Соловей на пепелище

     Как быстро всё меняется!  Посидишь дома пару-тройку дней, выйдешь на свет божий и не узнаешь собственный переулок.  Вот по дороге слева неизвестные, но явно заинтересованные лица сожгли очередной заброшенный дом - понимай,  готовится место под новую застройку и жди, не случится ли чего с  соседними домами. 
     И ведь как в воду глядела.  Вышла сегодня в булочную за хлебом, а напротив сгоревшего дома справа раскатали по брёвнышку ещё два ничейных строения и, видимо ночью подожгли.  Значит, кому-то позарез эта земля нужна,  она здесь на вес золота: от центра города недалеко, все коммуникации проложены, и шоссейная дорога проходит рядом.  В общем, остались от этих домов только две кучи обугленных брёвен, торчащие из земли трубы, мои сожаления и воспоминания да ещё клочок земли между ними, с молодыми яблонями в цвету. 
     Сожаления никого не трогают, а что до воспоминаний, то в семидесятых годах прошлого века здесь, на южной окраине располагалась цыганская деревня, которую моя инязовская подруга Ирка называла на английский манер «джипсовым посёлком».  Через него проходил самый короткий путь на новую улицу Ярославскую, где она тогда жила и мы с «центровыми» друзьями по праздникам пускалась по этой дорожке в поход к подруге, стараясь идти быстро и не смотреть по сторонам: задерживаться было опасно.  Здесь жил отдельным маленьким государством, не замечая никого вокруг, свободный от всех условностей, промышлявший полулегальной торговлишкой, воровством и мелким вымогательством цыганский люд.  Здесь царил быт, который не мог изменить никакой социальный строй.  И снести, убрать неудобный посёлок в стране победившего социализма было невозможно, поэтому его просто обошли кругом и построили новый микрорайон с многоэтажными домами и магазинами.  Внутри же посёлка время, как стояло, так и осталось стоять на месте.  В переулках между одряхлевшими деревянными и облезлыми саманными избушками то тут, то там щипали траву привязанные к колышкам коровы и козы, на границе с новым микрорайоном, в канаве, пас пегую кобылу мальчишка с призрачным будущим - коногоны и конокрады остались лишь в бабкиных сказках.  По заросшей травой дороге бегала стайка замурзанных и бесштанных, но шумных и счастливых цыганят, за которыми присматривала босая девчонка-подросток в мамкиной ветхой, длинной юбке.  Взрослые днём отсутствовали.  Мужчины разъезжали по торговым делам: перекупали у местных крестьян мясо и сдавали его на городской рынок, привозили из других городов кое-какие вещи и продавали их втридорога из-под полы.  Бывало, тянули в посёлок и всё, что у других плохо лежало.  На люди показывались редко, но иногда, к изумлению вологжан, цыганский барон в красной шёлковой рубахе и начищенных до блеска сапогах гордо проносился на коне по центральной улице города.  Молодые и старые цыганки в платках и шалях, с младенцами на руках, парами и поодиночке бродили по привокзальной площади и в центре, назойливо приставая к прохожим с гаданием, или просто клянчили деньги. 
     Тогда мне даже в голову не приходило, что я могу поселиться в этом месте.  Но время шло, вокруг цыганского посёлка рос город, наступая на его территорию, тесня и заставляя его жителей покидать насиженные места. А в девяностые годы рядом с немногими уцелевшими хибарами вместо коней вдруг стали появляться грузовые и легковые автомобили.  Из них выходили хорошо одетые мужчины, демонстрируя достаток и тем самым выдавая преступную природу своей новой торговли.  По вечерам к машинам подходили неизвестные типы с пустыми глазами, они шептались с цыганами, передавали им деньги, взамен получали какие-то свёртки и быстро исчезали. 
     Город рос, а посёлок съёживался, как кусок сухой кожи - его внезапно разбогатевшие граждане постепенно переезжали в новостройки и в собственные дома в других районах.  Наконец, в нём осталось всего два старых дома, а потом и вовсе один. 
     Когда я с семьёй переехала в этот микрорайон, Ирка уже давно переселилась в царствие небесное и жила лишь в моей памяти.  Единственная оставшаяся от «джипсового посёлка» изба одним боком подслеповато смотрела на нашу пятиэтажку.  И часто летом у нас во дворе появлялась девчонка-подросток уже другого поколения аборигенов, но в такой же длинной ветхой юбке как прежде, с коляской и двумя замурзанными голыми цыганятами, а я выносила ей то старые туфли, то кофту.  Она ни от чего не отказывалась.  Мои туфли были ей велики, но она всё равно щеголяла в них окрест. 
     Другим боком цыганское жилище, забитое поверх щелей разномастными досками выходило на аккуратный, выкрашенный в лазоревый цвет пятистенок.  Его построил полковник в отставке, участник Великой Отечественной войны, хороший знакомый моего отца и мой бывший коллега по работе.  Полковник происходил из грузинских крестьян, после войны служил в Вологде и на всю жизнь остался в нашем северном краю.  Нехватку тепла и щедрой южной природы он компенсировал несколькими яблонями на пятачке земли, отделявшем его от цыган.  Я постоянно ходила мимо этих двух домов в магазин за продуктами.  Навстречу иногда попадался неизменно приветливый полковник.  Мы останавливались и как завзятые пенсионеры вспоминали былую жизнь, общих знакомых и работу, и каждый раз, меняясь в лице, он говорил мне несколько нежных слов о больной жене.  Она уже не выходила из дому, и всё хозяйство было на полковнике.  Но он никогда не жаловался и неизменно передавал приветы моему отцу, пока тот ещё был жив, интересовался здоровьем и успехами мужа и дочки. 
     Пару лет тому назад жена полковника умерла и дети увезли его на родину, в Грузию.   Лазоревый домик остался неприкаянно стоять рядом с яблонями.  Но вот и его не стало, он присоединился к развалинам цыганского дома, а вечерами на этом общем пепелище под яблонями надрывается, поёт соловей и невдомёк ему, что скоро вместе с останками домов сотрут с лица земли и яблони, и его гнездо и мои воспоминания об этом месте... 
               

30.05.2018