ЧАСТЬ 1. АРСЕНИЙ
Глава 1
Вечерело. Старый парк в английском стиле замер в ожидании заката, ветер шепотом перебирал листву. В огромном каменном доме, похожем на спящего великана, светилось единственное окно. Еле уловимые тени медленно двигались по стене, ускользая за дальний угол, где-то далеко выла собака.
- Иваныч! - послышалось из кабинета.
- Да, хозяин, одну минутку, - ответил низкий голос с чуть слышной хрипотцой.
- Я ужинать не буду, - чуть слышно донеслось до Иваны¬ча, крепкого бородатого мужика лет шестидесяти.
Сколько Арсений себя помнил, Иваныч всегда находился рядом с ним. Они не были родственниками, но Арсений называл его дядькой, прочитав где-то, что в старину так в семьях называли мужчину, приставленного для ухода за ребенком-мальчиком. Это прозвище так и осталось за Иванычем.
- Арсений, сколько можно, вы и в обед поели, как синичка, мы же договаривались, что надо есть, хоть немного, но надо, - бурчал себе под нос дядька.
- Ты пойми, я же не работаю физически, энергии трачу мало, я не хочу есть, - доказывал свое молодой человек, сидящий за столом.
- А мы вот сейчас пойдем в парк и нагуляем аппетит, - разворачивая кресло, стоял на своем Иваныч.
- Оставь меня, я тебе не кукла, сказал же - не хочу, - юноша изо всех сил упирался руками в подлокотники кресла.
Но старый дядька, пыхтя, молча нес молодого человека к выходу, он ловко усадил его в прогулочную инвалидную коляску и распахнул настежь массивную дверь. Свежий про¬хладный ветерок ворвался в комнату, развевая золотистые волосы молодого парня, юноша замолчал, обхватив себя руками.
- Что я скажу вашему отцу, когда он вернется? Что у вас голова растет от мыслей, а все остальное исчезло от лени, и превратился наш Сеня в колобка, - шутил Иваныч.
- Прекрати, сказал - не буду, моему отцу все равно, какая у меня голова, - злобно бурчал Арсений в ответ.
- Ну уж, не скажите, голова у вас должна быть светлой и умной, - пыхтел Иваныч, спуская Арсения со ступенек.
- Как же ты меня замучил, мне работать надо, а не глу¬постями заниматься типа спорта твоего!!! - почти кричал юноша.
- Будешь заниматься и на турнике, и на брусьях, а чего это у вас сегодня такое настроение? - толкая коляску по ка¬менистой дорожке, расспрашивал старик.
- Тебе бы прорабом на стройку, там бы всех научил работать, - ответил парень.
Коляска медленно подъехала к спортивной площадке, Иваныч помог Арсению встать и поднес его к турнику.
- Давайте, сегодня двадцать подтягиваний, вы вчера обещали, - настаивал дядька.
- Хорошо, ты ведь в живых не оставишь, садюга, - хвата¬ясь за холодную перекладину, ответил Арсений.
Парень с легкостью проделал упражнения на турнике, затем Иваныч помог ему перебраться на брусья. Вялые, худые ноги цепляли землю, Арсений старался найти опору, поддерживая тело на брусьях руками.
- Вот молодец, сегодня ноги чуть лучше, - хвалил Ива¬ныч.
- Где лучше? Я что, ребенок, не понимаю, что эти две уродливые спички совсем не хотят слушаться, - стараясь поставить ноги правильно, ругал себя Арсений.
- Получится обязательно, еще год назад колени с трудом сгибались, просто надо тренироваться, - настаивал дядь-
- А надо ли, ноги мне ни к чему, я ими не работаю. В моей работе главное - голова.
- А другие радости жизни?
- Все это блажь, выдумка, какие могут быть радости? Скажешь: лыжи, коньки, велосипед - все это я уже слышал. Многие, например, туземцы в Африке, никогда не видели твоего велосипеда или лыж и живут себе припеваючи, и я проживу, - ругался Арсений, стараясь твердо ступать.
- Они бегают, как ошпаренные, по лесу за добычей, а вы сидите целыми днями над своими берестяными свертками, пылью дышите, а так бы мы с вами в теннис поиграли, собаку бы завели, с ней гуляли, - не унимался Иваныч.
- Иваныч, прекрати, я тебе тысячу раз говорил: я нена¬вижу собак, я их боюсь, и не просто боюсь - я их панически боюсь, - чеканя каждое слово, говорил юноша.
Наконец Арсений нашел удобное положение и твердо встал на ноги, чуть придерживаясь за брусья, он пристально всматривался в закат. Алые макушки деревьев на краю старого парка провожали солнечный диск за горизонт.
- Смотри, Иваныч, как будто кровь растеклась по небу, мне каждый вечер кажется, что солнце истекает кровью, прощаясь с нами на ночь. Оно каждый вечер умирает, чтобы завтра воскреснуть. Как это страшно и восхитительно одновременно, - рассуждал Арсений, глядя на огромный багряный всплеск.
- Ну, вы скажете, кровь... Откуда такие суждения? Начитался книжек своих, надо проще на мир смотреть, - усаживая юношу в коляску, говорил дядька.
- Наверное, теперь главную твою просьбу выполню, - се¬рьезно сказал Арсений.
- Какую? - недоумевал Иваныч.
- Поужинаю! - рассмеялся в полный голос Арсений.
- Слава Богу, уважил старика, - Иваныч закатил коляску в дом и улыбнулся в бороду.
Арсений вымыл руки, скинул с себя влажную от пота майку и, помогая себе руками, въехал в столовую. Иваныч суетился у большой плиты - разогревал ужин. Тушеные овощи и куриная грудка на пару, ваза с фруктами, абрикосовый компот и пара румяных булочек - все это стояло на массивном дубовом столе.
- Иваныч, поужинай со мной, - тихо попросил юноша.
- Хорошо, - ответил он.
Дядька поставил еще один прибор и сел рядом.
- Надо, наверное, свежую рубаху надеть, за столом с голым торсом сидеть неприлично, - улыбнулся Арсений.
- Ну ее, пусть тело дышит, когда еще так посидишь, этикет, язви его, - рассмеялся Иваныч и добавил овощей в тарелку Арсению.
- Да, чего только люди не придумали, усложняя себе жизнь, а все-то просто: поел, поспал, поработал - вот и вся жизнь, - беря руками кусок курицы, рассуждал юноша.
- Арсений, вот нож, - подвигая нож, сказал дядька.
- Опять сложности: нож, а рукой не так получится, - усмехнулся Арсений.
- Да ладно, ешьте, с вашим нравом лишь бы поели, хоть ногой, - ворчал старик.
- Правильно, если бы я ногой поел, ты бы в ладоши хло¬пал, - рассмеялся Арсений.
- Да ну вас, - отмахнулся Иваныч.
Скоро ужин был окончен, Арсений сидел у окна и наблю¬дал за старой вороной, которая много лет жила во дворе, старик гремел посудой, убирая ее в шкаф.
- Ну что, мыться и спать? Или вы еще работать будете? - спросил дядька.
- Пожалуй, нет. Иваныч, а ты был женат? - задумчиво спросил юноша.
- Был... Очень давно, - тихо ответил старик.
- А где твоя жена?
- Она умерла, в тот год зима была суровая, она простудилась, болела сильно, а потом умерла, - ответил старик, как-то очень спокойно.
- А дети?
- Детей не случилось, ты мой ребенок, сколько я уже с вами? - задумался Иваныч.
- Двадцать пять лет, отец говорил, что взял тебя на службу, когда мне было два. А тебе не скучно со мной, ведь я такой зануда? - рассуждал Арсений.
- Чего это вы сегодня? Как себя чувствуете? - забеспоко¬ился дядька.
- Все хорошо, это я так, задумался, давай мыться и спать, - успокоил его Арсений.
- Ой, не нравится мне ваше настроение, Арсений, на днях отец приезжает, у вас все готово? - занося юношу в ванную комнату, спросил дядька.
- Да, все готово, я расшифровал ему все письмена, что он просил. А настроение нормальное, иди, я сам, - садясь на стульчик в душевой, ответил Арсений.
Струи теплой воды ласкали его бледное, но накачанное тело, если бы не тонкие изуродованные ноги, его фигура была бы похожа на идеальную античную скульптуру. Юноша сидел неподвижно, опустив голову, казалось, он впитывал влагу всем телом. Время будто замерло и остановилось.
- Арсений, у вас все хорошо? - внезапно заставил его очнуться голос Иваныча, донесшийся из-за двери.
- Да, еще минутку, - грустно ответил Арсений и принял¬ся намыливать уставшее тело.
Утром Арсения разбудили быстрые шаги по коридору.
- Иваныч, кто там? - крикнул юноша, садясь на край кро¬вати и помогая руками свесить ноги.
Тяжелая дверь распахнулась, и на пороге появился дядь¬ка, он выглядел озабоченным.
- Отец звонил, сегодня к вечеру будут! Вот, привожу дом в порядок, мы с тобой изрядно заросли грязью, и комнату его надо приготовить, - суетливо отчитался Иваныч.
- Все как всегда, барин приезжает, канделябры начистить надо. Ладно, иди, я сам, коляску только мне подкати. И завтракать я не буду, - усмехаясь, сказал Арсений.
- Опять, ну хоть вы мне душу не мытарьте, - плюнул с досады Иваныч и поспешил на кухню.
- Ладно, поем, - рассмеялся Арсений ему вслед.
Ловко перекинув себя в кресло, Арсений направился в
ванную, закончив утренний туалет и, покопавшись в шифоньере, достал свежую рубаху. «Надо опрятно выглядеть, а то вновь будет куча замечаний. Человек должен быть дисциплинирован во всем», - бурчал себе под нос Арсений слова отца. Затем он сел за письменный стол, пересмотрел бумаги и, удовлетворенный, захлопнул папку.
- Все готово, отец должен остаться доволен, три месяца работы в этой маленькой папочке. Да, умели люди в былые времена мыслить, - поправляя листы в папке, говорил Арсений.
Отец всегда оставался для юноши загадкой. Он жил отдельно, постоянно был очень занят, приезжал и уезжал, когда возникала необходимость. В детстве, будучи совсем мальчишкой, Арсению хотелось прижаться к отцу, почувствовать его тепло, ощутить исходящую от него силу и уверенность. Он мечтал, чтобы отец проводил с ним больше времени, чтобы они вместе ходили гулять и играли бы в разные игры, чтобы отец отвечал на его многочисленные «А почему?», а вечером читал увлекательную книжку о приключениях, путешествиях и неизведанных фантастических мирах. Но отцу всегда было некогда, он совсем не интересовался жизнью сына, вел себя по отношению к нему отстраненно и холодно. Постепенно Арсений к этому привык, хотя, даже став взрослым, он не переставал нуждаться в общении с отцом, который казался ему недосягаемым. А вот Иваныч всегда был рядом, он и ухаживал за мальчиком в детстве и, как мог, старался его воспитывать. Иваныч настойчиво заставлял Арсения заниматься упражнениями, надеясь, что это поможет ему когда-нибудь встать на ноги.
Иваныч тоже часто был занят, а то и вовсе уезжал на целый день в город по делам, но его хлопоты были просты и обыденны - уборка, приготовление пищи, хозяйство (во дворе жили курочки, а рядом находилась пасека). Несмотря на это, у дядьки всегда находилось время ответить на вопросы Арсения, пошутить, поговорить, да и к домашним делам дядька по возможности старался ненавязчиво привлечь юношу.
Когда Арсений оставался один дома, то часто разговаривал сам с собой. Тишина всегда угнетала молодого человека, звенела в ушах, необъяснимая тревога сдавливала грудь, детские страхи одиночества заставляли его говорить вслух.
Он смотрел в окно, прерывая работу на несколько минут, мурлыкал себе под нос одну мелодию. Арсений ее слышал когда-то очень давно, но никак не мог вспомнить, кто и где ее исполнял. Нежный женский голос напевал: «Мой сыночек-озорник, спать сыночек не привык, я возьму со сном мешок, убаюкаю чуток». Смутное волнение и тревога поднимались в его душе, какие-то неуловимые образы возникали в воображении юноши, когда он вспоминал этот мотив. Арсений вновь и вновь повторял нехитрые слова и мелодию за голосом, и ему становилось спокойнее. Казалось, что женщина обращается именно к нему, успокаивая, убаюкивая своим пением.
Телевизора в доме не было, телефон находился в комнате Иваныча, куда Арсений никогда не заглядывал, связи с внешним миром просто не существовало. Да и был ли тот мир вообще? Арсений знал, что за массивными воротами ограды находилась дорога, ведущая в город. Но он никогда не видел этого города, а знал о нем лишь по рассказам Иваныча. Старик рассказывал о плотных потоках машин и не менее плотных потоках людей на улицах, об устремляющихся к небу высотках, о сверкающих огнями огромных торговых центрах и о манящих пестрым разнообразием витринах бутиков и салонов... О многом еще рассказывал Иваныч, но воображение юноши с трудом рисовало эти картины, а еще тяжелее ему становилось от осознания своего одиночества, от понимания того, что ему никогда не увидеть всего великолепия города.
Отец был категорически против связи сына с миром: «Ничего нужного для работы по телевизору не транслируют и по радио тоже, все это только информационный мусор, засоряющий разум и мешающий мыслить». Сколько Арсений помнил себя, он всегда находился в этом старом каменном доме, словно в заточении, а заброшенный парк и черная ворона были такими же древними, как и сам дом. Учителя приезжали к нему, жили в доме, поочередно обучая всем необходимым наукам. Юноша отлично владел древними языками, хорошо разбирался в основах филологии и языковедения, глубоко изучал античную и мировую историю и литературу много знал о религиях мира, а о математике, физике, химии, биологии и остальных науках имел только поверхностные представления - только то, что могло помочь его переводам. Музыку ему запрещали слушать с детства: «Бесполезное занятие. Мысли человека должны быть собраны и конкретизированы, музыка расслабляет и делает человека беспомощным. А тебе некогда расслабляться, у тебя масса дел: учеба, переводы, изучение языков, ты должен все успевать, каждая минута должна быть распланирована и использована с пользой», - говорил отец с самого раннего детства. Арсений ненавидел эти наставления, но ослушаться боялся, он был далек от мира, и редкие встречи с отцом хоть как- то скрашивали его отшельничество. Арсений любил отца, однако боялся показать ему свои чувства, тот был слишком суров и даже жесток, но юноша привык к этому и любил его безусловно, вопреки всем укорам и высказываниям. Вот и сегодня он ждал его и робел: а вдруг отцу не понравится его работа? Целых три месяца он корпел над древними текстами, работал и ждал, что приедет отец и, может быть, в этот раз оценит его упорство.
Надев светлую рубашку и заправив ее в тщательно отутюженные черные брюки, Арсений направился на кухню.
- Что у нас с завтраком? - улыбнулся он Иванычу.
- Погодите чуток, - метался по кухне дядька.
- Ну вот, в кои веки я собрался поесть, а тут задержки, - наблюдая за суетой, шутил юноша.
- Все готово, сейчас, сейчас, - накладывал кашу в тарелку запыхавшийся Иваныч.
- Сам-то поешь, - позвал Арсений.
- Какая еда, у меня еще уйма дел, - ответил дядька.
Арсений спокойно ел гречневую кашу, размазню со шкварками, такую, как готовят в деревнях. Он привык к доброму рассудительному мужику который каждый раз тревожно ждал приезда старшего хозяина. Это было забавно и смешно - всегда уравновешенный и спокойный, Иваныч превращался в суетливого, заикающегося старика. Хозяина побаивались все, особенно дядька, он просто трепетал от одной мысли, что тот останется недоволен его службой, а пойти ему было некуда, да и оставлять Арсения на чужих людей было жаль.
Юноша доел кашу и, стараясь не мешать Иванычу, на¬правился на летнюю веранду. Было около одиннадцати часов. Солнце поднялось над старыми вязами, освещая каменные дорожки. Свежий утренний ветерок доносил из парка ароматы летних цветов, залетные птахи весело щебетали, перескакивая с ветки на ветку. Арсений достал с полки банку с зерном (Иваныч всегда припасал пшеничку для птиц) и через распахнутое окно насыпал корм. Птицы привычно слетелись к завтраку. Обгоняя и перескакивая одна другую, они жадно уничтожали утреннее лакомство. Арсений наблюдал за трапезой маленьких певуний, тревога понемногу отступала, уступая место ожиданию. Юноша задумался, взгляд его остановился, он как будто погрузился в транс, душа замерла, сердце забилось медленней, он сидел неподвижно, словно статуя, созданная гениальным мастером. Так тянулись секунды, минуты, а он все сидел, его веки не смыкались, взгляд был устремлен куда-то в не-доступную даль.
- Арсений! - окликнул его дядька.
- Да, - Арсений вздрогнул всем телом и обернулся.
- Вы чего это, я аж испугался, где вы сейчас были?
- Все в порядке, помоги мне спуститься со ступенек, - попросил Арсений, подъезжая к краю большого каменного крыльца.
- Иду, - ответил дядька торопливо.
Иваныч привычным движением развернул коляску, и, помогая себе ногой, начал стаскивать ее.
- Куда это вы собрались, неужто позаниматься? - одобрительно расспрашивал Иваныч.
- Нет, поеду прогуляюсь к центральным воротам, открою засовы, ты же говорил, что отец приедет. Чтобы тебе не от¬влекаться от трудов праведных, я сам, - улыбнулся юноша, устраиваясь на коляске поудобней.
- Ладно, езжайте, да осторожней там, - глядя молодому хозяину вслед, сказал Иваныч.
«Скучает, а этот старый «барон» хоть бы когда вспомнил про парта да спросил о нем, только бумажки его интересуют. А он вот, гляди, ворота ему открывать поехал», - с горе¬чью рассуждал дядька, провожая Арсения взглядом.
Арсений ловко управлял коляской, по пути он рассматривал окрестности: люпины и ароматные пионы буйно цвели по краю дорожки, сорванные ветром нежные розовые лепестки, еще совсем свежие, сплошь усыпали каменные плиты. Арсений загреб шелковую массу в горсть и поднес к лицу, вдыхая пьянящий аромат лета. Множество шмелей и бабочек кружили вокруг и радовали глаз. Юноша остановился, он попытался дотянуться до ближайшего цветка, в надежде прикоснуться к крылатому чуду, но бабочка вспорхнула и перелетела на дальний цветок.
«Да, вот бы и мне крылья!», - с досадой глядя на свои тонкие изуродованные ноги, тихо сказал Арсений и медленно покатился к выходу из парка. Центральные ворота находились далеко от дома, и дорога занимала без малого двадцать минут. Он рассматривал деревья, подмечая изменения, удивляясь быстро отросшим веткам на фигурных кустах самшита, ранней весной они с Иванычем стригли их, приводя в по¬рядок после зимы. Давно он так не путешествовал, обычно его дорога пролегала до спортивной площадки и обратно, на другое совсем не хватало времени. Добравшись до старинных деревянных ворот на массивных кирпичных столбах, Арсений с огромным трудом открыл засов, тот уже изрядно проржавел за три месяца от парковой сырости и дождей. Машины редко заезжали в усадьбу, ворота без надобности не открывали, а Иваныч входил и выходил через маленькую калитку чуть поодаль. Юноша распахнул ворота, створы со скрипом медленно поползли в стороны, открывая мрачную панораму темного хвойного леса. Извилистая каменистая дорога, уже сплошь поросшая травой, убегала за поворот. Арсений вглядывался вдаль, жмурясь от яркого полуденного солнца. Вдруг на краю леса показались две фигуры, они быстро шагали к дороге - это пожилой мужчина и мальчик несли скошенную траву, завернув ее в старую мешковину.
- Добрый день, - поздоровался Арсений с подошедшими путниками.
- Здравствуйте! - чуть опустив голову, ответил старик и перекрестился, на его лице угадывалось удивление и неприкрытый страх.
- Помогите мне, пожалуйста, открыть ворота, - попросил юноша.
Мальчуган кинулся помочь, но дед схватил его за подол рубахи, с силой дернул вперед, направляя на дорогу. Путники прибавили шаг, стараясь быстрей отойти как можно дальше, мальчуган то и дело оглядывался, а старик подталкивал его в спину и негромко бранился. Арсений попытался открыть ворота сам, но тяжелые створки не поддавались, он выехал за ворота и еще долго провожал взглядом случайных путников, не понимая, что происходит.
- Арсений, вы где так долго? Я думал, что случилось, - спеша на помощь юноше, тревожно кричал дядька.
- Все хорошо. Вот ворота не слушаются или сил у меня мало, - ответил Арсений и развернул коляску.
- Сейчас, мы это мигом, - поспешил Иваныч и распахнул старые ворота.
- Иваныч, я тут людей видел, странные они какие-то, - рассказывал Арсений, вглядываясь в горизонт.
- Бросьте, люди они и есть люди со своими тараканами, - ответил дядька.
- Нет, эти испугались - когда я их попросил помочь, они почти бегом бросились от меня, я думаю... - рассуждал юноша.
- Вы все думаете, а тут дух перевести некогда, - перебил его Иваныч, было видно: он не хотел продолжать этот разговор и поспешил вернуться во двор.
- Смотри-ка, цветы как облетели, дорожку подмести бы надо, - начал дядька.
- Пусть лежат, смотри, красота-то какая, - разглядывая цветы, ответил Арсений.
- Да, красота, а от хозяина выговор получим за беспорядки.
- Иваныч, но все же скажи, почему те люди меня так испугались? - не унимался юноша.
- Глупости все это, дела у меня, пойду я, скоро и отец пожалует, а у меня не у шубы рукав, - оставляя Арсения на дорожке к летней веранде, ответил дядька. - Погуляйте пока, а я скоро.
Иваныч быстро поднялся в дом и достал старенькую потрепанную тетрадь, сделал несколько записей, что-то посчитал на счетах, с шумом перекидывая деревянные ко¬сточки, пожурил сам себя. Потом он тяжело сел на стул и замолчал, думая о недоделанной работе, перебирая в голове расходы последних прожитых месяцев, о которых следовало доложить хозяину. «Истратили много, только на бумагу уйму денег извели, а питание, а «мыльно-рыльное»... Да, опять хозяин будет недоволен», - стараясь сохранять видимое спокойствие, думал Иваныч.
Время тянулось долго, к трем часам Арсений совсем устал всматриваться вдаль. Иваныч домел последний метр дорож¬ки у крыльца и присел рядом, опираясь на рукоять метлы.
- Да, как время летит, вот и лето в разгаре, скоро осень, а там и зима не за горами, - рассуждал он.
- До осени еще далеко, середина июня, а ты про зиму.
- Это вам, молодым, кажется долго, а вот сейчас дрова на зиму заготовить надо, дом подшаманить, дел-то уйма.
- Смотри, Иваныч, наверное, это отец едет! - радостно крикнул Арсений.
- Слава Богу, хозяин приехали, - вскакивая и оставляя метлу на углу дома, ответил Иваныч.
Темный автомобиль с тонированными стеклами неспешно въехал во двор. Дядька семенящей походкой поспешил навстречу, его тело как будто съежилось, чуть наклонившись вперед, из здорового бородатого мужика с широкими плечами и крепкой статью Иваныч превратился в суетливого согбенного старика. Он мелкими шажками подбежал к машине и открыл дверь, помогая гостю выйти.
Старый хозяин неторопливо вышел из автомобиля, оценивающим взглядом окинул окрестности и сам дом. И медленным вальяжным шагом, чуть опираясь на трость, пошел по дорожке аллеи. Иваныч семенил рядом, выслушивая нотации и замечания. Хозяин цеплял розовые лепестки пионов кончиком трости, подкидывал их и, кивая в сторону контейнера, что-то настойчиво объяснял дядьке. Иваныч кивал головой в знак согласия.
- Все уберу, все, как скажете, - только и доносилось до Арсения.
Осмотрев окрестности и основательно отругав Иваныча, старый хозяин заторопился в дом, проходя мимо сына, сердито буркнул: «Приготовь бумаги, после обеда я все посмотрю». Хорошо, отец, - тихо ответил Арсений, его ожидания, как всегда, не оправдались, отец был раздражен и хмур.
Но это было его обычное состояние, даже внешне он был похож на старый согнувшийся костыль - высокая худощавая, чуть сгорбленная фигура, всегда в строгом черном костюме и такой же черной сорочке. Только галстуки меняли цвет от пурпурно-красного до ослепительно белого, по ним можно было догадаться о настроении хозяина. Вот и сегодня галстук был темно-синего цвета, что говорило о плохом расположении духа его обладателя. Длинный прямой нос с чуть заметной горбинкой, тонкие поджатые губы и когда-то большие темные глаза, сейчас с мешковатыми нижними веками, всегда казались излишне мрачными, делали его облик отталкивающим.
Арсений молча последовал за отцом, с трудом поднявшись на террасу, помогая себе руками, он редко поднимался по пандусу сам, а сейчас дядька был занят, юноше не хотелось ему мешать, чтобы еще больше не раздражать отца. Иваныч занес громоздкий чемодан хозяина и засуетился на кухне, накрывая стол к обеду. Через некоторое время все собрались вместе: старый хозяин в восточном шелковом халате, сплошь расшитом золоченой тесьмой, и домашних туфлях, Арсений, собравший длинные белокурые волосы в хвост - отца раздражали его светлые локоны, рассыпанные по плечам.
- Ну что, сын, как идут ваши с Иванычем дела, бездельничаете? - с нарочитым смешком хрипловатым голосом спросил отец, стараясь быть приветливей.
- Я все закончил в установленный срок, твои переводы готовы, - ответил Арсений, поднимая глаза на отца, в них читалось неприкрытая тоска и непонимание.
- Ты глаза-то не таращь на меня, это я еще проверю, - строго ответил отец.
- Да, отец, я готов, - покорно ответил юноша, наклонив голову.
- Чего это ты себе плечи накачал, заняться нечем, работы мало? Я привез тебе новый труд, отнесись к нему с пол¬ной отдачей, посмотришь и скажешь, сколько тебе времени понадобится. От этой работы зависит твое будущее, - продолжал отец, его тонкие узловатые пальцы ловко орудовали ножом и вилкой, разделывая на тарелке кусок рыбы. Он был очень привередлив в еде, слыл большим гурманом, и к его приезду Иваныч особенно старался, сегодня он приготовил форель, запеченную на углях.
- Хорошо, - тихо ответил Арсений.
- Иваныч, я говорил тебе, Арсению надо работать с документами, а ты опять его на турники тащишь! Сказали тебе, что не будет он ходить, нечего время терять зря, - зло бурчал старый хозяин.
Дядька молча подавал на стол, стараясь не смотреть в сторону гостя.
- Иваныч, ты оглох? С тобой говорю, - цедя слова сквозь зубы, повторил хозяин.
- Да, Иннокентий Витальевич. Я понял: спорт - это потеря времени, - тихо ответил Иваныч.
- Ладно, Арсений, через пять минут я буду у тебя, - вставая из-за стола и вытирая руки, скомандовал хозяин. Ужин был окончен.
- Да, отец, - Арсений развернул коляску и направился в кабинет, он почти не притронулся к еде.
Рукописи были готовы, он еще раз открыл папку, поправил на столе берестяные свитки. Через минуту в кабинет вошел отец, он с грохотом подвинул к столу стул и сел. Затем молча взял труды, внимательно вглядывался и перебирал один лист за другим, время от времени сверялся с записями на свитках и одобрительно покачивал головой.
- Хорошо. Меня устраивает проделанная тобой работа. Дело, которое я тебе сейчас привез, будет необычным и очень ответственным, я надеюсь, ты справишься, - отец положил на стол очень старую книгу.
- Можно посмотреть? - спросил Арсений, ему не терпелось внимательно рассмотреть такую редкость.
- Да, конечно, книга бесценна, ее нужно перевести и как можно быстрей. В доме я останусь до завтра. Прошу тебя, сегодня оцени объемы работы и утром скажи, сколько тебе потребуется времени, - Иннокентий бережно протянул книгу сыну.
Арсений надел специальные тонкие перчатки и взял книгу в руки. Она оказалась очень тяжелой, толстая берестяная обложка была изрядно потрепана, выдавленное на¬звание почти исчезло, медные пряжки заметно окислились и покрылись зеленоватым налетом, они крепко стягивали края древней рукописи. Юноша открыл книгу: плотные серые листы, изготовленные из неизвестного ему материала, были очень похожи на то вещество, из которого делают свои гнезда осы. Страницы испещрены ровными знаками неизвестного языка, написанными от руки. Причудливые узоры и рисунки изображали какие-то древние ритуалы, складывались в карты и чертежи, они тут и там прерывали тексты.
- Отец, этот язык мне неизвестен, наверное, я не смогу перевести эту книгу, - внимательно рассматривая письмена, сказал Арсений.
- Вот флешка, на ней аудиозапись речи на том языке, ко¬торым написан текст, посмотришь и сравнишь. Думаю, она тебе поможет перевести книгу. Для чего я вожусь с тобой? Ты должен разобраться, - резко ответил отец и вышел из кабинета.
Арсений перелистывал странички, он пристально вглядывался в строчки и старался найти хоть какие-то знакомые знаки. Что-то в них было очень похоже на древнеславянские и кельтские символы, но было и много незнакомых, похожих на иероглифы. Рисунки приводили юношу в трепет, в них было столько тайного: карты и чертежи, изображения людей и обрядов. Арсений рассматривал их, стараясь понять, что хотел донести до людей автор, он всегда так делал, ведь когда понимаешь замысел художника, проще докопаться до сути.
Старый хозяин в это время направился на кухню, там он долго изучал хозяйственные книги Иваныча, подсчитывал каждый рубль, спрашивая объяснения. Ругал дядьку за лиш¬нее транжирство, вычеркивал показавшиеся ему бесполез¬ными товары и продукты. Потом успокоился, расположился в кресле у окна и начал допрос.
- Иваныч, я тебе говорил тысячу раз, что от Арсения мне нужна только голова, а не его мускулистое тело, мне не нужно, чтобы он пошел, это лишнее. Твое дело - его кормить и следить, чтобы он работал. Как он, кстати, как у него на¬строение?
- Он стал много думать, хозяин, - ответил Иваныч, ставя на чайный столик чашку с дымящимся чаем.
- Ну, думать он должен, это его работа, - продолжал хо¬зяин.
- Нет, он думает о другом, он повзрослел, ему сложно стало находиться только со мной, я думаю, ему нужно общение, он ведь уже взрослый мужчина, - спокойно рассуждал Иваныч.
- О чем это ты? - не понимал старый хозяин.
- Я думаю, женщину ему надо, он так и работать лучше будет, - робко сказал Иваныч.
Хозяин рассмеялся в голос, судорожно запахивая полу халата.
- Какая женщина? Он же калека! Ох и насмешил ты меня, Иваныч! Глупости это, - не унимался он.
- Мне кажется, ему бы это пошло на пользу, он бы меньше думал о жизни, старался отдаваться работе. Знаете, как похвала пряником - он вырос, нужно искать другой пряник, а женщина здесь в самый раз, - еще настойчивей попросил дядька.
- Наверное, здесь ты прав, если для пользы дела - привези ему проститутку. Да смотри, не траться, дешевую возьми. А чего он с ней делать будет? - заливаясь смехом, согласился хозяин. - И помни, он не должен ничего знать ни о себе, ни о мире вокруг, от этого зависит не только его судьба, но, как ты помнишь, и твоя, - буркнул хозяин, неожиданно став очень серьезным.
- Да, я помню, - ответил Иваныч, и в глазах его появился страх.
Старый дядька остался один, лицо его изменилось, оно как будто потемнело, стало похоже на могильную землю, он тяжело сел на стул и закрыл лицо руками, словно вспомнив что-то страшное.
Арсений достал привезенную отцом флешку и включил компьютер. Послышалась незнакомая речь, мелодичная и очень приятная на слух. Говорил мужчина, потом ему отвечала женщина, ее голос показался Арсению странно знакомым. Юноша прислушался - женщина запела на неизвестном языке. В растерянности он трясущимися руками закрыл аудиоплеер и отодвинулся от рабочего стола. Пел тот самый голос, что много лет звучал в его сознании и успокаивал его, когда ему становилось особенно одиноко. Юноша не мог поверить в случайность этого совпадения, он задрожал всем телом, вновь открыл плеер и включил запись сначала, стал внимательно вслушиваться в каждое слово, будто впитывая в себя речь. Голоса о чем-то говорили мелодично, ласково, потом женщина запела, дальше послышался сильный треск и все умолкло.
Арсений вновь и вновь прослушивал запись, сомнений не было - это именно тот голос, что был ему так знаком, только песню он пел на неведомом языке. Арсений развернул коляску и направился к выходу, он хотел видеть отца. Юноша тихонько постучал по перилам лестницы, комната отца находилась на втором этаже, но, не дождавшись ответа, направился на кухню. Та была пуста, только с летней веранды из вечернего сумрака доносились голоса. Медленно управляя коляской и придерживаясь за стену, он выехал на летнюю террасу. Уже почти совсем стемнело, моросил мелкий дождь, делая вечер еще более мрачным. Отец не замечал ненастья, шагал взад и вперед по аллее, резко взмахивал руками, он говорил по телефону, настойчиво что-то доказывал.
- А я тебе говорю, он переведет, я всю жизнь готовил его к этой работе. Знаю я, какие это деньги, гены не обманешь. Нет, думаю, месяцев шесть понадобится, перестань. Ты меня знаешь, тогда я всю шкуру спущу с этого волчонка. Что его мать, да, мать и отец, да, это их символ. Ну, все, мне пора, завтра к вечеру выезжаю. Если бы не переводы, давно бы забыл это проклятое место. Давай, - сунув в карман телефон, старый хозяин развернулся и зашагал к двери в дом.
Арсений выехал ему навстречу, отец в полутьме испуганно отпрянул от коляски, грубо буркнув.
- Ты давно здесь?
- Нет, я хотел поговорить, - тихо спросил Арсений.
- Что, ты уже посмотрел книгу? Что скажешь, сколько тебе надо времени на перевод?
- Я посмотрел, отец. Полгода, я думаю, нужно чтобы закончить все, - тихо ответил юноша. Ему уже не хотелось спрашивать, чей это голос звучал в записи, обрывки услышанного разговора и грубый тон, как всегда, заставили его замолчать и не задавать лишних вопросов.
- Это нормально, я буду звонить и контролировать, о первых результатах сообщишь мне через месяц. Все, я устал, а ты быстрей принимайся за работу, - раздраженно сказал отец, затем обошел инвалидную коляску, брезгливо протиснулся между ней и стеной и направился в свою комнату.
Его худая сгорбленная фигура, как привидение, проплыла по лестнице, ведущей на второй этаж. Там была его комната и еще несколько помещений, где Арсений никогда не бывал, да и Иваныч ходил туда только затем, чтобы приготовить все необходимое для приезда хозяина.
Арсений выехал на открытую часть террасы, холодные капли ночного дождя струились по лицу, он поднял голову к черному небу и хотел зареветь, как зверь, от обиды и безысходности, его душу переполняли отчаяние и гнев, безответные чувства и несбывшиеся надежды, но ком встал в горле, мешая закричать в голос. Слезы смешивались с дождем и стекали по щекам, капали на светлую сорочку и оставляли неровные бурые пятна, в темноте похожие на кровь. Он си¬дел так долго, вымокнув до нитки и трясясь всем телом, пока Иваныч молча не занес его в комнату. Посадил под горячий душ, потом также молча растер юношу грубым полотенцем. Уходя, он проронил одну только фразу: «Спи, завтра будет новый день».
Глава 2
Арсений привык подниматься рано, с первыми лучами солнца. Эта ночь показалась особенно длинной и беспокойной, уже занимался рассвет, когда он на¬конец смог задремать, но сон был не глубокий, он то впадал в забытье, а то дремал, прислушиваясь к звукам дома. Его цепкий ум не отдыхал, его тревожили мысли о книге и записи. Об отце думать не хотелось, ожидания оказались напрасными, только слова Иваныча успокаивали и вселяли надежду. Вот он и пришел, новый день. И Арсений надеялся, что он будет лучше вчерашнего. Открыв глаза и сев на кровати, он сладко потянулся. Дверь распахнулась, и на по¬роге появился Иваныч, его лучезарная улыбка красноречиво говорила о многом.
- Уехал? - осторожно спросил Арсений.
- Слава Богу, и этот раз пережили, средства оставил и скатертью дорога, - перекрестился с облегчением Иваныч.
Арсений улыбнулся, вытянул руки вверх и еще раз потянулся всем телом.
- Завтракать и работать. Иваныч, там рыбка осталась? - спросил юноша, переваливая себя в коляску.
- Конечно! Я вам кусочек припрятал, - похлопывая Арсе¬ния по плечу, ответил дядька.
Он наскоро заправил кровать, пока Арсений умывался и надевал свежую рубашку. Затем они вместе направились на кухню, там уже витали ароматы жареной рыбки. Арсений потирал руки в ожидании вкусного блюда, он любил свежую рыбу, но это лакомство было редкостью на столе, отец оставлял не так много денег, чтобы баловать их деликатесами. Он подвинул к себе тарелку с завтраком и положил две поджаренные до золотистой корочки речные форели.
- Я картошку не буду, лучше две рыбки, - лукаво сказал Арсений.
- Ешьте, ешьте на здоровье, - одобрительно кивнул головой старик.
- Иваныч, ты как освободишься, зайди ко мне в кабинет, отец оставил запись, я хотел, чтобы ты послушал ее, - попросил юноша, допивая кофе. - Со мной творятся странные вещи, мне кажется, что этот женский голос я когда-то слышал.
Иваныч топтался по кухне, покряхтывая, убирал в буфет дорогую посуду, ту, что доставалась лишь к приезду хозяина. Арсений закончил с трапезой и поблагодарил дядьку, после чего направился в свою комнату.
Он сел за компьютер и включил запись, прослушал несколько раз подряд, он напрягал память и пытался понять, где ранее слышал этот голос, но на ум ничего не приходило. Потом он открыл книгу. Достал с полки от руки написанные алфавиты известных ему древних языков: так ему было удобней работать. Всматривался в каждую букву, пытаясь прочесть, но слова не складывались. Арсений еще и еще раз перелистывал страницы, но даже намека на известные ему знаки не было. Он снова прослушал запись, пересмотрел рисунки в книге, но ни одной мысли или даже догадки не появилось. «Нужна хоть какая-то подсказка», - подумал он, глядя в окно, там привычно сидела черная ворона и ожидала от Иваныча подачки.
Старый дядька стряхнул крошки со скатерти, ворона, смешно прихрамывая, направилась к угощению. Арсений открыл окно и позвал Иваныча.
- Иду, - ответил он.
Юноша с нетерпением ждал его прихода, а Иваныч как будто специально тянул время, прошло минут сорок, пока дверь в комнату распахнулась.
- Иваныч, сколько можно тебя ждать, - нетерпеливо по¬звал юноша. - Присаживайся, ты слышал когда-нибудь этот язык? Я пока понять не могу ни единого слова, совсем мне неизвестный слог, - рассуждал он.
Арсений включил запись, мужчина ласково что-то говорил девушке, потом та запела, мелодично и как-то очень жалобно. Иваныч вдруг весь съежился, словно вжался в стул, опустил голову и смотрел в одну точку, будто хотел спрятаться.
- Иваныч, что с тобой? - удивленно спросил Арсений, он не понимал, что происходит.
- Ничего, устал я, - вскакивая со стула, почти закричал дядька, в глазах его застыл ужас.
- Мне кажется, я слышал эту песню и женский голос когда-то очень давно, - внимательно глядя на Иваныча, ска¬зал юноша.
- Выдумки это ваши, где это вы могли его слышать? Тут и женщин-то сроду не было, только Дуська-молочница, но у нее басок прокуренный, а тут - во! - нарочито громко возмущался Иваныч, размахивая руками и торопясь выйти.
- Иваныч, ну поговори со мной, ты ведь что-то знаешь?
- Ничего я не знаю, и не моего это ума дело, язык совсем незнакомый, древний, ваше это дело - языки старые разбирать, а у меня своих занятий полно, - Иваныч почти выбежал из комнаты и стремительно закрыл за собой дверь. Арсений сидел один, он не мог понять, что произошло со старым Иванычем, его как подменили. Надо было работать, юноша посмотрел на закрытую дверь в надежде, что Иваныч вернется, но та оставалась плотно затворенной, и Арсений вновь открыл рукопись. Снова и снова пробегал глазами по неизвестным знакам, сравнивая и анализируя, выписывая отдельные строки и пытаясь понять хоть что-то. Работая без отдыха несколько часов, он очень устал. Прошло много времени, солнце неуклонно катилось к закату, последними лучами цепляясь за верхушки деревьев, а Иваныч все не звал к обеду. Юноша уже изрядно проголодался. Подкатив коляску к окну, он снова включил запись, речь полилась, заполняя комнату, душа его опять затрепетала, чувствуя недосягаемую тайну этой речи и вместе с тем невероятное родство. Арсений опустил голову и внимательно вслушивался в каждое слово, а в голове его звучало: «Спи, сыночек, сладко, сладко».
Внезапный шум за окном заставил его очнуться. Во дворе Иваныч таскал старые, почти сгнившие доски, с грохотом скидывая их в кучу. «Откуда он их взял, дрова еще не привезли, а этот хлам совсем не будет гореть», - подумал Арсений и направился к дядьке.
Вскоре, очутившись на крыльце, он окликнул его.
- Иваныч, мы обедать будем? Что это ты делаешь?
- Будем, обязательно, сейчас распилю эту рухлядь.
- Откуда у нас такие доски, я никогда их не видел!
- Да это там, за домом, строение было, - словно оправды¬ваясь, ответил Иваныч.
- Давай помогу, держать буду, так ты быстрей распилишь, - съезжая с крыльца предложил юноша.
- Не надо, запачкаетесь, да и не ваше это дело.
Арсений подтянул край доски, пытаясь перевернуть ее
и сложить в общую кучу, сильно обглоданный край дерева испугал его, юноша в ужасе бросил доску.
- Иваныч, что это? - отъехав на коляске назад, крикнул Арсений.
- Чего там? - недоуменно спросил дядька и подбежал к нему.
- Кто это так сгрыз дерево? Посмотри, какие у него были зубы, доска обгрызена почти наполовину, - со страхом еще раз спросил Арсений.
- Говорил же - не ваше это дело, спилю и сожжем, идите уже в дом, работы, что ли, отец мало привез? - стараясь избавиться от лишних глаз, настойчиво скомандовал Иваныч.
- Иваныч, объясни мне, что происходит, я слышал разговор отца по телефону, он говорил, что у меня гены какие-то, и поэтому я смогу перевести, а теперь эти доски со следами ужасных зубов... - не унимался Арсений.
- Идите домой, молодой хозяин, гены у вас отцовы, такой же настырный, а этим доскам лет тридцать, я и не знаю, кто их грыз, - отмахнулся Иваныч от назойливых вопросов.
Арсений внимательно смотрел на старого дядьку, пове¬рить ему было сложно, но, кроме Иваныча, близкого челове¬ка у него не было, а обидеть его недоверием он не мог.
- Я на кухне тебя жду, пока на стол накрою, - послушно ответил юноша и направился в дом.
Иваныч облегченно выдохнул, помогая ему подняться на крыльцо. «Надо что-то делать, совсем пацан вырос, сует нос туда, куда бы совсем не надо», - хмуря брови, рассуждал дядька. Он ловко орудовал бензопилой и вскоре доски были рас¬пилены, Иваныч покидал их за угол дома, туда, где обычно складывали поленницы дров на зиму. Обед прошел в тишине, Арсений думал и не хотел говорить, Иваныч несколько раз по¬пробовал начать ненавязчивую беседу, но юноша отвечал односложно, и дядька оставил попытки его разговорить. После обеда Арсений удалился в кабинет и продолжил работу, Иваныч складывал перепиленные доски, насвистывая знакомую мелодию, довольный тем, что молодой хозяин успокоился и уединился. Старая хромая ворона ходила поодаль, она собирала хлебные крошки, принесенные ей, он угощал ее после каждого обеда, птица и человек давно привыкли друг к другу.
Дни летели за днями, но ничего не металось. Арсению не давалось ни единое слово, ни единый знак в старой книге. Он бесчисленное количество раз слушал запись, что-то писал и сравнивал, результат был нулевой. Иваныч вечерами, как всегда, заставлял юношу заниматься на турниках, но с каждым днем желание что-либо делать покидало его.
В голове были только строки непонятного текста и запись.
Он мог ее воспроизвести сам, помня каждое слово, каждую интонацию, но понять смысл было не в его силах. Надежда перевести хоть слово умирала с каждым днем. Арсений почти перестал есть и плохо спал, он кричал ночами, вскакивал с постели, запирался в своей комнате и работал днями напролет, без обеда и прогулок. Иваныч старался отвлечь его разговорами, но ничего не помогало, Арсений срывался на крик, швырял в дверь все, что попадется ему под руку, при одном только упоминании об отдыхе или спорте. Из спокойного уравновешенного юноши он превратился в раздраженную истощенную тень когда-то доброго Арсения.
Следующая ночь выдалась очень дождливой и ветреной, осталось два дня до конца месяца, отец позвонит не сегодня завтра, а у Арсения не переведено ни строчки. Он лег спать почти за полночь, холодные тяжелые капли бились о стекло, потоки воды стекали по водосточной трубе, беспрерывный вой ветра был похож на завывание десятка огромных собак. Юноша никак не мог уснуть, он закутался в одеяло почти с головой, но его озноб бил, зуб не попадал на зуб, задремав в бреду, он метался по кровати, выкрикивая слова на непонят¬ном языке. Иваныч заскочил в комнату, обезумевшие глаза юноши смотрели в потолок, лицо исказила судорога.
- Какой жар! Так и до смерти не далеко, совсем уморил себя, - прошептал Иваныч. Он стремительно бросился на кухню, принес таз с холодной водой и чистое полотенце, сделал холодный компресс и положил его на разгоряченный лоб юноши.
- Не надо, - чуть слышно горячими от температуры губами произнес Арсений.
- Что значит - не надо, открывайте рот, - пытаясь напо¬ить его лекарством, командовал Иваныч.
- Незачем, осталось два-три дня, и тебя с безногим калекой выкинут на улицу, оставь мета, одному тебе будет легче прожить, - шептал Арсений.
- Еще чего, пейте, я сказал, мне ваши капризы не нужны, - насильно вливая густую жидкость в рот юноше, не унимался дядька.
Арсений совсем обессилел, его руки висели как плети, губы побелели и потрескались, глаза сильно ввалились и стали похожими на темные ямы. Под напором Иваныча он сдался, выпил ложку жаропонижающего средства и устало прикрыл глаза. Дядька довольно выдохнул, укрыл юношу ватным одеялом и устроился рядом в кресле. Так прошла ночь, Арсений то засыпал, то снова бредил и стонал, тяжелый холодный пот заливал глаза, дядька менял простыни и вновь укутывал его, подтыкая одеяло. День тоже прошел тяжело, Арсений не смог даже присесть на постели, чуть выпив сливового киселя, он впадал в беспамятство. Звал отца, извинялся, умолял его о чем-то, потом засыпал, и все повторялось вновь. Так прошло три дня, облегчение не наступало, Арсений слабел с каждым днем. Иваныч устал ждать изменений, совсем отчаявшись, он привез доктора из города, врач внимательно осмотрел больного и выписал лекарства.
- Что с ним, доктор?
- Нервное истощение, он очень слаб, его в стационар нужно, - снимая халат, ответил доктор.
- В больницу? Нет, мы не можем, - засуетился Иваныч.
- Тогда вот вам рецепты, все давайте по времени и подпишите мне вот это, - врач протянул лист с отказом.
- Хорошо, мы все выполним по пунктикам, - чуть успокоился дядька.
Доктор стал собираться, Иваныч напросился с ним до ближайшей аптеки, а к вечеру, напоив Арсения лекарствами и дождавшись, когда он уснет, дядька тихонько поднялся на второй этаж.
Он прошел мимо комнаты старого хозяина и остановился в конце коридора, достал связку старых тяжелых ключей, привычным движением открыл массивную дверь. Полумрак заброшенной каморки встретил его неприветливо, занавешенные тяжелыми портьерами окна с толстыми решетками и изрядным слоем пыли не давали проникнуть сюда солнечному свету. Раскиданные женские вещи, украшения, игрушки, расправленная кровать и детская люлька, опрокинутая вверх дном - все говорило о том, что хозяйка комнаты очень спешила. Иваныч подошел к столу и открыл нижний ящик, из которого достал несколько старых тонких ученических тетрадей и стал перелистывать, внимательно вглядываясь в написанное. Найдя нужную страницу, он осторожно вырвал ее, затем аккуратной стопкой сложил тетради обратно и тихонько за¬творил дверь, замыкая ее на ключ. Поздно вечером позвонил старый хозяин, он очень серьезно интересовался успехами Арсения. Иваныч успокоил его, сказав, что ключ к алфавиту в книге почти найден, и что Арсений работает, не покладая рук. Хозяин остался удовлетворен ответом и пообещал месяца через три заехать за первой половиной работы.
Дни потянулись за днями, Арсений понемногу приходил в себя, работать Иваныч ему не позволял, усиленно кормил и вывозил на террасу любоваться природой, как он сам говорил. Прошло две недели, прежде чем Арсений, совсем окрепнув, стал постепенно входить в обычный ритм жизни. Он пересмотрел свои старые записи, проанализировал рисунки и карты, изображенные в древней книге и установил, что эта книга - житие древнего, доселе неизвестного ему народа, жившего где-то между Уралом и Енисеем. Работа по переводу не продвигалась вперед, но некоторые успехи Арсений сделал. Он пришел к выводу, что наиболее повторяющиеся буквы в словах соответствуют гласным звукам латиницы. И надежда вновь за¬теплилась в его душе. Иваныч радовался выздоровлению дорогого ему чада, но видя, как он упорно работает, не давая себе поблажек, начал бояться, что болезнь может вернуться.
Это был обычный день, Арсений позавтракал и напра¬вился в кабинет. Иваныч молча, подошел и протянул ему старый пожелтевший лист бумаги.
- Что это? - тихо спросил Арсений.
- Не знаю, на чердаке нашел, может, вам пригодится, каракули какие-то, - ответил Иваныч и заторопился уйди.
- Я посмотрю позже, - направляясь в свою комнату, сказал Арсений.
- Я в город, буду поздно, а вы посмотрите это, не откладывайте, - настаивал Иваныч.
Арсений сел за стол, привычным движением включил запись и развернул старый листок, вырванный из школьной тетради. На нем ровным столбцом были написаны знаки, те, что он видел в старой книге, а напротив - буквы латиницы. Мурашки побежали по его рукам, мелкие капли пота выступили на лбу.
- Иваныч, что это? Где ты это взял? - закричал Арсений, распахивая дверь.
Ответа не последовало, дядька уже ушел. Арсений трясущимися руками открыл книгу и начал медленно читать, сверяя каждую буковку. Буквы складывались в слова, алфавит, что написан на старом листе, был не полон, но основной смысл Арсений уловил, дальше было дело техники и времени. Юноша глубоко выдохнул и откатился от стола. Начало положено, он спасен. Ему стало легко и хорошо, хотелось петь и разложить мысли по полочкам, но охватившее его волнение мешало сосредоточиться. Направив коляску к выходу, он положил драгоценный листок в древнюю книгу, улыбнулся сам себе и, довольный происходящим, решил прогуляться, чтобы чуть успокоиться. Вскоре он уже ехал по аллее, где вековые вязы шумели своей листвой. Арсений направлялся на залитую солнцем лужайку, лет семь назад Иваныч скосил высокие травы и засеял ее клевером, поставил несколько ульев. Хозяин был очень скуп на деньги и похвалы, поэтому дядька старался выживать самостоятельно, он разбил небольшой огород с южной стороны дома, засеял лужайку медоносами, держал в сарайчике десяток курочек. Иногда дядька брал с собой Арсения помогать по хозяйству, где подержать, а где и помочь перенести, чтобы ему не было так одиноко, и он не чувствовал себя брошенным. Вот и сейчас Арсению захотелось на залитый солнцем луг, где жужжат пчелы и пахнет летом. Свернув с аллеи, он с трудом пробрался сквозь ягодные кустарники, коляска по заросшей травой земле двигалась медленно и с огромным усилием. Раздвинув очередной куст смородины, он увидел, как незнакомая девушка собирает крупные черные, уже созревшие ягоды в ведро.
- А вы что здесь делаете? - громко позвал Арсений.
Девушка мгновенно вскочила, одергивая подол легкого платьица, ее истошный визг заставил Арсения закрыть уши.
- Да не визжи ты, я ж не съем тебя, - закричал юноша, стараясь перекричать нежданную гостью.
- Ой, как ты меня напугал. Я тут у вас ягодки немного возьму, осыплется же, - оправдываясь, пояснила девушка.
- Иваныч из нее варенье варит, - улыбнулся Арсений.
- Да, варенье - это хорошо! Ну что, можно? Мне тут до ведра с литр осталось добрать, - подходя поближе и показывая почти полное ведро черной смородины, спросила девушка.
- Конечно, бери, Иваныча нет, хочешь, я тебе помогу? - разглядывая крупные, напоенные солнцем ягоды, предложил Арсений.
- А ты как, на коляске, тебе не трудно?
- Нет, давай кружку, я - в нее, а ты сразу в ведро.
Девушка подала небольшую эмалированную кружку с почти стертым рисунком.
Арсений подъехал вплотную к смородиновому кусту и начал собирать наливные сочные ягоды, похожие на бусины.
- Неправильно ты ягоду берешь! Смотри, как надо: две в ведро, одну - в рот, - рассмеялась девушка, наблюдая за усердием нового знакомого.
- Правда, вкусно так собирать, - ответил юноша, отправляя каждую третью ягоду в рот.
- А то, не первый год беру. А ты хозяин? - глядя прямо в глаза Арсению, спросила девушка.
- Да, я живу в этом доме с Иванычем, он сейчас в городе, - сказал он, набрав почти полную кружку.
- А у нас в городе говорят, что ваш дом проклят, и хозяин его - оборотень, он собственного сына взаперти держит на цепи, - тихо прошептала девушка, словно боясь, что ее еще кто услышит.
- Как же ты не боишься сюда ходить? - насмешливо спросил Арсений тоже шепотом.
- А мне хошь не хошь, а надо. Мамку с работы за пьянку выгнали, папка пятый год на зоне чалится, а у нас еще три рта: бабка и два брата. Вот ягодку на рынке продам, поесть ребятишкам куплю, - отрапортовала девушка.
- А как тебя зовут? - спросил Арсений, ему стало жаль незваную гостью.
- Катя, - ответила девушка, снимая с пояса привязанный белый платок и закрывая им собранные ягоды.
- Я Арсений, - чуть склонив голову, ответил юноша.
- Имя-то какое редкое - Арсений. Сенька, что ли? - рассмеялась Катерина.
- Да, меня так Иваныч зовет, редко, только когда смеется надо мной, - смутился он.
- Ну ладно, мне пора, еще к автобусу надо успеть, ягоду продать, - заспешила девушка.
- До свидания, ты заходи как-нибудь, - попросил Арсений.
- Нет, к вам пусть лешие ходят, - звонко рассмеялась девушка и скрылась за ближайшими кустами.
Арсений удивился, как она быстро перемахнула через куст красной смородины и исчезла в зарослях. Он было поспешил за ней, но коляска застряла в гибких ветвях кустарника, да так, что обратно выбраться на лужайку оказалось непросто. Встреча с девушкой не выходила у него из головы, перед глазами стояло ее лицо, слышался ее звонкий смех.
А между тем жизнь Кати была совсем нелегкой. Их семья считалась неблагополучной: отец находился в заключении, мать часто выпивала, а на плечи еще совсем юной девушки легли заботы о семье. Она очень любила своих братишек, о них нужно было заботиться, бабушка болела и тоже нуждалась в помощи. Катя старалась заработать денег на жизнь семье. И не всегда это ей удавалось сделать честным путем, всякие истории случались с ней. Вот и в чужом саду она оказалась с целью собрать ягоду и продать, чтобы хоть что-нибудь купить для детишек. Но, несмотря на все сложности жизни, природное жизнелюбие и оптимизм помогали девушке справляться с нелегкими проблемами.
Арсений неторопливо доехал до клеверной лужайки и стал с интересом наблюдать за работой пчел. Они громко жужжали, перелетая с цветка на цветок, их нектарные мешочки были полны, и они с трудом носили их в ульи, стоящие чуть поодаль. Арсений сорвал листочек мяты, растер его в ладони и наслаждался ароматом пряной травы, вдыхал терпкий благовонный запах. Пожевал сладкие цветы клевера, как учил его в детстве Иваныч, затем продолжил свое путешествие - направился к почти завалившейся изгороди.
Огромный черный бык пасся у разваленного забора, увидев человека, он захрапел и выпустил из больших ноздрей пар. Сбивая кочки с сырой земли передними копытами и выставив мощные острые рога вперед, он наставил их прямо на Арсения. Юноша попытался быстро развернуть коляску, но задние колеса застряли в мягкой земле и не поддавались. Он смотрел на приближающегося разъяренного быка, и от страха у него застыла кровь. Вдруг, не осознавая себя, он заговорил на незнакомом языке плавно, мелодично. Речь лилась неторопливо, напевно, сама собой, неведомые слова были приятны на слух, действовали завораживающе. Бык поднял голову, внимательно посмотрел на юношу и, помахивая хвостом, подошел к нему. Огромный шершавый язык быка скользил по щеке и шее человека, свирепый черный великан жалобно мычал, как маленький теленок, облизывая сидевшего в коляске юношу. А Арсений все продолжал говорить, и вот уже он легонько коснулся бычьей головы и поглаживал ее, проводил своей рукой по жесткой шкуре, чесал за ухом, трогал влажный нос животного.
- А ну, пошел прочь, - вдруг раздалось из-за кустов.
Иваныч, вооружившись большой палкой, бежал на помощь Арсению. Бык, как будто очнувшись, развернулся и побежал прочь, выбрасывая из-под огромных копыт клочья земли и траву.
- Вы целы? - ощупывая Арсения, с волнением спросил дядька.
- Да, все в порядке, - ответил юноша, вытирая лицо от слюны странного быка.
- Ох, как же вы меня напугали! Это ведь Яшка - местный бык-шатун, к нему даже хозяин боится подойти, он еще вес¬ной сбежал с фермы и всех рвет, кто к нему ближе чем на пять метров приблизится, - объяснял Иваныч, вытаскивая коляску с Арсением на каменистую дорожку аллеи.
Арсений молчал, он думал: «Странно, я сказал быку что- то на непонятном мне языке, на котором написана древняя книга. Откуда я это знаю, почему бык так повел себя?» Загадок становилось все больше.
Глава 5
Дни потянулись за днями, Арсений иногда напоминал Иванычу о встрече с девицей и посмеивался, дядьке было неловко, но он терпел насмешки молодого хозяина, радуясь, что настроение у него немного улучшилось. Начало ноября выдалось снежным, Иваныч не успевал расчищать дорогу к центральным воротам, а снег все валил и валил, укутывая белоснежным одеялом старый парк и вековые вязы. Арсений почти закончил с переводом старинной рукописи, так и не докопавшись до смысла. Но он поставил себе цель: перевести книгу полностью, а потом уже думать, каким образом связать слова в текстах. На днях позвонил старый хозяин и сообщил Иванычу, что приедет в двадцатых числах, велел поторопить Арсения с переводом. Юноша был готов к претензиям отца и к объяснениям по книге, но слаженный осмысленный текст отсутствовал, и с этим Арсений ничего не мог поделать.
Как всегда в субботу, Иваныч, накормив юношу завтраком, натопив жарко печь, чтобы хватило тепла до вечера, уехал в город за продуктами и по делам, как он обычно говорил Арсению. Тот, поработав над книгой и перевернув последнюю переведенную страничку, решил подышать свежим воздухом, за окном светило яркое ноябрьское солнце, искрился недавно выпавший снег. Старая ворона прохаживалась туда-сюда в ожидании угощения. Арсений оделся по¬теплей, закутал ноги шерстяным пледом, натянул толстый вязаный свитер, овчинную жилетку, спортивную шапочку и направил коляску к выходу.
Иваныч давно поменял летнюю коляску на зимнюю, в ней было безопасно спускаться с обледеневшего пандуса. Юноша распахнул дверь, легкий морозец тронул лицо, Арсений улыбнулся и выкатился на крыльцо, у самой двери стояла деревянная лопата. Ловко орудуя руками и маневрируя на коляске, он почистил широкое каменное крыльцо от снега, подъехал к перилам и потянулся к первой ступеньке, стараясь сбросить с нее снег. Несколько движений - и ступенька чистая, юноша радовался своей ловкости. Подкатив коляску к самому краю и ухватив лопату за конец черенка, он пытался дотянуться до второй ступени. Снег под лопатой валился, искрясь и образуя у начала крыльца неровные горки. «А третью и четвертую очищу снизу», - только и успел подумать Арсений, как коляска с грохотом сорвалась и покатилась вниз, юноша опрокинулся и кубарем полетел на снег, больно ударив руку и колено. Он медленно сел, потирая ушибленный локоть, из поцарапанной щеки сочилась кровь, он набрал в ладонь снега и протер испачканное кровью лицо. Арсений поглядел по сторонам в надежде, что коляска укатилась не слишком далеко, но его страхи оправдались - проехав метров пять по очищенной Иванычем дорожке, она воткнулась в су¬гроб и завалилась на бок. Он попытался подтянуться на руках, чтобы забраться на крыльцо - до дверей дома было немного ближе, чем до коляски, но локоть простреливала острая боль, и кровь на щеке не останавливалась, пачкая свитер.
- А я стою и думаю, скоро улетит или все-таки дочистит? - вдруг услышал он знакомый девичий голос сзади.
Арсений резко обернулся - на парковой дорожке стояла Катя в красной лыжной куртке и такой же шапочке, ее румяные щечки почти повторяли цвет головного убора.
- Привет! Вот видишь, какой я самоуверенный растяпа, - смущаясь и прикрывая раненую щеку, ответил Арсений, но все же он улыбался нежданной гостье.
- Не шевелись, ты так упал, что может кости переломал, погоди, я гляну. И лицо у тебя в крови, - Катерина подошла к юноше, достала из кармана маленькую ситцевую тряпочку, отдаленно напоминающую носовой платок, и промокнула кровь, тщательно прощупала руку и колено юноши.
- Нет, ушиб просто, до свадьбы заживет, сейчас я коляску прикачу, минутку подожди, - со знанием дела объяснила девушка.
- Спасибо, ты врач? - наблюдая за ней и придерживая тряпицу на кровоточащей царапине, спросил Арсений.
- Нет, у меня бабушка врач, хирург, в нашем городе всю жизнь в больнице проработала, а я в педе училась, бросила, три курса окончила и бросила. Бабушку парализовало, лежачая она, за братишками надо смотреть, да мать пьет, я тебе уже говорила, - объясняла Катерина, помогая Арсению встать.
Юноша придерживался за плечо Кати одной рукой, а другой опирался на край коляски, он поднялся на ноги, встал во весь рост, выпрямив спину.
- Ого, какой ты высокий, - удивилась девушка, рассматривая раненого друга.
Арсений смущенно опустил глаза, в его светло-русых вьющихся волосах искрился снег, большие зеленые глаза с пушистыми темными ресницами смотрели на трясущиеся от напряжения ноги, прямой нос с немного вздернутым кончиком покраснел от легкого морозца, а пухлые губы что-то шептали на непонятном языке.
- Чего ты там бормочешь? - спросила Катя, разглядывая спутника.
- Я пою, - робко ответил Арсений.
- Чего? - рассмеялась девушка.
- Когда мне больно или тяжело я всегда пою вот эту песню, - Арсений еле слышно запел.
- Странный язык, это чей? Вроде бы русский, а вслушаешься - ничего не понятно, - рассуждала Катя.
- Я сам не знаю, слышал когда-то и запомнил, - ответил Арсений, с трудом держась на ногах.
- Давай, садись уже, ты такой здоровый - я тебя не удержу, вон, ручищи какие, - рассуждала Катя, помогая парню развернуть коляску.
Арсений повернулся и сел в коляску, девушка отряхнула плед от снега и укутала ему ноги, натянула лежащую неподалеку на дорожке шапку и развернула коляску к дому.
- Давай погуляем, - робко предложил юноша, убирая тряпицу от лица, кровь совсем остановилась.
- У тебя ничего не болит? Дай-ка я ранку посмотрю, - спросила девушка, разглядывая ссадину на лице. - А ты не замерз? В снегу ведь лежал, - продолжала Катя.
- Нет, все хорошо, очень хочется на заснеженный парк посмотреть, - ответил Арсений, смущенно убирая руку.
- А дядька твой? - не унималась Катерина.
- Нет его, он поздно вечером вернется, в город по делам уехал, - объяснил юноша.
Девушка утвердительно покачала головой, развернула коляску к парковой дорожке.
Она медленно катила коляску по дорожке аллеи, Арсений то и дело оборачивался на спутницу. Ее озорные карие глаза с густыми ресницами, покрытыми серебристым инеем, курносый нос, по-детски розовые губы и румяные яблочки-щечки придавали ей сходство со сказочной Снегурочкой. Арсений залюбовался внешностью гостьи, а та без умолку тараторила, рассказывая о городских новостях. Из рассказанного Арсений ничего не понял, но прерывать девушку ему не хотелось, он искренне наслаждался живостью ее голоса, пронизанного звонкими нотками. Так незаметно для самих себя они добрались до старых деревянных ворот, плотно закрытых на тяжелый засов.
- Пойдем за калитку? - неожиданно спросила девушка.
- Зачем? - робко спросил Арсений.
- Посмотрим, что там, любопытно же, - ответила Катя.
- А поедем домой, - вдруг предложил Арсений, собирая в ладонь пушистый снег и делая из него снежок.
- Ты замерз?
- Нет, просто... - не успел договорить юноша.
-Боишься, боишься! - закричала девушка, прыгая вокруг
Арсения на одной ноге.
- Нет, не боюсь, но пора домой, - буркнул юноша, развернул коляску и направился по дорожке к дому.
Катерина постояла минуту у раскрытой калитки, зачерпнула полную горсть снега и слепила упругий снежок, метко бросила его в Арсения, потом подпрыгнула и взвизгнула от удовольствия, догнала удаляющегося друга.
- Не дуйся, что ты, как маленький. А у вас поесть чего-нибудь найдется? - неожиданно спросила Катя.
- Конечно, - обрадовался Арсений смене разговора.
Молодые люди медленно двигались по заснеженной аллее
к старому каменному дому, мрачно отбрасывающему зловещие тени на белые сугробы. Вечерело. Девушка катила коляску, а юноша не отрывал от нее взгляда, развернул голову назад и робко улыбался. Они оба были довольны прогулкой и счастливы. Арсений радовался внезапному появлению Кати и общению, которого ему так не хватало, а Кате было край¬не любопытно, как живут в этом доме, а еще ей очень хотелось есть. Тусклый желтый диск солнца почти опустился за заснеженные деревья, мелкие колючие снежинки полетели с серого вечернего неба. Ребята поднялись по заледеневшему пандусу на крыльцо. Открыли входную дверь, на них повеяло ласковым домашним теплом протопленной печи.
Побросав в прихожей мокрые от снега вещи, они отправились на кухню, девушка без стеснения нырнула в холодильник и начала выставлять на стол все съестное, что там было. Арсений подъехал ко все еще горячей печи и приоткрыл крышку кастрюли, в ней томились щи, которые Иваныч приготовил к обеду. Чайник тоже был еще горячий, и он залил приготовленную травяную заварку. Катерина закидывала в рот кусочки вареного мяса, сыр и наскоро запивала все холодным молоком. Щеки ее раздулись, не успев пережевать одно, она откусывала яблоко, хлеб, колбасу. Арсений рассмеялся, глядя на девушку.
- Катя, у тебя никто не отберет, сейчас щи есть будем, сметану достань и хлеб, я нарежу, - попросил юноша, улыбаясь.
- Я без хлеба, - ответила Катя.
Юноша налил большую тарелку щей и поставил на стол. Катерина обеими руками придвинула ее к себе и вопросительно взглянула на хозяина.
- Что? - спросил юноша.
- А ложку? - возмутилась Катерина.
Арсений достал из буфета огромную расписную деревянную ложку и протянул девушке, лукаво глядя ей прямо в глаза.
- А просто ложка есть? Этой я не смогу, - растерянно сказала девушка, недоуменно глядя на врученный ей столовый прибор.
Арсений расхохотался и положил на стол обычные суповые ложки, девушка ухватила ложку, лежащую ближе. Она
с аппетитом принялась уплетать горячие щи. Ложка мелькала, и вот уже показалось дно тарелки с изображенным на нем вензелем.
- Катя, дуй, горячее же, - озабоченно подсказал юноша.
- Ничего, я привыкла, в нашей семье варежкой не хлопай, - затирая пустую тарелку кусочком черного хлеба, ответила Катерина. - А еще можно? - неожиданно спросила она.
- Конечно, а ты не лопнешь? - удивленно глядя на Катю, спросил Арсений.
- Наемся впрок. Дядька суп варил?
- Да, - набирая в ложку щей, ответил хозяин.
- Вкусные, а мясо есть? - бойко спросила Катя.
- Конечно, возьми в кастрюле, - удивленно ответил Арсений, не понимая, что происходит.
Катерина достала большой кусок говядины на косточке и, держа его обеими руками, принялась отрывать от него зубами крупные куски мяса. Набив полный рот, она прихлебывала щи, а затем снова принималась за мясо. Так продолжалось несколько минут, пока кость не стала совсем голой, а тарелка не опустела. Отвалившись на спинку стула, она довольно выдохнула, поглаживая живот.
- Все, наелась, - довольно прошептала она, вытирая рукой испачканное жиром лицо.
- А чай будешь? Иваныч вчера пирог с яблоками пек, - предложил Арсений, внимательно глядя на гостью.
- Нет, пирог уже не войдет, если тебе не жалко, я его с собой возьму, можно? - довольно спросила Катя.
- Конечно, спасительнице все можно, - ответил Арсений и улыбнулся.
- Пора, я пойду, темнеет уже, да и дядька твой не сильно мне будет рад, - сказала Катя и встала из-за стола.
Арсений достал из буфета пакет, отрезал большой кусок яблочного пирога, упаковал его и протянул девушке.
- Возьми, братишек угостишь.
- А тебе не попадет? - отряхивая штаны от мясных крошек, спросила девушка.
- Не переживай, Иваныч - он хороший. Ты еще придешь? - с надеждой спросил юноша.
- Приду, наверное, я дядьку твоего побаиваюсь, он меня метлой несколько раз гонял, когда я у вас в саду ягоду брала, - натягивая у порога ботинки, ответила Катя.
- А ты приходи в субботу, Иваныч по субботам в город уезжает, - продолжал разговор Арсений. Он очень сожалел, что девушка уже уходит.
- Ладно, заметано, приду, - ответила Катя.
Она наклонилась и нежно поцеловала Арсения в щеку.
- Пока, увидимся, и спасибо за пирог, - попрощалась Ка¬терина и прикрыла за собой дверь.
- До свидания, - ответил Арсений уже вдогонку.
Он подъехал к окну и смотрел вслед уходящей Кате, пока ее хрупкая фигурка не скрылась за углом дома. Юноша вернулся на кухню, налил себе чай в большую кружку и глубоко задумался. Резкий хлопок дверью заставил его очнуться.
- Катя! - закричал юноша в надежде, что гостья вернулась.
- Что еще за Катя? - забасил в ответ Иваныч. Он склады¬вал сумки с покупками на пол, отряхивал шапку от снега.
- Пойдем на кухню, я тебе все расскажу, - печально пред¬ложил Арсений.
- Ну, выкладывай, видно, новостей у тебя много накопилось, - деловито проходя в комнату и оглядывая свое хозяйство, сказал Иваныч.
Арсений по порядку все рассказал дядьке, как закончил перевод, как решил убрать снег, как упал с крыльца и больно ударился, как ему помогла Катя и как они обедали. Иваныч внимательно слушал, посмеиваясь.
- Иваныч, ты не станешь возражать, если Катя еще придет? - неожиданно спросил Арсений.
- Поглядим. Кормить-то меня сегодня будешь? Я голоден как волк, - сказал дядька.
- Конечно, буду, - улыбнулся юноша и достал чистую тарелку из буфета.
Глава 9
На следующий день Арсений часто выглядывал в окно, ждал, может быть, Катя придет сегодня. Но ни сегодня, ни завтра, ни через пять дней, ни через неделю девушка не пришла. При малейшем шуме он катил коляску к окну, но, увы, дорога была пуста, и во дворе кроме старой вороны да пары синичек никого не было. Подолгу смотрел он вдаль в надежде разглядеть хоть маленькую точку, напоминающую ему фигуру девушки, но за окном простирались только огромные снежные сугробы и бесконечно голубое небо до горизонта - и ни души. Арсений тосковал, ему порой казалось, что во всем мире есть только он да старый Иваныч, а где-то далеко, почти на другой планете, живут люди: Катя, отец, Марк и еще те, кого он никогда не увидит и не узнает. Наконец, собравшись с мыслями, Арсений начинал думать о работе, но сердце не лежало вновь и вновь возвращаться к прочитанному, и, не находя в нем смысла, он откладывал все на потом.
Так прошла неделя, за ней вторая, январь подходил к концу. Солнце светило ярче, ослепляя и подрумянивая темными пузырями южные склоны сугробов, длинные сосульки повисли с крыш.
Иваныч то и дело ругал январскую оттепель, соскребая с дорожек подтаявший снег. Настроение понемногу приходило в норму, хотелось жить и ждать. Прошло уже так много времени, значит, очень скоро придет Катя. От этих размышлений юноше становилось теплей на душе. Днем он старался работать, но смысл текста так и не улавливался, и он, разозлившись, бросал рукопись и украдкой, так, чтобы не заметил Иваныч, блуждал в интернете.
За последнее время он узнал о мире столько, сколько не мог узнать за двадцать шесть лет своего затворничества.
Оказывается, жизнь - такая интересная и занятная штука, а Арсений даже не подозревал об этом. Он ночами напролет, пока дядька мирно спал в своей комнате, смотрел документальные фильмы о жизни животных, путешествиях и космических исследованиях. Открыл для себя классику музыки и кино, читал публикации ученых и политиков, поглощая информацию запоем. Иваныч утром никак не мог понять, почему не может добудиться юного переводчика, даже подумал, что Арсений заболел. А юноша, умывшись холодной водой, веселый и довольный, ехал на улицу и занимался по нескольку часов, с воодушевлением бросая снег и подтягиваясь на турнике.
Он очень скучал по Катерине, хотел ее увидеть, поблагодарить за открывшийся мир и столько всего рассказать, но она не приходила, а надежда, что девушка вот-вот появится, не угасала ни на минуту. Вначале он хотел поделиться впечатлениями с дядькой, но потом, вспомнив разговор с Катей, решил промолчать. «Почему Иваныч никогда не говорил мне о жизни так, как это говорилось в фильмах, он ведь не глупый человек, но не читает журналов и газет, не смотрит телевизор. Ему самому стало бы все это очень интересно, он ведь столько умеет и знает. Зачем отец оторвал нас от мира и запер в этом доме вдвоем? Что заставило Иваныча отказаться от обычной жизни?» - все чаще задумывался Арсений.
- Зачем отец запер меня в этом доме? - тихо прошептал юноша, с тоской глядя в окно в надежде увидеть Катю.
- Что ты там шепчешь? - вдруг услышал Арсений за спиной. Иваныч стоял рядом.
- Я думаю, почему отец запер нас в этом доме, почему мы живем как отшельники? - вдруг спросил юноша и сам испугался своего вопроса.
- Отец не хотел, чтобы жестокий мир ранил тебе душу и сердце, в жизни столько зла и грубости, ты ведь не знаешь, как обращаются с больными людьми, калеки никому не нужны, они изгои, над ними смеются, - объяснил Иваныч, потрепав золотистые локоны юноши.
Арсений молчал, ответ дядьки не успокоил его и даже насторожил. Ведь Катя рассказывала совсем о другом, и в интернете - другая информация, но он не хотел, чтобы Иваныч догадался о его мыслях. И юноша, улыбнувшись, постарался скорей удалиться, дядька остановил его разговором.
- Отец звонил, спрашивал, как продвигается работа, в начале февраля он хочет приехать, - сказал дядька, разглядывая страничку открытой старинной книги.
- Все то же, смысла текста совсем нет, я что только ни делал, но все напрасно, ни один мой ключ не раскрывает смысла рукописи. Я уже отчаялся, я не сумею добраться до сути, - глядя Иванычу в глаза, ответил Арсений совсем равнодушно.
- Да-а, это плохо. Придется принимать крайние меры. Ты работай, пойду я, - расстроенно покачал головой дядька и вышел.
Иваныча пугало настроение и вопросы Арсения. «Перегорел парень, совсем не работает, видно, правильно я решил, что надо ехать. Или все же отдать ему дневник? Нет. Поеду, так вернее будет. Береженого Бог бережет», - подумал дядька, перебирая документы в комоде и вытаскивая нужные.
- Горовой Арсений Федорович, - открывая паспорт, прочел Иваныч и положил документ отдельно.
Арсений еще немного пробежал глазами по знакомому тексту и закрыл книгу. «Какие крайние меры? В дом инвалидов меня сдадут - так говорил отец», - подумал Арсений и сполз с коляски на пол. Он настойчиво учился ползать, у него теперь была цель - встать на ноги и поехать путешествовать. Он сам хотел увидеть и познать все, что видел на экране компьютера. Ловко передвигая руками и стараясь правильно сгибать и разгибать колени, Арсений мог уже доползти до дверей комнаты. Мышцы рук у него были накачаны от занятий на турнике, и ноги постепенно начинали слушаться. Юношу это очень воодушевляло. Позанимавшись и изрядно устав, Арсений заснул, как младенец.
Наутро его разбудил встревоженный голос дядьки.
- Арсений, тебе Катя номер своего телефона не давала?
- Нет, у меня и телефона-то нет, а что случилось? - испуганно ответил вопросом на вопрос юноша.
- И адреса не говорила, вспомни? - не успокаивался Ива¬ныч.
- Адреса не говорила, только сказала, что работает в реабилитационном центре для инвалидов, а что случилось- то? - переспросил Арсений.
- Уехать мне надо, надолго, - рассуждал дядька, внимательно глядя на юношу и его стертые до мозолей колени.
Арсений молчал, он не мог понять, что происходит - у дядьки был серьезный озабоченный вид, было ясно, что он не шутит. Юноше стало жутко, он еще никогда не видел Иваныча таким. «А вдруг он решил меня бросить?» - страшная мысль пролетела как молния, пронзая сердце, в его глазах застыл ужас.
Последнее время Арсений замечал напряженность, которая выражалась в беспокойстве Иваныча, иногда юноша ловил на себе взгляд дядьки, в нем сквозила неприкрытая тревога и даже страх. Иваныч подолгу молчал, о чем-то серьезно раздумывая, вздыхал и даже иногда откладывал уже начатое дело, что совсем было на него не похоже.
- Не переживай, Сеня, все устроится, сейчас я в город, мне Катерину срочно найти надо, - успокоил дядька, поймав взгляд юноши - такой, какой Иваныч видел лишь однажды в далеком детстве мальчика.
Арсений проводил дядьку до выхода, едва успев натянуть рубаху и тренировочные штаны, Иваныч торопливо, не говоря больше ни слова, оделся и зашагал по заснеженной аллее, боясь опоздать на утренний автобус. Юноша еще минуту смотрел на закрытую дверь, думая о поведении дядьки, а потом выехал на кухню. Печь чуть теплилась, дрова, не успев разгореться, потухли. Завтрака не было.
- Дела наши, наверное, совсем плохи, - разжигая бересту, вслух рассуждал Арсений.
Дрова весело затрещали, в комнате понемногу становилось теплей, через некоторое время чайник на плите зашипел и выпустил струю пара. Юноша достал из холодильника пару свежих куриных яиц, тех, что несли их курочки, кусочек свиного сала и приготовил себе глазунью со шкварками. Наскоро перекусив, он принялся за хозяйство: подбросил в печь дрова, выехал на крыльцо, проверил, ходил ли Иваныч в сарай и, убедившись, что дядька накормил живность, высыпал подсушенные крошки старой вороне, вернулся на кухню. Налил в кастрюлю воды и принялся чистить картошку. «Надо приготовить уху, Иваныч на днях принес свежую рыбу, а уехал голодным. Да и время за делами пройдет быстрей», - думал юноша, стоя у стола и тщательно промывая очищенную картошку, в последнее время он старался больше стоять у опоры, тренировал мышцы ног. Время приближалось к обеду, ароматы свежесваренных окуней разносились по дому, Арсений протер стол, убирал посуду после готовки, как вдруг внезапно стукнула входная дверь.
- Иваныч, это ты? - крикнул юноша, усаживаясь на коляску и торопясь навстречу дядьке.
- Привет! - весело закричала Катерина, встречая друга и обнимая его за шею.
Позади стоял раскрасневшийся Иваныч.
- Катя, привет, - обрадовался Арсений неожиданной гостье и протянул к ней руки.
- Насилу нашел твою подругу, а чем это так вкусно пахнет? - разулыбался дядька, глядя на молодых людей.
- Я уху из окуней приготовил, пойдемте обедать, - позвал Арсений, держа Катерину за руку и боясь выпустить.
- Нам надо серьезно поговорить, - сказал Иваныч, помогая девушке снять куртку.
Иваныч быстро сбросил с себя теплые вещи, ушел в свою комнату, дверь второпях он не закрыл, и было слышно, как он ворчал что-то себе под нос, перебирая документы и роясь в комоде. Проходя с Арсением мимо и увидев эту картину, Катя встревожилась не на шутку. «Наверное, ключ ищет», - подумала она и почувствовала, как ее ладонь в руке Арсения стала влажной.
- Катя, ты замерзла, давай я тебя согрею, - поднося руки девушки к губам, сказал Арсений.
- Нет, так, разволновалась что-то, - стараясь освободиться, ответила Катя.
Немного погодя все собрались за кухонным столом. Катерина тихонько сидела у самой печки и смотрела на дядьку, она боялась его вопросов, Арсений не мог понять, что происходит, смотрел то на растерянную Катерину, то на серьезного, с озабоченным лицом, дядьку. А Иваныч думал о своем, не обращая внимания на молодых людей. Пауза затянулась, тогда Арсений начал собирать на стол, но дядька остановил его.
- Вначале разговор, - серьезно сказал он.
Арсений придвинулся к Катерине и взял ее за руку, ребята внимательно смотрели на дядьку широко открытыми глазами, каждый понимал, что беседа предстоит серьезная.
- Мне нужно уехать, наверное, дней на десять, но, может быть, чуть меньше, - глядя на Арсения, начал он, и Катерина облегченно выдохнула.
- Дело важное, пока я не могу тебе рассказать всего, но ты должен мне доверять. Я еще ни разу не оставлял тебя на столь долгое время одного, но ты уже взрослый, да и Катя, я надеюсь, будет за тобой присматривать. Деньги на продук¬ты здесь, в коробочке, завтра я куплю все необходимое на это время, а в понедельник с утренним автобусом уеду. Будь спокоен и ничего не бойся. Дров на крыльцо я наношу, в дом занесешь сам, готовить умеешь, печь натопишь, вечером Катерина тебя навестит. До приезда твоего отца я должен успеть все сделать. Ты все понял? - озабоченно, сбиваясь с мыслей, говорил дядька и показывал рукой, где что лежит.
- Да, я понял, ты поезжай, не волнуйся за меня, - ответил Арсений, смущенно улыбаясь, тревога Иваныча передалась ему.
- Да что вы так переживаете? Поезжайте, все у нас будет хорошо, - глядя на мужчин, сказала Катерина, совсем успокоившись. - Не маленькие, справимся, давайте обедать.
- Да, да, надо обедать, - словно опомнившись, повторил Иваныч.
Арсений нарезал хлеб, достал из холодильника салат из квашеной капусты, дядька тем временем разлил горячую ароматную уху по тарелкам. Все проголодались и ели с аппетитом. Затем Катерина рассказала о делах на работе и сильной занятости с мальчишками, третья четверть самая ответственная, а они поотстали в учебе, и ей пришлось много с ними заниматься. Бабушка лежала в больнице и требовала больше внимания, мать определили в центр для лечения алкоголиков и наркозависимых. Кате пришлось взять дополнительные смены, чтобы оплатить лечение. О своих делах Катя рассказывала спокойно, как о рутине жизни, Арсений же слушал и удивлялся, как хватает сил и терпения у этой маленькой хрупкой девочки. А Катька смеялась и все прихлебывала горячий рыбный суп, с юмором рассказывая о жизненных неурядицах и заботах. За разговорами время пролетело быстро. Пообедав, молодые люди ушли в комнату Арсения, где еще долго обсуждали возможности интернета, а потом Катерина засобиралась.
- Мне пора, еще к маме надо заскочить и уроки у пацанов проверить, прости, но мне пора ехать, - грустно сказала девушка и поцеловала юношу в щеку.
Арсений подхватил Катю на руки и посадил себе на колени, жадно целуя ее щеки, лоб, глаза, губы. Девушка насилу вырвалась из его объятий, раскрасневшись, поправила растрепавшиеся волосы.
- Арсений, не надо, мне пора, - поспешила она к вы¬ходу.
Арсений молча последовал за ней, он грустно смотрел, как Катя надевает куртку, обувает ботинки.
- Я очень скучал, - тихо прошептал он.
- Я тоже, - ласково целуя его в краешек губ, лукаво ответила она.
- Иваныч, пока! - крикнула девушка и скрылась за дверью.
- Катерина ушла? - услышал Арсений хриплый голос дядьки за спиной.
-Да.
- Не переживай, в понедельник она приедет, - вытирая руки, ответил Иваныч, он казался чуть спокойней.
Арсений подъехал к окну и, провожая взглядом убегающую по заснеженной дорожке Катю, подумал: «Она совсем холодна ко мне... Правильно говорит Иваныч: «Калеки никому не нужны». Она меня жалеет, а мне не нужна ее жалость, я сам справлюсь». Он резко развернул коляску и направился в свою комнату, захлопнув дверь, он с ожесточением стал выполнять упражнения на мышцы ног, доводя себя до изнеможения. Уже совсем стемнело, когда Иваныч зашел к нему в комнату, Арсений, весь мокрый от пота, лежал на полу, его голые колени покраснели и горели.
- Что-то новенькое, что это у вас с ногами? - присев на корточки, спросил Иваныч.
- Ничего, - буркнул Арсений и отвернулся.
- Ну вот, давайте-ка протрем все спиртиком и дадим ногам отдохнуть, надо же, всю кожу снял, - приговаривал дядька, перебирая аптечку и накладывая на покрасневшие колени юноши смоченную спиртом салфетку.
- Ой, - чуть слышно стонал юноша, сжавшись в комочек.
- Мне совсем не нравится ваше настроение, чего это вы так рьяно начали заниматься, сейчас надо работать над книгой. Пока я буду отсутствовать, вы уж постарайтесь. Я могу на вас положиться? Арсений, ты пойми: я уеду на короткое время, это необходимо, - уговаривал дядька.
- Конечно, поезжай, я справлюсь, - морщась и сжимая губы от боли, ответил Арсений.
- А чего злитесь и раздраженный такой? - дуя на обработанные места, спросил дядька.
- Устал просто, помоюсь и спать, завтра дел много, - не желая рассказывать Иванычу истинных причин своего беспокойства, ответил Арсений.
- Ну и ладно, давайте, поднимайтесь. Захотите чаю, я на кухне, - помогая юноше приподняться, сказал дядька и вышел.
Ночь была беспокойной, Арсения мучила бессонница, мысли о Кате не давали покоя, он еще и еще раз перебирал в голове разговор с ней, ее поведение и настроение.
- Она меня не любит, я совсем никому не нужен, - повторял он вновь и вновь.
Заснул Арсений только с рассветом, ему снился тревожный прерывистый сон: бескрайние леса, острые пики елей черными копьями вонзаются в облака, старые бревенчатые хаты, бородатые мужики с косами через плечо бредут по безбрежному лугу, высокие кудрявые травы цепляются за ноги. Красивая молодая женщина, как в тумане, появляется и исчезает, зовя за собой. И ему слышался голос, ласковый, нежный, такой, какой бывает только у мамы, она окликает его на знакомом до боли языке. Арсений метался по кровати, покрываясь холодным потом, то и дело вскрикивая и просыпаясь. Дядька несколько раз заглядывал в комнату юноши и, видя его состояние, решил не тревожить его. Он работал на улице. «Бедный мальчик, как я оставлю его одного? Но делать нечего, дальше может быть хуже», - прикрывая дверь, подумал Иваныч.
И только к одиннадцати часам дверь в комнату Арсения с грохотом распахнулась, и на пороге появилась раскраснев¬шаяся Катерина.
- Привет, соня, вставай! Я ненадолго, со мной мальчишки, они с Иванычем дрова носят, я хочу тебя познакомить с братьями. Я смен взяла много, деньги нужны, поэтому по¬думала, что иногда парнишки смогут приезжать к тебе, - тараторила девушка, стараясь расшевелить парня.
- Привет, - засмущался Арсений от неожиданности, он никак не ожидал увидеть девушку так скоро.
Катя села на край кровати и ласково посмотрела на Арсения, он натянул одеяло до самых щек и смущенно посмотрел ей в глаза.
- Одевайся, я на улицу, - девушка выскочила из комнаты.
Арсений живо поднялся, торопливо оделся, пересел в коляску, колени саднило, мышцы ног и рук болели от вчерашних упражнений, но настроение было прекрасное. Душа пела, он вчера ошибался, плохо думая о Кате, ему стало немного стыдно за мрачные мысли, но настроение с каждой минутой становилось все лучше в предвкушении раз¬говоров и свидания с Катериной. Наскоро умывшись и почистив зубы, надев шапку и куртку, он выехал на крыльцо. Ярко светило солнце, во дворе слышались звонкие ребячьи голоса - братишки Кати, мальчишки лет десяти, помогали Иванычу по хозяйству. Братья-близнецы были чрезвычайно похожи, только близкие отличали, кто из них Мишка, а кто - Гришка. Мальчишки весело смеялись, задирая друг друга, а Иваныч шутливо прикрикивал на них:
- Что, хлопцы, выдохлись? А нужно еще дров принести!
Увидев Арсения, они обступили его, тараторя наперебой:
- Привет, ты Арсений? А мы - Мишка и Гришка, нам Катерина о тебе рассказывала. А ты правда умеешь говорить на мертвых языках?
- Почему на мертвых? - удивился Арсений, стараясь по¬нять, что говорит каждый из них.
- Да это я их ругала, по-русски разговаривать не умеют, спорят все, стихи совсем не учат, а ты на забытых языках говоришь, вот я и поставила тебя в пример, - вмешалась Катерина.
- Да это просто, и какой я пример? Кроме как делать переводы, ничего не умею, - засмущался юноша.
- Какие твои годы, - вступил в разговор дядька.
- А ты нам потом расскажешь? - не унимались мальчишки.
- Конечно, расскажу, - ответил Арсений, глядя на озорников.
- А ну-ка, идите помогать Иванычу, еще наговоритесь, - прикрикнула Катерина на братьев.
- Арсений, я не смогу прийти три дня, дежурю, к тебе после школы мальчишки прибегут, ты не стесняйся, говори им, что надо делать. Они хоть и шумные, а все умеют, и если тебя не затруднит, проверь у них уроки, а то я совсем зашиваюсь, - говорила Катя, наблюдая за работой Иваныча и мальчишек.
- Хорошо, я все проверю, да мне помогать-то не нужно, думаю, что я сам справлюсь, - тихо ответил Арсений, он не хотел быть обузой.
- Не грусти, прорвемся, я в четверг с утра примчусь, - Катя ловко сметала с крыльца щепки и опилки.
Иваныч с мальчишками принесли из сарая дров на целую неделю, сложили их у двери, Катерина подмела мусор, Арсений почистил ступени от снега. Работа спорилась, раскрасневшиеся от легкого морозца мальчишки принялись играть в снежки, закидывая всех снегом.
- Ну все, пора обедать, - дал команду Иваныч и поспешил в дом.
Ребята еще долго обметали друг друга от налипшего снега, потом с шумом раздевались в прихожей. Свешивая всю одежду на старую вешалку, Арсений с любопытством наблюдал за детворой. Он в жизни не общался с мальчишками, и было очень интересно смотреть на них и слушать, о чем они постоянно так шумно спорят. Затем все прошли на кухню, где Иваныч накрыл стол: горячие вареники с картошкой, соленые огурцы со своего огорода, свежеиспеченный хлеб круглыми булками. И к чаю варенье из черной смородины, а еще мед - ароматный, тягучий, такой, какой бывает только на собственной пасеке. Все ели с большим аппетитом, особенно мальчишки, они просили добавки и нахваливали мед, макая в него свежий хлеб.
- Ну все, мне пора, еще билет купить надо. Я вам баночку медку с собой налью, - заторопился Иваныч, вставая из-за стола.
Засобиралась и Катюша с братьями - у нее были еще дела в городе. Вскоре дом опустел, Арсений проводил всех и остался на крыльце, глядя в бесконечную белую даль.
Глава 11
Арсений и Катя остались одни, молча глядя друг на друга, юноша не мог осознать того, что происходит, его привычный мир с каждой минутой рассыпается на тысячи осколков, а Катя, понимая настроение друга, боялась вымолвить слово. Так в полной тишине просидели они около часа. Тяжелые шаги по коридору заставили их переглянуться, Иваныч вошел в комнату, закатывая коляску Арсения.
- Арсений, ты бы пересел в коляску, разговор будет долгий, ноги затекут, - попросил дядька и подкатил коляску к юноше.
Арсений, держась руками за край стола, уверенно встал и пересел, ноги и вправду давно устали и болели от напряжения.
- Спасибо, - тихо поблагодарил Арсений.
Иваныч поднял детскую кроватку, поставил ее к стене, собрал раскиданные женские вещи, сунул их в раскрытый шкаф и прикрыл дверцу, он как будто готовился к трудному разговору. Катя принялась складывать все на столе, сняла оборванную штору на окне, наскоро застелила кровать. Арсений сидел и, недоумевая, наблюдал за происходящим.
- Вы что, уборкой решили заняться? Иваныч, я все хочу знать. Кто здесь жил? Кто я? Откуда? И почему вы с отцом так со мной поступили, сделав меня инвалидом? - твердо спросил юноша, чеканя каждое слово, его глаза заблестели и стали неподвижными.
- Я все расскажу, но рассказ будет долгим, - присев на край кровати, начал Иваныч. - Чтобы вы все поняли, начну с того, как мы познакомились с Иннокентием, звали его тогда просто Кеша, и выполняли мы с ним интернациональный долг в Афганистане.
Мне было девятнадцать, а ему чуть больше - двадцать один год. Его отец, профессор, русский интеллигент, видя, как сынок катится в пропасть, не хочет учиться и работать, отправил его на перевоспитание в армию. Но не тут-то было, имея за плечами три курса исторического факультета, он быстро понял, что армия - это золотое дно, продавал все, что только было можно. Выменивал у местного населения старинные предметы быта, благо их было много, а население нуждалось в самом необходимом. А однажды, обнаружив в старинной пещере древний манускрипт и продав его позже за баснословные деньги в Москве, он понял, что папочка профессор всю жизнь занимался глупостями, изучая и анализируя предметы древности, жарясь и замерзая в археологических экспедициях. Деньги можно зарабатывать проще, скупая и перепродавая предметы старины. Служил он при штабе снабженцем, в его ведении было обеспечение нашей части продовольствием, в боевых действиях он не участвовал, часто летал в Союз и мог провести все, что угодно. А я тогда служил водителем на бензовозе, подвозил керосин к нашим вертолетам. Вот там мы однажды и пересеклись, а потом и подружились. Приехав в очередной раз в авиапорт, я увидел страшную драку - «деды» учили солдатика, тот упал и, обхватив голову руками, пытался увернуться. Я - парень крепкий, деревенский, бывал в переделках, помог, отбил бедолагу. Им оказался Иннокентий, так мы и познакомились. Считай, я его спас, не знал я тогда, что он тушенку и сухой паек солдатский налево продает, за то его и били. Он меня откармливал, а я и рад, деревенский, вечно голодный.
Демобилизовались мы вместе, прилетели в Союз и расстались. Кешка уехал в Москву к папеньке профессору, а я к себе в деревню. Женился, работал на тракторе в совхозе, все было хорошо, вот только Бог деток нам с женой не давал, она вся застуженная - дояркой работала, родители у нее пьющие, в детстве за ней не смотрели. Мы дом строить начали, хозяйство завели, а тут Брежнев умер, потом перестройка началась, совхоз наш развалился. Жена моя наконец забеременела, я на радостях на заработки в Москву подался.
Да не тут-то было, ободрали меня, как липку, деньги, документы - все забрали, на работу никто не берет. Поскитался я, работал, где попало, деньги на обратную дорогу зарабатывал, а тут зима, сыро, холодно, вещи хоть какие-то теплые надо, мужики сговорили обменник подломить, ну, я спьяну и согласился. Нас, конечно, быстро поймали, забрали в милицию, тут я и вспомнил, что у меня в Москве друг живет, подумал: «Долг платежом красен». Правда, Иннокентий быстро приехал, заплатил за меня большие деньги, вы¬пустили, погостил у него на даче неделю, приодел он меня, денег на обратный билет дал и сказал: «Если что, приезжай, дел непочатый край. Страна у нас большая, можно бабки лопатой грести». Он институт тогда уже окончил, у отца в институте на кафедре работал, примерный сын, но дел своих не оставил. Поехал я домой, а там никого, жена моя умерла вместе с ребеночком, роды были тяжелые, братки местные дом мой по кирпичикам разобрали и вывезли, все считали, что сгинул я в Москве.
Сходил я на могилку, поплакал и решил в Москву вернуться, глаза ни на что глядеть не могут, душа опаленная, выжженная, отдал соседке последние деньги, поблагодарил, что Любушку мою схоронили, и уехал. Кешка меня с рас¬простертыми объятьями принял, поселил на даче, с отцом познакомил, с матерью, у меня родители рано отошли в мир иной, я подростком был, мамка от рака померла, а позже и батя зимой по пьянке в снегу замерз. Так что прикипел я к Кешкиным родителям всей душой, добрые они, приветливые... И как у них такой сын вырос, диву даюсь! Стал я работать, ездил по поручениям Иннокентия, искал по деревням иконы и книги старинные, утварь редкую. Россия тогда трудно жила, в селе работы не было, пьянка и нищета. Вот народ за копейки и продавал такие вещи, которые на черном рынке миллионы стоили. Кешка говорил: «Мы культуру страны спасаем». А сам все за границу продавал да коллекционерам. Я один раз серебряный самовар с вензелями царскими за бутылку водки выменял, вот и представьте. Так и жил, до Урала все населенные пункты как свои пять пальцев знал. Иннокентий мне машину подарил, шмотки, водка рекой, жизнь разгульная. Братки, что тем же бизнесом занимались, побаивались меня, обезбашенным называли, терять-то мне было нечего, один я, как перст.
В 1986 году собрался Виталий Александрович, отец Иннокентия, в этнографическую экспедицию за Урал, в Сибирь, французы денег выделили, через фонд благотворительный какой-то, и нам упустить такой шанс было не с руки. «Непаханое поле, такие просторы, по деревням - Клондайк», - восхищался Кеша, собираясь.
- Пусть отец собирает свои легенды, песни, изучает коромысла, а мы по делам пробежимся, а повезет, скиты старообрядческие найдем, представляешь, какие там сокровища, - говорил он мне тогда.
- Да, небось, все до нас прошерстили, много таких умников, как мы, - было возмутился я, но деваться было некуда, тоже стал собираться.
Проехали половину Сибири, добрались до Красноярска, там, как я и говорил, все собрали до нас. Нашли по мелочи кое-что: несколько досок, так называли иконы, с пяток самоваров, медальки по мелочи и монетки не особой цены. Народ стал грамотней, стал цену заламывать, а Кешка жадный, страсть, говорит: «Подождем, жрать нечего будет, за банку тушенки отдадут». Я молчал, хозяин - барин, дорогу теперь знал, если что, смотаюсь, заберу. Объехали несколько городков и деревень под Красноярском, Виталий Александрович, довольный, песен сибирских наслушался, кассе¬ты аккуратно в чемодан сложил и домой засобирался, дело к зиме, пора.
А тут ему сынок и говорит: «Отец, говорят, под Саяногорском есть деревня старая, почти заброшенная, дворов пять осталось, там бабка Агафья живет, песенница и рассказчица знатная, на местном наречье так говорит, такого нигде не найдешь, и всего пятьсот километров, поедем?». Я его в бок тычу, домой уже хочется, пятый месяц скитаемся, конец октября, а он мне потом: «В ресторане мне местный коллекционер сказал, что в этой деревне есть очень дорогие иконы, сибирской школы, храм там разрушили, а местные все по домам растащили, съездить туда надо».
- А про старуху соврал? - спросил я.
- Нет, живет она там, пока отец песенки слушает, мы деревню прошерстим, - настаивал на своем Кешка.
Уговорили отца, наутро поехали, до города добирались сложно, серпантины, на перевалах гололед, чуть в пропасть не улетели, до деревни машина ехала на нас - бездорожье, каша из грязи и снега. Я подумал, если туда доедем, то назад навряд ли вернемся. Только глубокой ночью мы увидели вдали огонек, добрались до первого дома промерзшие, мокрые и голодные, как волки. Ветхий старичок встретил нас клюкой, долго ругался, но потом пустил. Обогрел, накормил, у него и остались на постой. Утром Виталий Александрович с дедом Афанасием пошли навестить бабку Агафью, профессор взял для нее гостинцы, настроил магнитофон для записи, а мы отправились на разведку по другим избам. «Не обманул коллекционер, досок много», - проходя одну избу за другой, констатировал Иннокентий.
- На что покупать будем, товар кончился и деньги на исходе, может, в следующий раз? - спросил я.
- Так заберем, скажем, что на экспертизу повезем, ценность историческую подтвердить, народ тут темный, до центра дорог еще месяц не будет, - рассуждал Кеша, готовя документы, что он показывал старикам.
В последнем доме, у самого леса, жил мужик, на вид не старый, но было заметно, что совсем запойный, хата не белена, печка на ладан дышит, в комнате лежанка да стол с табуретками, а вот стены все сплошь иконами увешаны. Иннокентий как все это увидел, глаза у него так и загорелись, я его остановить пытался, а он бутылку водки на стол поставил и начал издалека.
- Из Москвы мы приехали, изучаем историю и религию Сибири, я вижу, вы человек верующий, иконы у вас старинные. Нам бы хотелось посмотреть их, изучить, какой они школы и имеют ли историческую ценность.
- Смотрите, не жалко, а за порог вынести не дам, память это от бабки моей, одна она меня растила, это все, что осталось от нее, - хрипел мужик пьяным басом.
Иннокентий подошел к стене и снял несколько икон, внимательно осмотрел со всех сторон.
- Шестнадцатый век, привезенные иконы, не здесь писаные, - сказал он, обращаясь ко мне.
- Конечно, привезенные, прабабка моя с кержаками сюда пришла, и сама шибко верующая была, и бабка тоже все книжку старую читала и поклоны била, - рассказывал мужик.
- А книга где? - с еще большим интересом спросил Ин¬нокентий.
- Здесь, - он снял с пыльной полки что-то, завернутое в женский головной платок. - Евангелие от Матфея, - прочитал он, обращаясь ко мне.
- Старое? - спросил я, глядя на холстину, пришитую на обложку.
- Очень, начало семнадцатого, не позже, - листая странички, сказал он.
- Да, книга очень старинная, но не шибко, вот мне охотник один рассказывал, он сам видал, что в тайге поселение есть, люди там живут чудные. У них книги и золотые изделия, всякая всячина древняя и вообще, - допивая бутылку, рассуждал мужик.
- А поселение то где? - стараясь разговорить хозяина, спросил Иннокентий и сунул книгу за пазуху.
- А я знаю? Ванька их видал, а я только слышал, деревня, говорит, большая, прямо в самой чаще стоит, идти туда неделю, - почти засыпая, басил мужик.
- А Ванька этот где? - настойчиво продолжал расспра¬шивать Кеша.
- Иннокентий, давай соберем доски, посмотрим на полках, и айда отсюда, пока он спит, - предложил я.
- Нет, Федька, тут большим кушем пахнет, у меня на это чутье, подождем, пока проснется, еще расспросим и надо Ивана этого найти, - вытаскивая книгу и заворачивая ее обратно в платок, ответил Кеша.
Мужик поспал несколько минут, храпя на всю избу, мы пока успели осмотреть иконы, правда, говорят: «Сон алкоголика крепок, но краток».
- Вы кто? А ну, повесили иконы на место, - заорал он, открывая глаза.
- Мы ученые, вы разрешили осмотреть доски, - приветливо сказал Кеша.
- А, смотрите, - пьяным голосом ответил мужик и потянулся за бутылкой, перевернул ее и вылил в стакан последние несколько капель.
- Вы нам про Ивана рассказывали, про деревню, - продолжал Иннокентий.
- Был у меня Ванька, рассказывал про деревню, помню,- хлопая по столу рукой, сказал мужик.
- А где сейчас Иван?
- Где, где, в зимовье своем, где ему еще быть, - удивился мужик навязчивости гостей.
- А вы нас туда не проводите? - настаивал Иннокентий.
- Зачем? Это километров пятьдесят по тайге, вы че? - рассмеялся мужик.
- Мы хорошо заплатим.
- Сколько?
- Пять миллионов пойдет? Один сейчас и четыре, как вернемся, - показывая деньги, предложил Иннокентий.
- Идет, завтра на зорьке выходим, оденьтесь теплей, на ноги особенно, и пожрать возьмите, у меня пусто, - сказал мужик и пересчитал деньги.
- А вы больше не пейте, - попросил Кеша, и мы вышли.
Мужик что-то еще кричал нам вслед, но мы уже его не
слышали. Настроение у Иннокентия было приподнятым, он предвкушал большой куш.
- Ты ему все деньги отдал, как теперь домой добираться будем? - спросил я.
- У отца есть, этот скряга всегда на черный день держит, да и сейчас это не главное, нам надо как-то отца уговорить с нами пойти. И еще этого Ивана, за что его можно купить? - рассуждал Иннокентий.
- «Бернандель» ему свой подари, таскаем его с самой Москвы, там еще пачки три патронов, я думаю, он согласит¬ся, - предложил я.
- Точно, я про него и забыл, - ответил он.
Мы пришли в избу к деду уже после обеда, Виталий Александрович восторженно рассуждал о пении бабки Агафьи, расспрашивал деда о местных словах, записывал материал. Иннокентий рассказал отцу о лесной деревне, все немного преувеличив, дед, слушая этот рассказ, подтвердил слова мужика.
- Правду вам Степан рассказал - есть в лесу деревня, я тоже слышал о ней, и отец мой говорил, и дед, только народ в ней странный, не кержаки это, не славяне православные, странные они какие-то, чужаков не пускают, живут обособленно, очень далеко от народа. Говорят на языке неизвестном, если так слушать, ниче не понятно, а прислушаешься - вроде наш. Народ там весь богатырский: бабы, мужики - все под потолок, - рассказывал дед Афанасий.
- А не сказки это? - рассмеялся Виталий Александро¬вич.
- Нет, мой кум как-то за медом в скит к староверам заезжал по осени, так с этой деревни ходоки по реке приплыли, порох, дробь, муку у него на пушнину меняли. Они, говорят, сильно мастеровые, все умеют: и зверя добывать, ягоду, грибы, живицу сосновую, масло кедровое и пихтовое, шишку, мускус всякий. И, главное, деньги вообще не берут, только натурально все меняют, а особая ценность для них - мука и платки павловские, очень они своих жен любят, говорят, это лучший подарок, - рассказывал дед Афанасий.
Виталий Александрович все это внимательно выслушал и стал собираться, дед дал ему свою стеганую телогрейку и валенки с договором, что, когда мы вернемся, он все ему обстоятельно расскажет. Профессор охотно согласился.
Наутро мы выдвинулись в путь. Степан, хоть и с похмелья, но шел резво, мы насилу за ним поспевали, снега в лесу было еще немного, и к вечеру мы добрались до лесной избушки Ивана. Уговаривали его долго, он ни в какую не соглашался, и только к вечеру следующего дня, наглаживая дорогое итальянское ружье «Бернандель», согласился, но с одним условием, что дорогу нам покажет, доведет, а сам в деревню ни ногой - боится. Так и порешили. Степан следующим утром ушел домой, а мы вчетвером стали готовиться. Иван все причитал: «Путь далекий - неделю, не меньше, идти, провиант надо взять: сухарей, мясо вяленое, соль, спички, сало, а мне еще домой возвращаться», - перечислял он, складывая все в рюкзак. Набили, кроме поклажи Ивана, еще два полных мешка, приспособили их нам на плечи, профессор нес свою аппаратуру в надежде на новые рассказы загадочных жителей тайги. И через три дня выдвинулись в путь.
А путь-то оказался совсем неблизким и очень тяжелым. Тайга в той местности непроходимая, шли по горам - сплошь чернолесье, только изредка попадались болота замерзшие да речки горные с водопадами и валунами. Осень в том году снежная выдалась, морозов мало, речушки горные у берега только ледком подернулись, вброд приходилось перебираться, намокнешь до пояса, продрогнешь до костей, а до избушки часа три, а то и пять по тайге шагать. Шли сложно, тяжело, снег валил каждый день, дорога терялась, и мне казалось, Иван плутал, кружил на одном месте, потом как-то выходил и опять вел нас дорогой, лишь одному ему ведомой. Первые четыре дня ночевали в старых зимовьях таежников, а они-то заброшенные, а которые медведь раз-воротил, а где и печки нет совсем, но хоть не под открытым небом ночевать.
А пятый день выдался самый тяжелый: медведь-шатун на нас вышел, а ружье только у Ивана. Мы с профессором поотстали, болеть он начал, кашель его бил сильно, старый уже, не для него испытания такие, а Иннокентий как медведя увидел, от страха бежать кинулся, медведь за ним - и задрал бы его, если бы не Иван. Метель такая, что в пяти шагах ничего не видать, лес шумит, ветер, а тут выстрел. Я профессора на закорки и бегом на звук, подоспели, когда Иван уже шкуру с шатуна сдирал. Мясо разделал, часть припрятал, ему еще назад возвращаться, костер развели, свеженины наелись, мясо в охотку пошло, свежего уж давно не ведали, ну и обогрелись немного. Шестой день брели по свежевыпавшему снегу почти по колено, Виталий Александрович совсем ослабел, забивал его кашель, горел он весь, сил даже ноги передвигать не было, видно, продуло его ветром. Иван хвои напарил, напоил его и все ругался: «Зачем связался с вами, но назад дороги нет, прошли больше, чем осталось». Ночевали в шалаше из лапника прямо под старой елкой, дед всю ночь прокашлял, горел, температура сорок, не меньше, наутро идти совсем не смог. Соорудили для него волокушу из пихтовых веток, так и пошли, профессор терял сознание, а то очнется - и бьется в приступе страшного кашля. Иван матерится, проклиная нас и свою жадность, так голодные, истощенные и совсем промокшие ночью увидели вдали огни. Иван как вкопанный остолбенел, перекрестился и, показывая нам рукой на дальние огни, молча повернул назад.
- Иван, ночь ведь, ты не дойдешь, пойдем с нами, - уговаривал его Иннокентий.
А тот только качал головой с перекошенной от ужаса физиономией и, пятясь задом, прибавляя шаг, исчез в темноте ночи. Мы же, напрягая последние силы, волокли профессора вперед, нам казалось - вот оно, спасение, в трех шагах. Выйдя из леса, мы очутились на большом поле, по всему было видно, это сенокосный луг, снег лег ровно, как на скошенный газон, вдали едва была видна деревня, из труб шел дым, в окошках мерцали огоньки. Вдруг откуда-то сзади, из леса, раздался жуткий вой, он быстро приближался, страх нас сковал, мы молча переглянулись.
- Собаки?! - закричал Кеша.
- Волки, - услышали мы спокойный мужской голос.
На совершенно голом поле перед нами появились двое
здоровенных мужиков, они выросли как из-под земли, в тулупах, подпоясанные бечевой и в рыжих лисьих малахаях.
- Здравствуйте, - тихо поздоровались мы.
- И вам здоровья, - ответил один.
- Откуда вы и куда путь держите? - перегородив дорогу, спросил другой мужик.
- Ученые мы, фольклор собираем, заблудились из-за непогоды, шли в деревню Чарга, и вот уже неделю плутаем, отец мой, профессор, очень болен. Помогите нам, пожалуйста, - попросил Иннокентий.
Мужики молча осмотрели нас, один из них наклонился к профессору, и мне показалось, понюхал его. Потом кивнул товарищу, тот молча взгромоздил профессора себе на плечо и зашагал вперед, мы насилу поспевали за ними. Когда мы дошли до деревни, нас оставили у плетня крайней избы, а Виталия Александровича унесли с собой. Наверное, около часа за нами никто не приходил, мы совсем озябли, потом так же неожиданно появились все те же мужики, околицей провели нас на другой конец деревни, затолкнули в маленькую избенку - это оказалась сильно натопленная баня. Мы без лишних разговоров разделись, думали, отогреемся, но не тут-то было - нас сначала парили какими-то очень запашистыми травяными вениками, потом терли чем-то, похожим на гашеную известь, а уже после позволили самим сполоснуться водой. Вещи наши сразу бросили в печь, я, было, хотел возмутиться, но мужик так зыркнул на меня, что я тут же притих. Закончив с мытьем, мужики вышли из бани, оставив нас одних, бросив нам на лавку чистую одежду. Это были шерстяные вязаные косоворотки с необычным вышитым орнаментом и холщовые штаны, два старых тулупа, сшитых из шкур то ли медведя, то ли росомахи и войлочные шапки наподобие горшка с отворотом. На ноги дали странного вида сапоги: верх из шкуры не то волка, не то собаки, подшитые толстым слоем бересты.
Обрядившись во все местное, мы покорно поплелись за мужиками. Уже светало. Я шел по деревне, глазея по сторонам, все было необычно: большие рубленые из столетних сосен дома, много старых изб, но попадались и новые, но все однотипные большие пятистенки со множеством окон, украшенных резными наличниками. Деревянной черепицей покрыты крыши, коньки их венчали вырезанные из дерева фигурки животных, в основном волка, но были и изображения лося, медведя и каких-то мистических существ, я с ходу и не разглядел. Из каждого двора на нас смотрели люди: мужики, бабы, ребятишки; несмотря на столь ранний час, деревня была уже на ногах. Народ был действительно богатырский, мужчины под два метра ростом и женщины чуть ниже, все статные, крупного телосложения, белолицые, с большими выразительными глазами, красивые. Нас вели через всю деревню, народ молча разглядывал нас, ни одного смешка или злого взгляда я не заметил. Наконец нас привели к большому старому дому, похожему на терем.На высоком крыльце, покрытом шкурами, на самом верху сто¬ял старец с бородой почти до пояса и с ним еще человек шесть мужиков разного возраста. Все были в шубах и больших меховых шапках, сапоги под стать нашим.На улице подморозило, градусов двадцать, мы ежились, а они стоят краснощекие, паром дышат.
- Кто такие и откуда будете? - спросил старец, опираясь на большую изогнутую палку.
- Мы ученые-фольклористы из Москвы, собираем народные песни, приметы, обряды, язык изучаем, быт, - ответил Иннокентий.
- Зачем к нам пришли, путь-то неблизкий? - задал вопрос огромный мужик, стоящий на ступени ниже.
- Заблудились мы, неделю по лесам скитались, отец мой сильно заболел, помощи у вас просим, - оправдывался Иннокентий.
- Обманным путем, значит, решили к нам в общину про¬браться, четверо вас было, привел вас кто-то, - строго сказал старец, хмуря брови.
- Да, охотника встретили, он нас и вывел, - решил я заступиться за товарища.
- А чего это он вас к себе в зимовье не забрал, а к нам вывел? К нам люди так просто не ходят, - продолжал огромный мужик.
- Отец сильно плох, боялся охотник, что не доживет до людей, и лекарства у нас нет, - объяснял Кеша.
- Каждому своя дорога и свой срок, - сурово ответил старец.
Мы стояли молча, мужики о чем-то долго беседовали, потом старец удалился в дом, а огромный мужчина подошел к приведшим нас и сказал: «Поселишь их к Проколу в крайний дом, работу назначишь и смотреть за ними станешь. Может, сгодится какой».
Все разошлись, один из сопровождавших нас тоже ушел, а который остался, внимательно, оценивающим взглядом осмотрел нас со стороны и, наверно, приняв решение, зашагал вперед. Мы засеменили за ним, шли долго, деревня оказалась огромной, дворов двести. Привел он нас в крайнюю избу, такую же большую, но, по всему видно, старую, наверное, ей лет сто пятьдесят с виду, окон много, двери на север, под навесом. Двор большой, огород и сараи, какие с дровами, а дальние, видимо, со скотиной. Мужик постучался, ему открыла женщина, возраста сразу не определишь, вроде старуха, а глаза озорные, молодые, статная, руки о передник вытирает и улыбается.
- Здоровья в хату, - сказал мужик и низко поклонился ей, снимая малахай.
- И тебе, Артемий, здоровья, кто это с тобой, чужие какие? - спросила женщина, приглашая нас в избу.
Мы зашли вместе с приведшим нас мужиком, он содрал с нас шапки и, сунув их нам в руки, щелкнул нас, как мальчишек- шалопаев, по затылку, заставляя поклониться. Мы стояли у порога, потупив глаза в пол, опустив головы. Женщина продолжала разговор с мужиком, не обращая на нас внимания.
- Те, что вчера с лесу вышли, а Прокол где?
- По хозяйству, скоро будет. Никак, к нам на житье определил их Синегор?
- К вам, мужик у тебя строгий, враз определит, что за люди. Синегор велел работу им назначить.
Вскоре дверь распахнулась, и с охапкой дров появился хозяин, сухой высокий старик с седой окладистой бородой, он с шумом вывалил поленья к печи и внимательно посмотрел на нас.
- Гости ночные? - спросил он хрипловатым басом.
- Они самые, принимай на постой, Синегор решил их тебе доверить, работу им дай да приглядывай, может, и сгодится кто, - загадочно сказал мужик и поспешил выйти, надевая шапку.
Хозяин окинул нас взглядом, словно оценивая, потом велел скинуть обувь и провел в небольшую комнатенку как раз за печкой.
- Скидовайте верхушку-то, здесь жить будете, скоро столоваться - и на работу. Меня Прокол величать, а хозяйку - Настасья. Другое потом объясню, - строго сказал дед и задернул штору.
Комнатка больше походила на каморку: две лавки по стенам, стеленные старой облезлой шкурой медведя, вместо одеял самосвязанные шерстяные полотнища, подушки, правда, хорошие, пуховые, на стене вешалка из сучьев приспособлена и табурет большой деревянный, по всему - ровесник дома.
Мы с Иннокентием переглянулись, сняли тулупы, все свешали на вешалку и тихо, чтобы не слышали хозяева, раз¬говорились.
- Федор, правду Иван говорил, народец странный, и какие они огромные, видел: бабы прямо гренадерши, а мужики огромные, как медведи. Надо посмотреть, как они живут, дома большие, значит, и добра хватает.
- Не нравится мне все это, задумали они что-то, куда это мы им сгодиться должны, может, в жертву нас принесут или, того хуже, сожрут. И профессор где? - испугался я всего, что с нами произошло.
- Думаю, нет, не сожрут, ты видел, между собой вежливые, дикости я в них не нахожу. Ты иконы в доме не заметил? - продолжал Иннокентий.
- Нет, не разглядел, - только успел сказать я, как штора приоткрылась и разрумяненное лицо Настасьи показалось в проеме двери.
- Столоваться пора, - холодно сказала женщина и вышла.
Мы, одернув рубахи, поспешили за ней, в центральной комнате за большим столом сидел хозяин, по обе стороны от него стояли табуреты. Он махнул рукой, предлагая присесть. На столе в деревянных мисках стояли вареные яйца, мед, клюква и большая крынка, прикрытая рушником. Настасья поставила перед каждым глубокую глиняную миску с накрошенным хлебным мякишем и положила деревянную ложку. Прокол взял крынку и налил всем в миску молока, потом встал и, поклонясь, что-то прошептал, а затем принялся за еду. Мы последовали его примеру, хозяйка присела напротив мужа и, внимательно наблюдая за нами, чистила яйцо. Завтрак был недолгий, хозяин быстро поел, встал, поклонился вначале столу, потом жене.
- Здоровья рукам твоим, - сказал он тихо жене и строго зыркнул в нашу сторону.
Мы, дожевывая на ходу, соскочили и было направились в свою комнату, но хозяин остановил нас и, показывая на Настасью, хрипло пробасил:
- Негоже кормящих вас без благости оставлять, и вам не впрок, и человеку труды лишние, как малы дети бессловес¬ные, так у вас в миру говорят?
- Спасибо, - почти хором сказали мы.
- И то ладно. Верхушку сбирайте и следом, - скомандовал Прокол, нахлобучил шапку и вышел во двор.
Мы через минуту вышли за ним, он уже запряг лошадь, и, составляя в сани большие плетеные корзины, что-то шептал себе под нос.
- А куда мы сейчас? - хотел спросить его Иннокентий, но Прокол перебил его.
- Сыт, теперь силы надо делу отдать, пока нутро сыть принимает, работать надобно. Но-о-о, - крикнул он на лошадь и, придерживая ее за узду, пошел рядом.
Кеша хотел запрыгнуть в сани, но старик шлепнул легонько его уздой.
- Куды, у лошади ног запасных нет, ей ешо цельный день работать, - строго прикрикнул хозяин и прибавил шаг.
Дом Прокола стоял у леса, и мы сразу свернули на лесную дорогу, через километр дорога раздваивалась, дед низко поклонился правой дороге и свернул налево. Шли мы еще километра три и все по лесу, до горы, а там, в небольшой пещерке, старик копал глину, голубую, жирную, совсем как масло, аккуратно складывал ее в корзины и ставил на сани.
- Надо успевать навозить на всю зиму, пока морозы не пришли, летом воды в ней мало, а сейчас в самый раз, - рассуждал Прокол, поднимая корзину с глиной и нагружая сани.
Я попытался приподнять очередную нагруженную корзину, но даже сдвинуть с места ее не смог, мы с Кешей вдвоем еле донесли ее до саней. А дед с легкостью носил одну за другой. Потом, оставив Иннокентия копать, мы направились в деревню, на обратном пути дед на развилке вновь поклонился дороге. Я, было, хотел спросить: «Что это значит?», но старик молчал, задумавшись. В деревне околицей по едва заметной дороге мы добрались до большого дома с огромной трубой, нас встретили три мужика, очень похожих на деда, и еще ватага мальчишек разного возраста.
Они весело разгрузили телегу, напоили лошадь и принесли обратно уже пустые корзины. Прокол вошел внутрь, а я стоял чуть поодаль, наблюдая за всем. Холодало, я думал: «Как там бедный Кеша в лесу один, он такой незакаленный,
наверное, никогда не работал физически, а тут приходится землю копать». Ко мне подбежал паренек лет двенадцати на вид.
- Дядька, иди, тебя тятька кличет, зазябнешь, - сказал он, улыбаясь.
Я направился за мальчуганом в дом, это оказалась большая гончарная мастерская: в ней стояли огромные деревянные кадушки с глиной, залитые доверху водой, длинные столы, где месили и готовили глину к использованию, гончарные круги и стеллажи с готовой продукцией, в дальнем углу светилась печь для обжига. Каждый был занят своим делом, никто не лентяйничал, даже самые маленькие месили глину ногами, заливая ее теплой водой. Я подошел поближе к печи, чтобы согреться, и услышал разговор деда и молодого мужчины.
- Голубой дня три еще повозите, а потом красной на кирпич, летом Сазон и Мирон строиться собрались, да и печи ладить надо по домам, - сказал молодой мужчина.
- Добре, сыну, ты Симке говорь, пусть ноги-то не студит, ишь, босой по снегу шлындат, - наказывал дед, показывая на парнишку лет шести.
- Симка, слышь, че дед говорит, спущу шкуру-то с холмов, - прикрикнул мужик, грозя пальцем мальчугану.
Я улыбнулся, наблюдая эту картину. Мальчишка выпрямился солдатиком и, припрыгивая, стал натягивать меховые сапоги. Дед ласково потрепал его по лохматой голове, махнул мне рукой и вышел.
Мы двинулись в обратный путь. Прокол молчал, я старался запомнить дорогу и, немного успокоившись, решил спросить его.
- Прокол, можно задать вам вопрос? - спросил я.
- Че ж нельзя, спрашивай, - ответил он по-доброму.
- Это ваши сыновья в гончарной мастерской?
- Да, сыны, трое: Никодим, Никифор и Фрол, их сыновья, мои внуки, - гордо ответил старик.
- А почему вы сами в лес на работу ездите, это же тяжело и холодно, - неожиданно даже для себя спросил я.
Старик рассмеялся в голос, его смех эхом прокатился по лесу.
- Это сегодня я вас в лес повел, глину показать, дорогу, как дело делается, а завтра с вами Симка пойдет, он малый шустрый, и конь его слушается, - ответил Прокол.
Я замолчал, надо было мне самому догадаться, что старик нам работу показывает, которую даже парнишка делать может. В этот день мы еще дважды привезли глину в деревню, в следующий раз с дедом ушел Иннокентий, а я тем временем копал пласт за пластом, аккуратно складывая глину в кучу. Вечером мы еле притащили ноги домой, Настасья нас не пустила на порог, бросив нам на крыльце рушники, мы втроем направились в баню. Прокол, высокий жилистый мужик, неистово парился, охаживая себя веником, приплясывал, потом натирался медом и долго сидел на полке, выгоняя из себя лишнюю влагу. Мы с Иннокентием быстро сполоснулись горячей водой и хотели уже бежать, как Прокол окликнул нас.
- Мощи-то прогреть надобно, не то завтра ног не подымите, вон веник берите.
Мы переглянулись и послушно полезли на полок, дед поддал на каменку, Кеша, охая и ахая, хлестал себя веником, а потом, почти мертвые, мы приползли домой. Настасья подала нам крынку с ягодным морсом и сказала, что скоро столоваться. Мы не ели с утра и очень устали, проголодались и не знали, что здесь едят дважды в день - утром и вечером. «Когда человек тяжело трудится, есть нельзя, не в пользу», - потом объяснит нам Симка. Через несколько минут мы сидели за столом, хозяйка поставила перед нами большую миску со щами, густо сдобренными сметаной. На столе стояли те же яйца, соленые огурцы, большие ломти хлеба, мед и ягода. Мы жадно поедали все, что попадалось под руку, Настасья смотрела на нас и улыбалась.
- Охолонитесь, ешьте нескоро, сыти тихо прибавляйте, работа - она дух крепит и силы забирает, а сыти назад вернет, - рассуждал Прокол, наблюдая нашу суету за столом.
Сам же он ел вечером размеренно, тщательно пережевывая пищу, то и дело запивая молоком ломоть хлеба. Чая они не пили, заканчивали трапезу молоком или морсом, вставали, благодарили стол и руки женщины, приготовившей обед, мы последовали их примеру. Затем старик пересел к печи и начал штопать сапоги, лежавшие тут же кучкой, большие, маленькие, видно было, что это доставляло ему удовольствие. Кеша направился в комнату, а я присел рядом. Настасья убирала со стола. Дед отрывал старую берестяную подошву и пришивал новую, светлой стороной наружу, так, чтобы меньше скользила. Я взял один сапог и стал рассматривать, Прокол молча подал мне острый маленький нож и ткнул пальцем, показывая на подошву.
- Отпороть? - спросил я тихо.
- Чаго воздух лишком взбивать, чаго ещо ножом делають, - возмутился он.
Настасья, закончив с уборкой, подкинула в печь дров и села за пряжу, тихо что-то напевая. Из нашей коморки слышался громкий храп Иннокентия, старик посмотрел на дверь и покачал головой.
- Хильце нутро-то, - сказал он, протягивая дратву.
Я молчал, осторожно отпарывая подошву от детских сапожек: «Наверное, внуков», - подумал я.
- Савкины. Рысенок, как огнем горят, - угадал мои мысли дед. Я потом даже удивляться перестал, Прокол как будто знал, о чем мы думаем. Так хорошо с ходу он понимал и чувствовал людей, Иннокентия невзлюбил сразу, то и дела тыча его в спину и делая замечания. Ко мне относился терпимей, объяснял, показывал, рассказывал. Всю следующую неделю мы возили глину, вначале голубую, потом красную, уже с другого места. Старшим у нас был Симка, шестилетний мальчуган, не по годам смышленый и строгий. И так же, как дед, дойдя до развилки, он останавливал лошадь и низко кланялся дороге.
- Что там, на той дороге, что вы поклоны бьете? - как- то спросил Иннокентий, но Симка строго глянул на него и прикрикнул на коня, зашагал рядом. Он, как и все в деревне, был немногословен и поэтому промолчал.
Наблюдая за жизнью в деревне, я понял, что все, от мала до велика, очень много работают.
В деревне знали почти все ремесла, каждая семья занималась своим делом: женщины пряли, ткали, красили шерстяную нитку, вязали, вышивали, почти вся одежда была сделана из шерстяных ниток, отличалась только толщиной. Лен здесь не рос, да и хлопок тоже. А еще нужно было присматривать за ребятней, хотя в семьях детей было немного, а иные совсем жили без детей, молодые девушки ухаживали за скотом, вели хозяйство. Мужчины занимались гончарным и бондарным промыслами, в деревне была кузница, жители гнали пихтовое масло, деготь, собирали живицу, делали кедровое и сливочное масла, охотничали, рыбачили, били орех, собирали ягоды и грибы, выделывали шкуры, шили обувь и верхнюю одежду. Деревня была зажиточной.
Как потом я узнал, несколько взрослых мужиков назывались ходоками, только они могли два раза в год - зимой по зимнику, а летом по реке выходить в мир, менять шкуры, ягоду, сушеный гриб, живицу, масло и свои изделия на необходимые им товары. Привозили муку, соль, семена, порох, дробь, веревку для снастей, и если повезет, то красивые яркие платки, они особенно ценились. Мужчина дарил яркий платок своей девушке на сватовство, свадьбу и рождение детей. Если у женщины было много платков, это значило, что муж ее любит, а она подарит ему детей. Железо для кузницы они находили в лесу, благо, сейчас лесорубы бросают столько всего в лесу: трактора, полуразобранные, стояли у деревни, пилы, топоры, брошенные балки. Я все больше удивлялся жизни в деревне. Жили чисто, каждый день парились в бане, смывая с себя усталость и нечистоты дня, старики выглядели бодрыми и очень здоровыми. Про¬колу, как оказалось, было уже семьдесят три года, а на вид можно было дать лет пятьдесят, настолько он был силен и здоров, его жена Настасья была чуть моложе, его сыновья в пятьдесят выглядели на тридцать пять, и все потому, что жили они очень по-доброму - любовь во всех ее проявлениях была основой всего уклада, главным принципом жизни этих людей, они искренне благодарили друг друга за оказанную помощь, подсобляли ближнему, не ожидая платы, каждый с малых лет знал, что нужно трудиться от зари до зари и любить все, что тебя окружает.
Прожили в деревне мы уже месяц, я привык к Проколу и Настасье, а вот Иннокентий все ныл, старины было много, а вот ценного ничего и в помине. Книг, золота, икон - всего, что мы искали в домах, не было совсем; воду и ту кипятили в старых чайниках.
Прошла еще неделя; мы, не покладая рук, работали в гончарной мастерской, месили глину вместе с ребятишками, но это оказалось совсем не легко, нужно было вымесить пласт так, чтобы не было никаких примесей, и глина превратилась в эластичную вязкую массу, иначе посуда при обжиге растрескается. Здесь жизнеустройство было совсем другим: все работали девять дней, а десятый отдыхали, в выходной с утра шли в центр деревни, приносили с собой свои изделия, меняли, торговали, веселились, а вечером мужчины уходили куда-то за деревню, нам было строго запрещено ходить с ними. Наконец в один такой выходной день к нам вернулся профессор, окрепший и даже слегка помолодевший. Он вы¬шел из терема, который находился на площади в центре деревни, что-то бурно обсуждая с Синегором. Было видно, что Виталий Александрович очень доволен жизнью в деревне. Мы с Иннокентием бросились к нему навстречу, он жестом остановил нас, не дозволяя подниматься на крыльцо. Встав в сторонке, мы дожидались, пока профессор договорит с Синегором и спустится к нам.
- Вы даже не представляете, куда мы попали, это сокровище для науки, ничего подобного я не читал в литературе, не встречал наяву, - восхищенно сказал Виталий Александрович.
- Отец, где ты был все это время, как ты себя чувствуешь? - перебивая его, спросил Кеша, было видно, что он очень устал, его глаза совсем потухли.
- Замечательно чувствую, ребята, здесь столько работы! В двадцатом веке и такое! Удивительно, что этот народ сохранил такую самобытность, цивилизация совсем не тронула его уклад, - не успокаивался он.
- Да, чудеса и только, - показывая отцу кровавые мозоли на ладонях, саркастично проговорил Иннокентий.
- Это ничего, сынок, это заживет! Я очень все здесь хочу изучить, записать, еще много мне не понятно, но народ местный живет таким укладом, о котором ничего не было известно. Совершенно иной мир - очень интересный симбиоз верований, традиций и обычаев.
- Отец, прекрати, нам надо выбираться отсюда, то, зачем мы сюда шли, не оправдалось. Нам здесь больше нечего делать, надо уходить. А куда тебя определили на постой? - спросил Кеша, я стоял в сторонке и наблюдал, как Иннокентий начинал злиться на отца.
- Меня? - не понял вопроса профессор и был крайне удивлен настроением сына.
- Ты, отец, ты, где ты живешь? - зло бурчал Иннокентий.
- Вначале меня поместили в соляную пещеру, там соль добывают, так называемые солончаки, со мной находилась местная ведунья Лукерья, она поила меня травяными отварами и проводила какие-то манипуляции. Потом, когда мои легкие очистились, меня перенесли в лес, там у ведуньи изба, она много говорила со мной - «чистила душу», ее беседы крайне интересны, это забытые практики влияния на физическое здоровье через очищения духа. А еще меня лечили в огромном чане прямо на улице, держали в очень горячей воде с травами и ветками хвойных растений двое суток, я даже спал в чане. Все это произвело на меня такое воздействие, словно я заново родился. После полного очищения и выздоровления мне позволили жить с вами, - рассказал профессор, восхищаясь происходящим.
- Да, тебе больше повезло, а мы работаем, как рабы, от зари до зари за горбушку хлеба, - сказал Иннокентий и зашагал прочь от отца.
Профессор, не понимая поведения сына, внимательно посмотрел на меня.
- Не обращайте внимания, Виталий Александрович, ему тяжело, но он работает, не сдается, - сказал я и повел профессора в дом Прокола.
Настасья хлопотала на кухне, хозяина в доме не было, я представил профессора, хозяйка определила его спать на печь, чему Виталий Александрович был безмерно рад. Он с порога принялся помогать хозяйке, она вначале смущалась, как девчонка, но потом, видя настойчивость постояльца, вручила ему ведра и велела наносить воды в кадушки, что были в бане, а носить приходилось с речки, поэтому я решил помочь. Иннокентия нигде не было, да мы и не вспоминали о нем, это для него обычно - уйти и не сказать, куда. Управились мы не скоро, только к вечеру. Хозяин окликнул нас, таская сено с сеновала в сарай, мы помогли ему в хлеву и заторопились в баню: у них так принято - никакие работы и нечистоты в избу не носить, за стол «вкушать сыть», как здесь говорили, можно только чистыми душой и телом. Прокол принес куски выбеленной холщины, называемые здесь полотенцами, и мы направились в баню. Когда во двор вошел Иннокентий, его глаза горели восторгом, щеки пылали румянцем, казалось, он переродился, стал таким, каким я его помнил, уверенным в себе и даже немного дерзким.
Он кивнул мне, скинул тулуп на крыльце и заторопился в баню. В этот день он парился, как одержимый, хлеща веником всех, несколько раз выскакивал на улицу, а мороз стоял под тридцать, потом за ужином молчал, уставившись в одну точку. Прокол с профессором беседовали о жизни, рассуждая о бренности бытия, Кеша жестами показывал мне, что пора к себе, наскоро поужинав, мы поблагодарили хозяйку и удалились.
- Федька, я нашел, Иван не врал, есть, все есть: и золото, и древние книги, и предметы культа, всего много, - задыхаясь, шептал он мне.
- Где? Я так ничего и не увидел, - спросил я шепотом.
- Помнишь, мы возили глину, а местные все раскланивались на дороге, так вот, сегодня я пошел по ней, там, в километрах трех от деревни, в лесу, стоит дом очень необычного вида - пятиугольный, крыша на тибетский манер сделана, а на коньке скульптура деревянная, огромный волк. И по всему видать, старая фигура, а верней, древняя, уже мхом вся взялась. Частокол вокруг дома высокий, я еле вход нашел, калитка потайная, думал, закрыта, а нет. Пробрался во двор, окон в доме много и все светятся, я к окну тихонько подобрался, а там бабы какие-то по дому ходят, все разного возраста, а на вид одинаковые, высокие все, дородные, красивые очень, несмотря на возраст. Всего насчитал четырех - одна совсем старуха, другая - лет пятидесяти, третья годам к тридцати с небольшим, а вот четвертая - лет семнадцати, просто красавица. Но это не самое главное - в доме том золота не счесть, и все так лежит на виду, книги разные на полках деревянных стоят, утварь очень красивая, меха, посуда и везде свечи горят. Женщины вокруг красавицы ходят, что-то говорят, травки какие-то жгут, девушка в золотых украшениях, и все вокруг в золоте. Я думаю, это жрица их, я так и не понял, какой они веры - явно не старообрядцы, но и на христиан не похожи. Но то, что нам надо, у них есть, и, главное, никто добро это не охраняет, - возбужденно шептал Иннокентий.
- Есть-то оно есть, а как это все взять и вывезти? - покачал я головой.
- Думать надо, в первую очередь, нам в дом этот проникнуть надо, в доверие войти и разузнать, дорога есть отсюда и какая. А иначе останемся здесь, видел, отец совсем с ума сошел, одна наука на уме, а у меня уже сил нет батрачить на них, - цедил сквозь зубы Кеша.
- Да, про дорогу надо узнать, это пригодится, - согласился я тогда.
С этого дня Иннокентий соглашался на любые работы, много разговаривал с местными, но народ был молчаливый, и узнать что-либо ему не удалось. Тогда он ночами тихо стал уходить из избы, я пытался его останавливать, но он как с ума сошел, все бегал к терему в лесу. Приходил довольный и все рассказывал, но уже не про золото, а про девицу эту красавицу, что там живет.
Приближался январь, мы жили в деревне третий месяц, работали то в гончарной мастерской, то помогали мять шкуры, немного поработали в кузне, и все по хозяйству Проколу помогали. Морозы с каждым днем крепчали, и порой дух захватывало от колючего воздуха, стоял густой морозный туман, и снег под ногами скрипел, как сухой валежник. Но даже в такие морозы жизнь в деревне не останавливалась, все работали, ребятишки, укутавшись в меховые тулупы, бежали в высокий терем, оказывается, и здесь учили писать и читать, а еще много чему, об этом чуть позже. Вот в один такой морозный день, он как раз был выходным, Прокол затопил баню с утра, сказал нам с Иннокентием тщательно вымыться, дал крынку с белой массой, точно такой, что нас мыли по прибытию сюда. Потом Настасья принесла нам новые рубахи с яркими вышивками и штаны, подала кушаки.
Мы нарядились и стоим, смотрим друг на друга, не понимая, что происходит. Прокол достал новый деревянный гребень и попросил нас причесаться самим и причесать бороды, тогда они у нас отросли сильно, мужики в деревне не брились.
- Ну вот, славны будем, виден весь ваш лад наружу. Поглядят старейшины, Синегор, может, и будет у нас новый род, может, и даст нам мать рода веточку новую, свежую и зазеленеют листочки детками, - разглядывая нас со всех сторон, приговаривал Прокол.
Но мы ничего тогда не поняли, Настасья поправила нам кушаки, покачала одобрительно головой и, обращаясь к профессору, сказала:
- И вам, мил человек, надо с ними следовать, коль падет на кого доля верная, вам помочь молодцу надобно, - и протянула Виталию Александровичу тулуп.
Профессор с Проколом нахлобучили шапки, надели тулупы и, поклонившись Настасье, вышли на улицу, а мы пока остались.
- Как нам отец помочь должен? На работу так не наряжают, нас что, женить собрались? - рассмеялся Иннокентий тогда.
Настасья строго посмотрела на него, взгляд был такой, словно она в душу смотрит, и чуть слышно сказала, слова ее я на всю жизнь запомнил.
- Жениться мужчина может только тогда, когда его голова, тело и душа не смогут вкушать сыть без женщины, а доколи он сам цел, ему не след жениться. А вас в терем не потому зовут, род начать время настало, мать поспела, и коль выбор на кого падет, благостно всем будет, - загадочно объяснила она.
Поэтому я и не женился никогда больше, что умерла моя сыть вместе с женой моей. Привел нас Прокол в терем, что посреди деревни на большой площади стоял, завел на крыльцо и ждать велел, они с профессором внутрь вошли. На улице вечерело, заморозило все, а мужики все подходят и подходят, нас никто не зовет, наконец, окликнули. Провели темными сенями в большую комнату, освещенную множеством восковых свечей, за большим круглым столом сидели старцы, во главе на высоком стуле сам Синегор. По стенам лавки стояли, на них тоже мужики местные сидели, нас усадили чуть поодаль, на два стула, сделанных из белого камня, под ногами коврик из веток сосновых, а над головами фигура волка с потолка свисала. Я сижу и чувствую, что совсем мне не комфортно, словно тысяча иголок в меня впились. Синегор со старцами беседу неторопливую ведет, о зиме, промысле, о детишках, нас вроде и не замечает. Мужики все внимательно слушают, отвечают, когда спрашивают. Неожиданно из темного угла вышла Лукерья, вся в красном: сарафан, шаль, сапоги и только поверх шали венок из березовых веток с зелеными листочками. Удивительно - на улице от морозного тумана в пяти метрах ничего не видать, а на ней молодые зеленые листья. Она медленно прошла мимо всех и встала позади нас, что-то прошептала на неизвестном нам языке и посыпала нас белым порошком, облизав губы, я понял, что это соль, наши плечи, колени и ветки сосны у ног стали белыми. Все смотрели на нас, не сводя глаз, как будто боялись что-то пропустить, затем она сняла с себя венок и надела его на Иннокентия, а другой на меня. Зал затих. Лукерья взяла связку горящих свечей и, мелодично напевая, так, что ее голос заполнил комнату, обошла нас со всех сторон. Потом резко загасила пламя о край каменного кресла и замолчала, в зале стояла звенящая тишина, только редкое потрескивание свечей нарушало ее. Я сидел ни жив ни мертв, слышал, как тяжело дышит Иннокентий, голова пуста, ни единой мысли. Наконец Синегор глубоко выдохнул и, указав на меня тяжелым посохом, спросил:
- Что есть про того мужа изречь?
- Не годный он для дела сего, род его черен, душой он крепок и любовью богат, телом чист, но пращур его всех на веревке в омут упер. Жити в нем нет, отроки ему не дате, семя сильное, но чрево не примет грязи, - снимая с меня повядший венок, объяснила ведунья, она положила мне его на колени и велела беречь.
- Как высохнет весь, завари веточки и напейся отвара, веревка та с тебя уйдет и с рода твоего, тебе-то в годы не сгодится, а вот сродникам твоим да слюбникам впору и будет.
Я смутился, щеки мои загорелись огнем, сидел я, потупив глаза, схватив венок обеими руками. Мой дед пил много и повесился по пьянке, теперь мне стало понятно все: смерть жены и ребенка, откуда все несчастья моей семьи. Я даже боялся поднять глаза и посмотреть на Иннокентия, что там у него на голове. Синегор указал на моего друга. Лукерья сняла с него венок и положила ему на колени, и только тогда я увидел, что листочки почернели и закрутились, словно их пламя опалило.
- И тот не годен нам, гнила душа его и любови в ней ни смолинки, гордыня нутро съела, да и телом черен, кожа его от худы шелудит и мохи растут на нем. Не отрок он отца свово, любовию взрощен, но жита нету в нем, гниль родить станет, хулу роду его, - громко сказала Лукерья и отошла от него.
Иннокентий брезгливо кинул венок на пол, резко вскочил, но два мужика тут же усадили его на место. Он хотел было возмутиться, но Лукерья что-то шепнула ему на ухо, и он обмяк. Выслушав всех желающих, Синегор встал и гром¬ко произнес:
- Мужи сие для рода нового не годны, Федору гласить хочу, коли сыть без женщины не сможешь быть, женись после испития отвара, девиц у нас поспелых множество, каждая рада станет. А тебе, Иннокентий, негоже семя кому давать, гнил ты и не можешь отрокам жити дать. Быть тебе в деревне до весны, а после на труды в печуры, соль варить, негоже семеннику средь баб, а пока Лукерья зельем его на¬пой. Тебе же, Виталий, мы рады завсегда - живи, покуда сыть в тебя входит, учай народ наш новому, да гляди, не лишкуй, ходить с народом в десятую дню станешь в терем мой, говорить с тобой буду.
После этого меня вывели на улицу, а Иннокентия зажали два мужика, Лукерья влила ему в рот зеленую вязкую жижу, он долго плевался и, вываливаясь на улицу, кричал на всю деревню.
- Уроды, это я гнилой? Да у меня кандидатская через год. Я вам еще покажу!
- Успокойся, - шептал я, придерживая его за рукав.
- Нам главное - дорогу отыскать, я здесь все вывезу и деревню спалю. Федька, ты чего-нибудь понял, как это не отрок отца своего, что, получается, профессор мне не отец? - вдруг спросил он.
- Ну, получается, нет, - ответил я.
- Точно, не отец, а я все думал, в кого я такой, а оказывается, они не мои родители, - задумался Кеша.
- Но они же вырастили тебя?
- И что? Игрушку себе взяли, это даже хорошо, старика не тащить с собой. Пусть изучает тут все, полоумный старикашка, - буркнул он и пошел вперед.
Теперь все стало по-другому, Кеша почти не общался с профессором, только злобно зыркал в его сторону, работал вполсилы и старался сбегать при любой возможности или притворяться больным. Здесь люди такого никогда не видели, они с младенчества считали труд радостью и выполняли любую работу с благодарностью и старанием, а поведение Иннокентия их удивляло и даже потешало. Мальчишки в гончарной смеялись над ним, когда он в очередной раз бросил работу и сбежал. Его изловили и увели куда-то, вернулся он только через трое суток, немного растерянный и молчаливый. Прокол долго отмывал его в бане, а потом все приговаривал: «Худу ведешь, немощь в себя гонишь, угомоняйся, не то суть в тело не пойдет и соли пещерные сгубют младость твою». Мы ничего не поняли с его слов, но по настроению хозяина и Иннокентия было ясно, что все эти три дня он был не на курорте. Потом я долго его расспрашивал, но он только несколько слов сказал: «Хитрей надо действовать, хитрей, на рожон полезу - в соляные штольни запрут». С лютыми морозами прошел январь, солнышко заходило выше, и на душе стало чуть радостней, хотя холод еще не отступал. Профессор совсем освоился и все время пропадал в главном тереме, говорил, что ему позволили изучать местные книги. Кеша чуть успокоился и решил дождаться весны, но нет-нет ночами уходил куда-то. Я старался не спрашивать его, но он сам как-то ночью начал говорить.
- Федор, я многое выведал. Там, в пятиугольном доме в лесу, живет мать рода, это их жрица, для нее нас смотрели, но мы с тобой рылом не вышли. Все сокровища деревни находятся в этом тереме и, главное, никем не охраняются, взять их не составит труда. Но эта ведьма водит дружбу с волками, я пару раз наблюдал, как она с рук кормит волчицу, да и волчьими следами все там истоптано, и вой, я его слышал все время, как шел туда. Еще я узнал, что в лесу, километрах в пяти, есть пасека, там живет изгнанный, ну типа меня, человек второго сорта, он родился не здесь, забрел сюда много лет назад, и его оставили и даже женили, а он пристрастился к браге, и его изгнали, но должен много знать и про ходоков. Хочу попроситься его навестить, как будто посмотреть, где буду жить, в ближайший выходной пойдешь со мной? - рассказал Кеша, все время оглядываясь на дверь. Он очень изменился с того времени, как мы пришли в деревню, стал более злым и осторожным.
- Сходим, но если бежать, нужен транспорт, поймают - убьют, - сказал я.
- Я все придумал: главное, нужно разведать дорогу, после разговора с изгнанным я объясню тебе свой план. И еще - здесь не убивают, тут проще - отправляют соль рыть: и польза, и пакостить больше не захочешь. Видел я, что с людьми в штольнях происходит, - отворачиваясь к стене, ответил Кеша как-то очень спокойно, и я понял, что он давно все придумал, и осталось совсем немного до побега.
Много позже, уже дома, он рассказал мне, что его опустили на просоленном щите глубоко в колодец, там, кроме него, работали еще три мужика, седые от соли, с язвами на коленях и руках, почти слепые, в ужасном холоде и сырости, они набирали соляную жижу в большие деревянные ведра и подавали наверх. А вина-то их, по мнению Иннокентия, была плевая: один украл у соседа новое ружье, а другой сильно побил жену за падеж коровы, а вот третий на охоте добывал слишком много зверя и не слушал старейшин, жадничал. Каждый отбывал разные сроки наказания, но ни один не роптал, что очень удивляло Иннокентия. Я тогда слушал его и жалел, что не остался в той деревне...
Иваныч замолчал, он задумался, печально глядя в окно, словно вспоминал, по щеке текла чуть заметная слезинка.
Катя встала и тихо вышла из комнаты, Арсений молчал, он опустил голову и, не отрываясь, смотрел на рисунок молодой женщины.
- А как звали мою маму? - вдруг спросил он.
- Светляна, ее звали Светляна... Очень талантливая, умная и красивая была женщина. И бесстрашная, она очень тебя любила и берегла, - чуть слышно ответил дядька.
В комнату вошла Катерина, она принесла чай и бутербро-
- Война войной, а у меня живот подвело, да и у вас, наверное, тоже, - поставила чай на стол девушка. Взяла одну кружку и подала Арсению, юноша отрицательно покачал головой, Иваныч отхлебнул глоток и продолжил рассказ:
- Со временем я, как и профессор, тоже стал привыкать к жизни в деревне, и мне даже нравилось. Народ доброжелательный, открытый, чистоплотный, вы бы видели их занавески, хрустят от белизны, а мастера они какие! И все делалось без особого инструмента, все для быта в деревне производили сами, за исключением оружия и металлической посуды, пшеницу даже сеяли, но это север, и она для муки была не пригодна, зато корм животным был свой. Все помогали друг другу Девицы ладные, улыбчивые и очень домовитые. Деревня прослышала, что Синегор позволил мне жениться, и к Проколу зачастили гости, все расспрашивали обо мне, при-
мерялись. Спрашивали у хозяина, к какому ремеслу я больше годен и звали прийти подмогнуть что. Я даже говорить начал на местном наречье, работал много, вспомнил, как в деревне отец мой покойный литовки по-иному мастерил и плуги точил, инструмент ладил для деревообработки, рассказал мужикам, показал, так они меня Федор-мастер кликать стали, а я гордился, что такой народ меня признал.
Настасья подшучивала и все сватала мне Ульяну, соседскую девицу, красавицу, дородную пышногрудую девку из рода Евдокии. У них в деревне род велся с женщины, и все в роду помнили свою мать рода и поклонялись ей все поколения. А Кеша все одно: «Весна придет, бежим». И все к терему бегал.
В конце февраля слух по деревне прошел, что парня в тайге нашли, замерзал, вроде беглец какой, зоны кругом. Народ боялся, что с большой земли власти нагрянуть могут, было такое лет двадцать назад, милиция понаехала, зеков тогда с зоны много ушло, искали, так после них мор и засуха были три года, насилу отмолили. Лукерья говорила, с нечистыми мыслями в деревне были те люди, от вида золота у земных людей души нищают. Так они нас, людей с большой земли, землянами звали.
Мужика того никто не видел, и вскоре слухи утихли, но однажды вечером профессор вернулся позже обычного и в восхищении объявил, что парень действительно есть и его через неделю станут проверять на каменных креслах. Иннокентий напрягся, тогда я еще не понимал, что с ним, а оказалось, что он влюбился в молодую мать рода и каждый вечер бегал к терему в надежде увидеть ее. Через два дня был выходной, и Иннокентий попросил Прокола проводить нас к изгнанному, тот пойти не согласился, но после объяснения причины рассказал Иннокентию, как его найти, и предупредил стражей за деревней, что мы идем искать место ему для житья. Кеша нервничал, переживал, часто ходил в хлев, носил коровам и лошадям сено, утром в выходной поднял меня рано.
- Идем, надо вернуться и еще за теремом проследить, вдруг мужика этого поведут, - торопил меня Иннокентий.
Дорогу к изгнанному мы нашли не сразу, поплутали по лесу, к обеду вышли на небольшую полянку, увидели дымок из трубы полуразвалившийся избы. Хозяин встретил нас не¬приветливо, долго ругался, говорил, что людей не видел с осени, когда ходоки забирали мед для «землян».
- Сами-то они мой медок не едят, брезгуют, я для них сыть потерявший, дураки лесные.
Иннокентий очень приветливо поздоровался, рассказал хозяину свою историю, тот внимательно слушал и качал головой в знак согласия, потом достал из ямки бутыль с медовухой и, выпив большую глиняную кружку, начал неторопливо рассказывать.
- Попал я в эту проклятущую деревню мальцом, ходоки меня привели, я в жизни-то один остался, мамка померла, а отца я отродясь не видел. Зима была тогда суровая, в соседнее село к тетке я подался, да по дороге и заплутал, день-то короткий, темнеет рано, сел под сосну и реву, они как из-под земли и возникли, спросили, где мамка с папкой, я говорю: нет никого, один я, как перст, тогда закутали меня в тулуп и увезли. Воспитывался я в роду Пелагеи, строгости страшные, работа с утра до вечера, занимались они зимой выделкой шкур да охотой, а летом работали на пасеке, пасека у них огромная. Отец мой приемный, Афанасий, его ребятишки и жена Анна - все как дубы, а я хилый, недокормыш, а спрашивали, как со своего. Ну, вырос, проверили меня на кресле каменном, не подошел я для начала рода, сказали, сыти во мне мало, да и нутро мое худое, что принимает, не ведает. Так и получилось, но много позже, а сразу жениться разрешили, а вот детей иметь - полный запрет, дали в жены вдову с тремя ребятами, напоила меня Лукерья гадостью какой-то красной, и все, пустой я стал, до бабы охочий, а чада нет. Прожили мы с Прасковьей десять лет, ребят двоих вырастили, женили, а вот дочь померла от хвори, жена с горя заболела и следом за дочерью ушла. Вот тут предсказания Лукерьи и сбылось - запил я сильно, наварю медовухи и пью, пока следующая не поспеет. И солеными штольнями меня отучали от змея этого, и прилюдно позорили, а нет, все одно - пью. И тогда выселили меня до скончания мого века сюда, на пасеку, только мед мой сами не едят, в мир носят на продажу, я для них грязный, сыти во мне нет, - рассказывал хозяин, отпивая из большой кружки.
- А как это - мать рода? Кто она и откуда берут ее? - вдруг спросил Иннокентий.
- Это их верования такие, я тоже вначале ничего не смыслил, потом Прасковья моя растолковала. Живут они обособленно, с людями контакта не имеют, берегут кровь свою чистую. Видал, как живут? Простой человек так не сможет - не злобные, молчаливые, работяги и здоровые, до ста тридцати лет запросто доживают. А мать рода нужна, чтобы новый род начать, кровь новую в народ влить, и не всякая им подходит, очень они об этом понимают. Меня вот не взяли и вас, видать, тоже. Так вот, каждые двенадцать лет выбирают для этого трех девочек пяти годов, самых сильных и обязательно из чистого рода, без провинностей. Родители отдают чадо с радостью, обряд над ними проводят, не видал какой, а после увозят их в лес и оставляют у волчьего логова на семь дней. И все это весной, когда волчица детенышей приносит. Потом смотрят, если какая выжила и здорова умом, переводят ее в терем родовой, он в лесу стоит отдельно от деревни, и растят ту девочку по-особому. Учат ее всему, что знает здешний народ, кормят и поят с золота, травы Лукерья дает ей целебные, она должна родить мальчика, который новый род начнет, а если повезет, то и двух сразу. Один раз только может она родить, так как непорочно дитя зачинает. Муж¬чин, которые в деревню нашу попадали, всех на каменном кресле проверяли и, если подошел он для начала рода, просят его семя свое оставить, а что там, как, я не знаю, - уже с трудом ворочал языком изгнанный.
- А зовут вас как? - спросил я. Разговоры говорим, а как к хозяину обращаться, не знаем.
- Изгнанный, так и зовите, нет у меня имени, сыти нет, и имя отобрали, не помню, как звали меня. Все я свое утопил в браге этой проклятущей, - зарыдал пьяный хозяин.
- Федор, имя здесь при чем? - заругался Иннокентий.
- Расскажи нам, как выбраться отсюда?
- Не знаю я, да и не выберетесь вы, тайга бесконечная, болота... Смиритесь, жить здесь хорошо, чисто. Вот ты - хороший человек, тебе и жить радостно будет, а тебе везде тошно станет, сыть в тебе издохла и смердит, - тыча пальцем в грудь Иннокентия, закричал пьяный хозяин.
- Уйди, дурак, - толкнул его Кеша, мужик упал и ударился о край стола, кровь хлынула у него из раны на голове. Я хотел помочь ему, но Иннокентий схватил меня за рукав и выволок на улицу.
- Идем, пока его хватятся, звери растащат, а мы уже далеко будем, - он распахнул входную дверь и, подперев ее деревянным пихлом так, чтобы она не закрылась от ветра, побежал в лес.
Уже у деревни мы немного отдышались и переглянулись, я хотел было сказать ему о происшествии, но Иннокентий зыркнул на меня своими орлиными глазами, и я понял: если что, убьет, не задумываясь.
Вечер выдался насыщенным, Прокол подарил Настасье новые сережки, отлитые у кузнеца, оказывается, у нее сегодня именины, и она радовалась как ребенок. К столу подала пирог с рыбой. Профессор за ужином рассказал, что сегодня на проверке каменным креслом мужчина по¬дошел для великой миссии, венок на его голове зазеленел и заблагоухал на всю светлицу. Иннокентий запереживал и даже есть не стал, ночью разбудил меня, собрав вещи и припасенный мешок с продовольствием, вышел в сени, я снял со стены ружье Прокола. Мы направились за деревню к пятиугольному терему, там у ворот стояли запряженные сани, окна светились. Мы осторожно пробрались с северной стороны и заглянули в окно. Лукерья осыпала молодую красивую девушку в белой рубахе до пят шишками хмеля, поила ее отваром из золотой чаши и пела, очень мелодично, протяжно, словно звала кого. Вдруг на улице раздался шум, несколько женщин разного возраста вывели молодо¬го мужчину в белой рубахе до пят и повели в сторону бани, одна сыпала на его голову сухие травы, а остальные пели. Через несколько минут самая старшая из них вынесла из бани золотой кубок, прикрытый вышитым платком, и быстро занесла его в дом.
- Надо торопиться, сейчас этого производителя помоют и все, она мне уже будет не нужна! Пойдем, пока старуха в доме, подопрем их в бане, а потом в терем, ты собирай ценности, а я девушку пока вынесу - и в сани, - скомандовал Иннокентий.
Мы побежали к бане, нам наперерез вышла огромная серая волчица, оскалив зубы, она шла прямо на нас. Иннокентий бросил в нее палку, что нес для дела, волчица прыгнула на него, пытаясь схватить за горло, рычала, драла ему тулуп, пытаясь добраться до горла. Я изловчился и заколол ее но¬жом, что носил всегда с собой. Иннокентий насилу отдышался, на шее у него показалась кровь, руки были изодраны, он сел на снег и посмотрел на терем.
- Баню прикрой, я за Светляной, возьми мешок, времени совсем нет.
Я ворвался в дом, когда Иннокентий закутывал девушку в большой медвежий тулуп и громко кричал на сидевшую в углу ветхую старуху, другая женщина лежала ничком тут же у входа, видно, он ударил ее чем-то тяжелым.
- Вещи ее теплые, я сказал, сюда в мешок и золото.
Старуха послушно толкала в мешок вещи, я хватал все,
что попадалось под руку и, содрав с кровати простынь, бросал на нее. Золотые чаши, книги, подсвечники, золотые пластины и украшения, все это связал в узел и понес на выход. Иннокентий перекинул спящую девушку через плечо и выбежал за мной, бросая на пол горящие лампы и подсвечники, плотно закрыл входную дверь и подпер ее метлой, стоящей на крыльце.
- Сгорите, ведьмы проклятые, - закричал он, глядя, как в окнах терема разгоралось пламя.
Мы покидали все в сани и, подхлестывая лошадь, пустились в бега. Иннокентий разведал дорогу, по которой ходоки ездили в старообрядческое село, добирались до него мы двое суток. Светляна проспала целый день, затем пыталась вырваться, но Кеша связал ее и закрыл с головой тулупом. Девушка притихла, ехали тяжело, дорога местами была совсем переметена пургой, кухта засыпала все, дело шло к весне, и подтаявший снег с шумом съезжал с лап вековых сосен и елей.
Не доехав до деревни несколько километров, мы свернули в лес, дорога скоро кончилась и нам пришлось идти пешком, лошадь с санями бросили, мешки с добром тащил я, а Иннокентий нес Светляну. Спасали только редкие путики охотников, снег на лыжне проваливался меньше, и мы продвигались быстрей. Наша дорога в деревню была раем по сравнению с побегом, спали мы прямо на снегу, ели сухари, те, что смог припрятать Кеша, Светляна наотрез отказывалась от еды. Да еще волки, они преследовали нас всюду, выли, но не нападали. Девушка все время пела, Иннокентий кричал на нее, но она ничего не говорила, только пела. Изможденные и совсем замерзшие, на пятые сутки мы услышали шум работающей техники и вышли на лесорубов. Но чтобы нам помогли и вывезли на железнодорожную станцию, пришлось отдать половину золота.
Добирались тяжело, мы с Иннокентием разболелись, а Светляна то и дело пыталась бежать, пришлось Кешке привязать ее к себе, а в поезде мы всем сказали, что она его полоумная сестра. Приехали сразу сюда, на профессорскую дачу, я остался с девушкой, а Иннокентий подался в город, он решил не говорить матери, что знает правду. Очень переживал, кому достанется квартира, машина и все профессорское имущество. Я с большим трудом уговорил Светляну не рваться бежать.
- Светляночка, мы очень далеко от твоего дома, помнишь, сколько дней мы добирались сюда. В миру ты погибнешь, а здесь мы тебя не обидим, Иннокентий любит тебя, и ты будешь счастлива, - говорил я, а она смотрела на меня сверкающими зелеными глазищами и твердила одно:
- Не требно нам в мир, род во мне сыти просит.
Не понимал я тогда, что она говорит. Не ела совсем и к воде не притронулась, белая вся, слегла, как листок пожухлый, три недели не ела, сил у нее даже руку поднять не было и говорить перестала. Я доктора привез из города, если, думаю, помрет, Кешка меня не пожалеет, не простит, в такую даль ее на себе тащил. Осмотрел ее доктор и говорит: «Кормить мамочку надо, беременная подопечная ваша на четвертой неделе. Но самое странное - девица она, зачатие непорочное, что ли», - и рассмеялся в голос. Выписал витамины, питание сказал, какое давать и соки всякие. Я к ней, а она шепчет что-то потрескавшимися губами, отказывается от всего. Не выдержал я тогда и закричал: «Давай, погуби мальчонку, так хоть надежда есть, что Иннокентий тебя обратно увезет, а помрешь, он и меня убьет». Лицо ее словно поменялось, просветлело, рот открыла, я ей водички налил капельку, потом еще, так через неделю к приезду Иннокентия она немного есть начала. Он было к ней, обнять, а она смотрела на него с презрением, так зло, аж мурашки. Долго я думал, как сказать ему про беременность, но выхода нет, сам увидит, как пузо на лоб полезет, вечером на кухне решился.
- Иннокентий, ты бы пока не трогал ее, я доктора привозил, беременная она, но девица, как у них так происходит, не знаю.
- Чего? Успели, значит! И что нам теперь с этим делать? Я думаю, у них это все не по-людски делается, помнишь, спала она целые сутки, и Лукерья кубок в дом из бани принесла? Так вот, у них там вроде искусственного оплодотворения делается, вроде как коровам, во, нелюди, даже ребенка зачать нормально не могут, а еще нас второсортными выставили, - рассуждал Иннокентий злобно.
- А чего ты сделаешь? Пусть родит, а там посмотрим, пообвыкнется. А ты пока диссертацию защитишь, а там, если не разлюбишь, женишься, - сказал я.
- И то верно, ребенка заберем, в детдом подкинем, я своих детей хочу, а этот неизвестно чей. Ладно, пусть живет, понадежней за ней смотри, чтобы не сбежала. Я в Москву поеду, матери про отца сказал, что погиб он в тайге, она сейчас наследство на меня перепишет, да и связи ее в научном мире мне нужны, а так - сдать бы ее в богадельню, да пока повременю, - рассуждал Иннокентий, допивая свой любимый кофе.
Я слушал и дивился, сколько в этом человеке ненависти ко всему и всем, но я привязался к нему и деваться было некуда. Да и Светляну было жалко, как она с чужим человеком уживется? Я вспомнил жену свою беременную и того пуще жаль стало, вот и остался при нем. Время шло, Иннокентий приезжал редко, привозил только деньги, пытался приставать к девушке, но она устраивала такой разгром, что он, ругаясь, уезжал ни с чем. Ко мне она привыкла и стала доверять, говорила мало, но гулять в сад выходила с удовольствием и даже помогала по хозяйству. И все спрашивала, когда мы отправим ее домой? Что я мог ей ответить? Говорил, что нужно вначале родить, немного подрастить малыша, а потом уже как Бог даст. Она слушала и терпеливо ждала, верила.
Пришло время рожать, мы с ней вдвоем, в больницу ехать нельзя, документов нет, врачи ее не наблюдали. Я позвонил знакомой старухе в город, обещал денег много, если поможет. Приехала она, а Светляна едва живая, роды были тяжелыми, промучилась она сутки, чуть не померла, спасибо старухе, помогла. Мальчонка родился богатырь, четыре килограмма, орет, а у девки молока нет. Бабка развела козьего и напоила его, он затих. Светляна день проспала, а я с тобой на руках по улице ходил, боялся ее разбудить. Проснулась, тебя увидела и расцвела, целовала всего и все что-то шептала. Попросила принести ромашку, череду, укроп и еще травы, не помню уже, какие. Купала тебя с травами и все приговаривала: «Войди, сыть отцов и дедов родов Синегорье и носи род свой в душе своей вечно и бесконечно. Сыть в тебя вложу, Арсением нарекаю, Синегором тебе быть, власть над народом моим иметь и в себе хранить до века».
Рос ты хорошо: крепенький, румяный, а смышленый! В месяц уже гулил вовсю. Приехал Иннокентий, увидел ребенка, попросил принести ему, она следом прибежала, чувствуя беду, Кешка тебя схватил и в машину, она выскочила и под колеса бросилась, он только и успел затормозить,вырвала она тебя из рук его и в дом! Заперлась в комнате, так и не вышла, пока он не уехал. После этого доверять и мне перестала, из комнаты ни ногой, я ее уговариваю, а она одно: «Нет». Я ей накупил всего, что любила: бумагу, карандаши, краски, она рисовать стала, писала все что-то и с тобой говорила. Бывало, подойду к двери, а она поет тебе и рассказывает обо всем: о деревне, людях, обычаях. Теперь- то я знаю, чувствовала она, что недолго проживет.
А тут самый разгар перестройки, наука никому не нужна, у Иннокентия дела совсем плохи стали, денег не хватало. И привез он мне собак бойцовых - огромных мастифов, трех сук и кобеля элитного, разводить решил на продажу. Я построил вольер и начал заниматься. Щенков подращивал, Кешка их в Москве за большие деньги продавал. Собаки за домом жили, в большом вольере. Светляна хоть и редко, но все же гуляла с тобой в саду, ты, бывало, убежишь за дом, она за тобой, а собаки как с ума сойдут, рвут на нее, она встанет, словно вкопанная и глазами сверкает, точно зверица какая. Я все думал, почему ее так не любят собаки, ко мне ластятся, Иннокентий хоть и редко бывает, но и того хорошо принимают, а ее просто ненавидят. А потом понял: лесного в ней много, первобытного, волчьего, наверное, вот они и чуяли это.
Иннокентий как приедет - все к Светляне, надежду завоевать ее не терял, подарки ей привозил, платья, украшения, а она ни в какую. Он ее снасильничать пытался, да она ему все лицо разорвала руками да зубами, в окно выпрыгнула - и бежать, потом опомнилась и вернулась, ты-то у меня на руках остался. Обозлился Кеша и мне приказал на окна решетки сделать и дверь железную поставить, а ей сказал: «Через три месяца вернусь, если не согласишься, сына твоего заберу, и никогда ты его не увидишь». Тебе тогда уже почти два года было, по аллее бегал, а Светляна смотрела на
тебя и смеялась... Красивая она была, гордая, смелая. После этих слов Иннокентия она очень изменилась, много гуляла с тобой, играла и каждую травинку показывала и рассказывала, со мной беседы все вела, просила не бросать тебя.
- Хороший ты, Федор, человек, но слабый - духу в тебе мало, от злобы ты отойти сам не можешь, - говорила она.
- А куда мне деваться, видать, судьба моя такая - рядом с вами жизнь прожить.
Она эти три месяца прямо сама не своя была, веселая, смеялась, спала совсем мало, рисовала много, писала, вышивала, словно приданое тебе готовила, память о себе, от груди тебя с боем отнимала и все пела. Рассказывала мне, что где лежит, чем кормить тебя, и записи свои мне показывала, чтобы я тебя научить смог, все, что из деревни ее, отдельно сложила и ждала. Кеша ей, когда уговаривал, все безделушки золотые, что мы из леса привезли, отдал, только книгу старинную все возил с собой, продать хотел, но без перевода давали за нее мало. Он не знал уже, чем ее купить, да не продается она. Так вот, она пластины те золотые спрятала и не сказала куда, я не знал, зачем они нужны, а дневник, что писала для тебя, у меня хранится, отдам потом.
Так вот, когда Иннокентий приехал, она вышла к нему и говорит: «Через три дня пойду за тебя замуж и стану вся твоя, а пока не трогай меня». Обрадовался он, накупил ей всего: платье свадебное, фату, туфли, все ей в комнату унес. Пригласил прямо к нам женщину для регистрации брака, я продуктов накупил, чтобы стол накрыть. Третьего дня она к обеду нарядилась в свадебное платье и вышла с тобой на руках, только босая. Красавица, высокая, статная, глаза огромные, зеленые, волосы в косу собраны. Иннокентий увидел ее и обомлел, выскочил навстречу, а она молча подошла ко мне и тихо прошептала: «Передумала я, не могу сына тебе оставить, вместе уйдем, не сдерживай Иннокентия». Дальнейшее помню, как во сне - она сорвалась с места и, крепко прижимая тебя к себе, кинулась бежать по аллее к старым воротам. Иннокентий бросился за ней, я следом, до калитки оставалось метров пять, он упал и увидел, что ее уже не до¬гнать, а дальше - дорога и машины огромные, она бежит, рукой машет и кричит. Тогда он закричал на меня: «Собак, выпускай собак!» Я, ничего не понимая, подбежал к вольеру и, словно ошалевший, открыл дверь. Собаки сорвались с места и вмиг догнали Светляну, огромный кобель сбил ее с ног. Она прижимала тебя к себе, закрывая от хищников, но сучка тащила тебя за ножонки, оскалившись и рыча. Белое платье вмиг стало алым от крови, девушка лежала недвижима, собаки выволокли тебя из-под тела матери и схватили за ножки. Иннокентий смотрел на все, как завороженный. Я пытался отогнать собак, но те, озверев от крови, скалились даже на меня, тогда я, что было сил, ударил сучку граблями, стоящими у ворот, она с визгом отскочила, я выхватил тебя окровавленного, завернул в свой пиджак и бегом занес в дом.
Иннокентий упал на тело Светляны и заревел как раненый зверь. Собаки бегали вокруг него, рычали и лаяли, зрелище было ужасное. Я принес тебя к себе в комнату, ты потерял сознание от боли и страха, потом я обработал раны на ножках, намазал все мазями и напоил тебя лекарствами, а потом ушел к Иннокентию. Он был не в себе, рыл руками землю у тела девушки и кричал: «Убери их, убери!» Потом он бросился в дом, я за ним, он все швырял на ходу, схватил нож, ворвался в комнату твоей матери и порезал портрет, что сам заказывал художнику, вот этот. Он думал, что она привыкнет к мысли о нем, глядя каждый день на портрет. Но Светляна не сдалась, гордость и сила рода не дали ей согнуться, она умерла чистой. Огромный пес убил ее в минуту. Поздно вечером в тот же день я схоронил Светляну под старой яблоней, там, где сейчас большая цветочная клумба.
Женщине, что должна была зарегистрировать брак, Иннокентий дал много денег и велел молчать под страхом смерти, времена тогда были лихие, и она в ужасе уехала, прижимая к себе сумочку с деньгами.
Утром Иннокентий пришел в мою комнату и увидел тебя с окровавленными ногами, он брезгливо сказал: «Сдохнет он, чего с ним возиться, выброси! Врачей не вздумай при¬возить, не дай Бог, кто узнает. Да и как объяснишь, откуда ребенок?» Я начал убеждать его, что пригодишься ему, память рода в тебе хранится, и вообще, на тебе можно миллионы делать. Он согласился, только не приезжал сначала года четыре. Ты болел очень долго, раны нарывали, я все деньги, что Иннокентий высылал, на лекарства да докторов частных тратил, врачи сказали - ходить пока нельзя, сухожилия повреждены, операции делали. Я тебя на руках все носил, ты смышленый рос, тихий, словно боялся надоесть, в четыре года читать начал.
Когда Иннокентий приехал, увидел тебя, вот тогда он и решил, что ходить тебе ни к чему, так тобой управлять легче, коляску привез и мне запретил строго-настрого твоими ногами заниматься, а доктора говорили, что все хорошо восстанавливается. Так и жили мы с тобой здесь, в деревне, а он в городе. Позже женился, сын у него родился, ну, ты знаешь Марка. Так и не смог он тебя полюбить, хотя учил и обеспечивал все детство, но ты ему все с лихвой вернул, переводы твои денег немалых стоят. Да и премии его международные
- все твоя заслуга, ученый-то он липовый.
Иваныч закончил рассказ и внимательно посмотрел на Арсения, юноша молчал, дядька подошел к нему и, присев на корточки, взял за руку.
- Ты прости меня, сгубил я матушку твою, но не думал я, что она решение такое примет, думал, смирилась, а оно, видал, как, - тихо сказал Иваныч.
Арсений медленно убрал руку и поднял на дядьку глаза, полные слез, его взгляд стал другим, Иваныч еще не понял, каким, но перед ним сидел иной Арсений. Катерина, видя всю эту картину и боясь реакции друга, окликнула дядьку.
- Иваныч, а этот народ, что в деревне, откуда они там взялись?
Дядька встал и присел на стул, он долго молчал, потом перевел дух и продолжил рассказ.
- Я однажды слышал, как Прокол рассказывал профессору такую легенду:
«Народ наш древний, пришел сюда с Синих гор, что на Урале, люди земные нас гнали все дальше и дальше, вмешиваясь в нашу жизнь. Деревне нашей уже больше трехсот лет. А Род пошел от перводевы, ее изображение на площади есть, на главном тереме, ему мы и поклоняемся, и мольбы возносим, а женщину чтим как начало жизни, как лоно света и сыти, то и бережем жен своих и дочерей. А сыть - это не просто сила, это сила жизни праведной, духовной, в трудах и мольбах, сам живи честно и никого не оскорбляй делами и словами - вот что такое сыть. И люби, все люби, что тебе миром дадено, и тогда снизойдет на тебя сыть великая, и детям твоим, и внукам, и род твой в веках чист будет, полон сыти и жити. А начиналось все так: заблудилась девица в лесу рода княжеского, бродила по чащобам и забрела в заросли хмеля дикого, устала, прилегла на камень огромный в виде трона, у логова волчьего задремать, спит и видит - спустился к ней с небес человек в обличии волка и говорит: «Понесешь ты, девица, сыном, родишь в срок, но назад в дом родной не ворочайся, иди, куда укажу. И начнется с тебя народ новый, Синегорский, стойкий, как камень, и сильный, как горы. Храните кровь свою вечно, длите род свой». Проснулась она нескоро и чувствует, что жизнь в ней новая за¬рождается, и сила несметная появилась в теле ее, ушла она в горы высокие, нашла пещеру и стала жить, родила сына- богатыря, нарекла его Синегором, рос он быстро. А как воз¬мужал, привел ей невестку - добрую девушку, так и пошел род первый, а за ним второй и третий. Вот и есть обычай у нас - мать рода у волчьего логова проверять, которая выживет, значит, в ней кровь перводевы течет, от нее новый род и начинается».
Твоя мать истинная мать рода была, сильная, гордая и очень тебя любила, даже на смерть с тобой пошла, в чужих людях бросить не захотела, кровь свою берегла. Необыкновенная она, все знала наперед, вот такую долю себе и тебе выбрала - лучше умереть, чем кровь рода запятнать. Не могла она никому принадлежать, свободная она по духу и роду своему. И ты должен быть таким, в тебе кровь ее и перводевы, Богини вашей.
- Так значит, ты, получается, тоже Синегор? - заулыбалась Катя.
Часть 2. СИНЕГОР
Глава 3
До Саяногорска добирались долго, мешал гололед, серпантины дороги превратились в опасный аттракцион, а день в Сибири скорый, в ноябре к пяти часам уже наступают сумерки, и только к позднему вечеру путешественники были у Игоря. Переночевали, а рано утром загрузили на снегоход все необходимое и по зимнику двинулись в лесную деревню к Демиду, он ждал их в последних числах ноября, даже отложил первую охоту. Игорь еще раз бывал в лесной деревне и предупредил Демида о их приезде. Он по любому поводу старался попасть туда, чтобы повидать Анну, дочь сельского головы, вот и визит к Демиду был для него только предлогом.
Ехали путники медленно, большие снега в лесу и зимняя дорога, накатанная огромными лесовозами, делали путь сложным, джип вяз в подтаявшей, разбитой КамАЗами колее, прицеп со снегоходом болтало по извилистой лесной дороге. Летом по реке путь был бы вдвое короче, а сейчас дорога лежала по лесному зимнику через замершие речушки и б¬лотца. Ее почти не чистили, и то и дело приходилась нырять в карманы от встречных лесовозов, поднимавших клубы белой снежной пыли. Только последний десяток километров уже в полной темноте проехали спокойно, огромные вековые сосны мохнатыми белыми лапами висели над дорогой, казалось, чуть дунет ветер, и кухта похоронит дорогу вместе с путниками. Но было тихо, звенящая тишина и сказочно белый лес завораживали, путники слышали только работу мотора. Из-за очередной сопки показалось чуть заметное свечение, казалось, это всходит луна и освещает чуть желтоватым светом бескрайние белые холмы, поросшие мелким соснячком, но, поднявшись в горку, путешественники увидели деревню, ярко освещенную уличными фонарями.
- Надо же, как в городе, фонари на улицах, - удивился Арсений, глядя на деревню.
С горки таежная деревня была как на ладони, русло замершей реки лентой убегало в черную ночь, березовая роща на другом конце деревни угадывалась по чуть белеющим в полумраке стволам голых деревьев. Издалека были хорошо видны добротные избы со снежными шапками на крышах и дымящимися печными трубами.
- Да, это гордость Прохора Васильевича, день зимой короткий, ребятишкам после школы и поиграть некогда, а бабам со скотиной управляться трудно в потемках, мужики почти все в тайге, у них промысел, сезон. Так он у краевых властей в прошлом году маленькую электростанцию выбил, теперь чуть ниже деревни на водопаде своя плотина и электричество дешевое, - объяснил Игорь со знанием дела.
- Молодец хозяин, - похвалил Иваныч, с любопытством рассматривая деревню.
- Мы сразу к Прохору Васильевичу? - спросил Игорь с надеждой, что сможет повидать Анну.
- Конечно, к голове поедем. Но все-то мы наверняка у него не разместимся, вы с Иванычем останетесь, а меня к Демиду проводят, мне с ним переговорить еще надо, - сказал Арсений, он очень хотел увидеть своих братьев и сестер, посмотреть, как живет отец.
Скоро подъехали к дому Прохора Васильевича, в нем све¬тилось единственное окно. Чтобы не разбудить домочадцев, в ворота путники стучать не стали, Игорь слепил неболь¬шой снежок и кинул в окно. Через некоторое время засов на калитке скрипнул, и басовитый голос спросил:
- Кто?
- Прохор Васильевич, это Игорь с Арсением, - приветливо откликнулся гость.
- Носит вас нечистая по ночам, - открывая калитку, недовольно сказал хозяин.
- Доброй ночи! - поздоровался Арсений.
- И вам не хворать, чего поздно-то так? Тихо идите, ребята спят, у нас хавронья поросится, не до вас! Поспешайте, Дарья в хлеву, а я воду грею, тяжко ей! Говорил ведь Митьке, не корми стоко, ан нет, порося разжирела и мается теперь, тревожусь, что загубит выводок, - пропуская гостей вперед, ворчал Прохор Васильевич.
Игорь познакомил хозяина с Иванычем.
- Я к Демиду, наверное, пойду, - спросил Арсений, оста¬навливаясь у входа.
- Завтрим пойдешь, чего людей ночами тревожить, лягайте все в кути! Нюра, - окликнул шепотом хозяин дочь, приоткрыв занавеску в угловую комнату. - Постели гостям у печи, - попросил хозяин старшую дочь.
Девушка, накинув халат и платок на голову, вышла в кухню, увидев, что за ночные гости к ним пожаловали, она смутилась, легкий румянец покрыл ее щеки. Выполняя наказ отца, Анна принесла большой матрац, расстелила его на сдвинутые лавки у печи, застелила полотном, бросила подушки - и кровать для двоих была готова.
- Тятя, а... - не успела договорить девушка.
- Игоря свого на печь к мальчишкам, пусть привыкат, - весело рассмеялся хозяин, видя смущение девушки. - Ну, вы укладывайтесь, а я до Дарьи, хлопотно ей одной, - набирая в ведро горячей воды из большой кастрюли, что стояла на печи, распорядился Прохор Васильевич и торопливо вышел.
Игорь не сводил глаз с Аннушки, она босой ногой ловко вскочила на печную приступку, легонько пододвинула младшего братишку, раскинувшегося на тулупе, и, опуская синие, как небо глаза, сказала, обращаясь к Игорю.
- Вы свитер-то скиньте, печь топлена жарко, и устраивайтесь.
- Спасибо, Анечка, - пытаясь взять девушку за руку, поблагодарил Игорь.
Она быстро отдернула руку и скрылась за шторой в соседнюю комнату, оттуда послышался девичий смех и шушуканье.
- Нравишься ты ей, - улыбнулся Иваныч, глядя на Игоря.
- Невеста она его, на следующий год свадьба, - пояснил Арсений, хлопая друга по плечу.
- Хорошая девушка, ладная, - одобрил дядька.
Игорь снял свитер и влез на печь, аккуратно подвинул на край тулуп и лег, задернув ситцевую занавеску, было видно только его довольное лицо.
- Спите уже, - сказал он и закрыл глаза.
С дороги все уснули вмиг, Иваныч храпел на всю избу, Арсений, поворочавшись, тоже провалился в глубокий сон, на печке сладко сопел Игорь с младшими мальчишками. Проснулся Арсений от тяжелых шагов хозяина и непонятного визга. Дарья купала маленького поросенка в тазу, а он отчаянно визжал, пытаясь вырваться.
- Доброе утро, - сел на лавку Арсений.
- Доброе, как спали? - спросил Прохор Васильевич.
- Спасибо, хорошо. А вы и не ложились! Как хавронья? - поддержал разговор Арсений.
- Все сладилось, слава Богу, вот один только слабенький, но Дарья умелая хозяйка, думаю, и его сладит, - ответил хозяин, тщательно отмывая руки в тазу с горячей водой.
- Да, жить будет, щас к мамкиной сиське приложим и одыбается, - улыбнулась хозяйка, растирая поросенка самогоном.
- Ну, заканчивай там, завтракать пора, - торопил Прохор Васильевич жену, вытирая руки о белоснежный рушник.
Та молча завернула поросенка в платок и вышла, накинув фуфайку. Изба ожила, босоногие ребятишки по одному бегали к рукомойнику, умывались ледяной водой, которую отец только что налил из обледеневшего ведра. Анна заплела косу и, накинув на голову косынку, принялась растапливать печь, дочь чуть помладше Анны, Ульяна, резала хлеб и собирала на стол. Крынки с молоком, деревянные расписные плошки с творогом и сметаной, вареные яйца, вчера жаренный налим и вареная картошка появились на столе в мгновение ока. Ватага ребятни с шумом высыпала на кухню. Но за стол никто не садился, все ждали родителей, наконец, вернулась из стайки Дарья, тщательно вымыла руки и молча скрылась в комнате девочек, через минуту вернулась в свежем платье и чистом переднике. Арсений достал из рюкзака огромный пакет с конфетами и протянул младшей девочке, Аленке, малышка засмущалась и спряталась за мать.
- Возьми гостинцы, - приветливо улыбнулся ей Арсений.
- Положите на буфет, не возьмет она. После, с чаем, - спокойно сказала Дарья и прошла за стол, усаживая Аленку рядом.
Арсений положил пакет на край буфета, Анна посмотрела на отца, он чуть заметно кивнул ей, и девушка принесла из другой комнаты вазочку, положила в нее привезенные гостями конфеты, остальное убрала.
Отец прочитал молитву, и все приступили к трапезе, ре¬бята ели с аппетитом, Митька то и дело старался умыкнуть конфету. Прохор Васильевич строго глянул на сына, мальчишка уткнулся в кружку с молоком, мгновенно отдернул руку, не смея взять сласть.
- Митька, кто вчерась пару по языку приволок? Сед не ешо навоз на огород вывезешь и Орлика почистишь, а вечером мне тетрадки покажешь, сниму шкуру с хребтов, как обещал, если чего опять нагрезил, - строжился отец.
- Да это она сама, я все сделал... - пытался возразить Митя.
- Я те, сама! Капитолина Ивановна - не сама, она еще мамку твою учила и знат лучше, ой и выпросишь ты, паря, - погрозил пальцем Прохор Васильевич.
Ребятня, позавтракав, начала собираться в школу, старшие помогали малышам снять с вешалок пальто и шубейки, Митька незаметно, пока отец разговаривал с Иванычем, умыкнул все же пару конфет со стола, быстро сунул их в карман и скрылся за дверями.
- Ой, шельмец, - рассмеялась Дарья, видя проказы сына.
- Чего там? - забасил Прохор Васильевич.
- Ладно все, Прохор, - улыбнулась Дарья мужу.
Скоро изба опустела, Дарья с Анной тепло одели Аленку и ушли во двор управляться по хозяйству, Прохор Васильевич с гостями отправился к Демиду.
В доме Демида тоже было шумно, младшие дети собирались в школу, старший сын с дядькой ушли на промысел, а его жена провожала ребят у калитки.
- Доброго здоровьица, Евдокия Ивановна, хозяин дома? - чуть склонив голову, поздоровался Прохор Васильевич.
- Проходите, во дворе он, сани ладит, доброго утреца и вам, - ответила женщина, поправляя младшей Настеньке шерстяной платочек.
Два средних сына-подростка лет по четырнадцати и дочка Настенька, лет двенадцати, отправились в школу. Прохор с гостями прошли во двор, в полумраке крытого двора Демид ремонтировал полозья деревянных саней, упряжь лежала здесь же.
- Доброго здоровья и мир вашей хате, - протянул руку сельский голова.
- И вам не хворать, приехали все же, а я уж мыслю, так городские сказали, да забыли! Я и на охоту не пошел, Степ¬ку с Федотом и с дядькой сладил, а сам жду вот, говорят, со¬боль ныне хорошо идет, - затягивая сыромятку, рассуждал Демид.
- Как же не приедем? Мы все время ждали, как выпадет снег и подморозит, - протягивая для приветствия руку, ответил Игорь.
- Ну и ладно, в пятницу с утреца и выдвинем. Бензин-то привезли? Путь-то далекий, - не отрываясь от работы, продолжал разговор Демид.
- Знакомьтесь, мой отец Федор Иваныч! А почему так долго ждать, до пятницы? - представил дядьку Арсений и тут же нетерпеливо задал вопрос.
- Ну, ты, паря, быстрый! Собраться надо, путь неблизкий и нелегкий, да мне прорубки ешо сладить надо, уходим не на день. Степка с Федотом садок с живцом-то сами сладят на налима, а вот прогон без меня им ишо трудно, день-два - и пойдем в тайгу, не торопитесь. Завтрим боровка сладим, Авдотья сало в дорогу управит, говорю же, путь неблизкий, неделя в одну сторону, - объяснял Демид.
Гости слушали, не смея перечить, Иваныч внимательно смотрел на хозяина, Прохор Васильевич выслушал Демида и откланялся.
- Пора мне, сыну на дальнее зимовье харчи надо доставить, вы тут готовьтесь, а уж вечерять к нам, - сказал Прохор Васильевич и вышел.
Демид не прекращал работать, гости присели на скамейку у дома, смотрели на хозяина, первым не выдержал Игорь.
- Может, помочь чего?
- Дело мое, вам и не с руки в чистом-то, - пробурчал хозяин, без Прохора Васильевича он стал хмурым и неразговорчивым.
- Я помогу, что делать? - охотно подскочил Арсений.
- Ну, подсоби, вот тут придержи, - подал ему оглоблю Демид.
-Як Прохору Васильевичу, Федор Иваныч, вы со мной? - спросил Игорь, и все понимали, почему.
- Нет, ты иди, мы уж тут, - ответил Иваныч, глядя, как увлеченно работает Арсений.
Иваныч внимательно смотрел на Демида и Арсения - их невероятное внешнее сходство теперь особенно бросалось в глаза. «Не может быть! Арсений встретил своего биологического отца! И надо же, какое сходство, казалось, так на мать похож, а вот сейчас смотрю, волосы бы Арсению темные - и копия отца. А Демид, судя по всему, ничего не знает», - рассуждал про себя дядька.
- Может, и я чем помогу? - спросил он.
- Да сроблевно все, вот, хотел упряжь новую сладить, так сыромятка в мешке, запутали все сорванцы, не в труд, так помогите, - Демид указал на большой мешок, подвешенный под самую крышу дома.
Иваныч встал на лесенку, что стояла рядом, отодвинул мешки с вяленой рыбой и сухими травами и сбросил поклажу с сыромятиной. Вытряхнул содержимое у скамейки и принялся распутывать сыромятные ремни, складывая их по длине. Дело ладилось, к обеду Евдокия кликнула мужа и гостей. Демид отложил работу и пригласил Иваныча с Арсением в избу. У порога на стене крепилась вешалка из огромных лосиных рогов, а у другой стены стоял умывальник с вышитым полотенцем. Два проема в другие комна-ты были наглухо завешаны плотными шторами из красного плюша. Старинный буфет с посудой стоял на кухне, в углу было много икон, горела лампадка. На столе стояла большая сковорода картошки с салом, соленые огурцы, в плошках налиты щи из кислой капусты со сметаной, большие ломти серого хлеба лежали на блюде посередине стола. Хозяин, войдя в дом, осенил себя крестом, низко поклонился, скинул фуфайку и вымыл тщательно руки, гости последовали его примеру. Евдокия пригласила всех к столу, сама вышла в соседнюю комнату, Демид сел в центр, прочитал молитву и молча приступил к трапезе. Он был человеком сдержанным и неразговорчивым, жена же его, Евдокия, была женщиной улыбчивой и приветливой, но при гостях она по обычаю удалилась. Пообедали молча, гости поблагодарили хозяина и вышли на улицу.
- Арсений, это, никак, отец твой? - тихо спросил Иваныч.
- Отец у меня один - ты, а он историю о матери рассказал и как в таежную деревню попал, история в точности та, что ты рассказывал, - ответил Арсений.
- Ну, получается, отец, - покачал головой Иваныч.
- Биологический - да, но он не знает этого, а я ему не скажу, - сказал Арсений и взглядом показал дядьке, что вышел хозяин.
Демид молча прошел к саням и продолжил работу, Арсений принялся помогать. К вечеру Демид стал более разговорчивым и пригласил гостей на реку проверить жерлицы. Степан, Федот, Арсений и Иваныч ловко выбирали рыбу из вытащенных из-подо льда сетей. Бросали ее тут же, и она вмиг покрывалась изморозью, похолодало к вечеру крепко. Перед ужином мужчины парились в бане и строили планы на завтра.
Все следующие дни прошли в сборах, с утра резали боровка, хозяйка солила и топила сало, а Демид и гости готовили снегоходы, затем проверяли и чистили оружие. За эти дни Арсений очень подружился со Степаном и Федотом, они были близнецами, то и дело спорили друг с другом, Арсений смеялся и решал их спор. Настенька первый день присматривалась к новым людям в доме, а потом, видя одобрение матери, решила попросить помощи в решении задачи, Арсений с удовольствием принялся объяснять ей урок.
- Вы дюже умный, вот бы нам учителя такого, а то я математику ну совсем не смыслю, - благодарила девочка, складывая тетради в портфель.
- В следующем году у вас новый учитель будет, - улыб¬нулся Арсений.
- Знаю, Игорь Владимирович, он на Нюрке жениться хочет, - рассмеялась Настенька.
- Анастасия! - строго одернула мать.
Девочка покраснела и опустила глаза, ей стало неловко за сказанное.
Так в делах и сборах пролетели три дня, вот уже все готово к дороге, и с утра Игорь был уже у дверей Демида, готовый в путь.
- Ну, сядем на дорожку, все ладно, Евдокия, детей береги да парням спуску не давай, жерлицу не загубите, зиму рыбалить. Все, нам пора, - резко встал Демид, обнял жену и вышел на улицу.
У ворот стояли два снегохода с нартами, нагруженными провизией и бензином. Путь предстоял далекий.
Забытая тайна
© Copyright: Елена Петрова Енисейская, 2018
Свидетельство о публикации №218031300959
Свидетельство о публикации №218031300959
Рецензии
Александра, это не личные воспоминания :) это личная фантазия!
Елена Петрова Енисейская 16.04.2018 11:16 Заявить о нарушении
Елена Петрова Енисейская 16.04.2018 11:16 Заявить о нарушении