Любовь есть предисловие к разлуке

          Откроем автобиографическое эссе И.А. Бродского под названием «Полторы комнаты».  В каждой маленькой главе его заключена глубокая  мысль, с которой читатель волен согласиться или опровергнуть. Так, в 18 главке рассматривается проблема взаимоотношения  «отцов и детей».  Читаем: «Всякий ребенок так или иначе стремится стать взрослым, жаждет выбраться из дома, из своего тягостного гнезда. Вон! В настоящую жизнь! В большой мир. Жить по-своему. Приходит срок, когда его желание исполняется. И какое-то время человека увлекают новые горизонты, строительство своего гнезда, изготовление собственной реальности.
         А затем, когда новая реальность покорена и его требования выполнены, он вдруг однажды узнает, что старого гнезда больше нет, а те, кто дал ему жизнь, умерли <… >
         Человек осознает, что его юношеская погоня за «настоящей жизнью», его отъезд из гнезда, лишили это гнездо защиты».
 
Этот фрагмент текста можно рассматривать, как эпиграф к данной заметке.
               
                ***

         Иосиф Бродский был довольно поздним ребенком в семье. Маме, Марии Моисеевне Вольперт, сохранившей  девичью фамилию  исполнилось к моменту его появления на свет 35 лет. Папа, Александр Иванович Бродский, был двумя годами старше супруги. Последующие восемь лет сын оказался на попечении матери, поскольку отец  (с 1940  по 1848 годы) исполнял свой военный долг перед Родиной.
         Сложно сказать, были ли они довольны поступками единственного сына. Вероятно, им хотелось, чтобы его судьба сложилась несколько иначе как у детей их родственников и знакомых. Однако Иосиф выбрал свой путь. Сколько он доставил им огорчений. Достаточно вспомнить: он так и не завершил обучение в средней школе; не имел постоянного места работы, а следовательно и профессии; угодил в ссылку за что их лишили права на пенсию и они вновь были вынуждены работать; единственный внук, родившийся в незарегистрированном браке стал носить фамилию матери – Басманов. И это не считая мелких бытовых недоразумений и конфликтов. И все же. Они гордились каждым редко появлявшимся в печати его стихотворением,  будь оно опубликовано даже в детском журнале. Хотя в целом его поэзию не понимали.
          В 1972 году Иосиф Бродский поставил точку в нелепо складывающейся жизни. Эмигрировал. Больше родителей он не видел, несмотря на все прилагаемые усилия. Об этом красноречиво свидетельствует посланное в этом же году приглашение навестить его на новом месте жительства:

"Дорогая мама

Это письмо официально подтверждает, что я приглашаю тебя приехать ко мне сюда в США следующей весной. Я хотел бы, чтобы ты приехала на месяц, то есть на четыре недели где-нибудь в марте. Я оплачу твои дорожные расходы, а так же твои расходы во время твоего пребывания здесь в США. Разумеется, ты будешь жить со мной в Анн-Арборе Мичиган, в месте моего пребывания".

         Данное письмо является частью официального приглашения или вызовом, требуемого ОВИРом. А сколько их было отправлено за двенадцать лет разлуки!  Ответ всегда был однозначным – отказ. Ему даже не дали разрешения на выезд для присутствия на похоронах родителей. Горькая страница истории жизни Бродского. Оставались лишь почти еженедельные телефонные переговоры, посылки преимущественно с одеждой (Александр Иванович был франтом) и дорогими книгами по искусству, которые родители могли продать и выручить за них деньги. Но все издания так и оседали дома. Доллары же они не принимали. Боялись обменивать их на рубли. Да, существовала связь и незначительная материальная помощь. Но нить личного общения, которого ничто заменить не может, оборвалась.
          В 1977 году в издательстве «Ардис» был опубликован сборник Бродского под названием «Часть речи». Его составлением занимались В. Марамзин и Л. Лосев при непосредственном участии самого автора. В него вошли стихотворения, написанные, за пять предшествующих лет (1972 – 1976 годы). Часть из них была создана еще на Родине, но большинство уже после эмиграции.  Примечательно же то, что эта книга посвящена «Отцу и матери», которые на тот промежуток времени были живы и, следовательно, смогли не только прочитать и оценить творчество сына, но и оценить его щедрый подарок.   
          И вот наступил период, когда самые близкие стали отправляться в мир иной. Первой ушла Мария Моисеевна (1905 – 17.03.1983). Не прошло и месяца, как Александр Иванович Бродский отправил письмо подруге сына – Аннелизе Аллева, в котором содержались такие строки: «Похоронили Марию в светлый мартовский день, собралось около ста ее друзей, месса была торжественной <,> как и подобает матери великого поэта современности». По всей видимости, на похоронах присутствовало множество друзей и знакомых эмигрировавшего поэта. Его помнили и пришли отдать последний долг, долг прощания с Марией Моисеевной.
          Их переписка началась несколько ранее. Аннелиза Аллева опубликовала несколько выдержек из писем Александра Ивановича и можно только подивиться его стилю, метафоричности и оптимизму.
          «Утром, когда я проснулся, на меня со стены бесстрастным взором посмотрела Венера Боттичелли и листок календаря с красной цифрой 1.
По земле шагал новый год. С этого момента многое стало первым. Первый день Нового года, первое письмо из Рима, первое поздравление, первые радости, первый январский дождь, первое наводнение и даже первый насморк».

Он, как и сын, чередовал отправляемые в Рим  письма с открытками.

          «А теперь совершим экскурсию по Эрмитажу, первую в этом году. Остановимся. Какое изумительное полотно! Какой реализм! Какое глубокое психологическое проникновение! Что же решит молодой Геркулес? Я думаю, что предпочтет Афродиту, тем более что она более современна и активна. Целомудренность и строгость Афины вряд ли будут поняты юношей. Об этом всегда дискутируют зрители. А как думаете Вы?» Так звучала надпись на открытке с репродукции эрмитажной картины «Геркулес на распутье между Добродетелью и Пороком», принадлежащей кисти итальянского художника XVIII века Помпео Джироламо Батони. Несомненно, обладал старший Бродский литературным талантом. Недаром работал фотокорреспондентом, а затем  писал заметки в местные газеты.
          В фондах музея "Американский кабинет Иосифа Бродского" в Фонтанном доме хранится заявление А.И. Бродского в ОВИР, написанное 20 июня 1983 года. Привожу здесь его текст, сохраняя пунктуацию оригинала:

          "Мне 80 лет, три месяца назад скончалась моя жена с которой мы прожили совместно сорок пять лет и я остался в одиночестве.
           Ни родных, ни близких у меня нет. В таком возрасте, обремененном вдобавок болезнями я нуждаюсь в постоянной помощи и поддержке.
           Единственным человеком кто согласился оказать мне приют и необходимые условия существования - это мой сын Иосиф Бродский, проживающий в Соединенных Штатах Америки.
           Его согласие подтверждено прилагаемыми к сему документами надлежащим образом заверенными властями США разрешившими мне въезд в страну на постоянное жительство.
           В связи со столь печально сложившимися для меня обстоятельствами я обращаюсь к Вам с просьбой об удовлетворении моего ходатайства о выезде".

          Но... получил отказ.
 
          Через тринадцать месяцев в воскресенье после Пасхальной недели за ней последовал Александр Иванович (1903 – 29.04.1984).
         После этих удручающих событий Бродский осознал, что он остался в полном одиночестве. Семьи больше не существовало.  Тогда и прозвучал его голос в печати. Так, в сборнике «Урания» появилось стихотворение «Мысль о тебе…», посвященное матери.

Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту".
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье, -- волнуясь,
ты бы вставила, -- не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток --
то есть, извилин! -- вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.

Всего двадцать строк. В них вся боль утраты. Именно так, через кастрюли и наставления, он ощущал любовь матери.
         В 1989 году появляется стихотворение «Памяти отца: Австралия», впоследствии вошедшее в состав сборника «Пейзаж с наводнением».

Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию. Голос с трехкратным эхом
окликал и жаловался на климат
и обои: квартиру никак не снимут,
жалко, не в центре, а около океана,
третий этаж без лифта, зато есть ванна,
пухнут ноги, "А тапочки я оставил" --
прозвучавшее внятно и деловито.
И внезапно в трубке завыло "Аделаида! Аделаида!",
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель.

Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога --
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимом

в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.

Семнадцать строчек памяти. Сохранилась запись, где эти стихи напевно читает сам автор.

                ***

          Вернемся к ранее указанному эссе, в котором Бродский рассказывает о жизни семьи в советские годы. Описал он все, что смог вспомнить или посчитал возможным представить читателям. Перед нами развертывается картина жизни в коммунальной квартире на четыре семьи, комната площадью в 40 кв.м., три  окна, балкон с которого видны два храма – Пантелеймоновская церковь и Собор Преображе;ния Госпо;дня всей гва;рдии.
         Написано оно на английском языке и существует несколько его переводов. Так он хотел даровать родителям «толику свободы», поскольку считал, что «писать по-русски было бы усугублением их неволи».
          Именно здесь раскрывает Бродский формулу взаимоотношений, сложившуюся в семье: «Меня они любили больше, чем себя, и скорее всего вообще бы не поняли моего чувства вины к ним. Главное было - хлеб на столе, чистая одежда и здоровье. Это их синонимы любви, и они – лучше моих». Честное признание.
          И далее...«Две вороны тут, во дворе у меня за домом в Саут-Хадли. Довольно большие, величиной почти с воронов; и, подъезжая к дому или покидая его, первое, что я вижу, это их. Здесь они появились поодиночке: первая -- два года назад, когда умерла мать. вторая -- в прошлом году, сразу после смерти отца. Во всяком случае, именно так я заметил их присутствие. Теперь всегда они показываются или взлетают вместе и слишком бесшумны для ворон. Стараюсь не смотреть на них; по крайней мере стараюсь за ними не следить. Все же я приметил их склонность задерживаться в сосновой роще, которая начинается за моим домом в конце двора и идет, с четверть мили, по скату к лужайке, окаймляющей небольшой овраг с парой крупных валунов на краю. Нынче я там не хожу, поскольку боюсь спугнуть их, ворон, дремлющих на вершинах тех двух валунов в солнечном свете. И я не пробую отыскать воронье гнездо. Они черные, но я заметил, что изнанка их крыльев цвета сырого пепла. Не вижу их лишь тогда, когда идет дождь», - писал Бродский в 16 главе того же эссе «Полторы комнаты». Символично и откровенно сказано. Прошлое продолжало жить в памяти поэта и приносило не облегчение, а чувство утраты и одиночества.
 
                ***

         Считается, что за инициалами посвящения – Л.К. – скрыто имя Lise Knapp, американской подруги, ставшей профессором Колумбийского университета. Интересовали ее Достоевский, Толстой, Чехов и русская поэзия. Кроме того, ей посвящено стихотворение «В этой маленькой комнате все по-старому…» (1987).
         Значит, не совсем одинок был Бродский в те сложные годы, поскольку кроме стихов  одно из самых сокровенных своих прозаических произведений посвятил женщине. Однако настораживают строки:

С тех пор, как ты навсегда уехала,
похолодало, и чай не сладок.

Вновь звучит голос печали. Правда, спустя два года. Недаром в 28 лет он написал – «Любовь есть предисловие к разлуке…». Пророческими оказались слова.

          Но… не покидает его чувство вины перед родителями. Велико и сожаление, что не смог он научиться у них собственному «будущему, своему старению; от них же получить последний урок: как умирать». А смерть была близко. Оставалось ему всего 9 лет жизни. Последние годы оказались наполненными болью и страданием от накопленных болезней, в первую очередь – сердца.