Вопрос каллиграфа

   
   Мне говорили о его закрытом нраве.  О том, что этот старик почти никого не пускает в свой дом, особенно женщин.  Держа в руках его работы, я думала, что гениальность этого каллиграфа, должно быть, соответствует его тяжелому характеру.
 
    Мне говорили, что он разговаривает со своими умершими предками. Что именно они ведут его калам (1) так ровно и  плавно, словно сам Аллах прикасается к бумаге.

   Мне говорили,  что он живет уже второй век. Будто он родился еще в Османской империи и учился  у лучших мастеров прошлых столетий - именно поэтому он не выходит из своего дома и никого в него не пускает, что вероятнее всего мастер Баязид – призрак, лишь тень  давно почившего оттоманского каллиграфа.

   Мне говорили, что к себе он подпускает только своего подмастерье. Его время от времени видят покидающим дом каллиграфа, чтобы купить чернила и бумагу для старого мастера.  Устаз (2) принимал заказы  только по электронной почте,  чтобы избежать любых контактов с мирянами, а отправлял их подмастерье уже почтой традиционной.

   Когда мне в руки попал электронный адрес каллиграфа Баязида – моего таинственного кумира, чьими репродукциями были увешаны стены спальни, я, без всякой надежды на ответ, решила написать ему.  Я знала, что, даже не ответив на письмо, он поймет меня. Что мои слова будут услышаны непревзойденным мастером на берегу Босфора.

     Все дело в том, что я тоже каллиграф. Арабская каллиграфия всегда была для меня недостижимой мечтой, источником бесконечного вдохновения, «дыханием» настоящей меня. Но жизнь берет свое. И вместо каллиграфии я занимаюсь обычным леттерингом (3) –  красивые буквы, созданные моей рукой, украшают рекламные буклеты, поздравительные открытки и приторные свадебные приглашения. Никакой связи с Богом, никаких вековых традиций, никакого таинства священных коранических текстов. Никакого присутствия предков  в примитивных современных шрифтах.

         « Досточтимый устаз Баязид! Репродукциями Ваших работ вот уже много лет украшены стены моей спальни – они разделяют со мной моменты одиночества, счастья, отчаянья и смятения . Они видят все, что происходит со мной за закрытой дверью комнаты.
      Я - каллиграф, но современное течение жизни и мое местоположение ( я живу не на Востоке) не дают мне отдаться любимому делу – исламской каллиграфии. Я чувствую в себе способности создать нечто, что оставит мое имя в веках – я знаю как создавать шедевры, но я не знаю чему их посвятить.  Люди говорят, что Вы творите, ведомые руками предков, что чувствуете их присутствие. А я потеряна, оторвана от дома. Когда-то моя жизнь была полна голосами семьи, но время забрало многих из них – старшие поколения больше не с нами. Теперь у меня в голове звучат незаданные вопросы, неполученные ответы хранителей прошлого - моих предков. Сегодня я цветок со слабыми корнями – я не могу цвести, не могу быть сильной, не могу восхищать окружающих. Я не чувствую единства, непрерывности рода, которому принадлежу. В моих работах нет святости жизни в Боге.
     Я верю, что Ваши работы помогут мне прийти к себе, вернуться к истокам. И заранее благодарю Вас за это.
С бесконечным уважением, 
                Потерянный Каллиграф ».
   


       Мое удивление нельзя преувеличить, но мастер ответил мне. Вечером того же дня я получила письмо с приглашением приехать в гости как только у меня будет такая возможность. И адрес с указанием обойти дом и позвонить в дверь в заборе с северной стороны.

    За окном такси в голубоватой дымке утреннего тумана проплывал Стамбул. Промозглость зимнего города оседала крупными каплями на стекле.  Меня везли в Эйюп – самый традиционный мусульманский район, полный мечетей и старых кладбищ. Раньше Эйюп был маленьким городком под боком Стамбула, его называли Городом Мертвых из-за большого количества погостов, но потом большой сосед поглотил Эйюп, сделав его лишь районом – там и жил сварливый старец Баязид.

     Дом каллиграфа выглядел уставшим, поведавшим  не одно поколение не только Турецкой Республики, но и Османской Империи. Однако, он , отнюдь, не был запущенным или ветхим, напротив, ухоженный, хоть и аскетичный фасад выдавал своего педантичного обитателя.

        Высокий забор скрывал садовый участок  и бОльшую часть дома -  увидеть или узнать что-либо  о его жителе не представлялось возможным. Как было указано в письме,  я обошла дом в поисках двери с северной стороны. С колотящимся в горле сердцем моя рука нажала на звонок. Вокруг стояла «негородская» тишина - ни одного человека, ни одного голоса, раздающегося хотя бы  издалека. Словно я перешагнула невидимый портал и оказалась в параллельном мире. Время шло медленно, мне казалось, что между звонком и настоящим моментом прошла уже целая вечность. Однако  чего ждать от старика - я понимала, что каждый шаг дается пожилому человеку с трудом.

        Наконец дверь открылась. На меня смотрел  смуглый мужчина лет тридцати пяти   с черными «улыбающимися»  усами и большими карими глазами.

- Добро пожаловать, - прозвучал мягкий голос.

- Спасибо, - сказала я, замешкавшись, - я по приглашению мастера Баязида… я разговаривала с ним в электронных письмах, - мои щеки пылали от волнения, а речь была сбивчивой и нервной.

- Я знаю,  я помню, что приглашал Вас, очень рад, что вы смогли приехать так быстро. Простите, что пришлось долго ждать – я работаю над очередным заказом, у меня руки были в чернилах. Проходите.

        В этот момент земля ушла у меня из-под ног, перед глазами все поплыло. Передо мной стоял тот самый великий мастер Баязид. Не сварливый старик, не призрак. А мужчина средних лет с добрым открытым лицом и испачканным чернилами  джемпере. 

-  Вам нехорошо? -  испуганно спросил Баязид.

- Нет-нет, просто голова немного закружилась от долгой дороги, я в порядке.

        Мне казалось, что сейчас весь мой  мир если не рухнул, то перевернулся, изменился до неузнаваемости. Я была удивлена и даже немного обижена – все то, во что я верила  оказалось, в какой-то мере,  ложью -  я чувствовала себя обманутой, хотя на это не было никаких серьезных оснований.

      Как только мы зашли в дом, Баязид предложил мне чай.

- Вам нужно поесть, вы выглядите бледной. Присядьте пока в гостиной, а я все принесу.

- Не стоит беспокоиться, я не голодна!

- Любая хорошая беседа начинается с чая. А чай без пахлавы или хотя бы свежего симита (4)  совсем не по-турецки.  Особенно, если речь идет о гостях, прибывших издалека. Отдыхайте.

   Я стала осматриваться вокруг. Это была традиционная турецкая гостиная – с портретом Ататюрка, тяжелыми бархатными портьерами и серебряным кофейным набором на столе. В доме не ощущалось присутствие современности. Все было таким, как в книгах Орхана Памука (5) – по стенам буквально стекало безвременье.

      На столе передо мной возник турецкий чай в стеклянном стаканчике с тонкой талией, называемом «армуды». Этот чай выращивали в провинции Ризе и называли «заячей кровью» из-за насыщенного красного цвета. Турки всегда очень чтили этот напиток, без которого не обходилось ни одно мало-мальски значительное мероприятие.  Потом к чаю присоединился свежий лахмаджун (6) и медовая пахлава.

   Меня удивило, с какой легкостью этот турецкий мужчина орудовал на кухне, обслуживая женщину, которую видел в первый раз – эта картина совсем не совпадала с моими представлении о восточном мужчине, посвятившем свою жизнь любимому искусству Аллаха.

     Скованности моей не было предела, но я все равно медленно поглощала еду. Баязид же пил чай и с улыбкой смотрел на свою растерянную гостью. Расправившись с угощением, я сжала теплый стаканчик с чаем и немного развернулась к каллиграфу, чтобы  начать разговор.

- Спасибо большое, все было очень вкусно.

- Не за что, пусть будет во благо.

- Я к вам тоже не с пустыми руками. Я привезла подарки с моей Родины, надеюсь, вам понравятся, - нащупав на полу два подарочных пакета, протянула их мастеру. А про себя корила себя  за то, что мои подарки больше подходили старику, чем молодому мужчине.

- Спасибо большое, но не стоило утруждать себя, - Баязид робко улыбнулся и как-то немного по-детски прижал к себе пакеты.  Было видно, что он не привык ни к гостям, ни, тем более,  к  подаркам.

- Нисколько не утруждалась, для меня это честь, - после этих слов в воздухе повисла неловкая пауза - щеки каллиграфа слегка подернулись румянцем смущения.

- Вы кажетесь растерянной, все в порядке?

- Хм…да. Все отлично. Я… просто… рассчитывала увидеть вас немного другим.

- А, теперь я понял! Вы ожидали увидеть старика!

- Или даже призрак. Именно так про вас говорят. Мне, правда, очень неловко это говорить.

- Пустяки. Я знаю все, что обо мне говорят. Вы не виноваты, я  веду закрытый образ жизни и почти не принимаю гостей – людям просто неоткуда узнать правду, - каллиграф говорил это со снисходительностью, ничто не выдавало в нем осуждения.

- Но вы же выходите из дома, так? Почему никто не видел вас? – спросила я, пытаясь не выдать любопытства.

- Почему же не видели? Видели и не раз. Но все ждут старика, выходящего из дома. А когда видят  меня, думают что я помощник или подмастерье.
            
***

      -  Все мои работы для меня как дети. Потому я не хочу видеть людей, которым отдаю их. Вдруг они мне не понравятся? Поэтому принимаю заказы по электронной почте, а отправляю обычной – так мне не придется встречаться с заказчиками лично.  В моей голове владельцы моих каллиграфий похожи на дорогих мне людей. Так мне проще  их отпускать.
 
  Баязид показывал мне свою мастерскую. Чистую и аккуратную. В ней хранились оригиналы многих каллиграфий, репродукции которых висели в моей комнате. На одной из полок покоился каллиграфический дервиш в бордовом паспарту. Баязид заметил, что я остановила взгляд на этой работе, и повлек к заветной полке.

- Знаете, что здесь написано?

- «Будь тем, кем ты кажешься или кажись тем, кто ты есть» Джалал-ад-Дин Руми (7)…

- Верно…

    В тот момент я не знала, что этот «танцующий дервиш» уже принадлежит мне.

– Все это время я думал над вашим письмом и над тем, что отвечу, когда вы приедете. Но так и не придумал ничего, что соответствовало бы вашим ожиданиям – а именно мудрости старца-каллиграфа, - Баязид смущенно и немного грустно улыбнулся, не зная того, что я уже давно простила его за обманутые ожидания. – Но знаете, когда я был совсем маленьким, мама отвезла меня на отдых в Гиресун – город на побережье Черного моря. В один из дней туда приехал бродячий театр. Мама купила билеты и мы пошли на представление. Там было много детей с родителями, все они заворожено  смотрели на диковинные вещи, которые творили на сцене актеры театра. Но вдруг один из артистов обратился к детям в зале:

- Дети, скажите, как мне нарисовать круг вокруг себя так, чтобы куда бы я ни шел, не мог из него выйти?

     В зале зависла тишина – дети и их родители пытались решить эту, на первый взгляд, неразрешимую задачу.

- Может так? – спросил актер и нарисовал мелком на полу вокруг себя круг, но стоило ему сделать шаг – и вот он уже за пределами кругами. Шли минуты – а ответа все не было. Тогда актер взял мел и провел непрерывную линию прямо на своем пиджаке, таким образом поместив себя в круг – куда бы он теперь ни шел,  но пределы круга он покинуть так и не смог.

- Вот этот круг – это семья, наши предки. Он нарисован на нас самих. Хотим мы из него выйти или нет – это невозможно. Наши корни – земля под ногами, наше прошлое. И все это не найти и не потерять – это часть нас. Моими руками не ведут умершие предки, они не являются мне – я, как и все люди, скучаю по ним, изо всех сил стараюсь удержать их в памяти.  Белоснежный лист бумаги напоминает мне кожу моей мамы, ее шелест – шелест страниц книги, которую читал отец. Но это все. Ни Аллах, ни мои предки не разговаривают со мной. Но я разговариваю с ними. Подойди сюда, - Баязид жестом подозвал меня к себе и пододвинул белый лист, - ты ведь мечтаешь заниматься исламской каллиграфией?

- Да. Но это просто мечта. Я ни арабского, ни персидского  не знаю в достаточной мере.
      Баязид молча взял чернильницу и калам:

- Позволишь взять твою руку?

   Я протянула дрожащую руку, Баязид положил в нее калам, потом мягко зажал в свою:

- Закрой глаза и слушай.

      Баязид вел мою руку плавно, вырисовывая витиеватые арабские слова. В скольжении калама я слышала шорох дедушкиной ручки по бумаге, когда он работал поздними вечерами, а на стопке бумаг мерно дышал дремлющий черный кот с желтыми глазами. Все  это я видела так четко, словно сейчас стояла перед ними - как тогда, много лет назад.

    Когда Баязид перестал вести мою руку, я открыла глаза  - «Успех принадлежит лишь Аллаху». В каком-то смысле это была первая, созданная мной исламская каллиграфия.

     Приехав сюда, я за несколько часов потеряла кумира и приобрела его вновь.  Я получила ответ на вопрос – и заключался он не в рассказе Баязида о бродячем театре, а в самом Баязиде – мужчине, который, не смотря на исключительный талант в самом близком к Аллаху искусстве, был одиноким человеком без ответов на многие вопросы и тоской по близким. Никакие мертвые предки не нашептывали  ему гениальные каллиграфические мотивы, и он не был призраком Османских времен.

       Да, теперь все выглядело для меня иначе. Мой мир изменился. Из него ушел недосягаемый, мудрый старец с ответами на все вопросы, но в него пришел реальный человек, который вот так взял мою руку в свою и исполнил мечту. Смог бы это сделать тот самый ворчливый мастер?

       Я все еще чувствовала робкое дыхание Баязида в своих волосах, как он вдруг прервав мои размышления, спросил:

- Может еще чаю?

1) Калам - письменная принадлежность, остро отточенная тростинка, применяется для арабской каллиграфии;

2) Устаз – старец, учитель;

3) Леттеринг - это креативно начертанное слово, сочетание слов или целая фраз;

4) Симит - турецкий бублик;

5) Орхан Памук - современный турецкий писатель, Нобелевский лауреат;

6) Лахмаджун - популярное восточное блюдо. Основу блюда составляет тонкая хрустящая хлебная лепёшка, на которую укладываются мясной фарш, помидоры и/или томатный соус, болгарский перец, лук, чеснок, зелень, чёрный перец, орегано;

7)Джалал-ад-Дин Руми  - выдающийся персидский поэт-суфий.