Shenanigans. Книга первая

Финита

Утреннее путешествие в офис сигнализирует о цвете дня: мимо каких окон проехал, в какое лицо ткнулся в людской толчее, какая собака мимо пробежала.
По этой причине мы ищем другой маршрут. Отличный от вчерашнего. Мы тщимся избежать. Повторений. Неприятностей. Опасностей. И еще… Нам кажется, что мы совсем не спали. А уже опять – бежать.

Но кофе меняет все. Запахом он убивает весь негатив безмозглой утренней кутерьмы. И есть бесценные фундаментальные полчаса, пока шеф-бестолочь или секредявка-дубина не брякнут какой-нибудь конструктивный вздор. Персонал начинает раздражаться, уходить в себя, слепо выполнять, увольняться, повышаться, понижаться, унижаться и возвышаться. То есть, в среднем, все меняется к худшему. И нормальный член общества должен выступить против такого. Но мы боимся. Мы боимся грязно послать шефа, метнуть в секредявку микроволновку с недоразогревшейся пиццей… Мы всего боимся. Мы слабаки. Нам пришлось бы трудно, окажись мы один на один с …

Так возникает депрессия. Хорошо, что вы уже давно разведены и ваше озверевшее от долбанутого дня лицо не увидит никто кроме Элен. Она все понимает и наливает ровно столько, чтобы хватило погасить ваш приобретенный негатив. Но секса не будет. Вы должны еще очень многое успеть, и Элен уходит, оставив бутылку, в надежде, что вы допьете, что позже придете и … Но это не ваш стиль. И вы, и она, вы оба это понимаете. И это делает честь обоим.

Закинув бутылку в холодильник, вы рассматриваете свое лицо в фото разных лет и шепчете губами подшофе: «Что ж ты… что ж ты…».

Так идёт день за днем, и это время мы называем нашей жизнью.

***   

- Пойми: никто не хочет связываться, и поэтому все соглашаются с тобой. Ты всех запугал. Кого-то придавил интеллектом, кого-то грубостью… И я  тобою недоволен, дружище, - вяло, но не тихо говорил Бро. Так его прозвали наши девочки. Имя «Борис» написали однажды с ошибкой. С тех пор и пошло. Сначала - «Броис», а потом прилипло «Бро».
- У меня заявление месяца два уже в сумке. Принести? – спросил я.
- Так будет лучше, - прошептал довольный Бро, изобразив на лице печаль.
- Неужели? – усмехнулся я.

Бро быстро подмахнул заявление и без отработки  отпустил меня на все четыре, рассчитав уже после обеда.

Для устройства парковщиком в Москва-сити (я решил поработать там, чтобы немного отдохнуть от рутины) мне понадобилось получить медкнижку, и пройдя всех врачей, я был встревожен сообщением хирурга: что-то не так с печенью. А через неделю узнал, что у меня рак.

Это сообщение я принял безэмоционально. Никто не понимает в первые часы, дни и даже недели, что обречен на 99 процентов. Один процент – это пресловутая борьба, которой ты будешь теперь заниматься. Бороться за жизнь. За жизнь, которая прошла, и прошла так быстро, что ты не успел сделать многое из того, о чем мечтал, что планировал, к чему был близок.

Я занялся примитивной и непрестижной работой с редким усердием. Физический труд всегда отвлекает от безотрадных мыслей. Шеф относился ко мне уважительно: из переводчиков в парковщики! Для него мое решение было подвигом. Я же считал эту работу очень психологичной, творческой, и вежливо, с душой, выполнял свои обязанности.

Но вскоре все пошло наперекосяк. Анна, одна из красивейших женщин среди тех, машины которых я принимал, не могла и представить, что парковщиком может работать мужчина с высшим образованием, и когда я помог ей с переводом пустяшной статейки, она прищурилась.

- Ты шпион? – улыбнулась она.
- Почти, - ответил я.

Ночью следующего дня, в выходной, я думал о ней. Она позвонила. Телефон узнала в конторе.

- Ты можешь сегодня… сейчас приехать? Я приготовила вкуснейшую еду! Мясное рагу и картофель, салаты… Можно выпить вина и поболтать, - едва слышно говорила она.

Я ехал в такси и размышлял: будь я здоров, со мной никогда не случилось бы такое. Прекрасная женщина заинтересовалась и приглашает на поздний ужин! Люди меняются и становятся привлекательными, когда знают, что обречены. Так господь, вероятно, расплачивается с ними за предстоящие мучения. Я улыбался и чувствовал, как омерзительная дрожь распространяется по всему телу. Печень. Смешно. Я сжимал зубы. Если не делал этого, рот начинало трясти, будто в страшный холод. Я боялся смерти. Хотя и не понимал в ней пока ровным счетом ничего.

В квартире Анны было сказочно. Освещение было устроено ее ушедшим мужем-рекламщиком, так, что свет падал на лица мягко. Мы оба были очень красивы. И наша любовь была сладка. Игривая Анна была весела, как ребенок. Но временами вдруг задумчиво смотрела, проникая в самую глубину мыслей. Она все чувствовала.
Интересно, что пока ты не знаешь, ты не тратишься на это. Это есть, и ты чувствуешь, но ты спокоен. Но стоит только объявить что-то вслух, и тебе конец. Я проходил через первые фазы понимания этого ужасного обстоятельства.

- Что-то не так? – спросила Анна однажды, когда мы лежали рядом. У меня задрожали губы, и зубы предательски застряслись, выдавая едва слышный стук.
- Все нормально, - постарался спокойно сказать я.
- Что? Что с тобой? – приподнялась на локте Анна.

Не в силах больше сдерживать предательскую дрожь, я встал и одел халат.

- Я  в душ и домой! Накопилось много дел! Увидимся послезавтра, Аннушка! – пробормотал я чужим голосом и удалился. Вытираясь, я осматривал тело. Абсолютно здоровое, тренированное тело пятидесятилетнего мужчины.

Боли прекратились. В следующие две недели, я напрочь забыл о болезни и снова начал курить и пить пиво. «Может быть пронесет?» - мелькнула мысль. Я рассмеялся. Люди не верят в скорую смерть. Люди неисправимы.


Бро
В один из выходных я пришел к Бро.

- Что-то не так? Ты чего такой? – испуганно вскрикнул Бро.
- Послушай, ты … прости меня! Cловом, извини! Я был черств! Но… сейчас не об этом, - сбивчиво заговорил я.
- Не понимаю, - протянул Бро.
- Мне нужны деньги.
- Зачем?
- Мне нужны деньги. Дай сотню.
- Что за хрень? Допустим – дам. Когда отдашь?
- Не знаю.
- Что опять такое? Не дам ни цента! Ты съехал с катушек! - по-отечески сухо сказал Бро, протягивая зажигалку.
- Черт с тобой! – пробормотал я, прикуривая. Потом резко встал и направился к двери.
- Да подожди ты! – догнал меня Бро. – Сядь!

Минут пять напарник прохаживался по кабинету, исподтишка поглядывая в мою сторону. Я отвлеченно пил сок. Он не выдержал и направился к сейфу.

“Просто откроет, посмотрит на пачки и вновь закроет, хренов жмот”, -  подумал я.

Как же я был удивлен, когда Бро, с десятью пачками в руках приблизился ко мне и решительно протянул деньги. Я молча взял дар. Бро сел напротив и изучающе посмотрел на меня.

- В чем прикол? – негромко спросил он.
- Объясню несколько позже, - тихо ответил я.
- Как всегда!
- Именно.

Бокс

Барнаульский рейс всегда прост. Уставшие от Москвы, люди просто летят домой. Родной, знакомый. Город, в котором поломанный асфальт не вызывает ничего кроме ностальгии. По радио чешет какой-то локал, уверенный в том, что он классный парень. В клубах девы редкой красоты снимаются за приемлемую сумму, а по набережной гуляют пары лет семидесяти. Они любят этот город. Мимо них с матами проносятся байкеры, в которых идёт интенсивный процесс деления клеток. За байкерами проезжает автобус с туристами из Китая. Китаезы смотрят на Барнаул с удивлением. Обозревают. В Китае они такого не видели.
В аэропорту многие ждут багаж. За это время вы успеваете понять, что для женщины, которая летела рядом слова "Маккартни" и "мартини" - почти омофоны. После такого стресса вы не удивляетесь конским ценам на такси.
"Места тут знатные!" - говорит такси-драйвер предвкушая хруст ваших купюр. Банкомат не работает. Приходится отдать стодолларовую купюру. Но в последний момент мужик говорит, "Брат, поедешь обратно - отдашь!" И уезжает, бибикнув на прощанье. Это Россия, господа гламурные  долбоебы. Это Алтай. Вам этого сразу не понять. Примите ваш сраный допинг и после продолжите это чтение.

Я был крайне обескуражен тем, как все прошло. Пятьдесят шесть - это для среднего тинейджера скорее оплата пойла в евро нежели возраст человека. Когда мне было восемнадцать, я знал все аналоговое,  и преданалоговые шестидесятилетние индивидуумы у меня вызывали тревогу. Думаю, что моя цифровость сегодня в сравнении с дигитальностью мамафакеров-постдигитальщиков - смешна. Мы тычем в тач-дисплеи, набирая коды ожидаемого спасения, не понимая, что нам всем уже давно пришёл ****ец, и тела доживают такую разную для каждого, и такую одинаковую для всех, жизнь. Жизнь, в которой, конечно же, случился весь набор жданного и нежданного. Мы проходим мимо людей, которые нуждаются в помощи, но даём пидеру на чай. Мы готовы украсть миллион, но  осуждаем человека, готового украсть миллион. Мы - бессмысленное упрощенное доживающее бионечто. На нас тошно смотреть. Мы нелепы. Мы обречены.

С такими мыслями я шёл на встречу с Александром. Мои встречи с Александром есть встречи с параклитом друга, который жив, и мог бы явиться на встречу в форме своего существующего тела, однако, нам обоим это показалось бы банальным.

- Да, тебе нужно чаще бывать, конечно же,  - заключил Сашка после скромных приветствий и краткого обзора дел семей.
- Да, ну конечно, - вставил я, не раздумывая.
- Помнишь, у Ницше: "Лучший друг, вероятно, получит лучшую жену, ибо хороший брак покоится на таланте к дружбе". Стань её лучшим другом, и мукам конец! - промолвил параклит. Изображение замелькало, исчезло и вновь появилось.
- Не нуди, - тихо ответил я.
- Как все же ты агрессивен. Это хорошо. Ты молод. И довольно глуп, вместе с тем. Тебе нужно пойти к ней и сказать, что любишь. Иди сейчас, - Сашка замелькал и снова исчез на несколько секунд.
- Я прошу закрыть тему. Есть много других тем. У меня рак печени. Я хочу говорить о нашем, а не о неудачном, - я сделал глоток Кизлярского бренди, купленного в подвальном магазине на Пятницкой.
- Дай попробовать, - сказал Александр. Он сделал глоток и подегустировал напиток.
- Как тебе? - спросил я.
- Ерунда. Но ты пей. Это. Все это - не так уж и плохо, - уклончиво произнёс  параклит.
- Ты все таки очень сложен, чтобы просто встречаться в кафе. Прости. Я ухожу.
- Глупо.
- Ещё бы.
- Хорошо, что ты болен раком. Не представляю тебя старым.
- Спасибо. Пока.
- Пока.

Я нанял такси и отправился в Онгудай. Мы остановились на окраине Бийска, чтобы шофёр перекусил. Я решил отлить у сосны неподалёку от трассы, когда заметил парня, который бил девушку по лицу.

- Эй, брось это, - автоматически крикнул я.

Тот повернул голову, отпустил девушку и направился ко мне.
Владимир Николаевич всегда говорил: "Держать удар - больно. Поэтому стоны придётся убрать. Молчи."

Сначала мне показалось, что моя челюсть перестала существовать. Потом я увидел верхушки сосен и услышал шепот:"Лежи спокойно, дядечка!"
Я довольно долго поднимался, чем вызвал известный смешок, однако, все же предстал перед противником.
- А тебе жизнь не дорога! - засмеялся парень.
- Не дорога! - сказал я и двинулся на оскорбителя.
- Он вас убьёт! - прокричала девушка.

Мой спарринг-партнёр по-гопнически хлопнул руками и динамично двинулся ко мне. Мне посчастливилось увернуться от прямого удара и, оказавшись внутри атаки, я провёл апперкот. Моя незначительная боксерская подготовка оказалась большой новостью для представителя местной мрази. Чувак ненадолго задумался.
- Кто ты, мужик? - спросил он,  пошатываясь после удара.
- Оставь её в покое! Пока не уйдёшь буду биться, - заявил я.
- Да забери ты эту тварь! Даром не нужна! - истерически прокричал гопник и в течение двадцати секунд исчез.
- Вы как? - спросил я.
- Нормально. А вы? - участливо отреагировала девушка.
- Все хорошо. Вам куда сейчас?
- Мне в Сростки.
- Я еду в Онгудай. Нам по пути. Поедемте. Прошу вас. Пожалуйста. М-м...
- Хорошо. Вам больно?

Мы остановились у аптеки и Катя обработала челюсть неизвестным раствором. Становилось
легче уже от того, что жидкость охлаждала поражённые места..

Катя зашла за ограду и направилась к двери дома.

- Пока! Заезжайте на обратном пути, - спокойно сказала она.

Я помахал рукой в ответ. Говорить просто не мог, да и не было сил.



Онгудай

Прибыв в Онгудай, я достал из чехла свой скутер и решил сделать круг почета по центральной площади.

Для меня Онгудай несёт в себе  многое; я очень люблю эти места.
Я катился в классической стойке пушбайкера с подобранной в тормозе ногой, будто летел.
Народ хихикал или восхищенно охал, а я с воодушевлением набирал скорость.
По обыкновению, упиваясь собственной стильностью, я уставился на юную сексапильную фемину, которая, совершенно очевидно, была от меня без ума.  Я провожал её взглядом, когда неглубокая ямка в асфальте мгновенно нарушила планы представительского райда, и я грохнулся во весь рост,  развлекши  местных.
К слову сказать,  врождённая и приобретённая гуманность локалов позволила пройти мгновенную госпитализацию, и наутро Семён  Львович говорил мне: "Вы - на редкость крепкий и здоровый человек, Пол!" Он смотрел добрым ожидающим взглядом, свойственным провинциальным людям тонких профессий. Я протянул ему пять тысяч, которые тот философски принял, отмерив мне взгляд гаишника. "Вы - всего лишь человек, а пытаетесь решить задачи божественные. Гарцевать на скутере в центре Онгудая - опрометчиво и безнужно." На этих словах взгляд Семена Львовича как-то странно потух, но в следующее же мгновение воспламенился вежливостью, которая выдавала человека интеллигентного и независимого. 

Я купил у местного этиста Фёдора Шнипперсона-младшего его восстановленный УАЗ, бросил самокат на заднее сиденье  и набрал свои первые сто километров в час. Через минуту сбавил скорость и ехал уже в режиме осмотра достопримечательностей. Слезы беспрерывно текли из уставших глаз, и я остановился.

- Почему?! Ну, почему?! - шептал я. Прекрасные горы молчали, спокойно, по-домашнему, разглядывая меня.   

Через десять минут пришло смс от Бро. "Где ты, и что с тобой?"- спрашивал он. Он тут же ещё и звонил.
- Я на берегу Катуни, плачу, - ответил я. 
- Я могу чем-то помочь?
- Да ну чем ты можешь помочь? - вымолвил я, громко сморкаясь после регулярной слабости.
- Когда ты будешь?
- Не знаю.
- Вернёшься - позвони!
- Обязательно.

Такие друзья, как Бро, суровы, но весьма, одновременно, участливы. Его звонок явился таким участием, и я прибавил скорость.

- Какого хрена ты полез в парковщики, придурок?! Так бы ты до сих пор не знал ничего! И жил бы счастливо! - орал я себе, набирая скорость.

Тонкое тренированное красивое тело стояло на обочине, подняв руку.

- Подвезёте? - спросила девушка. Я утвердительно кивнул,  вытирая слезы.

Лишь только тронулись с места, начал болеть разбитый локоть, пульсировало колено, вернулась боль в челюстном ареале, почему-то принялось побаливать ахиллесово сухожилие правой ноги. Держа руль левой рукой, и наклоняясь вперёд, правой - я ощупывал тревожное место.

Спутница изредка посматривала взглядом средней богини, благодарно, с легкой полуироничной улыбкой. Такое поведение нехарактерно для местных, и было очевидным, что она - путешественник.

- Путешествуете? - спросил я.
- Да! - романтично произнесла фемина.
- Не боитесь одна?
- Совсем нет.
- Хорошо, хорошо! - произвёл я краткое претупейшее замечание. Она хохотнула. Мы переглянулись.
- Можно спросить?
- Конечно!
- Вы смеётесь над моей мужской тупостью?
- Нет же! Я смеюсь от счастья!
- Здорово! 
- Вы первоклассный мужчина! Разве вам этого не говорят?

Риту проголодалась, и мы остановились у местечка Акташ.

- Почему ты плакал? Там на дороге, когда остановился? - спросила Риту, помешивая салат чопстиками.
- Челюсть болит. Подрался.
- Любишь драться?
- Терпеть не могу драки и насилие.
- Наверное, гопника встретил на пути?
- Ага!
- И все же, я думаю ты плакал не поэтому, - тихо сказала Риту.
- Много всего скопилось. Физическая и душевная боли.
- Ты смешной.
- В каком смысле?
- В самом хорошем.


Poetry

Слушая незатейливый треп Риту, я внезапно осознал как проста жизнь. Женщина хочет путешествовать. Ты располагаешь транспортом. Она влюбляется в тебя, предположим, как в средство передвижения (водителя этого средства), дарит тебе внимание на период транспортировки тела; позже анализирует эту сит и выбирает. Просто делает факинг чойс. И все. А половина поэтов пишут об этом своих полжизни. Так Господь вероятно рассчитывается с людьми за их скотство.

- Я хочу тебя, - сказал я в паузе.
- Не вопрос, - ответила спутница.

Я привлёк её и поцеловал в ушко. Ее пробила известная дрожь. Прекрасные свежевыбритые ноги покрылись мурашками. Меня посетил сладкий прилив в области лобка, и через пятнадцать минут, приняв огородный душ в имении местного арендодателя, мы трахались, как кошки.

- Куда ты направляешься? - спросил я Риту, которая принесла кофе, как жена. Быстро, вкусно, тихо, без дешевых поцелуйчиков. Молча.
- Я поеду в Китай.
- Чего не видела там?
- Не была ни разу.
- Я хочу быть твоим гидом.
- Ты эгоистичен, ты не можешь быть гидом.
- Какое смешное рассуждение.
- Можешь смеяться дальше в этой комнате всю вечность. Мне пора.
- Ты уходишь без меня потому что Китай уже близок, или потому что мы далеки?
- Both, - по-английски ответила Риту.
- Теперь я окончательно влюблён в тебя. Я не знал, что ты говоришь...
- Я - русская, рождённая в Англии. А ты кто?
- Поэт средний.
- Средний? Это интересно.
- Ещё бы. Пожелай стих, и тут же начну импровизировать.
- Хорошо. Видишь? Пробежала курица! Вон там!
- Курка, яйка, let's go to Ямайка!
- А-ха-ха-ха-ха!
- Пожелай ещё.
- У меня умер дедушка в прошлом году.
- My дед is dead. Прости.
- Ничего,  ведь это импровизации. Ты ... Знаешь... Ты - молодец.
- ОК. Мне пора.
- Ты уходишь? Ты же хотел быть моим гидом! Ты...
- Да. Это правда, Риту.
- Будь им.
- Что ж, ещё раз куплюсь на эту ***ню.
- Почему ты так говоришь?
- Богатый жизненный опыт.

Ташанта

Выехать в Китай не получилось. Мне неожиданно стало хуже и я упал без сознания на обочине дороги в Ташанте.
Неформал, медсестра Анастасия проносила мне сигареты и коньяк, а в ночь нашей любви рассказала, что Риту просидела около моей кровати несколько часов подряд. Потом с кем-то долго разговаривала по телефону. Затем села в мой джип и уехала, ничего не сказав.

Так я убеждался в вероломной инфантильности женщин до тридцати-сорока лет.

Энэстэйжья (так я называл Настю) считала такую фонетику неуместной банальщиной, однако не запрещала по причине нашей неожиданно вспыхнувшей мегалюбви, где она имела власть врача, а я, в её понимании,  брошеный, без машины, подходил под роль обаятельного светского столичного неудачника с будущим успешным амплуа сельского гуру. При этом она подчёркивала свою роль, как проводника, и это проявлялось в беспардонном трахании меня каждую ночь с текстами "Хорошо!", "Ещё!",  "Не останавливайся!", и другими текстами, после которых нормальные мужчины становятся импотентами.

Поэтому когда Тэйжья (я  сократил имя до "Тэйжья") однажды утром сказала "Твоя карточка в регистратуре!", я обрадовался. Женщины гор. Красивые, здоровые, ненасытные, брутальные.

Печальным обстоятельством было то, что малышка Риту присвоила не только УАЗ, но и мой любимый пушбайк, с которым мы прошли тысячи километров гладких дорог.

В мешке все было цело: доки, банковские карты, немного налички, и я облегченно вздохнул. Забежав к ГИБДДэшникам, я заявил про угон. Не успела подзарядиться трубка, как позвонили из ГИБДД.
Оказалось, что Риту поймали в Усть-Семе ещё до моего заявления за неправильную езду. Позвонила и сама Риту. Она возмущалась и говорила, что уехала кататься, пока я лежу. Мне не хотелось анализировать. Я технично простил и успокоил ее, забрал транспорт и после недолгого трагикомического прощания с её, вероятно, все же, поддельными, слезами отправился один в сторону Чемала. 

Врачи сказали, что я потерял сознание от резко понизившегося давления, а значит это был ещё не конец. Я решил называть это для себя "промежуточным концом".
И снова я чувствовал себя отлично, плавал в Катуни, ел шашлык, пил коньяк. Разговаривал со своей печенью.

"Здравствуй! Как ты?", - спрашивал я.
"Все хорошо!" - отвечала печень.
"А как же болезнь?" - не унимался я.
"Болезнь - это тоже жизнь", - отвечала она.

В виду такой компромиссности моих внутренних органов, я бесстрашно перчил еду, мешал коньяк с шампанским и ночью прыгал в Катунь с небольшого камня. Выспавшись в спальнике у костра, я поднимался к турбазе, носившей имя реки, и досыпал в номере. Утром, выйдя на веранду, наблюдал за поведением посетителей и гостей, после чего один или со случайными знакомыми повторял вечерне-ночной моцион и снова уходил досыпать в келью.

Риту приперлась на базу "Катунь" через неделю и, узнав в каком коттедже я остановился, принялась ломиться в дверь. Я прислушивался к мнению соседей, которых разбудила Риту.

- Открой же, к тебе пришла прекрасная девушка! - прокомментировал мужик из Красноярска.
- Я бы открыл. Особа приятная, и видимо вы ей небезразличны, - проговорил москвич из номера на третьем этаже.

Я вылез из койки и открыл дверь. Риту ненавидящим красивым взглядом оценила меня и жильё.

- Как дела? - задумчиво спросила она.
- Что тебе нужно? - спросил я сухо.
- Я не угоняла машину. Я поехала кататься. Я не обязана отчитываться перед санитарками.
- Мне все равно теперь.
- Я хочу пить. Есть. Пусти меня, - и Риту продвинулась к шкафчикам.
- В термосе есть фреш бруд.
- Я хочу сама!

Капризность тона, врождённые красота и обаяние Риту сделали своё дело и я низвергнулся с высоты логики и чистоты в нелогичный, необъяснимый, но очень приятный секс с девушкой которая несколько дней назад угнала мой автомобиль.


Тайга

Полная абсурдность московской стилистики проявилась в сообщениях Бро, который разнюхал, что я болен, и принялся спасать.
 
Я читал эти сообщения, вернувшись из тайги, и меня не покидало ощущение мелкости оставленного мира. Сообщения были короткие, их было довольно много, и они не были похожи ни на что из того, чем я был занят теперь.

Любопытно, что всегда предельно скупой, бывший напарник, ни слова не говорил о крупной сумме, занятой мною перед отъездом. Легкословные вопросы и рекомендации жителя мегаполиса звучали искусственно, не запоминались, не вызывали интереса, и не тревожили.

Я занялся вполне адекватным делом: инвестированием  хозяйств. Обедневшие локалы несли мёд, кедровый орех, мясо, овощи, ягоду, муку, снасти и оружие. А я проплачивал долги наиболее перспективных охотничьих хозяйств. Люди Бро подкинули схему, по которой суммы долговых платежей не просто возвращались, а ещё и увеличивались.

Кто-то все же проболтался и к Ивану приехали коллекторы. Иван привёл их ко мне.
Выйдя на крыльцо своего бунгало, я громко предупредил четырех амбалов о незаконности их действий. Те приближались, не обращая никакого внимания на текст.
Я приметился и прострелил одному из вторженцев ступню. Повторил текст.
Признаюсь, действия 'настоящих пацанов' мне нравились. Они взяли раненого под руки и удалились в джип.

Иван подбежал ко мне с упреками. Он шумно предсказывал мой арест и отправление в тюрьму, а возможно и бандитское уничтожение.

С высоты своего опыта, опыта неизлечимого больного, я ответил Ивану, что все будет по-другому. Эти слова успокоили его.

Мы рисуем страшные картины расправ или умилительные картины счастья. Ни то, ни другое не происходит. Просто так или иначе, мы каждый день все ближе к своему последнему дню, но люди не хотят вспоминать об этом. Память о смерти считается негативом. И телка с сертификатами курсов по психологии кричит: "Не негативь меня! Я счастлива!"
Бедное дитя, она не помнит, что скоро смерть. Оказавшись же один на один с опасностью, лишениями, подлостью, она начинает визжать и плакать.

- Почему ты ненавидишь женщин? - спросил Иван, когда спустя пару часов мы открыли его домашний хуч.
- Ты ошибаешься. Я очень люблю женщин. За их красивые зовущие тела, способность любить. Однако, черт в юбке и женщина - не одно и то же, Иван, - тихо сказал я.
- Мария измучилась, брат! Она любит тебя! - громко сказал Иван, имея в виду свою младшую сестру.
- Не знал. Где она сейчас?
- В огороде.
- Хорошо.


Я прошёл в огород и увидел младую спелую Марию, которая будто ждала меня, поглядывая на дверь заднего двора.
Я подошёл к ней так близко, что почувствовал запах её губ. Это был запах томата.

- Ну как ты? - спросил я.
- Да так. Хорошо все, - ответила Мария.
- Может быть прогуляемся?
- Может быть.
- А может быть и нет?

Она засмеялась.


In-flight things

Бро настаивал на встрече, и, овеянный алтайским воздухом, я вылетел в Москву. По прилёте узнал, что Бро в Лондоне, и что билет заказан. В Хитроу увалень c распростертыми руками чесал ко мне, и я подумал: "Как же все-таки он чтит меня."
В следующие полтора часа я разочаровался и понял, что я просто его партнёр, который должен деньги, был в подчинении, теперь болен, уволен, но все же классный парень.

Одновременно, мне стало скучно. Я честно досидел до конца и заказал обратный билет.

- А теперь поехали, я познакомлю тебя с Катей! Вы созданы друг для друга, факинг щит! - воскликнул Бро.
- Я лечу в Новосибирск, сегодня скидки, - невозмутимо произнёс я.
- Ты с ума сошёл! А как же Катя?! - спросил обескураженый Бро.
- Катя подождёт, - ответил я, допивая Маргариту.

То, что у Бро в Лондоне по мою душу есть Катя стало открытием, излишеством и провокацией.

В пустом самолете мне приснился изумительный легкий сон. Я стоял на песке, морская вода была настолько прозрачна и чиста, что было видно как  песчинки лениво передвигаются с места на место. Справа какая-то девочка спрашивала маму почему нет рыбок. А когда все же рыбка мелькнула девочка вскрикнула от радости и побежала к воде, едва коснувшись моей ступни.
Я проснулся в прекрасном настроении и рассказал сон соседке. Та отреагировала очень вяло. Впечатленный необычным сном я отправился к стюардессам и принялся обсуждать трудности скидочных полетов. Девчонкам понравился мой тон, и они вместо одного томатного сока дали два. Я решил заработать вторую говядину, но не получилось. Вместо этого одна из девушек начала строить глазки, и я купился, но ненадолго. Богатый жизненный опыт с моей, и полная глупость с её стороны сделали приключение сначала неэффективным, а позже - невозможным.
Я все же успел прочитать лекцию по массажам и втираниям. Девушка с широко открытыми глазами прослушала инфо об общей эффективности любых природных кремов для похудения. Мы взяли один из её кремов, и я вращательными движениями нанёс крем на кожу её соблазнительного живота.

- Вы выполняете массаж и тревожите подкожные жиры. Если делать это регулярно, жиры уйдут, - вещал я.
- И по фигу какой крем? - удивилась стюардесса.
- По фигу, малыш, - ответил я, уходя к извертевшейся от любопытства соседке.
- Чем вы там занимались? - недовольно спросила капризная соседка.
- Процедурами, - ответил я.

Больше мы не разговаривали.

Воздух чист

"Воздух чист, воздух пуст
И листвы тихий хруст", - тайпировал я, разглядывая кедры.

Здесь мы с отцом били орех. Теперь я понял как он чувствовал себя, когда узнал, что у него рак. Это очень неприятное осознание. Вы не человек, а имидж. Со всеми признаками живого. Внутри схема смерти. Снаружи схема живущего. В современности это может вызвать качества божественности. Все приобретает параметры измеряемого. Не то что бы ты становишься циником. Однако, вместе с тем, ты все же оцениваешь бытие, как временное, а не как постоянное. Жутковатость наибольшей вероятности скорого ухода чередуется с героическим наслаждением фантастически красивым миром, в котором ты так небрежно был до момента констатации предстоящего ухода. Блин.

Знание предстоящей смерти является особым знанием. Вы погружены в фундаментальный анализ врача, который приказывает выполнять процедуры, видите нарастающую с ужасающим коэффициентом скорбь в глазах знающих о вашем недуге; одновременно хотите жить  и (черт возьми) надеетесь, что пронесёт. В надежде человечность, в неизбежности Бог и Диабол.  И вы стираете со щёк неслышные слёзы. Офигенно. Это офигенно.

Умереть - сродни героизму, ибо никто кроме вас не знает насколько это мучительно и, одновременно, содержательно. Ощутить как Смерть ссекает тебя - дано одному, а не нескольким. Никто не узнает что ты чувствовал. Это круто.

Многим кажется, что суицид может заменить такое. Дудки. Там есть ваше здоровье, элиминированное вашим персональным решением. Смерть же - это и Бог, и Диабол. Они совещаются. А вы лишь призваны наблюдать.

Между тем, в последних днях содержится много юмора, много смешного и сентиментального, так как окружающим вы видитесь человеком мощным, интересным, жизнеспособным, способным на секс без обязательств, могущим любить, дарить, помогать, страдать и радоваться. Для вас, с момента осознания конца, это просто цифры. Вы дигитализированы. Вам пришёл ****ец. Но вы все ещё здесь и наблюдаете за теми, кто не знает о вашем скором конце. Ночью вам снятся сваренные в кипятке кони, позже укутанные в пледы, и тонущие с крупными страдальческими звуками задыхающихся. Вы тушите пожар и как пожарник, и как простой человек с ведром. Вы прыгаете, вы падаете. Вы видите детские сны. Вы вспоминаете детали чистого, светлого, самого первого, забытые во взрослой жизни. Это свойственно умирающим. Вымирающим. Отмирающим. Это ужасно. Это круто. С таким лицом приятно заходить в человеческие заведения.

Так получились и в этот вечер в кафе под названием "Джонни", где локал по имени Иван стал ангажировать меня на связь с местной красавицей Ивоной.

Через полчаса профессионального вопросника выяснилось, что Ивону зовут Елизавета, и что она живёт в домике строителей за анальный ежевечерний секс. Странно, но в новейшем предсмертном облаке к падшей возникла жалость и желание пообщаться.

Трудно передать ту радость, с которой я встретил пришедшую ко мне в мотель местную путану.

Вид средней вшивости красного полусладкого вина, спорных салатов, шашлыка, маринованых грибов, чизкейка с брусникoй, бутылки труднонайденного Jameson и по-холостяцки разорванного на чудовищные куски грейпфрута вызвал у Ивоны нечто среднее между икотой и возгласом девушки, получающей банальный оргазм.

- Какое кино ты любишь? - спросил я.
- "Однажды в Америке", - негромко ответила Ивона.
- Я тоже люблю этот фильм, - заметил я.

Мы ржали, как дети, и чуть не плакали в сложных местах. По очереди бегали в туалет, извиняясь так, будто были на приеме у королевы Англии. Когда я зевнул, она взяла меня за шею и заглянула мне прямо в душу.

- Ты ведь не хочешь, чтоб я ушла, - тихо сказала она.
- Нет, - вымолвил я.
- Тогда иди в душ, - она мягко и неторопливо поцеловала меня в губы.

Глаза

Есть фотографии.  Снимки, на которых ты ординарный.  Но лет через пять-десять в изображении появляется смысл.

Ты когда-то просто смотрел в объектив. А теперь – в глазах целая жизнь. Когда ты имеешь дело с этим впервые,  это почти осязание. Ты потрясен эффектом и плачешь на перекрестке Покровки и Армянского переулка. Дама подходит и спрашивает: “С  вами все хорошо?” И ты отвечаешь: “О, да! Все отлично! Fantastic!” И бредешь к магазину за марочным бренди,  чтобы отметить событие.
С годами эффект неожиданности во время просмотров фото теряет силу, и ты уже не плачешь, неизвестно откуда взявшиеся дамы тебя уже ни о чем не спрашивают, а вот оставшаяся привычка отметить событие ведет к магазину “Магнолия” за коньяком. 

Придумываем ли мы это? Этот эффект? Придумываем, чтобы пить? Лайфкоуч сказал, что порой придумываем. Накручиваем (какое идиотское слово).  Создаем  воображением  то, чего не было. И вот приходит лайфкоуч и говорит: фон в глазах, факинг, не тот. Не успешного, факинг, человека.  Лайфкоуч рекомендует тебе посмотреть фото успешных людей.  Людей, у которых все, факинг, хорошо.
Психолог, он будет анализировать. Психологизировать вас. Ваше все. Он скажет, что все наладится. Что все уже наладилось. И улетит в Акапулько. На полгода. Он не кинет вас. Он отработает предоплаты, когда вернется. А пока вы делаете усилия и тренируетесь.  Верите. Выполняете домашнее задание.

Овсянку готовите на воде. Делать овсянку на молоке означает противопоставить ваш стареющий организм (стареть мы начинаем вскоре после рождения, а некоторые уже и рождаются старыми) тому, что может нести здоровье. Нельзя на молоке, а вы же берете молоко, хлопья, сахар и варите вкусное блюдо, и вот они здесь. Беды от нездоровья.

Вкусно есть или питаться сырой морковкой? А может быть тыквой?
Сырые овощи. Привыкнешь к овощам  -  сэкономишь на мясе. И ведь и от овощей можно отказаться, перейдя на соки. И даже соки – это слишком. Вода. Пить воду. И пия ее – умереть.

Такие рассуждения не приносили удовлетворения, и я покупал довольно жесткий бренди местной подделки и пил его воробьиными глотками, ожидая эффекта. Эффект наступал невероятно медленно. Чистый воздух планеты, представленный Алтаем, не давал дешевому алкоголю воздействовать на организм.

Когда же мир менялся к лучшему, я, ведомый отшлифованной энергетикой, начинал размышлять о нуждах брошенного на произвол судьбы населения, и особенно детей. После одного из сеансов вылетел к Бро.


***

Я огляделся и вдохнул.  Под Багратионом бежали привычные жених и невеста, не представлявшие какие кошмары ожидают их. Мальчик с мегафоном расстреливал приглашением  прокатиться на теплоходе. Тетка, болтавшая по айфону,  громко открывала бутылку семерки.  Владелец Хаммера, кажется, пытался разобраться в себе. Но ничего не получалось.

- Привет, привет! – обрадованно завился вокруг меня Бро, чуть только я вошел.
- Мне нужны деньги, - негромко сказал я, не реагируя на вопли обрадованного.
- Да помилуй же бог! – вскричал Бро.
- Мы должны инвестировать новый проект, - продолжал я.
- Что опять стряслось? И кто это – мы? – находясь в неподдельном ужасе произнес Бро.
- Это будет детский садик. Мы с тобой! Несущие цивилизацию детства, производство счастья, - сказал я, удивившись красноречивости и, одновременно, безмозглости сказанного.
- С нуля?
- С нуля.
- Большой?
- Большой.
- Где?
- В селе Ленин Ёл.
- Прости. Что?
- Ленин Ёл.
- Но у меня нет денег! Я на мели! – запоздало применил лживую стратегию  Бро.
- Довольно плакаться.
- Ну, хорошо!  Хорошо! Поговорим об этом завтра! А сейчас…, - Бро многозначительно перешел к бару.
- Дай деньги, у меня рейс в 22:30, - сказал я.
- Ты совсем забыл нас, старина! Девушки соскучились, – с упреком и, одновременно, добродушно вздохнул Бро, выйдя из кабинета в предбанник.

Я не ответил. Просто смотрел в окно. Отсюда был спектакулярный вид на высотное здание МГУ. Бро принес дебет-карту, и я вызвал такси.

По дороге в аэропорт мне стало не по себе. Я перезвонил Бро и через два часа предстал перед секретаршей.

- Ты передумал? – спросил начисто запутавшийся Бро.
- Послушай, я люблю тебя, Бро! Ты прости меня за вот это вот… вот… - начал я сбивчиво.
- Кристина, позвони Марку, мы через час приедем! Мы – все! – громко сказал Бро.
- Я остаюсь? – напряженно поинтересовалась Кристина.
- Нет, ты тоже едешь! – прокричал Бро.

Он взял меня за плечи и торжественно потряхивал, взглядом будто говоря “Ну, наконец-то ты здесь!”
Освободившись, я направил трубку на Бро и сфотографировал его торжественный взгляд.

- Зачем? – спросил Бро.
- Чтобы ты ревел над этим фото белугой через десять лет! – отчеканил я.
- Белугой? Ты пробовал? – посерьезнел Бро.
- Да.
- И как?
- Полное дерьмо.

Дижон

Куда бы не заносила судьба, я завтракал, намазывая сливочное масло по девятьсот рублей кило на хлеб и ел с удовольствием. Нет более простого и вкусного завтрака, чем хлеб с маслом. И чашка ароматного кофе.
Даже овсянку приходится готовить.  А здесь сидишь, думаешь о хорошем и пожираешь вкуснейшую еду. Диетологи, идите на хрен. Просто намажьте масло на узбекскую лепешку и меняйте профессию. Шутка.
Джордж был не из тех, кто следит за талией и пил Балтику Семерку, закусывая бананами. 
“Чего ты застрял на Алтае? Приезжай в Дижон!” – нудел он. Вспомнив дружбу и согласившись с безнужностью оседлости в канцер-период, я засобирался в Дижон.
- Я хочу с тобой! – сказала Мария и смешно, на цыпочках,  добежала к моему довольно тренированному плечу.
- Конечно, конечно, - без паузы ответил я и забронировал два взрослых билета в столицу моды. Я  даже позвонил Джорджу, и тот от радости вызвался встретить и прокатить нас до Дижона в своем авто.

Мария нежно прижималась, обхватив меня левой рукой за шею. Она шептала слова любви, и ее дыхание согревало мое правое ухо.
Мария нравилась мужчинам, и причин для этого существовало видимо-невидимо, но главной были ее полные упругие ноги и гибкий тренированный стан. Приятная, едва заметная,  зовущая  женственная пышность, упругая молодость, спокойный характер и хорошее воспитание делали Марию самой узнаваемой и вожделенной оболочкой в районе. Женихи проходили мимо меня с ненавистным взглядом, а некоторые даже поджидали в тайге, чтобы убить. От этого легко было отказаться, зная, что есть Дижон, а в Дижоне – бродяга Джордж.

В Дижоне жила еще и моя знакомая, Амандин, и я набрал ее, когда Джордж принялся лихачить на трассе. “Вдруг перевернемся, так хоть поговорю с Амандин напоследок,” – тупил я почти вслух. Делать замечания Джорджу я отказывался, и Мария, воспользовавшись переводчиком, что-то сказала. Джордж  немедленно сбавил скорость, и мы прибыли  в Дижон в полтора раза позже, чем предполагал Джордж.
Амандин пришла на адрес Джорджа с конвертом и пакетиком. В конверте было разноцветное письмо с какими-то штучками, в пакете бутылка красного вина и сыр. Это было умилительно, потому что в Москве Амандин была всегда совсем другая, непохожая на себя теперешнюю. Я никогда не считал ее красивой, теперь же вдруг увидел определенно милые и очень привлекательные черты. Она стала более спортивной, повеселела. И кураж этот был именно в том смысле, в  котором девушки меняются, видя как день ото дня улучшается их тело.
Мы устали, и прошедшая апгрейд  Амандин начала приглашать к себе. Мы быстро согласились, поскольку там ждал обед, а готовят в их семье отменно.

Дижонскую горчицу я пробовал много раз и смело добавил ее в лазанью. В  следующие несколько секунд понял, что  это не дижонская, а русская горчица. Пока я вытирал слезы, Амандин рассказала, что дед любит русскую горчицу, к которой приучил его отец, которого к этой горчице приучили русские солдаты в конце Второй Мировой войны.   

Стояла осень. Потрясенный оплошностью за столом, выплюнув недожеванную баранину, я спустился на задний двор. Едва прохладный ветер конца сентября обдувал аккуратно сложенные в корзину фрукты. У моих ног неслышно возник шартрез. Я испугался.

- Ce de la chartreux  apparait  toujours dans la courе, quand une nouvelle personne у arrive. C’ est interessant. C'est tres interessant. Vous avez apercu comment il a apparu, autant inaudible? – услышал я голос сзади. Мсье Жарр улыбался.
- Я не говорю по-французски, мсье Жарр! Хоть то, что вы сказали сейчас, понял. Кот и вправду передвигается тихо, - сказал я по-английски.

Мы поболтали. Пришли остальные. Амандин с дедом показали дом и приглашали еще.  Кот шел сначала сзади, а потом вышел вперед и вел Амандин.
- Je suis suivie! – смеялась она.
Мы тепло попрощались.

На обратном пути Мария закапризничала. Это было неожиданно. Дом Джорджа был уже совсем рядом, когда я попросил остановить. Мы с Марией прошли остаток пути пешком, и она немного успокоилась. Я предложил выспаться. 

На следующий день к Джорджу приехали друзья, два художника. Один из них был неевропейского происхождения и носил имя “Амир”; второй был рубаха-парень Оливер Мур, чистый бритиш, такой же внешне простодушный, как и Джордж. Если Амир был предельно вежлив и, одновременно весьма впечатляюще отстранен, то Оливер сразу же по-приятельски принялся обсуждать всякую  всячину и тем самым создал непринужденность.

Со второго этажа по лестнице с вырезанными в постмодерне перилами спускалась Мария. Я оказался совсем рядом с Амиром и почувствовал, как тот сначала вздрогнул, а потом застыл. Температура его тела возросла настолько, что мне пришлось отойти в сторону. Я был одет в футболку и шорты, и получить ожог не входило в планы.

Потом все происходило довольно динамично, и утренняя история завершилась отъездом Марии и Амира в мастерскую, где он хотел показать ей свою работу.  Вероятно, Мария влюбилась в Амира.

Я абсолютно не трогал тему с оставшимися двумя британскими пацанами, и довольно гадко себя ощущал. Не выдержал и покинул гостиную, когда ни в чем не повинный Оливер брякнул, что “наконец, Амир нашел девушку по душе”.
Это было ужасно. Вечером того же дня ликующая парочка явилась на обед. Джордж, который знал, что мы с Марией близки, разделял веселье только наполовину. Оливер  потешал  Марию анекдотами, Амир же смуглыми пальчиками игриво ходил по ее бедру, изображая наступление в адрес лобка. Мария ловила его пальцы своей нежной рукой и потихоньку отодвигала их прочь от зовущего органа. Амир начинал экспансию снова, и она опять сладко защищалась.

Зачем женщины делают такое - никто не знает. Разве что в литературе девятнадцатого века можно найти десяток-другой пассажей вроде этого, когда позже случается громкое объяснение или дуэль, а может и суицид.
В осиротевшей литературе нашего периода такие отрывки вообще принято считать нормальным времяпрепровождением здоровых людей, которым чужды закомплексованность, верность, стыдливость и остальные рудименты безынтересного общества, которое за чертой.

Желая оставить свой уход из гостиной незамеченным, я изобразил визит в туалет. Встревоженный Джордж последовал за мной спустя пару минут и убедился в том, что я сбегаю.

- Я виноват, Пол! Не надо было приглашать  Амира! – сказал он.
- Ты ни в чем не виноват, Джордж! Последняя просьба – убедись в ее безопасности.
- Вообще-то, Амир – хороший человек, Пол! – тихо сказал Джордж.
- Ни секунды не сомневался в этом, дружище! – бодро ответил я.

Джордж помахал рукой. Я сел в такси. Доставка невест в Дижон. Смешно.

Страх

Я доехал до Меца, где с горя напился в баре, а потом, познакомившись с пограничниками, информированный и компетентный, добрался до Дюссельдорфа. Там, купив бутылку Гленморанджи,  прошелся на скромный джазовый концерт, где встретил старого друга-саксофониста, и уже в его обществе отправился в аэропорт. Когда объявили посадку на московский рейс, я кратко взглянул на него и опустил голову. 
Весь полет состоял из попыток рассмотреть облака через трещавшую по швам даму, которая была недовольна форматом сидений и сетовала на тесноту и малопривлекательные запахи.
В Шереметьево женщина с ребенком уронила коробочки, и я, против нежелания, помог их собрать. Пока я занимался актом помощи,  у меня стащили сумку, в которой были все доки, портмоне и смартфон. Добравшись до охраны, я убедил их срочно просмотреть запись, и выяснилось, что сумку подрезал паренек в серых  куртке и кепке. Он спешил на Аэроэкспресс. Я  рванул к Экспрессу. Опоздав на поезд, я вернулся и предупредил по связи охрану с той стороны, дал приметы, и выехал в Москву следующим рейсом. Придя в пункт охраны, увидел обидчика. Тот невозмутимо смотрел мне прямо в глаза.

- Рисковый бизнес, но я тебя понимаю, - сказал я.
- Ты, отец, умнее, чем я думал, - ухмыльнулся дилетант.
- Расскажи мне сколько сумок ты воруешь в день, и я не буду писать заявление, - шепнул я.
- Отъебись, мусор, - буркнул загрустивший воришка.

Я заказал такси и уехал в Санкт-Петербург. Выспался в Александрии, а потом бродил по берегам Мойки, куря доминиканскую сигару и вспоминая, как мы жили тут с мамой.  Когда выходил на Дворцовую набережную, вдруг почувствовал слабость, и через пару секунд упал прямо на мокрый асфальт. Чьи-то руки касались моей шеи и груди. Через пару часов я весело беседовал с молоденькой медсестрой Катей.

- Это тоже твое? – недоумевала она, когда я включал очередной опус.
- Да-а! – шептал я, надеясь на вечернюю встречу в столовой после отбоя.

Тонкая и, одновременно, доступная Катя, однако, зауважала меня настолько, что секс между нами по ее мнению был неуместен. А когда я принялся убеждать ее в том, что она – единственная, и что мы должны отдаться, вовсе исчезла, подменившись Любой. Та была замужем, имела голливудские формы и весила семьдесят килограммов. Она имела великолепный стан, плотное сложение,  весьма красивое умное лицо и поведение менеджера высшего звена.

Люба так же снисходительно и поглядывала бы на меня, если бы в первый же день я не поцеловал ее левое запястье во время процедур. Она на секунду замерла, а я приготовился к смерти. “Уж лучше пасть от руки разъяренной Любы, чем корчиться от рака печени”, - быстро подумал я.
В следующее мгновение теплая ладонь мадонны коснулась моей небритой щеки.

- Какой же ты все-таки хороший мужик, Паша! – шепнула Люба.

Мы разговаривали. Сорок лет, муж алкаш, секса нет, дети разъехались, одна…  И только работа как-то притемняет безнадёгу.
Я обнимал ее прекрасные плечи и первобытно тряс головой, пытаясь обозначить кивок согласия. Люба наливала еще по спирту, мы пробовали напиток, и я вновь брал приступом ее колени.
Дюжая Люба легким движением красивых атлетическиз рук возвращала меня на белый стул и, в который раз, рассматривала меня. Разглядывала, как страусенка, которого пока не знала: убьет и съест или будет откармливать, чтобы продать в зоопарк.   

Через несколько дней мне стало гораздо лучше, и девочки вышли меня провожать. Если Катя думала о высокой связи с креатором, то Люба просто дала бумажку с начертанными  на ней номерами: рабочим и домашним.
- Не теряйся, - только и сказала Афродита, в глазах которой были слезы.

***

В моем новом доме царил живой покой. Все дышало встречей. Я испытал такой бездонный кайф, что просто бухнулся в одежде и обуви на ковровое покрытие. Здесь было так чудесно, что я даже забыл о том, что стряслось со мной за эти дни. Через минуту сладкого забыться стал стягивать куртку и ботинки.

Вечером я предался чтению О’Генри. В середине “Космополита” услышал мужские голоса и вышел на террасу.

- Привет! Где Мария, Павлуха? – крикнул Иван, который шел позади.
- Ушла с турком, - только и сказал я.
- А ты, значит, вернулся? – с мерзким смешком рыкнул малознакомый амбал.
- Иван, заходи, - сказал я, не обращая внимания на хамство.

Иван послушно по-солдатски протопал в дом, и я встал в дверях, опустив голову, уставившись в светлокоричневый настил.

- Хочешь, я тебя разотру? – спросил медведь.
- Нет, и никто этого не хочет, - с дрожью в голосе ответил я.
- Ссышь?
- Немного. А ты?
- Кого? Тебя?
- А-а, так ты только на тех, кто слабее нападаешь? Ясно. А если у меня на тебя управа есть? Что тогда?
- А тогда и поговорим! А теперь пшел с дороги.
- Это мой дом, мужик. А в кустах друг в винтовкой сидит. Мало ли какая мразь... Вот и дежурим. Ты меня услышал? Жить хочешь?

Амбал неуверенно покосился в сторону тайги.

- Друг? С винтовкой? А-ха-ха!
- А че ты ржешь? Вон и костерок шашлыком дымит.
- Чет не видно дыма-то. Где это там костерок?

Медведь снова поглядел в сторону тайги. Я пнул ему в яйца и два раза пробил челюсть снизу. Тот охнул и, скрестив руки,  припал на колени. Я столкнул здоровяка с террасы на газон и вылил ведро воды на его глупую голову.

- Как тебя зовут? - спросил я.
- Э-х-э, - проговорил поверженный.
- Слушай сюда. Ты - сраный гопник, деревенский люмпен. Ты - трусливая жестокая тварь, которая хотела оскорбить меня. Я тебя презираю, и если ты не уберешься сию минуту от моего дома, я иду за оружием и начинаю тебя отстреливать, как бешенную, на хрен, мразь. Как последнего дешевого пса! Ты меня понял, мамонт?

Тот не отвечал, пытаясь хоть как-то выказать “героизм” и компенсировать так внезапно исчезнувшее преимущество. Шепотом произносил что-то вроде “Ну все, ****ец тебе теперь!”
Я ушел в дом не прощаясь.

Реституция

Иван молчал. Он запивал самогонку  пивом “Порт-Артур” и все больше становился похожим на известный порт-артуровский хребет. Неприветливый, страшный. Уважение ко мне смешивалось в нем с сопливыми слезами по ушедшей сестре и, одновременно, c ненавистью к увезшему ее из села.
- Могла бы тебе детишек нарожать, - с укоризной произнес Иван.

Я промолчал, поскольку был уверен, что Мария именно этим и собиралась заниматься, но вовсе не здесь и не со мной.

Портер грел жилы.

- Кто тот мужик хамоватый?
- Да так, Петька. Местный хулиган. Тебя за Машу побить хотел. Парни его подначили. Маша, она такая. Всех прогнала. Она такая…

Иван еще что-то мямлил когда добрался до дивана у телевизора и без памяти бухнулся на черную кожу. От носков заснувшего пошел здоровый мужской аромат. Я накрыл его ступни пледом и отправился наверх. 

Мне приснилась мама. Она подносила струганые доски, а я закладывал их в кровлю. Шел ремонт крыши. Мама разговаривала спокойно, деловито. Где-то спрашивала, а где-то советовала. Я отвечал почти сразу, потом еще что-то говорил. Наши голоса звучали на фоне негромкого чириканья птиц. Чуть позже она могла произнести некую критику того, что я делал, или, напротив, похвалить.  Это был теплый и здоровый сон. Семейное сотрудничество. Любовь. Счастье.

Я проснулся в прекрасном настроении и пошел на кухню. Начал делать кофе и варить овсянку. На вкусный запах подтянулся Иван.

- Че, она совсем ушла, что ли, дудора? – спросил он глухо.
- Не знаю.
- А че за турок?
- Амир какой-то.
- Имя красивое. Молодой?
- Лет тридцать.
- А занимается чем?
- Художник.
- Известный?
- Нет.
- Плохо. Сам че думаешь?
- Уеду я, Иван.
- Крепко обидела тебя видать Мария-то, - с тревогой сказал Иван.
- Крепко любила, крепко и обидела. Позавтракаем - отвези в Барнаул. В Москву полечу, - ответил я, накладывая овсянку в тарелки.
- Дом на кого?
- На тебя.
- Жаль, что уезжаешь.
- Не о чем жалеть, Иван.

Мы чокнулись кружками с ароматным кофе, вкусно поели, а через сорок минут Иван в УАЗе вез меня по Чуйскому тракту.

- Вся в мать. Вся в мать. Та тоже влюбчивая была. И жесткость в ней была нехилая, - негромко говорил Иван.
- Вернется - не ругай, - попросил я.

Иван не ответил.

Катя

Когда мы с Иваном заехали в Сростки, вдруг вспомнив о Кате, я попросил притормозить.

- Ты куда еще? – заматерился Иван.
- Езжай обратно. Я здесь побуду  у знакомых, - ответил я.

Купив пирожок на сросткинском рынке, я уверенно зашагал к забытой улице. Бабка, копавшаяся в огороде, с ненавистью посмотрела на меня.

- Чего надо? – громко спросила она.
- Скажите, а  Катя дома? – спросил я.
- Дома я, дома, - прозвучал  знакомый голос.

Екатерина стояла сзади, с ведром воды в одной руке, другой поправляя непослушный подол простого домашнего платья. Она похудела, но была так же привлекательна и спортивна.

- Дома я. Ждала тебя, а теперь уже почти год прошел. Молодец. Умеешь произвести первое впечатление, - горько прошептала она и протянула ведро. Я взял. Оно оказалось весьма увесистым.

- Катя, это что? – вырвалось у меня.
Она не ответила и пошла в дом. Я двинулся за ней.

- И это ведро тоже возьми, раз пришел, - негромко сказала бабуля.

С двумя ведрами я вошел в дом. Катя стояла у стола с кружкой в руке. Очевидно, выпила немного воды. Я приблизился. Она поставила кружку и села на край табуретки.

- Ну? Чего тебе? – спросила она.
- Заехал пообщаться. Ты тогда приглашала, - тупо ответил я.
- О чем? Общаться?
- Ну, есть же темы. Всегда есть темы, - начал я.
- Ты уезжай лучше. Задержишься – убьют. Они тебя ищут, - устало сказала Катя.
- Да что это, ей-богу! О чем ты?
- Сам не бережешься, нас оставь.
- Нет же. Объясни! Катюш!
- Откуда ты взялся?! Чего тебе надо? Они меня насилуют! Бабулю заставляют готовить! Живут здесь за наш счет! Тебя убьют ! И нас тоже! – кричала девушка.

Пока я осознавал сказанное, Катя поднялась, дошла до окна и, положив руки на подоконник, стала медленно сползать вниз. Став на колени, она сотрясалась в рыданиях.
Сочувствие, желание немедленной расправы над нелюдями и понимание кошмарности происходящего пронизали меня с головы до пят.
 
Я намочил полотенце, поднял Катю с колен, отвел на диван и положил ей полотенце на лоб. Так мы сидели молча минут двадцать. Изредка Катя переворачивала полотенце, а я обязательно касался ее рук, чтобы успокоить.

Через полчаса набрал Бро.

- Какие бандиты? Ты пил? Ты там пьешь? – кипятился он.
- Мне нужны специалисты. Несколько человек. Моя жизнь в опасности, - повторял я. К ночи из Новосибирска приехали трое взрослых мужчин.

- Когда они приходят? – услышал я спокойный голос по телефону. Джип стоял метрах в трехстах от дома.
- Я не знаю ничего. Однако, как мне кажется, пока вы будете стоять там, они не появятся, - сказал я.
- Телефон держи при себе в любой ситуации, - услышал я краткое замечание, после чего связь прекратилась. Джип исчез. Я испытал сразу несколько чувств: благодарность к Бро, гордость от общения с профи, страх от непредсказуемости ситуации, нежность к Кате, из-за которой образовалась вся эта фигня.

Вечером следующего дня к воротам подкатила бэха, из которой  вышли четверо парней. Они уверенно направились к калитке. Я схватился за телефон, но там уже шел звонок. Катя и бабуля по моему знаку заперлись в дальней комнате.

“Выйди навстречу. Говори как можно дольше. Ничего не бойся”, - услышал я знакомый спокойный голос.

- Привет,  ребята! Чего надо? – весело вышел я навстречу вторженцам.
- Лимонада, батя! – сказал первый и ткнул мне средним пальцем в солнечное сплетение. Я сразу же упал.
- А мы тебя ждали, - тихо прошептал один из гостей.

Он взял телефон, повертел его в руках и ударил им меня прямо в нос.

- Говори код, - твердо сказал он. В следующую секунду трое мужчин появились за спинами бандюков.

Они сбили их с ног, вернули мой телефон, и приказали негодяям ползти в дом по-пластунски.

***   
В гостиной шел допрос. “Лихие”  парни сдавали всех, на кого хоть сколько-нибудь впору было свалить грехи. На ложный зов специалистов явилось еще трое, которых тоже призвали к допросу. 

- Я ничего не скажу! – кричал один.
- Хорошо. Тогда мы тебя посадим голым задом в таз с электродами и водой. Включим вилку в розетку и будем ждать пока скажешь, - отвечали специалисты.
 
В конечном итоге группа насильников  явно жалела о своем визите и выставляла любые откупные, лишь бы уйти без значительных последствий. Однако люди Бро имели четкие распоряжения и не верили пустым обещаниям случайного сброда. Определив трех розыскных среди присутствующих, один из специалистов связался с ментами и повез братков в отделение под статью об изнасиловании. Остальные были отпущены в костюмах Адама с предупреждением о наказании в случае нового явления в ареале.

По окончании операции явился участковый, который долго слушал инструкции специалистов. Те уехали, а он подсел ко мне и внимательно посмотрел на меня.

- Кто вы? – спросил он.
- Внебрачный сын академика Сахарова, - ответил я.

 

Пошлость

В малых городах и селах быстро узнают о приезжих героях. Мой маленький подвиг по освобождению крохотной семьи Кати и ее бабушки от ига распоясавшейся полубратвы, достиг ушей чуть ли не каждого жителя шукшинского села, и я шествовал с Катей к главной дороге. Километр, а кажется, что прошел - десять.  Ответственность. За сделанное.

Катя провела со мной одну ночь в Барнауле. Мы лежали в полуметре друг от друга, боясь пошевелиться.  Разница в тридцать лет впечатляет. Наутро она созвонилась со знакомыми и, выбрав лучшего самца на искомый период, составила со мной незрелый девичий разговор в кафе, где мы заказали капучино.

Выслушав Катин пост-тинейджерский бред, я без слов поднялся и динамично отправился к выходу. Это было среднее мужское смешное действие по окончании героических работ. Катя же не выдержала и догнала с объяснениями. Я уделил еще мгновение, в этот раз пожалев о том, что встретил.

Такие постыдные события и мысли, к сожалению, являются страшной, неуклюжей и дешевой правдой нашего дня. 

Я был бесконечно расстроен. Мне вдруг показалось, что Катя могла быть моей женщиной или даже женой. Такое инфантильное мужское восприятие событий - типично, и, одновременно, чисто. Мужчины, воспитанные в хороших семьях, остаются мальчишками даже после смертных испытаний, поскольку хорошая добросовестная семья вправляет в их поведение стандарты, плохо поддающиеся опошлению.  Оттого я шатался с бутылкой вискибир еще целые сутки, зная, что скоро все пройдет, что я сюду в самолет, что Бро меня спасет, и что все пойдет хорошо.

В аэропортy, в кафе, ко мне подсела тетка лет сорока и сказала вкрадчивым голосом: “У каждого своя боль, и вы на меня не смотрите так. Как вас зовут? Пол? Весьма странное имя для такого человека, как вы. У меня муж забрал ребенка, и я пролежала в психиатрической клинике полгода. Ребенка так и не вернула. А теперь мы все несчастны. Вы тоже несчастны. Я это могу прочитать в ваших глазах. Поухаживайте за мной. Закажите капучино.”

Я заказал капучино только с одной целью: избежать нападения. Но я ошибся. Неизвестная принялась нежно критиковать меня. Она была разочарована тем, как я отвечал на ее странные вопросы, тем, как я заказывал капучино и тем, как я выглядел, отвечая на ее бескрайние и безбрежные вопросы.  Я хотел уйти, но хабалда хватала меня за руку и не пускала. Охранник пришел на помощь и нас развели: меня на рейс, а ее на улицу.

***

- Ну, как ты? – спросил Бро, который ждал меня у выхода с рейса.
- Гнию потихоньку, - безрадостно ответил я.

Муки человеческие

Я стоял у окна в офисе и разглядывал архитектуру. Двадцать седьмой  этаж, и фигурки соотечественников, захватчиков и гостей отечества внизу - маленькие-маленькие. Но заметно, что большинство фигурок торопятся. По делам. Мы – молекулы. Мы - ничто. Мы - цифра.

О, мы себя воспринимаем, как тела. А для планеты мы – пыль с дигитальным хэппи-эндом. Цифровым счастливым концом.

Сколько эмоций, какое обилие радости, а в конечном итоге сожжение или гроб. Зато жил не зря. Написал книгу и записал альбом. Построил дом, который снесут через сто лет. Посадил дерево, к которому привяжет новейшую “бельевую веревку” постнекто. И он будет считать тебя отсталым, приматом, а себя – прогрессом, спасителем.  Они будут слагать истории про то, как мы вымерли. Они скажут примерно столько-то миллионов лет назад  малоэффективная цивилизация инфопитающих  существовала на планете в течение примерно десяти тысяч лет. Это торжественно. Ужасно. Красиво. Убого. Безобразно. Свято.

Хорошо, что мы справляемся. Хорошо, что создателем некогда данное стало нами использоваться для счастья и самоуничтожения. Однако, как же могло быть иначе? А значит это не достоинство. Ни заслуга создателя, ни наша заслуга.
Просто так устроен мир. Он над креэйтером. Без начала и без конца. Наш же конец цифровой. Ура. У нас есть и начало, и конец. Мы счастливы, потому что надеемся, что Конец не так уж близок, а болезнь Начала уже пройдена, и можно почти все успеть.

Создатель скучает. От скуки его избавляет уничтожение нас. Эксперимент закончен. Потоп. Взрыв. Бактериологическая элиминация.  Ядерная война. Местные бои.
И вот автору вновь скучно. И создается то, что развлечет. Посмотрите на это в Solar System Scope, и вы увидите как велико то, что нами занимается. Наше время просто стоит. Такое ощущение. Создатель считает миллионами лет, а мы часами и неделями. Мне жаль нас. Я горжусь нами. Мы велики и ничтожны. Мы ничто и всё.

Я разглядывал положение планет  Солнечной системы в 2099 году на огромном всестенном экране, когда вошел Бро и протянул мне тоненькую папку. Я отреагировал цинично.  Взял папку и, приоткрыв ее, тут же бросил на стол.

- Ты почитай!
- Отстань, Бро! Дай покайфовать напоследок. Посмотри как это красиво.

Бро тяжело опустился в кресло и из вежливости начал рассматривать планеты. Он стал что-то говорить, но я, как всегда, не слушал.

- Они ошиблись, - донеслось до моих ушей.
- Прости, что? – автоматически спросил я.
- Они ошиблись. У тебя другой диагноз. Рака нет. Ты проживешь сто лет, старина!  - будто под наркозом выдавил Бро.

Пауза была заметной. Еще не веря своим ушам, я оглянулся на соседнее здание. В этаже напротив,  за компьтером,  сидела среднестатистическая девушка. Заметив, что я не отрываю глаз, помахала мне рукой.  Это был первый человек, которого я увидел слушая новости от Бро. Я полюбил эту девушку. Я вернулся из Ада, и она приветствовала меня.
Настоящее счастье – это весна. Пробуждение. Снег и лед уступают место теплым дождям, спокойным теплым вечерам. Гуляющие по парку довольны.

- Это возмутительно, - будто себе сказал я, все еще пялясь на приветливую девушку.
- Будешь судиться? – вяло поинтересовался  Бро.
- Бро - ты моя самая любимая сволочь! – тихо сказал я, приближаясь.
- Я тут ни при чем. Тобою распоряжается Господь.  Отстань. А-а! – заорал он от щекотки.

Я помню лицо каждого человека в лифте, когда ехал на первый этаж. Китаянка, которая вежливо улыбнулась. Сорокапятилетняя россиянка-климактерия,  с ненавистью взглянувшая и отвернувшаяся к зеркалу. Два двухметровых придурка-айтишника. Толстый дядя с одышкой. Качок-гомик с алыми губами. Две хихикающие подружки. Красотуля без мозгов. Широкоплечая умная женщина без бедер, попы и груди в очках за две тысячи долларов. Двухметровый пупермэн с кожаным портфелио. Я их вижу и всех люблю. Таким предстало человеческое общество в следующей жизни.

Не придумывая ничего, я купил полную возилку шампанского и приставал к окружающим, чтобы те пробовали. Кто-то соглашался. Со случайными знакомыми мы ушли на площадки к Хеликсу и там тихо пили и беседовали ни о чем. Подходили полицейские, узнав причину распития уходили с поздравлениями. Когда стемнело, я сел в такси и уехал в свою квартиру, оставив возилку случайным знакомым.

Оставшись совсем один, я вспоминал те многие и очень тревожные  дни, и теперь не знал как с этим быть.  Раздумья были прерваны звонком Марии.

Как из другого мира звучал ровный голос девушки, который весьма скоро перерос в претензии, а в конце разговора крик и обвинения в слабохарактерности и чистоплюйстве.

- Почему ты расстроена? Я оставлял в Дижоне абсолютно счастливого человека. Ты поссорилась с Амиром?  - дружелюбно произнес я.
- Ты подложил меня под каких-то мужиков и смылся. Так это выглядит! – всхлипывала Мария.
- Ты - серьезно? – спросил я.
- Абсолютно!
- Ну, раз ты видишь эту ситуацию именно так и не шутишь, то тебе надобно звонить не мне, дорогуша!
- И кому же это интересно мне нужно звонить?
“Психиатру,” – хотелось сказать, однако я сдержался и выключил трубку.
Разочарование было невелико. Предсказуемость таких событий несколько напрягает. Они сродни ангине, которая неизбежно наступает, если ты ел лед.

Без названия

Тепличный вариант обаяния мужской половины турецкой чернопопии  явился в этот раз в низкопробных муках прежде обожаемой Марии во внезапном и наиболее отвратительном типе ее брошенности  безответственным темнокожим османом.

Я был обвинен  в том, что Амир, который был оптимален,  увидел ее со мной, а значит, не был убежден в смысле серьезного.

Меня попрекнули тем, что я допустил, чтобы турок втюрился в нее, а она - в него.

В свою очередь, Амир отзвонился и сказал, что, как мужчина, я - так себе. На это я ему ответил, что, как мужчина я его не пробовал, так откуда ж ему знать. Он вспылил и произнес  фразы на родном языке. По причине такой некорректности пришлось выключить связь.

В итоге я принялся за дела, которые давно ждали решения. Я продолжил альбом, дописал все прозы, закончил все стихи и допел песни. Потом переслушал и перечитал, грохнул  черновики и улетел в Австрию в Анне-Лизе. Я хотел отвлечься, одновременно мстил за измену и шептал себе, что имею заниженную самооценку из-за врожденной доброты, приобретенной интеллигентности и другого. 

Анна-Лиза встретила меня черство.

- Зря я связалась с тобой тогда, в России, - сухо заметила она, подкладывая дрова в камин.
- Знаешь, а ведь это здорово, - через двадцать секунд сказал я.
- Что – здорово? – устало поинтересовалась соотечественница Арнольда Шварценегера через  следующие двадцать секунд.
- Ничего, -  ответил я через минуту.

Такая эстонская скорость течения диалога заставила нас переглянуться.

- Ты, чертов сукин сын… Где ты шлялся все это сраное время? – спустя минуту яростно шепнула Анна.
- Я-а-а, видишь ли, э-э, Аннушка, собственно, э-э… - стандартно заблеял я. Я был удивлен. Я не предполагал, что австрийка может так ревновать.

С полупрезрительным, добрым, все еще любящим взглядом Анна-Лиза взяла планшет и ушла на диван. Включила телевизор. Громко  и нежно поговорила с неизвестным, чтобы вызвать ревность.  Двадцать минут возилась на диване, подкашливая, чтобы привлечь меня, вероятно, как личность, а быть может, и как тело.

Будучи человеком действия, которого бросила женщина России, я пришел к Анне-Лизе и уткнулся извинительной мордой в ее, все еще хорошенькое, плечо. Она вяло ухмыльнулась и потрепала меня по голове, как любимого пса. Если австрийка из Вены треплет вас, как любимого пса, значит вы актуальны. Выучите вальс и приготовьте перчатки для танцев.

Австрийки – это прекрасно. Смотреть, видеть, как они красивы, вожделеть, обладать. Понимать их. Но вскоре вы хотите домой. В свою, на хрен, блин, Россию. И на выходе из рейса вам говорят, “Мужчина, вы что, с Луны свалились? Вы куда прете-то?” И вы понимаете, что вот этого женского голоса вам и не хватало, чтобы иметь счастье с Анной-Лизой и другими заграничными девушками.

Голос России – это голос женщины. Громкий, иногда грубый и с матом, а иногда нежный - с абсурдинкой.  Порой логичный до периода, и вместе с тем – алогичный до краев. Разве можно найти что-то слаще и необъятней этого?

И вы отвечаете шведочке, “Ханна, прости!” Вы бежите к Люсе, Ане, Марине, Ирине, Тане, Оле и другим россиянкам, и любите их. Содержите. Носите их рога. Воспитываете ваших общих детей. И счастливы. Потому что вы – идиоты и не умеете ни правильно выбирать женщин,  ни жить с неправильно выбранными.

Потом вы бежите обратно к Ханне. И та, с высоты своего еврогуманизма принимает вас, поскольку вы – представитель Рашшн Мен Инкорпорейтед, слабого звена эволюции. 

Оплошность Марии состояла в ее легкомысленности. По этой причине она осмелилась звонить, просить прощения и даже настаивать на встрече, когда, казалось, боги покинули нас.
Звонки Марии вызывали одновременно скуку и вожделение. Чтобы выбрать в этом, нужно переключаться и, задержавшись в новом поле, успевать выбирать. 

Накануне нашей встречи мне приснилась двуспальная кровать где-то на Дмитровском шоссе. Выпускники школы неопределенного подмосковного городка шли мимо и громко говорили: “О, смотри! Кровать!”
Я не обращал внимания на их реплики и продолжал усердно заправлять простынь. Мария в огромной коричневой шляпе стояла по другую сторону, и, казалось, оценивала мою квалификацию, как заправляльщика простыней.  Устав от ее чрезмерного внимания, я взлетел над шоссе метров на пятьдесят и рассматривал кровать, которая была с этой высоты просто крошечная. Рядом с кроватью рос белый гриб. Так виделась  Мария, которая стояла не двигаясь. Я испугался и решил вернуться, но здесь же проснулся. Следом испытал чувство великой досады от недосмотренного сна. К полудню, однако, решил, что этот сон именно таким и должен быть, поскольку с девушкой мы еще не встретились, и исход возникшего идиотизма – не ясен.
Мои педагогические усилия не были вознаграждены. Я всегда вел себя с Марией ровно и непритязательно. Зная мою сдержанность, она дежурно извинилась за Дижон и свела разговор к обсуждению подруг, которые повыходили замуж.

- Ну, а ты что ж не вышла?  - спросил я, отвернувшись.
- Мне это не нужно, - ответила она скороговоркой, свойственной приезжей деревенщине.
- Семья, дети. Это же прекрасно!
- На что я буду растить детей? Где настоящие мужчины?
- Ты будешь охотиться и работать в огороде. А твой любимый будет пить и ходить по бабам. Чем не счастье?
- Прощай.
- Прощай.

Мария быстро встала из-за стола и вышла на тротуар. Первое же такси подхватило ее. Такси везло Марию в новую жизнь, полную счастья, открытий, невзгод и дерзаний.

Жить

Сентиментальность есть гонимое качество людей практически во все времена. Увидел фото и заплакал…, увидел, как человек выбросился из башни, потому что мог сгореть, и рыдаешь   – слабый индивидуум. Покинула любимая, выбросился с двадцать шестого этажа – смешной человек. Вышел из залы, где в танце неизвестный поцеловал предгрудье жены  – шизофреник, несветский человек. Убил партнера жены по сексу во время их секса – дикарь. Убил партнера жены по сексу во время своего секса с ним – гомик-извращенец.  Был убит партнером по сексу после его секса с женой, а потом вашего секса, им или его партнерами по сексу,  – слабый индивидуум.

Мир, факинг, велик, и мы, факинг, рассматриваем его в Googlemap, и говорим: “Я хочу в Южную Дакоту”(от неосведомленности или из вредности); но даже в своей стране, в пригороде или центре столицы, не можем удержаться от пива, коньяка или подделанной медовухи, и, проснувшись, думаем, что мы круты, интересны, замечательны, перспективны.

Мария уехала. Я напился, потому что хотел этого.

Бежать за такси, которое увозит часть твоей общей человеческой любви, прекрасное тело, душу, которая дорога – смешно. Но не смешно ли оставаться там, где тебя покинула любовь и понимать, что это смешно? Однако, по истечении многих дней, ты понимаешь, что поступил правильно, и, одновременно, понимаешь, что поступил неправильно, а потом месяцами выбираешь между этими “правильно ” и  “неправильно”, и понимаешь, что это - смешно. Эти дни – убраны из жизни тобой самим. Ты – самоубийца, сраный прыгун, с одним лишь отличием, что твой сраный прыжок от прыжка настоящего нуйоркского прыгуна отличается огромной, стыдной задержкой, которая длится...длится… Прыгай! Нет. Потому что страшно. А чего тогда не побежал за такси? Бежать за такси – банально.

- Ну и хрен с тобой!
- Да сами пошли бы вы.

Оправданием идиотизма может служить только то, что ты профи и занимаешься делом;  но коллеги и шефы, боссы и партнеры, видят, что ты в жопе. Ты не клеишь незамужних дам на корпоративах. Ты не срываешься по пустякам.  Ты робот. Ты всегда придешь заранее, чтобы не опоздать. Опоздание может стать причиной порчи отношений, а роботу это не нужно. У робота должно быть все хорошо. Робот ты. Сраный робот.
В тебя метнули вазой с цветами, а ты извинился. Тебя предали, а ты ищешь свои ошибки. Тебе насрали на голову, а ты говоришь, что это обидная случайность, в которой большей частью виноват ты.
И все же, ты будешь жить. Кровообращение не прекратится. Сердце будет биться.  Ты сделаешь эту жизнь прекрасной.