О дружбе, любви и трудности выбора

Светлой памяти моего лучшего друга, Олега Чумаченко, с которым мы вместе пережили трудные времена. Посвящаю.

В эти трудные для меня дни, неожиданно Лёша Хорёк приехал. Потускнел как-то, словно полинял весь. В дом зайти не успел, с порога:
- Олег-то, видал как?
Пошли с ним на кухню. Достал из нычки бутылку коньяку. Сам не пью, берегу для друзей. Лимон, конфеты, орешки на стол. Рюмку поставил. Помянули. Хорёк очевидное говорит:
- Братуха, пздц лютый наступает. Сколько нас осталось-то? Ты, я, да Вовка, только не наш он человек-то, даже на похороны не пришёл. Вместе нам с тобой держаться надо.
- Разве я этого не понимаю. Знаешь, Лёха, когда меня нахлобучило? После, как Олега в гробу увидел, вышел в коридор, покурить. А там, венки, венки, а за ними, в вазе, павлиньи перья стоят. Те самые, помнишь? Какие мы пацанами в зверинце тырили. Ты, я, Динамит, Олег, Вовка Али-Баба, Заяц. Я даже не знаю, куда мои делись, а Олег сохранил свои. До последнего дня. Вот, как я их увидел, так меня и на слезу пробило...
- Зайца нет уже. Динамита. Теперь и Олега...
Посидели, поговорили. Выкурили по полпачки. Спрашиваю:
- Ты уезжать не передумал?
- А что тут делать то? Жить как? Ты не поверишь, но я даже работать пробовал. Страховым агентом. С моим то характером! Братва узнает, обоссыться. Не получилось ничего, конечно. Вот и еду, дом продаю, уже купцы были.
- А подругу с собой возьмёшь? Ты же с ней года три прожил, кажется...
- Эх, Ворон! Ты же не знаешь ничего. Выгнал я её, месяц назад примерно.
- Что так? У вас, вроде, любовь была. И на качелях качались и на рыбалку вместе ездили. Мне-то с горы видно.
- Ага. Любовь. Сейчас расскажу. Жила она у меня, конечно. У самой комната в бараке с общим туалетом и без газа, дровами топилась. Барак под снос идёт. Ей квартиру предоставили, однокомнатную. Я подсуетился, даже помог ей деньгами, выбил двухкомнатную. Чего надо-то? Так, знаешь она что? Давай, говорит, Лёша, твой дом продадим и купим моему сыну квартиру. Понял?
- Ну и купил бы. Только на себя оформи.
- В том-то и дело, так она не хочет! Надо на него!
- Тогда, пошла бы она нах...!
- Я так и сделал. Шмотьё её собрал, валенки сверху бросил и отвёз ей в барак. Сидит теперь там, печку топит.
- Может помиритесь?
- Неа. Со мной не катит. Я что сделал, заднюю не включаю. И вот, почему они, все эти бабы такие? Видят, коли к ним хорошо относишься, так они тебе сразу на мозги и на шею присесть стараются? Такие простые, ****ь!
- Это, Лёха, тебе такие встречались...
- А ты, просто, в такие истории не попадал! Или попадал? Давай, колись, ведь по глазам вижу?!
- Ну, было... Но я отбился.
- Во! Даже так. И то, у вас сын общий. Семья. А мне-то они кто? Сегодня тут, завтра там...
- Не знаю, что тебе сказать. Тут, ты прав, конечно. Просто не срослось у тебя в своё время, семью не завёл. Детей нет. А теперь уже поздно.
- Всё так. Ничего, если я ещё рюмку налью? Чё-та душа просит.
- Да без базара. Пей, сколько хочешь.
Хорёк выпил рюмку. Закусил конфеткой. Покурил, помолчал, покубатурил.
- А может, мне и не ехать никуда? А, Ворон? Братва-то, поможет, подогреет, типа того. А друзей там нету. Кореша одни. Не знаю, как быть-то? Знаешь, даже такому старому гандону иногда надо знать, что у него есть друг, которому ничего от тебя не надо. Просто ему важно знать, что есть ещё на свете такой Лёша Хорёк, топчет землю.
- Если уедешь, Лёха, потеряемся...
- Скорее всего.
Хорёк снова налил рюмку. Попил, посмаковал. Закурил.
- Давай так. Поеду сейчас домой. Кубатурить буду. Завтра с утра заеду за тобой. Поедем к Олегу на кладбище, проведаем. А потом решу. Так?
Ничего я не ответил. Только пожал молча его руку.
Пошёл провожать, и вижу, что приехал он ко мне не на джипе, а на подержанной четвёрке. Поймал он мой взгляд и грустно сказал:
- Как родного продал... А что делать? Жить не на что...
Махнул рукой, дверь закрыл не с первого раза, завел двигатель, покатил к себе под гору, хмуря седые брови. Хочется верить, что решит он правильно...
                ***
На кладбище всегда уныло. Всё как-то печально, тускло. Тополя стоят огромные вдоль трассы, на полях вокруг ветер раскачивает бурые будылья подсолнухов. И вроде солнышко с утра из-за туч вылезло, пригревает маленько, снег стал рыхлый, но как-то тянет какой-то всё равно безысходностью, что ли? Не знаю...
Хорёк загнал свою колымагу в центр. Здесь собирались часовню ставить, даже камень с крестом заложили, но так всё и осталось. То ли денег на это нет в бюджете, то ли выделили, да растащили ушлые люди. Короче, пусто. Недавно трактор проходил, ковшом сгрёб снег в сторону, чтобы ритуальные машины могли заехать, да такие как мы, навестить покойников. Вылезли мы из "четвёрки", хлопнули дверьми. Постояли, огляделись. Из снега торчат горлышки бутылок, бока пивных баклажек, и как черви желтеют использованные презервативы.
- Ни х... святого нет, падлам, - сквозь зубы цедит Хорёк, глядя на эти подснежники: - ****уют тут, что ли?
- Место отдалённое. Ни одна баба не догадается своего мужика на кладбище искать. Вот и едут ночами сюда, с ****ями...
- И не боятся, ведь, пидорасы...
Идём по набухшему, липкому снегу, ноги проваливаются, с трудом пробираемся между рядами. Вот она и есть, свежая могила, вся в венках, завалена, безымянный временный крест высится над жёлтой горой глины. Хорёк останавливается, молча смотрит, потом бросает коротко:
- Доброго дня, братуха, как на новом месте?
Я не выдерживаю, опускаюсь на снег, на колени, прячу лицо в шапку, роняя в неё скупые, ядовитые слёзы. Хорёк сильной рукой берёт меня за шиворот и ставит на ноги.
- Харэ! Не истери!
А у самого на льдистых серых глазах видна влага. Молча курим, гоняем какие-то думки, пытаемся собрать их в кучу, но ни хрена не получается, куда-то бегут в разные стороны. Хорёк возвращается к машине, приносит бутылку водки, минералку, нарезку хлеба, сыр и кусок копчёной колбасы. Из кармана извлекает пластиковый стаканчик, втыкает его в снег, плескает водки, щёлкает выкидухой и хищным лезвием пластует закуску на какой-то обледенелой глыбе.
- Что за кладбище? Ни одного стола, ни скамейки...
- Хотели по европейскому образцу сделать. Ограды, скамейки запретили. Только один хрен, ничего не вышло. У них памятники одинаковые у всех. Все равные. А у нас и после смерти, кто круче.
Хорёк смотрит по сторонам, разглядывает унылые кресты над безымянными могилами и вычурные чёрные громадины из мраморной крошки. Затем поднимает пластиковый стаканчик:
- Ну, повидались, Олег, земля тебе пухом...
Цедит холодную, прозрачную жидкость, морщится, кидает в рот куски колбасы и сыра. Жуёт, вытирает предательскую слезу с ресниц. Мне говорит:
- Тебе не наливаю. Не огорчайся, Ворон, и пробки понюхать не дам. Ты у нас какой? Сегодня пронесёт, а завтра х.. его знает, где тебя искать. Хочешь, вон, минералку принёс. Пей. Да пожуй чего-нибудь.
Он обводит рукой кладбище.
- Разрослось. А помнишь, когда ты свою первую хоронил, тут не больше десятка было.
- Его тогда только открыли.
- Это тут вы с Олегом работали?
- Здесь. Я тогда как раз погорел. Потом супруга утонула. Бизнес запустил, всё схлопнулось. Что делать? А Олегу всё равно было. Он тогда бухал, в тёмную голову. Мне мэр наш и предложил, кладбище на себя взять. Охрана, копка могил, за территорией смотреть. Я долго и не думал. Выбирать не из чего было. Вон там, наша сторожка стояла. Два месяца мы с Олегом тут жили. Пока работу не наладили. Это потом уже у нас бригада появилась, вагончик вахтовый поставили. У меня там даже кабинет свой был. А поначалу, только мы вдвоём тут и работали. Даже ночевали всё время.
- Покойников не боялись?
- Сначала не по себе было. Потом привыкли. Даже с открытой дверью спали. Проснёшься, глянешь, нет никого, никто не ходит и спишь дальше. Жили с могил этих. Зарплату нам не платили. Так что мы с Олегом такое пережили вместе. На самом дне были. Могильщиками работали. Какое уж дно! Днище! А ты тогда, сидел, кажется?
- Уже освободился. Братва мне денег подкинула. Как раз хватило у нас в городе квартиру купить, да "четвёрку" подержанную. Как сейчас. Зато у самого, один спортивный костюм, на все случаи жизни. И зимой в комнатных тапочках ходил, больше ничего не было.
- Как же ты с нами не попал? Сюда.
- Да вы звали. Ты забыл уже. Но я работать не люблю. Стал бы я могилы копать? Вот и сам искал, где чего урвать. На Москву ездил. Свои делюги.
- И ведь, посмотри, Лёха. Нам уже тогда по сорок было. Всё потеряли. Даже малое. И ведь не сдались, не пропали. Всё исправили же. У каждого и дом, и машины, и газ провели и воду, канализацию. Живем лучше, чем в городских квартирах. И, ведь сами всё!
- Только разными путями к этому шли. Я проторенной дорогой. Ты, Ворон, барыжил. Олег на Москву ездил, на стройки, потом на Таймыр подался. Достигли, чего хотели. Добились. Только...
- Что только?
Хорёк нахмурился, налил ещё водки, выпил, закурил сигарету:
- Земля стала хищной. Хищной. Нас с тобой ждёт. Олега уже дождалась. Старые мы стали. Как жизнь пролетела, я и не понял.
- Пожалуй и я тоже. Всё как не со мной было.
- И знаешь, Андрюха, я часто думаю. Вот помрём мы с тобой, и что? А вдруг там ничего нету? Вдруг всё это бабки, да попы набрехали? Подохнешь и хана! Вроде как в комнате свет погасили, или как будто одеялом с головой укрылся! Обидно?
- Наверное. Хотя... Ничего же не будет? Как обижаться-то?
Хорёк с минуту на меня смотрел, а потом затрясся в беззвучном смехе:
- Ну, блин, ты и даёшь! Как я сам не докубатурил! А на кого обижаться, и кому, если ничего нет! Ай, голова!
Я не выдержал и тоже засмеялся. И мы, два уже немолодых мужика, стояли на кладбище и смеялись. Безудержно, долго, почти до слёз.  Казалось, назло смерти, назло кладбищу, назло всему миру. Потом, Хорёк немного успокоился. Вылил остатки водки в пластиковый стаканчик, поставил его на могилу, присыпал с боков глиной, чтобы не опрокинулся, накрыл сверху куском хлеба с колбасой и сыром.
- А вдруг, чего... Пусть и Олег с нами выпьет... Земля ему пухом... Короче, решил я, Ворон. Никуда я не поеду. Хватит уже за ветром бегать, пусть и вольным. Вот только, чем заняться, не знаю. Может, мы вместе, чего придумаем, как раньше? Не такие уж мы и старые, замутим чего-нибудь, а? У меня немного денег есть на раскрутку.
- Деньги и я найду.
- Можно как ты раньше, по сёлам поехать барыжить. Только надо знать чем. Нужное возить. Или, какую мастерскую открыть. Может, станки купить и лодки начать делать? Или камины класть. Во всём городе ни одного мастера.
- А ты умеешь?
- Нет. Я больше кому-нибудь табло разбить. Или отнять чего. Тут я мастер. А по ночам, потом, рожи эти снятся. И плачут, плачут. Не могу я так больше. Пора с этим кончать уже. А ты?
- И я не умею. Всю жизнь на рынке барыжил.
- Слушай, но не поздно же. Руки-то не из жопы растут. Научимся. Вон, в интернете всяких чертежей полно, чего хочешь. Было бы желание. Так, что скажешь?
- А что я могу сказать? Хоть раз я друзей бросал? Что-нибудь сообразим. Подумать надо. Поехали домой, что ли?
По очереди подошли к могиле, присели на корточки, попрощались. Сказали слова, какие сочли нужными. И потянулись к выходу. Хорёк шёл впереди, говорил через плечо:
- У тебя, Ворон, права с собой?
- Ну, да. Я всегда их беру.
- Правильно! Тогда машину сам поведёшь! Я выпил!
- Хорь, ну ты оборзел, да? Я уже забыл, как на заднеприводных ездят!
- А ничего, я же рядом буду.
- Не надо, не дай бог такого инструктора!
- Да ладно! Я буду хорошо себя вести! Тут, главное завести. Сначала ногой по педали газа. Три качка, и хватит. А потом, заслоночку открываешь, зажигание раз! И всё! Только не забудь со скорости снять!
- Слышь, не учи отца детей делать, а?
И мы шли, лезли по рыхлому снегу, переругивались в шутку. А у меня в голове ожила картина. Как в далёком уже детстве, когда возвращались мы домой из похода за павлиньими перьями. Садилось солнце, оживала поникшая, пыльная лебеда, тянулись вверх седые кусты полыни. А мы шутили, смеялись, баловались. Лёша Хорёк сделал из перьев веер, как у восточной танцовщицы, плясал, стучал босыми пятками по горячей пыли, вертел бёдрами и сложив руки над стриженной макушкой, качал головой в
точности как в индийских фильмах. И напевал, про Али-Бабу, его пещеру и знойных, горячих женщин. И все были живы. Олег, Динамит, Серёга Заяц, все шли, дурачились и смеялись. Когда же это было? В иной жизни будто бы?
А сейчас, нас осталось только двое. Два немолодых уже, битых жизнью человека. Как последние из могикан, что ли?