Рассказ попутчицы

Уже стемнело. Пятый автобус подошел довольно быстро и был полупустым. Ко мне подсела попутчица, старушка с тележкой, которая пыталась завести разговор еще на остановке. Отвечая на ее фразы, я разговор поддерживала. А за двадцать минут узнала практически всю ее жизнь. О возрасте неудобно было спрашивать, но так, по каким-то бытовым приметам, похоже было, что разговор шел о годах семидесятых.


Работала я медсестрой в 1-й городской больнице. Работать приходилось много, а тут еще нечаянные дежурства – молодая была, незамужняя и дежурить приходилось не только в очередь, а по три раза в неделю. Но было не в тягость, потому что работу свою любила.

Недалеко от дежурного столика с настольной лампой , где коротали больничные ночи дежурные медсестры, находилась одиночная палаты онкологического отделения. Люди боятся одного только названия. Одни уходили домой после курса химиотерапии с хрупкой надеждой на чудесное исцеление, - другие – в мир иной. Случалось, что и выздоравливали – но это считалось чудом.  Перспективы после курса химиотерапии были неопределенные.

В одной из палат лежал мужчина шестидесяти лет, звали Федором. Его навещала дочь. На вид ей было лет тридцать. Работала она стюардессой, часто бывала в рейсах, поэтому могла прийти  совсем в неурочный час, но я  ее пускала. Дверь в палату была приоткрыта, и невольно слышался разговор единственного обитателя одиночки с приходящими навестить.

- Пап, я дыню тебе принесла. Ароматная, прям с ташкентского рынка. Вчера летали. Ты знаешь, в Ташкенте на рынке можно летчика-узбека встретить в форме... То есть они летное училище закончили, но торгуют на базаре фруктами. И представляешь, в летной форме...

В другой раз пожаловалась на трудного пассажира.

- Сегодня один курнуть решил втихаря в самолете. Там ведь детектор дыма. Ну, народ! Три часа без курева потерпеть не могут. И плевать они хотели на безопасность полета.

- Ты бы дочка, посерьезнее себе работу нашла. Не дело это – из рейса в рейс. Ведь тебе тридцатник скоро, о семье, детишках подумать надо.

-Да какое замужество, пап? Баб много, мужиков мало, вот они и бегают за ними. Из пилотов многие покосячить не прочь, только мне это не надо. Ровесники мои женаты, многих еще курсантами «в щенках» разобрали, а так, за абы кого... Я, межу прочим, старший бортпроводник, карьеру сделала.

И вдруг неожиданно перевела разговор:
- А для тебя, пап, – маленькая приятность. Купила пару крольчат для твоей фермы. Они черно-бурые, как лисички. В следующий раз принесу одного посмотреть…

-Наверное, селекционная порода, что Никитин вывел – ответил Федор.

 Впервые в его тихом голосе прозвучал живой интерес. Я почувствовала, что он улыбнулся. Хотя не могла этого видеть.
А как-то дочь пришла вдвоем с молодым человеком. Оказалось, он тоже бортпроводник.Тот молчал, изредка только общие фразы вставлял. А перед тем, как уходить, вроде как внес заключительную ноту в короткий диалог отца и дочери:

- Ну, вы, Федор Фадеич, поправляйтесь, а как выйдете – мы на рыбалку с вами съездим.
 
Когда я заходила в палату, старалась как-то исподволь его поддержать. То рассказывала о своем дяде, которому ишемию тибетские монахи молитвой вылечили, то заводила разговор про то, как писатель Солженицын победил рак. Эту страшную болезнь мой дядя называет болезнью кармы и считает, что исцелиться от нее можно, только если карму изменить.

Он внимательно слушал меня, едва улыбаясь, но не губами, а уголками глаз.
В те дни, когда не было дочери, приходила жена. На вид они были ровесниками. Недлинные разговоры сводились к одному – жена просила переехать к ней. Говорила, что не против разведения кроликов, к тому же для них можно оборудовать сарайчик во дворе – все равно без дела стоит.

- А то додумался, соорудил крольчатник на балконе пятиэтажки – сетовала она беззлобно - понятное дело, соседи возмущаются. Ну, не все конечно,  а завистники или из вредности характера. А хотя и правда, в ветреный день по верхним этажам запах разносится…

Он соглашался и с запахом в ветреный день, и на переезд.

По всей видимости, думала я, живут они раздельно, но на старости лет решили съехаться.

Однажды я услышала, как он просил жену принести орехов. Был как раз сезон.  созревшие грецкие орешки с треском падали с дерева, раскрыв зеленую кожуру дюймовочкой.
 
Орехи Федор не ел. Он сжимал их в ладони до боли в пальцах, стараясь этой малой болью заглушить ту, зловещую, невыносимую и большую. Она отдавалась в тишине темного больничного коридора едва слышным ореховым скрежетом.
Умер он ночью, не в мое дежурство. Утром первое, что я увидела, придя на работу – его дочь, оцепенело сидевшую на кушетке в углу возле китайской розы в старой кадке. Она не плакала.

Медсестра, которую я сменила, кивнула в ее сторону и сказала тихо:

-  Только пришла. Прямо с рейса. Горе-то какое…

Я подошла к девушке, чтобы хоть как-то выразить сочувствие, хотя и понимала, насколько слабо могу утешить.

-  Хороший и сильный человек был ваш папа. Мое соболезнование. А мама не приходила еще?

Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом. Не то удивленным, не то с укором.

- Так она умерла пять лет назад. Как же она придет?

От замешательства я даже не сразу извинилась.

За мою многолетнюю практику я повидала многое. Но этот случай не могу ни объяснить, ни забыть. То ли сказалась накопившаяся усталость, то ли впечатления от романов, которыми тогда зачитывалась, сыграли странную шутку.



 Мы обе вышли на конечной остановке напротив супермаркета с советским названием «Астра».

Попрощались тепло, как давние знакомые.  Встречу ли я еще эту женщину, запомню ли ее лицо - подумала я.

А ее рассказ запомнился.