Рассказ Бага о гибели Эленор

Рассказ Бага о гибели Эленор
(Из главы "Гея и Хэл", "Затонувшая Земля", Часть Вторая)

- Я знаю, о чем вы думаете оба, - глубоко вздохнув, признался Хэл. – Вы опасаетесь, что мы больше никогда не увидимся. – Он перевел дыхание и заговорил еще тише. – Но я рискую не больше, чем остальные. Если мы и проведем вместе еще немного времени, я не хочу, чтобы это было похоже на прощание, слышите! Я вовсе не прощаюсь с тобой, мастер Баг, имей в виду.
Как хорошо помнил Баг эту манеру Хэла! Вот так же обманывал когда-то Великий мастер товарищей по труппе, чтобы уступить им свой последний кусок хлеба, заверяя, будто вовсе не чувствует голода и досадуя на то, что они ему не верят. Хэл лгал редко и всегда стыдился своей лжи так же, как своих самоотверженных порывов: ему было бы спокойней, если бы все его жертвы, большие и малые, остались втайне даже от него самого. Никогда Баг не понимал этой странной черты характера Великого мастера Хэла, но именно она внушала ему особенную симпатию.
- Я тоже не прощаюсь с тобой, учитель, - начал он виновато, - но никто из нас не может знать наверняка, что его ждет. И если мы в самом деле больше уже не увидимся, я и в загробном мире буду раскаиваться в том, что так и не передал тебе рассказ мастера Лола о смерти твоей матери, как обещал ему. Тебе и твоему сыну самое время узнать об этом всю правду. Я слишком долго ждал, когда ты будешь готов меня выслушать…
У Хэла пересохло в горле. Невольно крепко, словно в клещах стиснул он руку сына. Роу молчал, весь превратившись в слух, в одно напряженное внимание.
- Мастер Лол рассказал об этом тебе? – вырвалось у Хэла свистящим словно порыв ветра шепотом, и в нем прозвучали нотки недоверия и ревности, почти возмущения.
- Он носил эти воспоминания в своем сердце всю жизнь и не мог решиться поделиться ими с тобой, ее сыном. Решиться было непросто, ведь они сами по себе тяжелы для него, а к тебе уже столько лет никому не подступиться. Он опасался, что потом будет слишком поздно и, наконец, рассказал обо все мне, может быть, просто потому, что именно я подвернулся ему в ту минуту. Это случилось в день нашего отбытия сюда, в Нижний Мир, перед самой Гаванью. Если бы твой сын уже не отправился с актерской труппой, думаю, мастер Лол поведал бы эту историю ему. Я удивляюсь, что он не сделал этого раньше, ведь, кажется, они были довольно близки. Впрочем, я кое в чем его понимаю, - Баг помолчал, чувствуя, как тело Хэла рядом с ним напряглось в мучительном ожидании, и признался: - Я и сам сомневаюсь, не сочтешь ли ты мой рассказ местью или карой. Ведь каково тебе будет узнать, что твоя мать, Великая мастерица Эленор, погибла из-за того, что не смогла спокойно смотреть, как на ее глазах бьют ребенка!
Хэл вздрогнул. Слова Бага и в самом деле показались ему возмездием, быть может, запоздалым, но от этого не менее заслуженным и как будто в тайне желанным.
- Говори, - попросил он. – Я должен знать это, - и, сделав над собой безжалостное усилие, прибавил: - Мы должны знать это оба, я и мой сын.
….
- Мастер Лол, как ты, конечно, слышал – единственный из труппы твоей матери, кто вернулся из того странствия, - обращаясь к Хэлу, начал Баг. – Все, кроме него, были сожжены заживо, он же вернулся домой живым и невредимым, выполняя волю Великой мастерицы Эленор, хотя предпочел бы сто раз умереть вместо нее. Но я начну по порядку, как запомнил с его слов. Мастер Лол рассказал мне, что по воле ветра, жрецов и Великого Духа мастера-мореходы доставили их тогда в далекие Юго-Восточные земли, где наши посвященные никогда еще не бывали. Странствие их затянулось дольше, чем они рассчитывали, и чем дальше, тем более дикими, жаркими и безводными становились лежащие на их пути земли. Так в конце концов они оказались в варварской стране, где люди поклоняются словам и даже буквам одной единственной книги, которую считают святыней, а женщины закрывают свои лица, потому что мужчины подобны бешеным хищным зверям, приходящим в неистовство от одного лишь женского взгляда. Надо ли говорить, как боялась за Эленор вся ее труппа? Все, кто помнит ее, повторяли в один голос, что она была необыкновенной. Ни один мужчина нашей касты не мог сравниться с ней ни в Искусстве, ни в отваге. Все любили ее. Но мастер Лол особенно. Ведь это он нашел ее маленькой девочкой в какой-то вымершей деревне Нижнего Мира, когда ему самому было четырнадцать лет, привел к своей матери и стал ей названным братом. На его глазах она выросла, переняв у своих приемных родителей все, что они могли дать ей, и стала той, к чьим ногам склонилась вся наша каста. И когда ей, Великой мастерице Равновесия, молодой жене и матери двухлетнего сына, выпал жребий странствий, многие роптали на жрецов, что бросили о ней этот жребий. Твой отец, оставшийся с тобой на руках, тоже не мог сдержать ропота, хоть и был на редкость кротким человеком. Он как будто предчувствовал, что Эленор не вернется. И у всех, кто отправился с нею вместе, с первого дня камнем на сердце лежал страх за нее.
Поэтому, оказавшись в столь дикой стране, среди невежества и суеверий, вся труппа умоляла ее не показывать местным варварам своего искусства. Это было нелегко: ведь твоя мать, брат Хэл, как и ты, желала нести служение, с которым была послана. Лишь мысль о товарищах, разделявших с ней опасность гибели, еще могла остановить ее хоть на время. То, что ей приходилось видеть повсюду в этой стране, возмущало ее сердце. Ей казалось, что именно там, где люди превращены в бессловесный скот, где мужчины торгуют женщинами так же, как овцами и козами, где отцы продают своих маленьких дочерей богатым старикам в жены, набивая цену как купцы на базаре, где перед каждым, у кого есть хоть крупица власти и богатства, неимущие простираются ниц и ползают на брюхе за жалкий грош, готовые не только облизать им сапоги, ни и продать душу – именно в такой стране наше культовое искусство Равновесия нужно особенно, дабы люди вспомнили о другой силе и другой власти, которые не продаются за деньги, не достигаются лестью, подлостью и обманом. Эленор верила в волшебную силу нашего Искусства, преображающую души и раскрывающую сердца, почти так же свято, как верила в Великого Духа, будучи видящей от рождения и отдаваясь созерцанию и молитве не менее самозабвенно, чем священным фигурам в воздухе. Тем более, что в той несчастной стране имелись свои собственные акробаты, канатоходцы, как их там называют, предмет особой гордости местных жителей. Завидев кибитку наших мастеров Равновесия, в любом селении или городе люди приветствовали ее радостными криками, но неизменно удивлялись тому, что в труппе нет ни одного ребенка, ибо среди местных канатоходцев редко попадаются взрослые мужчины, зато привычны ребятишки, порой совсем маленькие. И не трудно догадаться, что в стране, где за открытое лицо женщину могут забросать камнями, осмелиться надеть трико и крутить перед толпой сальто для нее сродни самоубийству. Эленор обстригла волосы, перетягивала грудь и выдавала себя за юношу с первого дня пребывания в той проклятой стране. Это притворство для нее, Великой мастерицы Равновесия, было невыносимо, а ее товарищи по труппе, зная ее прямую натуру и крутой нрав, постоянно боялись, как бы она себя не выдала. Участвовать в представлениях перед непритязательной публикой, да еще подлаживаться под ее грубый вкус и дикие обычаи, было свыше ее сил, и она отказалась от этой затеи довольно скоро. Часто во время таких представлений она и вовсе не выходила из кибитки, чтобы не видеть зрелища, которое считала унижением и культового искусства, и его посвященных, своих товарищей. Но она любила их, и из любви к ним закрывала глаза и затыкала уши, дабы пламя гнева не вырвалось из ее сердца наружу и не погубило их всех.
Напрягая слух, ловили Хэл и Роу каждое слово Бага, который, как ни увлекался рассказом, стараясь в точности передать все поведанное ему мастером Лолом, не повышал голоса. Сердце Хэла билось учащенно. «Ты похож на нее не только лицом, сынок. Я узнаю в тебе ее страсть, ее характер», - вновь всплыли вдруг в его памяти отцовские слова, на которые у него, глупого, заносчивого, ревнивого четырнадцатилетнего мальчишки хватило ума обидеться, даже разозлиться. Только теперь понял Хэл, что они значили, и как прав был Великий мастер Заг, смотревший вовсе не на лицо, а в самое сердце сына и разглядевший огонь, снедавший это сердце уже тогда.
- Но, как ни сдерживалась Великая мастерица Эленор, бушевавшее в ней пламя не могло не вырваться, - продолжал между тем мастер Баг по-прежнему ровным, раздельным полушепотом. – Ибо однажды то, что она увидела, оказалось свыше ее терпения. Так случилось, что кибитка ее труппы въехала на базарную площадь очередного города в то время, когда там уже показывали свое искусство местные канатоходцы. Видно, в том городе подобные зрелища не были редкостью, и в базарный день там могли выступать одна за другой даже несколько трупп, поэтому никто не предупредил наших мастеров Равновесия, что им придется дожидаться своей очереди.
На канате, натянутом между крышами трехэтажных домов, показывали свое искусство два мальчика лет шести. Публика приветствовала радостными криками каждое сальто. Завидев нашу кибитку, толпа пропустила ее к центру площади. Эленор откинула полог и с любопытством наблюдала за маленькими акробатами. Из того, что ей довелось видеть в странствии по Нижнему Миру, это было самое лучшее выступление. Оно напоминало игры наших собственных детей, рожденных в храме Равновесия: маленькие мальчики не просто ходили, а проворно бегали по канату без шеста, разведя в стороны руки, по очереди подпрыгивали высоко вверх и безупречно крутили сальто, правда, только в один оборот. Но под канатом не было ни страховочной сетки, как в залах храма Равновесия, ни подушки из мелкого песка, как на наших детских площадках и на площадях большинства городов Нижнего Мира во время представлений канатоходцев. Маленькие дети проделывали свои трюки на смертельно опасной для них высоте, над каменной мостовой, без всякой страховки, если не считать здоровенного, голого по пояс атлета, задрав голову, переходившего с места на место и, очевидно, в любой миг готового поймать одного или другого маленького канатоходца в свои большие сильные руки. Атлет издавал разные окрики, и мальчики мгновенно исполняли эти хорошо понятные им условные команды. Мастер Лол признался, что впечатление складывалось такое, будто взрослый человек управляет детьми, словно куклами, дергая за невидимые нитки: движения их были очень слажены и замечательно отточены, и даже слишком слажены и отточены для таких маленьких ребятишек, которые в трюках на канате обычно бывают куда веселее и азартнее взрослых, а эти двигались словно против собственной воли. Зрелище было странное, немного жутковатое, но оно завораживало так, что не отведешь глаз.
И вдруг один из мальчиков, тот, что был немного меньше своего товарища и, вероятно, младше, возвращаясь на канат после очередного сальто, приземлился неточно и, пытаясь выровняться, принялся отчаянно балансировать. Толпа внизу, конечно, испугалась, а атлет в тот же миг оказался прямо под ним и велел ему прыгать вниз. Но малыш его будто не слышал, в страхе продолжая судорожные попытки нащупать равновесие. Тут на канат из прыжка вернулся второй мальчик, и первый, не справившись с отдачей, сорвался и полетел в руки к своему наставнику. Тот подхватил его под мышки, и публика, вздохнув с облегчением, захлопала в ладоши и принялась кидать монеты. Но хлопки были жидкими, а монет оказалось явно меньше, чем рассчитывал получить наставник маленьких канатоходцев. По его знаку второй мальчик проворно спустился вниз по веревочной лестнице, ибо местная публика, самая избалованная и притязательная во всей той стране, продолжать представление после неудавшегося трюка ни за что бы не позволила. Неудача смазала все впечатление, которое маленьким акробатам удалось произвести на зрителей, чье восхищение сменилось разочарованием. Наставник мальчиков был взбешен и, недолго думая, обрушил всю свою ярость на ее невольного виновника. «Я велел тебе прыгать сразу! – заорал он, и глаза его налились кровью. – Вот сейчас я научу тебя слушаться!» И, выхватив из-за пояса плетку, этот силач швырнул насмерть перепуганного ребенка на мостовую и, придавив ногой, принялся хлестать со всего размаха. Ни пронзительный свист и звонкие удары, ни болезненный детский крик и плач не смутили толпу вокруг: многие развернулись и начали преспокойно расходиться, а иные наблюдали расправу не без удовольствия, считая, что мальчик заслужил такое наказание. Местные жители не находили в происходящем ничего необычного.
Но не долго Великая мастерица Эленор безучастно созерцала это зрелище. Не помня себя, схватила она шест, вылетела из кибитки, сшибла здоровенного детину с ног и прижала к земле также, как он только что прижимал плачущего мальчика. Все шестеро мастеров Равновесия с шестами в руках в тот же миг очутились вокруг нее. «Поклянись сейчас же, что ты не тронешь его больше!» - потребовала Эленор. И тому поневоле пришлось поклясться, чтобы получить свободу подняться с земли и дышать полной грудью. «А теперь ты попросишь у обиженного тобою ребенка прощения», - приказала Великая мастерица. Но, хоть могучий детина при всей своей силе и не готов был тягаться один с семерыми акробатами, вооруженными шестами, как только он встал на ноги, к нему вернулась прежняя ярость. «Еще чего не хватало! – возмутился он. – Чтобы я просил прощения у моего собственного раба, из-за которого терплю убыток? Да если только захочу, я запорю его до смерти! Ведь я заплатил за него его отцу такие деньги, каких жалкий голодранец в жизни не видал! Мальчишка по закону принадлежит мне также, как мой собственный сын, и я имею право делать с ним все, что захочу. А за то, что вы мешаете мне распоряжаться моим имуществом, я пожалуюсь на вас судье, и он взыщет с вас кругленькую сумму золотом».
В его наглом крикливом голосе отчетливо слышались интонации бойкого базарного торговца, и Эленор рассмеялась. «Сначала мы приняли тебя за акробата, - призналась она. – А ты оказался не только грубым и жестоким человеком, но и мелким вымогателем, падким до золота и готовым ради него на любую низость!» Тот возмутился пуще прежнего. «Вы слышали, люди?! – обратился он к толпе зевак, собравшейся вокруг. – Этот чужестранец, безусый мальчишка, которого не научили как следует уважать старших, попрекает меня любовью к золоту! Будто бы акробат питается воздухом, и ему не нужны деньги, чтобы купить себе еду и одежду! И будто бы сами они приехали сюда из чужедальних краев не затем, чтобы заработать! Да только заработаете вы тут еще меньше моего, если вздумаете влезть на канат сами! Здесь никто на вас и глядеть не станет!»
Эти слова задели за живое не только твою мать, мастер Хэл. Мастер Лол до сих пор помнит, как в ту минуту вся труппа, все семеро переглянулись, и в глазах у каждого вспыхнул один и тот же огонь. «Отчего же это? – сдерживая гнев, спросила Эленор. – Или ты хочешь сказать, что местная публика предпочитает малолетних невольников, купленных за золото и выдрессированных плетью, свободным взрослым людям, добровольно посвятившим себя искусству Равновесия?» Ее противник снова воззвал к этой самой публике: «Вы слышите, честной народ, что говорил этот жалкий выскочка? А старшие стоят вокруг него, склонив головы будто перед принцем, вместо того, чтобы надавать хороших подзатыльников! Судите сами, что могут показать вам подобные канатоходцы, которым даже не достает ума понять, что в этом деле взрослые детям не соперники. Я сам акробат и сын акробата, и мой отец научил меня ходить по канату и делать трюки на высоте. Я начал выступать перед публикой, когда был вдвое младше вот этого бездельника, с которого сегодня следует спустить шкуру, дабы завтра он не сломал себе шею. Мой отец тоже частенько пускал в ход плетку, потому что, как всякий акробат, понимал такие вещи. Пока у мальчишки легкое тело и гибкий хребет, он может то, что никогда не удастся взрослому с тем же успехом. Но у мальчишки еще нет своего ума, в голове у него ветер. Мальчишка не боится высоты, но должен бояться плетки и повиноваться своему наставнику. Ведь пока у него появится собственный ум, его тело так вытянется и отяжелеет, что он уже не сможет тягаться с младшими, но зато сам сможет стать наставником. Так было и со мной, так будет с моим сыном и так может стать даже с этим маленьким рабом, если он научится должному послушанию. А для этого его следует наказывать как можно чаще и без всякой жалости. Каждый акробат, которого в детстве учили трюкам на канате, знает все это на своей шкуре. И почтенная публика тоже отлично это понимает. А кто не понимает, тот или безумен, или просто глуп. Никто не поверит такому человеку, если он назовется акробатом».
Тут уже мастер Лол не выдержал и ответил наглецу: «Да будет тебе известно, что ты говоришь с главой касты акробатов Ландэртонии, страны, где традиция искусства Равновесия насчитывает многие тысячи лет. У нас в стране люди верят, что рука, ударившая ребенка, отсохнет, и всякий человек, поднявший руку на беззащитного, будет проклят. Мы учим своих детей искусству, обходясь без этого, и большинство из них в возрасте твоих мальчиков способны на большее, чем то, что мы сейчас видели. Как видно, оттого, что мы не отказываем детям в уме и не заставляем их слепо подчиняться воле взрослых. Зато, вырастая, юные акробаты становятся все искусней. Все мы умеем несравнимо больше, чем умели детьми».
«И мы сейчас докажем это, - подхватила Эленор, не давая местному акробату вставить свое слово. – Коль уж здесь считается за истину, что взрослым людям на канате делать нечего, а детей на него загоняют плетью, наш долг – показать этим людям наше искусство как оно есть. Слышите, братья? Мы выступим перед ними, как у нас дома».
Во время перебранки и так уже собралось довольно много любопытных. Заинтригованная местная публика повторяла из уст в уста слова мастера Лола и Великой мастерицы Эленор, и пока длились необходимые приготовления, толпа все прибывала, заполняя площадь. И вот, когда все наши акробаты уже сбросили плащи и стояли в самом центре, входя в созерцание и настраиваясь друг на друга, кто-то в толпе вдруг громко крикнул: «Смотрите! Да ведь это женщина! Этими мужчинами повелевает женщина!» Удивительно, ибо до сих пор публика неоднократно обманывалась одеждой, надеть которую в этой стране не посмела бы ни одна женщина, но на этот раз обман не удался: стоило прозвучать роковому слову, как все вдруг заметили, что у безусого юноши, затеявшего ссору с местным акробатом из-за его маленького раба, слишком широкие бедра, каких не может быть у мужчины. Ропот прошел по толпе. Слыша его, Эленор гордо и смело подняла голову, и голос ее, чистый, высокий, сильный, уверенно прозвенел на всю площадь: «Да, я женщина. И Великая мастерица Равновесия. Акробаты моей страны, мужчины и женщины, называют меня так, ибо признают лучшей в искусстве и считают своей наставницей. Им, акробатам нашей родины, посвящаем мы этот танец. В их честь и от их имени, дабы никто не смел его порочить, мы будем танцевать для вас, как если бы все они были сейчас здесь, вместе с нами. Не за золото, а за честь нашего древнего искусства, которым ландэртонские акробаты испокон веков служили Духу Великой Матери так же, как жрецы служат ему молитвой и созерцанием, я, женщина, стою перед вами с открытым лицом, и вы увидите, как мои ноги умеют принимать всемогущую силу Земли, которая поднимает в воздух тех, кто приготовил себя для нее. Я и мои братья по служению посланы для того, чтобы напомнить вам об этой силе, доступной всем людям от рождения и являющей себя во всей полноте через тех, кто ее взыскует. Да благословит же нас Великий Дух!»
С такими или подобными словами обратилась она к оторопевшей публике, и в них прозвучал не только вызов – в них было обещание. Мастер Лол говорит, что никогда не видел Эленор такой прекрасной, как в эту минуту. И толпа умолкла перед ней, завороженная силой, о которой она говорила с такой верой и таким вдохновением. Мало кто из нас, мастеров Равновесия, умеет облечь в слова то, что делает в воздухе. Твоя мать, мастер Хэл, обладала этим даром. И она не упустила случая сказать, наконец, людям той страны, что думала о цели своего странствия, о том, зачем мы все спускаемся в Нижний Мир. Как бы ни дорога могла оказаться расплата за ее прямоту, сказать для нее было не менее важно, чем сделать, и ее товарищи в сердцах своих согласились с нею: ее слова и им помогли яснее увидеть истину, отбросив последние страхи и сомнения.
И они исполнили то, зачем были посланы. Мастер Лол признался, что ни прежде, ни потом не испытывал ничего подобного. Все они были одним существом, единым Внутренним Огнем. Ведь все семеро обладали даром видения, а Эленор была способна делиться этим даром с людьми, что наблюдали ее танец. Ты унаследовал ее способность, Великий мастер Роу, в полной мере. И люди, перед которыми она танцевала свой последний танец Равновесия вместе с лучшими нашими мастерами того времени, видели не только виртуозные трюки. Они забыли обо всем на свете и потеряли счет времени. До самого конца танца стояла полная тишина, а когда он был завершен, уже наступил вечер. И на поклон благодарения, совершенный труппой Эленор перед зрителями, эти люди ответили взаимным простиранием, признав увиденное поистине священнодействием. Никто из них больше не вспомнил о том, что перед ними женщина, по их обычаям достойная осуждения. Почтительным шепотом провожали они семерых мастеров Равновесия, расступаясь перед ними.
Но когда труппа в своей кибитке уже подъехала к городским воротам, дорогу ей преградил многочисленный вооруженный отряд. «Дьяволицу и шестерых демонов приказано схватить и доставить к мудрейшему властелину!» - услышали наши акробаты. Мужчины все как один схватились за шесты, не раздумывая, готовые биться насмерть за свою Великую мастерицу. Но она остановила их. «Мы не отдадим тебя на расправу!» - возмущенно воскликнули в один голос мастер Лол и мастер Ирэ, самый молодой и самый горячий из всех. О себе самих в ту минуту никто из них не думал вовсе. «Что же, вы будете бить этих людей? Вы, ландэртонские посвященные, дети Великого Духа и служители Огня, горящего в каждом из живущих!» - устыдила их Эленор, рожденная в Нижнем Мире, но воспитанная в трепете перед Огнем Жизни своими приемными родителями, и природные ландэртонцы, ее собратья по служению, опустили шесты и потупили взоры. И тотчас же все они были схвачены, связаны и привезены во дворец правителя, пожелавшего немедленно увидеть «дьяволицу и шесть демонов» собственными глазами.
Когда их втолкнули в роскошный покой, разукрашенный золотом и драгоценными камнями, сопровождавшие их воины простерлись ниц перед восседавшим на высоких мягких подушках тучным самодовольным человеком, чьи одежды сверкали золотым шитьем, а пальцы были сплошь унизаны перстнями. «Поклонитесь мудрейшему и милостивейшему властелину нашему, подобному в своем великолепии самому солнцу!» - приказал один из стоявших возле него царедворцев. «Мы не поклоняемся земным властителям поклонами, которыми надлежит почитать лишь святыню», - ответила Эленор. По знаку того царедворца воины сшибли с ног всех семерых. Руки у пленников были связаны за спиной, и они не могли сопротивляться. Но Эленор подняла голову и взглянула прямо в глаза правителю. «Тот, кто подобен солнцу, вымогает себе поклонение пинками и ударами?» - спросила она. Стоявший над нею воин со всего размаха хлестнул ее плетью. «Ты можешь велеть придавить мое тело к земле и заставить его дрожать от боли, но это не значит, что я поклоняюсь тебе», - продолжала Эленор прежним ровным голосом и получила удар еще сильнее первого. «Ты можешь велеть отрубить мне голову, но это не сделает тебя подобным солнцу», - не сдавалась она. «Дерзкая фурия! Прежде тебе следует отрубить твой нечестивый язык!» - не выдержал взбешенный царедворец, а воин снова занес плеть. Но правитель остановил его движением руки и заметил своему придворному: «Если мы отрубим ей язык, то уже не сможем ни о чем ее спросить». Тот возвел глаза и руки к потолку и со сладкой улыбкой восславил мудрость своего «солнцеподобного» властелина.
Властелин велел воинам отойти от пленников. «Встаньте и отвечайте, вы, дети дьявола, верно ли говорят, что после своего колдовства, которое вы учинили на базарной площади, вы поклонились поклоном, в котором отказали мне, тому, в чьей власти казнить вас или помиловать, городской черни, жалким торгашам и безродным нищим!» - возвысил голос правитель. Все семеро встали и, обведя взглядом лица товарищей, Эленор ответила: «Это не вся правда. Ибо правда и то, что эти люди по своей доброй воле ответили нам тем же поклоном. Не мы поклонились им и не они – нам, но мы и они почтили друг в друге святыню Огня Жизни. Те люди, названные тобою чернью, это поняли. Ради святыни Огня, что един во всех живущих, мои собратья по искусству не подняли руки на твоих людей, но твои люди схватили нас и бьют у тебя на глазах, а сам ты грозишь нам смертью, если мы не поклонимся твоей гордыне».
«Огнепоклонники! – воскликнул правитель, и глаза его гневно сверкнули. – Разве я не искоренил в своей стране всю эту языческую заразу?» «Они иностранцы, о мудрейший повелитель!» - сообщил царедворец, что стоял ближе всех к правителю. «А вся эта чернь, что упала перед ними на землю?!» - грозно сдвинул брови его разъяренный властелин. «Что взять с черни, о мудрейший и милостивейший владыка? – рассудительно заметил царедворец. – Ведь она подобна стаду неразумных животных. А эти чародеи околдовали ее, заставив видеть то, чего нет. По всему городу теперь только и разговоров о том, как они летали по воздуху, а эта женщина оборачивалась в небе огненной стрелой».
Правитель с минуту обводил глазами всех семерых и снова остановил пристальный взгляд на Эленор. «Нет! – сказал он убежденно. – Они не просто колдуны. Они демоны, принявшие людскую плоть. Демоны, которые умеют летать по воздуху и не знают страха. А эта дьяволица имеет их всех, как в мире людей славный муж имеет своих жен. Через обладание ими она сообщает им свою дьявольскую силу». При этих его словах никто из семерых не смог сдержать смеха, хоть все они понимали, что их неминуемо ждет мучительная смерть. «Поистине, в том мире, который ты почитаешь миром людей, нельзя вообразить, как женщина и шестеро мужчин могут быть вместе и не иметь друг друга», - заметила Эленор, уже готовая принять за свои слова новый удар, но правитель сделал воину предупреждающий жест и продолжал пристально смотреть на нее. «Будь ты женщина, я приказал бы выпороть тебя на площади за то, что ты бесстыдно показываешь мужчинам свое лицо и свои ноги, да еще и дерзаешь говорить, когда тебе самим всевышним назначено лишь слушать и повиноваться, не поднимая глаз. Впрочем, прежде тебя забила бы камнями та самая чернь, которую ты околдовала и заставила тебе поклониться. Воистину, ты не женщина. Ты дьяволица, вселившаяся в женскую плоть, так же, как твои демоны облеклись в плоть мужскую. Верно, ваши матери были ведьмами и совокуплялись с нечистыми духами. Ты сказала, что вы поклоняетесь огню. Завтра утром ты и твои демоны будете сожжены заживо на глазах у черни, которую вы опутали своим колдовством. Когда ваши тела сгорят на костре, чары потеряют силу, а сами вы отправитесь в преисподнюю», - провозгласил правитель, гордый своей мудростью, и его приближенным не оставалось ничего иного, как снова эту мудрость прославить.
По его приказу воины бросили семерых пленников в глубокую сырую земляную яму, где приговоренным к смерти предстояло провести свою последнюю ночь. Оказавшись в кромешной темноте, где они не могли видеть друг друга, в первые минуты каждый почувствовал весь ужас и неотвратимость уготованного им конца. И тут Эленор заплакала. «Что я сделала! Я погубила вас, мои братья! – всхлипывала она. – Вы верили мне и исполняли мою волю, а я привела вас к лютой гибели!» Все они стали утешать ее. «Ты во всем поступила честно и справедливо, Великая мастерица, - говорили они. – Ты заступилась за беззащитного ребенка и отстояла честь нашего искусства. Ты поделилась со множеством людей своим даром видящей и помогла им приобщиться к силе, неподвластной никаким властителям. Ты сохранила верность этой силе, и мы гордимся тобой. Как достойно держалась ты перед их правителем! Он не забудет этого до конца своих дней. А мы готовы последовать за тобой до конца. Это честь для нас – умереть с тобой одной смертью». А она плакала еще горше: «Мои милые братья! Я не должна была рисковать вашими жизнями! Что скажут ваши мастери, ваши жены и сестры? Что станет теперь с бедным Загом? А мой Хэл, мой маленький сын! Я уже никогда его не увижу!» На это им было нечего сказать. Им тоже было жаль своих матерей, своих сестер и жен, и, не стыдясь под покровом темноты, они плакали вместе с ней. «Если бы можно было спасти ребенка, проданного в рабство своему мучителю! – говорила она, всхлипывая. – Уж верно, мы лишь еще пуще разозлили этого дикого зверя! Мы умрем напрасно, и мой сын останется без матери, а те люди, в чьих сердцах мы пробудили голос духа, завтра же вернутся к прежней рабской слепоте, устрашенные зрелищем нашей смерти, как и рассчитывает их правитель. И все из-за меня, глупой самонадеянной девчонки!»
Мастер Лол признался, что это было ему больнее всего: слышать, как она ругает себя. Ей минуло всего двадцать лет, и в горечи ее слов ему слышался отчаянный бунт против смерти. Но очень скоро она успокоилась, взяла себя в руки и заговорила о смерти так спокойно и ясно, как могла говорить в такую минуту лишь она одна: «Нет, братья, мы умрем не напрасно. Смерть для видящего как второе Посвящение. Это трюк нашего Внутреннего Огня, и мы должны выполнить его вместе. Не бойтесь. Нам нужно войти в созерцание, увидеть нашу смерть глазами духа и узнать, что она есть для Огня внутри нас. Если мы поймем технику предстоящего трюка, то сумеем выполнить его без страха, как трюк нашего Искусства». И она стала убеждать их не думать о боли, сравнивая предстоящую им смерть с родами, потому что роды для видящей женщины тоже трюк ее Внутреннего Огня, и боль не может помешать ему, если только не поддаваться страху. Так говорила Эленор, видящая женщина, совершившая этот трюк, мужчинам, которым непросто было понять ее. Но они поняли ее мысль о сходстве: когда тело женщины готово к родам, она уже не может остановить это, ей остается лишь отдаться свершению и совершить его до конца. Также и смерть в равной мере есть то, что совершается с человеком, и то, что ему должно совершить. Эленор призывала их к свершению, которое знакомо каждому акробату, кто помнит первое сальто в своей жизни. Это было еще одно сравнение, которое она привела.
Эленор добилась того, что все они вслед за ней, утерев слезы, осознали, что действительно не испытывают страха. И это было безошибочно верно – заставить их оплакать своих родных и мысленно с ними проститься прежде, чем приступить к подготовке своего последнего свершения. В темноте они взялись за руки, чувствуя тепло тел и слушая дыхание друг друга, и начали входить в созерцание как перед танцем Равновесия. Мастер Лол навсегда запомнил те последние мгновения, когда он держал ее ладонь в своей, отдаваясь счастью единственной мысли, что их Внутренний Огонь даст им силу не разнимать своих рук, пока огонь испепеляющий будет пожирать их тела, что они пройдут сквозь смерть вместе и вместе перенесутся в чертоги Великой Матери. Но именно для него мечте этой не суждено было сбыться.
Внезапно покой приговоренных к смерти узников был нарушен звуками внешнего мира: в яму опустилась веревочная лестница, высоко вверху засветился огонь, и акробаты вскоре увидели, что кто-то осторожно спускается к ним во мрак, держа в руке факел. Едва ступив на дно ямы, тот человек опустился перед смертниками на колени и склонил лицо прямо в грязь. «Приветствую тебя и твоих сподвижников, обещанная пророчествами! Благослови меня, недостойного, о, ты, Огненная Стрела, посланная небом!» - произнес нежданный гость тихо, с благоговейным трепетом в голосе. Его невысокая фигура была скрыта под длинным плащом с глубоким капюшоном. «Будь благословен и встань скорее, - поспешила ответить Эленор, - ибо здесь не место для таких поклонов, а я и мои сподвижники пришли вовсе не с неба. Мы из Ландэртонии, горной страны далеко на севере». «Воистину речь твоя – речь обещанной пророчествами, ибо пророки и посланцы неба всегда спускались к нам с высоких гор, - проговорил тот человек с еще большим трепетом, подняв, однако, от земли лицо, скрытое под капюшоном. – Я видел, как ты и твои сподвижники летали сегодня над городом, и я узнал тебя сразу, огненная дева, неустрашимая дочь неба». «Но я не дева, - снова возразила Эленор. – У меня есть муж и сын. Спроси у моих сподвижников, они подтвердят, что я говорю правду. Мы ландэртонские акробаты. Мы были посланы сюда, чтобы показать местным жителям свое искусство. И за это примем завтра смерть». Но слова Эленор по-прежнему не смущали странного ночного гостя, продолжавшего смотреть на нее как на сошедшее с неба божество. «О, мне все известно! – заверил он ее. – Этот подлый человек, перед которым ты вступилась за его маленького раба, донес на вас правителю. Он бежал с базарной площади, объятый страхом, едва вы начали свое служение священному Огню, что горит внутри нас. Ты сказала о том человеке правду: он не знает иного служения, кроме служения золоту, и его жалкая душа ушла в пятки при виде вашего могущества. Это он назвал тебя дьяволицей, а твоих сподвижников демонами, и правитель поверил ему. Я знаю каждое слово, сказанное между тобою и правителем в его дворце: мой родич состоит на службе в дворцовой страже и рассказал мне все, что видел и слышал. Воистину ты посланница неба, ибо лишь дочь неба может обладать девственным духом и отвагой сердца, даже если она имеет мужа и сына! Ты – та, кого мы ждем уже не одну сотню лет, так давно, что отчаялись в своей надежде». «Но неужели среди вашего народа за сотни лет не нашлось ни одной настолько смелой девушки, чтобы вы признали в ней ту, кого ждете?» - удивленно прервала его Эленор, с трудом выносившая лесть и всегда считавшая свою прямоту и отвагу совершенно естественными вещами. «Наших девушек в детства растят в покорности и держат в страхе, дабы связать в них дух, разве ты не поняла этого? – горько вздохнул ночной гость. – Если за один открытый взгляд их ждет наказание, откуда взяться в их сердцах отваге? Новая вера, что насадили нам огнем и мечом, учит покорности, по ее законам и под властью ее служителей весь наш народ превращен в загнанное в загон стадо. Но и прежняя вера была давно уже извращена, и мало кто помнил ее смысл. Наши прадеды поклонялись огню, забыв о том, что огонь в святилищах – лишь напоминание о том Огне, что одушевляет все сущее, а человека наделяет свободой воли. Они говорили: мужчина – огонь и дух, сущий, женщина – вода и тело, сосуд и вместилище сущего, забыв о том, что человек един, и в нем соединились все стихии, а угасив огонь духа в своих дочерях, они лишили воли весь наш народ. Не так было заведено в древности, когда мы не знали рабства, когда люди чтили священное Равновесие, а край наш славился его достойными мастерами и не менее достойными мастерицами. Теперь ходьба и прыжки на канате – печальный удел малолетних рабов, купленных у нищих отцов или обращенных в рабство своими собственными отцами ради наживы, и люди слепо верят, будто это и есть наше древнее искусство, которое когда-то было священным и ради которого из окрестных земель любопытные до сих пор приезжают к нам взглянуть на диво. Вместе с новой верой в священную книгу чужого пророка пришла и вера в то, что взрослый человек не может тягаться с ребенком в танцах на канате. Еще бы! Ведь истребляя приверженцев старой веры, новые властители не пощадили служителей ее священного искусства, тех, кто знал, какому огню оно посвящено, тех, кто умел говорить правду в лицо избалованным лестью правителям, тех, кто предпочитал умереть, не осквернив своих уст ложью и своих рук – неправедным насилием».
Ночной гость говорил о древнем искусстве Равновесия своего народа и обычаях его служителей, и наши акробаты с удивлением понимали, что и то, и другое имеет немало общего с нашей собственной ландэртонской традицией. Рассказчик был краток, но упомянул и о том, что канатоходцы-огнепоклонники не ели мяса, и об их суровой аскезе и постах, и о миролюбивых нравах, и о вере в другие жизни, избавлявшей их от страха даже самой мучительной смерти, которая, будучи принята достойно, дает в будущем счастливое и легкое рождение. В самом деле, впору было поверить, что обе традиции таинственным образом связаны между собой! «Но от нашей старой веры и ее священного искусства теперь почти ничего не осталось!» - горестно воскликнул ночной гость. «Однако ты знаешь о них и, верно, не понаслышке, - заметила Эленор. – Кто ты?» «Я тоже немного хожу по канату, - смущенно ответил гость. – И делаю некоторые другие трюки. Но рядом с вами об этом не стоит и упоминать. Это лишь маленький осколок погибшего искусства, доставшийся мне по наследству, как и предание о нем, и то древнее пророчество, в котором нам обещана Огненная Стрела. В пророчестве сказано, что она придет, когда Искусство будет в упадке, а народ в рабстве. Через нее мы получим помощь свыше. Народ на площади уже узнал тебя и назвал этим именем. Потому я и пришел за тобой, чтобы вывести отсюда на волю, к тем, кто ждал тебя сотни лет и, наконец, дождался, - он вытащил из-за пазухи какой-то узел. – Я взял у своего родича и принес тебе плащ, какие носят стражники. Те двое, что сторожат яму, сейчас крепко спят и проснутся нескоро: я дал им золота и поднес вина за то, что они позволили мне спуститься сюда, а в вино подсыпал сонного зелья. Эти люди глупы, жадны и неповоротливы, и мой трюк удался: ключ от ворот, которые выведут нас из внутреннего двора, уже у меня в кармане. Мы пройдем через караульные комнаты, где обычно спят часовые в ожидании своей очереди, а те, кому не спится, играют в кости и слоняются без дела. Гарнизон здесь большой, и не все они узнают друг друга в лицо, да еще среди ночи. Главное выйти к внешним воротам к полуночи и сменить там часовых, потому что те стражники, что сейчас на посту над ямой, должны сменить их в полночь и стоять у внешних ворот до трех часов, когда их самих сменят и отпустят на отдых. Это значит, что от полуночи до трех часов ночи нашего бегства никто не обнаружит, и я успею привести тебя к тем, кто ждет тебя с последней надеждой у умоляет поспешить».
Выслушав его, Эленор не поверила своим ушам: «Как? Ты предлагаешь мне бежать с тобой, бросив моих братьев?» «Увы, я могу провести с собой только одного человека! – ответил он сокрушенно. – У меня было слишком мало времени, чтобы устроить побег все семерым, ибо это не так просто, но ты не должна умереть смертью, уготованной тебе завтра». Эленор возмутилась: «И ты, назвавший меня дочерью неба и восхвалявший чистоту моего духа, поверил, что я подло и бесчестно оставлю моих любимых братьев претерпеть мучительную казнь, на которую они осуждены со мною и из-за меня, а сама приму предложенное тобой спасение?! – воскликнула она. – За кого же ты меня принимаешь? И сколь жалок был бы твой народ, если бы признал обещанную ему пророчеством в женщине, способной на такое предательство!» «Ты слишком строга к себе, Великая мастерица,» - вырвалось у мастера Лола. Ни он, ни остальные не смели признаться, что не сочли бы ее согласие предательством и были бы счастливы умереть, зная, что она останется жива. А она, угадав их мысли, почувствовала себя еще глубже уязвленной. «Я всего лишь отвечаю за свои поступки, брат Лол. То, что я Великая мастерица, и потому вы разделяете со мной и мои поступки, и ответственность за них, не значит, что я могу себе позволить взвалить на вас всю ответственность, а себе оставить лишь власть, как поступают деспоты, мнящие себя подобными солнцу!» - раздраженно выговорила она. «Увы, я должен был предвидеть это. Ты пришла, чтобы принести себя в жертву. Прости меня за то, что я не понял небесного промысла и так тяжко оскорбил твой дух, - горестно вздохнул ночной гость. – Я не смею противиться твоей священной воле. Но скажи мне, могу ли я что-нибудь сделать для тебя, чтобы искупить свою вину?»
Эленор раздумывала недолго. «Если ты можешь вывести с собой на волю одного человека, спаси кого-нибудь из моих братьев, - сказала она и тут же прибавила: - Моего названного брата Лола». Мастер Лол взмолился: «Почему меня, Эленор?» «Спроси об этом у нашей матери!» - ответила она. «Ты поступаешь сейчас со мной именно так, как поступают деспоты!» - в первый и последний раз упрекнул ее мастер Лол. Тогда она обратилась к остальным: «Братья, кто из вас хочет выйти на волю и остаться живым?» Но все пятеро молчали. «Мы хотим умереть вместе с тобой», - ответил за всех мастер Ирэ, ровесник Эленор. «Если бы ты знал, юноша, что ожидает тебя завтра! – покачал головой ночной гость, жалея его молодость. – Ведь вас не бросят в костер, вы будете гореть постепенно, с ног до головы, и у вас будет время, когда, желая поскорее умереть, каждый пожалеет о том, что не бежал со мной этой ночью». «Довольно! – прервала его Эленор. – Раз никто не хочет занять его место, с тобой все же пойдет мой названный брат Лол. Пусть я буду в твоих глазах деспотицей, - обратилась она к последнему, - но я не хочу, чтобы наша мать лишилась нас обоих. И ни слова больше! Я все еще Великая мастерица Равновесия, и ты как посвященный обязан мне послушанием. Ты выйдешь на волю вместе с этим человеком, брат Лол, и да поможет тебе Великий Дух вернуться домой, чтобы и наши жрецы, и наши матери, жены и сестры узнали, как мы совершили свое служение, с которым были посланы, и как приняли смерть. Скажи Загу, что я люблю его, и утри ему слезы как брату. И тебя, Лол, мой названный брат, я всегда любила и люблю, потому и избрала нашим посланцем именно тебя. Помни об этом. Обещай мне, что вернешься домой». И она поцеловала мастера Лола в голову, как целует, благословляя, мать ребенка, а он осмелился лишь коснуться губами ее руки. «Я обещаю, что доберусь до дома, что бы там ни было», - заставил он себя ответить ей. Он обнялся с каждым из пятерых, остающихся с нею, и взял принесенный ночным гостем плащ. Они выбрались из ямы по веревочной лестнице, не разбудив стражников, завладели их оружием, пересекли внутренний двор, отперли дверь, благополучно пробрались через караульные комнаты и вовремя сменили часовых.
Мастер Лол плохо помнит, как провел ту ночь. Его провожатый отвел его в какую-то хижину, где на полу сидели какие-то люди. Его провожатый что-то говорил, люди о чем-то спрашивали, мастер Лол что-то отвечал им, но ни слов, ни лиц не осталось в его памяти – только ночная тьма и ночная прохлада, благодатная в тех жарких краях, но не приносившая облегчения сердцу. Обреченное и мучительное ожидание наполнило эту ночь, и дух мастера Лола оставался далеко от того места, куда привели его тело. И пути, пройденного на рассвете вместе с теми людьми, он не помнит. То был путь к месту казни, но не на главную площадь города, а за городские ворота.
Там, на высоком каменистом холме, стояла клетка из железных прутьев, до середины обложенная грудами тонкого хвороста и сухих ветвей, длинных и извилистых, похожих на одеревеневших змей. Клетка была видна далеко по всей округе, и любопытные стекались не только из города, но также из всех окрестных селений. Огромная толпа собралась вокруг еще до восхода солнца посмотреть на казнь огнепоклонников. В толпе этой стояло немало людей, видевших их танец Равновесия, и многие роптали, но вполголоса, со страхом и оглядкой на соседей. Когда из городских ворот появились вооруженные стражники, толпа затихла. Стражники выстроились плотной длинной вереницей от городских ворот до подножья холма и оцепили его в полной тишине. Долго толпа ждала, боясь даже дышать, и наконец из уст в уста пробежал шепот: «Ведут!» Мастер Лол стоял далеко от оцепления и увидел осужденных, когда их уже подвели к самому подножью холма. Руки им снова связали за спиной, но еще пара десятков стражников сопровождала их, окружив со всех сторон, так что разглядеть за плечами и спинами охраны шестерых смертников было непросто. Они остановились, и откуда-то – мастер Лол не видел говорившего – прозвучал голос, произнесший приговор правителя. Голос провозгласил, что за чародейство и за дерзкое оскорбление мудрейшего солнцеподобного властелина дьяволица и ее демоны приговариваются к сожжению в огне.
В сопровождении стражников и человека, вооруженного лишь коротким ножом, приговоренные стали подниматься на холм. Они шли спокойными, уверенными шагами, как будто в самом деле собирались дать публике представление: впереди всех – Эленор, за ней – мастер Эрэ, самый старший, могучий, коренастый и широкоплечий, мастер Миор, стройный и изящный, ровесник мастера Лола, мастер Ульрэ и мастер Эле, двоюродные братья-одногодки, похожие друг на друга почти как близнецы, ниже Эленор ростом, но самые жилистые и самые выносливые, никогда не знавшие уныния, и мастер Ирэ, молодой, пылкий юноша с тонкими чертами лица. Это были лучшие из тех двенадцати, которые танцевали танец Равновесия дома, в Толэнгеме, над Храмовой площадью с тех пор, как Эленор возглавила нашу касту. Они поднялись на самый верх, и палач, человек с ножом в руке, стал по очереди разрезать им веревки и вталкивать в клетку одного за другим. А стражники внизу тем временем уже передавали горящие факелы, четыре факела с четырех сторон. И вот хворост задымился и начали прорезаться первые языки огня. Они карабкались по ветвям, просунутым сквозь прутья клетки, поднимаясь все выше. Запертые внутри смертники были видны по пояс. Мастер Лол с ужасом понял, зачем палач освободил им руки: зрители этой казни должны были наблюдать, как осужденные мечутся среди горящих дров и все сильнее нагревающегося железа.
Но публике суждено было увидеть другое зрелище. «Круг, братья! – скомандовала Эленор своим звонким, ясным голосом, и все шестеро встали плечом к плечу, взялись за руки. – Держитесь. Как бы нам не было горячо, мы должны до самого конца держать круг и видеть Огонь, который внутри! Он заберет нас отсюда, как только мы все будем готовы». Пламя трещало и все поднималось, проникая сквозь железные прутья и дотягиваясь до их тел множеством острых языков, росло вширь, охватывая огромные груды хвороста вокруг клетки, и уже начали заниматься толстые извилистые ветви, и на людей, стоявших у подножья холма, повеяло полуденным зноем, хотя солнце на востоке было еще совсем низко. Эти ветви, похожие на змей, при горении дают очень сильный жар. Мастер Лол говорит, что у нас нет подобной древесины. Он почувствовал этот жар, летевший вместе с искрами с холма на головы людей, и понял, что ветер дует с востока в его сторону, меж тем как до той минуты воздух был неподвижен. Горячий поток становился все сильнее, и вдруг резко изменил направление. Стало видно, как огонь врывается в клетку и пронизывает ее насквозь, от стены к стене, обтекая стояще в ней фигуры, казалось даже, проходя сквозь них. Мастер Лол вдруг на миг увидел их прозрачными и текучими, сияющими как вода на солнце, легкими, готовыми вот-вот поплыть по воздуху вверх, сквозь потолок из железных прутьев. Такими видели они себя сами, удерживая внимание на Внутреннем Огне, и прожорливое, яростно гудящее пламя не могло их коснуться. Но в следующий миг, когда ветер снова подул с другой стороны, теперь с запада, тела их уже занимались, на них горела одежда. Они стояли не шелохнувшись, а ветер все усиливался, пока не превратил их всех в живые факелы, и, оборвавшись столь же внезапно, не стих. В раскаленном воздухе над огненным столпом едва виднелись их головы и плечи, то появляясь, то исчезая, колеблясь и качаясь, словно тени при свете свечи. Как будто пылающие тела их уже сотрясали предсмертные судороги, те неудержимые волны дрожи, которые проходят с ног до головы, когда Огонь Жизни, усиливаясь, раскрывает границы, чтобы покинуть свое временное обиталище.
И тут над треском и гудением пламени взметнулся пронзительно высокий голос Эленор: «Держитесь!» Он был еще выше, чем тот, который помнил мастер Лол, когда она была девочкой не более пяти лет от роду, еще чище, и в нем звучала нечеловеческая сила. Звон тончайшей, тоньше паутины, до отказа натянутой серебряной тетивы звучал в этом голосе, и вонзался он прямо в небо, в самом деле подобно стреле, не знающей ни преград, ни сомнений. Но в людях, которые его слышали, во всей этой громадной толпе, что стояла вокруг, он отдался невыносимой мукой, смертной тоской утраты, как будто у них вырвали и бросили в огонь их собственное сердце. Толпа завыла как смертельно раненый многоголовый зверь. И когда длинный, протяжный вой этот, прокатившись по земле, угас скорбно и бессильно, пришел четвертый порыв ветра, с севера, в один миг набрал ураганную мощь, подняв с земли целые тучи пыли и осыпав стоящих у подножья холма с южной стороны целым градом искр. Пламя, гудя и ревя, взвилось так высоко, что за ним исчезла и клетка, и шесть горящих в ней тел. Слыша вой и треск гигантского костра, трудно было поверить, что там, внутри этого пекла, еще может оставаться что-то живое, и оттуда явственно веяло жутким запахом горящей человеческой плоти, от которого становится горько во рту и тошнота подступает к горлу, а внутри разливается холод и пустота – кто знает его, тот никогда не забудет. Но из пламени, далеко перекрывая его хищный звериный рев, вдруг вырвался второй и последний крик, такой же пронзительно высокий и чистый, только в нем слились все шесть голосов, издавших звук еще более невозможный для человеческой гортани и легких. «Великий Дух!» - воззвали они. И пламя в тот же миг смолкло и замерло, просияв ослепительно белым светом, словно внутри него вспыхнуло солнце. Земля содрогнулась, но ней прокатился гул, и люди вокруг попадали, прижавшись к ней, но не отрывая глаз от пламени. И они увидели, как шесть прозрачных, текучих, сияющих фигур, держась за руки, поднимаются над огнем все выше и исчезают в синеве.
«Они прыгнули через огонь и улетели прямо в небо! – повторяли со всех сторон, сначала шепотом, но все громче и уверенней. – Это были не демоны! Это были ангелы, благие духи в обличии людей! Это приходила к нам Огненная Стрела со своими небесными братьями! Они поднимутся на небо и станут звездами, а мы будем ждать их еще тысячу лет!» Изумление и трепет быстро перерастали в скорбь, а скорбь – в ярость. Люди поднялись с земли, ощущая в себе новую, небывалую силу. Они обращали свои взгляды к железной клетке, где догорало то, что осталось от шести тел, так и державших друг друга за руки, до самой смерти сохранив свой круг, и сердца людей переполнял гнев. Ропот прорвался яростными криками. «Убейте и нас тоже!» - кричала толпа стражникам, бросаясь по десять человек на одного, но стражники и сами были растеряны, и большинство из них сразу перешли на сторону толпы, уверовав в ангельскую сущность казненных после всего увиденного и горячо раскаиваясь в своем соучастии в столь страшном грехе, а тех, кто не раскаивался, тут же разоружили их собственные товарищи. Так началось восстание, и толпа, потрясая кулаками и выкрикивая проклятья в адрес солнцеподобного самозванца, убийцы и насильника, хлынула в город.
Погруженный в свое горе мастер Лол, про которого в суматохе благополучно забыли, отправился домой, исполняя данное Эленор обещание. Уже в другом городе он узнал, что правитель, который объявил себя подобным солнцу, свергнут, и на смену ему пришел совет уцелевших тайных приверженцев старой веры, те, кого называют огнепоклонниками, но другой правитель объявил им войну во имя единственной книги, в которой священна каждая буква. Чем кончилась эта война, неизвестно. Мастер Лол проделал очень долгий и тяжелый обратный путь, все меньше веря, что мастера-мореходы будут ждать его в море у той гавани, где высадили когда-то труппу Великой мастерицы Эленор. Но они дождались его там на шестое лето, к концу августа.
Он вернулся и исполнил свое обещание, рассказав о случившимся. Но он так и не посмел задать нашему Верховному жрецу вопроса, мучившего его всю обратную дорогу, вопроса, которым задается каждый из нас, посвященных, отправленных в странствия по Нижнему Миру: зачем? Однако он спросил об этом Зага, которому рассказал историю гибели Эленор и ее труппы куда подробнее, чем жрецам: «Как ты думаешь, мастер Заг, зачем они посылают лучших из нас туда, где выбор один: либо унижать себя и свое искусство, либо умереть? Что им нужно? Наше унижение или наша гибель? А может быть, восстания против жестоких деспотов и насильно навязанных культов по всему Нижнему Миру, за которые не жалко принести в жертву лучших из лучших?»
«Я думаю, они и сами этого не знают, - ответил мастер Заг. – Но думаю, они делают это потому, что даже пережив то, что пережили ты или я, никто из нас никогда не осмелится спросить их прямо, зачем они отнимают у нас тех, кого мы любим. А если мы даже и осмелимся, они станут говорить нам о неисповедимых путях Великого Духа и все равно уйдут от ответа». В устах кроткого мастера Зага такие слова сами по себе звучали как восстание. А мастеру Лолу казалось, что его овдовевший соперник смотрит на него с немым укором в том, что он вернулся живым, а Эленор мертва. Этот укор он был готов видеть в глазах каждого, кто помнил ее и тех пятерых, которых, в отличие от него, она удостоила чести сгореть вместе с ней, держась за руки.
Пока был жив Великий мастер Заг, мастер Лол не уставал задаваться вопросом: поступила бы она со своим мужем так, как поступила с ним. И до конца своей жизни Заг оставался для него соперником из-за этого неразрешимого вопроса. Тот же вопрос сковывал ему язык и перед тобой, мастер Хэл, ее сыном. История гибели твоей мастери навсегда осталась в его сердце незаживающей раной. Он сказал мне, что хотел бы попросить прощения у тебя и твоего сына за то, что все эти годы не находил в себе сил переступить через свою боль и свой стыд. Он знает, что если бы решился это сделать, ваши судьбы могли бы сложиться иначе. Но он благодарен  мастеру Загу за то, что тот сохранил его рассказ в тайне, хоть это и естественно – ведь для Зага правда о гибели Эленор стала такой же неутихающей болью и породнила их, соперников, хоть и не примирила. Видишь, мастер Хэл, он любил твою мать и любит до сих пор, спустя полвека после ее гибели, но так и не смог простить ей того, что она подарила ему жизнь, в которой нет ее. Мне кажется, настало время, когда ты поймешь его лучше, чем он мог бы себе представить».
……………………………………………………………………………..
Хэл долго вслушивался в наступившую тишину и, наконец, ответил задумчиво:
- Что ж, ты прав. Но, смею надеяться, я понял бы и раньше. Зря он молчал столько лет. Правда, теперь мне куда проще простить ему его молчание. Если мне не придется сказать это ему самому, передай ему мое прощение, - и, спеша опередить испуганные возражения Бага, прибавил: - Я помню, отец просил у меня прощения за то, что не смог заменить мне ее. Теперь я понимаю, о чем он говорил. Рядом с моей матерью я вырос бы другим человеком. Но, может статься, своей смертью она дала мне еще больше, чем дала бы жизнью. Спасибо тебе, брат Баг, что передал мне этот дар. Не думаю, что слишком поздно. Я вижу очень ясно, что я сумел взять от нее, а в чем пока не дотягиваю… Но, надеюсь, я еще сумею это исправить.
Слова Хэла прозвучали многозначительно и настораживающе. Что могло стоять за ними? Пока Роу думал над вопросом, который невзначай прояснил бы их смысл, отец повернул к нему лицо, почти невидимое в темноте:
- А что скажешь об этом ты? Зачем жрецы отправили мою мать, Великую мастерицу Равновесия и видящую, и с ней еще шестерых видящих, лучших из лучших, в края, где настоящий танец Равновесия не мог не стоить им жизни? Я слышал с детства, что такой как моя мать, которая возглавила касту сразу после своего Посвящения, у нас не было за тысячи и тысячи лет нашей истории. К тому же жрецы редко бросают жребий странствий о матерях маленьких детей, а мне не было тогда и двух лет. Что заставило их послать ее в Нижний Мир, как ты думаешь?
Роу ответил не сразу.
- Я думаю, отец, - заговорил он, взвешивая и осторожно подбирая каждое слово, - что причина тому в ее духе. Она была вызовом. Не только для Нижнего Мира, но и для нас. Не даром те люди назвали ее Огненной Стрелой. Она пронеслась сквозь жизнь и смерть, оставив в сердцах всех, кому выпала честь знать ее, свой ослепительно яркий след. Жрецы всего лишь следовали намерению ее духа. Не они вершат судьбы таких как она.
Хэл усмехнулся.
- Что ж, эта мысль мне нравится. Но все же есть и другая… Однако оставим ее. Что бы там ни думали сами жрецы, а по мне то, что удалось моей матери – лучшее, чего можем добиться мы, посвященные, в Нижнем Мире. Чтобы люди, томившиеся в рабстве сотни лет, восстали, чем бы ни кончилось их восстание – ради этого стоит идти к ним и показывать свое искусство. И умирать за это тоже стоит, я согласился бы без сожаления. Эта мысль нравится мне больше всего.
- Мне тоже, – сознался Баг. – Но, чтобы стать вызовом для Нижнего Мира, нам следует поменьше оглядываться на наших жрецов. Ты совершенно прав, мастер Хэл, нас не должно заботить, что они думают. В странствиях, в которые они нас отправляют, каждый делает свой выбор и отвечает за него своей собственной жизнью.
Хэл живо припомнил, как в предыдущем странствии, притворяясь спящим, случайно подслушал однажды те же «бунтарские» мысли Бага, высказанные тогда, украдкой от него, Великого мастера и главы труппы, ни за что не посмевшего бы смущать товарищей собственными крамольными раздумьями. Тогда Баг высказал их еще более прямо и жестко. Хэл улыбнулся в темноте этому приятному воспоминанию, но не мог не заметить:
- Не только своей собственной, но и жизнью друг друга, мастер Баг, вот в чем вся штука. Не будь мы связаны этой круговой порукой, думаю, мы бы и не вспоминали о жрецах, и не ломали себе голову понапрасну. Ведь непрестанный страх за тех, кто рядом, связывающий тебя по рукам и ногам, хуже самой смерти! Он-то и заставляет нас унижаться вместо того, чтобы стать вызовом. Нашим жрецам никогда этого не понять. Раньше, когда я не был видящим, все мое существо восставало против их произвола. Сейчас я на многое взглянул другими глазами, но мое отношение к жрецам не слишком изменилось. У меня к ним свой счет. И поскольку с этим ничего не поделаешь, кое с кем я еще надеюсь посчитаться.
- О чем ты, отец? – снова насторожился Роу.
- Да так, ни о чем. Не бери в голову, - он тронул сына за плечо. – Идем, нам пора…