Сполохи памяти

     Спасибо тебе, память. Ты предоставляешь сознанию эпизоды прожитого – предоставляешь без всякой системы, без закономерностей. Просто всплывёт, нахлынет, нарисуется ярко-ярко, как в  хорошем «цветном» кинофильме. И жизнь, казалось бы, была заурядною, а вспомнить, оказывается, есть что…
                ***
   Моя малая родина – село Усть-Пит, что в Красноярском крае.  Места у нас очень красивые.  Село лежит на правом берегу среднего Енисея в междуречье устья Большого Пита и Енисея, вокруг горные гряды, завершающие  отроги  Саян:  Челпан,  Нойба,  Камень…
  У села, как и у всех российских сёл – ныне существующих, исчезающих и исчезнувших,  интересная история. Около четырёхсот лет назад, вскоре после ставления Енисейского острога, вокруг устья Пита возникло несколько населённых пунктов, обозначенных на старых картах как «усть-питские деревни». Дело в том, что правобережье  Енисея в этих местах на огромной территории было сферой влияния питских тунгусов – племён очень воинственных.  И когда русские казаки стали приводить к покорности  эти племена, деловые встречи казаков и покорённых питских тунгусов происходили в этих самых «усть-питских деревнях», здесь же при необходимости тунгусские князцы собирались на сугланы. А 85-летний старожил Усть-Пита  Михаил Долгополов  помнит из детства рассказы своей бабушки  Марьи о том, как в Усть-Пит иногда приезжали на оленях тунгусы.
                ***
   Лежанка на русской печи.  В избе темнота. Но лежанку освещает керосиновая лампа из кухни.  На печке тепло и уютно.  Совсем рядом, выше к потолку, полати. На полатях много  золотистых головок лука. С аппетитом, заливаясь  слезами,  грызу луковицу. Это моё самое первое детское воспоминание. Позднее  я узнала, что появилась на свет с трудом, очень слабой, ведь родилась-то я вскоре после войны.  И видимо, лук был необходим моему организму.  В общем,  настоящее горе луковое.
                ***

    Я на русской печи. Полутьма «задней» комнаты, жидко разбавленная светом керосиновой лампы. Рядом с печкой входная дверь. Она открывается, впуская в комнату клубы морозного пара. В этих клубах к нам вплывает крупный мужик  в  овчинном  тулупе  и  с фонарём «летучая мышь»  в руке. Потом появляются ещё несколько человек.  Люди пришли к моим родителям слушать про события в стране, про «политику». Ведь моя мать – учительница, а отец  - член партии. Это их общественная нагрузка. Ну а людям веселее долгие зимние вечера коротать. Ведь радио в деревне было тогда  только на почте…
                ***

   Предполагаю, что было мне года четыре. Но я ясно помню это и сейчас, в 70 лет. Три комнаты нашей деревенской избы. Зимняя лунная ночь. Настолько лунная, что и за окном, и в комнатах голубизна. Это и ночью-то назвать трудно: настолько всё освещено необычным светом полной луны.
   Я в сознании, но встаю с постели, и ноги несут меня через другую комнату в бабушкин закуток, где стоит её большой сундук с бельём. Я открыла крышку сундука  и зачем-то улеглась, скрючившись, на бельё. Что это была за сила, двигавшая мною при ясном,  невыключенном сознании? Лежать было неудобно, холодно, но я не вставала. Сундук, видимо, скрипел, поэтому подошла бабушка и увела меня обратно на мою постель. Я тут же заснула. Такое произошло со мною только один раз в жизни.
   Много позднее я узнала, что это лунатизм, или сомнамбулизм, - своеобразное расстройство сознания, характеризующееся выполнением во время сна бессознательных, внешне упорядоченных действий. Воспоминания о совершённых действиях при пробуждении отсутствуют. Так толкует это явление словарь.
   Но у меня-то сознание работало, и эти воспоминания остались. Что это за таинственная сила Луны, заставившая ребёнка действовать независимо от его воли?

                ***
   Перечитала эссе Марины Цветаевой "Мой Пушкин" и подумала: а был ли в моём детстве Пушкин? Наверняка был, ведь читала же я когда-то и "У лукоморья дуб зелёный...". Но где и как это было впервые - не помню. Зато были у меня в детстве  мой Маяковский, мой Маршак, мой Михалков.
    Вижу как сейчас: вечерний декабрьский полумрак, темнота по углам комнаты, семилинейная керосиновая лампа на столе. Напротив меня мама, обложенная стопками ученических тетрадей. А я сижу  с большого формата, богато иллюстрированной книгой в твёрдой обложке "Что ни страница - то слон, то львица" Маяковского в руках:
                Этот зверь зовётся лама.
                Лама-дочь и лама-мама.
   И отступает зимняя полутьма. Маяковский ведёт меня, пятилетнего ребёнка, по зоопарку, в котором никогда не виданные мною животные. Наши домашние животные: собака Таёжка на привязи, сельсоветский конь Гапон, корова, овцы, свиньи - не в счёт. Папа избран председателем сельсовета, в состав которого входило несколько деревень. Самая дальняя деревня, Анциферово, в 25 километрах от Усть-Пита; в 12 километрах старообрядческая деревня Шишмарёвка, а ещё Гурино, Михалёво. И отцу для поездок по деревням были выделены конь Гапон и кошева. Конюх не полагался, поэтому Гапон жил у нас во дворе, отец кормил и поил его, а летом сам заготавливал для него сено.
   Но, оказывается, существуют ещё и ламы, гиппопотамы, зебры!
                Это - зебра. Ну и цаца!
                Полосатее матраца.
   Показала их соседскому Лёне, моему ровеснику. Прочитала про зебру. "Ай! Цаца!" - изумился Лёнька. Слово новое для него - интересное, непривычное.
   В библиотеку ходила сама. Она была при недавно построенном на месте сельской избы-читальни клубе с богатым выбором книг для детей. Как сейчас вижу и библиотекаря - Нину Реокатовну Кытманову. Брала и "Дядю Стёпу" Михалкова, и книги Бианки, Маршака...   А попозднее родители приобрели для нас толстый сборник Маршака "Сказки, песни, стихи, загадки", который я читала запоем.
                ***

     Дом родителей стоял на довольно высоком берегу Енисея, и из двух окошек была видна река с высокой и длинной полосой тёмного леса на противоположном левом берегу и с выдающимся мысом в углу горизонта, за этим мысом Енисей делал крутой поворот. Вот за ним, там, где обрывалась стена леса, я, глядя в окошко, видела в своём воображении большой город Москву, о которой уже много слышала и от взрослых, и по радио. Завернуть бы за этот совсем недалёкий мыс, и окажешься в сказочной, сияющей огнями, окружённой тайгой Москве!
     Я знала, что у отца была сельсоветская моторная лодка.
     - Папа, давай съездим в Москву!
     - В Москву? - улыбнулся отец. - Вот вырастешь, станешь большой и съездишь в Москву.
     В моём детском воображении города и посёлки, о которых я слышала, были совсем недалеко.
     Наш дядя Ваня Зырянов уехал на заработки в Эвенкию, в посёлок Байкит - за многие сотни километров от нашего Усть-Пита. Но в моём воображении Байкит был вполне досягаем. Стоило пройти немного вниз вдоль Енисея, завернуть за Чёрный остров, и там, где-то в устье Пита, Байкит.
     И я на правах самой старшей (ведь мне уже почти шесть лет) сподвигла дяди Ваниного сына Вову и ещё двоих младших братьев пойти в Байкит к дяде в гости (я любила ходить по гостям, ведь хозяева угощали нас чем-нибудь вкусным).
    Был ноябрь. Енисей уже встал, и наша компания двинулась вниз по реке, по ровным и гладким её заберегам в Байкит. Но на полпути нас догнали взрослые и повернули обратно.
    Детство. Недалёкое детство, меня отделяют от тебя какие-то 70 лет.

                ***
 
    До возведения на Енисее в 60-х гг. Красноярской ГЭС  ледоходы на реке были событием величественным и страшным. В.П. Астафьев живописал  это событие в рассказе «Предчувствие ледохода»  из цикла «Последний поклон»
   В Усть-Питу это событие было страшным вдвойне, когда мощный и величественный Енисей  подпирал  тоже сильный и упорный,  горный в истоках Большой Пит. Подпёртый Енисеем,  он широко разливался  с изнанки села и подтоплял стоявшие в более низких местах дома.  Недаром же где-то в начале 19 века такое двойное наводнение целиком смыло одну из усть-питских деревень Дубинино и люди были вынуждены перебраться на более высокое место  километров на 6 – 8 выше по Енисею (нынешнее место Усть-Пита).  А от Дубинино  остался лишь местный топоним – Деревнюшка.
   В моей детской памяти запечатлелось подобное наводнение, произошедшее где-то в середине 50-х годов. Я на  задворках  села  во дворике бабы Стешиного домика наблюдаю на месте  колхозных лугов и пашен необозримое море воды. (Мужики здесь успевали ставить сети и вылавливать  подошедшую прямо к селу питскую рыбу).  Вот  плывёт в лодке, развозя почту,  почтальон тётя Люба Бешенова , передвигается  с помощью шестика, а на крыше затопленного дома напротив, причитая, ей кричит бабушка Егармина:  «Люба, мне телеграммы-то ещё нету?!».  Попавшая в беду старушка ждёт помощи от родственников из Норильска.
                ***
  Пятое марта 1953 года.  День смерти Сталина. А мне почти пять лет. Около почты, где на столбе единственное в деревне радио,  собрался весь народ.  Много-много людей. Ведь деревня наша была тогда многолюдной. Тёмные платки и шали, снятые с голов темные мужские шапки, чёрные ленты на груди.  И траурные лица. А на столбе около почты чёрный круг  траурно вещавшего радио.  Потом короткая тишина и громкие ружейные залпы прощального салюта. Напуганная ружейными выстрелами, я со слезами побежала домой  -  благо почта была недалеко.
                ***
    Игры и игрушки моего послевоенного деревенского детства…  Кукол не помню. Зато помню, что мы, дошкольницы и младшие школьницы, играли в клетки. Клетка – это детское подобие кухни или другой комнаты в деревенской избе.  А мы, хозяйки,  «варили»  здесь уху из мальков плотвы, кишевших  у самого берега Енисея и легко вылавливаемых  нами, детворой; выставляли на стол «калачики» - плоды просвирника, в изобилии росшего под деревенскими заборами. Плоды просвирника, растения из семейства мальвовых, по форме напоминали маленькие расплывшиеся калачики; они были съедобными и довольно вкусными, как нам тогда казалось.  В общем, играя в клетках, мы подражали взрослым женщинам-хозяйкам.
   Собирали стеколки – осколки старой чайной посуды и бравировали друг перед другом  своими коллекциями стеколок.
   Помню также,  как отец, человек мастеровой, смастерил для нашего младшего брата деревянного коня – большую игрушку, укреплённую на деревянную подставку с колёсами. Но недолго наш восьмилетний братец побыл наездником.  Как-то он с друзьями увидел, как мужики рубят на куски освежёванного барана. И участь деревянной лошадки была решена.
   Летом одним из наших развлечений  была ловля стрижей. Мы сооружали  для этого  так называемые  «плёнки»:  к одному концу короткой нитки  привязывали лёгкий груз (пуговицу. камешек, изогнутый гвоздь...), а к другому – пучок куриных пёрышек.  Бросали  плёнку на землю и в сторонке, сидя на брёвнах,  негромко напевали :
                - Стрижки-плишки,  попадайтесь на пушки,
                Нам  на плёнушки на пуховеньки,
                Низко летайте, плёнки подбирайте,
                Назад  отдавайте.
                Вас накормим, напоим,
                В чисто поле отпустИм.
  Стрижи,  рея низко над землёй в поисках «стройматериала»  для  гнёзд, на лету цепляли этот пучок перьев с ниткой, нитка обвивала лапки птички,  и стриж трепыхался на земле.
    Мы освобождали пленника, совали его клювик в свою ладошку со слюной, то есть «поили», а затем отпускали птичку, радуясь вместе со стрижком его свободе.  Главным для нас в этой игре был азарт охоты.
    Игры нашего детства…     В большинстве своём это были игры коллективные  и проходили они на так называемом сельсоветском угоре. Дом наших родителей, бывшее здание сельского совета, стоял на хорошем  месте – на крутом берегу Енисея. Но здесь был большой минус для взрослой части нашего семейства: это сельсоветский угор,  на котором собиралась  обычно к вечеру для игр низовская ребятня  и долго не давала уснуть.  Наше село Усть-Пит разделено на две равные части  небольшим пустырём, так называемым полоем.  И ребятишки, как и взрослые, делились на верховских и на нас, низовских. 
  В.П. Астафьев в рассказе «Гори, гори ясно» детально описывает игры своего детства. Мы играли в те же самые игры, кроме игры в бабки. Возможно, до войны и у нас играли в бабки, но ко времени нашего детства эта игра была забыта.  А вот  в лапту, в городки,  в чижа, в выжигало, в цепи кованые, в царя  играли с удовольствием.
   Попозднее к нам в деревню завезли такие игры, как футбол, волейбол, и они тоже стали у нас любимыми забавами.
                ***
      Впервые за школьную парту  я села года в четыре.  Моя мама, учительница литературы, привела меня с собой на работу. Вообще-то нами, детьми, заправляла баба Мариша, но тут, видимо, сложилась какая-то безвыходная ситуация.
     Как сейчас вижу классную комнату сельской школы с цветами на подоконниках маленьких окошек (здание школы было в это время ещё старым, нетиповым). По стенам пестрота: на них какие-то плакаты, таблицы (кабинетной системы обучения тогда ещё не было). В классе человек 12 – 15 детей среднего школьного возраста и я за последней партой.
     Мама читала вслух какие-то стихи Джамбула. Это имя я хорошо запомнила, потому что оно было для меня новым, необычным.  В стихах несколько раз было упомянуто имя Сталина. А ещё я услышала два новых для меня слова: домбра и акын.

                ***

       Сполохи в моей памяти – это и сполохи Северного сияния, увиденного  мною наяву в первый и единственный раз в Усть-Питу, когда мне было лет десять – явления необычного для нашей таёжной местности на среднем Енисее.  Я была в этот вечер в  клубе. Клуб стоял в центре села, но был окружен большим пустырём. Закончился какой-то концерт. Люди расходиться не торопились: молодёжь оставалась на танцы, взрослые беседовали друг с другом. Вдруг народ заспешил к выходу. Я устремилась вместе со всеми, вышла из помещения и на северной стороне, над горизонтом, увидела необычайной красоты зрелище. Разноцветные сполохи: розовые, с синью и зеленью разных оттенков, с другими цветами – украшали тёмное вечернее небо. Эту красоту трудно описать, это нужно увидеть. Фейерверки? Нет. Фейерверки – они как звёзды. А здесь именно сплошная стена полыхающих разноцветием, движущихся красок. Красота неописуемая! Чудо природы!
   Люди безмолвствовали: они были ошеломлены.
                ***
     Усть-Питская школа…  Учиться  я пошла в 1955 году. К этому времени старое здание школы стало тесно,  и метрах в двухстах от него сделали пристройку, в которой впоследствии стали располагаться школьные мастерские. В этой-то пристройке мы и начали учиться. Класс наш по сельским меркам был большой: двадцать семь  человек. Напротив школы, у забора, были аккуратно сложены брёвна, оставшиеся от строительства. На эти-то брёвна мы с Катей Щелкановой, подружкой и родственницей, и уселись в ожидании учителя.
   Нашим первым учителем был Валентин Тимофеевич Смолин,  человек,  скорее всего, закончивший  какие-нибудь  краткосрочные педагогические  курсы. Больше мне нравилась математика.  Русский язык казался скучным, так как он сводился к отработке правил правописания и в переписывании упражнений. Писала я неряшливо, но грамотно.  Только однажды, помню,  допустила  ошибку: слово  «гараж»  написала с буквой «ша» на конце, применив  проверочное  слово  «гараши».  Я не знала, что такое «гараж», ведь их в деревне тогда и в помине не было.

   В третий класс я пошла в новую школу, построенную на  самом краю села. Одноэтажная, сделанная уже по стандарту, то есть буквой «пэ», она имела просторный двор, что нам очень нравилось. За изгородью, в полукилометре от школы, гора Камень – любимое место катания на лыжах. Лыжи я любила, но была  неловкой, трусоватой.  И поэтому завидовала Кате Шадриной, которая ловко, сжавшись в комочек, спускалась с самой крутой вершины Камня, ни разу не упав. Один раз я всё-таки отважилась на это, трассу заканчивала кувырком, но впечатление от спуска осталось надолго.
   Школа была уютной, с печным отоплением. Уроки, на переменах игры  и хороводы с пением песен.  Часто пели «Бескозырку»,  которая заканчивалась так:
                Жене передай, что я умер от ран,
                А  сыну отдай бескозырку.
   Девятнадцатого мая, в день Пионерии, мы всей школой  ходили в поход. Нас выводили на лесные поляны поближе к Енисею. Укусов клещей не боялись: насекомые тогда не были переносчиками  болезней. Короткая торжественная линейка, а потом всевозможные развлечения. Мальчишки сразу ставили перемёты, чтобы полакомиться  ухой из свежей рыбы. Помню, Миша Ветров пошёл выбирать перемёт, и я с ним.  Попался солидный серо-зелёный налим. Миша вышвырнул его на берег: «Чисти!» Я пыталась взять рыбину в руки, но скользкий и живой ещё налим не давался мне. Миша укоризненно посмотрел на меня, подцепил рыбину за жабры и распластал ей  брюхо.
   Сегодня 19 мая 2015 года.  Вспомнился ещё один эпизод из детско-пионерской жизни.  Колхозу понадобилось удобрение – куриный помёт. Мобилизовали нас – пионерию,  собирать его по деревенским избам. Запрягли в сани лошадь, на сани поставили огромную деревянную бочку для удобрения. И мы, ребятня, вокруг неё. Заезжали в каждую избу и сопровождали наши просьбы какими-то самодельными  весёлыми  кричалками-зарифмовками, наподобие колядок, которые вошли у детей  в моду стараниями взрослых позднее. Люди, конечно же, предоставляли нам это «добро», и мы наполняли им бочку.
   Как сейчас вижу эту бочку и ощущаю  детское ликование – какой-то яркий  коллективный праздник труда.
                ***
   Нас, учеников неполной средней школы, постоянно привлекали к сельхозработам. Это было само собой разумеющимся: колхозу нужно было помогать, ведь сельскохозяйственное производство сильно зависело и от погодных условий.
   Конец сентября. Снег с дождём. Мы, ребятишки-пятиклассники, в  большой  илимке посреди свинцовых волн Енисея.  Нас везут на другую сторону реки, в Гурино, копать колхозную картошку. Деревня Гурино недавно исчезла: её жители перебрались в Усть-Пит.  Мы поднимаемся по косогору, и я вижу несколько изб, а рядом лес. Нас заводят в одну из них, растопляют русскую печь. Скоро в печи заплясал огонь, потянуло теплом. Нам дали возможность обогреться, перекусить и повели на поле. Как мы копали картошку, как возвращались домой, уже не помню. Но в память врезался эпизод. Я страшно замёрзла, скрючилась, держусь за лопату:  нет  сил  выковыривать  картошку из холодной, мокрой земли.  Ко мне подбегает кто-то из учительниц, тормошит меня, растирает мои руки, какими-то словами  и  примером  поддерживает  меня.
                ***
  И ещё один эпизод.  Нас направили сбрасывать снег с крыш  скотных дворов. Зима была снежной, крыши могли не выдержать тяжести снега. Это было пионерское поручение. Начали ковыряться. Скоро эта работа поднадоела. И вдруг меня осенило: очерчиваем с кем-то из девчонок  большой ком  снега, пробиваем его до дна. Затем, легонько попрыгивая, подшевеливаем деревянную крышу, ком отстаёт от  её досок и  медленно съезжает с покатой её стороны. Для большего удовольствия мы сами стали садиться на эти движущиеся с крыш комья и, как на воздушных судах,  слетали на  них в мягкий снег. Восторг был неописуемый!  Скоро, к удивлению взрослых, все крыши скотных дворов были нами очищены от снега.
     О работе в колхозе можно рассказывать много. Она, конечно же, была трудна, часто утомительна,  но было в ней много памятных, увлекательных эпизодов, ведь это была работа среди людей, а где люди, там шутки, казусы – без них невозможно.
                ***
   В мае, сразу после того, как по Енисею проходил густой ангарский лёд, в устье Пита приходили караваны речных судов, для того чтобы завезти в верховья Пита, где жители посёлков занимаются золотодобычей,  грузы на весь год. Это нужно было сделать без промедления, так как  Пит  судоходен только во время весеннего половодья.
   Караваны стояли на так называемой питской пристани примерно в двух километрах от деревни, в том месте, где небольшой, но уютный «домашний» луг ежегодно подмывался весенним разливом Пита. Поэтому здесь был высокий, крутой обрыв, или яр, служивший судам как  удобный причал.
   Приход караванов оживлял деревню после зимне-весеннего безвременья. В ней появлялись молодые речники. Они приходили вечерами в местный клуб, иногда организовывали на поляне перед клубом футбольные  матчи с местной молодёжью.
   Для нас, ребятни, большим удовольствием было приходить на плавмагазин. Плавмагазины обслуживали речной флот, но во время таких вот кратковременных стоянок продавали товары и сельчанам. Помню, как я, сладкоежка,  покупала на трёхрублёвку, выделенную родителями, необычайно вкусные, свежие  конфеты в ярких фантиках, каких никогда не было в местном магазине, ведь снабжение речного флота ЕНУРПом было качественнее, чем обеспечение сельских магазинов рыбкоопом.
   С питским караваном связана и драма - история, произошедшая позднее и ставшая нашей семейной легендой. Моя младшая сестра на лугу  осваивала мотоцикл. На повороте она, вместо того чтобы убавить скорость, прибавила её и вместе с мотоциклом влетела холодную весеннюю воду между обрывом и теплоходами. Её спасли молодые ребята с теплохода, они вытащили и мотоцикл. Вечером отец ходил на  пристань  благодарить их.
                ***
       Приближается 70-летие Великой Победы. В связи с этим в СМИ  ведутся дискуссии  о том, надо ли ставить бюсты и памятники И.В. Сталину, ведь он был Верховным главнокомандующим Советской армии. Я послушала одну из таких дискуссий по телевидению в ток-шоу Петра Толстого «Время покажет»: голоса разделились.  И я решила задать тот же самый вопрос своим 92-летним родителям, причастным к этому: они пережили войну, сталинский период истории, их отцы были репрессированы. Годы родителей преклонные, иногда они впадают в старческий маразм. А тут их ответы меня поразили своей реалистичностью что ли.
  Отец сказал: «Никакие памятники ставить не  надо. Немного всё улеглось, так зачем опять народ будоражить. А ЕМУ ведь уже всё равно».
  А мать добавила:  «Сталин своё место в истории уже занял.  А памятники – это  теперь  дело второстепенное».
          Глубокие ответы, не правда ли?
                ***
     Эта поучительная история не легенда.  Даже фамилии персонажей в ней не вымышленные, ведь четы Елисеевых уже нет в живых: родителей увёл за собой их сын.
     Произошло это в Усть-Питу лет  двадцать с лишним назад.
     Июльская жара. Люди  жмутся к Енисею: здесь более свежо и прохладно. Женщины стирают и полощут бельё, мужчины пилят и колют дрова, а ребятишки купаются и развлекаются на берегу.
   Один из детей,  шестилетний сынишка молодого отца Елисеева Михаила,  облюбовал лодку-казанку, принадлежавшую Михаилу Фёдоровичу Долгополову,  и стреляет в неё крупными булыжниками.  Хозяин лодки пытается урезонить ребёнка, объяснить ему, почему нельзя так делать, но всё без толку: мальчишка чувствует молчаливое одобрение отца. Тогда Долгополов обращается к отцу ребёнка. Супруги Долгополовы  похоронили младенцами троих детей. Причины смерти разные, а горе одно – тяжёлое, трудноподъёмное родительское горе. И когда Михаил Долгополов обращается к Михаилу Елисееву с просьбой остановить ребёнка, молодой родитель цинично провозглашает громким голосом: «А вы  своих  детей заведите, тогда и воспитывайте».
    Конец этой истории  усть-питчане знают.  В этот же день, под вечер,  сынишка Елисеева Михаила утонул, купаясь в Енисее.
    PS от 15.11.22г. Недавно узнала, что М. Елисеев жив и живёт в Енисейске. Пусть простит меня, что я поторопилась его "похоронить".

                ***
    Эта статья не вписывается в жанр моих воспоминаний.  Но оправдываю себя тем, что это тоже о прошлом и что писано, как говорится, сердцем.
     Итак, 2018 год, 12 августа. По телевидению, по каналу ОТР в рамках серии передач Леонида Млечина "Вожди и советники" транслируют уже архивное интервью с советником Л.И. Брежнева журналистом Александром Бовиным. Он произносит, в частности, следующее: "У "позднего" Брежнева закрепились в сознании две первоочередные необходимости: недопущение третьей мировой войны и поднятие сельского хозяйства в СССР".   "И действительно, - комментирует далее Леонид Млечин, - в сельское хозяйство государство стало вкладывать огромные деньги. Другое дело, как эффективно эти деньги расходовались. Ведь в стране по-прежнему было много отстающих колхозов и совхозов".
     По поводу расходования этих вложений и отдачи от них хочется возразить: быстрого результата здесь достичь невозможно, и в одночасье отсталые сельхозпредприятия передовыми не сделаешь. Но то, что дела в сельском хозяйстве в восьмидесятые годы пошли в гору, я, как уроженка и жительница сибирского села, могу подтвердить фактами.
     Возьму своё родное село Усть-Пит, что на правобережье среднего Енисея. По большому счёту это захолустье, где главная проблема транспортная. И тем не менее у усть-питского колхоза "Родина" в разное время были не только падения, но и взлёты. И одним из таких взлётов были как раз восьмидесятые годы. В селе развернулось строительство: строились и производственные помещения, и квартиры для колхозников. За неполное десятилетие в селе возникла целая улица с характерным названием -  Молодёжная, ведь поселились здесь прежде всего молодые семьи. Был построен новый, большой по меркам села Дом культуры, который функционирует и сейчас.  И...  такого не было, наверное, за всю историю колхоза: в доярки можно было попасть только на основе отбора, по конкурсу, потому что работникам животноводства стали хорошо платить.
     Работала я в 80-е годы и в Ачинском районе Красноярского края. В этих местах было более развитое сельское хозяйство: проблем с транспортом здесь нет, ведь Ачинск исстари крупная узловая железнодорожная станция. В Ачинском районе в 80-е годы стали расти агрокомплексы с механизированным и автоматизированным производством: Малиновский свинокомплекс, птицесовхоз в селе Горном и другие агропромышленные предприятия.
    Даже эти немногие примеры говорят о том, что деньги, о которых говорил Леонид  Млечин, использовались по назначению и расходовались эффективно. Другое дело, что для реализации этой задачи не хватило времени: начались пресловутые горбачёвско-ельцинские реформы, а точнее - государственный переворот. И как следствие, новая страница в истории отечественного сельского хозяйства - в истории очень драматичной.