Синдром Аспергера от первого лица. Моё прошлое

Долгое время про аутистов (или шизоидов) говорили все, кто угодно, кроме самих аутистов, и имели в виду, как правило, детей с этой особенностью. Я буду говорить «особенность», потому что болезнью я аутизм не считаю, тем более, такую лёгкую его форму, как синдром Аспергера.

Но дети-аутисты не всегда остаются детьми, - они вырастают и могут рассказать о себе и о своём понимании мира сами, как, например, я.

Читая эти страницы, вы увидите реальность такой, какой видит её женщина с синдромом Аспергера. Возможно, это кому-то поможет.
Интеллект при Аспергере (шизоидности) не страдает, к слову, мой IQ 126.

1. Моё прошлое.

О том, что у меня синдром Аспергера (шизоидный психотип), я узнала лет пять назад, уже во взрослом возрасте. Но скажу банальную вещь, характерную, наверное, для всех людей с этим синдромом: с раннего детства, сколько себя помню, я считала себя странной, отчуждённой от людей. И вот теперь, пройдя несколько профессиональных тестов, изучив статьи по этой теме, я обнаружила у себя этот синдром, и все мои вопросы отпали.

Не лишним будет сказать, что в России взрослым людям этот диагноз не ставят, потому что в России, в отличие от Европы и штатов, такого диагноза просто нет.  Есть только «ранний детский аутизм» и «шизоидное расстройство». Как будто дети вырастают, и их диагноз пропадает сам по себе...
Поэтому российский врач подтвердить мой диагноз может разве что за пределами своего кабинета.

Никогда не понимала, почему я «такая», и от этого делалось немного тревожно. Особенно тревожно было потому, что в своём окружении я не находила людей, хотя бы близко похожих на меня. И таких людей я не находила вплоть до старших классов школы. Только тогда я поняла, что люди, похожие на меня, бывают.

Мои родители никогда не задумывались о том, что со мной может быть что-то не так. Просто считали меня немного дикой и нелюдимой, но не делали из этого проблемы. Возможно, потому, что я, с раннего детства понимая свою странность, старалась эти особенности скрывать.

Мама рассказывала: когда мне было около десяти месяцев, к нам пришли родственники моего отца. Я была в манеже, и они попытались ко мне обратиться, заговорили со мной, а я никак на них не отреагировала. Уходя, они украдкой сказали отцу, что у меня наблюдаются признаки идиотизма. Папа передал это маме, а она ответила, что они сами идиоты, а её ребёнок самый нормальный.

Других детей я всегда сторонилась. Было не интересно с ними. Играть ни во что не любила, но приходилось. Приходилось общаться с детьми, и это было для меня настоящим мучением. Я понимала, что, если я совсем не буду ни с кем играть, это вызовет подозрения у взрослых. Поэтому я общалась с детьми в минимальных, но достаточных для отсутствия подозрений, дозах. То есть, будь тогда моя воля и будь у взрослых спокойное отношение к моей особенности, - я бы детей предпочла вообще не видеть и не слышать. Максимум на что бы я согласилась — это наблюдать за ними из окна или просто со стороны, но лишь затем, чтобы изучить и сделать выводы.

Каждый раз я шла к детям, как на каторгу. Это можно сравнить с тем, как если бы вам периодически нужно было ходить и разгружать вагоны с углём, причём бесплатно. Так меня «радовало» общество ровесников и игры с ними.

На Новый год всегда хотела получить волшебную палочку. Меня удивляли остальные дети, которые мечтали о куклах, машинках, великах... Я считала, что это идиотизм. Куда лучше иметь волшебную палочку, и тогда у тебя будет вообще всё)))

Мне было лет 5. Что-то мать такое крайне неприятное сделала в отношении меня, может, отругала ни за что, и я тихо сказала: "Крыса". Она обернулась и ударила меня сильно по губам. Больше я такого не говорила, но и мнения не поменяла, лишь укрепила. Видимо, тогда я поняла, что выражать мнение и вообще себя - опасно. То есть надо спрятаться, замереть.

После этого люди удивляются, почему мы не выражаем эмоций. Они думают, что их у нас нет. Всё есть, и даже больше, чем думают. Просто их выражать опасно.

А лет в 14 меня двоюродная старшая сестра спросила, кто красивее, она или её подруга. Я ответила, смущаясь, что подруга. Мне так казалось. Сестра жутко обиделась и, похоже, я стала для неё врагом. Вот интересно, зачем спрашивать было? А быть лицемером какой смысл?

Вопрос без ответа.

С другой стороны, если я иду в гости и спрашиваю: "Что подарить?", а мне отвечают: "Ничего не надо", я всё равно подарю что-то, с пустыми руками не пойду - неприлично. Потому что это "ничего" может означать обычную вежливость, я и сама так говорю.

Почему меня не интересовали сверстники? Не то чтобы я считала их глупыми, а себя умной, - нет. Просто всё то, что было интересно им, а это были, в большинстве случаев, игры, - меня не привлекало. И лишь изредка, когда кто-то из детей предлагал порисовать или собрать мозаику, - то есть, предлагал нечто спокойное, творческое и неконкурентное, - тогда я вздыхала с облегчением, потому что такие занятия мне нравились. А вот прятки-догонялки, активные, конкурентные или настольные игры терпеть не могла. Ну, разве что шахматы более-менее нравились, но о них я узнала лет в девять.

Играть в куклы с девочками тоже не любила, потому что они начинали разыгрывать разные сценки, дочки-матери, имитировать людскую жизнь, к тому же возникали разные споры о том, кому какая кукла достанется, кто будет катить коляску и тому подобные. Мне это не нравилось. Поэтому играть с куклами я тоже предпочитала одна. Но это нельзя было назвать игрой в привычном людям понимании, потому что я не столько играла с ними, сколько просто разглядывала.

Одиночество я любила всегда. Очень любила музыку и детские пластинки со сказками. Слушать их могла бесконечно. Примерно в полтора года начала читать наизусть детские стихи вроде «Айболита», «Мойдодыра» и других, чем приводила в умиление окружающих. Читала их везде: в поликлинике врачам, в транспорте, в гостях. К тому же, по словам мамы, говорить я начала сразу правильно и чётко, не коверкая слов. Однажды в гостях папин знакомый услышал, как я читаю стих, побежал в магазин и купил мне большую куклу.

Месяцев в восемь я заболела пиелонефритом и попала в больницу. Лежала в больнице несколько раз. Несмотря на то, что я почти ничего не помню, больничная атмосфера всё-таки «засела» крепко в моём подсознании, потому что больницы и поликлиники с тех пор я ненавижу. Из эмоциональных ощущений вспоминаются холодный ужас, мрак и безысходность. Из фактического окружения — убожество, страшные инструменты, гремящие железные каталки под синими номерами, как на зоне, отвратительные «мёртвые» врачи и санитарки… Одно из самых незабываемых впечатлений — это кошмарная вонь: лекарствами, дешёвыми похлёбками, хлоркой и казёнщиной. Убийственная смесь. Это самая мерзкая вонь, которую мне доводилось когда-либо ощущать, и я не верю, что есть запах хуже. В общем, помню вокруг себя какой-то жуткий, «ледяной» и зловонный склеп. Но это, так сказать, общие впечатления. Ничего более конкретного я не помню.

Мир для меня всегда был слишком шумным, слишком жёстким, слишком активным и быстрым.

По моим ощущениям, стресс от пребывания в больницах сильно на меня повлиял в негативном отношении. Вообще, любой общественный институт (ясли, сад, школа, больницы, армия) — это путь деградации для аутичного человека, иногда безвозвратной. И когда многие говорят, что аутистов нужно социализировать, - они очень ошибаются. Ни в коем случае не нужно этого делать! По крайней мере, в том виде, который эти люди предполагают: то есть, отдавать таких детей в сады, водить в разные группы, школы, коллективы, чтобы аутист там «общался». Вы только навредите: он ещё больше замкнётся. Аутистам нужно избегать всякого рода учреждений с постоянным или долгим пребыванием, да и неаутисту тоже. Я в этом абсолютно убеждена.

Если уж и социализировать таких детей, то только одному-единственному человеку, очень спокойно и ненавязчиво, предлагая тихие занятия, что-то рассказывая о жизни и людях. Это должно быть общение тет-а-тет с тем, кому ребёнок доверяет или же с тем, кто ему симпатичен.

С двух лет у меня была любимая игрушка — мягкий оранжевый заяц. С ним я общалась, рассказывала ему свои секреты. Мама говорила, что это он приносит подарки мне на Новый год, и я верила в это до семи лет. Когда мы куда-то надолго уезжали (к бабушке в Новочеркасск или на море), мама переживала, что квартиру могут затопить или спалить. А меня волновало другое: что тогда будет с моим зайцем. Его я сохранила до сих пор, теперь он перешёл в наследство моему старшему сыну, правда, в довольно потрёпанном виде.

С раннего детства я проявляла интерес к потустороннему миру, всему неразгаданному, обожала детские страшилки и истории про призраков и разную нечисть, - это меня завораживало, хотелось слушать всё больше и больше. Сейчас тоже, интерес не пропал, я всё время что-то выискиваю и читаю на эту тему.

Друзей у меня почти не было, до семи лет дружила с девочкой-соседкой, вместе ходили в детский сад. Следовала за ней всегда, куда бы она ни пошла и что бы ни предложила. Я ей доверяла, да и мамы наши дружили. А мама на меня ругалась, говорила, что я «телок» и своей головы не имею.

В школе в разные периоды также было по одной подруге. И, тем не менее, я всегда предпочитала общество взрослых или одиночество. Обожала сидеть и слушать разговоры взрослых. Но частенько меня выгоняли фразами «пойди погуляй» или «пойди поиграй», из-за чего я очень расстраивалась. В частности, по этой причине я стремилась поскорее вырасти, чтобы спокойно находиться в кругу взрослых людей. Я ждала момента, когда вырасту, и мне можно будет не играть с детьми.

Помню случай. Мне было лет десять-двенадцать, и я ехала в поезде со знакомой женщиной и её внучкой. Они меня сопровождали к бабушке. Путешествие длилось почти трое суток, и всё это время я была вынуждена безотрывно находиться в обществе очень непоседливой и разговорчивой девочки. Когда я это поняла, а поняла я это сразу, как только её увидела, то залезла на верхнюю полку и находилась там почти все трое суток. Если ко мне обращались, я делала вид, что сплю, или просто не разговаривала, давая понять, чтобы меня оставили в покое. Я не знала, как в этой ситуации отказаться от общения и не показаться грубой при этом. Фразу «Я не хочу с тобой общаться» считала грубой, как и подобные ей по смыслу. Поэтому я не находила ничего лучше, как просто не реагировать на обращения ко мне.

Я никогда ничего не просила ни у родителей, ни у кого другого. Становясь старше, я узнала, что обычно дети что-то просят: игрушку или конфет, и что это нормальное поведение для ребёнка. Для меня же это было... неудобно что ли. Просто в голову не приходило такое. Некоторые желания у меня, разумеется, были. Я, как и все дети, любила сладости и новые игрушки, но не просила никогда. Только если был какой-то праздник, и родители меня спрашивали, что мне подарить, тогда я отвечала, но тоже весьма скромно, мол, - «ну, купите мне какую-нибудь шоколадку».

Я всегда думала, что просить что-то — это дурной тон, наглость, и если у родителей есть возможность, они сами купят мне что-то без моих просьб. Они прекрасно знали, что я люблю, поэтому просьбы считала наглостью и не видела в них смысла.

Также я редко что-либо спрашивала. Не потому, что всё знала, конечно. Я была всегда погружена в себя, свои размышления и ощущения, и мне не приходило в голову, что можно «вынырнуть» из этой «скорлупы» и что-то спросить.

Когда мама мне читала сказку, то в дальнейшем я просила читать именно её, и так много раз подряд. Все новые книги и пластинки я отвергала, слушая одни и те же. С большим трудом соглашалась оценить что-то новое. Эта особенность отчасти сохранилась до сих пор. Я с неохотой смотрю новые фильмы, предпочитая старые и любимые.

В мои шесть лет родители развелись. Я очень переживала, но ни о чём не спрашивала их. Я не знала, из-за чего это произошло, и надеялась, что мне объяснят. Но мне никто ничего не объяснял. А я не спрашивала из-за скромности и боязни бередить родителей.

Помню, в детстве очень боялась высоковольтных линий. До панического ужаса. Честно говоря, до сих пор их боюсь. Мне казалось, что это живые чудища. Однажды лет в пять-шесть пересилила себя и почти вплотную подошла к одной такой. Ощущения были не самые приятные.

Детский сад, само собой, не любила. Не только из-за общества детей, но и из-за раннего подъёма. Чуть став сознательней, я говорила маме, что могу быть дома одна и мне так лучше, но меня не слушали. Я ходила в сад даже когда приезжала на лето к бабушке, потому что бабушка тогда тоже работала.

Я была довольно удобным ребёнком с бытовой точки зрения, и терпения мне было не занимать. Никогда не капризничала, не каталась по полу в истериках. Аккуратно носила вещи. Просто жила в своём мире, о чём-то постоянно думала, что-то чувствовала... Не ныла и не визжала. Меня клали в младенчестве спать — и я спала. Меня кормили — и я ела. Единственное — не любила молоко и манную кашу, но мне их и не навязывали.

Лет с четырёх (а может, и раньше) меня можно было оставить дома одну надолго, хотя к маме я была сильно привязана. Когда мы были в магазине или другом общественном месте (на вокзале), мама иногда оставляла меня стоять с сумками, а сама занимала где-то очередь или что-то искала, - и я спокойно стояла лишь до тех пор, пока маму мне было видно. Как только она исчезала из зоны моей видимости — я начинала нервничать. Иногда плакала.

До сих пор помню первое сентября. Меня родители привели в первый класс и, стоя на линейке, я следила лишь за тем, чтобы мне было их видно. Ничего тогда меня больше не заботило, кроме возможности видеть кого-нибудь из родителей. Но вот они потерялись из виду — и я заревела. Тут же подошла моя молодая учительница и спросила, что случилось. Мне стыдно было признаться, что я потеряла маму с папой, тем более, в присутствии других детей, которые спокойно стояли и не обращали на родителей никакого внимания, и я сказала, будто боюсь, что мне будут ставить двойки. Учительница меня успокоила, убедила, что ничего подобного сегодня не будет. А потом я увидела родителей.

Мама сильно меня опекала, постоянно боялась, как бы со мной чего не случилось. Вообще она довольно властный человек, тяжёлый по характеру. С годами это усугубилось, и сейчас мы не общаемся. Всех разогнала она. Глаза пустые, там, внутри, уже никого нет. Хотя человек вполне социален. Таких, как она, называют нарциссами.
Я не социальна, но я человек, личность, у меня есть душа.
А она очень социальна, но человека, души уже давно нет.
Ирония судьбы...

Я хорошо чувствую настроение других людей, даже если они его не выражают. По маминым шагам на лестнице и повороту ключа в двери я знала, в каком она пришла настроении. Какая-то невыносимая атмосфера окружает такого человека, если он на взводе. Я её чувствую. И наоборот - если весел и доволен.

В первом классе мама решила, что мне нужно заниматься хореографией. Мы пошли в студию танцев, чтобы пройти конкурсный отбор. Я не хотела этим заниматься и всё время говорила, что балериной я не буду. Но мама не обращала на это внимания и настаивала, говоря, что я ещё «спасибо» скажу. К своему удивлению, я прошла конкурсный отбор и, выйдя в раздевалку, зарыдала. Рядом рыдала ещё одна девочка, и я решила, что мы плачем по одной причине. Однако оказалось, что расстроена она, наоборот, из-за того, что её не взяли. Это меня привело в недоумение. На занятия я сходила лишь несколько раз, всё время «упираясь рогом». Хоть и была я беспроблемной, не мешала никому, но в принципиальных для меня вещах я была упрямее быка. Вскоре моя тренер посоветовала маме меня больше не приводить, так как я на всех занятиях сидела в углу зала. Но это не отложилось в памяти: пишу это по рассказам мамы. Помню только, что ходила туда несколько раз через силу. Как говорится, вы можете привести моё тело в студию, но заставить заниматься не сможете.

Надо ли говорить, что школу я терпеть не могла (а кто может?)
Училась я в среднем на «тройки», и только по рисованию и языкам было «отлично» и «хорошо». В старших классах учительница отмечала мои сочинения, и предположила, что я беру уроки у репетитора, но, узнав, что это не так, объявила о моей врожденной грамотности.

Классе в восьмом одноклассники начали меня терроризировать, и продолжалось это до конца девятого класса, пока я не перешла по этой причине в другую школу. Просто вдруг ни с того ни с сего начали задирать меня и мальчики, и девочки. Хотя я не была ни уродиной, ни заикой, ни умственно отсталой. Обычные в детских коллективах причины меня задирать отсутствовали. Единственной причиной было то, что я не могла никак ответить. Я не знала, как реагировать на нападки. Поэтому использовала свой обычный приём во всех непонятных для меня ситуациях: не реагировала. Изредка одаривала кого-нибудь из них эпитетом «дебил» или «придурок», так как я замечала, что другие девочки говорят так, если над ними подшучивали, но в моём случае эффекта эти слова почему-то не имели.

Довольно быстро я превратилась в устойчивого козла отпущения. В мой адрес летели оскорбления, а мой портфель — по классу из угла в угол. Учебники «случайно» падали с парты...

Однажды за меня заступился одноклассник, толстый парень-отличник, очень умный и начитанный. Я прониклась к нему тёплыми чувствами благодарности, но ходить в школу из-за этого не стало веселее. Вскоре это совсем оказалось невыносимо, и я начала прогуливать. Сначала понемногу, а потом и вовсе месяцами не появлялась в школе. Изредка посещала педиатра, притворяясь больной, чтобы отнести в школу очередную справку.

Родители, конечно, ничего не знали. «Конечно» - потому что тогда мама пришла бы в школу и устроила там скандал. Я этого не хотела. Я была уверена, что после этого будет ещё хуже. Вместо занятий я сидела дома , слушала музыку и очень переживала из-за этой ситуации. Я не видела выхода. Любой вариант развития событий в моей голове приводил к скандалу с матерью, и этот вариант был страшнее атомной войны тогда. Ситуация зашла в тупик. Я пыталась расстаться с жизнью, но у меня не хватило духа. Пришлось смириться с неизбежностью скандала, ходить на разные разговоры с учителями и школьным психологом... и перейти, наконец, в другую школу. Хотя меня с трудом аттестовали за девятый класс. В новом классе уже ничего подобного не происходило, наоборот, меня там встретили с интересом и довольно дружелюбно. Но свой изгой был и там: низенькая прыщавая девочка. Сильно её никто не обижал, только иногда подшучивали. Там я получила аттестат за одиннадцать классов.

Раза три мама меня отправляла в детские лагеря на Чёрное море. Я там не отдыхала, а отбывала срок. В одном из них я также стала аутсайдером среди своих соседок по комнате. Они не издевались, но всячески донимали и высмеивали. Всем остальным детям нравилось в лагерях, а я одна считала дни до отъезда. Это ещё больше меня отдаляло от других и подтверждало для меня мою ненормальность.

Мы с мамой часто ездили на Чёрное море, в Крым. Один раз я ездила с папой. Я успела побывать в Одессе, Геленджике, Кабардинке, Ялте, Евпатории, Ессентуках, в Пятигорске, за что очень благодарна родителям. При всей моей нелюбви к общению, любовь к природе и путешествиям у меня есть. В то время, как мои сверстники «кисли» на северных болотах, синея от недостатка солнца, я купалась, загорала, посещала интересные места и получала впечатления, которые помню до сих пор.

Как-то мы отдыхали в Евпатории, мне тогда было лет одиннадцать. Стоя позади мамы в очереди за фруктами, я увидела, как какой-то мужчина лезет в мамину сумку и медленно достаёт оттуда кошелёк. Это происходило прямо перед моими глазами. Что сделает в эту секунду любой «нормальный» ребёнок, вообще, любой «нормальный» человек? Тут же заорёт на всю улицу: «Вор! Держите его!» Но я была ненормальным человеком и подумала, что, до тех пор, пока мужчина не положил кошелёк к себе в карман, паниковать рано. Действительно, а вдруг он хотел просто посмотреть и положить назад, мало ли. Поэтому я молча наблюдала за этой картиной до тех пор, пока рука гражданина с маминым кошельком не юркнула в карман его брюк. И тогда я осторожно окликнула маму и тихо произнесла: «Мама, этот мужчина взял твой кошелёк». Вор стушевался и вернул добычу.

Почти на все жизненные ситуации реакция у меня именно такая, заторможенная. Из-за этого меня часто называли тормозом, хотя, по мне уж лучше тормозить и лишний раз подумать, чем раньше времени орать и создавать панику. По крайней мере, я не могу сказать, чтобы я когда-либо страдала из-за  своей заторможенности. Возможно, потому, что я женщина, а женщинам это прощается.

Однако в некоторых ситуациях мне моё поведение совсем не нравится, и я не научилась ещё с ним справляться. Это довольно странная особенность, которую я больше ни у кого не замечала. Например, крайне неуверенно веду себя в очередях. Если кто-то лезет вперёд меня или требует что-то, я теряюсь, не могу остановить этого человека. Никогда не скажу в таких ситуациях: «Извините, но я здесь стою», - не могу. Поэтому приходится молча «проглатывать» или уходить. Иногда меня спрашивают: «Как же ты живёшь-то вообще?», имея в виду такие ситуации.

А мне, наоборот, не понятно, как можно жить, вечно всех распихивая.

Ещё пример. Доставщик недавно привёз суши, я заплатила, но нужно было взять сдачу. Доставщик взял деньги и вышел, а у меня не хватило смелости попросить сдачу. Сказала мужу, что сдачи нет. На его вопрос «Почему?», я ответила, что мне не дали сдачи. Но курьер вернулся и отдал деньги, - просто замешкался.

Моя неспособность что-либо потребовать или отстоять, конечно, немного мешает в жизни. Хорошо, что в любом случае всегда можно просто уйти. Если человек делает нечто, что я терпеть не собираюсь, что для меня принципиально, то я просто разворачиваюсь и ухожу. Например, когда мне сильно не нравится обслуживание в кафе. Здесь у меня включается гордость, которая, несмотря на вышесказанное, сильно развита.

В 18 лет я заработала первые деньги, снявшись для какого-то журнала. Позвонила по объявлению и пришла. Пофотографировалась, мне заплатили 50 долларов и ещё дали воздушный шарик с собой. Это был 2001 год, моей радости не было предела. Но это был единственный такого рода заработок. Других практически не было, потому что деньги зарабатывать я не умею.

С близкими людьми позволяю себе больше, то есть, могу и наорать, хотя скандалить первая не буду. Почему-то близкие наглеют в отличие от посторонних, поэтому и приходится их осаживать. В общении со мной работает правило: как ты со мной общаешься, так и я буду с тобой общаться. Либо освобожу человека от своего общества, если мне его общество не приятно. Если человек на меня орёт, значит, и я буду на него орать. Если он меня не уважает, значит, и я его не буду. Если он меня не слышит, не слышит о моих потребностях, значит, и я не буду слышать о его нуждах. Если он вторгается на мою территорию или пытается отнять моё время или внимание, то я могу и обматерить. Но я не способна нахамить человеку, если он мне не хамил и не нарушал моих границ.

Я находилась в растерянности, когда близилось окончание школы, и мне надо было выбирать профессию. Поскольку способности за все бездарные годы учёбы я проявляла только к языкам, то попробовала поступить на инфак, хотя и не очень хотела. Я вообще не хотела никуда поступать, так как не видела в этом смысла, но родители и все вокруг напрягали по этому поводу, и если бы я не поступила, то это была бы для них катастрофа. Поэтому я поступала из-за них. На инфаке я провалилась, и поступила на филологический. Там я тоже училась с грехом пополам, потому что было неинтересно. Мы изучали в основном сухую теорию, и даже диктанты редко писали, не говоря уже о сочинениях. Ну зачем мне, носителю языка, изучать правила, морфологию? Это нужно иностранцам. Носителей же на филфаке нужно учить другой ступени - красиво и образно излагать мысли, писать интересно и живо сочинения, стихи, рассказы... Нужно учить что писать и как писать вместо того, чтобы разбирать транскрипции. Поэтому я бросила универ, когда вышла замуж. Точнее, сначала ушла в академ, а потом бросила.

Параллельно с учёбой я занималась своей личной жизнью, встречалась с разными молодыми людьми и страдала от неразделённой любви к одному смазливому мерзавцу, который тянул из меня деньги, но отношений не предлагал. Говорил, что мы друзья. А за спиной говорил обо мне гадости. Я всё понимала, постоянно плакала, но не могла ничего поделать, так как очень сильно была влюблена. Лучше сказать, - это была болезненная влюблённость, ненормальная, она длилась пять лет. Как ни странно, но лет с пятнадцати общаться с противоположным полом мне нравилось. Может быть, потому, что в догонялки и прятки мы уже не играли.

Мы сидели в подъездах, курили, пили пиво и просто общались. В общем, как обычные подростки. На меня тогда положили глаз сразу пять или шесть парней, всё ходили ко мне толпой. А я страдала. Иногда встречалась с кем-то из них, потому что больше было не с кем, да и любопытства ради. Мне было интересно, что из этого выйдет, и просто понаблюдать за своими чувствами. Один парень мне нравился очень из этой компании, и с ним я встречалась дольше всех. Со временем я сильно влюбилась в него. Роман был бурный, со скандалами и разрывами. Скандалили в основном из-за того мерзавца, из-за того, что я опять к нему пошла или что-то ему подарила опять.

Когда меня спрашивали, почему я рассталась с тем или иным парнем, вопрос ставил меня в тупик. И до сих пор ставит. Похоже, люди полагают, что для расставания должна быть какая-то особая причина. Или они полагают, что, если люди встречаются, значит, у них великая любовь. А у меня не было никаких причин и никаких великих взаимных любовей. Просто мне надоедал парень, и я прекращала с ним общаться. И всё страдала по мерзавцу. Либо после нескольких встреч я парню казалась неинтересной, поэтому продолжения не было. Что касается интимных подробностей, то всё это было, и много. Здесь всё было так же, как и обычно у людей.

Потом, в 21 год, я вышла замуж за человека старше себя на шестнадцать лет, но это уже взрослая жизнь. Сейчас я счастливо замужем второй раз.

И с первым, и со вторым мужем я познакомилась в интернете на сайте знакомств. Что в нашем шизоидном мире вполне логично.