Женщина в Тюрьме

               Рецензия на поэму http://www.proza.ru/2013/01/18/1183   

   Глубину колодца меряют ЭХОм – если глазу не видно начала воды. Открываю для себя „ЖЕНЩИНУвТЮРЬМЕ”. Это, как и „Мёртвые души” – не роман, это – поэма. Дзинь-Бом! (6 раз по 111 звеньев) кандально даёт о себе знать Путь Сибирский, дорога мытарств и скрежета зубовного стольких сидевших, что ими можно было бы заселять планеты, те что похуже, на всём Млечном пути – всё лучше каторги в Сибири дальней. «Слышно там и ту-у-т» - гудит уныло земля, и это «ту-у-т» - это и есть глубина колодца, слово долго не заканчивается, а если на этапе много «битых», т.е. без передних зубов, на днях выбитых, то спеть «ту-у-т» у них не получится, они будут петь «лышно ам и у-у-у-у-у-у» - чтобы произнести букву «т» нужны зубы, а если их нет – то «лышно ам и у-у-у-у-у-у». Из-за этого «у-у-у-у-у-у»(тоже 6 букв) глубина колодца только увеличивается, ты всё ждёшь «т», а она не возвращается никак и тут, не ожидая её «прихода», на голову наваливается последняя строка: «Нашего товаисса на катоггу веду-у-у-у-у-у». Дзинь-Бом!

 Русский писатель написал нам русскую поэму. Глубокую. Вы слышите это, ещё не увидев глади воды. Русский писатель не может прозой передать нам глубину падения русского человечества, равного изгнанию Адамовому (не падению, а именно изгнанию и пешему покиданию ним Рая небесного Отца и изринуту быти ему на грешну землю (с маленькой буквы) навсегда. Вот идет он своими ногами, крылья Божьего доверия оставивив в Раю. Какова эта потеря ВСЕГО для него? И как он видит своё пребывание на земле и зачем оно ему, когда ждать нечего, только жечь себя изнутри. Смерть ещё не родилась. Сначала Адам родит Каина. Потом Адам родит Авеля. Потом Каин убіЄ брата своего и из крови того родится Смерть (с большой буквы).

     Русский писатель приносит нам весть о деяниях и празднике Смерти в Росии. Он называет свою поэму «документ». Так в России заведено: тебя останавливают – ты должен показать тем, кто тебя остановил не «поэму», а «документ». Вот русский писатель остановился и предъявил нам всем «документ». «ЖЕНЩИНАвТЮРЬМЕ» пишется одним словом, как «паспорт», «удостоверение», «свидетельство», т.п.   

     «ЖЕНЩИНАвТЮРЬМЕ» - «свидетельство» падения русского духа до того, что ЖЕНЩИНА встречается с ТЮРЬМОЮ не как мать, жена, сестра с передачей для сидящего в узилище сына, мужа, брата. Нет.  Русский писатель своим «удостоверением» вырывает сердце у читателя, сообщая ему КАК в России слово ЖЕНЩИНА сливается в одно кровавосмясное тело со словом ТЮРЬМА, в которой не сидят, а мрут. Для этого её (тюрьму) и строят. Чудом Божиим люди как-то не успевают помереть, и хоть один из них возвращается домой калекой от того, что узнал изнанку нашей жизни – НЕПЕРЕДАВАЕМУЮ «несидевшему».

     Разрыв между людьми по разные стороны ТЮРЕМНОЙ СТЕНЫ – не то что огромен, он - бесконечен. Став на порог тюрьмы – ты УЖЕ умер для мира сего (всего), просто ещё не упал на землю и зачем-то вертишься у людей под ногами Путью Сибирской, сотканной из ниточек, что тянутся из каждого  русского дома – столько их сидело за дело и без дела, и тех кто ещё не знает, что будет сидеть и Умрєтъ тамо, а кто ещё и не родился, а ему уже давно там записано быть.

      НО зачем ЖЕНЩИНЕ там быть? Возьми ЕГО – ЕЁ не трожь, она ж мать(или будет), жена (или будет), сестра (по вере) – некому СТАТЬ за неё на Путь Сибирский Русский?  Не для этого БОГ создал ЖЕНСТВЕННОЕ, чтоб оно подвергалось поруганию такому. ТАКОМУ, как показал нам его «паспорт» русский писатель. БЕСом надо быть чтоб из ЖЕНЩИНЫ жилы тянуть растягивая её умрєтіє в подземелье тюремном. БезБОЖНО это до самого краю. Русский автор собрал эти два слова воедино, сделал из них документ.

     Теперь наши души не смогут его забыть, как не мог его забыть герой поэмы Колодников, что в полном одиночестве, в одной из двух  «спецкамер»  в Подземелье Владимирской ТЮРЬМЫ впервые, в середине ночи  - из густой, вязкой, стрекочущей  в ушах тишины  - услышал материализовавшийся волею судеб женский голос в его камере. Голос напоминал «ВСЕ» женские голоса, которые он слышал в жизни, и звал голос Колодникова по имени: «Гриша…,  Гри-ша…  ГРИ-ША!...   Г Р И  -  И Ш А!!..»  - из толщи земной, окружавшей его, из недр земных,  приближаясь, фонируя и усиливаясь, уходил и возвращался. Уходил и воз-вра-щался…

     Семя посеянное дало всходы. Григорий уже различал ОТЧЁТЛИВО женский голос за стенами. «НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ! НЕ ВЫВЁРТЫВАЙТЕ  МНЕ  РУКИ! МНЕ БОЛЬНО! А! А!...».

      Колодников забыл свое горе и яростно барабанил в дверь: «НЕ СМЕЙТЕ ЛОМАТЬ ЖЕНЩИНЕ РУКИ! ТВАРИ!» .

       Он услышал (впервые за 2 месяца полного его молчания)  свой громкий и требовательный голос, оказывается он может кричать, и он КРИЧАЛ всё невыкричанное ним за все его мучительные подземные ночи  ВСТУПАЯСЬ за ДРУГОЕ (также мучимое) СУЩЄство. И это ЖЕНЩИНА!!!

     И не случайно Григорию выпала доля (и он её не пропустил) ВСТУПИТЬСЯ за НЕЁ, за ЭТО БОГ даровал ему увидеть её в мгновение короче вспышки молнии.

   И он УВИДЕЛ ЕЁ!!!. РЕЗКАЯ ОЧЕРЧЕННОСТЬ! Воля и страсть борьбы выступали из общего мрака на этом  лике, измученном, измождённом!... И ВЗГЛЯД! Взгляд ЛЕРМОНТОВА! С автопортрета.

     Сделаем отступление – а то можно ослепнуть в этой рАзовой вспышке от роковой встречи их взглядов, в приоткрытую кончиками его пальцев незапертую снаружи «кормУшку» его двери.

      Почему Лермонтов? Нет других русских людей? Он сидел? Да! Как и все «лишние» русские люди – Лермонтов СИДЕЛ (не в кандалах, но «на цепи», которую другие не видели и не чувствовали, а он чувствовал и потому был ПРИГОВОРЁН таким течением жизни в России к его Бунту и его Пуле и ЕГО ПАДЕНИЮ).

      Предчувствие НИМ своего будущего конца, СКВОЗИТ в автопортрете-зеркале – видимо он часто с этим зеркальным отражением беседовал, спорил, укорял, т.к. больше ни с кем РОВНЫМ ЕМУ, не было у него возможности общаться. СЕБЯ  ОН  ЗНАЛ, как никто другой. СЕБЯ  ОН  ВИДЕЛ – и научил всех русских ЭТИМ автопортретом тоже ВИДЕТЬ  СЕБЯ и СВОЁ будущее и НАШЕ настоящее. Кто заражён ТАКИМ взглядом – тоже скоро умрёт. И умрёт НЕ  ЗРЯ – это будет не случайная кончина у камина или более обстоятельная - в кровати (домашней, больничной, монастырской), это будет ПАДЕНИЕ со СКАЛЫ, эхо от которого будет ВЕЧНО биться  сердцем в груди гор…
    
    Он услышал, как Женщину волокли вниз по лестнице к камере, выворачивая безжалостно  руки: «На карцерный режим, эту ****ь!  Ни куска хлеба! Заткните ей рот!». Её затолкали в 3-х-метровую одиночку и в разразившейся вновь тишине остался лишь женский приглушенный и отчаянный плач.

       Колодников постучал в свою дверь. Соседка тотчас ответила. И  сквозь щели «кормушек» и взволнованные рыдания -  к нему стала протискиваться ещё одна несчастная судьба женским голосом.

       Высыхали (размазывались по лицу рукой) слёзы. Уходила (забывалась) боль. Голос переставал волноваться и начинал волновать. Становился гневным, обличительным рокотом Воительницы и колоколом Судьбы! Они говорили, говорили, говорили.

        Она рассказала всё о себе. Как забрали отца. Замучили на допросах.  Ей не дали его похоронить. Слова «НЕТУ у нас ВАШЕГО поганого ОТЦА!» взорвали всё её будущее, она загорелась как деревяная церквушка и этот огонь в ней горел непрерывно.

     Отец её писал стихи, подражая Лермонтову и «блажь» эту передал как-то ЕЙ, младшей своей. Она продолжала писать его рукой. Взгляд Лермонтова на её отца погубил его. Он невольно передал на «погубление» этот ЛЕРМОНТОВский взгляд – Ей, она его несла, но ещё не успела погибнуть.

        Она писала поэму, как и Русский писатель. Это её и выдало, и вскоре погубило – нельзя было скрыть полыхающее в её душе пламя «НЕТУ у нас ВАШЕГО ЛЕРМОНТОВского ОТЦА!» - она была горда тем, что она ЕГО дочь, воительница и ЗАРАЖЁННАЯ  СУДЬБОЮ и взглядом ЛЕРМОНТОВА.

      Её взяли. ОНИ. За написанное чёрным по белому: «Презренье! – Вот тебе «награда»! За реки слёз, за СТОН сердец. И будешь ты – исчадье Ада - Веками проклятый мертвец!». Слуги Мертвеца её взяли. Она сначала получила «разбитый рот», а потом «десятку».

      Всё это она успела ему рассказать в свою незапертую снаружи «кормушку», кормя её своими пальцами. Она читала, повторяясь, подряд все свои стихи. И не тихи былы её гневные стихи. В них была гордая и горячо непримиримая кровь Лермонтова. Этого не должны были слышать ЭТИ. А читать тихо ТАКОЄ – нельзя. Грех писатель на душу не возьмёт – прочитать СВОЁ родное кровное произведение НЕПРАВИЛЬНО – это как резать по живому.

     Григорий и Маша (так её звал Отец) – нашли друг друга у последней черты жизни, в ТЮРЬМЕ. Как Адаму, БОГ дал Григорию Машу (Єву) – не гоже пропадать человеку одному, даже в России.

   Опять же, добрый к ним обоим БОГ подсказал одновременно обоим: «зри в корень» и они оба, неожиданно для них самих, нашли в полу ржавую трубу, раскапывание которой помогло им прорыть ХОД «друг навстречу другу».

       Она рыла пальцами и Он рыл Ей навстречу. Именно два пальца опустил он в ХОД и встретил навстречу СЕБЕ два ЕЁ (о, Боже, женских) пальца. Это движение навстречу и наконец ПРИКОСНОВЕНИЕ к НЕЙ – было самым важным в ЕГО жизни постижением ценности ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА, через самые глубины и невозможности ЭТОЙ жизни для них обеих, для НЕЁ и для НЕГО.

    Первое, что ОН сделал очнувшись  - передал в ХОД три (3) кусочка плеснєвєлого хлєбушка ЕЙ – поЕСТЬ. Она ела ЕГО, как причастие и говорила уже не через две „кормушки”, а через ХОД между ними, настолько сблизивший их, что ОНА коснулась его рук, и взяла хлеб из его рук, и теперь говорит с ним, и ест, и ест, и ест...

     Она уже МОГЛА прочитать ЕМУ своё главное ЛЕРМОНТОВское (голосом и рукою Отца) произведение „ПРИГОВОР” :

       Мы грозный Приговор напишем
       Тому, кто залил нашей кровью
         Страну от края до конца,
           Тому, кто нестерпимой болью
              Наполнил гордые сердца… …

      Она окрепла от его трёх(во Имя Отца и Сына и Святаго Духа) кусочковъ хлєба(аминь) и уже разошлась как БУРЯ. Ему уже было не угнаться за ЕЁ высоким мнением и ЗНАНИЕМ о мірє. Её занесло так далеко, что ОН уже был для неё «слепым мямлей», который с «ними» заодно и такой же как «они все» - ну не было для этой БУРИ (Маши Новиковой)  - никаких других целей, чтобы ударить по них молнией своей ГОРЕЧИ от жизни, приключившейся с нею, её отцом и с Россией.

     В 3-метровой одиночке, как в гробу, эта БУРЯ не помещалась, она ранила ЕГО, СЕБЯ и сломалась, стала задыхаться. Ведь обе их "кормушки" были заботливо закрыты "на ночь - шоб не повылезали" руками их могильщиков-жуков-охранников.    

      БУРЯ после долгого молчания ПРИДУМАЛА и упрямо спросила: «Отвечайте: Вы БУДЕТЕ со мной ГОЛОДАТЬ? Или нет?». 
      
      Он шатался и хотел её уговорить найти другую дорогу, но сказал, обречённо махнув рукой на стену: «Хорошо».
      
       И они с Машей (как и договорились) – лежали «с открытыми глазами»  и на вопросы охранника-«могильщика» не отвечали!
      
       Пролежали они так («молча» и с «открытыми глазами») может и «обед», и «ужин».. Вот задраили им на ночь (как обычно)  дверь там вверху на лестнице, Стражник-могильщик ушёл. А ни ожидаемого врача. Ни перевода в больницу – ни-че-го.
      
      Болела голова… и её и его. Мучила жажда… и её и его. И – невыносимая духота! Но у неё всего 3 метра - карцер, а у него... Он представлял её себе в этом футляре с закрытой "кормушкой" - это было невыносимо и рвало душу.
      
      Колодников терял сознание, слышал в инобытии своём тот  ПРЕЖНИЙ  женский зов: «Гриша..  ГРИША… Г Р И – Ш А!»   

          Так было долго….

     И вдруг сквозь эту НЕЖИТЬ он  явственно услышал шопот: «Григорий Петрович! Григорий Петрович!..»

       -А? – очнулся он.

     Тишина – звенела, громче  всяких уличных шумов! Звенела. Стрекотала, шуршала и осыпалсь. Стрекотала и осыпалась в углу камеры.

      «Почудилось» - подумал он.
    
     Но вдруг опять: «Григорий Петрович!... Григорий Петрович!..»   

      – Что Вы? – спросил он голодное и безвоздушное пространство иссохшим от жажды горлом.

      -  Я ум..ми..раю.- прошептало нематериальное пространство.- Про..сти..те  ме..ня.. За всё. Что я Вам…тут.. тогда на…го..ворила…

        - А Вы – меня! – просипел он.-  Прощайте… Больше не увидимся…

        И отключился….. Надолго.

     Лязг открываемой соседней камеры. Там что-то говорят, движение. Потом, задевая за стены, тащат что-то наверх.

    Второй раз он очнулся, когда его самого под руки тоже поволокли туда же, наверх.

        Спросили: может ли он САМ идти на ВОКЗАЛ!!!?

        Он не понимал, о чём спрашивают. Стоял на дрожавших  и подгибавшихся  под ним  ногах и не соображал, где он, что он, как он. Отвык от воздуха, от людей и от неба.

        Ему странно было видеть «беспредельное» пространство монастырского двора (где располагалась «внутренняя» тюрьма с его подвалом), бесконечную  высоту неба над головой. Больше того:  беспредельность всего этого его пугала. Ему казалось, он парит в невесомости между небом и землёй, просто висит… СТОП!

       И ВДРУГ ВСЁ ПОНЯЛ! Выпрямился и твёрдо сказал: «МОГУ! КУДА УГОДНО!»

        До станции шли долго. Конвой  не подгонял.  И им не часто светило майское солнышко, распахивалось синевой просторное небо, резало глаза зеленью листвы: все они  тоже были узниками общей бесчеловечной системы. Да и подвальный их арестант едва тащился. Его  пошатывало от душистого майского воздуха, закладывало уши от стука тележных колёс, смеха и говора нарядных прохожих (как будто смеялись вокруг него сказочные великаны).

        И какая же охватила его радость, когда на припутейной чахлой и мазутной травке около тюремного («столыпинского»)  вагона с решётками на окнах – он увидел полулежащую на  своём  мятом пальто ЕЁ - ЖИВУЮ - Машу Новикову. (Он-то её – хоть раз,- но видел,- она же его - никогда). И потому – повернувшись на оклик – долго не узнавала,  только по голосу, наверно, догадалась:

   - Это Вы!.. Какой у Вас ужасный вид… Наверно, и я не лучше? Да?

   - У Вас уже пробивается небольшой румянец,- ответил он, чтобы что-то сказать. Хотя какой там «румянец»! Кровинки живой не было на её лике.
         
      - Ну, садитесь и ДЫШИТЕ! - улыбнулась она ЕМУ шершавыми и синими губами.: «Мы победили! Нас везут  в  Ковровскую  тюремную больницу,- почти похвасталась она. Будто их отправляли на курорт или в санаторий. 
   
        И добавила упрямо: «А Вы не верили! Эх, Вы!». Кивала лицом.

       Он впервые видел её так близко и при свете дня.

       -  Что Вы так на меня смотрите?         
   
       -  Да лицо Ваше…    
   
       - Что?  Господи! Хоть бы осколок зеркала какого!

       Простое, русское лицо. Обычное, НО лишь когда опущены глаза ЕЁ…
   
     Её  ГЛАЗА… их ВЗГЛЯД всемирного потопа : глубокий, тёмно-синий, почти  коричневый – он был ЛЕРМОНТОВСКИЙ, как и у её ОТЦА. Он отдал меньшей своей всё, что имел. И этот смертельно глубокий взгляд.

      Взгляд Воительницы. И Судьбы.

      Перед ТАКОЙ  Женщиной «нет спасенья!»: и убьёт и воскресит и убьёт... 
 
      Перед ТАКИМИ ЖЕНЩИНАМИ – только пасть на колени,  целовать край их мятого, ситцевого платья, прямо из ТЮРЬМЫ – и молиться.               

           Д А      С В Я Т И Т С Я       И М Я    И    Т В О Є !    

     Русский писатель, который принёс в ЭТОТ несовершенный мир весть о ТАКОЙ ЖЕНЩИНЕ, даёт нам всем надежду на исправление и нашей жизни, ибо если БОГ благословил хоть одного из нас, то у нас всех «остальных», грешных до невозможности, ЕЩЁ есть надежда и упование на ЧУДО милосердия, благости и человеколюбия.

      ЖЕНЩИНА спустилась в подвал ТЮРЬМЫ и УМИРАЛА во имя того, чтоб человеческое достоинство и честь - ЗАВЕЩАННОЄ ей её ОТЦОМ – не было побеждено и растоптано.

       Её жертва – тот негасимый огонь ЛЕРМОНТОВСКОГО ВЗГЛЯДА на нашу действительность и НАШЕ падение. ОН и ОНА падали за НАС. Чтобы хоть ОДИН из нас понёс дальше ЭТОТ взгляд, не дающий человечеству потерять ОБРАЗ БОЖИЙ, дарованный Адаму изверженному из Рая – лишь ОДНО, что он вынес в сердце своём сокрушённом с НЕБА, думая о НАС.

Имя русского писателя: НЕСТОР, пра-….пра-правнук Адама. Его НАДО читать.


                Послесловие

Волею моею разрешаю безвозмездно переводить, печтать, длинно цитировать сию статью со ссылкой на первоисточник (здесь на Проза.ру).