошёл и уже стоял в комнате. Стоял и недоумевал. Как может всё возместить восковой неподвижный старик на узкой белой кровати с подведёнными к нему трубочками и шлангами? Он же спит! Он наверняка не слышит.

Бабушка повернулась к Цапику и сказала совсем другим голосом:
– Познакомься. Это твой дедушка. Мы обязаны ему всем, что имеем. Позже ты это поймёшь. А сейчас помоги мне, кроха. Я переезжаю!

Бабушка выбрала комнату ближе к Цапику, в их, а не в дедушкиной половине. Весь день они благоустраивали её, а потом занимались Цапиком. Бабушка очень хотела, чтобы он заговорил. И он заговорил. Оказалось, это несложно. Тем паче, внутри у него давно копились слова. Но мама не захотела. Цапик помнил, однажды пришли подруги и спрашивали у мамы, он что, до сих пор молчит. И показывали ей девочку, совсем крохотную, чью-то дочь. Девочка быстро, взахлёб, говорила. Она говорила не умолкая, сама с собой, и подруги ей улыбались, гладили по голове и кормили конфетами. Цапик тоже хотел так. Но мама, когда они наконец ушли, схватилась за голову, застонала, а после сказала Цапику:
– Ни за что!
И папе сказала тоже. Что нафиг надо, сказала, пусть лучше так и молчит. И погладила Цапика по голове. И дала конфету.
А теперь он заговорил. Маме это, наверное, не понравится. Но бабушка ведь главней.

Дальше она принялась за его глаза.
– Это надо исправить, – сказала бабушка. – Вид как у полоумного. Смотреть полагается в одну сторону, а не в разные.
Цапик не поддавался. На всякий случай. Чудища ведь не ушли, никуда не делись. И мама…

– Кто тебя научил? – бабушка наконец заподозрила что-то неладное. – Что они с тобой сделали? Говори! Кто из них? Отец? Мать? Скажи, и от них следа не останется. В порошок сотру!
 
Цапику стало страшно. Он не хотел, чтобы бабушка стёрла родителей, но что делать не знал, ведь теперь он умел говорить и должен был…
К счастью, в этот момент пришли старички, и бабушка отвлеклась.

Старички пришли навестить своего братана и друга – дедушку Цапика. В молодости они вместе вертели и проворачивали дела. А теперь никакие совсем, но явились на зов. Им позвонила бабушка. Чтобы знали.
Старички были разные, оба лысые. Один плотный, упругий, другой – худой, ветхий даже. Их звали старичок-дробовичок и старичок-гробовичок. От старичков веяло порохом, свежей землёй, коньяком и жизненным опытом. Но они безмолвно и строго прошли в комнату дедушки и плотно прикрыли дверь.
Старички приходили с тех пор регулярно. Проверить, не вышел ли дедушка вдруг из комы. Но дедушка не выходил. Хотя они с ним разговаривали и даже порой выпивали. Обращались с ним как с живым, потому что верили. Верили и надеялись.

Няня тоже надеялась. Её наняли вместо бабушки. Она жила в дедушкиной половине, ухаживала за ним и читала вслух. Цапик тоже тогда приходил, садился и слушал. Бабушка к тому времени потеряла к нему интерес и стала навёрстывать время, упущенное из-за дедушки.




Глава 8. Цапик помогает бабушке наверстать время

Время шло своим чередом. Цапик рос. Мама много работала, чтоб хватало на новые татуировки. Папа мало работал и много думал о муравьях. Бабушка занималась фигурой, лицом и модами. Няня дедушки не показывалась на глаза и надеялась.
Что касается дедушки, он по-прежнему спал. А Цапик по-прежнему слушал, как няня читает дедушке. Но больше всего ему нравился телевизор. Няня включала его дважды в день, и это был праздник. Именно телевизор помог справиться Цапику с бытовыми и жизненными вопросами, которые  с давних пор томили его, не давая покоя и отдыха. Из телевизора он узнал, что мама его высекает наскальную живопись, а не просто. Высекает художественное искусство. От этого, правда, не легче, и чудища злые, страшные, но зато маму тоже потом покажут по телевизору. Потому что она на себе высекает, она – как скала, даже хуже. Про папу тоже показывали. Оказывается, он не просто упырь малахольный, маньяк и козлина, как бабушка говорит, а – охотник. С древних времён. У него – инстинкт. Первобытный, как и у мамы.

Цапик очень обрадовался и пошёл поделиться с бабушкой. Но бабушка, увидав его, так расстроилась, что выставила за дверь. Значит, снова подрос, понял Цапик и тоже расстроился. Бабушку он любил больше всех. А теперь он растёт, и ей плохо. По нему она видит, как утекает время, и чувствует себя старой, седой, морщатистой. Однажды она показала Цапику лоб и щёки – вот видишь, вот они, вот. Морщины. Он ничего не видел. Морщины были невидимые, наверное. Или может воображаемые. Только бабушка видит. Так и сказал.

Бабушка долго смеялась переливчатым колокольным смехом. А после вдруг рассердилась и стала кричать красивым оперным голосом, что он ей не только напоминает об ускользающем времени, но и портит лицо. От смеха морщины множатся и углубляются, уходи, кричала она. Если я дорога тебе, мальчик, если ты меня хоть немного, хоть самую капельку любишь, не смей больше, сгинь, не являйся мне на глаза.

И Цапик ушёл. Он так любил бабушку, что заплакал. А после стал думать, как и чем ей помочь, чтоб спасти от морщин и старости. По телевизору Цапик видел волшебный крем, но его показывали так быстро и так невнятно, что Цапик не успевал запомнить даже название. Надо было как следует рассмотреть, и Цапик пошёл на риск – включил телевизор сам. Но крем не показывали, зато папа подкрался и показал ему куськину мать. Очень долго показывал, очень. Потом мама с работы пришла, и они друг на друга орали. Папа орал, что нельзя телевизор ребёнку, он портит психику. Ничего, орала мама в ответ, зато у него глаза смотрят ровно когда в телевизор, а без него врастопырку, орала, и как он в школу пойдёт, опозорит нас.

Телевизор Цапику разрешили. Но он не успел – папе снова привиделся на экране крохотный муравей. Пока он его ловил, телевизор испортился. И папа его раскрутил на мелкие винтики – муравей мог проникнуть внутрь и там затаиться. И Цапика тоже привлёк. Сказал, что у них должно быть мужское общее дело. Но Цапик не очень любил охотиться на муравьёв, и папа разочаровался в нём. Зато сразу оставил в покое. И мама разочаровалась. Хотела его приобщить к своим чудищам, показывала в компьютере. А потом посмотрела, а у него глаза закрыты, у Цапика. И обиделась.
Больше с ним никто не играл. Цапик сам научился, без них. Садился в цветочный тазик, отталкивался руками и ехал по коридору. А чтобы как можно дальше и чтобы на скорости, тазик – донышко – смазывал маслом. Оливковым. Бабушка говорила, хорошее. Но не очень скользило, и Цапик однажды намазал весь коридор. Всю длину. И папа ночью упал, сломал руку и ногу. Лучше бы шею, конечно, сказала бабушка. И даже в честь этого Цапику разрешила ей помогать.

Теперь они целыми днями боролись с морщинами. Делали против них продуктовые маски. Цапику маски нравились, их можно было съедать потом. Или дедушке скармливать, если совсем противные.
Правда, мама ругалась. Что они холодильник опустошают. Что с утра было три огурца, а теперь шаром покати, а она с работы голодная, а они.

Бабушка не отвечала и не участвовала. Ей нельзя было волноваться, она берегла себя. Цапик тоже берёг её и перестал улыбаться даже, чтоб не смешить. Рот у него стал дугой опущенной вниз. Бабушке очень нравилось, она даже сказала – как радуга. Так и сказала:
– Ротик какой приятный теперь. Словно радуга.
А главное, она тоже выразила протест. Против маминых татуировок. Сказала, от них потом кожу не восстановишь, обвиснет всё. Цапик очень на это рассчитывал. И скорее бы. Мама станет не страшной, чудища обветшают, скукожатся, станут неразличимыми пятнами. Бабушка в этом смыслит.

А так семья у них была дружная, полноценная, каждый сам по себе.
И тут Цапик вырос.




Глава 9. Цапика наряжают в школу

Когда пришло время отправить Цапика в школу, все засуетились. Каждый хотел поучаствовать и приложить свою руку.

Бабушка принесла из далёкого магазина красивый белый костюм, прямо с галстуком. Но мама сказала – обляпается, и заменила на красный. Нарочно съездила в магазин, все дела свои отменила. Сказала, когда ему нос разобьют, хоть не видно будет.
Цапик надел костюм и встал перед зеркалом. Было очень красиво, очень. Так бы и любовался. Рубашка белая, галстук чёрный в серебряных блёстках, костюм тёмно-красный.

Тут папа пришёл. Муравьёв своих побросал даже ради этого. И сказал, что сейчас кровяными костюмами не отделаешься. Потому что вчерашний день, кого это удивит, сказал. Эксклюзив нужен.

– А это что, не эксклюзив? – возмутилась бабушка. И указала на ценник.
Ценник висел на тонюсенькой белой цепочке у Цапика за спиной, поэтому он не видел.
– К чему эта вычурная бравада, – поморщился папа. – Можно подумать, мы нос хотим утереть. Смотрите мол, и завидуйте.
– Пусть завидуют! – подтвердила мама и гордо вскинула голову. – И пусть знают!
– Что знают? Что у нас денег нет? – засмеялся папа.

Мама и бабушка переглянулись, и Цапик понял, что папе не поздоровится.
Папа тоже понял. Улыбку с лица убрал и стал объяснять. Что это совсем не так делается, чтоб завидовали.
– А как? – закричали мама и бабушка в один голос. – Как ещё?!
– А вот так! – сказал папа и дёрнул Цапика за рукав. Рукав оторвался, свесился и повис.

Мама и бабушка молча остолбенели, а папа продолжил. Взял ножницы, сделал повсюду надрезы и принялся рвать костюм. В клочья, в рваные ленточки.
А потом, когда мама и бабушка Цапика поняли, в чём зерно, они тоже со всех сторон стали рвать.

Так Цапик превратился в лохматый неряшливый ком. А все радовались и приплясывали.
– Пусть знают теперь! – ликовала мама. – Пусть видят, что денег у нас так много, что нам плевать! – и хотела отрезать ценник, но бабушка настояла оставить. Для пущей важности.
– Тебе нравится? – спросил папа у Цапика.
Цапик хотел сказать, но вдруг горько заплакал. Так жаль ему было красивого дорогого костюма.
– Да ладно, – обиделся папа. – Так было надо. Вырастешь – сам поймёшь.
– Он не поэтому, – заступилась бабушка. – Полагаю, наш мальчик переживает. Вдруг завтра возникнут дети более лучшие. Мало блеска!

Все посмотрели на Цапика.

– И правда, как-то не празднично, – пригорюнилась мама.
– Я знаю, что делать! – воскликнул папа и убежал. Вернулся с огромной коробкой. – Он будет самый блестящий и самый праздничный! Займёт первое место!

В коробке лежал новый год. Игрушки, дождик, огни, гирлянды, снежинки.
Цапик так растерялся, что слёзы кончились. Тем временем мама и бабушка принялись украшать его. А папа ушёл в дозор – когда он бегал в кладовку за новым годом, ему вдруг почудилось подозрительное шевеление за углом, за ширмой с китайскими иероглифами. Папа сразу смекнул, что к чему: муравьи вернулись и прячутся, но не на того напали, он их возьмёт!

Словом, папы считай не стало. А мама с бабушкой не заметили. И так ловко украсили Цапика, что он в самом деле занял высшее место среди первоклассников. Сразу в школу так и пошёл, в гирляндах и дождике, весь в стеклянных игрушках – ему мама с бабушкой на иголки их прицепили, сказали, если пристанет кто, отцепляй и коли, чтоб боялись.


Цапик шёл и размахивал вьющимся, как живым, серпантином. За ним оставалась дорожка из разноцветного конфетти.  Все, кто его видел, восторженно улыбались и звали его дружить. Цапик даже забыл, что всю ночь стоял на ногах, пока его украшали, всю ночь не спал. Зато был теперь самым праздничным и красивым.

– Ты лучший, Цапик! – сказал директор, вручая ему медаль за первое место. – Ты самый блестящий, Цапик! Самый умный, самый роскошный!

Все закричали «Ура! Ура Цапику!» и захлопали. Но тут появился Сиф.

Когда появился Сиф, его ещё не сократили до Сифа и звали просто Сизиф. Он был в панцире черепахи, выполненном из платины, бронзы и чёрного золота. Поверхность гигантского панциря украшали россыпи бриллиантов, рубинов и изумрудов. Он так сиял, что слепило глаза. Понятно, родители Сифа вложили в этот костюм всю душу и целое состояние. Первое место отныне ему было гарантировано надолго. Цапик сам ему отдал медаль. Сиф даже не улыбнулся. Сил не было – еле дополз. И сразу уснул, как только их привели в школьный класс. Цапик видел, как даже во сне по красному лицу Сифа ползут бесконечные капли пота – медленные, тяжёлые.
– Привыкнет, – сказал Учитель. – Со временем наберётся сил.
Цапик ждал, но Сиф не набирался. Их посадили рядом, за одну парту, как самых выдающихся. Их знала теперь вся школа, прочие дети на фоне их оставались неразличимыми. Без имён, без собственного лица. Цапик видел это и втайне собой гордился. Гордиться в полную силу не удавалось. Потому что на первой парте в среднем ряду сидел такой толстый, такой довольный кудрявый мальчик, что аж лоснился. Ему даже не надо было блестеть и блистать, он и так бросался в глаза – так бросался, что Цапик себя почувствовал самозванцем. Вот кому надо было отдать медаль, вот кто вправду достоин!

Цапик ещё не знал, что это Оладий.
Не знал, каков этот Оладий на самом деле.





Глава 10. Транспортировка Цапика

Оставалось решить вопрос с транспортировкой. В суете это как-то забылось, а после вспомнилось – когда Цапик уже сходил в школу целых двадцать два раза. На двадцать третий раз его вызвали и сказали, что так нельзя. И пусть передаст родителям.

– В связи с обострившейся ситуацией, – прошептал директор, вращая глазами для пущего нагнетания. – Может всякое. Почва опасна. Почва, она на земле. Из неё может выскочить что угодно! – и обвёл рукою пространство. – Недопёски, бабайки, фантомы, дракулы, крюгеры… – он так понизил голос, что Цапик едва расслышал. – Светящийся Ёж, наконец…

Светящийся Ёж!

Тут Цапик поверил в Ежа. Раз директор сказал, значит, Ёж существует, не выдумка. Прежде Цапик не верил, морщился. Ёрза в ярость впадал, обзывался и убегал от него. Ёрза очень любил про Ежа говорить. Будто он его видел. Конечно, Цапик не верил. А тут – сам директор!

– Родителям передай. Пусть решают, – нормальным уже, почти человеческим голосом сказал директор. – Иначе пусть сопровождают, взяв за руки с двух сторон. Что впоследствии, разумеется, отразится. В том числе и на успеваемости.

Цапик всё передал.
Он может и раньше бы им сказал, но думал, это не обязательно, по желанию. Чтобы было не скучно.
В школу дети по-разному приходили. Кто в коробке, кто в виде куста или дерева – нацепляешь ветки вокруг себя, и идёшь, продвигаешься незаметно. Кто-то в виде цветочных букетов, а кто-то – в лотке с мороженым.

Лучше всех приходил Оладий. Прилетал, а не приходил. У него была катапульта. Оладий взмывал в небеса и тотчас исчезал из виду. Говорили, что катапульта забрасывает его в окно, прямо в комнату. Но никто никогда не видел той комнаты, даже дома, где жил Оладий, никто не видел. Слишком уж далеко.

Цапик тоже хотел катапульту. Пусть не такую мощную, как у Оладия, пусть поменьше и послабее, но чтоб взмывать. Хоть немножечко, хоть не до самого дома. Она ему даже снилась. Он ждал, что родители спросят, а он им скажет, но они всё не спрашивали и не спрашивали. А теперь сам директор сказал.

– Ещё чего! – возмутилась мама. – Обойдутся!  Чего только не придумают, лишь бы!
– Тогда нам придётся водить его в школу за руки, – напомнил папа. – Из школы тоже.
– Подниматься в такую рань?! – ужаснулась мама. – Нет! Что-нибудь придумаем!
Катапульту они даже не рассматривали.
И даже пружинистые чехлы как у Смузия не рассматривали. Потому что мама нашла в коридоре, за поворотом в дедову половину, шершавый шар. И его прикатила поближе, чтоб показать. Бабушка расчихалась и стала ругаться, что в доме пыль, что из пыли уже целый шар накопился и втягивает в себя всё подряд, скоро даже людей затянет. А папа сказал, что это не пыльный шар, а перекати-поле. Его можно нарастить и усугубить. И пусть мальчик в нём катится в школу.

Все обрадовались и стали усугублять. И чего только не напихали, чем только не украсили поле. Перекати-поле, то есть. Цапик, конечно, расстроился. Но привык. Внутри шара было тепло и даже уютно. В нём можно было выбрасываться из окна, чтобы не катиться по лестнице. А со временем шар становился больше и больше, всё к нему прилипало, всё в нём участвовало. И главное, ни у кого такого транспорта не было.



   
Глава 11. Цапик знакомится с Ёрзой

Дети в классе сидели согласно их ценности. Толстые дети были ценнее, чем лучшие – Сиф и Цапик, – и сидели в центральном ряду за отдельными партами. По краям были длинные общие парты, и сидели за ними невзрачные мелкие дети, худые и неразличимые, где по пять человек, где по шесть, а где – и по восемь. На них всё равно никто внимания не обращал, до них не было никому дела.

Сиф и Цапик, как самые лучшие, не дотягивали до толстых. Поэтому их посадили за длинную парту в первом ряду, но вдвоём. Чтобы этим отметить их необыкновенность. Но Цапик за панцирем Сифа совсем терялся. Его не было видно, и про него забыли.
В среднем, почётном ряду, сидели Оладий, Пыш и Елей. Друг за другом, в порядке их убывания и уменьшения массы.

Оладий был самым крупным и самым из них перспективным. Он так и лучился улыбкой, так и сиял. Сразу видно было – пойдёт! Далеко пойдёт! Дальше всех! А может быть, даже выше! Его только и ждут свершения, взлёты, открытия и, разумеется, слава. Учитель так говорил, восхищаясь Оладием. И не спрашивал, не вызывал к доске – ставил сразу «отлично», и счастлив был, что Оладию поспособствовал, угодил. Вот таков был Оладий. И Цапик очень гордился, что с ним в одном классе учится. Будет что рассказать потом внукам, когда состарится. Бабушка часто так ему говорила, чтоб не зевал, чтобы запоминал всё главное, всё выдающееся.

За Оладием сидел Пыш.
Его можно было не запоминать, но Цапик зачем-то запомнил.
Пыш был рыхлый и тучный, не то что упругий твёрдый сплошной Оладий. Пыш такой был, как – ткнёшь в него пальцем, и палец уйдёт внутрь, провалится. Ничего в нём не было интересного. Вялый, вечно всем недовольный, постный и равнодушный. За что ему только Учитель «отлично» ставил, Цапик не понимал. Никаких перспектив в Пыше не было. То ли дело Оладий!

В конце центрального ряда сидел Елейка. Липкий, сладкий, всё время чем-то измазанный. Говорил как мяукал. И первым придумал, что в классе надо дружить. И стал ко всем липнуть.

Цапик дружить не хотел. Он хотел катапульту, хотел любоваться Оладием и в конце концов стать как Оладий. Потому что Учитель сказал: пока вы не потолстеете, перспектив у вас нет и не будет. И роста не будет. Вообще ничего не будет, скорее всего. Лишь тоскливая тусклая жизнь без единой искры. Такая же скучная и дрянная, как жизнь ваших родителей. Цапик так не считал. Ему казалось, родители живут весело, бодро, ярко. Особенно без него когда в коридоре играют, ловят друг друга, хохочут, падают, носятся.

Чтобы Елей отлип, Цапик сказал, что дружит уже. С Сизифом. Елей еле отлип, всё не верил. И правильно, в общем. Как можно с Сизифом дружить, то есть, с Сифом уже, если он так и валится с ног от тяжести своего панциря. Доползает до парты – и спать. Вечно не высыпается. Чтобы прийти в школу вовремя, ему нужно выйти из дому за шесть часов. Слишком панцирь тяжёлый, слишком выходит медленно. Сиф еле ползёт под конец. И сил никаких не хватает сидеть на уроке и слушать, и отвечать. Отвечать ему, правда, не нужно – Учитель и так ему ставит оценки отличные, это ж – панцирь! Но Цапику всё равно его жаль. Сиф даже в столовую не встаёт, экономит силы. Цапик ему оттуда приносит поднос с компотом и кашей. А чем не друг?
А вот тем.
Спит всё время. Усталый. Нет, настоящий друг не такой.

Настоящим другом у Цапика стал вдруг Ёрза – вёрткий тощий насмешник с последних парт. Вечно он там и сям вертелся, на всё натыкался. С него – как с гуся вода. Когда он во время физкультминутки заехал Цапику по спине. То ли правой ногой, то ли левой рукой – теперь не узнать, Ёрза так бестолково вертелся, что кто его разберёт, где руки там у него, а где ноги. Но больно вышло. Цапик даже заплакал. А Ёрза увидел и рассказал ему анекдот. И потом подошёл, на другой перемене, когда он Сифа кормил.

С Ёрзой было не скучно, Ёрза всегда находил, чем заняться, и вовлекал Цапика в неприятности. А когда он не ёрзал – случалось это не часто, – то рассказывал всякое необычное, даже несколько страшное. Откуда он только знал. Цапик думал сначала, что сказки из книжек это. Потом, когда Ёрзу узнал получше, стал думать, что Ёрза всё время носится там и сям по городу и всё слышит, о чём говорят в подворотнях, в трамваях, в очередях, но тайком и не по телевизору.

Ёрза больше всего любил рассказывать про Сияющего Ежа. Когда в городе отключают свет – а свет отключают часто, в любое время, на неопределённый срок, – так вот, когда свет отключают и город окутывает сплошная чёрная мгла, откуда-то, неизвестно откуда, появляется белый гигантский Ёж, до самого неба. И светит тем, кого выбрал сам. И мечта Ёрзы – встретить Ежа во тьме. Чтобы Ёж его осветил.




Глава 12. Цапик делает выбор

Мы совсем забыли про Цапика. А он ведь ещё стоит – стоит на пронизывающем ветру, в осеннем ветхом пальтишке, в коротких резиновых ботах на голые ноги, без варежек, без шарфа. Бедный Цапик, и ручки оцепенели, торчат как прутики, ножки гнутся и дёргаются как проволочки, снег в лицо. Хрупкий крохотный человечек, застывший в пурге и метели как нарисованный. Он когда-нибудь сдвинется с места, стряхнув с головы сугроб, подхватив ведёрко, стоящее на снегу, – он когда-нибудь побежит? Или он так и будет стоять, пока окончательно не замёрзнет, пока его не обнаружат наутро и не сметут лопатами дворники?

Цапик, Цапик, очнись! Иди, Цапик, скорее беги! Пора!


*      *      *

Цапик стоял и думал – направо или налево. И тут же он одновременно думал о катапульте Оладия, о том, что у Ёрзы нет, например, катапульты, и он не страдает, ему она ни к чему, Ёрза бегает вихрем, несётся со скоростью света, весь город за пять минут.
Другое дело, Оладий. Оладию бегать так суматошно, нелепо так очертя голову, не к лицу. Он – Оладий. Не то что бы там какой-то. И если Сияющий Ёж действительно существует, первым делом он явится не кому-нибудь, а Оладию. В этом Цапик не сомневался. Он знал, что Сияющий Ёж если вдруг и возникнет ошибочно перед ним, то его даже не заметит, Цапика. Пройдёт мимо, уйдёт по своим делам. А так хочется близко его рассмотреть. Нет, совсем я, одёрнул сам себя Цапик. Хотя бы – просто увидеть. Издали. Вдалеке. Вон за теми высотками, например. Чтоб светился, чтоб – во всё небо. А близко мне он зачем. Если он, к тому же, сияющий. А вдруг ослепит. Насовсем вдруг. И будешь такой с белой тросточкой всю дорогу. Да, пусть лучше издали.
А Оладий? Как же Оладий?
Если ему предстанет Слепящий Ёж, и Оладий ослепнет, и будет бродить как крот, на всё натыкаясь, постукивая белой тросточкой…
Катапульта!
Оладию не нужна тогда будет его катапульта! И – он отдаст свою катапульту Цапику! Да! Вот так!

Цапик блаженно заулыбался, примеряя к себе катапульту ослепшего и беспомощного Оладия. Но она не давалась ему, ускользала и пряталась. Катапульта его не хотела. Даже в воображении. И в воображении Цапика на него укоризненно и печально смотрел невидящими глазами прекрасный добрый Оладий. Будто бы говорил ему – как же так, Цапик, как же так.
Без Оладия катапульта теряла смысл. И всю свою привлекательность. Что же делать?

Тут Цапик подумал – вот бы погас свет. Везде. Прямо сейчас. Можно будет пойти домой и никто не заметит. Проскользнуть в свою комнату, лечь в постель, с головой – одеялом. Не видеть маму.

Мама недавно сделала новую татуировку. Свитер теперь не спасал – чёрно-красные длинные щупальца обвивались вокруг её шеи, скручиваясь в спираль, ответвляясь ростками и рваными, ядовитыми с виду, цветками с разинутыми языкастыми пастями. Папе нравилось. Мама за это его в основном и любила, по мнению бабушки. А домой всё равно не получится – нет ключа, вспомнил Цапик.
Стало так холодно.
И – ведро.
Ведро завалило снегом. Ещё самую малость, ещё чуть-чуть, и оно станет горкой в сугробе.
Тяжёлое. Стало ещё тяжелее.

Цапик поднял ведро и стряхнул с него снег.
Налево или направо?
Если бы здесь был Ёрза!
Ещё лучше – Оладий. Но ясно, что никакого Оладия здесь не будет. Тогда пусть хотя бы Ёрза. Хотя бы Сиф…

И тут Цапик похолодел – совсем по-другому, не как от мороза и ветра. Цапик дёрнулся с места и побежал. Не думая про «налево», «направо», про катапульту, страшный ларёк, Ежа и Оладия. А думая только про Сифа. Сиф остался в квартире, в дальней ничейной комнате! Его могут случайно найти!




Глава 13. Цапик приносит Сифа

Вот уже несколько дней Сиф прятался дома у Цапика. Получилось так.
Цапик катился из школы в своём утеплённом на зиму шаре, который все почему-то именовали «перекати-поле». И даже показывали картинки из интернета. Но Цапику это название было не по душе. Шар, и всё. Никакого поля. Так Цапик тренировался быть космонавтом. Он знал, что для этого нужен выносливый и безотказный вестибуляр. Поэтому и катался в шаре туда-сюда по чужим дворам и районам – так долго, как только мог. В школе они проходили книжку про мальчика на отдельной планете, и Цапик немедленно стал мечтать, что тоже куда-нибудь улетит и поселится в космосе. Заведёт себе дерево и цветок. И лису. Даже может быть змея, если не ядовитого. Удава. Главное, улететь.

И вот Цапик катился, катился, и вдруг шар встал. Препятствие, вероятно, подумал Цапик и вышел из шара проверить. Шар уткнулся в Сизифа – в панцирь. Цапик ему обрадовался, поприветствовал. Сиф молчал. Цапик понял, что неуместен, и вытолкнул шар чуть в сторону. А потом оглянулся на Сифа – тот очень странно лежал. Как-то руки и ноги были у Сифа неправильно. И голова. Носом в снег.
Цапик его окликнул, потом подошёл. Оказалось, у Сифа не было больше сил. Панцирь слишком тяжёлый. Сегодня он не дойдёт, он останется здесь до утра, чтоб потом сразу в школу.

Цапик не знал, что делать. Но знал, что вот так это всё оставлять нельзя. И не оставлял, сидел рядом.
Потом появился Ёрза, бежал откуда-то. Ёрза сразу сказал, что делать. Его надо тащить к тебе, сказал он. Почему не к тебе? – спросил Цапик, и Ёрза ответил, что места у них дома нет, все ходят по головам, квартира такая у них плохая, малогабаритная.
Цапик знал, что бывают такие квартиры. Где не повернуться. Папа и мама боялись таких квартир, а бабушка им угрожала, когда была в настроении. Вот посмотрите, говорила она, посмотрите, что с вами будет, когда он из комы выйдет. Никому не покажется мало. На улицу вышвырнет. В коммуналке окажетесь.
Цапик запомнил. И про коммуналку узнал. Не верил, правда. И в малогабаритные тоже не верил – зачем они, если нет места. Ведь это бессмысленно. И поэтому согласился тащить Сифа к себе. Хотя бы пусть выспится.

Сиф и вправду прекрасно выспался. Первый раз за всё школьное время. Его голова прояснилась, и он решил не таскать на себе гадский панцирь. А в школу кататься с Цапиком, внутри шара. Никто не заметит, уверен был Сиф. И правда, никто не заметил. А Сиф всё никак не мог выспаться и набраться сил. Приходил из школы, и спать. Он занял ничейную комнату в дедовой половине. Цапик носил ему завтрак, а ночью – ужин. Или стакан молока. Было весело и таинственно. Как настоящее приключение. Жаль только, Сиф засыпал то и дело, но Цапик верил – когда-нибудь это пройдёт, его силы со временем восстановятся, и он станет вроде как брат. Они будут играть, будут биться на швабрах и на сосулях, кататься в цветочных тазах по длинному коридору. Никто и не заметит. Тем более, по квартире можно кататься в шаре, даже полезно – пыль убирать, мелкий мусор всякий невидимый. Не заметят. Подождать немного, и всё.

А теперь Цапик нёсся в холодном ужасе, чтоб успеть, чтоб вернуться домой до того как…
Вдруг папе почудится муравей, и он пойдёт в дедову половину?
Вдруг маме понадобится ковёр с японскими сакурами, для эскизов, а он как раз в этой комнате!
Вдруг бабушка переедет туда, она любит переезжать!
Вдруг дедушка встанет из комы и…
Нет, если дедушка встанет, все они пойдут по миру, тут понятно. Не будет ни космоса, ни катапульты, ни школы – вообще ничего, если все они пойдут по миру!

Цапик плохо себе представлял, как они пойдут по миру, но ничего хорошего в этом не было, это ясно. Поэтому он бежал, он спешил вернуться – казалось ему, всё нарушится, всё сойдёт с рельсов, смешается, даже дедушка –  хоп, и возьмёт и выйдет из своей комы! – да, ни с того ни с сего, просто так, заодно, до кучи! Беда не приходит одна потому что, он знал от бабушки. Ночь – беда. Ветер – тоже беда! Сугробы повсюду, ни следика, ни тропинки – ещё какая беда, всем бедам! Давно бы уже он добрался до этих контейнеров и давно бы пошёл домой, или был уже дома, сидел бы на кухне с бабушкой, и чтоб мама легла, ведь её не разбудишь из пушки, пусть мама спит, или пусть свет погаснет, когда он вернётся домой, когда…

Цапик споткнулся.
Ведро опрокинулось, покатилось и встало, оставив на белом снегу рваный мусорный грязный след.




Глава 14. Цапик и чёрное дерево

Цапик ползал по снегу и собирал мусор.
Хорошо, что здесь было светло. Яркий свет доносился из круглосуточного ларька. Этот страшный ларёк весело, гостеприимно светился на всю округу. Чтобы страшные тёмные люди в ночи приходили сюда и беспрепятственно отоваривались. Цапик помнил об этом. Он то и дело косился в ту яркую сторону, он следил. Никого пока не было. Если бы он от дома пошёл направо, ему бы пришлось проходить прямо через ларёк. Но Цапик рванул налево, и сейчас не жалел, напротив. Освещённый ларёк казался в кромешной тьме ещё слаще, ещё заманчивей. Словно в нём был какой-то подвох. Ёрза много чего рассказывал про ларёк, сейчас лучше не вспоминать. Чего стоит хотя бы косматая ведьма внутри, выедающая мозги и сосущая детские души. Ну её.
Цапик, чтоб не смотреть на ларёк, стал поглядывать на корявое дерево в двух шагах. Наверно, о корни он и споткнулся. Под снегом не было видно.

Корявое чёрное дерево здесь стояло всегда. И ни разу Цапик не видел листвы на нём. Дерево словно сгорело давным-давно, но при этом осталось незыблемым, чётким, мощным. Главное, что ветвистым. И даже очень. Ветви вились, извиваясь как мамины чудища, ускользая и переплетаясь. В их изгибах таилась угроза, таилась жизнь. Цапик даже боялся ходить здесь, когда был маленьким – однажды ему показалось, что дерево говорящее. Потом он подрос и дерева не боялся – появились более страшные, более настоящие вещи. А дерево – просто дерево, ерунда. Лучше дерево, чем ларёк. Собрать мусор, дойти до контейнера, выбросить. И – домой!

Цапик встал, чтобы видеть все стороны. Чтобы мусор весь, до единого…

– Цапик… – послышался приглушённый шершавый голос.
Цапик вздрогнул и осмотрелся. Никого не было.
– Цапик, приди, спаси меня! – снова прошелестел прежний голос. И будто всхлипнул.
Цапик увидел. И не поверил глазам. В глубине ствола чёрного дерева ещё более чёрным глубинным густым вязким цветом зияло огромное, во всю ширь, дупло. И оттуда на Цапика пристально и в упор смотрели глаза – два оранжевых узких глаза. И негромкий шепчущий голос звал его – Цапик, спаси, спаси.

Вдруг – другой голос, вкрадчивый и манящий.
– Меня спаси, Цапик! Меня! Цапик, не пожалеешь!

И ещё два глаза в дупле. Светящихся, ярко-оранжевых.

Цапик остолбенел и только смотрел, смотрел. А глаза в дупле множились и сияли, и громче, отчаяннее звучали молящие голоса:
– Цапик! Цапик, спаси меня! Цапик, хочешь тарзанку? Тарзанку дам!
– Цапик, возьми мою карусель! Спаси, Цапик, меня! Не мешкай!
– Меня спаси, Цапик! Отдам туристическую палатку! Двухместную! На шесть душ!
– Цапик, мамой клянусь, телевизор-плазму отдам! Цапик, только спаси!

Чего только не сулили ему голоса. Грузовик, астролябию, караоке, электробритву. Страх прошёл, и Цапик прислушался. Лыжи, статую-памятник, гримуар, бинокль, раскраску. И вдруг…

– Цапик, спаси меня! Отдам новую катапульту! Лучше, чем у Оладия! Слышишь, Цапик?
– Не слушай! Цапик, меня спасай! Станешь сам как Оладий!
– Лучше Оладия станешь, Цапик! Толще! Румянее! Перспективнее! Только спаси меня, Цапик! Спаси немедленно!!

Они знают меня, с восторгом подумал Цапик. Они знают про катапульту и про Оладия. Чудеса! Я могу их спасти, и…

Стать, как Оладий.

Стать лучше и толще Оладия!

Катапульта!

Цапик хотел уже подойти и помочь таинственным существам, закованным в дерево, но просящие голоса стали вдруг слишком требовательными, развязными, даже наглыми.

Цапик заколебался. Всякое может быть. Он слышал в нянькиных книжках, когда она деду читала. Вот только бы вспомнить как следует, а то вертится в голове, а отчётливо, полностью не поймать. Смутно только – опасность какая-то и беда грядущая чуется.

– Цапик, поторопись!
– Скорее, Цапик!
– Немедленно!!

Голоса зазвучали зловеще и угрожающе.


Цапик отвлёкся – неподалёку он вдруг заметил огрызок и скомканную фольгу из домашнего мусора. Упустил. Так нельзя. Мусор надо собрать до конца.

Он пошёл, то есть, сделал шаг.
В этот миг с голосами вдруг стало твориться нечто невообразимое, точно ужас на них напал. Голоса завизжали, завыли, залаяли, зашипели. Другие кричали выпью, гиеной, койотом, рычали тигром, мяукали, кукарекали. Так, словно их на куски разрывали, на части мелкие резали.

Цапик было бежать, не оглядываясь, но – мусор!

Он всё-таки подхватил со снега огрызок, фольгу; побросал в ведро. На дерево и смотреть не хотел, но тут…

– Цааааапик!

Всё стихло. Ни шёпота, ни ползвука.

– Цапик, спаси нас всех! Спаси! Каждое твоё желание, – все желания, Цапик, любые…

Он посмотрел.

Дерево больше не двигалось, не играло ветвями, не путало разноголосицей, не сияло бешеной пляской множества острых глаз. Лишь один, самый главный, видимо, голос царил теперь, умолял. И два глаза огромных оранжевых в чёрной мгле излучали свет – томительный и призывный, торжественный и мучительный.

– Цапик!

Голос звучал величественно и строго.

– Цапик, приди! Мы ждём!

Цапика била дрожь, леденили мурашки. Такой был это голос, такой! – как у бабушки, круглый и оперный, но у бабушки просто обычный такой, домашний, а это – это как целый мир с тобой говорит, целый космос, целая бесконечность.

– Цапик! Любое твоё желание! Все желания, каждый день, стоит только задумать!

Цапик и рад бы пойти уже, и спасти, но не мог – его ноги не слушались.

И ведро.
Это грязное мусорное ведро!
Позор, сказала бы мама. Ни в коем случае!

– Я сейчас, – сказал Цапик; вышло неслышно.

– Я только мусор выброшу, подождите! – выкрикнул; слишком резко, нехорошо.

Он пошёл.
Шаг, другой.

Свет оранжевых глаз погас, Цапик увидел. Узкие щёлочки-ниточки, не глаза. И вдруг – плач. Тихий, горький, мучительный – как последний. Точно плачет весь мир – плачет перед концом.

Цапика как пронзило.

Он бросил ведро и метнулся к чёрному дереву:
– Я иду! – закричал. – Я спасу, я сейчас…

«…спасу вас!» – хотел он крикнуть, но не успел: кто-то грубо схватил его, поволок.

Цапик бился и вырывался.

– Я тебе покажу! – бранил его гневный голос. – Будешь знать, как помойку свою разбрасывать! Собирай! А ну, живо! Кому сказала?!

Цапик, едва отпустили, хотел бежать. К чёрному дереву. И рванулся. Плакал, кричал. Бежал куда-то и падал.

– Да ты… Ты… больной? – он услышал последнее, удивлённое. – Ты горишь! – Я горю, понял Цапик, горю, я погиб, я – корявое чёрное дерево!.. – и уже окончательно провалился.





Глава 15. Цапик и белая Вальса

Цапик очнулся ночью.
Он понял, что ночь, потому что вокруг огни. Тёплые, тихие, ласковые. А ещё были полки на стенах, множество узких резных деревянных полок с коробками, банками, упаковками. Но смотреть было больно, и Цапик закрыл глаза. Ему дали попить – что-то горькое, в то же время приятное, и он тотчас уснул. Ему теперь даже снилось.
Снилось Цапику, он идёт к дереву. Дерево стонет, зовёт его, чтобы спас. Он подходит, трогает дерево, но не знает, что делать, а надо ведь что-то делать, а он стоит. И дерево гибнет, дерево начинает падать – у Цапика на глазах. Он кричит, он бросается подхватить, удержать корявое дерево, но сил не хватает, дерево падает, падает, – Цапик плачет, Цапик кричит. И тут кто-то говорит ему: тише, тише, не надо, силы уйдут, – и его забирает к себе большое Белое Облако, и Цапик в него проваливается, и ему так уютно, так мягко в Облаке, так легко, а Облако говорит ему, Облако убаюкивает, несёт, уносит куда-то, – в небо уносит, в лето. И Цапик плывёт, Цапик нежится в бархатном Облаке, то на спину перевернётся, то вниз свесится: смотрит лежит – на землю внизу; а земля удаляется, уплывает, всё меньше, меньше становится, зато небо всё больше, и Облако всё пышнее, пушистее.

Цапик спит.
Дерево ему больше не снится. Вообще ничего не снится. Он – в Облаке.


Цапик спал много дней – казалось ему. Просыпался и засыпал. Было жарко и было холодно, было нечем дышать, точно тонет он в речке или уже утонул, но всегда отовсюду спасало его и нежило Белое Облако, уносило ввысь, и потом Цапик спал, спал, спал, спал. А в краткие миги бодрствования Цапик видел огни вокруг, видел полки с коробками, даже понял вдруг как-то, что он в ларьке, в круглосуточном страшном ларьке, но теперь не страшном. В другой раз он понял, что скоро придёт Рождество, потому что в ларьке появились ящики с мандаринами и коробки с хлопушками и шутихами, а большое Белое Облако резало ножницами за столом огромные кружевные снежинки из золотистой фольги. А ещё Цапик видел, как приходили в ларёк ночные тайные покупатели, и большое Белое Облако протягивало им тайком что-то явно запретное, незаконное. Но Цапику было плевать, он любил своё Белое Облако, пусть даже оно вдруг оказывалось иногда обычной весёлой толстухой в кондитерском белом фартуке, всё равно. Значит, надо так. Ведь не может же Белое Облако продавать мандарины в ларьке, кто ему разрешит, облака должны в небе, а не в ларьке, думал Цапик сквозь сон. А Облако прижимало его к себе, ласкало и говорило – меня зовут Вальса, Цапик, запомни, – белая Вальса. И Цапик запоминал.

А однажды, на миг проснувшись, Цапик даже увидел Оладия!

Оладий, как настоящий, сидел на стуле и плавно раскачивался взад-вперёд. И шёпотом спорил с Вальсой, а та его умоляла о чём-то просительным ласковым голосом. Но Оладий был непреклонен и даже брызгал слюнями – так сильно негодовал!
Цапик хотел помочь белой Вальсе, хотел подсказать ей, что пусть она лучше скорей превратится в Облако. Тогда сразу Оладий поймёт и не будет спорить. Но тут Оладий взглянул на него – взглянул прямо на Цапика! – таким жгучим сердитым взглядом, что Цапик сразу же понял что это сон, потому что не может Оладий смотреть на него с такой ненавистью, ведь Оладий добрый и самый лучший из всех.

Тут Цапик стал кашлять, и Белое Облако тут же его подхватило, окутало в нежный пух, унесло наверх, и Цапик забылся долгим счастливым сном. Ему снилось, что с ним высоко в небесах парит великолепный Оладий, и вместе они играют, барахтаются в облаках, прыгают с одного на другое, лепят снежки из пушистой облачной ваты, смеются и валятся с ног, катаясь от хохота.

Белая Вальса решила, что он поправился, что ему уже можно домой.
Цапик тоже так думал. Скоро ведь Рождество.

Он поднялся с постели сам, и сам сделал шаг, другой.
Земля под ним вдруг зашаталась, стены поплыли куда-то в разные стороны, ноги будто исчезли, а воздух внезапно кончился, перестал.

Цапик упал и понял, что умирает.
Белое Облако подхватило его, понесло, но Цапик больше не чувствовал неба, не шёл на свет.
 
Не слышал он и дрожащего слёзного голоса бедной Вальсы:
– Умоляю, спасите мальчика! Умирает! Прошу вас! Я заплачу…




Глава 16. Цапик идёт домой

День, когда Цапика отпустили домой, был солнечным, как весенним. И Цапик шёл, ликовал.
Наконец-то! Сейчас наконец он увидит бабушку, маму, папу! Как они, наверно, соскучились! Как они тосковали и плакали по нему! Тем радостнее будет праздник!
Цапик не сомневался, что в честь его возвращения будет праздник. Стол накроют, и чтобы – торт! Включат музыку, бабушка будет петь, папа с мамой закружатся в танце… А завтра он пойдёт в школу! Увидит Оладия, Ёрзу, Смузия, всех-всех-всех! А потом – Рождество и ёлка!
Цапик нарочно спросил у Доктора перед тем как уйти. Так боялся, что всё пропустил уже. Но Доктор сказал, что до Рождества есть время, и Цапик обрадовался. Сначала даже бегом побежал, но вспомнил, что сейчас день, родители на работе, ключа от подъезда нет, а бабушка может и не открыть, если делает маску. Может быть, его впустит кто-нибудь из соседей, и он будет ждать на лестнице, у квартиры.

Так Цапик мечтал, и дорога до дома ему показалась короткой и быстрой, хотя добираться пришлось пешком и издалека. А у дома он чуть не расплакался от нахлынувшего вдруг счастья. И пусть нет ключа, пусть, – он подождёт! Всего-то час или два, пустяки.

Цапик стал бродить по двору. То кругами, то взад-вперёд. Ноги быстро устали, всё-таки он был слаб ещё и отвык ходить, отвык даже от свежего воздуха. А соседи не узнавали его, проходили мимо, хотя он исправно здоровался. Ничего удивительного, думал Цапик, на мне ведь чужая одежда, – что Доктор нашёл, то и дал. Пусть чужая, главное, тёплая. Ничего. Уже скоро, осталось чуть-чуть, совсем капельку подождать.

И Цапик придумал думать про Рождество, про подарки под ёлкой. Так он отвлёкся и больше не унывал. А чтоб не замёрзнуть, он прыгал в глубокие лунки, которые сам же и выкопал в ближних сугробах. Из лунки в лунку – попробуй-ка, изловчись! Сам с собой играл Цапик, соревновался. И вдруг – увидел свой шар!

Шар катился прямо к нему.
То есть, к дому. К центральному, то есть, подъезду.

Цапик остановился.
Как может шар – без него! – катиться?!

Нет, в голове не укладывалось. Хотя Цапик и знал, что перекати-поле в природных диких условиях неуправляемо и живёт само по себе, в данном случае всё это не считается. Его собственный шар вдруг решил прогуляться, да? И сам прикатился домой?!

Цапик смотрел и ждал.

Шар приблизился и возле Цапика встал. Оттуда выбрался Сиф и, широко улыбаясь, направился к Цапику.

Цапик остолбенел.

Сиф был одет в его куртку! В его новую тёплую куртку с замочками и кармашками, с меховым капюшоном и круглым воротником!

В голове не укладывалось.

А Сиф тем временем радостно тряс замёрзшую руку Цапика и что-то ему торопливо захлебываясь кричал.

– Как хорошо, что ты жив! – донеслось до Цапика; он прислушался. – А я думал, тебя гуси-лебеди унесли! Или крюгер какой! Или… – он понизил голос, оглядываясь, – Светящийся Ёж!

Цапик вспомнил вдруг, что в ларьке как раз был запрещённый плакат, на котором Сияющий Ёж стоял во всё небо и освещал его. Но сейчас было как-то не до Ежа.

– Почему на тебе моя куртка? – спросил он, прямо глядя на Сифа, двумя глазами.
Тот на мгновение засмущался, потом вскинул голову и сказал:
– Ну и что? Тебя не было, ты не вернулся.
– Я болел, – сказал Цапик.
Сиф сочувственно посмотрел и молча пожал плечами.
– Шар теперь тоже твой? – спросил Цапик.
Сиф только кивнул. Он не знал, как сказать.
– Говори уже, – сказал Цапик и сел на снег. Ноги вдруг перестали слушаться и устали.
– Что говорить? – спросил Сиф.
– Всё. Всё сначала, – Цапик не мог смотреть и отвернулся.
Сиф помолчал, потом подошёл к нему и протянул руку.
– Замёрзнешь, – сказал он. – Вставай. Пойдём в шар. Я всё расскажу.

Цапик ещё посидел немного и встал. Без помощи Сифа. А после забрался в шар.
Сел на прежнее своё место и приготовился слушать.




Глава 17. Цапик узнаёт, что было, пока его не было

Когда Цапик в ту злую ночь пошёл выбрасывать мусор, Сиф крепко спал в дальней комнате и не знал. И конечно, он удивился, что Цапик не разбудил его и забыл принести ему завтрак. Раздумывать было некогда, надо было спешить, чтобы не опоздать, и Сиф отправился в школу. На цыпочках и прислушиваясь, крался он по длинному коридору, ведущему прямо в прихожую. Тут раздался крикливый утренний голос мамы Цапика, и Сиф свернул в узенький боковой коридор, ведущий в запутанные лабиринты ничейных комнат. Он хотел переждать опасность и идти дальше, но в темноте его кто-то схватил за волосы и оглушительно заорал. Сиф тоже орал, пока неизвестный тащил его за волосы на свет. Это был папа Цапика. Он охотился на муравьёв и сидел в засаде, а тут эта вдруг помеха. Конечно, папа был зол. И Сифу за всё досталось. За то, что спугнул муравья. За то, что болтается где не надо. А главное, за ведро.
Где ведро, кричал папа и больно наказывал Сифа на каждом слове. Потерял, да?! Признайся, что потерял!
Сиф от боли стал даже кивать и стал соглашаться, что потерял, но тут к папе добавилась мама, а позже и бабушка. И все вместе они в один голос стали его ругать. И больно наказывали, кто чем.
Сиф понял, что это какое-то драгоценное и дорогое было ведро, раз по нём все так убиваются. И ничего не придумал лучше, как пообещать, что скоро устроится на работу и заработает целую кучу денег. И каждому купит по самому лучшему, самому дорогому ведру.

В этом месте рассказа Цапик отвлёкся. Он вспомнил, что мусорное ведро осталось у чёрного дерева. Или нет? Или белая Вальса его забрала в ларёк вместе с Цапиком?
Цапик никак не мог вспомнить. Сил не было. Тогда он перестал напрягаться и стал слушать дальше.

Когда Сиф пообещал, что всё возместит, мама, папа и бабушка Цапика так обрадовались, что стали его целовать, обнимать и кормить питательным завтраком. После Сифа заставили переодеться во всё самое новое, проследили в прихожей, чтобы он не забыл надеть куртку и тёплые сапоги, проводили до шара и даже махали вслед. Сиф катился в школу и думал, что непременно когда-нибудь купит в дом Цапика мусорное ведро, даже целых три. Работать для этого не обязательно, это он просто так сказал. Достаточно вынуть из панциря один камень, и можно прекрасно прожить не работая хоть всю жизнь. И купить что угодно, много всего купить. Так говорил отец Сифа, и Сиф запомнил.

С тех пор его все принимали за Цапика. Сиф не возражал. В доме Цапика ему нравилось. Вместе с папой Цапика он охотился на муравьёв. Вместе с мамой Цапика выбирал в интернете татуировки. Вместе с бабушкой Цапика посещал торговые центры и помогал ей нести пакеты с одеждой.

Всё было хорошо, но однажды в квартиру Цапика вдруг пришёл отец Сифа. Кто-то ему сказал, что Сифа видели с Цапиком. Он пришёл узнать, где его чёртов сын, а главное, где бесценный панцирь, не сбросил ли он его здесь, и не здесь ли сам затаился. Он хотел схватить Сифа и рассмотреть поближе, вдруг это сын. Отец Сифа совсем его не запомнил, сын был маленький и невзрачный, тем паче, всегда под панцирем. Сиф отпрянул и спрятался за спину папы Цапика. Отец Сифа почуял неладное, стал угрожать. Тогда папа Цапика схватил Сифа, подвесил его себе на руку и показал отцу Сифа, как цепко и долго может висеть где угодно его пацан. Потому что он Цапик. Вцепится намертво, если что.

Сиф старался, висел. Он был сильным, выносливым, хоть и ничтожным с виду. Недаром же он столько времени ежедневно таскал на себе тяжеленный панцирь. Вот и пригодилось.

А потом пришла мама Цапика и сказала – достаточно, есть другие, получше, свидетельства. И показала чернильную татуировку у Цапика, то есть, у Сифа, на правом предплечье. Это был просто пробник, чтобы потом уже сделать надолго и настоящую, но выглядело достоверно, особенно если не знать.

Отец Сифа смутился и стал извиняться за беспокойство. И за то, что хотел обыскать все комнаты и каждый угол в этой квартире. Ничего страшного, ответили ему хором мама и папа Цапика, и отец Сифа, красный весь от стыда, наконец ушёл.

Тут Цапик не выдержал и сказал:
– Покажи!
Сиф снял куртку, поднял рукав. С предплечья на Цапика злобно щерилась пасть золотого с чёрным дракона.

– Настоящая! – сказал Сиф. – На всю жизнь!

Цапик и без него уже понял, что настоящая. Потому что глаза его вдруг задёргались, и скрутило живот, а кровь в жилах будто застыла. Цапику становилось плохо.

– Закрой, – прошептал он. – Простудишься. И вобще. Мне пора домой.




Глава 18. Цапик живёт дальше

Цапик сидел на кровати, скукожась под тонким пледом, и ждал, когда Сиф отобедает и придёт. Как быть дальше, он ещё не решил. Пока что он посидит в дальней комнате, где когда-то прятался Сиф. А потом будет видно.

Цапик прислушался, но ни звука не доносилось сюда из столовой.
Обедают.
Если он сейчас выйдет внезапно, они подавятся. И возможно умрут, так бывает.
Нет, тогда не сейчас.
А когда?
Пообедают, встанут из-за стола, и тут – он!

Цапик представил, как они будут радоваться, и счастливо заулыбался. Но вдруг вспомнил о Сифе. Как можно радоваться, как можно праздновать возвращение, если Сифа выставят на мороз?

Цапик знал теперь, как на улице одиноко и холодно. Он не мог допустить, чтобы Сиф под своим тяжким панцирем заблудился, застрял, замёрз. Тем паче, Сиф так пострадал от его родителей, что заслуживает быть братом и жить у них дома хотя бы время от времени. Он взял на себя вину Цапика, он герой.
А ещё – он спас Цапика наперёд, он предвидел будущее. Если бы Сиф вовремя не прикинулся Цапиком, его бабушка, мама и папа давно бы сошли с ума от страха и беспокойства за Цапика. А они не сошли, они в полном порядке, и всё – потому что Сиф!
Цапик представил, что было бы с ним, вернись он домой – в дом без Сифа. Вот крику-то было бы! Вот ему бы досталось! А ещё – за потерянное ведро!
Нет, Сифа нельзя выгонять, он должен остаться с ними. Но как это сделать?

И Цапик придумал.
Он будет теперь скрываться, прятаться в дальней комнате, чтобы Сиф жил по-прежнему и был Цапиком. Тогда бабушка, мама и папа привыкнут к нему как следует, и потом никуда не отпустят, когда придёт время и Цапик выйдет на свет. Вся правда откроется, но никто не будет кричать. И места в квартире столько, что хватит на школьный класс, не только на Сифа.

Цапик так хорошо всё продумал и так обрадовался, что чуть было не побежал искать Сифа, чтоб рассказать. К счастью, Сиф уже пообедал и шёл к нему.
Они заперлись в комнате и обо всём разговаривали. Сиф против плана Цапика не возражал. Когда они всё обсудили, Сиф вдруг сказал:
– Почему, Цапик, ты не рассказываешь, где был? Тебя так долго не было.
– Я расскажу, – сказал Цапик, и начал рассказывать. Но вдруг понял, что всё забыл! Ничего, ни единой детали, ни малой подробности! Только знал, что был Доктор, который его лечил, и в конце концов вылечил, вот и всё. Ни лица, ни дома, ни адреса – как и не было. Но ведь было! Ему стёрли память! Зачем? И как теперь, как сказать?

И Цапик не стал ничего говорить о Докторе. Он просто сказал, что вышел выбросить мусор и заблудился. Его подобрали прохожие добрые люди. Он заболел, а они его вылечили. Вот и всё, ничего интересного. Всю дорогу спал и болел.

Цапик не стал рассказывать Сифу про дерево и ларёк. Про дерево неудобно как-то, вдруг засмеёт, что с деревом разговаривал. А про Вальсу и про ларёк нельзя. Цапик знал, как плохо относится Сиф к ларьку, как о нём с возмущением отзывается, и не стал. Вдруг они поссорятся.

Сиф принёс ему кружку горячего чая и кусок пирога. Цапик поел и уснул. Он был ещё слишком слаб после долгой болезни и силы его покидали внезапно и сразу.

Так прошёл день, другой. Цапик набрался сил, выспался и заскучал. Тогда Сиф позвал его прокатиться до школы. Они еле вместились в шар – Сиф поправился, чему был несказанно рад. Конечно, ему ведь не надо теперь таскать тяжеленный панцирь. Ты тоже давай отъедайся, сказал он Цапику, мы должны стать совсем одинаковыми. Цапик не возражал. Тем более, в классе он снова увидел Оладия, и, как впервые, заново им восхитился. Оладий стал ещё больше, ещё кудрявее и румянее. И однажды Цапику показалось, что он смотрел. Но такого быть не могло. Оладий не видел Цапика никогда, он вообще никого не видел, смотрел только вверх и вперёд. Показалось, видимо, не иначе, подумал Цапик. И тут Оладий всем корпусом повернулся к нему. И теперь Цапик точно видел – Оладий смотрит!

Оладий действительно на него смотрел. Смотрел так, будто хочет его уничтожить.




Глава 19. Цапик находит зацепку

Вечером мама и папа Цапика, Сиф, бабушка и даже робкая няня дедушки Цапика устроили в коридоре футбол. Цапик слышал их голоса, слышал, как они спорят, ругаются и хохочут, слышал даже, как падают друг на друга с криком «куча-мала!». Ему так хотелось выйти из комнаты и быть с ними. Потом он услышал, как папа кричит – Цепень, Цепень, давай! – а мама ему: он не Цепень, он Цапик, балда, всё не можешь запомнить! И вдруг – голос Сифа. Счастливый, громкий. Пусть Цепень, мама, мне нравится, можно я буду Цепень?
И чуть ли не на глазах у Цапика он стал Цепень!
Мама позволила!
Бабушка разрешила!
Он – Цепень!

Цапику стало грустно. Но он держался. Даже когда услышал, как Сиф зовёт папу Цапика: папа, иди сюда, муравей, я нашёл муравья! Даже когда мама Цапика – то есть, его, настоящего Цапика настоящая мама! – сказала: всё, закругляемся, завтра будем играть, а сейчас мы с моим ненаглядным Цапиком, то есть, Цепенем, должны сделать заказ на рождественские тату! Вы умрёте! Цепень, не говори им, будет сюрприз!

Сиф и мама ушли. Даже бабушке не разрешили пойти с ними в мамину комнату. Бабушка так расстроилась, что ругалась на няню красивым оперным голосом. На весь дом.

Цапик слушал и тосковал. Так хотелось ему выйти к бабушке, пить с ней чай, делать разные вкусные маски.

А вдруг она не узнает его? Вдруг забыла, привыкла к Сифу, и думает, что он – внук?

Цапик похолодел.

Они все без ума от Сифа! Сиф теперь нарасхват! Сейчас он побудет с мамой, затем попьёт чаю с бабушкой – она так звала его, так хотела ему рассказать свои самые потрясающие истории! – а потом пойдёт с папой в ночной дозор, охотиться на муравьёв! Ай да Сиф! То есть, Цепень. Теперь он Цепень.

А как же он?

У Цапика голова разболелась от страшных мыслей. Ведь они с Сифом так похожи. Рост, волосы, вес. Когда он вернётся, родители могут выбрать совсем не его. Какая им разница. Для папы все дети вообще на одно лицо, он часто с площадки домой приводил не Цапика, а чужих, вообще посторонних. Говорил, они одинаковые. Но Сиф лучше. Им с ним веселее. Он не боится маминых чудищ, охотится с папой на муравьёв, а бабушка в нём души не чает и так! А он, Цапик, – когда он вернётся, ему ещё попадёт за отсутствие. А потом они спросят – где мусорное ведро?

Ведро!

Вот оно, понял Цапик. Он должен найти ведро! Без ведра лучше не возвращаться. И не потому что накажут, а потому, что ведро – его знак. Отличительный, опознавательный. У кого ведро, тот и Цапик! И сразу будет понятно – ну, если что. Если Сиф, например, не признается, что он Сиф, а скажет вдруг, что он Цапик. Конечно, такого не может быть, ну а всё-таки. Мало ли, вдруг Сиф забудет. Вдруг сам начнёт думать, что он в самом деле Цапик, что он – не Сиф. И тогда я спрошу, думал Цапик, подойду к нему и спрошу. Спрошу, где твоё мусорное ведро, с которым ты шёл в ту ночь до мусорного контейнера, где корявое дерево и ларёк. Где твоё ведро, я спрошу. И что он ответит?

С этими мыслями Цапик тревожно уснул, а когда проснулся, в школу решил не идти. Сначала – ведро.



Днём дорога к ларьку и корявому чёрному дереву выглядела иначе, нежели той окаянной безумной ночью. До дерева Цапик добрался совсем легко. И застыл, не веря глазам.
Никакого дупла в чёрном дереве больше не было!
Он потрогал. Дерево было сплошным, непрерывным. Ещё – шершавым, холодным, на вид совершенно безжизненным.
Привиделось, понял Цапик. От бреда и от болезни. Вальса так говорила.

Пошёл к ларьку. Окошко было закрыто, он постучал.
Вместо доброй кудрявой Вальсы к нему высунулась, вращая глазами, растрёпанная башка и сразу же на всю улицу завопила:
– Родителям буду жаловаться! Почему не в школе? Родителям сообщу!
И так далее. Много чего ещё.

Цапик вежливо ждал. Когда голова замолчала и собиралась захлопнуться, он спросил осторожно:
– Скажите пожалуйста, где я могу найти Вальсу? Белую Вальсу? – и на всякий случай добавил ещё. – Пожалуйста!

– Нет её! Уходи! Вальса здесь не работает!!
– А… – открыл было рот Цапик.
– Нет её и не будет!! Уволили!

Окошко резко захлопнулось, даже лязгнуло.
Цапик ещё постоял, подождал немножечко, и пошёл.

– Стой, – послышался голос. – Стой, кому говорю!

Растрёпанная башка в грязно-сером помятом фартуке подбежала к нему и нависла, хрипло дыша.
– Как зовут? – спросила прерывисто.
– Цапик.
– Правильно. На тогда... Передать просили, – она протянула ему серебряную хлопушку.

Цапик вдруг испугался.

– Да что ты, давай держи. Подарок это. От Вальсы.
– От Вааальсы?! – Цапик схватил хлопушку, прижал к себе. – А скажите, а где…
Растрёпанная башка уже подбегала к ларьку, на бегу отмахиваясь от Цапика.

– Спасибо! – сказал он, теперь уже неизвестно кому, и бережно уложил хлопушку в школьный рюкзак.




Глава 20. Цапик оказывается у Ёрзы

Цапик пинал рыхлый снег, разгребая тропинку в школьном дворе, и время от времени оборачивался взглянуть, нет ли Сифа. Вдруг он выйдет раньше звонка, и можно будет домой. У Сифа – ключи, теперь без него никак.

Зазвенел звонок. Цапик бросил тропинку, пошёл к стоянке для транспорта. Его шар был виден издалека. Теперь не его, конечно, а Сифа. И вовсе теперь не шар, а всего лишь перекати-поле, – Сиф любил, чтобы всё было правильно, как положено.

– Каникулы! Каникулы! Урррааа!

Цапик оглянулся. Из школы вылетел Ёрза. Это Ёрза так громко кричал, и продолжал кричать, нарезая круги по двору. Обычно он исчезал из виду тотчас же, раз и нету. Сегодня – другое дело, особенный день, можно не торопиться. И Ёрза орал и бегал туда-сюда. Как будто кто-то не знает. Всем ведь сказали.

Цапик не знал.
Забыл, что каникулы полагаются.
Значит, Сиф будет дома теперь всё время. С бабушкой. С ёлкой. С подарками.

И вдруг Цапик понял, что он почему-то совсем не хочет домой. Не хочет тесниться с Сифом внутри перекати-поля. Не хочет тайком пробираться в дальнюю комнату, а потом слышать их голоса, такие счастливые, радостные.

Он повернул обратно и поспешил – не хотел видеть Сифа сейчас. Потом, может быть. Когда-нибудь.
И – бац! – врезался в Ёрзу.
Или сам Ёрза врезался; голова, может, закружилась от тех кругов и зигзагов, которые он выделывал, – да без разницы. Главное, они оба упали в снег.
И тут Цапик сказал:
– Можно, я у тебя сегодня останусь?
А Ёрза сказал:
– Конечно. Но я тебя предупреждал.

Цапик не понял, и даже не вспомнил, что имел в виду Ёрза. Весь день они лихо носились по городу, высматривая, что где. Ближе к ночи Ёрза угомонился и повёл наконец голодного и уставшего Цапика на ночлег.

Вокруг дома Ёрзы бегали друг за другом какие-то ошалелые дети, мал-мала-меньше. Дети постарше играли в снежки и лепили баб.
– Домой! – крикнул Ёрза всем детям и дёрнул Цапика за руку. – Не отставай!

Цапик едва не умер от этой гонки по лестнице. Зато они были первыми. Это самое главное, как впоследствии оказалось.
Пока остальные дети дрались и толпились на лестнице, пока сбрасывали друг друга вниз, вырывали друг другу волосы и пихали за шиворот снег, Ёрза с Цапиком уже были в квартире и ужинали. Мама Ёрзы, суровая как полковник, выдала им по тарелке овсяной каши, два пряника, два компота, и прокричала – следующий!

Ёрза зачем-то повёл Цапика в ванную. Цапик ничего не сказал, хоть и удивился. Ёрза запер дверь и они стали ужинать. Овсяную кашу Цапик терпеть не мог, никогда не ел, годилась она лишь на маски – бабушку омолаживать. Но сейчас он был вдруг так голоден, что всё съел. И пряник. И даже компот.

Когда они вышли из ванной, в квартире было не протолкнуться: детей – тьма-тьмущая, там и сям. Мама Ёрзы проверила их тарелки, кивнула и пропустила их в комнату.

Таких комнат Цапик в жизни не видел!
По всем стенам тянулись в три этажа навесные кровати. Даже там, где должно быть окно – окно было замуровано. В центре комнаты был расстелен матрац и набросаны одеяла – для тех, кто не успел, сказал Ёрза. Они заняли самое лучшее место на самом верху и сразу заснули. И проснулись, уже в темноте. К ним кто-то приполз и распихивал их, чтоб устроиться. Ёрза сбросил этого, кто приполз, но ему разрешил лечь в ноги, только ни звука чтоб. Этот кто-то сразу уснул, Цапик слышал его дыхание. Но теперь сам Цапик не мог уснуть, он лежал и думал. А потом оказалось, что Ёрза тоже не спит, и они стали разговаривать. Ёрза так много знал про Сияющего Ежа! Правда, Цапик так и не понял, добрый Ёж или нет. Ёрза разное про него рассказывал. То кого-то он вдруг осчастливливал, исполняя мечты, то, напротив, кто-то вдруг исчезал, абсолютно бесследно, после встречи с Ежом. Цапик не знал, что думать. И поэтому вдруг рассказал Ёрзе о чёрном дереве. О глазах, голосах и о том, что они обещали исполнить любое желание. А потом Цапик вдруг испугался, что Ёрза ему не верит. И в конце он сказал, что скорее всего это бред и галлюцинация. От болезни. Но Ёрза сказал, что – нет. Никакая не галлюцинация, а всё правда. Потом Цапик не помнил уже, что он говорил, – он всё-таки уснул.
Первое, что он сказал Ёрзе, едва проснулся, – Ёрза, идём ко мне, у нас много комнат.
И Ёрза немедленно согласился.




Глава 21. Цапик, Ёрза, Лунное Рождество и немного Оладий

Проникнуть в квартиру теперь было легче лёгкого. Ёрза ведь быстрый. Даже быстрее, чем быстрый – он скоростной. Папа Цапика и не заметил, пока возился у двери, искал подходящий ключ. А Ёрза уже был внутри, нашёл Сифа и передал ему просьбу Цапика.
Когда Сиф вышел на прогулку кататься в шаре, Ёрза взял у него ключи и мгновенно умчался. Сиф ничего не заметил. А Цапик его отвлекал расспросами о подарках, о ёлке, о школьных зимних каникулах. Ёрза тем временем отыскал в Старом Городе мастера по ключам. Он работал прямо на рынке, и к нему была длинная очередь. Очередь и не заметила, как Ёрза сунул мастеру связку ключей. А мастер вообще не смотрел, чьи ключи, он брал и делал, как заводной. Даже деньги не пересчитывал, что давали. Так Ёрза и проскользнул мимо всех, и с ключами вернулся к Цапику.

О, в каком же он был восторге, Ёрза! До потолка подпрыгивал! Столько шишек себе набил, пока успокоился. Никогда не видел таких квартир и не знал Ёрза, что может быть и так.

А потом Ёрза начал переустройство.

Комната, где поселился Цапик, ему не понравилась. Он несколько раз обежал всю квартиру и сделал подробный план. Цапик и не предполагал, что квартира настолько большая. А Ёрза придумал, где они будут жить. Он обнаружил совсем нежилое крыло, в стороне и от дедушкиной половины, и от половины папы и мамы Цапика. Судя по пыли и паутине, туда даже папа Цапика не ходил, охотясь за муравьями. Стороной огибал. Совсем пропащее место. Но не для Ёрзы. Он всё продумал и так замечательно расписал Цапику их будущее житьё, что тот бросился переезжать немедленно. Нет, сначала – уборка, напомнил Ёрза, и они полдня чистили и освежали комнаты. Сразу все. Потому что Ёрза придумал соединить их – проделать лаз. Тогда у них будет просто дворец на двоих – целых пять огроменных комнат, просто отпад, сказал Ёрза.

Цапик был счастлив.

В трудах и благоустройстве они провели два дня. Пока получилось обжить лишь две комнаты, но это только начало, грозился Ёрза. А Цапик в ответ смеялся. За всю жизнь не смеялся он столько, как в эти дни. И ёлка у них будет тоже своя, Ёрза знает где взять. И подарки. А после, когда Рождество закончится, они пойдут к чёрному дереву. Вдруг и правда? Цапик просто в тот раз не успел, никого не спас. А теперь их двое. Лучше ведь, чем один.

Теперь Цапик спал на удобной широкой тахте, обнаруженной в новых комнатах. А у Ёрзы была софа, три кровати, четыре дивана и раскладное кресло. Он просто с ума сходил от обилия спальных мест, и занял себе на будущее все девять. Сказал, что потом, когда они до конца расширятся, будет спать по очереди на всех, под настроение. Цапику было не жалко, ему хватало тахты. А Ёрза повесил над главной своей кроватью большой плакат. Нарочно сбегал домой. Там был крошечный чёрный город в туманной мгле, крошечные дома и крошечные человечки, а над всем этим стоял до неба и во всё небо огромный Ёж. И сиял, озаряя мир.

Цапик, когда увидел, вспомнил, что видел такой. У Вальсы, в ночном ларьке, когда там болел. Когда спал всё время и иногда просыпался. Он думал, ему привиделось сквозь болезнь. И Цапик горько вздохнул, вспомнив добрую белую Вальсу. Где она, интересно? Вдруг вернулась уже? Надо будет потом проверить, когда они с Ёрзой пойдут к корявому дереву. И мусорное ведро…


А потом они встретили Сифа. Поздно вечером, в коридоре, когда тащили батут из бывшей комнаты Цапика.

– Ёрза? Что ты здесь делаешь? – спросил Сиф.
– Что надо, – ответил Ёрза. А Цапик спросил:
– А ты?
– Ищу муравьёв. Папе на Рождество, – сказал Сиф. А сам всё смотрел на Ёрзу. С недовольством смотрел, даже Цапик это заметил.
– А мы крысу видели. Вот такеееенную! – сказал Ёрза и показал. – Вон там. Не ходи туда. Она бешеная.
Сиф побледнел, но сказал, что крыс не боится. А Ёрза сказал, что крыса может напрыгнуть, вцепиться в лицо и выгрызть глаза и нос. Сиф снова сказал, что ему всё равно, но видно было – ему даже слушать про крысу страшно.

– Он не пойдёт, – сказал Цапик, когда Сиф ушёл по своим делам. Но Ёрза не был уверен. Поэтому сделал ловушки и сигнализацию в их крыле. Если кто-то пойдёт, пусть бесшумно, пусть даже на цыпочках и с фонарём, непременно растянется. Леска. А дальше – вода из ведра и ложная крыса. Ёрза сделал её из старой плешивой шубы. Крыса вышла большущая, как медведь. Сифу понравится, если что, сказал Ёрза. И папе, добавил Цапик. И они засмеялись.


Цапик думал, что всё, теперь можно отдохнуть, выпить чаю и насладиться беседой, но Ёрза зачем-то повёл его к ёлке, в парадный зал. И зачем-то ему понадобилось узнать время.

– Смотри, – сказал Ёрза. – Сейчас четверть двенадцатого. Запомни. У нас пять минут на всё.
– А потом? – испугался Цапик.
– Потом свет погаснет. Давай, бери что скажу.

Они взяли немного бенгальских огней, свечи, спички, фонарик, коробку воздушных пирожных и лимонад. Потом Ёрза оделся и обмотался ёлочной мишурой, и помог обмотаться Цапику. Они выскользнули из квартиры, и в тот же миг погас свет. Везде.

– Мы идём смотреть на Ежа? – спросил Цапик, спускаясь по лестнице и освещая её фонариком.
– Нет. Ежа сегодня не будет, – ответил Ёрза.
– Как же так, – расстроился Цапик. – Ведь ночь. Ведь будет темно.
– Не будет! – Ёрза лишь рассмеялся. – Сейчас увидишь.


И Цапик увидел.
Когда они поднялись на самую жуткую и высокую крышу в городе – на крышу Часовой Башни, – Цапик увидел.

Весь город сиял рассеянным призрачным светом. Город словно был нежно окутан туманной дымкой. Это тысячи, или десятки тысяч, а может и сотни тысяч людей зажгли свечи. Люди были на крышах и на балконах, на башнях, на шпилях и на мостах, или просто медленным плавным шагом текли по улицам. И у всех были свечи.

– Что это? – спросил Цапик.
– Лунное Рождество, – сказал Ёрза.
– А почему…

Цапик хотел спросить, но Ёрза и так его понял.
– Оно потому что немножечко незаконное, тайное. Но всё равно…

Ёрза не договорил, но Цапик понял и так.
Они зажгли свечи, и их стало тоже видно со всех сторон.

А люди всё прибывали и прибывали. В полном молчании, в абсолютной космической тишине город оживал и как будто к чему-то готовился. Так торжественно и так тихо, что Цапик от предвкушения покрывался мурашками и дрожал от неведомого восторга.
Крыша под ними вдруг задрожала.
– Сейчас! – крикнул Ёрза. – Сейчас! Загадай желание!

Голос его поглотил оглушительный бой часов.
Цапик закрыл глаза, и пока не стихли часы, так стоял.


А потом начался салют. Город просто взрывался фонтанами и расцвечивал небо, и снег взмывал снизу вверх. И откуда-то лилась музыка, а с других сторон шла другая, люди пели, кружились в цепочках и хороводах, смеялись и обнимались внизу. А на крыше у них, видел Цапик, со всех сторон тоже люди, он раньше не замечал. И они с Ёрзой тоже смеялись, и жгли бенгальские свечи, и ели свои пирожные, запивая их лимонадом и глядя вниз. Такой был восторг, такая была красота везде несказанная!

Город ожил. Включилось вдруг чёртово колесо, заскрипели качели, поплыли по кругу лошадки на карусели в Большом Саду. Развернулись столы с угощениями, самовары дымились, пылали для игрищ костры. Чего только не было!


И вдруг Цапик увидел Оладия.

Он не мог обознаться. Такой великолепной блестящей серебряной курточки с чёрными и ярко-красными вставками не было ни у кого. Тем более, катапульты.
Это Оладий метался по всему городу, взмывая поверх домов, приземляясь, с места на место, не останавливаясь. Раз, и всё. Точно он кого-то искал. Или что-то. И не находил. Не нашёл – пока что, но скоро уже найдёт, думал Цапик, найдёт, и тогда остановится, будет праздновать.

Оладий не останавливался.

Ёрза тоже увидел Оладия и сказал.
Что именно он сказал, Цапик полностью не расслышал, рядом грохнула чья-то хлопушка.
Что-то вроде – всё только начинается.
Или нет.
Или он говорил, что когда придём, надо будет проделать сквозь стены ненужных комнат нормальный ход в ванную комнату. На дедушкиной половине, конечно же.










КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ