175 Разговор по душам 24-27 октября 1972

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

175. Разговор по душам. Испытания. 24-27 октября 1972 года.

Сводка погоды: Суворов вторник 24 октября 1972, дневная температура: мин.: 2.5°C тепла, средняя: 4.9°C тепла, макс.: 8.2°C тепла, 4.4 мм осадков, мелкий дождь.

Я очень хотел увидеться с «Мурочкиным», то есть с нашим одноклассником Володей Муравьёвым и с его подругой школьной поры - Зоей Коньковой. Володя Муравьёв и Зоя Конькова почти «по-взрослому» дружили, наверно, с 7-го класса и мы все были уверены, что их дружба будет продолжаться и после окончания школы. Они так красиво, хорошо и по-доброму дружили, общались и дополняли друг друга, что мы все, естественно и просто, без смешков и усмешек, приняли их дружбу, радовались ей, поддерживали и помогали им, оберегали их отношения. Володя Муравьёв был нашим самым лучшим спортсменом в классе – быстрый, мощный, ловкий, сильный, очень добрый и отзывчивый, настоящий друг и товарищ. Он обладал какой-то притягательной мужской силой, огненным взглядом, затаённой улыбкой, которая привлекала к нему практически всех и любых девчонок. При этом «Мура» или «Мурочкин» (такое прозвище дали ему ребята - автор) был немногословным, некрикливым, сдержанным в словах и в поведении, что ещё больше влекло к нему тех, кто нуждался в защите, поддержке и помощи.

Я уже знал, что «Мура» (Муравьёв Владимир) сейчас в городе Суворове и хотел с ним увидеться, чтобы узнать все последние новости о ребятах и девчонках из нашего класса, а самое главное, новости о Вале Архиповой. Во вторник 24 октября 1972 года мелкий вчерашний дождик сменился противным холодным дождём, который быстро пропитывал холодной влагой мой парадный флотский бушлат и суконные брюки, а вся моя школьная одежда была мне, что называется, «по пояс»… С утра 24 октября 1972  температура воздуха была всего 2.5°С тепла, днём - 4.9°С тепла, в полдень - 8.2°С тепла и весь день лил дождик (4.4 мм осадков), поэтому я остался дома, только по просьбе мамы сходил в продуктовый магазин и купил, как она просила, «что-нибудь вкусненького, чего хочешь». Этим «вкусненьким» оказался вафельный торт в коробке, произведённый на нашем Суворовском хлебозаводе.

В нашей семье отношение к деньгам было простое: деньги для моих родителей не были целью, но только средством обеспечения нормального быта и удовлетворения необходимых нужд, запросов и желаний. Мой папа получал зарплату учителя труда и машиноведения в Суворовской Средней школе №2 в размере 120 рублей, а мама – 140 рублей по окладу старшей медсестры инфекционного отделения Суворовской центральной больницы №1. Материальные запросы в нашей семье всегда и во все времена регулировались родителями также очень просто: все деньги, заработанные родителями, открыто вручались в руки мамы. Мы, сыновья, всегда видели и были свидетелями, как папа все заработанные им деньги передаёт в руки мамы. Мама тут же на виду у нас всех прикладывала к папиным деньгам свою зарплату и просила папу или моего брата, а с 1965 года - меня, всё пересчитать. Папа иногда поручал это ответственное дело (подсчёт нашего семейного богатства – автор) нам с Юрой.

Мы с Юркой пересчитывали денежные купюры, складывали их по порядку номинала и торжественно передавали все деньги папе, а он отдавал все деньги маме. Мама тут же говорила нам, на что и сколько нам нужно потратить на общесемейные дела: питание, квартплата, коммунальные услуги и т.д. Потом она предлагала нам высказаться в том смысле, «что вам надо очень-очень, а что может подождать до следующей зарплаты». Мы все, начиная с меня (младшего), начинали говорить, что бы мы хотели купить, но я всегда терялся и ничего не мог придумать «стоящего», кроме подписки на журналы "Юный техник", "Техника молодёжи" или "Моделист-конструктор". Юра просил купить ему новую пластинку фирмы «Мелодия», модную куртку, новые наручные часы или ещё что-то яркое, броское, модное. Папа говорил, что ему «позарез нужен хороший столярный инструмент, а то ребята (то есть я и Юра - автор) его стамески совсем затупили».

Мама нас выслушивала, согласно кивала нам головой, говорила: "Да, да", но принимала за всех за нас самое верное, лучшее и полезное решение, например: мне покупали новую байковую клетчатую рубашку "ковбойку" , потому что я уже вырос из старой рубашки, Юре покупали красивый красный трикотажный джемпер и модный галстук к белой рубашке, а папе – новый представительный костюм («Потому что его нынешний костюм превратился в рабочую одежду» - говорила мама).

Мы были все чрезвычайно довольны решением мамы, но все мы, как один, каждый раз (каждый месяц в получку - автор) неизменно спрашивали: "Мама, а что ты хочешь купить себе?". Мама неизменно каждый раз отвечала нам так: "У меня есть всё, что мне надо, мне ничего не надо. Мне надо, чтобы вы были одеты, обуты и выглядели скромно, но с достоинством". Каждый раз, каждый месяц, из года в год, повторялась эта сцена, этот ритуал и этот разговор. Каждый раз мама говорила, что "ей ничего не нужно", что "у неё всё есть" и что ей "лишнего не надо". Каждый раз папа, Юра и я сговаривались найти способ и средства купить маме что-то необычное, удивительное, красивое, полезное, подарочное, и каждый раз, по прошествии некоторого времени, наше горючее желание купить маме что-то стоящее, как-то само собой, угасало…

Я до сих пор не ведаю, как нашей маме удавалось иметь очень красивые и достойные вещи и предметы женского гардероба, платья, костюмы, кофты, жакеты, блузки, плащи, пальто, удобную и красивую обувь, небольшой набор косметики, духи, лосьоны и шампуни, душистое мыло и кремы. Мама, стесняясь и извиняясь, просила нас разрешить приобрести ей только одно – подписку на журналы «Работница» и «Здоровье»… Дело в том, что наша мама умела сама шить одежду, у неё была отличная подольская ручная швейная машинка, которую папа и мы, её сыновья, наладили так, что она строчила и обмётывала всё, что нужно. Я очень гордился тем, что в подарок маме привёз в этот отпуск из Калининграда специальную приставку к ручной швейной машинке, которая обмётывала края ткани, набор шпулек, швейных иголок и ещё много всего из необходимого для кройки и шитья.

Наша мама, Нина Васильевна, отлично вязала крючком, но у неё быстро уставали глаза и она начала вязать только крупные вещи: коврики, «сидушки», наволочки. Она пыталась научить вязать и нас с Юрой, но мы посчитали это дело чисто «девчачьим» и гордо отказались. Зато мы с Юрой с удовольствием чинили все наши домашние бытовые приборы: утюг, электроплитку, выключатели, розетки, удлинители, электрический чайник и самовар, и даже телевизор. Самым универсальным способом настроить изображение, звук и «кадровую развёрстку» телевизора был аккуратный средней силы шлепок сбоку по его корпусу. Наша мама терпеливо ждала, когда при сбое изображения кто-то из нас троих – папа, Юра или я, встанет или придёт в большую комнату, где стоял наш телевизор «Рекорд», и «починит» его. При этом мама всегда немного усмешливо говорила нам: «Спасибо вам, мои умельцы»…

Наша мама очень щепетильно относилась к малейшему ущемлению человеческого достоинства и старалась всегда показать нам своим поведением и отношением, что она превыше всего ценит человеческое достоинство, честь, добрую славу человека, его желания, мысли, мнения и суждения. Только в одном она была непреклонна и принципиально тверда – в сопротивлении нашему (папы, Юры и меня) хотению как-то нарушить или обойти действующие официальные закона или общепринятые правила общественного поведения, нормы морали и этики. Всякий раз, когда мы, по необходимости или по азартному желанию, хоть как-то нарушали её жизненные принципы, она поджимала строго губы, её взгляд становился «командирским» и она на некоторое время прекращала с нами «дружить», то есть общаться как всегда, как обычно, то есть как наша мама…

Вот и теперь, моя мама с тревогой и очень сдержанно восприняла моё сообщение о том, что я хочу встретиться с «Мурочкиным», с Зоей Коньковой, с другими нашими ребятами, чтобы выяснить все новости и подробности их жизни и судьбы.

- Конечно, - сказала напряжённым голосом моя мама, - тебе надо встретиться с ребятами, только ты, Саша, уже должен понимать, что ты только в краткосрочном отпуске дома, что через несколько дней ты должен вернуться на корабль, поэтому не должен расхолаживаться, расслабляться, терять боевой настрой, перенастраиваться на гражданский лад.
- Твои школьные друзья живут своей жизнью и их жизнь не такая, как твоя служба – она свободнее, разгульнее, чем твоя, поэтому ты можешь вольно или невольно споткнуться, совершить что-то, что помешает твоей службе, нарушит твою судьбу. Тебе это надо?
- Твои школьные ребята и подруги, кто сейчас в городе, живут и устраивают свою жизнь так, как хотят, как им удобнее, поэтому ты можешь прийтись им «не ко двору». Ты можешь пойти с ними на танцы, на вечеринку, в компанию, выпить, познакомиться с интересной девушкой со всеми вытекающими из этого последствиями, но знай, к тебе сейчас будут относиться так: «Вот приехал в отпуск матрос, сейчас поматросит и бросит, уедет обратно на свой корабль».
- Более того, твои друзья буду подзуживать тебя, помогать тебе «матросить», сводить тебя с девчонками, а ты сейчас в таком состоянии, что готов отдать все свои физические и душевные силы кому угодно, чтобы насладиться своим отпуском до конца, чтобы потом рассказать друзьям на корабле о своих приключениях.
- Но кто знает, - сказал мне мама командирским голосом, - что ты получишь в результате этих приключений, что ты привезёшь с собой на корабль, каким ты вернёшься. Потерпи, Саша, выдержи это испытание отпуском. Встречайся, дружи, общайся, только не теряй голову, разум, честь и достоинство военного моряка, не кружи головы девчонкам и на закруживай себе голову сам…

- Мама, - сказал я маме уже напряжённым голосом, устав от её «нравоучений». – Я скажу тебе честно: я хочу узнать всё, что можно, о Вале Архиповой. Я люблю ее, и ты это знаешь.
- Знаю, - сказала моя мама. – Давно знаю, ещё с третьего класса знаю. Я сохранила твою открытку, которую ты писал ей на Новый год и поставил не открытке красивую кляксу. Помнишь, что ты там написал?
- Помню, мама, - сказал я печально. - Я написал: «Валя! Я тебя люблю. Давай с тобой дружить» и только потом приписал «С Новым годом!».
- Вот и молодец, вот и продолжай её любить, но ходить к ней не надо. Валя живёт своей жизнью и собирается выйти замуж. Не мешай ей. У неё своя судьба и я точно знаю, что её и твоя судьба не пересекутся так, как ты этого хочешь.
- Почему, мама?
- Потому что ты – это ты, а она – это она. Потому что вы очень разные. Потому что вы оба личности: сильные, волевые, характерные и лидерские. Вам не суждено быть вместе, потому что вы всегда будете «искрить», подавлять друг друга, спорить, ссориться, конфликтовать.

Практически весь вечер вторника 24 октября 1972 года мы с моей мамой «говорили по душам». Папа, ревниво заметив, что мы с мамой уединились в её спальне и разговариваем без его участия, а самое главное, почувствовав, что нарушился заведённый дома порядок с обедом, ужином и вечерним чаем, бросил свои газеты и присоединился к нам. Однако, услыхав, о чём мы разговариваем, он тут же отстал от нас и пошёл на кухню демонстративно хлопать дверью холодильника, греметь кастрюлями, тарелками и ложками... Я дал себе слово никуда не ходить и не волновать моих родителей, тем более, что дождь на улице «зарядил» к вечеру с новой силой и дома стало совсем «прохладно». Мы с папой наладили и включили инфракрасный обогреватель с параболическим экраном-отражателем, «наладили» телевизор и уютно втроём, папа, мама и я, весь вечер смотрели все телепередачи подряд.

Три дня, со среды 25 октября до пятницы 27 октября 1972 года, я честно и благородно провёл с родителями: утром провожал их на работу; убирался по дому; пылесосил ковровые дорожки; чинил капающие краны на кухне и в ванной; закрыл листами плоского шифера протекающую крышу маленького гаража, где стоял мотоцикл «Урал» с коляской; перебрал свой старый детский и школьный архив, то есть просмотрел свои детские рисунки, школьные дневники и тетрадки: прочитал свои разрисованные школьные учебники; поиграл со своим деревянным, сделанным своими руками, танком «Т-34 Рудый» (точная копия-модель танка из телефильма «Четыре танкиста и собака»). Все эти дни я честно слушал маму: её доверительные рассказы о Юре, о Гале, об Ольге (первой жене Юры), о Светлане и Олежке (дети Юры, Оли и Гали - автор); о том, как она переживает эти распады семьи и поспешность, с которой Юра женится, а потом разводится.

Мама рассказывала мне о своей службе военфельдшером и старшей хирургической сестрой во время Финской и Великой Отечественной войн 1940-1945 годов; показывала мне свои фото предвоенных и военных лет; рассказывала о том, как она дружила с девочками из военно-санитарного поезда №29, в котором она прослужила-прожила все четыре года войны. Папа тоже вклинивался в наш разговор и тоже рассказывал о войне, о тех страшных случаях, которые случались с ним и о тех приключениях в которых он побывал, но его рассказы были либо очень страшными (трагическими), либо до того смешными и фантастическими, что в них трудно было поверить. Тогда наш папа вскакивал и показывал нам с мамой свои многочисленные шрамы-отметины от ранений. Кстати, таких отметин-ранений на теле моего папы вместе с "гражданскими" травмами было двадцать...

Больше всего меня интересовали старые-старые, дореволюционные, фотографии, на которых были мамины подруги и родственники, особенно те снимки, на которых были изображены величавые священнослужители, «долгогривые попы-священники», а среди них красивый, усатый и очень достойно выглядевший молодой человек. Мама и папа «темнили», уходили от ответа, переглядывались и говорили мне, что я «ещё молод и не дорос до наших семейных тайн». Тайны нашей семьи и нашего рода Суворовых-Максимовых грели меня в этот холодный октябрь 1972 года, жгли огнём любопытства и я, так или иначе, но приставал и приставал к маме с расспросами, «покупал» её доброжелательность своим послушанием и смирением. Наконец, мама «сдалась» и под строгим секретом рассказала мне, что на этих и других фотографиях, которые она мне показала, её папа, то есть мой родной дедушка, священник, протоиерей Василий (Максимов Василий Никитич), который был репрессирован в 1937 году и расстрелян как «враг народа»…

Мама рассказа мне о моём дедушке и о своём папе, Максимове Василии Никитиче, совсем коротко и пообещала мне: "Когда будет нужно и можно будет рассказать более подробно обо всём, то ты всё узнаешь", а пока она взяла с меня клятвенное слово обо всём молчать и никому не говорить о том, кто и кем был её папа и мой дедушка, Максимов Василий Никитич.

- Если будут спрашивать, - сказала мне мама, - то говори, что он был сельским учителем (это правда, он учительствовал в воскресной духовной школе при храме – автор) и трагически умер вскоре после смерти жены, моей мамы и твоей бабушки Юлии.
- А почему умерла моя бабушка?
- Она «сковырнула» на щеке прышик, у неё началось заражение крови, и она 10 июня 1927 года, проболев всего неделю, скоропостижно умерла (Юлии Александровне Коневой, моей бабушке, в было 32 года, когда она умерла - автор). Папа остался один со мной, мне было 4 года, с Колей – ему ещё не было 2-х лет и Марусей – ей уже было 10 лет. Папа всю жизнь любил и боготворил нашу маму…
- Только, Саша, я тебя очень прошу, как мать, как старший по возрасту и по званию, - строго сказала мне мама. – Никому никогда не рассказывай о дедушке. Не надо. Придёт время и всё встанет на свои места, папу обязательно очистят от навета и клеветы, и ты узнаешь, каким чудесным человеком был твой дедушка. Ты можешь смело гордиться им, он никогда не был «врагом народа», наоборот, он любил людей и переживал за их жизнь и судьбу так, как никто другой.

Я перевёл дух и впервые за всё время пребывания дома подумал, что «на гражданке» совсем не так всё просто…

В пятницу 27 октября 1972 года под мерный шорох мелкого дождичка, кутаясь в папин домашний байковый халат, я «тихо взбунтовался» и вечером заявил родителям, что не намерен больше сидеть дома, что намерен «пройтись по моим друзьям». Я постарался заявить это достаточно твёрдо, но не обидно для родителей и был несколько удивлён их реакцией.

- Я думал, что ты взбрыкнёшь и убежишь на улицу ещё в среду, - весело сказал папа.
- Проспорил! Ты, Ниночка, как всегда, права, - сказал он маме и подставил свой лоб для «щелбана».

Мама шутливо слегка и ласково щёлкнула ему по лбу и сказала, что тоже «ожидала скорого бунта на корабле», но как всегда «он оказался неожиданным». Мои мама и папа строго потребовали от меня клятвы, что я не буду поддаваться на уговоры выпить, пойти в какие-нибудь сомнительные компании или участвовать в каких-нибудь «сомнительных мероприятиях». Мама и папа не сказали мне, что они подразумевают под понятием «сомнительные мероприятия», но заявили, что я и сам всё понимаю, потому что я воин, матрос Балтийского флота, а на флоте существует, как они слышали, морской закон: «Моряк флот не опозорит». Я не стал им говорить первую часть этого морского флотского закона, в соответствии с которой: «Моряк всё пропьёт, но флот не опозорит». Всё пропивать я и сам не хотел...

Воспользовавшись кратким перерывом в дожде, прыгая между луж, я быстро сбегал в дом Вовки Муравьёва («Мурочкина») на улицу Строителей и узнал от него, что завтра в субботу 28 октября 1972 года ближе к вечеру приезжает Валя Архипова, которая училась в техникуме в другом городе Тульской области. Вовка Муравьёв и его сестра Валентина с радостью приняли меня, попытались усадить за стол, но я «отнекался», потому что обещал родителям «сбегать одна нога здесь, другая там и обратно».  Мы договорились встретиться завтра и пойти все вместе на танцы в городской Дворец культуры ГРЭС. "Кстати", - сказал мне Вовка Муравьёв. - "Я тебя с женихом Архиповой познакомлю". Моей первой реакцией на эти слова "Мурочкина" была мысль: «Ну, уж нет уж! Хватит мне потрясений!», но потом я «здраво рассудил» и согласился. Интересно было бы взглянуть на избранника моей первой школьной любви, моей Феи красоты и страсти...

Фотоиллюстрация: Май 1925 года. Протоиерей, благочинный, священник Василий (Василий Никитич Максимов) храма великомученика Никиты в селе Кабаново Орехово-Зуевского уезда Московской губернии. Матушка Юлия Александровна Максимова (Конева). Весело смеётся их восьмилетняя старшая дочь Мария, а на коленях у матушки трёхлетняя Нина, сыночек Коля Максимов родится 22 мая 1925 года, после этого события, запечатленного на фотографии. Моя мама беззвучно плакала и я подумал, что зря «разворошил» её воспоминания...