Глава первая
День первый
Тощий черный кот почуял неладное и, телескопом вытянув шею, осторожно выглянул из подворотни. Опасливо огляделся, пронизывая трепещущими усами-антеннами окружающее пространство. Откуда же оно исходит – острое, ранящее, напряженное ощущение беды или опасности?! Где оно? Ага! Засек! Оно исходило от невзрачной девушки, застывшей напротив его родимой подворотни и внимательно рассматривающей дом. Внешне она ничем не выделялась из людского потока, скользящего мимо, и кот с недоумением вгляделся в этот источник неблагополучия.
Девушка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, но, оглядевшись, не обнаружила ничего любопытного, лишь облезлый кот-беспризорник выглядывал из обшарпанной подворотни. Она безразлично глянула на притаившийся в тени комок черной шерсти со сверлящими ее колдовскими глазами и вернулась к своим размышлениям.
Кот, видимо, проанализировав полученную информацию, пришел к выводу, что темное облако, окутывающее худенькую фигурку, грозит несчастьем только самому объекту наблюдения, а не ему, коту, лично. А посему вроде бы потерял к девушке интерес и беззвучно растворился в провале окна, ведущего в темный, пропахший мышами и сыростью подвал.
Незнакомка машинально проводила взглядом местного Чеширского Кота, исчезнувшего без малейшей улыбки, нащупала в сумочке заветный ключ и удовлетворенно вздохнула. Все правильно.
Ключ – тяжелый, солидный, с глубокими мудреными бороздками и витиеватым кольцом на конце – был таким же старинным, как и сам дом, который она сейчас изучала с пристальным интересом. Даже темно-бордовое пятно на замысловатых бороздках напоминало ржавые потеки на бежевом, давно некрашеном фасаде из-за испокон веков не чиненых водосточных труб. Но бог с ними, с потеками! Каков сам дом! Просто загляденье!
Трехэтажный особняк ХIХ века!
Шесть классических колонн уверенно поддерживали небольшой треугольный фронтон, чуть нависающий над ними, как козырек офицерской фуражки, и придающий зданию надменно-респектабельный вид. Аристократизм и строгая простота! Класс! Правда, когда-то белоснежные колонны были облуплены, а низенькая, вросшая в асфальт подворотня застарело прописана, но какая порода чувствовалась в самой осанке, офицерской выправке строения! Благородное, скромное великолепие! Дом знал себе цену и смотрелся соответственно – горделиво, с достоинством, по-рыцарски.
Девушка удовлетворенно улыбнулась про себя. Ничего себе кусочек ей достался! Небольшая уютная квартирка в особняке в центре Питера – вот и все, господа, ничего особенного, да-с!
Что ж, этого и следовало ожидать. Ее бывший, как всегда, не поскупился и одарил при разводе лакомым кусочком – отдельной квартирой в старом фонде. Девчонки в отделении клиники, где она работала, писали кипятком от зависти, когда несчастная, обливаясь слезами, сообщила им условия расторжения брака. Впрочем, так же они шипели и тогда, когда она вышла замуж за Павла Петровича и переехала в его уютный домик-шале в Гатчине. До работы, правда, было далековато, но зато так приятно ежедневно проехаться в лаковом «Мерседесе» до самых ворот клиники!.. Один личный шофер чего стоил!.. А теперь вот...
Ну да ладно, прорвемся, нечего раскисать и себя жалеть. Махнули тебе шубу с царского плеча – и будь счастлива, моя дорогая! Оревуар!..
Кроме солидного ключа, с трудом втиснутого во внутренний карман женской сумочки, она в который раз проверила и наличие главной драгоценности: дарственной от щедрого бывшего властелина на владение собственным маленьким королевством. Глянцевая поверхность плотного конверта приятно охладила подушечки пальцев профессиональной массажистки, по чуткости сравнимые лишь с сейсмографом Пулковской обсерватории, и одновременно напомнила, как она получала этот самый конверт. Да, господа, все было очень солидно, но что-то все же настораживало...
И крохотный червячок сомнения вновь поднял колючую головку и тревожно завертел ею, и волна неприятного холодка пробежала между лопаток, мешая полноте счастья. Девушка еще раз вспомнила подробности получения подарка, поежилась и приняла все необходимые меры предосторожности – внутренне перекрестилась и тихонько сплюнула через левое плечо. В таких делах лучше перестраховаться – уж очень странной и непонятной была предшествующая беседа!
***
Нотариальная контора, в которой нужно было получить дарственную на квартиру и ключ к ней, олицетворяла собой истинную респектабельность! Она находилась не где-нибудь у черта на куличиках, а в самом начале уважаемого Невского проспекта, на втором высоком, украшенном лепниной этаже, подниматься на который было удивительно приятно по широкой и пологой мраморной лестнице. Чугунные витые перила вели к тяжелой дубовой двери, на которой красовалась солидная табличка «Адвокат и нотариус Яков Керр». Все чин-чинарем! Девушка, замирая от приятного предвкушения шикарного подарка, ладонью ощутила легкий холодок антикварной ручки и, с волнением потянув ее, оказалась в самой конторе.
В просторной современнейшей приемной, застланной пушистым белоснежным ковром и красиво уставленной низкими алыми креслами и стеклянными столиками с глянцевыми журналами, никаких посетителей не было, а была только девушка-секретарша.
Клиентка было обрадовалась, что так повезло и нет очереди, но, вглядевшись в стройную фигурку, облаченную в белую безукоризненную блузку и черную юбку-карандаш, обомлела и забыла обо всем на свете.
Секретарша была очень занята – она напряженно копалась в высоком деревянном коробе, стоявшем на рабочем столе. Современнейший компьютер с навороченной клавиатурой и беспроводной мышью был бесцеремонно сдвинут на самый край модного стеклянного стола, а весь его центр был занят странной большой коробкой.
Совершенно непонятный и неестественный предмет в приемной нотариуса! Коробка была высокая и широкая, и с боков в ней были прорезаны окна, через которые виднелись занавески, и даже приоткрытая дверь проглядывала в торце. Словно макет театральной декорации или игрушечный домик, в котором можно передвигать актеров-кукол... Впрочем, содержимого коробки не было видно, но звуки изнутри доносились самые странные и подозрительные – что-то там тихонько возилось и попискивало или постанывало. Как новорожденные котята!.. Красавица-секретарша что-то там напряженно рассматривала и делала, запустив в коробку обе руки, обнаженные по локоть.
Посетительница окаменела от неожиданности. Неужели девица рожающую кошку притащила на работу?! Что же там еще может пищать?!
Впрочем, жалобный писк и чрезвычайная сосредоточенность не помешали очаровательной секретарше добросовестно исполнять свои обязанности. При шуме отворившейся двери она живо подняла кудрявую головку и солнечно улыбнулась оторопевшей клиентке, показав сахарные зубки. Один из них стоял чуть косо, что придавало улыбке особенный шарм.
– Госпожа Елена Васильевна Кошечкина? – Приветливо кивнув и усмехнувшись алыми губками, секретарша вытащила руки из коробки, звонко процокала золотыми каблучками к внутренней лакированной двери и отворила ее, вежливо отступив в сторону. – Вас ждут, прошу!
Госпожа Елена Васильевна, звавшаяся обычно просто Аленой, машинально шагнула к распахнутой двери, ошалело косясь на обнаженные ручки красавицы, – они были измазаны чем-то багровым с подтеками. Такие подтеки медсестра Кошечкина видела только у принимающих роды акушерок. Неужели действительно роды у кошки начались?! В кукольном домике? В нотариальной конторе?! Самого господина Якова Керра?!
Кабинет господина нотариуса поразил посетительницу еще больше, чем ручки его прелестной секретарши. Во-первых, своими размерами – он был громадный, как дворцовый зал! Во-вторых – там царил таинственный полумрак, настолько густой, что девушка вынуждена была остановиться в распахнутых дверях и подождать, пока глаза привыкали к темноте. Свет у них, что ли, отключили за неплатеж, или пробки перегорели?! И, в-третьих, там не было ни блестящего письменного стола под зеленой лампой, ни высоченных стеллажей с золотообрезными сводами законов и премудрыми фолиантами, ни даже тривиального компа! Посреди императорского зала стояли только широкий стол, сколоченный из грубых досок; простой деревянный стул, сделанный под средневековый, наверное, очень жесткий и неудобный; да в полутемном углу – внушительный древний ларь с торчащими ручками-палками, тускло поблескивающий какими-то металлическими украшениями на крышке, которые обалдевшая от необычного антуража клиентка в полумраке не разглядела.
Немного придя в себя и оглядевшись, девушка облегченно перевела дыхание. Сумрак в помещении объяснялся просто – высоченные старинные окна были плотно занавешены тяжелыми шторами из золотистой парчи. Единственным осветительным прибором в кабинете был громадный, как в средневековых замках, шикарный камин, отделанный грубо обтесанным поблескивающим мрамором, причем камин был настоящий, а не электрический, и, в довершении ко всему, в нем ярко пылали дрова!
Открытый огонь! В старом питерском фонде! Явно «охраняемом государством»! Ну и ну! И куда пожарная инспекция смотрит?!
Нотариальная контора выглядела настолько не настоящей, какой-то придуманной театральной декорацией, что радостное предвкушение подарка как-то вдруг пропало, выветрилось.
Господи, куда ж меня занесло-то!.. – пронеслось в сознании. – Неужели бывший муж оказался такой сволочью, что вместо отступного подложил свинью, и вся хваленая дарственная – сплошная липа?!
Девушка с недоумением огляделась в поисках нотариуса и обнаружила перед самой адской топкой высокую и худую фигуру, неверно освещенную прыгающими и колеблющимися языками пламени.
Темный силуэт у огня шевельнулся и повернулся лицом к посетительнице, растерянно застывшей у порога:
– Добго пожаловать, госпожа Кошечкина, – мягкий, грассирующий баритон звучал проникновенно и доверительно. – Вы пгишли за документами? Они готовы! – Загадочная фигура шагнула на середину комнаты и превратилась в высокого широкоплечего молодого человека в современном сером костюме, белой рубашке и темном галстуке, черноволосого и весьма импозантного. Даже грассирующее произношение располагало к нему, придавая легкий налет чего-то иностранного, манящего, до чего так охоча иная русская девушка.
Абсолютно современный клерк, и что это ей померещилось? Алена перевела дыхание, проникаясь симпатией к молодому красавцу. Подумаешь, мраморный камин и попискивающая окровавленная секретарша! Наверное, просто пускает клиентам пыль в глаза, чтобы побольше содрать! Ну с меня-то уж содрать нечего!
Энергичной походкой господин Керр подошел к широкому столу, на котором вдруг проявился длинный узкий конверт, ослепительно белеющий на фоне темных досок и неаппетитных пятен и кругов, будто прожженных кислотой, как в химической школьной лаборатории. Это что – современный дизайн канцелярских столов?
Адвокат оценивающе поглядел на простенький бежевый плащ клиентки, потом взял в руки и, не торопясь, взвесил на белой ладони вожделенный конверт. Будто что-то решал сам с собой.
Чего же он может решать, черт возьми, если квартиру уже подарили?! Вот уж мастера эти нотариусы пыль в глаза пускать!
Клиентка нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
– Ваш паспогт, пожалуйста, – вежливо попросил господин Керр и, рассеянно перелистав странички документа, вернул его владелице. Внимательно посмотрел в серо-зеленые глаза посетительницы. – Вы любите получать подагки, Елена Васильевна?
– А кто ж не любит? – усмехнулась девушка, машинально запихивая паспорт обратно в сумочку и робко протягивая руку для получения заветного документа.
– Подагки газные бывают, – философски заметил нотариус, как бы не замечая ее жеста и не торопясь отдавать дарственную. – Иногда такие, что и рад не будешь!
– Это как? – не поняла Алена и насторожилась. Многочисленные газетные байки о жуликах-адвокатах, ловко обманывающих лопухов-клиентов, мгновенно всплыли в памяти. И камин, наверное, тоже для того, чтобы запудрить мозги и сбить с панталыку! Тем паче, что при таком освещении не видно ни зги, оно словно специально создано, чтобы подделывать подписи и документы!
Ну уж нет, мой лакомый кусочек ты не получишь! Девушка внутренне собралась, как перед схваткой.
– Ну, напгимег, шигоко известный факт пго тгоянского коня, – велеречиво объяснил чересчур ученый адвокат и с чувством продекламировал: – «Бойтесь данайцев, дагы пгиносящих!» Не все пгезенты дают удовольствие и счастье!
– Ну уж собственная квартира никак к ним не относится! – убежденно заявила практичная госпожа Кошечкина и настойчиво протянула руку. – Если документ готов, я хочу получить его!
– Вы увегены? – проникновенно заглядывая в простецкое лицо девушки, повторил милейший господин Керр. – Потом не будете жалеть?
– О том, что получила в собственность трехкомнатную квартиру в историческом центре Петербурга?! – Клиентка рассмеялась проныре в лицо. – Нет, не буду! Давайте бумаги! Не тяните!
– Пожалуйста, нет никаких пгоблем, уважаемая Елена Васильевна! – неожиданно радостно воскликнул адвокат и охотно протянул ей конверт. – Как вы пожелаете!
Тут уж затормозила сама Алена:
– А что, в этой квартире что-то не так? – Она покосилась на конверт и медленно опустила руку. – Вы на что-то намекаете?
– О, вы, наверное, подозреваете какое-либо мошенничество? – Адвокат проницательно усмехнулся. Возле тонких губ появились жесткие глубокие складки, а темные, как колодезная вода, глаза неприятно сверкнули. Нотариус стал жестким, даже грассирование пропало, он говорил теперь, как будто выступал в суде: – Нет, со стороны закона и прав собственности здесь все чисто, будьте покойны!
– А что же не в порядке? – забеспокоилась девушка. Белоснежная улыбка ученого адвоката теперь напоминала ей хищный оскал волка. Сейчас съест! – Почему вы так говорите?
Вновь полился бархатный проникновенный баритон:
– Видите ли, моя госпожа, – законник отступил в тень камина, пряча лицо, – вступая во владение какой-либо собственностью, будь то вещь или недвижимость, вы бегете на себя и все, что связано с ними, не так ли? А все имеет свою истогию! То есть, говогя пгостым языком, вам как бы надлежит гасхлебывать все пгиятное и непгиятное, связанное с данным пгиобгетением. Потому что, как говогится, не все то золото, что блестит!
– Так вы желаете уберечь меня от находки клада в старинном доме? – понимающе усмехнулась бывалая петербурженка. – Там замурованы драгоценности бывших хозяев, скрипка Страдивари или древняя икона? Да? Благодарю за беспокойство! Надеюсь, что с этой неприятностью я как-нибудь справлюсь. – Она твердо протянула руку за документом.
Господин Керр медленно подошел обратно к столу, задумчиво посмотрел на самоуверенную молодую особу, потом, как бы решившись на что-то, резко и неприятно засмеялся:
– Рад, что это не пугает вас! – И он с полупоклоном вручил вожделенный конверт, тут же исчезнувший в потертой сумочке.
Постоял, подумал и, будто раскрывая государственную тайну, в полголоса процедил сквозь зубы:
– Но вот вам маленький совет напоследок: почаще посматривайте на часы в этой квартире.
– Часы?! – изумилась девушка, машинально взглянув на свои изящные часики, подарок бывшего мужа. – Там что – их крадут? В доме – воровская «малина»?
Нотариус раздраженно вздохнул, как человек, вынужденный растолковывать тупице тривиальные вещи:
– Я говорю о самом времени, а не об его измерении. О физическом процессе. Видите ли, время не всегда течет гладко, иногда в нем, как и в любом течении, возникают различные турбуленции, завихрения. Они могут остаться там, завязнуть, как муха в янтаре. И, как всякое инородное тело, мешать течению последующих событий, искажать прозрачность времени... Я просто обязан вас предупредить, а вы уж разбирайтесь с вашим приобретением сами!
Он явно устал от объяснений и хотел побыстрее отделаться от ничего не понимающей и потому ерничавшей дуры. До такой степени, что невежливо повернулся спиной к клиентке, недвусмысленно намекая на окончание разговора, раздраженно передернул широкими плечами и демонстративно отошел к рабочему столу.
Глупая посетительница не понимала причины его внезапного раздражения и тупым столбом стояла на месте, ожидая продолжения объяснения.
Яков Керр раздраженно обернулся, холодно взглянул на недоумевающую девушку, и вдруг его словно осенило. Непонятно чему удивившись, он откровенно уставился на посетительницу и заговорил сквозь зубы, словно что-то обдумывая сам с собой, причем французский акцент пропал вовсе:
– Погодите-ка!.. Павел Петрович мне что-то говорил о вас... – Он наморщил широкий лоб, словно вспоминая и продумывая что-то. – Вы, простите, кто по специальности?
– Клинический реабилитационный массаж, – гордо вскинула голову клиентка, и законник неожиданно увидел перед собой твердого и волевого человека. – Я работаю в центре по реабилитации особо тяжелых инвалидов. Собиралась открыть клинику в этой квартире.
– О! – неожиданно заинтересовался господин Керр и даже присел бочком на край стола, как бы приготовившись к продолжению беседы. Густые брови его высоко поднялись, заблестели заинтересованные глаза. Он вдруг понял что-то, известное лишь ему одному! – Лечение, то есть возврат к прошлому здоровому состоянию. И к прошлому, и к здоровому!.. Сразу две ипостаси!.. Очень любопытно! – Он подумал, вдруг посерьезнел и одобрительно закивал головой: – Это меняет дело! Прекрасно! Ай да идея!.. Может быть, именно такое место вам и нужно – с открытой дверью в прошлое...
Открытая дверь? Куда? О чем он толкует?
Массажистка по-прежнему ничего не понимала и ждала продолжения, объясняющего странные слова.
Но загадочный нотариус, видимо, не собирался объясняться, а как бы рассуждал сам с собою вслух, с видимым интересом взвешивая новый поворот своей собственной мысли:
– Что ж, я всегда с уважением относился к идеям Павла Петровича... Они несколько созвучны бывшим моим... Занятная мысль. Да, Великий Магистр, как всегда, на высоте! Остается верным своим идеалам! «Помощь бедным и страждущим»... Это может оказаться любопытным вариантом! – Уголки узких губ слегка приподнялись, в глазах мелькнула чертовская огненная искра, в голосе вновь обнаружилась французская картавость. – Что ж! Как говогят у нас, Пагиж стоит мессы!
У нас? Это где? В Питере так точно не говорят! И какая месса?! И при чем тут Париж?! – Обескураженная клиентка только досадливо дернула головой, не поняв ни единого слова, и постаралась незаметно в сумочке прощупать конверт, проверяя, на месте ли ключ от квартиры. И обомлела! О боже! Хрустит гербовая бумага, но металлический предмет не прощупывается! Неужели надул?!
Каков болтун! Сразу видно: заговаривать зубы он – великий мастер! И скользкий, как угорь! Из любой неприятности вывернется! Не люблю таких!
Но ученый нотариус иначе понял ее нетерпеливое движение и острое беспокойство:
– О нет, не волнуйтесь по поводу мессы! Менять вегу вам, конечно, не понадобится, но пегешагнуть чегез себя, измениться, может быть, когенным образом, вам придется. Но игга стоит свеч!.. Если, конечно, доиггаете до конца... Если сумеете...
Произнеся эти непонятные слова и не дав опомниться обомлевшей девушке, он повернулся к двери:
– Наташа!
В двери тут же показалась кудрявая кукольная головка, и засветился косой милый зубик:
– Да, господин Жак!
– Ключ готов?
– Конечно, господин Жак! – Легко, как фея, она подлетела к громоздкому сундуку с длинными торчащими палками и непонятными крылатыми фигурами. – Эйн, цвейн, дрей, – прошептала куколка, с неожиданной легкостью открывая массивную крышку с блеснувшими желтым металлом громоздкими украшениями на ней.
Внутренность сундука осветилась, как нутро холодильника, и в золотистом сиянии появился темный предмет. Господин Керр ловко выхватил его, стремительно захлопнул крышку и быстро подошел к ошеломленной клиентке.
– Вот ваш ключ! – торжественно произнес он. – И не заблудитесь за двегью, котогую он откгоет!.. Bonne chance!
Жительница «хрущобки» с удивлением взвесила предмет на ладони – тяжелый, солидный, с глубокими мудреными бороздками и витиеватым кольцом на конце. Старинный, с уважением подумала она. Даже бордовым заляпан. Ржавчина, наверное. Ну уж я тебе отчищу, надраю! Теперь ты мой!..
Проходя через приемную Алена отметила, что никакой коробки на столе уже нет, да и холеные ручки секретарши, провожавшей ее, были чистыми... Привиделось ей, что ли?..
***
И вот теперь она стояла победителем, с ключом от павшей к ее ногам крепости. Ну что ж, войдем в город?
Но надо быть до конца честной сама с собой.
Никакой квартирой, никакими царскими подарками не замазать, не залечить оставшуюся после развода рану. Душевную боль, тянущую, постоянную, привычную... Так, наверное, у ее подопечных инвалидов болит ампутированная конечность, часть тела, и боли эти называются «фантомными». Ее бывший сейчас тоже «фантом» для нее, для ее души, а не тела, и, может быть, это еще больнее... Алена еще раз вздохнула и поймала себя на мысли, что она вздыхает слишком часто и слишком грустно. И чего, дурочка, печалится? Что, разве не знала заранее, что этот блестящий брак не будет продолжаться долго, что она, скромная массажистка, не ровня шикарному книжному магнату? Знала, и еще как знала! Что вся эта женитьба да любовь – лишь благодарность за изнурительный труд, когда она чудом вытащила его – сначала из комы, а потом из инвалидной коляски после жуткой автомобильной аварии. Как веревочке ни виться...
Она всегда знала, что настанет самый черный день в ее жизни, когда прекрасный принц встанет на восстановленные ноги, одарит полным благодарности поцелуем и ускачет на белом Роллс-Ройсе вдаль продолжать свою сногсшибательную карьеру – уже не с ней. С какой-нибудь манекенщицей, актрисой, телеведущей – известной и блестящей красавицей, с которой не стыдно выйти в люди, а не со скромной мышкой в белом халате из центра по реабилитации особо тяжелых инвалидов. А она вернется на родную Гражданку к маме с папой, в привычную с детства нищую жизнь. Но получилось лучше – прослышав о разводе, деликатные мама с папой уехали в деревню поднимать личное хозяйство, а квартиру оставили на ее попечение. Отдыхай, дочка, после душевных переживаний, набирайся сил!
Но – грех жаловаться! – Павел Петрович отличался широтой натуры, истинным благородством и ответственностью за прирученных им. И подарок он оставил соответствующий. И ремонт обещал сделать за свой счет – все, что ты пожелаешь, люба моя! И обстановку купит – хоть царскую! – выбери и пришли счет, не говоря уж о вполне приличной сумме прописью, оставленной «на булавки»!!
Алена стыдливо смахнула набежавшие слезы и деловито высморкалась. Вот и все. Разумеется, она выберет и пришлет... Но, господи, до чего тяжело, до чего грустно!.. Одиноко, сиротинушке... Она же в него всю душу вложила, все душевные силы. И, наверное, полюбила... Все-таки она была по-настоящему счастлива эти последние три года...
Брошенная сирота еще раз вздохнула, взяла себя в ежовые рукавицы, поднялась на три стертых плоских ступени крыльца и решительно протянула руку к старинной двери – тяжелой, солидной. Дотронулась до резной, как маршальский жезл, ручки – и невольно залюбовалась ею. Ай да ручка у входной двери! Произведение искусства! Неужели настоящий дуб? Она с уважением посмотрела на почерневшую от дождей затейливую резьбу. Высоченная дверь, сравнимая со средневековым порталом, торжественно повернулась на медных, тронутых зеленью петлях.
Открылся прохладный гулкий холл с выщербленными мраморными черно-белыми плитами – прямо шахматная доска! И кто же, интересно, играет здесь магическими фигурами, кто переставляет их, усмехаясь и внутренне торжествуя?.. Давеча чертов нотариус предупреждал: «Не заблудитесь за двегью!..» За этой, что ли?
Входить или нет?.. Боязно что-то! Уж очень это великолепие отличается от привычных грязных и запущенных подъездов родной Гражданки, расписанных любителями граффити! Милый домик-шале Павлуши в Гатчине не в счет – никогда родным не был, не успела привыкнуть, да и весь день на работе, возвращаешься затемно...
Девушка, придерживая рукой исполинскую входную дверь, не давая ей закрыться, стояла на пороге и осматривала вестибюль как музейный экспонат.
Из гигантской шахматной доски вырастала мраморная лестница, уходящая вверх затоптанными потрескавшимися ступеньками. Однако, какие же они тонкие, полупрозрачные – это ж сколько пар ног должно было пройти, чтобы так стерся, утончился бессмертный мрамор!.. Сколько поколений? Взбирались, тяжело шаркая, взлетали вихрем, уверенно топали, вышагивали, тащились. И каждый – с какой-то целью, за какой-либо надобностью. На какую вершину она ведет, эта старая лестница, и на вершину ли, а может – наоборот, в бездну?..
Алена, вытянув шею, попыталась заглянуть за поворот лестницы, на высокий первый этаж, с уважением именуемый «бельэтажем». Высоко на площадке она разглядела обитую коричневым дерматином дверь. Кусочки войлока, торчащие из продранной обивки, казалось ей, белели как горностаевые хвостики на королевской мантии. Мантия тоже может быть трачена временем и молью, но это не уменьшает ее монаршего достоинства, не правда ли?
На глаза опять набежали слезы благодарности и сожаления о прошлом. Что же ей в этом великолепии самой жить? Одной? Как бы славно они вили здесь милое гнездышко, какой бы уютной она сделала бы квартирку и удобной для инвалида! Уж она-то знает все его нужды и особенности!.. Хотя... как быть с лестницей? Лифта нет, и не будет, а этажи тут высоченные... Не фантазируй!
Девушка тряхнула тугим белесым конским хвостом, в который она всегда убирала волосы, готовясь к серьезной задаче, и сурово отогнала призрачные, никому не нужные грезы.
Немедленно перестань хлюпать носом! – приказал внутренний голос, очень похожий на мамин. С мамой она никогда не спорила. Будем смотреть на жизнь с оптимизмом, довольно ныть! Король умер, да здравствует наследство!
Алена категорически высморкалась в уже промокший насквозь платок, решительно вытерла глаза и победителем ступила внутрь. Входная дверь сама собой закрылась с сиплым вздохом разбуженной древней пружины. Сразу же все дневное многоголосье улицы замолкло, погасло, как умирает огонек свечи, потушенный накрывшей его медной чашечкой. Солнечный июньский день в кипучем центре делового Питера исчез, сгинул, сменившись торжественной пустотой гулкого пространства старинного вестибюля. Свят-свят! И холодно, как в склепе! Победные фанфары затихли, не успев разыграться. Неужели ученый нотариус Жак Керр пугал не зря?.. Как в другое измерение попала... Это, пожалуй, покруче, чем свалиться в кроличью нору, – там хоть за время падения можно привыкнуть, а тут – на полной скорости перескочить из века в век...
Совсем нервы ни к черту! – Испуганный победитель зябко поежился.
Вдруг Алена краем глаза уловила какое-то смутное движение. И в то же мгновенье нутром почувствовала, что на нее внимательно смотрят, изучают. Пристально. Незаметно для нее. Откуда? Из пустоты?! От панического страха ее похолодевшие руки мгновенно покрылись острыми колючими пупырышками.
Резко повернувшись, она перевела дух и облегченно рассмеялась – в глубине сумрачного холла, почти под лестницей, висело громадное, во всю стену зеркало, отражавшее ее движения. Темного дерева резная рама из переплетенных рогов, ветвей и листьев окаймляла серебряную поверхность старинной амальгамы, по краям покрытую коричневатыми пятнами, разводами и подтеками, словно амальгама была жидкой и потекла, когда зеркало поставили вертикально к стене.
Ишь, какое старинное, уважительно подумала жительница новостроек, и осторожно, по шажку, как пешка, пройдя по громадным шахматным плитам, благоговейно провела пальцем по пыльной поверхности резного лакового дерева. Странно! Рама сплошь покрыта пылью и паутиной, а само зеркало – чистое и блестящее, светится, будто живое, играет, как ртуть...
Новоиспеченная владелица недвижимости всмотрелась в собственное отражение, внимательно разглядывавшее ее саму с другой стороны стеклянного пространства. В таком антураже надо и выглядеть соответственно! Расстегнула бежевый плащ, машинально одернула яркую красную кофточку, экзотическим цветком пламенеющую на фоне давно некрашеных стен, оправила джинсовую юбку и привычно взбила пальцами редкую челку над зеленоватыми глазами. Челка белесая, глаза светлые, и сама она – тощая и невысокая. Как была полупрозрачным обмылком в детском саду, так и осталась такой же и в школе, и в училище, да и в свои тридцать два все еще смотрится девчонкой. Но уже не на побегушках! Спасибо заботливому Павлуше – после СПА-салонов и дорогущей косметики и кожа, и фигура похорошели...
Она еще раз вгляделась в собственное отражение и вздохнула. Ресницы, что ли, накрасить? После развода совсем от косметики отказалась. К тому же адский физический труд массажистки расплавлял на лице любые мейкапы. Поэтому до замужества Алена лишь изредка позволяла себе красить водостойкой тушью ресницы, чтобы совсем уж не выглядеть белой невзрачной мышью в медицинской униформе-пижаме. И только для привлекательных, умеющих оценить ее внутреннюю красоту пациентов. Как милый Павлуша, например!.. Пока замужем за ним была, старалась ему соответствовать – при нем и косметику хорошую использовала, и одевалась в бутиках... А сейчас для кого краситься? И наряды ей больше не нужны – все девчонкам в отделении раздарила, а сама в прежнем ходит, в девичьем. И девчонки довольны, завидовать и злословить перестали, и себе спокойней, привычней. Да и воспоминаний меньше, не так больно!.. Ладно, забудь! Помни о главном – о своей цели. Где тут твоя квартира? Твоя! Собственная! Выше нос!
Она в который раз проверила давно выученный адрес, каллиграфическим почерком выведенный на шикарном меловом бланке с красными тяжелыми печатями, и, всматриваясь в номера квартир, стала подниматься по широкой, квадратом изгибающейся лестнице.
И постепенно, благодаря этому плавному изгибу и мерному стуку невысоких каблучков по мраморным ступеням, тревога и паническая нервозность сами собой прошли, исчезли, как уходит тревога суматошных сборов под мерный перестук колес тронувшегося поезда... или при покойном укачивании кареты под мягкое цоканье копыт...
И что этот чертов нотариус ее запугивал? – Дом как дом, лестница как лестница... Старинная, вот и все!
На первом этаже было только две квартиры, первая и вторая, на втором – высоком и просторном, было уже четыре. Значит, ее собственная, восьмая, на третьем, под самой крышей. Высоковато, но подниматься легко – видно, в старину умели удобно класть ступени! Это тебе не бездушные бетонные отливки!
На площадке между маршами она выглянула в светлый проем полуовального лестничного окна, выходящего на улицу и наполовину закрытого буйной зеленью крепеньких подстриженных лип, полюбовалась свежей синевой июньского жаркого неба и солнечными зайчиками, весело прыгающими по широкому беленому подоконнику.
Улыбнулась радостному чувству, внезапно охватившему ее.
Господи, золотая мечта каждого страдальца трущоб Гражданки – жить в старинной квартире! Сделать из развалюхи конфетку и жить в ней! Боже, какое счастье!..
Вот и ее дверь номер восемь – такая же, как все остальные: высокая, двустворчатая, обитая блестящей, черной, будто чешуя дракона, кожей. Хороший номер по китайской нумерологии, так на курсах по китайскому массажу учили, ведь цифра восемь считается одной из самых счастливых, приносящих удачу и процветание. Отлично – то, что нужно.
Хозяйка секунду помедлила перед дверью, потом, улыбнувшись, подняла руку и, замирая от озорства, смешанного с любопытством, нажала на желтоватую пластмассовую кнопку звонка. Прислушалась, волнуясь, к дребезжащему в недрах квартиры приглушенному звуку и, коротко рассмеявшись, решительно сунула увесистый ключ в глубокую замочную скважину:
– И чего я, дура, ждала? Что кто-нибудь откроет дверь? Мою дверь!
С правой ноги войти! – строго напомнила сама себе и тут же подумала, что по мудрому народному поверью надо бы первым пустить кота – это уж точно приведет к счастью. Она даже оглянулась в поисках какого-нибудь праздношатающегося Васьки, всегда околачивающегося в прописанных парадных незабвенных «хрущобок», но такового не обнаружила. Тот, Чеширский, нырнувший в подворотню, видимо, провалился в другое измерение. Или в преисподнюю! А может, просто пошел домой. Наверное, здесь, в центре, коты культурные, по подъездам не шастают. А жаль! Сейчас бы очень пригодился!
Ключ повернулся на удивление плавно и легко, будто только вчера смазали стальной замок. С внутренней стороны богатырской двери, пониже увесистого замка, имелся еще и металлический засов, толщиной с крепкую мужскую руку, и громыхающая стальная цепочка в палец толщиной, и мощный крюк, цепляющийся за массивное кольцо... Ну и ну! У современных компьютеров менее надежная защита!
Бедная массажистка задумчиво почесала в затылке – неужели действительно надо закрываться на «семь замков, щеколд и засовов», как в былинных эпосах? Черт возьми – двери такой толщины она видела только по телевизору, в любимых «Непутевых заметках» – о Тауэре, о его стальных комнатах-сейфах, хранящих баснословные сокровища Английской короны. Потоптавшись перед этим плотницким монстром, она осторожно притворила дверь, не закрывая на замок и засов, – а вдруг вся эта древняя механика не откроется, и она окажется замурованной в собственной квартире, как в застенках инквизиции. Страсти какие! Потом «аварийную» вызывай, хлопоты, затраты...
За наружной входной дверью в метре от нее была еще и внутренняя входная. Открыв ее, девушка оказалась в глухой, пропахшей опасностью темноте и могильной тишине, мгновенно поглощающей все живое, как удав жертву. И первобытный детский страх перед темными незнакомыми помещениями опять окутал задрожавшую фигурку холодным липким саваном. Зря она согласилась на этот подарок, ох, зря! Выбрала бы себе что-нибудь другое!.. И нотариус бормотал что-то несусветное... Господин Жак... Жак Керр? Где-то я слышала это имя... Какой-то фильм, книжка?.. Ладно, потом вспомню! Сейчас – не до этого!
Крепко сжав зубы, словно шла в бой, отважная домовладелица храбро, как на бруствер, шагнула в темноту. Тут, видимо, должна находиться передняя, и она, как и в новых домах, – без окон. Черт, забыла спросить в колдовской конторе, есть ли в квартире электричество... Подождала, замирая от страха, пока глаза привыкнут к темноте, и различила слабое свечение где-то далеко, в конце какого-то прохода или коридора...
В нос ударил запах застоявшегося воздуха нежилой квартиры, слежавшейся пыли и еще чего-то едкого, противного... Может, гнили? Сырости? Не зря дверь казематная!.. Затхлости?.. Вроде, так пахнет от тяжелых лежачих больных... Н-да, старая квартира, как всякий антиквариат, имеет свои прелести, самые разнообразные и не всегда приятные... «Бойтесь данайцев...»...
Чуткая массажистка поежилась от неприятного ощущения замкнутого пространства и судорожно забила рукой по обоям в поисках спасительного выключателя. Ведь должен быть свет, если звонок работает! Как же ты, дорогуша, не сообразила раньше!
И верно, выпуклый холодный квадрат с кнопкой посередине оказался точно под правой ладонью, и прихожая осветилась желтеньким тусклым светом из засиженной мухами лампочки, одиноко болтающейся на перекрученном узловатом шнуре под самым потолком. Алена тут же в страхе отдернула руку – в пяти сантиметрах от выключателя черной кляксой на обоях сидел мохнатый жирный паук. Господи, только его не хватало! Не квартира, а комната ужасов! Наверное, тут и тараканов полно, и клопов...
«Приходите, тараканы, я вас чаем угощу!..»
Классик прекрасно знал, что такое ленинградская квартира!
Бедняжка остервенело огляделась – ей уже казалось, что по полу шмыгают крысы, а в темных углах высоченных потолков шевелятся связки летучих мышей. Может, и трупы есть – не зря же так пахнет?.. Скелеты в углах? Что там господин Жак говорил о завихрениях времени, о мухах в янтаре?
Все! Хватит! Совсем уж свихнулась! Подумаешь, паука увидела!
Храбрая современная девица перевела дух, решительно вышла на середину передней и деловито осмотрелась, изучая поле будущего ремонтного сражения. В просторную квадратную переднюю выходили три разнокалиберные двери, и куда-то вглубь вел узкий, изгибающийся коленом коридор, выходящий, видимо, в комнату с окном, потому что именно в конце этого туннеля Алена видела свет.
Так. Обследуем все по порядку. С чего начнем?
Из ужасной передней налево вела тяжелая, выкрашенная белой масляной краской двустворчатая дверь. Она открывалась в большую, метров тридцать комнату с двумя венецианскими окнами, выходившими на улицу. Алена быстро пересекла широченное паркетное пространство, чтобы выглянуть на улицу, и, забыв про жутких тараканов и пауков, чуть не захлопала в ладоши от радости.
Под светлым и солнечным окном была не просто улица, а прелестный маленький сквер, зеленые газоны которого светились всеми цветами радуги от множества клумбочек с яркими пионами, лилиями и ноготками. Дух захватывало от этого пестрого великолепия! За сквером, над устремленными ввысь желтоватыми стенами темнели купола-луковицы церкви девятнадцатого века. На светлом фоне стен четко выделялась кованая ажурная ограда церковного садика. Опрятного, ухоженного, умиротворяющего.
Ух, как здорово! Именно здесь, под этим окном, я поставлю старинное кресло с высоченной спинкой, подголовником и широкими подлокотниками. Вольтеровское! Точно такое, как было у Павлуши в Гатчинском домике. Ну, такого, конечно, не найду, да и не нужно оно сейчас, но похожее. В комиссионке куплю – такое бабушкино наследство не влезет ни в одну современную квартиру, и потому продадут дешевле! А рядом поставлю маленький журнальный столик с самоваром и расписными кружками, чтобы вечерами пить чай! Кружки-то, вручную расписанные, ей при разводе достались, любимые! Открою окно и буду наслаждаться видом на прелестные клумбочки, слушая малиновый церковный перезвон. Ах, как хорошо!.. Только бы комары не налетели, знаю я эти питерские вечерние прелести! В Гатчине от ближнего озера такие кровососы эскадрильями налетали – пираньи отдыхают! Ничего, я тюль натяну!
Всем хороша квадратная комната – и своей классической формой, и высокими полукруглыми окнами, и простором, шириной и высотой своей, и удивительно приятными двумя нишами в стене – достаточно широкими, чтобы сделать из них книжный шкаф или просто уютный уголок. Рядом с креслом. Удобно будет книжку читать. Не все же в окно или в телевизор смотреть. Особенно осенью – в самый мрак, и грязь, и темень... Все-таки, как легко дышится в высоких и просторных помещениях! И какой идиот постановил, что стандартная высота потолка должна быть 2,75 метра?
Из этой дивной комнаты современная хлипкая дверь вела в длинную и узкую, как чулок, смежную комнатку в одно окно. Тут, наверное, стоит сделать спальню – окно затемнено разросшейся липой... А потолки тут... Хозяйка задрала голову и с удивлением обнаружила, что и потолок в этом чулке тоже невысокий, не то что в соседней, барской. Странно, может, здесь есть антресоли? Но где же вход или лестница на них? Навесной потолок? Странно...
***
Межу тем, всего в каких-нибудь десяти километрах от вышеописанных драматических событий происходила встреча двух незаурядных господ, каждый из которых принимал непосредственное участие в происходящем.
Невысокий, сухощавый господин средних лет, одетый в темный сюртук, обтягивающие светлые брюки и высокие сапоги, словно сошедший с гравюры девятнадцатого века, украшающей стены небольшого старинного кафе на углу Невского и Мойки, покойно расположился за круглым, придвинутым к окну столиком. Поглядывая в невысокое окно, прикрытое французской сборчатой шторой, он с высоты второго этажа наблюдал за суетой прохожих, с деловитостью муравьев спешащих по узким тротуарам знаменитого проспекта.
– Интересуетесь современной жизнью, сир? – по-французски спросил лощеный молодой человек, с вежливым полупоклоном отодвигая соседний стул, и мгновение помедлил, учтиво дожидаясь разрешения сесть рядом. Получив его и ловко усевшись, он резким, повелительным жестом отклонил услуги подлетевшего официанта и вопросительно взглянул на собеседника:
– Итак, Ваше Преосвященнейшее Высочество?.. Чему обязан?..
Солидный господин задумчиво расстегнул золотые пуговицы стягивающего его плотного полувоенного сюртука, уселся поудобнее и начальственно взглянул на молодого красавца:
– Ключ вручен? – Его французский был отточен и элегантен.
– Разумеется. Как вы пожелали, сир.
– Инструктаж проведен?
– Да, все, как вы велели-с... Боюсь только... – Молодой замялся, с сомнением качнул головой, блеснувшей идеальным пробором, и исподлобья взглянул на искрящийся алмазами восьмиконечный крест, выглянувший из-под расстегнутого сюртука.
– Продолжайте!
– Боюсь, что выбранный вами объект не совсем подходит на роль исполнителя столь сложного проекта... Без необходимого исторического и жизненного опыта, широты взглядов, приобретенных в процессе фундаментального образования, и, наконец, просто физической силы хрупкой молодой женщине не по плечу столь запутанный и серьезный проект. Не правда ли? – Молодой человек несколько укоризненно взглянул на старшего, втайне мечтая уклониться от рискованного дела.
– Отвага и настойчивость молодости могут заменить мудрость старца, а храбростью и силой духа, как известно, русские женщины превосходят мужчин! Образованность – относительна, а вот стремлением достичь высокого уровня благосостояния, самоутвердиться и научиться новому выходцы из низов обладают в большей мере, чем их благополучные сверстники. Что касается сил физических, то я дам ей помощников, соответствующих поставленным задачам. – Пожилой задумался, машинально поправил тонкую трость с изящным набалдашником, прислоненную к столу. – Заодно и они выполнят свои жизненные задачи, закроют свои круги... Если смогут...
Молодой внимательно слушал, изредка неопределенно кивая головой. Идея, конечно, хороша и благородна, но вот исполнение... Как, впрочем, и остальные идеи Его Величества и их выполнение его приближенными, картина знакомая... Не зря Великий призрак сказал про него: «Бедный, бедный Павел!..» Вроде, кто-то из новейших немцев говорил, что история повторяется... Что ж, трагедия уже была, теперь как бы не вышел фарс!
– Опять-таки не забудем наш девиз и цель – «Помощь бедным и страждущим»! – Тонкая бледная рука, сверкнув обручальным кольцом, поправила тяжелую орденскую цепь, скрыв ее за полой сюртука. – Девушка, сама того не зная, полностью отвечает ему и предана в выполнении своего долга настолько, что может являться Донатом Преданности. Мы должны помочь ей закрыть ее круг! Да-с! И сделать это через выполнение определенной миссии.
– Безусловно, вы правы, Магистр, – вздохнув, произнес молодой. Он явно не желал спорить, но ввязываться в столь сомнительное и не приносящее никакой выгоды предприятие тоже не хотелось. Да и не с руки было. Пойдешь с ним – Наташа предательства не простит, а русским царям за плохую работу в немилость только попади... Нет уж, надо отвертеться как-нибудь! – Только вот при чем здесь я, скромный купец? Почему вы привлекли именно меня к исполнению вашего плана?
– А кого же еще? Позвольте-с! Вы – министр финансов, дипломат и нотариус! – искренне удивился Великий Магистр, в упор разглядывая строптивого молодого человека. – «Отважному сердцу нет преград!» – не ваши ли слова, сьёр? Так что по духу вы сродни моей протеже, вам и помогать! – Он проницательно усмехнулся. – Кроме того, вы уж не обессудьте, господин Керр, но кому же было поручить изготовление Ключа, как не Вам! У вас в руках и мастерство чеканки металлов, – бывший фальшивомонетчик, потупившись, исподтишка усмехнулся, – и инструмент! Согласитесь, что без Ковчега Завета, индуцирующего и стабилизирующего Время, ключа, открывающего дверь времени, нам не сделать!
– Помилуйте, вы преувеличиваете мои скромные заслуги, ваше Преосвященнейшее Высочество! – Красавец с достоинством склонил стройный стан, подавив вздох.
Зачем?! – вопила его душа. – Зачем брать в помощники тех, кто не хочет этого делать?! Они же испортят и идею, и ее исполнение! Неужели он не видит, насколько я не хочу ввязываться в это?! Не разгибаясь, в почтительном полупоклоне он с надеждой скосил глаза на Великого Магистра и тут же отвел погасший взор – тот уже все решил. Всё! Опять попал между молотом и наковальней! Видно, ничего не попишешь, такова судьба – каштаны из огня таскать! Не в первый раз, да, видно, и не в последний!
– А самое главное! – Темные глаза гневно сверкнули, голос чуть зазвенел. – Именно ваша помощница заварила всю чертову кашу, так что именно вам, милостивый государь, эту кашу и расхлебывать! Ваша, ничья другая! Не забывайте, что в алчных руках находится материал непомерной энергетической емкости, что чрезвычайно опасно. Для всех! Только вы, ее попечитель, с вашим дипломатическим опытом сможете уладить дело миром, не доводя до безрассудного и губительного конфликта! Потрудитесь выполнять, сударь! С поспешанием! Тикающие бомбы надо уничтожать до того, как они взорвутся! – Пожилой взял себя в руки, опустил мечущий искры взор, перевел дыхание и продолжил: – Я, да и вы сами, съёр, слишком задержались в этом слое, между тем как неотложные дела ждут в высших сферах! Я не могу продолжать их, не освободив этот узел времени и не предотвратив грядущих бед, вытекающих из этой запруды! Не мешкайте! Время не ждет!
Магистр резко встал, схватил трость и, опираясь на нее, величественно удалился, не соизволив взглянуть на согнувшуюся в полупоклоне гибкую спину.
Через минуту спина разогнулась, и бездонные глаза фальшивомонетчика проводили сухую прихрамывающую фигуру.
Я не сказал ни слова лжи, – подумал бывший дипломат и юрист и улыбнулся про себя. – Задание выполнил. Ключ отдал. Он же не спросил – какой именно ключ?.. А с этим ключом даже русская женщина не справится, вот я и проскользну – и вашим, и нашим...
***
Алена вернулась в переднюю и продолжила осмотр вверенной ей жилплощади.
Правая дверь из передней явно принадлежала самой старинной квартире. Двустворчатая, застекленная толстенным матовым стеклом с узорчатыми тонкими разводами, – предмет прикладного искусства и гордости обладателя подобной роскоши. И как ее не прихватили с собой бывшие жильцы? Даже серебряная ручка в виде головы орла на месте, даже медные бесшумные петли! Вот класс! Петербурженка с уважением осмотрела экспонат, достойный барской усадьбы девятнадцатого века, и вошла в просторную квадратную комнату, выходящую двумя небольшими окнами во внутренний дворик.
Не зря бывший благоверный сказал: «Устроишь там себе клинику». Эта, третья, идеально подходит для приема больных – с отдельным входом, и достаточно большая, чтобы поставить массажную кровать, необходимые тренажеры, шведскую стенку. Действительно, Павел Петрович отвалил ей шикарный кусок, не зря нотариус назвал его Магистром. Непонятно почему вдруг такой замысловатый и иностранный титул, но – в любом случае! – дай бог здоровья незабвенному Павлу Петровичу, милому, любчику моему!..
...Черт! Ну зачем, ну почему он развелся!.. Завел бы любовницу на выход, она же сидела бы тихо и незаметно как мышка, даже не вякнула бы... Да и выходов вообще-то не было, не с его инвалидностью по светским раутам тусоваться! Да и журналюг не любил, охрана отшивала их еще на подходе к дому...
И тут опять накатила волна тоски и уныния. Едва не взвыв в голос от горя, брошенная женщина прислонилась горящим лбом к матовой прохладной поверхности роскошного дверного стекла.
Боже мой, как больно! Как нестерпимо вспоминать о нем! Какой же он – бывший?! Хоть разведенный, но по-прежнему родной. Как невыносимо все время видеть его внутренним взором – невысокого, по-европейски подтянутого, и при этом – настоящего русского барина – щедрого и сердобольного, прямодушного. Он всегда был правдив с ней: влюбился – женился, разлюбил – развелся, но одарил по-царски. Ох, как же он теперь без нее? Боли в конечностях прошли и не возобновятся, но массаж-то все равно хоть раз в неделю надо делать! Шрамы растягивать, трофику улучшать, лимфостазы предотвращать! Ох, дурачок, и чего ему со мной не жилось? У-уу!.. И как она теперь одна, без него?..
Холодная матовая поверхность стала подозрительно скользкой и мокрой, и несчастная, стыдливо шмыгая красным распухшим носом, поспешно вытащила из сумки бумажные салфетки – вытереть глаза и антикварную дверь. Как хочется выплакаться вволю, обнять эту дверь и излить душу холодному бездушному стеклу, которое не согреет и не поймет, но и не оттолкнет, не ухмыльнется презрительно... Но нельзя – антиквариат все же, беречь надо!..
Протерла заплаканное лицо и тут же подскочила как ужаленная. Стой! Почему тут стеклянная дверь? Что за наваждение?! Ведь когда она вошла в квартиру, в передней был мрак, хоть глаз выколи, а если бы была эта дверь, то свет из комнаты освещал бы переднюю через матовое стекло! Как же так? Ведь было темно! Даже паука сначала не заметила! Она отлично помнит!
Алена внимательно осмотрела полированное дерево, потрогала матовые узоры чуть зеленоватого от толщины стекла и вышла из комнаты в переднюю, чтобы еще раз убедиться в том, что дверь существует и играет роль фонаря. Ну-ка, выключим лампочку...
Ну конечно! Темная прихожая прекрасно освещается через нее, даже видны облезлые полосатые обои и мерзкая лампочка под черным от грязи потолком. Столетний варикозный шнур откровенно обещал короткое замыкание, пожар и всевозможные катастрофы, поэтому первым делом в квартире нужно сменить проводку. С этого и начнем. Очень довольная своей сообразительностью и четкостью принятого решения, квартирная хозяйка опять повернулась к роскошной стеклянной двери и тихо пискнула от ужаса. А это что?! Это вот откуда? Этого сейчас не было, хоть убейте!
Портьера перед стеклянной дверью. Тяжелая, темно-синего плюша, с помпончиками по краям, пахнущая пылью и мышами, побитая молью, но все еще вполне респектабельная, она висела на тяжелой золотистой консоли над дверью и, очевидно, в начале осмотра скрывала дверь и свет, пробивающийся из-за нее. Но кто и когда отодвинул ее?
Алена немножко подумала, и единственным объяснением, которое она нашла более-менее приемлемым, было то, что она сама отодвинула портьеру и по рассеянности не заметила этого. В депрессии все случается, бывает, сама себя забываешь... Объяснение было неудовлетворительным – помилуйте, не может же массажистка проворонить свое собственное движение?! Но другого варианта не было. Пожав плечами и недоуменно оглядываясь на самозародившуюся стеклянную дверь с портьерой, она отправилась обследовать свои владения дальше.
Сделала два шага и остановилась. Стоп! Не наткнулась ли она на парадоксы квартиры? Те самые, о которых предупреждал прохвост-нотариус. Как он сказал? «Завихрения времени»? Время, насколько мы учили в школе по физике, связано с пространством, то есть его изменения или турбулентность можно увидеть по изменению пространства. Так?
Какую, наверное, чушь я несу, дремучую ахинею с точки зрения физики, сама себе ужаснулась бывшая школьница, но продолжала рассуждать. Вот тут только что я увидела изменения пространства прихожей. Да? Вдруг откуда-то выскочила дверь девятнадцатого века. Верно? «...Гляди на часы!» А где я сейчас? Из какого века выскочила дверь? И портьера? Такие помпончики, вроде, были в моде в начале двадцатого века, а дверь – какого?.. Стоп! Не фантазируй! Идем дальше! Вперед по коридору в будущее!.. А может, в прошлое?.. Бредятина! Так и свихнуться можно!
Заткнись, пожалуйста, попросила она саму себя маминым голосом. Перестань думать! Ей-богу, здоровее будешь!
Ванная комната была именно такой, какая описана у классиков советской прозы 20-30-х годов. Типичная ванная коммунальной квартиры – узкая, тесная, с разбитым и наполовину отвалившимся кафелем небесно-голубого цвета. Словом, гаже не бывает. На стене красуется проржавленный водогрей в жутких черных пятнах сколотой эмали. Хорошо, что Алена видела такой у бабушки дома на Васильевском и знала, как им пользоваться. Инструкции, небось, даже в Гугле не найдешь! Ай да ванная! Классика жанра! Не хватает только висящих на чудовищных крюках эмалированных тазов и цинковых ведер. И вафельных затасканных полотенец! Впрочем, крюки, словно изуродованные пальцы, торчали из стен выше кафельного битого убожества, и на них уже свил паутину деловитый паук. Другой. Не такой мохнатый. Кого он собирался поймать в пустой запертой квартире, оставалось тайной, но заросли были настолько мощные, что трусиха только ойкнула, не решившись войти и проверить, есть ли вода. Ладно, потом посмотрю, после ремонта.
Конец коридора замыкала узкая дверь, до того невзрачная, что сразу указывала на предназначение скрытого за ней помещения. Уборная узким ущельем уходила куда-то ввысь, в бесконечность, как шахта лифта, но выглядела вполне прилично, даже забытый рулончик туалетной бумаги одиноко стоял на современном низком бачке. Здорово! Спасибо бывшим владельцам! Благодарная исследовательница, придирчиво осмотрев вполне чистый унитаз, решилась использовать его по назначению. Заодно и проверить. Что ж, вода была, и бачок работал исправно. Немаловажная информация. Полезная.
Направо от туалета была кухня. Обширная, крашеная в рост человека темно-зеленой краской и беленая сверху, пол покрыт бурым, вздувшимся пузырями линолеумом. А вот и единственная обстановка, оставшаяся от бывших жильцов, – приваренная к газовой трубе белая эмалевая плита. Такую Алена видела только в фильмах о войне. Опытная петербурженка побоялась открыть духовку – уж очень старым казался экспонат, черт знает, сколько тысяч тараканов прячется внутри. Сидят, наверное, затаившись, и поглядывают на нее блестящими глазками через прокопченную, заросшую жиром и грязью толстенную дверцу. Гадость какая! Плиту надо будет выбросить вместе с ее обитателями. И газовщиков вызвать – возможно, эти коленчатые трубы уже не подлежат эксплуатации. А заодно ободрать бельевые веревки, натянутые от стены к стене на высоте человеческого роста. Специально для потенциальных самоубийц: и наклоняться не надо, зазеваешься – сами резанут по горлу. Очень практично!
Ну вот и все владения.
Хозяйка мысленно еще раз прошлась по обследованным квадратным метрам и осталась довольна. Очень, очень недурно. Просторно, светло, тихо, удобная планировка. И ремонт небольшой, обычный – ванна и кухня, обои. Да, и проводку сменить. И линолеум на кухне. Она еще раз прислушалась к своим ощущениям и мысленно поблагодарила судьбу в лице Павла Петровича. Он дал ей именно то, чего так хотелось. Теплый, надежный, настоящий дом. И хорошо, что не отремонтированный прежними жильцами – она все сделает по своему вкусу! Обжить его, благоустроить, и можно прожить в нем всю жизнь. Аминь!
Ой!
А это что? Да что это за колдовской дом с появляющимися и исчезающими дверями?! Видно, не зря красавица-секретарша играла в кукольный домик – намекала, видно, на что-то! Прямо наваждение какое-то!
Вот еще одна дверь, выкрашенная в цвет стены, плоская, незаметная. Кладовка? Небось, с крысами? У-уу!.. Вот там, наверное, главный тараканий садок и есть!
Посмотреть? Нет, страшно! Глупая, чего ты боишься? Мыши или крысы ведь шуршат и попискивают, а там, вроде бы, тихо...
Как именно ведут себя домашние грызуны, Алена не знала, потому что отродясь их не видела, но врожденный доисторический страх перед отвратительными тварями был настолько силен, что она не решилась приоткрыть потайную дверцу. Эх, кота тут не хватает! Он бы обнюхал и понял, опасно тут или нет. Биолокатор. Заведу, непременно заведу, только вот ремонт сделаю!.. Тут ремонт нестрашный, недолгий...
Хозяйка еще раз обвела глазами выкрашенные болотной краской стены и удивилась, как вдруг изменился цвет беленого потолка. Вместо молочного, давно превратившегося в серо-мутный с подтеками, он окрасился в нежно-персиковый, как будто покраснел, устыдившись собственной грязи. Ошметки паутины в углах побледнели и заволоклись золотистой дымкой, а небо за невысоким оконцем из голубого превратилось в нежно-бирюзовое со сказочными янтарными подтеками. Ну конечно, июнь – пора благословенных всеми поэтами белых ночей, этого проклятия страдающих бессонницей стариков.
Который час? Ого, уже одиннадцать вечера! Это сколько же часов она тут бродит, высматривает! И как они пролетели незаметно – словно в сказку попала! Ну и ну, верно – «смотри на часы»! Что же делать – время к полуночи, надо быстренько возвращаться в родные пенаты, пока метро и автобусы еще ходят.
Боже, что за слова мне сегодня в голову лезут! – сама себе удивилась современная девица. «Пенаты»! Надо ж додуматься до такого, когда вспоминаешь новостройки! И она живо представила путь до дома во всей неописуемой красе!
Пустые ночные улицы. Сейчас надо топать до Литейного, там ловить попутку до метро; трястись в заплеванном гремящем вагоне аж до Гражданки; пробираться мимо пьяных и горланящих наглых подростков во дворе дома... О господи, только не это!
Алене стало худо. Во всех подробностях она вспомнила разрисованный подъезд, ободранный и прописанный дребезжащий лифт с сожженными пластиковыми кнопками, в который страшно зайти, потому что никогда не знаешь, кто тебя поджидает внутри! Но ехать надо, ничего не попишешь! Сама, дуреха, виновата, что на часы не смотрела! А ведь предупреждали!..
***
Две пары глаз, невидимые и неощущаемые, наблюдали за сомневающейся девушкой. Впрочем, далеко не безразличные!
– Пускай едет! – с нескрываемой радостью сверкнули девичьи черные. – По дороге коленку вывихнет и не вернется сюда на высокий этаж!
– Нет, – строго откликнулись прищуренные мужские. – Не мешай! Она сама не справится, сама здесь сгинет, без твоей помощи. – И, перехватив недоуменный огненный взгляд, смягчившись, разъяснил: – Ключ не тот! Да, из Ковчега, но не по нужной прописи сделан. Открывает, но без силы, не защитит ее. Поняла теперь? Я с тобой, успокойся! Не дам тебя в обиду!
Пушистые ресницы затрепетали от буйной радости, глаза черными алмазами заиграли, предвкушая неминуемую победу и великую власть! Ох, дайте ей только победить, дождаться готовности снадобья – и весь мир будет у ее ног, не только этот жалкий фальшивомонетчик!..
Ну... а если он врёт? Если только притворяется, чтобы успокоить и увести подальше от припасов? Нет уж, лучше я сама ей шею сверну, надежней будет! – Искристые глаза потемнели, как море перед бурей, наполняясь злостью и яростью.
Мужчина заметил это и тут же пресек:
– Не смей ее трогать! Сгоришь! Сама сгоришь дотла, дура! Магистр ее бережет!
– Подумаешь, Магистр! – презрительно заискрились девичьи глаза. – Он мне не указ! Мне это место дороже! Забыл, что я тут припрятала?
– Он знает, что это твоих рук дело! Сама напакостила, и меня втянула в свою дрянь! Ведьмино отродье! – Мужские глаза потемнели от гнева. – Не смей ей мешать! Она должна все распутать или сгореть, сама же потом будешь рада, что от ответа за злодейство уйдешь!
– Рада?! Я?! Да что ты понимаешь в этом деле?! – Девичьи глаза полыхнули огненным сатанинским огнем. – Не найдешь еще такого!
– Подумаешь, ведьмин запас! Не найдешь, как же! – Мужской взгляд заискрился от презрительной усмешки. – Да у любой бабы возьмешь, мало что ли рожают?!
– Нет! Что ты понимаешь в этом, законник! Только с железками и работаешь, с бумажками играешься! – И, видя по почерневшим от гнева глазам, что переборщила, задохнулась в стремлении переубедить: – Только там такая энергия, что хватит на все времена! И тебе, и мне! Вечность жить будешь! Вечность! Ты понимаешь это?! Я века охотилась за этой энергией, а тут все как совпало – и начало жизни, и беспредельная сила духа, и древность рода! Раз в жизни повезло, совпало!
– Какие века?! – рассердился мужчина. – Ты ври, да не заговаривайся! Всего-то сто лет, как ведьмой стала!
– А что, по-твоему я не умею из века в век перепрыгивать? – победоносно усмехнулась девушка. – Думаешь – дура я безграмотная? Ан нет, научилась, не зря среди вас, ученых, верчусь да ума-разума набираюсь! Так вот и слушай меня: такого уже не будет, а будет – попробуй найти и взять!.. Сейчас ведь все всё поняли! Всё! Людишки безродные ее сохраняют! Презренные до самого источника добрались, ничего скоро нам не останется! Эх!.. Что ты в этом понимаешь!
Вот тут мужской гнев прорвало окончательно:
– Ах ты, отродье! Сначала за инженера замуж мечтала, потом захотела летать, а теперь уже в бессмертные метишь?! Вечной энергией запасаешься?! – Голос заледенел: – Изыди! Отдавай!
– Не отдам! Не лезь! Мое оно!
– Отдашь, милая! – Прищуренные глаза засветились холодной стальной решимостью, испугавшей отчаянную спорщицу. – Отдашь! Я решаю!.. Ну!..
– Послушай, я так припрятала, столько преград поставила, не найдет она! – Черные глаза почти умоляли. – Ну хорошо, пусть живет рядом, но не трогай припасы, где теперь такие достанешь!.. Созрело оно почти, скоро уж употреблять можно, дождалась я!.. Прошу тебя!.. Ведь сколько ждала, лелеяла!.. Там всё мое... вечность моя... и твоя тоже... дам тебе... пощади...
– Моего ничего нет! И не припутывай, окаянная! Делай, что приказываю! Оставь девчонку здесь! Пусть распутывает!.. Не смей ей мешать! – Стальной взгляд встретился с умоляющим, и тот вроде бы сдался, прекрасные глазки опустились, исподтишка сверкнув дьявольским огнем. Как же, отдам я...
***
...А может, остаться здесь, в покое и безопасности? Расстелить какую-нибудь газетку, сумку под голову? А?.. Да и ребята-ремонтники должны завтра с утра прийти, так что спозаранку не надо будет мчаться обратно... Лучше уж остаться! Снять ту старую плюшевую портьеру со стеклянной двери – и мягко, и тепло... Решено! А с утра выскочу в местную «Бакалею», тут, напротив, куплю зубную пасту и щетку, да чайку с бутербродом как-нибудь организую... Как на дежурстве в добрые студенческие времена! Эх, где наша не пропадала!
Очень довольная собственным решением, Алена направилась было в прихожую, чтобы снять плюшевую портьеру, но по дороге остановилась у той закрытой незаметной двери в чулан или кладовку. Ужасно потянуло посмотреть, что же все-таки скрывается за ней. Просто руки чесались! Что там? Комната Синей Бороды? Вход в иное измерение? Пещера Али-Бабы? Известно, что любопытство сгубило кошку. И женщину тоже, если верить такому неоспоримому источнику информации как Библия.
Расхрабрившись, девушка потянула на себя ручку таинственной двери. Очень осторожно. Та открылась на удивление легко, будто сама приглашала войти, и сразу же за ней вспыхнул свет – как в холодильнике. Опешившая хозяйка заглянула в приоткрывшуюся щель и, удивляясь все больше и больше, отворила дверь до конца. Это был выход на черную лестницу, переделанный в кладовку. Но в какую! Современную, чистенькую, с аккуратными выкрашенными полками, разнообразнейшими пластиковыми ящичками для разной мелочевки и яркой, автоматически включающейся лампой под сеткой-абажуром. Никаких крыс, вампиров и скелетов в цепях! Вот здорово!
Но больше всего удивил Алену пузатый чайник, терпеливо дожидающийся ее на опрятной полочке прямо на уровне глаз. Громадный, будто рассчитанный на роту солдат, новенький чайник весело блестел алюминиевым боком и очень походил на своего собрата в пионерском лагере далекого счастливого детства. Рядом на полочке имелись: коробок спичек, три расписанные золотыми петухами чашки, ложечки к ним, кухонный нож, жестянка из-под чая с нарисованными на ней индийскими слонами и запаянный целлофановый пакет с сушками. Ну и ну!.. Просто кладовка-самобранка!
Не веря своим глазам, Алена рассматривала этот клад. Даже всемогущий Алладинов джинн не мог бы предоставить ей все самое необходимое, и такого качества! Именно то, что надо, чтобы остаться переночевать. Как по заказу! Как в сказке! Она открыла жестянку и аж зажмурилась от изумительного аромата настоящих «Трех слонов», того знаменитого чая, по великому блату выдававшегося в наборах в советские достославные годы. Сушки были совсем свежие, пакет – нетронутый, и практичная Алена решила, что напала на чей-то загашник. Как на дежурстве в больнице.
Но – чей? В запертой квартире?!
В ее собственной запертой квартире?!
Она шагнула ближе к стене, чтобы обследовать и верхнюю полку, но тут же пребольно ударилась ногой обо что-то железное, притаившееся в густой тени широкой полки с чайником. Шипя от боли и растирая ушибленное колено, невезучая хозяйка наклонилась и, к полнейшему своему изумлению, обнаружила раскладушку.
– Ё-мое! – не выдержали хозяйские нервы, и Алена ухватилась рукой за косяк, первый раз в жизни отчетливо поняв, как именно у людей едет крыша.
Когда приступ острого изумления прошел, она выволокла раскладушку на кухню и раскрыла ее. Чистая, словно вчера поставленная в кладовку, и не простая, а с мягким матрацем, и внутрь вложена подушка и плоское шерстяное одеяло. Все новое, с иголочки, пахнет магазином, одеяло по складскому слежавшееся, а с подушки даже ярлык не снят.
Ну и что вы на это скажете, добрые люди?..
Алена была практичной, опытной женщиной. Она сразу поняла, что – разложим по полочкам, чтобы окончательно не свихнуться:
а) эти чудеса неспроста,
б) таковых на свете не бывает,
в) ночью думать и ломать себе голову не стоит. Время ложиться спать, а завтра, при свете дня все как-нибудь объяснится.
Главное – не зависать над проблемой! – твердо сказала себе прожженная медичка, профессионально растирая ушибленное колено и задумчиво рассматривая раскладушку, чайник и волшебную дверцу в стене. – Может, это – вроде сказки об аленьком цветочке? Там тоже исполнялись желания невидимым благодетелем... Может, тут живет домовой? Такой милый, мохнатый, соскучившийся по жильцам и поэтому предоставивший заглянувшей гостье самое необходимое? А страшный паук – его слуга и шпион? Надо бы с ним повежливее, а я-то его веником хотела...
Поэтому, громко и отчетливо сказав: «Спасибо этому дому!», она поставила чайник на плиту и вскипятила воду, напилась чаю с сушками, оттащила раскладушку в маленькую комнату-чулок. Потом выключила свет, разделась в призрачном отблеске белых ночей, натянула на подушку свою красную кофточку вместо наволочки, укрылась стоящим колом одеялом и закрыла глаза.
Все. На сегодня хватит. С нее на сегодня довольно. Спокойной ночи всем, и домовому с его ручным пауком тоже.
Глава вторая
Ночь первая
Сон не шел.
Перед закрытыми глазами продолжали вертеться образы такого богатого событиями дня. Угрожающе гремели казематные цепочки, подагрическими пальцами переплетались электрические шнуры, исподлобья поблескивали глазками черные осторожные пауки... И над всей этой мелочью величественно возвышалась она – Царица! – узорчатая стеклянная дверь с серебряной ручкой в виде головы победоносного легендарного орла. Ой, неспроста это! Золотой Орел – символ Зевса-громовержца, всесильного Одина, загадочного Митры... Символ волшебства и власти, полета духа и преодоления титанов-врагов. И зачем он в старой заброшенной квартире?
Взбудораженная странными, самой ей непонятными мыслями и откуда-то возникающими знаниями Алена вдруг вспомнила вбитое в голову еще в училище изречение Пифагора «Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок!». Удивившись собственной памяти, Алена тут же подумала, что к ней это высказывание никакого отношения не имеет – она и до галки-то не доросла, как была неприметной работящей мышью в белом халате, так всю жизнь и пребудет такой, аминь! А вот Павел Петрович – это, конечно, Орел, да еще какой! Царственный, шикарный, заботливый... Не намек ли ей этот Орел? Дескать, не забывай, дорогая, кому ты всем обязана!..
Тут из-под закрытых глаз сами собой потекли слезы, и брошенная жена перевернулась на бок на сочувственно скрипнувшей раскладушке, чтобы не захлебнуться в собственных слезах и соплях. Господи, первый раз в жизни она почувствовала себя Человеком – солидным, уважаемым, имеющим покой и достаток. Работающим по велению души, а не для денег. Не вечной работящей пчелой, настойчиво и терпеливо выводящей измученных болью калек из безнадежного состояния. Не девочкой на побегушках у начальства, бесцеремонно затыкающего ею все дырки в расписании при полном отсутствии кадров, не желавших батрачить за мизерную зарплату. Не мальчиком для битья для всех, кому не лень, – от капризных пациентов до климактеричной стервы-заведующей. А сейчас... Себя стало до того жалко, что несчастная было взвыла в голос, но тут же устыдилась – соседи услышат. Впрочем, какие соседи? Тут же не новостройка с бумажными стенами, а солидное строение, и я в нем одна-одинешенька... сиротинушка... как перст... как...
Сильными кулачками она размазала противную мокрядь по лицу, последний раз жалостливо всхлипнула и машинально стыдливо огляделась по сторонам – никто не видит? И тут же уловила на себе отчетливый внимательный взгляд – да такой пристальный, что вся сжалась под плоским негреющим одеялом.
Но ведь этого просто не может быть, безголовая трусиха! Никого же нет!
Осторожно выглянув из-под колючей тонкой шерсти, Алена, замирая, проследила направление, откуда ощущался взгляд, и тут же расслабилась, усмехнувшись собственной глупости. И даже приветливо улыбнулась прекрасной гостье.
Одинокая и важная, переливчатым алмазным блеском на зеленовато-бирюзовой поверхности неба сияла крупная звезда. Одна как перст. Гордая в своей абсолютной независимости. Переливалась, задумчиво разглядывая в венецианском окне плачущую от одиночества девушку на жалкой раскладушке. Глупышка! Как хорошо, как сказочно быть одной! Да миллионы женщин просто изойдут черной завистью, выпади им такая королевская карта! Независима, богачка, сама себе хозяйка, да еще и молода при этом! Что может быть прекраснее?!
По бокам от раскладушки немыми свидетелями возвышались стены. Мелкие цветочки выцветших обоев не нарушали величия и монументальности этих молчаливых судей. Они много перевидали на своем веку, много всякого, что было гораздо страшнее и девичьих никчемных слез, и современных, выеденного яйца не стоящих, проблем, и этого глупого рыдания разбитого сердца. Конечно, жалко девочку, плачущую об утраченном счастливом прошлом, но то, что не убивает, делает сильнее, не правда ли? А она – гибкая веточка, гнется, но не ломается, надо только чуть помочь ей, немного подставить плечо, и она уж выкарабкается!
Алена еще раз посмотрела на безмолвную звезду, на каменные холодные стены. Она уже успокоилась, отошла от внутренней паники, и стены неожиданно завладели ее мыслями.
Не знаю, есть ли у них уши, но чувствуют они – это точно. Не уши, так души! Уж что-что, а взаимную связь, токи, идущие от тела к телу, я знаю, и еще как! Нутром чую. Тут, правда, живого тела нет, но кто сказал, что оно обязательно должно быть живым в нашем понимании?
Может, то, что создано руками человеческими, изначально не является мертвым? Не только ведь Бог вдыхает жизнь в свое творение? Микеланджело утверждал, что это вдыхание передается через соприкосновение, через сопричастность, что наглядно изображено на потолке Сикстинской капеллы... А потому и гончар, изготавливающий кирпичи, и каменщик, строящий дом, – те же творцы, вкладывающие частичку себя в свое творение. Опять-таки, не зря загадочные масоны называли себя каменщиками... В общем, есть над чем пофилософствовать на доморощенном уровне! Не зря диалектический материализм в школе проходили!
Ну, ты, мать, загнула! Внутренний голос, как всегда, был настроен скептически и прагматично. Так ты еще дойдешь до того, что квартира живая, и она сама помогает тебе обустроиться на новом месте. Вон, кладовку тебе приготовила! Спи-ка, от усталости всякая ерундовина лезет в голову. Спи, завтра поймешь, что к чему. Утро вечера мудренее.
Алена до того устала, что даже спорить не стала, а просто послушалась внутреннего голоса.
Хватит эту философию разводить! Надо быть практичной. Просто завести кота. Мягкого и мурлыкающего. Чтобы хоть поговорить было с кем. И заодно – чтобы нечисть всякую отгонял. А значит – кот должен быть не серый или рыжий, а черный! Старый проверенный рецепт – лечить подобное подобным. Пусть он будет вертлявый, нахальный и с юморком в прищуренных зеленых глазах. Похожий на того славного бандита с половинкой уха и сломанным хвостом, которого она подкармливала, возвращаясь из школы. Специально для него оставляла половину бутерброда с вкуснейшей докторской колбасой и скармливала ненасытному созданию, нетерпеливо поджидавшему ее на теплой батарее в парадной. Славный был зверь – ласковый и умный, хитрющий, а уж мурлыкал!.. Даже работающий во дворе трактор заглушал!
Алена, разнежившись на мягком матрасике, представила себе пушистый клубок, зеленые озорные глаза и чуть вибрирующий от мурлыканья гладкий бочок. Я лягу спать, а он свернется рядышком, угреется и размурлыкается, и никакая нечисть, никакой паук не посмеет...
Перед закрытыми глазами проплыл ее красный с коричневыми ремнями ранец, набитый зелеными тонкими тетрадками в клетку и линейку, и деревянный громыхающий пенал, и обернутая в кальку «Родная речь»... Резко прозвенел дребезжащий школьный звонок, и обступившая теплая темнота наполнилась дробным топотом бегущих детских ног, приглушенных разговоров, вечного простудного кашля, какими-то далекими непонятными звуками...
Непонятные звуки, образы, неведомым путем всплывающие из глубин сознания, неподвластные нашему желанию, недоступные осмыслению и пониманию. Зачем они, для чего? Ох, мудры были древние толкователи снов, утверждая, что именно через сны заботливые боги предостерегают нас, грешных...
А если есть светлые боги, есть и темные сущности – нечисть, попросту говоря, не правда ли? И некому ее отогнать...
Не потому ли навалились на Алену жуткие сны, полные непонятных пророчеств, а может – предостережений...
***
Она почти на ощупь идет по длинному темному проходу. Знает, что это – коридор ее новой квартиры, впереди белеет дверь уборной. Путь как будто вязкий, преодолевать трясину невыносимо трудно, все тело болит от непосильной нагрузки, ноги – неподъемные, но она должна, обязана пройти этот путь до конца.
Как на Голгофу, – проносится в голове, но, вопреки всему, она упрямо тащит свое сопротивляющееся тело вперед. Пройди его, этот крестный путь!
Зачем?
Надо!
Пройди до конца!
С неимоверным трудом напрягая оставшиеся силы, она взламывает маленькую неказистую дверь и внезапно проваливается в полутемный зал. Что это? Оглядывается в недоумении, и неожиданно узнает странную комнату. Это ведь кабинет нотариуса – вон и тяжелые золотистые портьеры, загораживающие высокие окна, и огромный пылающий камин, в котором можно зажарить целого кабана, и грубо сколоченный стол... Прыгающее пламя освещает его неверными дьявольскими отблесками.
На столе что-то светлеет и корчится, будто даже попискивает, и Алена подходит к этому белому нагромождению, чтобы поближе рассмотреть, что же там такое, непонятное, шевелящееся...
О боже! Это – простыни! А в них – женщина! Она мечется в широкой белой кровати, уже ясно различимы старинные высокие кружевные подушки, на них топорщатся тугие лопасти накрахмаленного чепца, и золотыми искрами вспыхивают в отблесках пламени всколоченные, запутанные от метаний локоны. Женщина стонет и бьется в хрустящих кружевных простынях, как муха в паутине. В ее ногах неподвижно застыла девушка – безупречно белая блузка и черная юбка, темные кудри склонились почти что к ногам страдалицы.
Алена всматривается в чуждую в странной комнате современную подтянутую фигурку, и вдруг осознает, что та неуловимо изменилась. Она уже облачена в длинное платье, туго перетянутое в талии фартуком сестры милосердия, кудрявые игривые локоны тщательно спрятаны под высокий чепец, а руки в белых нарукавниках по локоть погружены в сбитые простыни в ногах женщины. Там что-то шевелится и попискивает. Как знакомо пищит!
Внезапно сестра милосердия разгибается, поднимает руки, измазанные чем-то багровым, и показывает женщине новорожденного ребенка – девочку. Из-под скрюченных ножек малютки тянется длинный, синеватый шнур пуповины, она еще пульсирует и завораживает своим живым движением.
Затаив дыхание, Алена смотрит, как повитуха осторожно кладет голенькую новорожденную на грудь матери, та нежно прижимает к себе багровое, вымазанное белым тельце и что-то ласково шепчет малышке.
Красавица-повитуха, любуясь пасторальной картиной, плавно отступает обратно к ногам женщины. Нежная улыбка озаряет ее кукольное личико, взгляд ласкает крохотное тельце, прильнувшее к теплой, источающей любовь матери. Акушерка осторожно разжимает сведенные в кулачок пальчики, обнимая ими материнскую грудь, и вдруг замирает, вглядевшись в переплетение линий на младенческой ладошке.
И внезапно напрягается, как гончая, заметившая дичь. Затаив дыхание, не веря собственным глазам, она вглядывается в линии крохотных ручек, потом – в линии на шелковых малюсеньких стопах. И, словно увидев что-то недоступное, внезапно меняется, наливаясь изнутри черным хищным светом. Переплетение линий – единственное на миллион! Немыслимый кладезь уникальной жизненной силы! Кукольное личико перекашивает плотоядный оскал, нежные пальцы изгибаются как когти, готовые вцепиться в беззащитное тельце, из ангельской улыбки проступают острые ведьмины зубы.
Один из них немного косит, и Алена с ужасом узнает кудрявую секретаршу господина нотариуса. Обагренные руки вытягиваются как резиновые, пытаясь достать новорожденную, узловатые пальцы с хрустом скребут жесткую от крахмала простыню.
– Нет! – в ужасе кричит мать и в отчаянии сводит руки крестом, пытаясь хоть как-нибудь закрыть собой новорожденную.
– Нет?! – яростно шипит ведьма, корчась при виде живого креста, осеняющего мать с младенцем.
Судороги скручивают почерневшие, усыхающие руки, и они хватают единственную плоть, не закрытую спасительным крестом, – сочащийся кровью нежный послед, только что исторгнутый из материнской утробы. Хоть эта часть младенца остаётся в алчных руках! Жадные пальцы ведьмы сдавливают пуповину, пытаясь за нее притянуть к себе ребенка, но та съеживается и высыхает на глазах, словно зеленый росточек, задушенный жгучим суховеем, и отрывается от плаценты, оставляя матери ее малышку.
– Дитя не отдашь?! – с ненавистью хрипит ведьма, и вся озаряется изнутри жутким багровым заревом. – Так себя отдашь! Жизнь свою отдашь!
С диким воплем она поднимает алый круг сочащейся младенческой кровью плаценты высоко над черной, шевелящейся кудрями головой и с безудержной яростью бросает его об пол. Водопад кровавых брызг покрывает извивающуюся, беснующуюся ведьму, сбившиеся колтуном белокурые локоны матери и ее белые, крестом сведенные на младенце руки.
Видение страшной комнаты меркнет, залитое кровавой волной.
Алена, вне себя от ужаса, отшатывается от кровавого цунами, и вдруг осознает, что алый фонтан хлещет не из подпола, куда провалился съежившийся почерневший послед, а из каменной кладки мрачной стены, внезапно выросшей перед ней. Беленая, словно оштукатуренная стена вся залита кровью и чем-то еще, жутким, отвратительным до невозможности. Преодолевая страх и отвращение, девушка вглядывается в мерзкие пятна и брызги крови на белоснежной стене, и вдруг видит под ними скрючившегося в последней судороге человека в арестантских серых одеждах. Плохо сознавая, что делает, она вплотную подходит к еще дергающемуся скорчившемуся телу, пытаясь понять, что же это, наклоняется над ним, и отскакивает в ужасе. Вместо лица и темени несчастного – отвратительное месиво белых, как оскаленные зубы обломанных костей черепа, вытекающей изнутри темной пульсирующей крови и еще чего-то – склизкого и дрожащего как студень.
Он разбил голову о стену, проносится в голове, и тело Алены перегибается в приступе неудержимой рвоты.
Кровавое цунами вновь занавеской скрывает от взора изуродованное безголовое тело.
Через сочащуюся занавеску бордовой крови вдруг проступает ангельское личико маленькой девочки в белокурых локончиках и кружевном чепчике, и крохотные губки, невинно улыбаясь, доверчиво лепечут:
– Если бы не я, родители остались бы живы!
***
Что-то дунуло в лицо – прохладное, успокаивающее.
Алена, вся в холодном поту, с пересохшим горлом и дикой головной болью, повернулась на скрипнувшей раскладушке и с облегчением подставила лицо порыву живительного воздуха из распахнутой форточки.
Какая немыслимая жуть! Ужас! Только бы не уснуть опять!..
Попить бы! Нельзя спать! – пронеслось в сознании, но уже ее затянуло в омут следующего кошмара.
Прямо перед собой она увидела черно-белый небольшой снимок, как для документов. На фотографии – девочка-подросток в школьной форме пятидесятых годов. Темное платье в сборку, черный опрятный передник, белый отутюженный воротничок. На худощавом личике – очки с тяжелыми линзами в черной круглой оправе. Две толстые шелковистые косы, перевитые темными, в тон платья, лентами перекинуты через плечи на грудь и заслоняют тускло поблескивающий значок, похожий на комсомольский, но какой-то непривычный... Значит, девочка – ученица старших классов. Она смотрела прямо на Алену из квадратика фотоснимка, не видя ее, как в телевизоре, и сдержанно, с дикторскими паузами и интонацией, размеренно рассказывала, будто книжку читала:
– Отец сумел вернуть меня домой последним поездом, прорвавшимся в Ленинград. Мы ехали в почти пустом вагоне. – Девочка помолчала немножко, как бы вспоминая книжный текст, и продолжила. – Мы вернулись в город, и первое, что поразило меня, – это толпы людей на улицах и площадях. И магазины были полны как никогда какими-то вкусными продуктами. Однако, приглядевшись, я увидела усталые, озабоченные лица беженцев, толпы беженцев. Закрывались щитами витрины магазинов. Исчезали под мешками с песком памятники, серыми стали купола и шпили. За два месяца, пока я была в эвакуации, Ленинград стал другим... Но я ни разу потом не пожалела, что настояла на возвращении, хотя...
Тут мерный голос оборвался. Звенящая тишина наполнилась мерцающим клубящимся туманом, пустым и серебристым, и Алена, задыхаясь от желания вырваться из этого пугающего сна, попыталась повернуться, хоть как-то пошевелиться, но не смогла.
Та же школьница, вновь возникшая из тумана, подумала немного, потом очень доверчиво, по-детски взглянула прямо в глаза Алене и спокойно произнесла:
– Если бы мама и отец жили в блокаду одни, без меня, они остались бы живы. – Толстые стекла очков загадочно блеснули, как бы подтверждая сказанное.
Алена застыла под этим невинным взглядом серых немигающих глаз, скорчившись под одеялом, словно креветка. Ей казалось, что все это – наяву, что она не спит.
Чистые серые глаза смотрели, не мигая, по-детски круглый лоб не сморщился страдальчески, юное лицо не перекосило от душевной боли.
Просто и ясно сказано – я уверена, я твердо знаю, что своим существованием убила своих родителей...
***
Неимоверным усилием воли девушка выдралась из жуткого сна и, задыхаясь, вся мокрая от испуга, села на пошатнувшейся раскладушке. Ну и сны в этой квартирке! Просто фильм ужасов! Стивен Кинг отдыхает!
Нет, так спать невозможно! Надо перебить эти кошмары!
Встань!
Немедленно встань и пройдись! Босиком по ледяному полу!..
Попила воды на кухне, широко распахнула окно в большой комнате – форточка уже не помогает! Отдышалась, присев на широченный беленый подоконник.
Немного придя в себя, Алена выглянула на тихую и абсолютно пустую улицу, освещенную лишь призрачно светящимся беззвездным небом. Удивившись, насколько старинная улица пуста – ни пьяного, ни парочек, ни кошки! – и надышавшись прохладным влажным воздухом, Алена отвернулась было от окна, чтобы вернуться на раскладушку, но тут услышала дробный звук быстрых шагов по каменной мостовой. Звук был настолько четкий и громкий в спящей тишине, что девушка опять выглянула в окно, чуть перегнувшись через холодный каменный подоконник, чтобы увидеть тротуар. В колдовском сиянии белой ночи она ясно разглядела нахлобученную темную треуголку над высоко поднятым воротником потрепанной офицерской шинели – прекрасно знакомую по картинке в школьной «Хрестоматии по литературе». Между воротником шинели и треуголкой мощно выдавался мясистый откормленный Нос. Полы суконной шинели развевались от бега, треуголка прыгала, стукаясь о выпирающую горбинку носа. Звонко топоча по тротуару, Нос деловито пронесся мимо ее дома и исчез за углом. Проводив его взглядом и ничуть не удивившись, Алена переставила раскладушку головой на север – будем считать, что север там! – и улеглась опять, жестко повторяя про себя как заведенная:
Я спокойна, счастлива и весела.
Спокойна, счастлива и весела.
Спокойна, счастлива и весела.
Мантра, выученная на курсах психической реабилитации, помогла. Дыхание восстановилось, стало размеренным и глубоким.
Теперь постарайся взять себя в руки! Вспомни, что всегда говорила твоим инвалидам умница Манька – психоаналитик, специалист по ночным кошмарам, кладезь премудрости для ее переломанных, искрошенных больных. Реабилитируемым инвалидам знаете что снится? Ужас просто! И пережитые аварии, и оторванные руки-ноги, и фантомные боли. А они пострашнее настоящих!.. Манька говорила – проанализируй сновидение. Так ты избавишься от него, и оно перестанет тебя пугать. Итак, анализируй!
Ты видела два сна на одну тему.
Что ты почувствовала?
Они тебя испугали.
Почему?
...Что же меня испугало больше всего? Пожалуй, не само чудовищное признание, а то, как оно было сказано. Буднично, как обычный факт. Вот что поражает! Интонации взрослого человека, вложенные в уста сначала младенца, потом – девочки-подростка. Связаны ли они между собой? И как?..
Господи, дуреха, что ты анализируешь! Бред собачий в голове, вот что! Переутомилась, перетрусила у проклятого нотариуса, потом квартирка эта сказочная своими перевертышами добила, вот всякая ерунда из подсознания и выпрыгивает! Тоже мне – аналитик хренов! Спи! Завтра ремонт начинать!
Но мысли не перебить! Вертятся, как на карусели!..
...А может, это произнес действительно взрослый человек, принявший образ сначала младенца, а потом подростка? Произнес потому, что боль осталась, и надо ее излить, чтобы она ушла и не беспокоила больше. То есть я сейчас увидела боль и трагедию давно ушедшего человека? Одного или нескольких? Воспоминания мертвецов?! Информация, отпечатанная в стенах, в зданиях, в самом колдовском городе? То-то гоголевский Нос по делам мчался! Или это мне тоже приснилось? А может, я сама ночью незаметно перенеслась в другое время, не зря проклятый нотариус предупреждал?.. Питер – он же не просто город, а наслоение эпох, фантасмагорий, чудовищных замыслов и сумасшедшего бытия. Застывшее в реальном пространстве слоистое время, миры которого живут друг в друге, как в матрешке, и просвечивают друг сквозь друга, изменяя картинку... Стеклянная матрешка!
Эге!.. Эк тебя, милая, перекосило, переколбасило! – Мамин голос говорил всегда абсолютные истины, с ним не поспоришь! – Надо ж так было устать и переволноваться, что в голове крутится сущая ахинея! Придется-таки зайти к умнице Маньке! Уж она-то тебя успокоит! Погладит по головке, разложит все по полочкам и назовет твои выдумки латинским термином, от чего тебе тут же полегчает. Термин этот – «бредус собачис», сама прекрасно знаешь!
А сны снятся дурацкие именно из-за переутомления!
А ну-ка немедленно спать – марш! И не разговаривать!
Спать!..
...А может, не надо? Дождаться утра? А то вдруг что-то еще пострашнее приснится?
Глава третья
День второй
Алена проснулась с ощущением – в очередной раз, – что на нее смотрят. И не просто смотрят, а разглядывают – пристально, внимательно. Не открывая глаз, она поежилась под цепким неотвязным взглядом, пытаясь сообразить, что бы это могло быть, потом вспомнила гордую звезду в окошке и равнодушно перевернулась на другой бок. Пусть смотрит, а я хочу спать!
Затем ей пришло в голову, что ей это снится, что чувство неотвязного взгляда – это продолжение ночного кошмара, и тихонько застонала. Господи, сколько ж можно!..
Поэтому с трудом разлепила-таки сонные веки, но не сразу сообразила, где находится, и долго искала будильник, который обязан всегда стоять на прикроватной тумбочке, но не обнаружила ни того, ни другого. Таким образом, узнать, который час, оказалось невозможно – не по солнцу же, в самом деле, ориентироваться! Тем паче, что сейчас звезда рассматривает ее в окошко!
От этой мысли проснулась окончательно, рассердилась на докучливую звезду и грозно посмотрела в ту сторону, откуда сверлил ее назойливый взгляд. И тут же, ахнув, нырнула под одеяло.
Мать честная!
В дверном проеме, совершенно загораживая его, стояли двое мужчин и бесцеремонно глазели на нее. Высокие, крепкие мужики, старый и молодой, одетые в одинаковые рабочие штаны и застиранные футболки. Похоже, они были ошеломлены не меньше молодой женщины, лежащей полуголой посреди пустой квартиры.
Увидев, что девушка проснулась, оба как по команде дернулись, выскочили из комнаты, и из-за двери раздался низкий окающий бас, явно принадлежавший пожилому:
– Прощения просим-от!
– Ой, извините, я сейчас! – пролепетала перепуганная хозяйка, одной рукой натягивая на себя одеяло, а другой спешно пытаясь содрать кофточку с подушки и напялить ее на себя. – Скажите, который час?
– Да уж девять с половиною! – откликнулся тот же солидный голос. Он не торопился, говорил размеренно, сильно окая и выделяя каждый слог. – Вы, хозяйка, не спешите, мы вас в кухне подождем. Еще раз извиняйте! – И тяжелые шаги протопали, удаляясь вглубь квартиры.
Как они вошли? Через стены просочились? Черт, вот квартирка досталась!.. – в смятении думала Алена, торопливо поправляя джинсовую юбку и пятерней пытаясь придать всколоченным волосам респектабельный вид. Что за чушь?! Сначала – самовозникшая стеклянная дверь, потом – кладовка-самобранка, ночью – вообще крутая жесть, а сейчас вот – мужики, проходящие сквозь стены! Прямо наваждение какое-то!..
Это ведь почище знаменитой булгаковской квартиры номер 50 на Садовой, а?..
Внезапно ее осенило:
О боже, я ведь вчера не закрыла входную дверь!.. Ой, идиотка!.. Вошла, а замок не заперла! Тот, громадный, как в средневековом замке! Ой, дура набитая, так что ли и спала с открытой дверью всю ночь?! Это, конечно, ремонтники, они должны были прийти к девяти, как договорились. Какое позорище!..
Минут через двадцать плотники, аккуратно разложив на широком подоконнике свежую газетку, с удовольствием наблюдали, как хозяйка, запыхавшаяся от стремительного броска в соседнюю «Бакалею», разливала в расписные чашки бордовый ароматный чай. Кроме того, на завтрак имелись нарезанная кружочками докторская колбаса в промасленной бумажке, свежайший батон, кусок желтого сливочного масла, банка с вишневым повидлом и пакет с хрустящими сушками из волшебной кладовки.
Хлебосольная хозяйка разгладила газетку, торжественно водрузила гастрономические богатства на импровизированный стол-подоконник и, споро сооружая бутерброды, исподтишка оценивала свой трудовой коллектив.
Старший, пожилой и кряжистый, казался выточенным из цельного дубового ствола. Высокий и статный, косая сажень в плечах; малоподвижное широкое лицо прорезано сетью глубоких морщин, словно древесная кора; седая борода лопатой аккуратно подстрижена и расчесана. Густая и плотная, как бобровая шкура, поросль седых волос по-армейски коротко острижена. Под кустистыми седыми бровями ярко блестят цепкие, живые, удивительно синие, будто весенние родники, глаза. Алена невольно залюбовалась им: как похож на былинного богатыря – старшего из знаменитой троицы!
– Знатный чай, – похвалил Илья Муромец и неспешно отправил в чашку один за другим пять кубиков рафинада. Посмотрел, как они, растворяясь, пускают мелкие пузырьки, и аккуратно положил на готовый бутерброд еще четыре кружка бледной колбасы. – Спасибо, хозяюшка.
– Опять ты, Савелий, на сахар налегаешь, – неодобрительно покосился на его чашку молодой, – знаешь ведь, что нельзя тебе! Так и до диабета не далеко!
– А ты в свою чашку смотри-от! – спокойно заметил пожилой и с видимым удовольствием надкусил богатырский бутерброд.
Алена, улыбнувшись про себя, поглядела на его товарища. Не такой уж и зеленый парнишка, лет тридцать пять-сорок, чуть постарше ее самой будет. Невысокий, сухой и подтянутый, он непрерывно двигался, как ртуть. Вот шлепнул кусок колбасы на булку и тут же потянулся за чаем, одновременно привстав и чуть перегнувшись к стеклу, чтобы посмотреть на вид из окна. Сел и, прихлебнув из чашки, быстро взглянул на Алену, и тут же опустил глаза на бутерброд, а через секунду ловко подхватил на лету кухонный нож, который кряжистый Савелий локтем сбил с подоконника. Он постоянно двигался, переливался из одного состояния в другое, но движения его были не суетливыми и мельтешащими, как у гиперактивного больного, а точными, ловкими и рассчитанными, как у хищника в зарослях. И небольшая, правильной формы голова с сильно прижатыми к черепу небольшими ушами, и крючковатый короткий нос на сухом, округлом лице напоминали рысь или филина. Желтые внимательные глаза хищной птицы, казалось, насквозь пронзили Алену, когда он мельком глянул на нее, охватив единым взглядом ее худощавую фигурку.
Алена поежилась под этим бесстрастным, немигающим оком, и от смущения попыталась завязать вежливую беседу:
– Вы, наверное, после завтрака захотите осмотреть квартиру?
Богатырь взял чашку с чаем, казавшуюся игрушечной в крепкой деревянной ладони, и посмотрел на свет красновато-коричневый напиток:
– Знатный чай! – еще раз повторил он и крепкими белоснежными зубами с хрустом раскусил сушку, предварительно обмакнув ее в повидло, чем вызвал явное недовольство напарника. – А че смотреть? Видели уж!.. Побродили мы тут, пока вас не нашли! – Он усмехнулся и опять хрустнул сушкой.
– А... Так вы уже знаете, что нужно делать? – заинтересовалась Алена. Ай да плотники – и хозяйку не спросили, сами уже все решили!
Савелий-Муромец твердо поставил пустую чашку на подоконник – будто Большую Королевскую печать на Решение Парламента – и веско произнес:
– Тут, хозяюшка, и знать нечего! Все очень просто – надо начать и кончить. То есть от начала и до конца. – Внимательно посмотрел на молодую хозяйку, явно ничего не понимающую, хотя в качестве работодателя вообще-то должна им руководить, и снизошел до объяснений: – Полы заново стелить, потолки открыть, стены править, окна и батареи менять. Проводкой вот Андрей займется – мастер он по этой части. – Походя отколупнул железным негнущимся ногтем пузырь отслоившейся краски на оконной раме и завершил план работ: – А ерунда всякая – побелка, обои, покраска – на потом. Мелочь эта. Ванну вот еще выбросить – сантехника я своего приведу, чтобы трубы заменил, гнилые они. Все равно полы вскрывать-от.
Глянул на ошарашенную девушку, онемевшую от изумления, встал, аккуратно стряхнул хлебные крошки на сложенную ковшиком ладонь и точным движением отправил их в рот:
– Мы, эта, вот что... Мы счас за струментом пойдем, козлы тоже нужны-от... А вы уж в «ЛенГазСервиз» позвоните, пусть придут, посмотрят, разрешение дадут на это... хм... – Он, видимо, хотел охарактеризовать первобытный газовый агрегат народным крепким словцом, но постеснялся употребить точные выражения в присутствии девушки. – Айда, Андрей, не рассиживайся!
Они вышли в коридор, аккуратно прикрыв за собой кухонную дверь, а обескураженная хозяйка так и осталась сидеть над остывающим чаем. Это что ж – вся ее такая удобная и милая квартирка будет раскурочена, выпотрошена, перелицована до самой подноготной?! Камня на камне от нее не останется? Это что же они собираются тут устроить? И даже не спрашивают, чего она – законная хозяйка! – хочет. Вот бандиты! О боже...
Через минуту рысья голова всунулась в проем кухонной двери, и Алена услышала голос напарника богатыря, бесстрастный, как и он сам:
– Вы дверь-то входную закройте! Все ж таки не нужно оставлять ее открытой... Мало ли кто ходит...
– Эй, постойте! – встрепенулась Алена. – Подождите! Покажите мне, как ее закрыть!.. Эти замки первобытные... Я их боюсь!..
***
Итак, первый раз за все утро Алена осталась одна.
Отгремели засовы, замки и цепочки приручаемой двери, и хозяйка погрузилась в абсолютную тишину старинной петербуржской квартиры. Это было странно и настолько непривычно, что она замерла посреди просторной полутемной прихожей, стараясь осознать, свыкнуться с первозданной тишиной, прислушаться к ней. Не плакал, захлебываясь, годовалый младенец в квартире напротив. Не хохотала, истерически взвизгивая, старшеклассница на лестнице, окруженная толпой подвыпивших горланящих парней. Не гремел пластиковыми колесами детский велосипед у верхних соседей. Не завывала истошно сирена припаркованного под окнами автомобиля, по которому играющие во дворе детки попали мячом. Ни шипели пневматические двери лифта, не лязгала тяжеленная металлическая крышка мусоропровода. Не заливался противным визгом пинчер у соседей снизу.
Тишина. Тишина, складывающаяся из приглушенного шелеста шин неслышно проезжающих иномарок, жизнерадостного чириканья воробьев в густой липовой листве, тихих неторопливых шагов по вымощенным кирпичиками тротуарам.
Тишь и благодать. Такой не было даже в Гатчине, потому что там она ни разу не была одна. Сиделка, тренер, уборщица, повариха, охрана, менеджеры, бухгалтеры, шофер... Они нужны и не мешают, но вот расслабиться и отрешиться невозможно. Да и муж рядом, внимание все на него, и внимание не малое – инвалид все-таки! А тут – свобода! Полнейшая! От всего!
Так не бывает. Точнее – бывает, но только в раю! И то не с тобой!
Кстати, относительно рая и всякого потустороннего мира...
А где тот мохнатый паук-доносчик? – Алена еще раз внимательно оглядела стены прихожей, но ничего подозрительного не обнаружила.
Даже стеклянная королева-дверь притворилась скромной золушкой и стыдливо спряталась за плюшевую портьеру, как будто не шалила и не пугала безбожно вчера вечером...
Кстати, о вечере, а точнее – ночи... Какие жуткие сны ей приснились! Надо бы их продумать хорошенько!
Непонятные сны, непонятные вещи, непонятное место...
Алена прислушалась к своим ощущениям. Как профессионал, она больше доверяла своим пальцам, чем глазам, и своим ощущениям, чем расспросам и разговорам. Напряжение мышц больного, похолодание или потепление кожи над пораженным органом, вынужденное положение скрюченного или, наоборот, неестественно вывернутого тела говорили ей гораздо больше, чем рентгеновские снимки и заумные заключения знатоков компьютерной диагностики. Проведя ладонью над распластанным перед ней телом, даже не прикасаясь к нему, она могла с точностью уловить все нюансы повреждения, всю подноготную процессов, происходящих в больном организме. Не зря называли ее кудесницей, исцеляющей одним наложением рук, не зря ее умоляли о помощи десятки безнадежных инвалидов. И поэтому она продолжала работать, даже когда могла укрыться за надежной спиной мужа-бизнесмена. Кто же тогда спасет увечных и обездоленных?!
И сейчас, замерев в мирной тишине и полупрозрачном сумраке пустой прихожей, она чувствовала – квартира живая. Сейчас, днем, находясь в здравом уме и трезвой памяти, она со всей отчетливостью поняла, нутром прочувствовала, что тут что-то не так. И к черту практичный внутренний голос, убеждавший ее вчера вечером, что это – от переутомления. Нет! Ее квартира чувствует новую жительницу, посматривает из углов, пытается завязать какие-то отношения. Какие? Почему? Для чего? Что тут происходило раньше? Какие люди жили, и что с ними случилось?
А может, наоборот? Что случилось со мной, если я разбудила неживой камень? В каком состоянии я нахожусь, если он – неживой! – хочет помочь мне, живой и здоровой?.. А может, не помочь? А может, так же перемолоть, подогнать под себя, сожрать так же, как съел других, доверчиво живших в его окружении, ничего не подозревавших, не чувствовавших? Младенцев, подростков и их родителей? И единственное, что от них осталось, – крики о помощи через кошмарные сны!.. Надо все это выяснить, чтобы не попасть в ту же ловушку. Но как? Не в ЖЭК ведь идти?!
А может, это я фантазирую? Ничего нет – подумаешь, сон приснился и что-то мерещится! Все бывает, и не такое после развода уродует и истязает душу! И проходит, уверяю вас, надо только делом заняться, а не прислушиваться и не разнюниваться, эй, лентяйка!
И кота завести, уж он-то и энергетику мою расшатанную сбалансирует, и разную нечисть выведет на чистую воду. Если она, конечно, есть, а не плод моего воображения, воспаленного приобретением недвижимости! Дуреха! Сейчас плотники вернутся, их кормить нужно, а я тут прохлаждаюсь, философию развожу, елки-палки! Куда бросила магазинную сумку?..
***
Они вернулись часа через полтора. Взволокли окованные железом ящики с инструментами, тяжеленные, заляпанные застывшей штукатуркой и краской деревянные козлы, громадную катушку электрического провода, какие-то пилы, отбойные молотки, необъятные пластиковые ведра, свертки брезента, табуретки... Деловито переговариваясь на совершенно непонятном языке междометий и жестов, споро и привычно разместили свое имущество, и квартира сразу же стала тесной и обжитой. Тошнотворный стариковский запах, встретивший Алену, исчез, сменившись энергичным духом работающих мужчин, краски, скипидара и штукатурки.
По безоговорочному решению Командующего начали с узкой комнаты-спальни.
– Полетят тут сейчас клочки по закоулочкам! – плотоядно ухмыльнулся Андрей, шустро перетаскивая раскладушку с будущего поля боя в большую комнату.
Между тем, полный богатырских сил Савелий-Муромец, надев негнущуюся от подтеков краски рабочую куртку и вооружившись какой-то чудовищной железякой, с ловкостью обезьяны забрался на высокие козлы и застыл в созерцательной позе, осматривая заросший паутиной потолок. Подоспевший Андрей снизу пробовал было давать советы, но Савелий отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и вдруг, коротко и страшно размахнувшись, обрушил железяку на угол потолка. Что-то с надрывом крякнуло, хрустнуло, пыльное облако грязно-серой штукатурки взметнулось, закрыв место взрыва, а бесстрашный богатырь, как Георгий Победоносец, ударил с плеча еще и еще. Под жуткими ударами в потолке образовалась черная обширная дыра, и он, что-то с яростью крикнув, влез в нее по плечи, продолжая изнутри крушить дракона направо и налево. Андрей проворно оттаскивал все, что сыпалось сверху, и укладывал на широкий брезент, предусмотрительно расстеленный на полу.
Алена, меловая от штукатурной пыли, прислоняясь к дверному косяку, молча смотрела большими глазами, как рушат ее дом.
Вдруг разбойная вакханалия остановилась. Савелий вынырнул из зияющей в потолке дыры, посмотрел вниз, на волчком вертящегося помощника, на белую от ужаса и пыли хозяйку, смахнул рукавом штукатурную крошку с бровей и откашлялся:
– Негож тебе, хозяюшка, тут стоять. Еще ударит че... Иди-ка, милая, иди, мы тут сами справимся... Посиди-от в уголочке, или на кухне пошуруй!
Андрей, остановившись, вроде только тут заметил ее. Скользящей волчьей походкой двинулся к двери, хрустя и оскальзываясь на ошметках дранки, досок и разбитого гипсового плафона, молча подождал, пока хозяйка выйдет, и тщательно закрыл за ней дверь.
Та постояла с другой стороны перегородки, слушая возобновившееся мерное буханье тяжелых ударов в потолок, посмотрела, как ритмично вздрагивает тонкая фанерная дверь, как облачка пыли белесыми фонтанчиками вырываются изо всех щелей, и тихонько отошла. Встряхнула головой и провела рукой по волосам, отряхивая жидкую челку и куцый хвостик от штукатурных крошек и мелких камешков.
Присела на широкий, теплый от солнышка подоконник, выглянула в окно и полюбовалась разноцветными лужицами цветочных клумбочек – ярких, нарядных, будто кто-то выплеснул радугу на зеленый газон. Прислушалась к себе, к покою на душе, казалось бы, несовместимому ни с разводом, ни с капитальным ремонтом. Странно, но это так!
Хорошо.
Отдышалась, пришла в себя и подумала, что нужно приготовить обед. На чем? Плита-то ненадежная, вот чай только вскипятить решилась... И в каких кастрюлях варить? И где достать продукты? Надо действовать, и не мешкая! Твердой рукой хозяйка отряхнула юбку от прицепившихся щепок и пыли, решительно приоткрыла закрытую дверь, за которой с роковой неотвратимостью древнеримского тарана мерно бил молот, крикнула в серое штукатурное облако «Я съезжу домой и вернусь!» и вышла на лестницу.
Боже, какой чистый, прохладный воздух! Какое синее небо в высоких венецианских окнах! Неужели я вновь увижу мир цветным и радостным? Не черно-серым после развода и не пыльно-белесым после ремонта, а радужным, каков он и есть на самом деле?
***
Через пару-тройку часов перегруженное такси, за версту благоухающее изысканными ароматами, тяжело затормозило рядом с уже знакомым нам подъездом. Выглянувшая из окна машины Алена увидела взмыленного Андрея, который, отдуваясь, как паровой каток, задом выволок из парадной двери чудовищный узел строительного мусора. Напрягшись, он вывалил его в стоящий неподалеку мусорный бак. Бордовое от натуги лицо повернулось в сторону дивных запахов, и припорошенные известкой брови поползли вверх от удивления. Довольная улыбка тронула плотно сжатые узкие губы при виде хозяйки, осторожно выбиравшейся из такси с громадной спортивной сумкой, источавшей соблазнительные ароматы. Сумка булькала, звякала и гремела, и молодая женщина прижимала ее к себе бережно, как грудного младенца.
Андрей постоял немного, выравнивая дыхание и терпеливо наблюдая за толстым неповоротливым шофером. Тот с нудным ворчанием выгружал из багажника бесчисленные тюки с посудой и домашней утварью, мешок с одеждой и разным тряпьем.
– И все это за бесплатно, что я вам – грузчик? Превратили, понимаешь, машину в полевую кухню, всю запахами провоняли, теперь от бродячих собак отбою не будет, а вещей наложили как в грузовик, а рессоры-то и шины, поди, не железные, а за утруску кто заплатит и за перерасход бензина...
Андрей решительно подошел к такси, молча отодвинул в сторону ошалевшего шофера и играючи взвалил на себя всю эту немыслимую гору багажа. Пинком ноги непочтительно распахнул входную дверь – руки были заняты – и вместе с поклажей бодро исчез в черной дыре парадной.
Счастливая хозяйка быстренько расплатилась с онемевшим от изумления брюзгой-шофером и проводила глазами отъехавшее скрипящее такси. Постояла на тротуаре, морально готовясь к подвигу восхождения на высоченный третий этаж с пудовой сумкой, и, задрав голову в поднебесье, посмотрела на фасад дома, отыскивая свои окна. Тут же и нашла их – по единственному распахнутому на третьем этаже и по мутному туману гипсовой пыли, курящемуся в оконном проеме, как в жерле вулкана.
Ай да плотники, с удовольствием подумала работодательница, ишь как наворачивают!
Она, как и вчера, критически окинула взглядом весь фасад и немного удивилась. Надменно-аристократический, холодно-пренебрежительный лик его как будто подобрел, стал мягче, доброжелательнее. То ли открытое окошко придало ему обжитой вид, то ли восхитительный аромат домашней еды воздействовал на девушку так, что весь мир стал казаться добрым и ласковым, но строгие колонны как будто перестали стоять по стойке смирно, а фронтон уже не казался высокомерным и задиристым козырьком офицерской фуражки.
Эге, а дом, оказывается, можно приручить, обрадовалась храбрая девушка. Наверное, прежние жильцы мучили его, вот он их и сожрал, а теперь пробует на зуб и меня! Непременно нужно узнать, кто и как жил тут раньше! У кого бы спросить? После ремонта познакомлюсь с соседями, расспрошу их. Глядишь, так с домом и поладим, и он не будет меня пугать пауками и ночными кошмарами!
Очень довольная собой, она шустро подхватила тяжелую и теплую от дымящихся кастрюль сумку и, ловко отворив упругой попкой массивную дубовую створку, протиснулась в узкую щель. Створка закрылась сама собой, и девушка торопливо пошла через сумрачный шахматный холл, направляясь к лестнице. Вдруг краем глаза она заметила какое-то движение, точь-в-точь, как вчера днем! Автоматически обернувшись, она вновь увидела настенное зеркало в дубовых листьях и усмехнулась – как же оно пугает с непривычки! Но какое красивое! Умели ведь люди раньше украшать дома! Даже в вестибюле! А почему нет?! Холл – тоже часть дома, начало квартиры, создает настроение, атмосферу!
Девушка подошла поближе к зеркалу, чтобы поправить растрепавшиеся в спешке и готовке волосы, поставила у ног пудовую сумку и с удовольствием осмотрела себя. Нет, все-таки в свои солидные тридцать два года она по-прежнему выглядит как студентка, лет на двадцать! Короткая юбочка подчеркивает стройные ножки, спортивная футболка ладно облегает небольшую упругую грудь, открывает крепкие мускулистые руки. Глазки что ли накрасить, в отпуске все-таки, вообще красавицей себя почувствовать? Алена с удовольствием распустила по-деловому собранный на макушке хвост и тряхнула головой, позволяя светлым пушистым волосам вольно рассыпаться по плечам. Они и рассыпались, великолепно сохраняя отменную стрижку профессионала-визажиста. Обалденно как подстриг! Буду к нему ходить, чего бы такой класс ни стоил! Шерсти клок от старой жизни остался! Отпуск так отпуск! Гулять так гулять! Молодец она, хорошо сохранилась! Впрочем, чего ж не сохраниться – не рожала, работает физически, не пьет, не курит, муж на шее не сидит... Да, уже не сидит... Захотелось привычно тихонько завыть, но неудобно – вдруг кто услышит! Да и расхотелось тут же – есть дела поважнее, чем собственные переживания...
Поэтому девушка только страдальчески вздохнула, наклонилась к сумке, чтобы терпеливо продолжить путь, и тут опять краем глаза, за занавеской рассыпавшихся волос, уловила стремительное движение. Вздрогнула, резко выпрямилась. Где оно было? – Внутри, в зеркале. Что-то отразилось и пропало. Странно. Алена оглянулась и осмотрела молчащий холл. Вроде, никого не было, тихо, и входная дверь не открывалась... Ой! Вот опять там, в глубине, в зеркальной дали мелькнуло что-то! Что-то длинное и вытянутое, стремительное, пробежало и скрылось, как рябь по воде!
Алена моментально забыла и про сумку, и про одиночество. Что-то почудилось опять!
Что-то опять грезится наяву?!
Что ж это такое? Ответствуй ты, медицинский работник!
Никогда ничего не мерещилось, голова не кружилась, в обморок не падала, зрение и слух всегда были стопроцентными! Она зло ущипнула себя за крепкую ляжку – не спит ли? Почувствовала боль от собственных пальцев. Так тебе и надо, дуреха! Потрогала пульс – нормальный, ритмичный, хорошего наполнения... Тогда, набравшись смелости, провела рукой по зеркальной поверхности – и облегченно рассмеялась сама над собой: холодное, гладкое, совершенно реальное стекло!
Дуреха, так и есть! И кошмары снятся, и фантазируешь, и боишься всякой выдуманной нечисти! Скоро еще в привидения верить станешь и гороскопы изучать! – Внутренний голос хотел еще что-то съязвить, но осекся.
Ведь тут же, вот прямо под ее рукой, опять пробежал кто-то! Прямо под рукой, как актер на экране телевизора, как рыба в аквариуме!.. Она увидела это совершенно отчетливо – вытянутая женская фигура в белом, длиной до пола, развевающемся одеянии... широко взмахнул кружевной подол, как в старинных фильмах у барышни на балу... Что за чушь?! И еще Алена отчетливо услышала плач – тихие всхлипывания, еле слышные стенания, жалобные, печальные... Да что же это? Ночью по улице Нос бегал, а сегодня в зеркале бал с рыданиями?!
И так же отчетливо наверху лестницы, в другом измерении, где-то на верхнем этаже гулко хлопнула квартирная дверь, и послышались неторопливые, чуть шаркающие, приближающиеся шаги – это кто-то стал степенно спускаться по лестнице вниз, в холл. Что за абсурдная ситуация – вроде бы два измерения не могут одновременно существовать в одном пространстве! Для этого надо хотя бы в кроличью нору свалиться! А тут – обычный многоквартирный дом в центре современнейшего города!
Воля ваша, но это уж полнейший беспредел!
Девушка с замиранием сердца слушала шаркающий звук неотвратимо приближающихся шагов на лестнице, и в то же время, не отрываясь, всматривалась внутрь зеркала, будто собиралась поймать ту галлюцинацию с поличным. Безотчетный страх охватил ее целиком, от кончиков онемевших пальцев до судорожных спазмов горла! Ужас! Кожа покрылась мелкими противными пупырышками, стало сухо во рту и холодно, будто в склепе. Живот сам собой подобрался и заныл, словно напоминая о сегодняшнем, обыденном существовании, и испуганная девушка щитом прижала к себе теплую от кастрюль, реальную, спасительную сумку.
Из-за колонны, поддерживающей своды лестницы, показалась идущая вниз пожилая женщина в синем летнем плаще и в туфлях в тон плащу, с потертой, блеснувшей металлической бляхой дамской сумочкой. Круглая старомодная оправа очков и седой ореол пушистых волос придавали ей вид классической домашней бабушки. Совершенно обычная, слава богу! Невысокая и полная, как колобок, она неспешно спускалась, крепко придерживаясь за деревянную окантовку мраморных перил. Сошла с последней ступеньки, остановилась перевести дух, прищурилась на незнакомую девушку, стоящую в другом конце холла с разноцветной кричащей сумкой в руках.
Какая безвкусица! Типичная современная девица ничем не заинтересовала чопорную старушку, поэтому она неторопливо направилась к выходной двери.
Алена панически рванулась за единственным живым, реально существующим человеком в этом непонятном, запутанном, как лабиринт, пространстве.
– Здравствуйте! – быстро выговорила она, чтобы хоть как-то задержать старушку.
– Добрый день! – благожелательно откликнулась пожилая дама и, приостановившись, внимательнее посмотрела на незнакомку через толстенные линзы. Теперь, поближе, девица выглядела по-другому. Бледная до синевы, губы панически дергаются, и явно не в себе. Странная девушка в ее домашнем подъезде. Что она здесь делает? Случайно заскочила? Спряталась от кого-то? Времена сейчас неспокойные!.. Может, надо помочь? – Вы кого-то ищите? Что-то случилось?
– Нет!.. То есть да... Я не понимаю... – Девушка почему-то волновалась, словно желая что-то спросить, но не знала – как. Однако овладела собой, потому что начала разговор как полагается, представившись. – Я ваша новая соседка, Лена... Алена. Из восьмой квартиры.
– А, очень приятно! Милости просим, – вежливо откликнулась старушка, успокаиваясь. Ничего не случилось, просто не освоился еще человек на новом месте, вот и выглядит испуганно. Успокоить ее надо! Домашняя бабушка улыбнулась такой доброй, открытой улыбкой, что у бедняжки камень с души свалился. – То-то я слышала шум на лестнице! Наверное, ремонтируете перед въездом?
– Да! – обрадовалась Алена. – Я как раз хотела извиниться за шум. Это плотники. Они поработают недельку-другую, вы уж извините, если мешают!
– Ничего-ничего, – так же охотно откликнулась приветливая старушка. Вот все и объяснилось. Не испуганная, а просто взволнованная барышня. И вполне воспитанная. – Не волнуйтесь так, вы никому не мешаете! Ремонт – это хорошо. Обновляет, избавляет от лишнего, ненужного... Оздоровливает... – Она покивала своим внутренним мыслям, еще раз одобрительно улыбнулась культурной молодой особе: – Приходите в гости, я живу напротив вас, в седьмой квартире.
Ну вот, все и разрешилось! Какая воспитанная девушка, беспокоится о шуме и неудобствах соседей! Не часто попадается столь благонравная барышня! Просто повезло с соседкой! – Пожилая дама взялась за резную деревянную ручку, тускло отсвечивающую медью в сумрачном свете вестибюля, собираясь продолжить путь.
– Погодите! – взмолилась Алена. – Постойте!.. Я... Тут так странно!..
Добрая бабушка остановилась и с удивлением посмотрела на почему-то продолжающую волноваться девушку.
– Вы... вы не слышали... вы не видели тут... в зеркале... я боюсь...
– В зеркале?
– Вы только не подумайте, что я сумасшедшая... Я абсолютно нормальная, уверяю вас! Но вот там... Словом... там... внутри... кто-то... как будто есть... Вроде пробежал кто-то... И плачет...
– А! – Пожилая спасительница вновь потянула на себя дверь. Прищурилась на испуганную девушку и спокойно объяснила, как нечто давно всем известное и будничное: – Не бойтесь. Это просто Лизонька. Бедняжка! Она не злая, просто несчастная... Запуталась здесь, и не знает, как вернуться. Вот и плачет... – Подумала, и философски покачала головой. – Что ж, такая судьба! Каждому своя!..
Яркий солнечный свет из приоткрытой двери охватил маленькую кругленькую фигурку, и та словно растворилась в нем. Нимб седых пушистых волос радужно вспыхнул в солнечных лучах и погас. Исчезла. Словно и не было ее.
Ошарашенная Алена с минуту подумала над странными словами приветливой соседки, ничего не поняла и, не желая ни секунды оставаться на этом заколдованном месте, подхватила тяжеленную сумку и вихрем взлетела на свой этаж. Подальше от колдовского зеркала, мертвого мраморного холла, за спасительную бронированную дверь. Видно, не зря кто-то обил ее железом! «Свой дом – своя крепость»!
Ой!.. А свой ли?..
***
После вкусного обеда плотники стали величать хозяйку по имени-отчеству.
– Благодарствуйте, Елена Васильевна! – поклонился ей ублаготворенный Савелий, ставший после обеда как будто ниже ростом и шире.
– Ух, как хорошо! – от души проговорил молчаливый Андрей, причем хищное выражение ястребиного лица сменилось на мечтательно-доброе, по-детски сонливое.
Неповоротливые, они грузно встали из-за импровизированного стола, который хозяйка накрыла на рабочих козлах, переволоченных в большую комнату и с любовью застеленных чистой домашней скатертью, шумно выдохнули воздух пополам со штукатурной пылью и вразвалочку пошли в комнату за стеклянной дверью. Уединиться для сна. Видно было, что все их могучие натруженные мышцы стонут после такого физического напряжения.
Эх, под горячий душ бы их! Или джакузи! А лучше – душ Шарко, – подумала массажистка, с состраданием глядя на перекошенные, спастически сжатые спины и остро сожалея, что прекрасно оборудованная водная процедурная осталась в недоступном домике-шале. Ничего, себе здесь такую же заведу!
– Через час разбудите нас, – с мучительным наслаждением растягиваясь на брезенте, предназначенном для выброса мусора, утробным басом проговорил Илья Муромец.
Сунул себе под голову какую-то котомку с ветошью и тут же захрапел настолько мощно, что уже свернувшийся по-кошачьи напарник поднял голову, оценивающе посмотрел на раскрытый рот и раздувающиеся парусами щеки и бесцеремонно пнул богатыря в бок. Храп прекратился, сменившись сонным бормотанием и тишиной.
Очень довольная собой – не зря старалась с обедом и перевозкой! – Алена засекла время, плотно прикрыла стеклянную дверь, целомудренно занавесила ее плюшевой шторой с помпончиками и на цыпочках пошла к маленькой комнате, в которой плотники работали все утро. Опасливо, как в пасть льва, сунула голову в дверную щель. Что она ожидала увидеть? Полный разгром, кучи мусора и удушливый смрад гипсовой крошки и штукатурной пыли, меловым столбом стоящей в воздухе. А может, что и похуже...
Но ни того, ни другого не было!
Была неожиданно просторная комната, в распахнутое огромное окно лился солнечный свет, и тысячи еще не осевших пылинок искорками плясали в его золотом столбе.
Но тут Алена глянула по сторонам – и ахнула.
Ее маленькое уютное гнездышко было разорено, ободрано до основания, разделано, как туша на бойне. Старые обои, пластами содранные со стен и скатанные в громадные рулоны, лежали на полу, как выброшенные из моря мертвые киты. Мутно-молочные разводы на старой, замшелой, будто в комнате ужасов, штукатурке, пятна кроваво-красной кирпичной стены с натеками старого цемента, какие-то дыры и провалы под гранитным полированным подоконником создавали ощущение театральной декорации, бутафории, а не жилого помещения.
Господи, будто кожу живьем содрали! – содрогнулась медичка, осматривая раскрытые до основания грубые, шершавые стены. – Как в анатомичке! Свят-свят!
Вот сейчас ночные кошмары прекрасно вписывались в антураж комнаты! Она что, знала о будущем разгроме и заранее предупреждала?
Потолок оказался чуть ли не в два раза выше прежнего, широкая полоса ободранной дранки и сколотой штукатурки, идущая по верхней части стены, выглядела как чудовищный шрам, обезображивающий рубец.
Алена вздрогнула, разглядывая его, и тут же тихо ахнула, взглянув выше, на настоящий, исконный потолок. Там, плавно закругляясь кверху, стена переходила в дивный лепной барельеф. Грязь, пыль и паутина не могли заслонить нежнейшего барочного узора из гирлянд цветов и резвящихся между ними пухлощеких толстеньких амуров. Это было чудо, настоящее счастье – увидеть под грязными досками навесного потолка чудный узор старинного дворца. Обитательница «хрущобки», сжав руки в немом восхищении, рассматривала старинный карниз, наполовину сколотую виньетку для люстры посреди потолка, и не могла нарадоваться, что такая красота будет в ее, ее собственной квартире!
Боже, какой идиот подвесил этот уродливый потолок? – с недоумением спрашивала она себя, с риском для жизни выворачивая шею, чтобы осмотреть углы карниза. Там сидело по два целующихся купидончика. – Какая прелесть! Я буду ухаживать за ними, но, боже, как добраться туда, чтобы смести пыль?! Такая высота! Это же не меньше четырех метров! Потому, наверное, их и заколотили – чтобы уборки было меньше. Кретины!.. Бедные мои амурчики – замуровали вас живьем! Лапки мои! – Она оглянулась в поисках тряпки и стремянки, чтобы немедленно обтереть пухлощекие мордашки, и увидела стоящего в дверях мрачного, помятого со сна Андрея.
– Час прошел, а вы нас не разбудили! Нам время дорого! – хмуро сообщил он, заправляя вылезшую из штанов футболку. – Можно чайку?
– Ох, господи! – засуетилась любительница амурчиков, краснея, как проштрафившаяся школьница, и молниеносно выпрыгивая в большую комнату. – Сейчас! Я мигом!
Она помчалась в кухню, на ходу заметив широченную спину Савелия, с шумом и фырканьем умывающегося в ванной. Ага, значит, вода есть и в ванной!
Вернувшись в большую комнату с подносом, уставленным привезенными из дома дымящимися чашками – тонкого фарфора, из той, роскошной замужней жизни, – заботливая хозяюшка чудом не ошпарила Андрея, который, пятясь спиной и ничего не видя, уже выволакивал тяжеленные рулоны старых обоев из маленькой комнаты в большую, освобождая пол. Отдохнувший Савелий, надев брезентовые рукавицы, решительно взялся за длинный, тонкий, дрожащий плинтус, готовясь варварски отодрать его.
Поднос критически наклонился в ослабевших руках:
– Снимать плинтусы?! Зачем?!
Широченная спинища разогнулась с душераздирающим треском, причем ошалевшей за сумасшедшей день Алене показалось, что треск идет от спины, а не от отскочившего плинтуса.
– А как я поменяю вам паркет, не снимая старый плинтус? – искренне заинтересовался мастер.
– Менять паркет?! Зачем?! – снова изумилась хозяйка. – Ведь он вполне сносный!
Савелий снисходительно посмотрел на юную пигалицу с высоты своего богатырского роста:
– Это?! – презрительно спросил он, непочтительно пнув бледную паркетину носком тяжелого рабочего ботинка. – Это?! Этот соломенный позор – сносно?! Срамота, а не работа! – И, вынеся окончательный вердикт, снял боевую рукавицу и нежно, как дитя, взял фарфоровую чашку. – А вот чай-от – это отлично! Баский чай-от!
Алена не поняла, а уже вернувшийся обратно Андрей, усмехнувшись, разъяснил:
– Ты, Савелий, девушку-то своими сибирскими говорами не пугай! Это он от удовольствия, – кивок на напарника, прилежно дующего на горячий чай. – Я уже привык, даже понимать начал. – Андрей бережно взял вторую хрупкую, просвечивающую на свету чашку. – Сибиряк он, хоть и прожил всю жизнь в Питере. Пошли на кухню! Не стоя же чай пить! Тем паче, из таких чашек! – Он с удовольствием осмотрел изящный предмет прикладного искусства и с уважением прибавил: – Лепота! Костяной фарфор! Небось, Ломоносовского завода?
Ого, про себя удивилась Алена, плотник разбирается в фарфоре?
Чай был выпит, чашки вымыты, хозяйка опять изгнана из рабочей комнаты. Она аккуратно расставила в кладовке кастрюли и сковородки, привезенные с собой, еще раз полюбовалась на то, какая та чистенькая и аккуратная, ее кладовушка, и прошла в большую комнату, где вплотную к окнам исполинскими тушами лежали свертки обоев, содранных со стен в спальне.
***
Еще одни прекрасные глазки невидимо изучали содранные обои и раскрытые до кирпичной кладки стены. Надменная улыбка искривила алые губки при виде порхающих под потолком амуров:
– Не найдешь! Не достанешь! – насмешливо прошептал алчный ротик, а косой зубик аж засветился от жадности. – Сама съем! Не взрослое, истраченное, ношеное, а младенческое свежее, сочащееся! Скоро созреет, заждалась! И уж тогда, в вечности, поймай меня! Попробуй, ха! – И плотное облако искрящейся пыли выпорхнуло в широко раскрытое окно.
Черный тощий кот из подворотни сердито проводил его зелеными глазами:
– Повадилось, отродье, радуется, – с ненавистью прошипел он. – Хозяину, что ль, доложить?
***
Алена обозревала громадные рулоны с интересом и некоторой опаской. Так мы рассматриваем выброшенную из моря полупрозрачную студенистую медузу, так, наверное, древние охотники смотрели на поверженного мамонта – с уважением и тревогой – что-то может выкинуть мертвый колосс?
Постояв немного и привыкнув к поверженному гиганту, хозяйка квартиры подошла поближе и стала рассматривать то, что раньше было необходимой и неотъемлемой частью жилища, а теперь, насильно отторгнутое, выглядело чужим и уродливым.
Оно было слоистым и разноцветным. Плотные, жесткие слои пестрой обойной бумаги чередовались с тонкими, пропитанными желтым обойным клеем, черно-белыми газетными листами.
Это было непонятно для жительницы бетонно-блочных домов, но Алена вспомнила, что по незыблемой ленинградской традиции обои никогда не клеили прямо на штукатурку. Только на предварительно налепленные на стены газетные листы – так толстые тисненые обойные полосы сидели лучше и ровнее на шершавом слое штукатурки. Так объясняла ей бабушка, испокон веку жившая в коммуналке на Васильевском. Кроме того, плотные газетные наклейки маскировали бесчисленные выбоины, трещины и дефекты старинной кирпичной кладки. При следующем ремонте старые газеты с обоями не снимали, а использовали их как подкладку для нового слоя современных обоев. Таким образом, получалось довольно увесистое покрытие, упругое и гладкое от множества слоев составляющих его газет и обоев. Прекрасное и надежное убежище для клопов и тараканов, разнообразных клещей и прочей кусачей и кровососущей нечисти, которой столь богаты старые петербуржские квартиры. Никакая дезинфекция не могла пробиться сквозь вечную броню слоистого картона, намертво склеенного жирным обойным клеем.
Ага! Так Савелий решил положить предел клопиному царству. Ай да богатырь! Честь ему и хвала! – Алена с отвращением проследила за полупрозрачной верткой многоножкой, нечаянно вынырнувшей из поверхностных газетных слоев на свет божий и в панике улепетнувшей в спасительную глубину внутренних пластов. – Очень хорошо! Теперь ребята заново оштукатурят и зацементируют кирпичи, а сверху наклеят новые красивые обои. Интересно, спросят они меня хотя бы, какие выбрать, или проигнорируют, как делали до сих пор?
Она прислушалась к грохоту, наполнявшему дом.
В соседней комнате трещали ломаемые деревяшки, падало что-то громоздкое, ухали удары тяжелого молотка и долетали неразборчивые голоса плотников. Негромкий Савелиев бас неторопливо выговаривал что-то, отчетливо по-сибирски окая, Андрей изредка отвечал – коротко, односложно, в основном – междометиями. Разными. Наверное, на большее не хватало сил – все-таки основная физическая работа была на нем. Вот дверь, охнув, настежь распахнулась, как от удара ногой, и в проеме появился целый пучок длиннющих подрагивающих плинтусов, с торчащими как иглы дикобраза проржавевшими гвоздями. Коротко и сердито взглянув на путающуюся в ногах хозяйку, Андрей точным движением античного воина метнул светлые копья плинтусов в дальний угол и снова нырнул в маленькую комнату.
Хозяйка виновато вздохнула – они вот вкалывают, а она бездельничает! Мгновенно пролетающий день, обычно наполненный каторжной работой, бытовой суетой, болтовней окружающих, мощным потоком информационной Ниагары, без всего этого был пуст!
Алена удивилась и задумалась: а как действительно заполняли бесконечное время барышни прошлых веков, лишенные работы, телефона, радио, телевизора, компьютера и даже газет? Вышивали и смотрели в окно? Вот интересно попробовать! С трудом перелезая через огромные рулоны, она пробралась к окну и присела на подоконник. Тот, прогретый за день горячим летним солнышком, был теплым и гладким, будто шелковым.
Девушка выглянула на освещенную солнцем дремлющую улицу. Там ничего не происходило. Единичные пешеходы, пара машин, припаркованных к тротуарам, местная тетка выгуливает разжиревшего бочкообразного пинчера...
И чего это вдруг глупая псина разгавкалась на стриженый куст в соседнем церковном скверике? Эк его разбирает! Аж с поводка рвется, аж пена с куцей морды капает! Скучающая Алена вытянула шею, забавляясь местным скандалом, но ничего не увидела, кроме черного кота, уютно устроившегося в кусте сирени за надежной чугунной решеткой. Невозмутимый кот с пренебрежением поглядывал на заходящегося в истерике пинчера. Поодаль от кота по газону прохаживалась крупная самоуверенная ворона. Охрипшего пинчера на поводке проволокли мимо, а кот и ворона обменялись презрительными все понимающими взглядами.
Потом деловитая ворона, еще пару раз клюнув что-то в густой траве, внимательно посмотрела на пристально изучающего ее кота.
– Пришло время? – спросил один взгляд.
– Она охраняет. Без боя не отдаст! Очень агрессивна! – сообщил другой.
– Передам. Будь осторожен!
Ворона подумала и, тяжело взмахнув широченными крыльями, взмыла в воздух.
Кот и Алена проводили ее глазами, и каждый вернулся к мыслям, прерванным жанровой сценкой.
...Цветы заведу! В больших тяжелых расписных горшках, и чтобы вываливались за окно, и чтобы пылали огнем! Как в Гатчине! – подумала хозяйка, с удовлетворением осматривая широкую, выкрашенную белой масляной краской безбрежную поверхность подоконника. – Там цветник был на улице, а здесь я его на подоконнике разведу, благо места много! Вот хорошо-то будет! А то в современных домах подоконники до того узкие, даже горшочек не пристроить! – Поудобнее устраиваясь на подоконном насесте, она оперлась ногой на рулон старых обоев и невольно посмотрела, куда ступила.
Большая черно-белая фотография на желтом газетном листе. Бог мой! Мясистое обрюзгшее лицо с квадратным подбородком и барственным орлиным взглядом из-под широких, всем известных бровей не могли принадлежать никому другому, кроме как незабвенному Леониду Ильичу. Мать честная! И как же он, родимый, тут очутился?
Алена моментально поджала ноги: « ...Мы понесли тяжелую утрату. Нет с нами больше Леонида Ильича Брежнева. Настоящего человека ленинского типа... Жизнь Леонида Ильича принадлежала партии и была целиком отдана служению народу...»
Дальше газетная полоса была оборвана, но под ней, под тонким желтоватым слоем клея, просвечивало знакомое клише, набранное стилизованной под славянский стиль жирной кириллицей. «Известия 13 ноября 1982 г.». В трагический год смерти великого «человека ленинского типа» ей было всего восемь лет...
Ниже, криво, по диагонали – и кто так клеит?! – шел твердо набранный текст: «К ПОЛОЖЕНИЮ В ЛИВАНЕ». Алена заинтересовалась – что же тогда, в далеком 1982 году происходило на узком участке береговой полосы ласкового Средиземного моря?
«...БЕЙРУТ. Ливанские патриоты провели 11 ноября самую крупную операцию под кодовым названием «Сабра и Шатила» против израильских оккупантов на юге Ливана. Бойцы организации «Ливанский национальный фронт сопротивления» взорвали штаб израильской военной администрации в южноливанском городе Тир. В результате взрыва убито и ранено более 150 оккупантов, в той числе военный губернатор...»
Господи, что тогда, то и сейчас! То их взрывают, то они взрывают, и нет этому конца! А зачем, почему – верно, и сами до конца не разобрались. И вряд ли разберутся: как воевали три тысячи лет на многострадальном клочке земли, так и продолжат...
Но как интересно читать старые хроники! Вот уж никогда бы не подумала!
Забыв про желание почувствовать себя барышней девятнадцатого века, девушка пересела поближе к исполинскому рулону, ковырнула тонкий лист невзрачных обоев. Он пополз под пальцами, как туалетная бумага. Господи, что за убожество! Неужели этот кошмар клеили на стены?! А что написано под ним?
Мелкий, безликий, убористый текст, часто прерываемый жирно выделенным «Аплодисменты». «...Фридрих Энгельс в бессмертном «Манифесте Коммунистической партии» обосновал неизбежность революционной...»... выдран клок... «...движению боевой лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ясно – очередная речь на очередном Съезде КПСС... Нет, этот рулон неинтересный. А что в следующем?
Заинтересовавшаяся читательница пересела поближе к двери, туда, где лежали свертки, вынесенные последними, и осторожно отковыряла зеленоватое плотное тиснение, освобождая потемневший газетный лист. Ого! Никак репортаж с фронта?! Настоящий!
«Советский госпиталь в тылу врага В.КОЖЕВНИКОВ. ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ, 28 марта. (По телеграфу). 10 октября 1941 года из Сычевского госпиталя выехала машина с ранеными. В дороге машина испортилась. Раненые были доставлены в Серединскую больницу – четыре бойца и девять граждан, в том числе шесть детей... 13 октября в село пришли немцы. Местные жители представили мужчин лесорубами...»
На этом текст обрывался, намертво въевшись в прилипший к нему ноздреватый кусок штукатурки.
Алена сглотнула слюну оттого, что неожиданно пересохло в горле. Наверное, ремонт был сделан уже после войны, потому и оклеивали военными сводками. А вот еще одна:
«ВЕСТИ С ФРОНТА... За день наши части на различных участках фронта уничтожили до 250 солдат и офицеров противника, в том числе 117 гитлеровцев истребили снайперы. Огнем артиллерии и миномётов разрушено 10 дзотов и 4 землянки; подавлены две артиллерийских и две миномётных батареи немцев... 4 ноября в воздушных боях на подступах к Ленинграду лётчики Краснознамённого Балтийского флота сбили 3 самолёта противника «Фиат-50»...
Дальше лист заворачивался, и Алена попыталась повернуть тяжеленный рулон, чтобы прочесть продолжение, но ей помешали.
– Где тут у вас водичка? – раздался над ухом хриплый, словно наждачный голос, и хозяйка, оглянувшись через плечо, увидела Андрея с красными, как у кролика, слезящимися глазами и запекшимися губами.
– Господи, что с вами? – Медичка пружинисто выпрямилась, забыв о газетной статье.
– Ничего. Паркетная пыль в глаз попала. Надо промыть. – Рубленые фразы звучали как боевые команды.
Они оба уже торопились в кухню.
– Что же вы без защитных очков работаете? – возмутилась медработник, наливая в широкую миску кипяченую воду. – Наклонитесь и полощите глаз! Не торопитесь, промойте как следует! – В ответ ей было неразборчивое бульканье, исходящее от утопленного в миску лица и очень похожее на ругательства.
Последствия полоскания были самыми жалкими. Мокрое и злое лицо с красным крючковатым носом, круглыми слезящимися глазами и торчащими во все стороны вздыбленными как перья короткими прядями напоминало круглую ушастую морду обиженного филина, вытащенного из воды.
Алена чуть было не прыснула, но вовремя сдержалась: смеяться над пострадавшим мужчиной – грех!
– Болит? По-прежнему болит? – серьезно спросила она и получила в ответ обиженный кивок:
– Это ваше... полоскание!.. – видно было, что пострадавший с трудом сдержался от неприемлемых в обществе дамы эпитетов.
– Погодите-ка! – Алена решительно взяла взъерошенную голову за мокрые щеки и точным, сильным движением пригнула к себе.
Удивленный мужчина послушно, как ребенок, застыл под уверенным взглядом. Он даже не отпрянул, когда девушка неуловимым движением вывернула ему верхнее веко и легко, как перышко, вытащила впившуюся в слизистую крохотную занозу. Еще мгновение – и та же операция проделана со вторым глазом.
Ученые пальцы вернули веки на место, и взъерошенный филин изумленно застыл, не понимая, что с ним произошло:
– Прошла боль!
Он недоуменно поморгал, прислушался к своим ощущениям, подозрительно посмотрел на тонкие сильные пальцы девушки, а потом – опять на нее, свою спасительницу. Прямо в лицо, изучая, неприкрыто рассматривая. Как будто видел ее впервые. Пристальный взгляд разумного хищника, ничего не выражающий, но и не предвещающий ничего хорошего.
Алена замерла, как кролик перед удавом.
Неожиданно уголки тонкого рта поползли вверх, злая морда филина превратилась в улыбающуюся рысью, а вокруг еще красных глаз добрыми лучиками разошлись тонкие морщинки.
– А вы, оказывается, умелица! – почти проворковал спасенный, вытирая тыльной стороной перепачканной ладони обильно катившиеся после операции слезы. – Просто умница! Ай, спасибо! – Он еще немного поморгал, проверяя, действительно ли прошла боль, потом неожиданно гибко, по бальному согнулся в полупоклоне, взял спасительную ручку и нежно поцеловал ее. Потом так же плавно выпрямился, внимательно посмотрел в изумленные зеленые глаза и исчез в дверном проеме.
Обескураженная спасительница так и осталась стоять – сконфуженная нежданным поклоном, с пыльным штукатурным следом на маленькой ладони. Черт возьми, как приятно ощутить себя леди! Хоть на мгновение!.. И почему незабвенный Павел Петрович никогда не благодарил, а принимал ее поклонение и услуги как должное? Отблагодарил по-царски только когда развелся. Словно в отставку отправил, в родовое имение!
***
Все оставшееся светлое время Алена, приседая на корточки, выворачивая шею и с трудом переворачивая многопудовые рулоны, читала старые газеты. Она и сама не понимала, почему эти древние, крошащиеся, пропитанные штукатуркой, никому не нужные листы так взволновали ее. Ремонтный хлам! Вроде, ничего нового и увлекательного – сводки с фронта, количество истребленных фашистов, репортажи с заводов и фабрик, выпускающих боеприпасы, рассказы очевидцев... Все уже читанное, отснятое, навязшее на зубах...
Ан нет!
Налипшие на штукатурку слова сплетались в живой, говорящий текст, и Алене уже чудился и голос Левитана, размеренно читающий лаконичные сводки, и взбудораженная толпа под репродуктором, жадно ловящая и обсуждающая каждый звук и интонацию диктора. Видимо, не зря древние египтяне высекали на камне самое главное... А газетные листы, намертво въевшиеся в штукатурку, – чем не выбитые на стелах иероглифы? Окаменевшие газеты...
«Все боится времени, а время боится пирамид»!
Информация, отпечатанная в камне, – вечна...
Плотники проработали в маленькой комнате до самых сумерек, и ушли, шумно хлопая себя по бокам, выбивая из рабочих курток облачка сероватой штукатурной пыли.
Проходя мимо хозяйки, пристроившейся на корточках над очередным поверженным колоссом, Андрей непочтительно пнул его:
– Форма времени! – И, отвечая на немой вопрос вздрогнувшей от неожиданности девушки, усмехнулся и пояснил: – Физики спорят о структуре времени, а здесь и спорить нечего! Сами видите, что оно – слоистое. Сдерете один слой – попадаете в другой. За ним – в третий. Как кольца в срезах стволов деревьев. Прыгай туда и обратно сквозь слои, да и попадай из века в век! – Он бойко подмигнул удивленной массажистке и в два прыжка догнал неторопливого Савелия. – До завтра, доктор!.. Дверь не забудьте закрыть!
Ай да плотники пошли!.. О времени говорят, о структуре его!.. А ведь и мне подобные мысли недавно в голову приходили – про слои времени... – пораженно размышляла хозяйка, прилежно закрывая прирученную дверь на исполинский засов.
«Мы такого не видали никогда!» – так, кажется, пелось в модной в 1925 году песенке об электрификации всей страны?
Стоп! Алена внутренне затормозила. Откуда взялась песенка?! Тебя в этом 1925 году не то чтобы в помине не было, еще и родители твои не родились. И откуда же она в голове возникла? Сама собой?! Как и новые, непривычные мысли?
А что говорит внутренний голос? Девушка прислушалась к своим ощущениям. Он говорит, что эти чересчур ученые плотники посланы сюда не зря. Эх, чует мое сердце, что они – с секретом, как старинная музыкальная шкатулка. И они, и липовый нотариус, и квартира-оборотень, и ученый кот в описанной подворотне, и приветливая старушка, и чудная Лизонька из Зазеркалья... Знать бы, в чем секрет, где потайная пружина... а может, лучше не знать? Тебя ведь предупреждали?..
А не говорит ли тебе внутренний голос, что все, что ты наготовила – съели, а завтра надо будет опять кормить всю ораву? – съехидничал кто-то в голове, и расслабившаяся было хозяйка с ужасом поняла, что уже вечер, вот-вот и магазины закроются, а работников нужно кормить! А у нее ничего нет!.. Боже мой!.. Она опрометью кинулась к входной двери.
***
Алена решительно схватила сумку и, погремев болтами и засовами, выскочила на лестничную площадку. Теперь надо дверь закрыть на ключ – вроде бы он был где-то в сумке... Отыскать исполинский предмет оказалось легче легкого. Поворачивая его в замке, Алена услышала за собой тихое шуршание, знакомые металлические лязги и шаркающие шаги. Моментально оглянувшись – черт, нервы совсем на пределе! – она увидела уже знакомую старушку в синем летнем плаще, вышедшую из соседней квартиры и старательно запирающую такую же бронированную дверь – родную сестру ее собственной.
Привычно справившись с нелегкой для Алены задачей, соседка развернулась, чтобы спуститься по лестнице, и нос к носу столкнулась с изучающей ее молодой женщиной. Алая кофточка молодой особы показалась ей несколько вульгарной, но законы вежливости нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах:
– Здравствуйте, – приветливо сказала старушка и, протянув руку к деревянному ободу перил, осторожно шагнула на мраморную ступеньку.
– Добрый день, то есть вечер уже! – заулыбалась девушка и сделала шаг навстречу приветливой старушке. – Вы говорили, что здесь живете. Я – ваша новая соседка, Алена. Помните? Мы встречались утром!
Бабушка остановилась и, подслеповато щурясь через круглые очки, посмотрела на разговорчивую незнакомку:
– О да, конечно! – Толстенные стекла в старинной оправе синевато блеснули, когда пожилая дама подняла взгляд от ступенек к лицу новой соседки. Видимо, она не узнала давешнюю утреннюю девушку, трясущуюся от ужаса возле зеркала в холле. Уж очень обычная, ничем от других девушек не отличается. Но учтивость превыше всего! – Меня зовут Татьяна Дмитриевна. Как пушкинскую Татьяну, легко запомнить! Милости просим в гости. – Она покрепче ухватилась за полированный обод перил и начала осторожно спускаться со ступеньки на ступеньку.
Какое плохое зрение, потому меня и не узнала! – ужаснулась Алена и проворно взяла старушку под локоть.
– Вам помочь?
– Спасибо, милочка, – негромко рассмеялась соседка, чуть отстраняясь от прыткой незнакомки. – Я тут весь век прожила, каждую ступеньку как свои пять пальцев знаю. Не беспокойтесь! Покорнейше благодарю! – И вежливо, но твердо отвергнув предложенную помощь, соседка уверенно продолжила свой путь.
Алена стала спускаться рядом по широкой лестнице, исподтишка разглядывая свою спутницу.
Теперь, когда та, несмотря на очевидно плохое зрение, так корректно, но твердо отвергла предложенную помощь, пожилая женщина вовсе не выглядела беспомощной бабушкой. Совсем наоборот! Самостоятельная, уверенная в себе, прекрасно ориентирующаяся в окружающем мире, она напоминала чопорную леди, фарфоровую фигурку которой Алена видела в шикарном магазине Ломоносовского завода, когда ездила покупать новый столовый сервиз и чашки костяного фарфора. Та же величавая стать, гордая посадка головы, абсолютно прямая спина, несмотря на преклонный возраст. Ай да старушка! Даже седые пушистые волосы, аккуратно подстриженные и ухоженные, серебрились подобно царской короне. Алена обратила внимание на белоснежное пышное жабо, выбивающееся из-под воротника классического синего плаща, на ухоженные пухленькие ручки с неброским маникюром, губную помаду натурального цвета. Нежный запах каких-то цветочных духов окружал пожилую даму облаком молодости и свежести.
Безукоризненный выговор абсолютно правильного литературного языка, сдержанность жестов и мимики при идеальной вежливости и чопорности придавали старушке лик английской королевы. Ай да бабушка-соседка! Такая сидеть на лавочке и сплетничать с товарками не будет! А с другой стороны – сто лет здесь прожила, всех тут знает! Значит, и прежних жильцов знала, и почему их тут нет...
Вот кого надо расспросить! – лихорадочно соображала Алена, подстраиваясь под неторопливые старушечьи шаги. – Только чтобы она не испугалась, приняв меня неизвестно за кого... Сейчас столько мошенников!
– Татьяна Дмитриевна, – деликатно кашлянув, начала новоявленная сыщица, – я тут сегодня первую ночь ночевала. Как тут соседи, окружение? Не шумят? Тихо?
Старушка продолжала неспешно спускаться по пологой лестнице. Видно было, что она, не торопясь, обдумывала ответ. Девушка с удивлением покосилась на нее. Чего тут думать? Да или нет, вот и весь ответ! Но, видно, либо пожилая дама привыкла вдумчиво относиться ко всякому слову, либо ответ не такой уж и простой!
Алена придержала свой сыщицкий задор – любимая мисс Марпл тоже никогда не торопилась.
– Да, у нас тут тихо, покойно, – с достоинством произнесла фарфоровая леди и кивнула кукольной головкой. – Соседей немного, и почти все сейчас на даче, так что вы познакомитесь с ними ближе к осени. – Тут осторожная старушка осеклась, подумав, что дает незнакомому человеку ненужную информацию. Лишнее это, старею! И тут же незаметно перевела разговор на саму девушку: – А вы сами откуда? Жить собираетесь или сдавать?
– Жить, – энергично кивнула Алена. Сдержанная бабуля все больше и больше нравилась ей. – Вот ремонт сделаю, и совсем переселюсь! Ах, да, – спохватилась она и повторила свои утренние извинения: – тут у меня всякие стуки-бряки будут. Но только днем. Простите, – и, неожиданно для себя, добавила старинное слово, – великодушно!
– Ничего, дорогая моя, мне не привыкать, – милостиво разрешила чопорная леди и, не дожидаясь помощи, потянула на себя парадную дверь. – Да и стены тут такие толстые, что не слышно ничего. Так что не стесняйтесь, делайте, что нужно. – Она остановилась на плоских ступенях перед входом в дом, поправила жабо и успокоила сбившееся при спуске дыхание. – Всего хорошего!
– Ой, погодите, – всполошилась сыщица, поняв, что объект сейчас уйдет и унесет с собой всю столь необходимую ей информацию. – А кто жил в моей квартире до меня? И что с ними случилось? Они переехали, да?
Серебряный нимб загорелся золотом в лучах заходящего солнца.
– Кто раньше жил? – задумалась соседка. Хотела было сказать, но явно передумала. – А многие... – С ловкостью Штирлица она ушла от ответа, невинно сияя голубыми подслеповатыми глазками. – Очень многие. Всех и не припомнишь. Да и зачем вам? Живите, ремонтируйте, радуйтесь лету. Вон как солнце пригревает... – Соседка приятно улыбнулась, церемонно наклонила фарфоровую головку и растворилась в предзакатном солнечном потоке.
Прямо английская королева, с уважением подумала девушка. А как держится! Вот это осанка! И в ее-то годы! Но с другой стороны... Алена вздохнула и сердито пожала узкими плечами. Ай да старушка, ай да старый большевик! Партизан на допросе больше скажет! «Болтун – находка для шпиона!» – вспомнился небезызвестный плакат, и бывшая пионерка подивилась его живучести. Что ж, старушку можно понять, этот плакат ей в кровь и мозг въелся. А может, и жизнь спас – кто знает...
Еще раз вздохнув, незадачливая сыщица затрусила к уже известной ей «Бакалее».
***
Возвратившись из магазина и с трудом втащив на третий высокий этаж пакеты и свертки с вкусно пахнущей добычей, Алена обнаружила гостя. Он сидел на подоконнике и явно ожидал квартирную хозяйку. Абсолютно уверенный в себе и в совершенной необходимости собственного присутствия в данном месте, в данное время. При виде хозяйки гость вежливо встал с подоконника, в знак приветствия задрал трубой тощий черный хвост и, раскрыв розовую зубастую пасть, протяжно зевнул. Зеленые, чуть прищуренные глаза внимательно обследовали пакеты, длинные антенны-усы исследовали их содержимое, а мощный процессор, заключенный в небольшой голове, выдал результаты анализа – да, это ему подходит. Не оптимальный вариант, но вполне приемлемый. И, кроме того, он тут по долгу службы, так что хвостом крутить не приходится. Поставили тебя на этот участок – изволь отрабатывать! Девять жизней – это не шутка, государи мои!..
Придя к данному заключению, новое действующее лицо, а точнее – морда, благосклонно приняло зазывное «кис-кис» и, скрепя сердце, согласилось на такую банальность, как заманивание колбасой. Что ж, эти низшие существа, люди, в силу их примитивного мышления просто не способны подняться до более приемлемого, достойного высших существ, общения. Будем мудры, и не станем спорить с природой. Каждому, как известно, – по способностям... Поэтому, блестяще разыграв роль одинокой киски, остро нуждающейся в опеке и крыше над головой, кот дал заманить себя в заранее намеченную дверь, напоить подогретым молоком и накормить куском говяжьего фарша. После чего, вежливо поблагодарив хозяйку громким мурлыканьем, отправился детально изучать свои владения.
Алена была очень довольна своим новым приобретением.
Кот был именно такой, какого она себе представляла. Черный, тощий, бездомный и несчастный, но чистенький, вылизанный и чрезвычайно понятливый, судя по тому, как легко дал себя заманить в дом. И плошку с песком, на всякий случай заготовленную, тоже сразу же определил и демонстративно использовал по назначению. Хороший кот, ученый. И еще – он нуждался в помощи, был хромой. Страшные рваные рубцы на задней лапе не давали ему ровно ступать, лапа была искалечена так, словно попала в капкан или была сломана. Впрочем, она не особенно мешала кошачьему существованию, скорее – наоборот, потому что хитрый зверь пользовался своим уродством с ловкостью попрошайки на паперти. Даже этим Алена была довольна – не убежит из сытости и тепла, горемыка моя, бедняжечка! Правда, он появился несколько преждевременно, она хотела завести зверя после ремонта, чтобы любопытное животное не путалось у всех под ногами, но, как говорится, что случилось – то случилось. «Не виноватая я, он сам ко мне пришел!..»
Чрезвычайно довольная развивающимися событиями, гостеприимная хозяйка постелила в углу кухни мягкое старое полотенчико, чтобы новый жилец знал, где его угол, но тот не пожелал отдохнуть, а сразу же приступил к своим прямым обязанностям – исследовать квартиру. Счастливая Алена шла за ним следом, отмечая каждое движение этого хромающего индикатора нечистой силы, каждое недовольное вздрагивание хвоста и отвращение, откровенно написанное на усатой морде при обследовании некоторых углов. Закончив маршрут, кот выбрал теплый, освещенный заходящим солнцем подоконник в большой комнате, свернулся черным бубликом и уснул. Алена еще раз полюбовалась на свое приобретение, удовлетворенно вздохнула и на цыпочках, чтобы не разбудить несчастное измученное животное, прокралась на кухню – разбирать закупленные в «Бакалее» продукты.
***
Солнце медленно садилось, окрашивая комнату в нежнейшие розоватые тона. По углам сгущались синеватые сумерки. Старые газетные рулоны из желтовато-янтарных превратились в перламутрово-сиреневые, как рыбья чешуя. Буквы стали прозрачными и как будто совсем расплавились и исчезли в жирном клеевом желе. Алена наконец-таки разогнулась, оторвала слезящиеся глаза от неразборчивого в сумерках текста, и, разминая шею, пошла на кухню – чаю хотелось нестерпимо.
Раскладушку она на сей раз разложила в большой комнате, куда ее еще днем заботливо переволокли плотники. Хватит с нее кошмаров маленькой спаленки, да и невозможно ночевать в ободранной комнате, даже с купидонами над головой! Кроме того, рядом есть защитник-кот, правда он безмятежно дрыхнет на подоконнике, но все равно – живая душа! Или даже девять душ одновременно!
Хозяйка блаженно вытянулась на раскладушке, посреди рулонных туш, сама себе напоминая один из этих колоссов и даже с некоторой гордостью чувствуя себя частью этой вот материальной, осязаемой истории. Посмотрела в высокое закругленное окно, на легкие перистые облака, ажурными узорами покрывшие сиреневатое с бирюзовым отливом небо. Подивилась его красоте – открыточной красоте белых ночей, и вдруг, неожиданно для себя, отчетливо осознала, что тут, в этой самой квартире до нее жили люди. Реальные, живые, со всеми своими житейскими дрязгами, мелкими радостями, бытовыми проблемами. Нутром прочувствовала, будто увидела их. Они и оклеили стены этими газетами, ни сном, ни духом не ведая, что через какие-нибудь 50-60 лет их работа превратится в исторический документ... или в клопиный рассадник – смотря как посмотреть. Они не могли исчезнуть бесследно – даже бездушные динозавры оставляют следы, а эти человеческие следы, отпечатанные, въевшиеся в стены, половицы, мелкие трещинки стен должны как-то влиять на последующие поколения живущих здесь...
Красивые какие облака, подумала засыпающая девушка, разглядывая темнеющее небо уже закрывающимися глазами. Словно узоры коньками на льду... Легкие, холодные, ослепительные в своей высоте. Кружева, да и только! И ведь никогда не подумаешь, что это всего-навсего ледяные кристаллы. Лед... до чего тонкая работа!..
А все-таки, что случилось с жившими до нее людьми?
И почему вдруг кот, вздрогнув все телом и моментально пробудившись, резко поднял голову с навострившимися ушами и настороженно уставился в абсолютно пустой угол стенной ниши?
Глава четвертая
Ночь вторая
Ночью она проснулась от противного першения в горле. Наждак и то нежнее, черт возьми! Невозможно дышать!
Проклятая штукатурная пыль, мутно подумала несчастная, прочищая глотку мучительным кашлем и оглядываясь в поисках стаканы воды.
Никакой воды поблизости, естественно, не было. Страдалица, кряхтя и проклиная осточертевший ремонт, лентяев-рабочих, не убравших строительный мусор, и самое себя, не догадавшуюся принести в комнату чайник, не разлепляя глаз сунула ноги в тапочки и на полусогнутых поплелась на кухню.
Булькая живительной влагой, она окончательно проснулась и скосила глаза на часы – мать честная, три часа ночи! Вчера сама боялась уснуть, а сегодня строители не дали! Что за напасть! Отпуск называется!
Потом, оторвавшись от спасительного носика чайника, взглянула в окно – в сиреневый, словно стеклянный свет, сочившийся с прозрачного северного неба. Безлунное и беззвездное, оно словно само собой светилось, и этот неземной свет источали, казалось, и как будто выросшие стены, и воспаривший потолок, и притихшие предметы ночной кухни, отбрасывающие неестественные полупрозрачные тени.
От этого, с детства привычного сюрреализма белых июньских ночей, Алена боязливо поежилась, внимательно оглядела еще раз свои, уже почти обжитые владения, и почувствовала, что что-то не так. Зябко как-то... и тихо...
Слишком тихо. На Гражданке даже в три ночи не так... Нет такой стеклянной тишины – то пьяный на улице истошно закричит, то у соседей ребенок во сне заплачет, то на лестнице парочки интимно зашушукаются, то в батареях зловеще забулькает, как в Баскервильском болоте... В Гатчине лисицы в лесу нетерпеливо тявкали, и шакалы завывали – протяжно, тоскливо, жуть берет. А тут, в центре делового Питера – как в могиле. Брр!..
И холодно, черт возьми! Даже в специально привезенной плюшевой пижамке, вышитой белыми облачками и золотыми звездочками! И где это кот проклятый шляется вместо того, чтобы греть хозяйке ноги?! Неблагодарное животное!
Быстро в постель, а то я тут закоченею! – Алена отмахнулась от воспетых поэтами белых ночей, как от назойливого комара, мешающего спать. Уткнувши покрасневший от холода сопливый нос в плюшевые нежнейшие рукава, она засеменила по темному коридору обратно в большую комнату, в уютную теплоту и духоту своего сладкого гнездышка.
Рысью пробегая через переднюю, она невольно притормозила.
Налево, за музейной стеклянной дверью, кто-то был. Точно. В мертвой тишине ночной квартиры она слышала отчетливое шебаршение, какое-то вкрадчивое поскрипывание... Опять забыла закрыть входную дверь?! Воры?! В ее родной, собственной квартире?! Вот так сразу, на второй день вселения?! То-то гад-нотариус предостерегал, говорил «будь внимательна»!
Издевался, зараза? Откуда он знал заранее?.. А может, он и навел?!
Ну я им покажу! Это не пауки с тараканами! Домушников я не боюсь! Не на такую напали!
Моментально подобравшись, как гончая на старте, хозяйка зорко всмотрелась в матовое, изрезанное тонкими разводами стекло, и отчетливо увидела темные силуэты человеческих фигур, ходящих за ним, словно на ширме в театре теней. Эге!.. Только бы не спугнуть!.. Присев на корточки и согнувшись в три погибели, как разведчик в дозоре, она притаилась за спасительной плюшевой шторой. Помпончики болтались перед глазами, будто маскировочная сетка.
Фигуры было две. Они что-то двигали там, в квадратной комнате, что-то, лежащее на полу, и неразборчиво переговаривались тихими голосами. Алена внимательно вслушалась и всмотрелась, все чувства ее были обострены до предела – но так и не поняла, мужчины это или женщины, и что им надо. Фигуры медленно, словно с натугой, наклонялись, потом так же неторопливо разгибались, и движения их были неторопливыми и размытыми, как у водорослей в тихой запруде.
И тут у Алены перехватило дыхание! До нее вдруг дошло! Комната ведь была пустая, в нее ничего не вносили!!! Никакой мебели или инструментов, или вещей! Абсолютно пустой каменный кубик, предназначенный под будущую тренажерную!
Это не были воры! Брать оттуда нечего. И, кроме того, воры так себя не ведут – их движения быстры, точны и бесшумны. А это – зомби какие-то. Плавают за стеклом как аквариумные рыбки, неспешно шевелят плавниками, будто спят...
О господи! Да что же это творится в квартире по ночам?!
Замирая и не дыша, отважная разведчица тихонько поднялась, вытянула шею, по-кошачьи высунула голову из-за шторы и попыталась вглядеться внутрь комнаты сквозь матовое стекло, через прозрачные полоски, образующие тонкие изящные узоры. Приблизила лицо почти к самому стеклу – и отпрянула.
Оно было ледяное!
Даже сопливым носом она почувствовала струю обжигающе холодного воздуха, как из открытой морозилки. Пронзительный холод дохнул от двери, как от зимнего окна, покрытого ледяными разводами, искрящимися в призрачном свете белых ночей. Мороз был такой, что девушка машинально, как в детстве в троллейбусе, протянула руку, чтобы прижать пальчик и оставить прозрачный, оплывающий льдинкой кругляшик на покрытом инеем троллейбусном окне, через которое так интересно выглядывать на улицу.
Это было странно и непонятно, но больше всего Алену удивило то, что страшно ей не было. Неожиданно страх прошел. И беспокойство тоже. Как странно!.. Изумившись настольно, что даже отвлеклась от плавающих фигур, она прислушалась к самой себе и поняла, что все чувства как будто атрофировались. Это было противоестественно и непонятно, но такое она уже испытывала – на занятиях в анатомичке, где смотришь на труп умершего человека как на обыкновенный предмет исследования и изучения. Без сожаления, гадливости или интереса. Без всяких эмоций, как на учебную схему.
Приблизив лицо к одному из прозрачных разводов на матовом слое льда, она отчетливо увидела какой-то большой сверток на полу, похожий на газетный рулон из большой комнаты, только он был зеленый и туго переплетенный веревкой, словно что-то было завернуто в кусок зеленой материи и тщательно увязано. Две неповоротливые фигуры, одна из которых была в тулупе, а другая – в ватнике, закутанные с головой в какие-то бабьи платки и невообразимые меховые шапки, притоптывая серыми подшитыми валенками, копошились над этим зеленым свертком. При таком холоде и их закутанность, и неповоротливость были совершенно естественны. Вот только их лиц Алена не разглядела – лиц, вроде бы, не было вовсе, только густая темнота от нахлобученных по самые брови шапок-ушанок, да черные тени от навороченных сверху пуховых платков.
Фигуры были без лиц!
Покопошившись над свертком и привязав к нему длинные веревки, обе фигуры постояли над ним, словно отдыхая или ожидая чего-либо, потом толстыми от меховых рукавиц руками с натугой взялись за веревки и медленно и упорно, наклонившись вперед, поволокли по полу прямиком к двери в переднюю. Видимо, ноша была неизмеримо тяжела для них.
Ой! – Алена мигом очнулась, опрометью прыснула в свою комнату и тут же бросилась на раскладушку, как в укрытие.
Скрючившись под спасительным одеялом, она слышала, как что-то тяжелое протащили по передней, потом противно заскрипела входная дверь, свистнул ветер, пахнуло холодом, и опять в квартире воцарилась мертвая тишина.
Странный сон какой, лениво подумала искательница приключений, и тут же уснула, будто провалилась в темноту.
Проверить, закрыта ли входная дверь, она попросту побоялась...
Глава пятая
День третий
За ночь ажурные перистые облака, изысканным кружевом покрывавшие небесную голубизну, превратились в мрачные слои тяжелой, наполненной дождем ваты, прижавшие небо к самой земле. Легкокрылые ласточки исчезли, неповоротливые голуби, нахохлившись и втянув голову в плечи, как в серые накидки, неохотно прогуливались по песчаным ободкам цветочных клумбочек, с неодобрением поглядывая на хулиганистых воробьев, нахально выхватывающих последние крошки еще не размякшего от сырости хлеба прямо из-под клюва. Для коренного ленинградца это означало только одно – нудный моросящий дождик дня на два-три, порывистый промозглый ветер и необходимость тепло одеваться даже дома, потому что отопительный сезон, разумеется, уже кончился. Вот тебе и лето-краса! Питерская переменчивая погода во всем своем многообразии!
Алена проснулась на редкость бодрой и деловитой. Очнувшись от глубокого, как черная дыра, сна, она твердо решила не обращать внимания на всякие вымыслы-кошмары, порожденные мерзкой ленью и отсутствием привычного физического труда, а безотлагательно заняться делом! И не обращать никакого внимания на хулиганку-дверь, распоясавшееся воображение и издевки подозрительного нотариуса. Хватит! Труд создал человека – так принято считать... А благотворное влияние активной трудотерапии она знала не понаслышке! Итак, вперед! За дело!
С утра пораньше она, героически преодолев себя и вооружившись верным шлепанцем, обследовала газовую плиту и духовку на предмет выявления тараканьей нечисти и, к вящему удовольствию, оной не обнаружила! Несказанно обрадовавшись, хозяйка развила бурную кулинарную деятельность: кинула в кастрюлю свеженькую хорошенькую курочку, почистила картошечки и даже сварила вкуснейший компот из сухофруктов, так что готова была встретить работников во всеоружии:
– Безобразие! Девять, а их все нет! – Она выглянула из окна на улицу в поисках припозднившихся плотников и увидела мерзкие серые тучи.
Что ж, к слякоти нам не привыкать, – стоически вздохнула хозяйка и порадовалась собственной предусмотрительности. По неписаному питерскому закону она – в солнечный-то денек! – прихватила с собой зонтик, и теперь чувствовала себя защищенной от всех невзгод. Жирный серый голубь, пристроившийся рядом с окном на облупленном карнизе, покосился на нее красным круглым глазом, мученически вздохнул и прикрыл глаз сероватой пленкой. Голова его совсем ушла в распушившиеся перья, только клюв торчал.
Отлично выспавшийся за ночь кот никого не ждал. Основательно обосновавшись в укромном углу кухни, где его никто не мог побеспокоить, он неторопливо и методично принялся за останки вышеуказанной хорошенькой курочки. Останков было в изобилии, все они требовали тщательной разборки и неусыпного внимания, поэтому он был очень занят. Настолько, что даже не повернул неутомимо жующую морду, а только навострил треугольные уши, когда раздался дребезжащий звонок, резкий, как трамвайный в достославные тридцатые годы. Алена никогда не слыхала такого, разве что в сентиментальных фильмах о двадцатых годах, воспевающих шустрых миляг-беспризорников и лихих довоенных бандитов, ловко ездивших «на колбасе», поэтому не сразу поняла, откуда идет пронзительный, пробирающий до костей звук. Когда он повторился, оторопевшая хозяйка наконец сообразила, что это – ее собственный дверной звонок.
– Ах ты, господи! – Она заторопилась в прихожую, вытирая о передник мокрые пальцы. – Глядела-глядела, да проглядела! – Руки автоматически уже отпирали «три засова, три цепочки да три замка», губы сами сложились в приветственную улыбку, а глаза настороженно скосились на колдовскую стеклянную дверь – как она сейчас, не шалит ли, бесстыжая? Или при чужих постесняется?
Но хитрая дверь, зашторенная безликой плюшевой портьерой, не подавала признаков жизни. Словно и нет ее за тяжелыми складками с круглыми помпончиками. Чего зря напраслину возводить изволите-с?!
А ведь входная дверь в том ночном кошмаре хлопала, вспомнила дотошная следователь и подозрительно уставилась на поблескивающие и побрякивающие в полутьме металлические засовы и цепочки. Те тоже были вроде на своих местах, закрытые точно так, как она оставляла их вчера вечером, когда – Алена помнит это совершенно точно! – младший из плотников – Андрей, что ли? – сердитым рыком напомнил ей запереть двери.
– Значит, это все-таки был сон, – облегченно вздохнула девушка, продолжая отпирать многочисленные запоры укрощенной двери.
Так думать проще и понятнее, чем пытаться разобраться в сумасшедшей окружающей фантасмагории, хотя она готова была дать голову на отсечение, что кошмарные зомби, плавающие за обледеневшим стеклом, были в самой настоящей реальности.
Хотя... А если это была реальность, тогда где был кот? Уж он бы точно не проспал непрошеных гостей из потустороннего мира! Ан, его-то и не было, что доказывает нереальность происходившего! В сон кот не заберется!
Вообще-то она и раньше сильно надеялась, что все эти жуткие фигуры и мороз ей только привиделись, но уж очень реалистично! Как и пронизывающий до костей зимний холод. Значит, это был просто кошмар, вот и все. Очередной! Что, в принципе, очень странно, потому что обычно она снов никаких не видит, тем более страшных, а спит как убитая. Только дайте до подушки добраться! Но в данном конкретном медицинском случае все предельно просто и объяснимо. Начиталась старых, взволновавших воображение газет, нанюхалась ремонтной пыли, а от плесневых грибков, да еще в таких количествах сама знаешь, какие глюки бывают!.. Правда, давешний глюк был такой же странный, как и в первую ночь, про этих маленьких девочек, убивших своих родителей! Брр! Даже вспоминать страшно!.. Но это тоже объяснимо – просто нервы... И тоска по бывшему мужу... И усталость...
И, конечно, жуткое переутомление!.. – тут же откликнулся издевательский внутренний голос, он всегда влезал, когда не надо. Потому что ты все время ишачила до одури, еле до подушки доползала, а тут целых три дня бездельничаешь, лентяйка! Вот всякая галиматья и лезет, а никакие не нервы...
Верно-верно! – покорно согласилась покладистая хозяйка. Она не умела спорить даже сама с собой. Все напасти от безделья, так и мама всегда приговаривала...
Внутренний голос хотел еще что-то съехидничать, но в этот момент руки наконец-то скинули последнюю цепочку и раскрыли пудовую дверь. На пороге стояла вчерашняя фарфоровая старушка. Сегодня она выглядела еще более кукольной – от меловой бледности, что ли? Но тонкие запавшие губы были также тщательно накрашены неяркой помадой, а синий плащ по-прежнему оттенял выцветшие глаза, придавая им аристократический васильковый цвет.
– Доброе утро, – деликатнейшая улыбка английской королевы на утреннем завтраке в Букингемском дворце. – Я... простите за ранний визит... потревожила вас...
– Да нет, проходите, Татьяна Дмитриевна. – Алена отступила от двери, радушно приглашая соседку войти, и та, церемонно помедлив на пороге и оглянувшись в поисках коврика для вытирания ног, элегантно шагнула в прихожую.
– Вы... уж простите, – чуть не кланялась пожилая дама, задыхаясь и отдыхая после каждого слова, – не найдется ли у вас... корвалол? – Она тяжело перевела дыхание, и медичка с тревогой заметила посиневшие даже через помаду губы. – Что-то сердце колет... в такую погоду... Вы нижайше… простите за беспокойство...
– Бог с вами, – встревожилась девушка, быстро оглядывая переднюю в поисках хоть какого-либо сиденья. – Пройдемте-ка в комнату, там раскладушка, приляжете... – Она вежливо, но настойчиво взяла больную под мягкий, безвольный локоть и увлекла за собой в большую комнату. – Может, «Скорую» вызвать?
– Да что вы, деточка... по такому пустяку... «Скорую», – задыхаясь, прошептала английская королева, с достоинством опускаясь на заляпанную белилами грубую табуретку, привезенную плотниками. – Сейчас... вот... отдышусь только...
Никакого корвалола дома у молодой девушки, конечно, не было.
А вот крепкий сладкий чай поможет! С быстротой молнии Алена сгоняла на кухню, шлепнула на плиту чайник и прилетела обратно:
– Вам лучше? Сейчас чайку!.. Только не напрягайтесь! Расслабьтесь! Спинкой к стеночке прислонились!.. Дышите, но не глубоко!..
Она уверенно взяла холодные маленькие кисти в свои теплые руки и энергично начала растирать их. Активно, но не до боли. И немеющие подушечки пальцев, и энергетически активные точки в уголках ногтей – такие слабые и безжизненные, и вялые бугорки ладоней, откуда начинается меридиан сердца... Тщательно и настойчиво, вливая жизнь и энергию, передавая жар своей души, не давая сдуться чуть трепещущему шарику жизни... А потом быстрый и точный бросок на кухню, и горячий, крепкий и сладкий чай... Жаль, коньяка нет, помог бы!.. Эх, плотники не принесли! А еще профессионалы!
Но знаменитые «Три слона» и реабилитационный массаж оправдали себя в полной мере. Через четверть часа разрумянившаяся, помолодевшая соседка отлепилась от поддерживающей стены, села ровно, оглянулась и обратила внимание на вьющегося вокруг ее ног черного кота:
– Мурка! – Казалось, ее удивлению не было предела. – Как ты тут очутилась? Дорогая моя! Нашла-таки дорогу домой? – Пухлая ручка со вздувшимися прожилками синих вен замерла над вздрагивающими от удовольствия треугольными ушами, и дворовый кот послушно, как дрессированный, немедленно приподнялся на задние лапы в классической позе «Служи!». Черные мохнатые бока трепетали от громкого блаженного мурлыкания.
Алена опешила. Мурка?! На этого кота?! Черныша?! Она или не видит вообще или кошачий пол не различает?.. Ужас, как она живет одна с таким зрением?! Ей же инвалидность надо оформлять! Срочно! Сиделку, сопровождающего...
Татьяна Дмитриевна, ностальгически вздохнув и улыбаясь счастливому животному, погладила искалеченную кошачью лапу, провела ухоженным пальчиком по кривому белесому рваному рубцу, на котором не росла шерсть:
– Размурлыкалась-то как, узнала, разбойница... – Потом разогнулась, привычным жестом поправила на носу сползающие старомодные очки и с явным интересом оглядела комнату:
– Так вот как тут сейчас стало!..
– А как было? – с живостью откликнулась новая хозяйка, моментально забыв про странное обращение к коту. – Вы тут бывали раньше?
– Бывала, деточка, ох, как бывала! – Старушка усмехнулась своим воспоминаниям, но, вместо того, чтобы начать рассказывать, почему-то ушла в себя, печально замкнулась и засобиралась восвояси, опрятно одергивая плащ и проверяя, застегнута ли изящная, но поношенная сумочка. – Прощайте, моя дорогая! Спасибо за чай – ой, какой славный! С довоенного времени такого не пила! И руки у вас просто золотые! Низкий вам поклон!
– Погодите, давайте хоть поговорим, – заволновалась Алена, привычным страхующим жестом протягивая к встающей гостье руки.
Но та поняла этот жест иначе и чуть отстранилась:
– О, благодарю, но вы, наверное, очень заняты! Ремонт – это такие хлопоты. Еще раз простите за беспокойство. – Ее Величество царственно наклонила серебряную в букольках голову. Выцветшие глаза печально скользнули по огромным окнам, по нише в стене. – Жалко камин, – пробормотала она самой себе, горестно кивая седыми кудряшками, – все-таки паросский мрамор... Не грел, правда, но красивый был, заманчивый... Игрушка... Никого не спас... – Она горестно махнула рукой, еще раз ласково наклонилась к коту, вьюном вертящемуся возле ее ног, и повернулась к двери.
Алена набрала было воздуха, чтобы расколоть-таки этот источник бесценной информации, но тут тяжко забухали подкованные железом ботинки, и в комнате зазвенел возмущенный голос:
– Ну вот, вы опять не закрыли входную дверь?!
– Это-от нехорошо, – отечески проворковал Савелий, неожиданно вырастая в дверях и с хрустом шагая по штукатурному крошеву, – этак от беды не убережетесь!
Английская королева неожиданно стушевалась при появлении Ильи Муромца. Подслеповато вглядевшись в могучую фигуру и бороду лопатой, она как-то по мышиному пискнула «Не смею мешать» и бочком-бочком попыталась проскользнуть к входной двери. Голубые глаза застенчиво опустились за толстенными стеклами, когда пожилая кисейная барышня конфузливо юркнула в открытую дверь мимо могучей фигуры и, еще раз пискнув, чуть не налетела на тихо рычащего Андрея, старательно запиравшего тяжелую воротину входной двери.
– Андрей, постой, дай человеку пройти-от, – пророкотал ей вслед тяжелый бас.
Старушка, застыв как вкопанная, изумленно оглянулась на голос и едва заметно вздрогнула. Толстенные линзы загадочно блеснули, как око перископа из далеких глубин памяти, старческие глаза подслеповато прищурились, пытаясь разглядеть что-то ускользающее, давнее... Взглянула, замерла, прислушиваясь к сибирским, режущим питерский слух интонациям и перекатам, потом горько вздохнула, как-то недоуменно пожала вдруг поникшими, ссутулившимися плечами...
Почудилось, видно... совсем состарилась! Господи, сколько же можно ждать?.. Да и зачем? – И, в сотый раз извинившись за беспокойство, исчезла.
Тихо рычащий Андрей демонстративно закрыл за ней дверь, испепелив взглядом сконфуженную Алену.
***
В этот день работники ополчились на большую комнату, а потому безалаберная хозяйка вместе со своим вечно путающимся под ногами котом была выдворена в квадратную, за старинную матовую дверь. Выдворена решительно и бесповоротно.
На улице под окном была водружена громадная железная платформа для строительного мусора, роскошное венецианское окно бесцеремонно распахнуто настежь, и через него вниз, в громадный мусорный контейнер, спущен рукав из пластиковых цилиндров – импровизированный мусоропровод. И по нему без всякого душевного трепета, как в канализацию, за какие-нибудь полчаса были выброшены бесценные остатки прошлых времен, исторические свидетели прошедшего, никому не нужные отголоски прошлого – побежденные колоссы доисторических времен.
«Мы наш, мы новый мир построим...»
И вот теперь, освободившись от поверженных рулонов старых газет и пластов обвалившейся штукатурки, советского «срамотного» паркета и остатков навесного потолка, энтузиасты-плотники взялись за большую комнату – тут уж было, где развернуться.
– А вы, Елена Васильевна, там-от посидите, а то прогуляйтесь, воздухом подышите, чего ж оно все дома сиднем сидеть, – напутствовал полководец Савелий, выпроваживая любопытную барышню с нового поля боя.
Андрей, все еще сердясь за незапертую дверь, молча перетащил ее раскладушку в пустую квадратную комнату, окинул новое жилище цепким взглядом ремонтника, помедлил, намереваясь сказать что-то, но, надувшись, промолчал. Выходя, замер перед антикварной дверью, рассматривая посеребренную голову орла на ручке, причудливые прорези матового стекла, провел чуткой, чуть вздрогнувшей ладонью по шелковой древесине дверной панели – будто погладил.
– Ишь, красота какая! – с уважением заметил он, бросив быстрый взгляд на стоявшую рядом проштрафившуюся хозяйку, – понимает ли дура-девчонка, какой роскошью владеет?
Ага, оттаял, про себя улыбнулась Алена. От такой красоты всякий смягчится!
– Старинная, – в тон ему продолжила прощенная преступница и уже собралась было рассказать о ночном приключении, но застеснялась – ежику понятно, что это был сон, обычный ночной кошмар, и этот современный ремонтник, свободно рассуждающий о структуре времени, засмеет ее, дуреху, и правильно сделает. – Стекло-то какое, никогда такого не видела, даже в Эрмитаже!
Желтые всевидящие рысьи глаза впились в толстую, зеленоватую толщу стекла. Чуткие уши хищника заметили слово «Эрмитаж», произнесенное по-житейски легко, буднично. Ага, значит, девочка не такая уж простушка, как выглядит, да и проворная, шустрая, хоть и безалаберная – жуть! Да и ручки золотые – и куховарит, и лечит... Ладно, простим ей мелкие промахи...
Андрей неожиданно гибко наклонился почти к самой поверхности стеклянной двери, изучая ее, осторожно, словно настройщик антикварного инструмента, провел пальцем по тонкой полоске прозрачного узора, прислушиваясь, как запело стекло под его чуткими пальцами.
– Это не простое стекло, – задумчиво пробормотал он, вытягивая шею и стараясь заглянуть в стекло сбоку, с торца. – Не удивлюсь, если – венецианское... Или нет?.. С Мальты? Не-е, не может быть, оно гораздо старше... И эти необычные вкрапления... Черт, очень интересно, в спектр бы его взять или магнитный резонанс...
– Андрей, уснул? – раздался негодующий рык, и вдумчивый исследователь одним прыжком очутился в большой комнате, откуда тотчас же послышалось буханье чего-то тяжелого и сатанинский грохот чего-то, обваливающегося и разваливающегося при падении.
Ремонтная вакханалия началась. Полетели клочки по закоулочкам!
Хозяйка помыкалась было в передней перед намертво закрытой от нее дверью в большую комнату, легонько вздрагивающей в такт мерным ударам, и, поняв, что делать ей в этом всемирном катаклизме абсолютно нечего, а обед готов, вернулась на раскладушку. Там, вольготно вытянувшись, как дачник в шезлонге, уже удобно устроился черный кот, так чудно себя поведший во время визита загадочной соседки. Подумать только! Оторвался от куриных потрохов! Сам подошел к неведомой женщине, потерся, размурлыкался, дал себя погладить. Как будто они давно знакомы! А может, и знакомы, если он местный дворовый кот. Но почему «Мурка»? Совсем ослепла старушка, или просто перепутала его с другим хвостатым знакомцем? А если так, то почему он откликнулся на это имя?
– Мурка! – Новоявленная мисс Марпл бросила пробный камушек, и кот, тут же откликнувшись, изумленно взглянул на нее.
Внимательно посмотрел, ожидая продолжения разговора, навострив треугольные уши и пошевеливая чуткими усами-антеннами. Он действительно откликается! Вот так штука! Но что это значит?.. Хозяйка онемела, поскольку не понимала, что, собственно, происходит. Кот подумал, вежливо подождал еще немножко, но, поскольку продолжения не последовало, открыл зубастую пасть и протяжно, с мявом, зевнул. Укоризненно. Ничего она, новенькая, не знает, только притворяется. Только потревожили всуе, спать не дают!..
Зевки, как известно, заразительны.
И вспомнилось Алене, что ночью она почти не спала, а то, что видела, никак не способствовало полноценному отдыху. И позапрошлой ночью, кстати, тоже... И потянуло на мягкую подушку, под тепленькое одеяльце, рядом с этим мурлыкающим лентяем... Жаль, что нельзя переодеться в уютнейшую пижамку, свернуться клубочком!..
А как же боевой пыл и трудотерапия? – нахмурился внутренний голос, очень напоминающий мамин.
– Я ведь только на немножко, на полчасика, так, прикорнуть, – оправдывала она себя перед котом и внутренним голосом, уже скидывая тапочки, легонько подпихивая кота под теплый бочок и укладываясь в уютное, уже нагретое меховой тушкой гнездышко. – А днем никакая нечисть не посмеет...
Она ошибалась!
Ох, как ошибалась!
Уже проваливаясь в глубокий сон, девушка ощутила ледяной холод, удавом безжалостно заползающий под теплое одеяло, затягивающий, как в могилу... Рванулась было, но не успела проснуться...
И кот не помог...
***
Алена, как в документальном черно-белом фильме, увидела себя девочкой-подростком. Безусловным ведением сна она знала, что сейчас март 1942 года. Ее отец умер от голода два месяца назад, в январе 1942 года, мама умерла вчера, и вчера же мамино тело она на саночках отвезла в городской морг. Она сама – умирающая от голода, в последней степени дистрофии. Она одна в пустой квартире, может быть, во всем доме. В блокадном ватнике и ватных штанах, на похудевших от голода ногах-спичках болтаются слишком широкие валенки, в плотно надвинутой шапке-ушанке на почерневшее от коптилки и голода лицо. Что-то надо делать, как-то спасать себя. Но как?
Перед глазами кадрами военной хроники поплыли черно-белые картины – заваленная сугробами снега улица с полуразрушенными остатками домов; на ней темнеет извивающийся ручеек закутанных кто во что горазд, бредущих куда-то сгорбленных фигур с провалами черных лиц. Ужасный этот ручеек на серо-белом снежном фоне завораживал, окутывал, как клейкая лента, не давал двинуться, вдохнуть воздуха, вырваться из засасывающего водоворота ужаса. Как под наркозом... Алена из последних сил заметалась, пытаясь вырваться, хватая ртом живительный воздух, но напрасно – безжалостный удав продолжал методично поглощать обездвиженную жертву.
Бесстрастный, профессионально поставленный, как у диктора, хрипловатый, но очень слабый голос заговорил, комментируя картины, проходящие перед спящей Аленой, как в кино:
– ...Кухня обжигала холодом – два дня я не топила плиту. Угля в ведре – затопить плиту – не было. Остатки хлеба взяла женщина, помогавшая отвезти маму. Даже хлебных крошек на плите не оказалось. Сварить кусочек мороженого мяса, висевший между окнами на морозе? Примус зачадил и погас, керосин в нем кончился.
И тогда я решилась на дальний поход в центр, пешком через весь город, на улицу Желябова, там жила семья дяди Миши. Я ничего о них не знала с начала войны. Смогу ли я дойти с проспекта Стачек до улицы Желябова, я даже не подумала.
Я взяла из маминой сумки продуктовые карточки, деньги и детские саночки. Сейчас они легко бежали за мной. Детские саночки без спинки стали самым привычным для блокадной зимы видом транспорта. На них можно было посидеть, когда идти было невмочь, или перевезти что-нибудь не слишком тяжелое.
Но перед проспектом Стачек я вдруг почувствовала, что дальше идти не могу. Я даже не испугалась. Я просто стояла и тупо глядела на вереницы бредущих по проспекту закутанных черных фигур. На другой стороне, на углу улицы Рузенштейна, вдруг открылась дверь – кто-то вышел в клубах белого пара. И я вспомнила – по радио говорили, что тут открылась чайная, где за копейку можно выпить стакан горячего чая без сахара. Хватило сил перейти на другую сторону улицы. Хлеба у меня не было, дневной паек был съеден еще вчера утром. Но этот стакан вдруг вернул меня к жизни. Когда я снова вышла на мороз, то с удивлением почувствовала, что откуда-то взялись силы, и я пошла по бесконечной улице, сокращавшей мне путь к центру города. Но я шла, как в тумане.
Дверь в квартиру, где жил дядя Миша, оказалась открытой, и я вошла в темную, заброшенную кухню. Долго стучала в обитую клеенкой дверь. Мне открыла закутанная в сто платков фигура. Я с трудом узнала свою тетушку, тетю Аню. Первое, что я увидела, – раздвинутый на всю комнату голый обеденный стол, а на нем – длинный фанерный ящик.
– Миша умер, – все, что она мне сообщила, – отдала 600 грамм хлеба за гроб.
Уже без слез.
А я удивилась такому богатству, представив себе – столько хлеба одним куском! Моя дневная иждивенческая норма в то время была 150 грамм, а в феврале не выдавали больше ничего.
Мне не предложили даже стакан кипятка.
Я переночевала тут же, не раздеваясь, на ледяном кожаном диване, а утром пошла обратно.
Больше идти было некуда. Обратного пути не помню...
***
– Хозяюшка!.. Елена Васильевна! – Кто-то настойчиво тряс за онемевшее плечо. – Просыпайтесь!.. Ау! Вы живы?..
Алена с трудом разлепила глаза и попыталась оглядеться.
Прямо перед собой она увидела круглые горящие глаза филина и его обеспокоенную физиономию. Потом почувствовала, что все тело сковано, как у замерзшего на снегу, попробовала пошевелить ледяными, затекшими руками и ногами, но поняла, что это невозможно. Стены комнаты каруселью ехали вправо, потолок то отдалялся в неизмеримую высь, то коршуном падал на нее, желтые глаза то отдалялись, то приближались, пульсируя, как заколдованные.
На круглом лице, нависшем над ней, отчетливо проступила нешуточная тревога, железные клешни обхватили скрюченное, непослушное тело и бережно приподняли спину, поддерживая запрокидывающуюся, ничего не соображающую голову. Нетвердо, но она сидела. Все плыло перед глазами.
– Что-то вы слишком глубоко уснули, – проскрипел Андрей, осторожно потряхивая ее за плечи как куклу и пристально вглядываясь в зрачки. – Что с вами? Раскладушка такая неудобная? Вы закоченели! Смотрите на меня! На меня!.. Не закрывать глаза! Встать можете?.. – Он упрямо и настойчиво поднимал ее за подмышки, стараясь расшевелить.
– Спасибо... – Слова застревали в горле, как сухие крошки. Алена откашлялась, отдышалась. Карусель медленно остановилась, чуть покачиваясь. – Что случилось?
– Да, собственно, ничего, – усмехнулся спаситель, мягко опустил оживающее тело обратно на раскладушку и отпустил плечи. – Хорошо выспались? – Он строго заглянул в серо-зеленые, смущенно отведенные в сторону глаза. – И часто у вас такое бывает?
– Какое?.. – Она не услышала собственного голоса. Попыталась пошевельнуться – все тело пронзили ледяные колючие иглы.
– А такое, что перестаете дышать во сне!
– Как? Что? Дышать? Нет, никогда... Но тут такие сны снятся... Я вам как-нибудь расскажу... – Она не знала, куда деваться от смущения.
Даже слезы навернулись. Господи, как больно! Как затекли конечности! Не разогнуть! И как остро, пронзительно болит каждая мышца, каждая связка! Что за чертовщина проклятая! Слава богу, она – здоровущая молодая девка, пашет по десять часов в день плюс сверхурочные, что по тяжести сравнится с работой грузчика, никаких проблем со здоровьем, а тут полный бардак с собственными конечностями! Полнейший бред! Она рассердилась на саму себя.
– Ну-ну, послушаем ваши сновидения... – задумчиво промолвил спасатель и посмотрел на нее скептически.
Ага! Теперь это называется «сон». Тоже мне, нашла дурака. Это – типичная каталепсия. Классический припадок. Самый настоящий каталептический припадок. Повезло, что она быстро из него вышла, и, вроде бы, без последствий, а могла бы... Вот, даже шевелится с трудом. И холодная, как мороженый хек. Н-да! Вовремя я заглянул! Если бы кот не заорал как резаный, не успел бы... Коты они такие – всегда чуют, что человеку плохо, на помощь приходят. Вон – сидит, смотрит колдовскими глазищами...
– Голова кружится? Вы ходить-то сможете?
– Ну конечно! Я совершенно здорова! – Она уже более-менее пришла в себя и смутилась от его пристального, изучающего взгляда. Слезы высохли, от жгучей, пронзающей боли в затекших мышцах осталось лишь легкое неприятное покалывание. Как от электрического тока. – Я не больна! Только мышцы затекли на этой дурацкой раскладушке! Сейчас разойдусь!
– Точно? Не упадете? Ну так идемте, мы тут нашли кое-чего. Хотели, чтобы вы глянули.
Плотник шагнул к большой комнате, жестом приглашая хозяйку за собой. Руку он при этом протянул к Алене, как бы подстраховывая, и это столь знакомое движение помощи инвалиду окончательно вывело ее из себя и разозлило. Резко выпрямившись, девушка одним рывком встала с раскладушки и, скрипнув зубами, заставила себя выпрямиться и крепко встать на ноги. Довольно! Напомогались! И чертов нотариус, и хренов бывший! Такую квартиру отдали, что чуть не свихнулась здесь! Сволочи!
***
– Еще раз попробуешь убить – отправлю в царство теней!
– О нет, не надо, прошу вас...
– Последний раз предупредил. Сказано ведь – ключ не тот, не поможет ей! Сможет сама добиться своего – так сможет, поняла? Как карты выпадут! А ты – нишкни! Убирайся, отродье!
– О, позвольте мне остаться! Как еще за кладом присмотрю? На коленях прошу!..
– Сгинь, нечистая!
– Но они же кота меченого поставили, все равно уже ничего толком сделать не смогу! Прошу вас, только присмотреть, только обереги поставить! Ведь мое оно по праву, сама выпестовала, сама душу отдала, сама...
– Мне приказано – не мешать! Сгинь! Исчезни! Не то – исчезнешь навсегда!
– Ну хорошо, уйду, повелитель... Но сделай так, чтобы не нашли, чтобы хоть ей не досталось, никому не досталось... Ведь больше двух веков пестую, почти созрело зелье! Неужто дашь на поругание, неужто...
– Убирайся! Не сможет она – твое счастье, а справится – уж не обессудь... Но палки в колеса не вставляй, а убьешь – тебя уничтожу навечно! Понятно?
– Господин Жак, несправедливо это...
– Я все сказал! Сгинь!
***
Еще из дверного проема большой комнаты Алена увидела классическую картину – «Илья Муромец, отдыхающий после битвы». Былинный богатырь сидел на грубой табуретке как на сказочном валуне, покойно скрестив огромные руки. На сером от штукатурной пыли лице застыло выражение высочайшего удовлетворения от совершенных деяний. Блаженство и умиротворение – хоть картину пиши. Маслом.
Васнецов отдыхает, подумала Алена, отходя от праведного гнева на самое себя, и, войдя в комнату, с интересом проследила за взглядом былинного богатыря. Тот был обращен за ее спину. Алена оглянулась назад и окаменела, как жена Лота.
...Никогда, никогда не оглядывайтесь назад! Никогда не возвращайтесь в прошлое! Даже в манящее, хорошее... Бог знает, в какое будущее оно преображается, преломляясь в существующем настоящем!..
Направо от двери раньше была стена комнаты с небольшим выступом посередине и двумя широкими нишами, в одной из которых, ближайшей к окну, хозяйка намеревалась поставить вольтеровское кресло, чтобы наслаждаться вечерним покоем перед венецианским окном, а в другой сделать книжный стеллаж. Прекрасный замысел и современнейший дизайн! И оба они пошли прахом!
Ниш не было. Обеих. Не было и выступа.
Вместо него, в ореоле ошметков дранки и щепок, оставшихся от разломанных досок, сказочной жемчужной светился мраморный камин. Он был прекрасен. Он парил над темным покореженным паркетом, как Сикстинская мадонна над бренным миром. Отполированный, белый, без малейшего изъяна мрамор светился изнутри, как будто подсвеченный. Виртуозная резьба покрывала его панели, а закругленная каминная полка, козырьком выступающая вперед, подчеркивала изящество пропорций и линий. Такой красоты в современной квартире, среди мерзкого современного быта просто не могло быть. Ее место – во дворце, в музее, в чем-то, не имеющем к нам, грешным, никакого отношения.
Алена даже не ахнула. Просто замерла, с восхищением всплеснув руками. Как крыльями. Воистину, возносишься душой к небу при виде такой красоты!..
Савелий с удовольствием крякнул, довольный произведенным впечатлением. Сзади, у двери, шевельнулся Андрей – ага, девочка-то с понятием. Чуть постукивая по паркету покалеченной лапой, подошел кот и стал деловито и методично обнюхивать белоснежный мрамор – сантиметр за сантиметром. Мгновение продолжалась тишина, как при открытии художественного шедевра... А так, собственно, и было!
Очнувшись, Алена на цыпочках подошла к антиквариату и, затаив дыхание, осторожно погладила полированную поверхность мрамора. Он показался ей теплым – столько внутреннего свечения было в нем, – живым, дышащим, как шелковая шкура доброго колли, как теплый кошачий бок...
– Откуда он? – прошептала очарованная девушка. – Неужели он был здесь? Все это время?
Савелий шевельнулся на своем заляпанном постаменте:
– Ото как же. – Он откашлялся для солидности, и с уважением произнес: – Вещь.
– Фантастика, – отлепился от входного косяка Андрей. Уголки его узкого рта приподнялись, как у рыси. Казалось, он сейчас замурлыкает от удовольствия. – Надо же, такое – под этой паршивой дранкой! И какой идиот его зашил?
– И хорошо, что зашили, – одобрительно кивнул старый плотник. – Потому и не порченый. Скол только один есть, да и тот подшлифовать можно, воском с каучуком пройтись – ничего и не заметно будет. Сами справимся. Мрамор-от паросский. Сечешь?
– Точно. Настоящий. Сколько же ему лет? – задумался Андрей, подойдя к камину и с восхищением осматривая и оглаживая его. – Может, Леху из антикварного позвать? Он, конечно, паршивый торгаш, но примерную оценку дать может. Да и возраст скажет.
– Наврет, – презрительно махнул рукой Савелий и неторопливо отер окладистую бороду. На квадратной несгибающейся ладони остался сизый след и пара щепок. – Да и зачем оценщик? Вы чего – продать его хотите? – Седые брови полезли вверх, сминая в гармошку чистый высокий лоб былинного богатыря.
– Да упаси бог! – всколыхнулась Алена и гневно взглянула на хищника, посмевшего поднять руку на ее сокровище. Ишь, нашелся делец! – Никаких торгашей! Что вы?! Мой он! – Она укрыла раскинутыми руками нежнейший искрящийся мрамор, как наседка прикрывает цыплят. И тут же испугалась: – Или не мой? Я что, обязана его сдать государству?
– Нет-нет, – тут же успокоил ее Андрей, примирительно протянув руку к разъяренной владелице антиквариата. – Он же – часть квартиры, а вы – ее владелица. Он ваш. Только ваш. Пользуйтесь им на здоровье.
– Как – пользоваться? – испугалась городская жительница. – Разводить огонь? Настоящий?!
– Вообще-то камины для этого и сделаны, – усмехнулся ремонтник и, стремительно подойдя и склонившись в три погибели, заглянул внутрь, в самое жерло вулкана. – Не думаю, чтобы он был декоративный... – Клекочущий голос гулко отдавался в печной трубе.
– Надо трубочиста позвать, – шевельнулся опытный сибиряк. – Не зажигайте пока ничего. Не трогайте! Потом, как закончим все, я приятелю позвоню, он разбирается...
– Да чего тут, тягу проверить, и все! – Шустрый Андрей уже вынырнул из разверстой мраморной пасти, уже свернул из ошметков обоев небольшой факел и шумно хлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Из карманов вылетали серые облачка штукатурной пыли.
Кот чихнул и отошел подальше от мерзкого запаха. Гадость какая!
– Оставь-от, испортишь. – Савелий по-хозяйски поднялся с табуретки, хрустнул могучими плечами. – Не время... Хозяюшка, Елена Васильевна, зобать не пора ль? То есть обедать по-вашемски?
– О, как же!.. – И Алена вихрем помчалась на кухню сервировать стол дорогим работникам. Вот уж дорогим, так дорогим! Ай да плотники! Ай да волшебники! Такую вещь открыли!.. Накормить их, да повкуснее!
После сытного обеда работники по святой нерушимой традиции прилегли почивать. На сей раз – в маленькой комнатке под цветочными гирляндами с пухлощекими амурчиками. Интересно, какие сны навевают упитанные купидоны?
Алена, проворно убрав остатки пиршества с универсальных козел и быстренько перемыв посуду, живо вернулась к своему детищу. Она не могла поверить своим глазам. Она гладила и ощупывала шелковистый мрамор, как слепой отец ощупывал плечи вернувшегося блудного сына.
Чудо какое – камин, да еще паросского мрамора... Это ведь как в Эрмитаже... а может, паросский мрамор даже и в Эрмитаж не поступал. Не завезли...
– Надо бы его протереть, – вдруг всполошилась новоиспеченная владелица сокровища. – Столько лет его никто не чистил, хоть пыль смахнуть! И сбегать, полировку для мрамора купить. Дорогущая, наверное. Ну ничего, я уж его буду холить-лелеять!..
И, в порыве собственнического шкурного энтузиазма, она, выскочив в ближайший «Хозяйственный», купила специальную тряпочку для полировки каменных изделий, оторвала от нее половину – чтобы подольше пользоваться! – и этой половинкой стала наяривать мраморную поверхность так, что узорчатые панели прямо-таки засветились. Очень довольная произведенным эффектом, хозяйка протерла все завитки, резные пазы и крендельки и, скорчившись в три погибели, залезла внутрь раскрытой пасти, чтобы почистить мрамор еще и изнутри. Но там такое творилось, что Алена пожалела дорогостоящую тряпку, взяла обычную половую и стала надраивать металлическое нутро, покрытое вековой сажей, пылью и паутиной. В пылу энтузиазма даже пауки ей были не страшны. Все смету! Все надраю! Будет сиять, как новенький! Ух, я его!.. И никакой трубочист не нужен!
Она поглубже залезла в жерло вулкана, махнула тряпкой, но не достала до верха, где маячила еще какая-то черная от сажи железка, потому намотала тряпку на щетку и, с риском для жизни, засобачила ту вверх и внутрь, в самое черное никуда. Ручка щетки наткнулась на эту самую железку, жестко заскребла по ней, срывая паутину, потом сверху посыпалась какая-то каменная крошка, и Алена едва успела зажмуриться и взмахнуть рукой, защищая голову от рухнувших пластов пыли и лавины мелких камешков.
Она закрыла лицо как раз вовремя.
Неожиданно железка качнулась, сдвинулась с раздирающим душу скрежетом, перекосилась и, дребезжа, свалилась вниз. За ней с грохотом полетел какой-то камень, а за ним, прямо Алене на голову, с шумом и треском – жутких размеров кирпич. К счастью, он рухнул на колени присевшей в ужасе хозяйке, но другой камень, поменьше, пребольно ударил в самую маковку, а проклятая железяка – вот зараза! – хрякнула прямо по голой руке, до крови оцарапав ее.
Короче, когда подоспевший на шум Андрей с трудом выволок израненную уборщицу из черного каминного нутра, она представляла собой весьма жалкое зрелище. Вся в пыли и паутине, заляпанная чернющей сажей, глаза выпучены от испуга, в соломенных волосах – кирпичная крошка и пятна сажи. На руке – свежая кровоточащая рана, содранная на колене кожа уже набухает и отливает лиловым. И вся трясется от ужаса.
– Красота! – констатировал спаситель, оглядывая жертву чистоплотности. – Просто загляденье! Идите в ванную, вымойтесь, потом я руку перебинтую.
– Нет, – пискнул обломок кораблекрушения, – в ванной пауки!..
– О боже, – выдохнул терпеливый спасатель и взял перепачканную в саже половую тряпку. Баба! Ничего не поделаешь! – Пойдемте.
Сражение с пауками было коротким и закончилось не в их пользу. Через двадцать минут чистенькая, пахнущая малиновым мыльцем, раскрасневшаяся от горячего душа Алена уже смазывала саднящую коленку йодом. Неглубокий порез на руке был профессионально заклеен, волосы тщательно промыты и не без кокетства завязаны пестренькой косынкой, клетчатый передник прикрывал разодранную юбочку. Словом, наша очаровательная искательница приключений выглядела, как милая статуэтка советской девочки «Мамина помощница», изваянная фаянсовой фабрикой «Пролетарий».
Она нерешительно вошла в большую комнату и, замирая от ужасных предчувствий, посмотрела на камин.
Он был цел.
Слава тебе господи, он был цел!
Алена с облегчением перевела дыхание – больше всего на свете она боялась чем-нибудь навредить ему, сделать неосторожное движение, неловкий поворот. Но – слава Создателю! – камин остался жив. И мрамор цел. Только немного заляпан сажей, выметнувшейся при извержении из адского нутра. Ну ничего, это мы ототрем. Осторожно ототрем. Очень осторожно.
А где другие участники катаклизма?
Святой спасатель пошел досыпать свой положенный обеденный перерыв.
Черная и покореженная железка валялась внутри камина. Зараза, острая какая!
Рядом с ней – камень, это был только кусок кирпича, и слава богу, что только маленький кусок, угодившей ей в голову. Пусть лежит. Не буду выбрасывать. Может, это какой-то важный кусок, и его надо будет прилаживать обратно. Как неизвестную деталь в компьютер.
А где громадный кирпич, так больно стукнувший ее по коленке? А, вот он, отлетел в сторону, аж до табуретки долетел, зараза, надо его тоже внутрь положить, может, это тоже какая-то супер-штука, потом пришпандорим и ее на место. Или трубочист поставит. Видно, без специалиста не обойтись. Опять Савелий прав – не трогать антиквариат! Всему свое время!
Примерная девочка осторожно, чтобы опять не испачкаться, подняла черный, вываленный в паутине и пыли прямоугольник, и удивилась – какой он легкий! Это не кирпич, хотя и похож на крупный камень! Что же это?
Все больше удивляясь, Алена оглядела непонятный блок со всех сторон, и поняла, что это – нечто, завернутое в оберточную бумагу, окаменевшую от грязи и времени. Набравшись смелости – вот тебе и «не трогай антиквариат!» – и, ободрав бумагу, она обнаружила старую картонку из-под обуви. Ничего себе клад!
Она ощупала коробку и тщательно осмотрела грубый, шершавый картон, из которого она была сделана. Размашистая надпись «Скороход» на серой крышке подтверждала, что перед ней – упаковка прославленной ленинградской обувной фабрики. Девушка взвесила коробку в руке. Не как кирпич, конечно, но и не легонькая. Внутри явно что-то было. Не обувь! Она тут же вспомнила рассказы коренных ленинградцев о неразорвавшихся бомбах и испугалась, но быстро сообразила, что вряд ли бомбы хранили в обувных коробках. Кроме того, при падении на голову бомба непременно взорвалась бы и разнесла ее в клочки, как вы полагаете? А она, Алена, еще цела! И соображает! Шерлок Холмс отдыхает, не правда ли?
Значит, это клад, что же еще? Дедуктивный метод работает, джентльмены!
Забыв про больное колено, кладоискательница с трудом отодрала въевшуюся в картонку крышку, предвкушая увидеть под ней сверкающее золото и искрящиеся бриллианты. Ну, в крайнем случае, – маленькую скрипку Страдивари. Чем ее паросский камин не колонна в Юсуповском дворце?! Там же нашли!.. А у меня будет еще лучше! Не зря нотариус утверждал, что все клады – ее! И ключ отдавать не хотел, пройдоха!
Но в замшелой картонке ничего такого не было. То есть ничего стоящего. Бытовой хлам. Разочарованная хозяйка клада вытащила на свет божий старую школьную тетрадь, от которой пахло плесенью и мышами, и увесистый холщовый мешочек, пропитанный пылью. В нем что-то мелодично звякнуло. Разочарованно вздохнув и отложив тяжелую тетрадь, Алена развязала матерчатые тесемки и вытряхнула оттуда чайные ложки и подстаканник. Все они были черные, неаппетитные, в каких-то непонятных пятнах и производили удручающее впечатление старости и грязи. Фу, гадость какая! Паршивый нотариус опять обманул!
Бдительный кот, прихрамывая, подошел и брезгливо, но тщательно обнюхал клад, презрительно подрагивая хвостом. Не заметив ничего интересного, он отошел подальше и, страдальчески скривившись, принялся мыть испачканные в саже лапы. Бедный! И тебе досталось!
Без всякого интереса повертев в руках помятый, никому не нужный подстаканник – тоже мне, лампа Алладина! – и автоматически пересчитав древние ложки – шесть, комплект! – Алена взялась за старую тетрадь.
– Удивительно, что бумага так долго сохранилась и не сгорела внутри камина, – проворчала себе под нос разочарованная кладоискательница, и тут же вспомнила, что камином не пользовались.
Раскрыв древнее канцелярское изделие, она тут же поняла причину его жизнестойкости – клетчатые листки тетради были плотные, глянцевые, не то что нынешние. Эти – переживут века! Интересно, сколько же лет этой тетради? Не особо заинтересовавшись, скорее – от скуки и безделья, Алена вгляделась в записи, выискивая дату или хотя бы год написания.
Вся тетрадь с начала и до конца была исписана круглым аккуратным почерком, причем буквы сливались, переходя длинными хвостиками одна в другую, как в кружевах. Вязь была такой четкой, округлой и красивой, что современная девица не сразу сообразила, что это просто каллиграфическая пропись – самая обычная, какой учили писать школьников еще какие-нибудь 50-60 лет назад. Удивительно, что буквы в строчке были неоднородными – вначале они были темными, почти черными, потом бледнели, словно выцветали к концу строчки, превращаясь в светло-фиолетовые. Очень странно. Такая шерсть для вязания сейчас существует – меланжевая, свитера из нее получаются красивыми, полосатыми, цвета переходят один в другой. А как тут ручку подберешь, чтобы меняла цвета? Чудная какая!
– Что это у вас? – прозвучал над ухом сиплый со сна голос, и Алена вздрогнула от неожиданности.
Это был, разумеется, ангел-спаситель, бесшумно подошедший и заглянувший ей через плечо:
– Опять вы нас не разбудили!.. Что это? Откуда?
– Тетрадь. Из той коробки! – Кивок на старый хлам, брошенный ею на пол рядом с камином.
– Коробки? Какой еще? А она откуда?
– Как откуда? Вы же сами меня вытащили, когда она мне на голову свалилась! Из каминной трубы!
– А! – Утвердительный кивок и кривой, не особо замаскированный зевок. – А это что? Тоже оттуда? – На крепкой ладони звякнули ложки.
Алена хотела было вернуться к необычной тетради, но засмотрелась на Андрея, вдруг как-то подобравшегося и неожиданно проснувшегося. Даже голос зазвенел:
– Вы посмотрите-ка! – Он перебирал мелодично звякающие в руках ложечки. – Ай да камин!.. Это же серебро! – Он тер ложку своими твердыми как наждак пальцами, и чернота сходила, словно шкурка с апельсина, обнажая искрящуюся серебром поверхность и лунки ярких цветных вставок. – Вот это да!.. Вы только гляньте! Это же эмаль! Ничего себе!.. Выемчатая эмаль!.. Ух, какая редкость! И как хорошо сохранилась! А это никак монограмма? – Он повертел ложечку перед глазами, всматриваясь в изящный черненый овал, переходящий в затейливо переплетенные буквы. – «МК»? Что это может означать?..
– Монограмма? Какая красивая вязь! – восхитилась Алена, не избалованная общением с антиквариатом. У бабушки старинной была только швейная машинка «Зингер», инкрустированная перламутром и оберегаемая как зеница ока из поколения в поколение. В Гатчине все вообще было супер-дупер навороченное, компьютерно-комфортное.
– Что может означать «МК»? – наморщил лоб Андрей, вглядываясь и задумчиво протирая изящное переплетение букв.
– У нас так сокращают «местный комитет», местком, – пожала плечами медичка. – Или сокращение «микро» в дозировке лекарств.
– Ну что там такое? – заворчал подошедший Савелий. Богатырская ладонь просунулась между склоненными головами, и Алена отступила, пропуская Старшего к обозрению найденного клада. – Ну и чего базар-от городите? – Савелий обстоятельно взвесил на ладони и подстаканник, и ложки, осмотрел тщательно со всех сторон. – И чего балаган развели? Понятно, что серебро с выемчатой эмалью, стиль модерн, начало двадцатого века.
– А чьи могут быть инициалы? – спросил Андрей.
Савелий прищурился на таинственные буквы, помолчал, вспоминая и прикидывая:
– Начало двадцатого века или конец девятнадцатого... Модерн... Питер... Не знаю! Все, что угодно!.. Но, помнится, так подписывал свои работы Чюрленис...
– Что?! – дружно ахнули Алена с Андреем и с почтительным трепетом посмотрели на Командующего. Даже Андрей изумился таким познаниям, не говоря уж об онемевшей Алене.
– Он же Николай Константинович был, да и «Ч» тут нет! – засомневался Андрей.
– Это по-русски! А подписывался на родном литовском – Микалоюс Константинас, «МК» то есть, и без фамилии! – наставительно и почему-то без сибирского говорка объяснил Мэтр и передал сокровище хозяйке. – Потом на экспертизу отнесите, Елена Васильевна, в Русский музей или к реставраторам в Рериховское училище, там люди опытные, с понятием!
Та только молча кивала, как болванчик.
Вот тебе и «посматривайте на часы!», вот и данайцы с дарами!
Но всерьез заинтересовавшийся Андрей опять отобрал ложечку:
– Сами разберемся, ну их, реставраторов! Вот золотниковая печать, черт, пробы не разглядеть... Савелий, глянь-ка, я пробу не разберу... Твои глаза-то позорче моих!
– Какая тебе проба, ох, неугомонный, – опять заворчал Савелий, вертя в толстых как сардельки пальцах ложечку, сразу ставшую совсем миниатюрной. – Дай чаю испить, негодник!.. Ну и чего ты не разберешь? Вот клеймо мастера, а это – сама проба, вишь, циферки стоят... Да не разберу я какие, чистить надоть... В Русском все расскажут! Оставь!.. Вишь, загорелось ему! – Савелий подал ложечку хозяйке. – Возьмите и сохраните, Елена Васильна, да чайку нам плесните, за работу пора. А то этому говоруну все разговоры разговаривать, а работы-от стоят! Негоже это!
После чая хозяйка была опять выгнана из комнаты с камином – так теперь уважительно именовалась большая. Ибо надоть работать, а не разговоры лекотать. И нече под ногами вертеться да мешать, камин оглаживать, ничего ему, каменному, не будет, идите, идите, хозяюшка... Да кота-от с собой заберите, как прилип к камину, не отогнать, шипит, шельма!
Алена вместе с кладом и котом перешла на кухню. Драгоценные подстаканник и ложки завернула в чистенькое полотенчико и, по рекомендации из любимого фильма «Бриллиантовая рука», спрятала в кладовке, в большой жестяной банке с надписью «Печенье». Никто не догадается! Старую тетрадь бросила на подоконник – может, пригодится. Помыла посуду, сварила картошечку на ужин, почистила и переложила лучком селедочку, постирала кухонное полотенчико и вывесила его за окошко сушиться. Заглянула в ванную и полюбовалась, как светло и чисто там стало, когда Андрей в три безжалостных взмаха сорвал паучьи заросли вместе с проржавевшими крюками и лохматыми истертыми веревками, да и выбросил весь этот заплесневевший хлам и смрад в мусор. Смело и по-мужски. Туда же отправились ошметки обвалившегося от столь решительных действий кафеля, но черные дыры в старой потрескавшейся облицовке не пугали, а наоборот, внушали надежду на лучшее будущее.
Тут я поклею песочные мраморные плитки с бирюзовыми стеклянными полосками между рядами, – размечталась хозяйка, глядя на облупленную ванную. – И непременно, чтобы полированными были, чтобы блестели-сияли, как на верхнем этаже в Гатчине... А вместо этой старой лохани поставлю джакузи и проведу душ Шарко. И вешалку с подогревом для полотенец, чтобы теплые были, это так успокаивает при мышечных спазмах! И отдельный туалет. Для больных. Места хватит!.. А себе надо сделать еще и биде с подогревом. Чтобы и мне было хорошо – что я только о больных думаю?! Надо и о себе подумать, так и Павел всегда говорил, отправляя меня в СПА-салон... Паша, Пашенька... И где он теперь... И с кем...
Нос подозрительно шмыгнул, ржавые пятна на раковине стали расплываться, и отвергнутая женушка, глотая слезы, вернулась к себе на кухню – вечное женское пристанище. Панацея от всех скорбей. Села на табуретку, по-бабьи подперла щеку кулачком, пригорюнилась. В гостиной с таким удовольствием не погорюешь!
И кто же меня, сиротинушку, от бед защитит, от скорбей утешит...
И тут же ворчливый внутренний голос ввязался. Небось, сама защитишь, сама и утешишь! Нечего было к богатенькому привязываться, влюбляться. Знала же, что не пара, так чего ноешь!..
До чего он противный, этот внутренний голос! И самое мерзкое – что всегда прав, злодей! Тоже мне – Пифия выискалась в собственной голове!.. И ведь не выключишь как радио. И откуда эта дрянь берется?
Ладно, черт с ним. Чтобы его заткнуть, надо делом заняться. Да вроде бы все сделала?
Алена повертела головой, критически обозревая чистенькую, ухоженную за три дня кухоньку. Взгляд ее упал на широкий подоконник, на котором лежала находка из камина – исписанная общая тетрадь. Чего это кот вокруг нее похаживает, нервно обнюхивает и шипит, как будто пугает? Или сам, дурак, испугался – ишь, как облезлый хвост распушил, размером со щетку стал! Чего это с ним? Почитать, что ль, что там написано? Книжки-то все дома остались, старые газеты выбросили, а телевизор с компом еще не завела.
Алена взяла тетрадь в руки и открыла где-то посередине. Даты не было – просто отрывок:
«...Для меня, как и для многих юных ленинградцев, тревога, во всяком случае серьезное отношение к событиям пришло, когда теплым летним вечером полнеба охватило огненное зарево. Люди кучками собирались во дворе и с тревогой, молча, следили за быстро разраставшимся пожаром.
Папа, придя с работы, был очень серьезен.
– Горят Бадаевские склады, – сказал он и пояснил, что там хранятся главные запасы продуктов...
Так началась трагедия Ленинградской блокады...»
Алена перевернула несколько страниц наугад, опять вгляделась в каллиграфическую школьную вязь:
«...Отец становился все молчаливее, хотя еще в сороковом году говорил, что войны с Германией не избежать. Он читал «Майн Кампф», не помню, то ли в переводе, то ли в подлиннике (как полагалось в старые времена, еще гимназистом он знал три языка, особенно хорошо – немецкий, и в первую мировую войну работал переводчиком при пленных немцах)».
– О боже, – сглотнула читательница и почувствовала, как морозные пупырышки забегали по голой коже руки. – Что же это такое?!
Она нетерпеливо перелистала еще несколько страниц и, наткнувшись на запись с числом, принялась читать:
«...Вечер 31 января 1942 года запомнился навсегда.
После большого перерыва в выдачи продуктов стали что-то продавать по карточкам. И мама вечером заторопилась в дальний магазин, кажется, за дрожжами, из которых варили суп и которые давали без карточек, и взяла меня с собой. Мы успели до закрытия, и мама была рада, что нам досталось.
Когда мы вернулись, папа спал. Мама тут же стала быстро варить, чтобы успеть до папиного пробуждения, и мы не сразу обратили внимание на странные звуки храпа при его дыхании. Папа часто похрапывал во сне, но сейчас это было скорее хрипение. Мама первая поняла, что это – агония, засуетилась, пытаясь влить ему в рот какое-то лекарство...
Папа умер во сне.
Помню, что он лежал на полу в нашей насквозь промерзшей комнате, завернутый в зеленое летнее одеяло. Утром, когда я проснулась, то увидела через стеклянную дверь, что все двери в квартире распахнуты, и какие-то люди выносят его на улицу. Дружинница в сером ватнике вместе с мамой увезла его на моих детских саночках. Лицо мамы при свете дня было маленькое, бледно-желтое, сморщенное...
Идти с ними мама мне не разрешила.
Позже я поняла – почему...»
Алена перестала читать, потому что по ее спине прошел озноб. Перед глазами всплыло видение ее второй ночи в этой колдовской квартире – стеклянная, льдом покрытая дверь в насквозь промороженную комнату, а там – зеленый сверток на полу и две до глаз закутанные, копошащиеся вокруг него фигуры.
По рукам опять побежали мурашки, и стало холодно, словно вдруг открыли дверцу холодильника.
Это что – совпадение? Как прикажете понимать ее сон? Хотя она уже тогда знала, что это – не сон. А что?! Что это может быть?! Не привидения же, в самом деле!
***
Она и не заметила, как стемнело. Плотники закончили работу. Из ванной послышался шум и плеск, потом веселый, распаренный Андрей, причесывая мокрый ежик волос короткозубой расческой, упруго подошел к ней:
– Вам, милая хозяюшка, кровать в той комнате оставить? Или перетащить в каминную? Где спать-почивать изволите-с?
Алена будто очнулась и испуганно посмотрела на него:
– Где спать? О нет, только не там! Не в квадратной! – Ее затрясло от нервного напряжения. – Перенесите раскладушку туда, к камину, пожалуйста!.. – Она почти умоляла.
Балаганный тон исчез, ухмылка сошла с круглой распаренной морды. Хищные глаза филина сконцентрировались, словно заметили дичь.
– Что такое, Елена? – Негромкий голос, казалось, придвинулся к ней. – Вы чего-то боитесь? Что-то произошло?
Девушка смутилась. С одной стороны, ей страстно хотелось рассказать об этих страшных снах, нелепых переживаниях, непонятных миражах и привидениях, с другой стороны она понимала, что любой здравомыслящий человек просто засмеет ее, услышав эту бредятину. В лучшем случае. В худшем – вызовет «психушку», потому что человека, подверженного таким галлюцинациям, оставлять одного в квартире – просто опасно для самого больного. Вдруг он испугается настолько, что сломя голову выпрыгнет из окна?..
Но ведь она – не сумасшедшая!!
Ага, конечно! – иронически подтвердил внутренний голос.
Пронзительный взгляд хищника продолжал буравить душу.
Что делать? Ведь ей нужна помощь?
– Видите ли, – робея и смущаясь, начала девушка, – мне трудно объяснить все так, чтобы вы меня не приняли за сумасшедшую...
– Понятно, – подбодрил ее бывший спаситель, мгновенно вспомнив каталептический припадок и утверждаясь в своей правоте.
– ...Но тут есть такие совпадения, что мне странно... – Она кивнула на тетрадь, смирно лежащую в сторонке. – Вы почитайте, а я потом расскажу... Или, может, лучше наоборот?
Тут в ванной еще раз хлопнула дверь, и тяжелые башмаки неторопливо забухали по коридору.
– Знаете что, – проговорил Андрей, заговорщицки понизив голос и быстро оглядываясь на коридор. – Мы сделаем так. Я сейчас уйду с Савелием, а потом вернусь к вам, вот вы мне все тогда и расскажете. Идет? – И, заручившись обрадованным кивком, одним прыжком перемахнул пространство кухни. – Чао, хозяюшка! – Он подмигнул обрадованной девушке и стремительно исчез в дверях.
Впрочем, через мгновение круглая сердитая морда опять всунулась в дверной проем:
– Дверь-то заприте! Эй!
Но девушка даже не оглянулась. С опаской она глядела на старинную тетрадь – слишком уж смирную...
Глава шестая
Ночь третья
Чайник давно остыл, когда нервная, злящаяся сама на себя Алена кончила несвязно рассказывать, а сосредоточенно слушающий Андрей – задавать наводящие вопросы. Они сидели молча, перед белеющим в сумраке камином, перед светлой толстой тетрадью, исписанной детским почерком, и переживали произошедшее.
Она – на застеленной раскладушке, он – на замызганном табурете, кот, в классической позе, завернув хвост на лапки, – посередине.
Было очень тихо и прохладно. Из открытой форточки высокого окна веял свежий ночной ветерок, напоенный тяжелым запахом цветущей сирени. Мрачные слоистые облака, еще с утра обложившие небо, совершенно скрыли волшебное сияние белой ночи, и потому вечер был темнее и холоднее, чем обычно в июне. Эти же тучи приглушили все городские звуки, прогнали пешеходов в уютные семейные гнездышки, заставили птиц пораньше спрятаться на ночлег. Ни торопливых шагов по тротуару, ни шороха стремительных шин, ни писка ласточек, гоняющихся за комарами, – этой громадной ложки дегтя в медовой романтике белых ночей. Молодым людям казалось, что они одни на всем белом свете.
Они – и тетрадь, колдовским образом выпавшая из небытия и лежавшая теперь рядом на каминной полке.
Алена, выдохнувшись от утомительного сбивчивого рассказа, молча ждала приговора. Но ее собеседник, обычно подвижный как ртуть, замер, рассеянно щурился в окошко, вдумчиво взвешивал услышанное. Это было непривычно и странно. И немного пугало – необычностью.
Наконец он шевельнулся, хрустнул суставами пальцев, поглядел на смущенную, взволнованную собеседницу с прищуром следователя:
– Это происходит только в той комнате?
– Вроде бы, – оживилась Алена. Слава богу, не засмеял, не объявил припадочной. Занялся расследованием, чего ей так хотелось. Одна голова, как известно, – хорошо, а две... – Фигуры были в ней, сон тоже видела там.
– Нет, – тут же поправил внимательный слушатель. – Фигуры вы видели за стеклом. Дверь была закрыта. Шум вы слышали из передней. Так? Да и первый сон про девочек, одна из которых жила в блокаду, вы видели не здесь, а в маленькой комнате. Так что, похоже, дело в самой квартире, а не в какой-то отдельной ее части.
– Выходит так, – неуверенно согласилась Алена, вспомнив и зеркало с Лизонькой в холле. Может, не только в квартире, но и в самом доме? Но о привидении в зеркале уж лучше и не заикаться, и так столько пугающих странностей... Или рассказать уж, вспомнить все детали этой неразрешимой головоломки, раз начали ворошить? А вдруг они сложатся в единую картину...
– Согласитесь, одно дело – сон, а другое – то, что вы видите наяву, – продолжал рассуждать исследователь. – Сон – это образы в подкорке, фильм внутри вашей головы. А наяву вы видели только изображения через дверь. Точнее – через стекло или на стекле. Может быть, изображение было в самой комнате, а может, стекло было как экран, на котором показывают фильм.
– Но оно было заледеневшим, – заволновалась свидетельница, – и от него прямо-таки разило холодом. Это – не просто экран. Оно само как будто было там, в замороженном времени. Как часть его.
– Плохо, что видели только вы, – извиняющимся тоном продолжал Андрей, скептически наморщив лоб. – У вас нет никого, кто мог бы подтвердить...
– Вы мне не верите, – мрачно кивнула рассказчица. – Понятно! Я сама себе не верю... Но тут было еще кое-что, чему был свидетель... Я только сейчас вспомнила... – решилась она рассказать. – В первый день, когда я вам привезла еду, внизу, в вестибюле, в зеркале я видела промелькнувшую девушку. Точнее – вытянутую фигурку в длинном старинном платье. И плач слышала. Оттуда, из зеркала...
Андрей сердито сжал и без того узкий рот, вздохнул и отвел глаза. Черт-те что творится! На фантазерку не похожа, а рассказывает бред какой-то... И еще тот припадок глубокого сна, слишком глубокого для нормального... Может, и вправду крыша поехала от такого счастья как отдельная квартира? Всякое с людьми бывает...
– ...В это время мимо проходила старушка-соседка из седьмой квартиры, и она так спокойно объяснила, что это – Лизонька, и что не надо пугаться, дескать, Лизонька просто несчастная, потому и плачет... – Алена запнулась, перехватив изумленный взгляд своего слушателя. – Я ничего не выдумываю! – рассердилась она, уловив знакомый скептицизм в желтом взгляде. – И полностью с вами согласна. Сама знаю, что бред собачий! Но кто такая Лизонька – хоть убейте, не знаю! Хотите, давайте соседку спросим, она тут напротив, вы ее сами видели, она вчера за лекарством приходила!
Рассудительный Андрей, начавший уже терять терпение из-за всей этой мистической белиберды и бабьей путаницы, скептически посмотрел на нее и, подумав, набрал было воздуха, чтобы что-то сказать, но в этот момент почувствовал, как что-то изменилось. Он даже не мог сформулировать, что и как почувствовал. Нутром, что ли? То ли рябь прошла какая-то по воздуху, то ли ветерок, то ли почудилось, то ли похолодало...
Кот-аналитик, спокойно сидевший между ними и вникавший в подробности дела, вдруг пугающе зашипел, короткая шерсть на хребте встала дыбом, а тощий облезлый хвост распушился щеткой. По-воровски стелясь по полу, он на полусогнутых лапах метнулся за гору материалов и рабочего инструмента, возвышающуюся в углу, и бесшумно канул внутрь густой тени за козлами.
– Тише! – Покрывшаяся меловой бледностью Алена рефлекторно сжала руки, и сама вся внутренне собралась. Сидевшая лицом к раскрытой двери в переднюю, она вытянулась в струнку, чтобы через голову гостя увидеть, что происходит с проклятой стеклянной дверью. Замирая от страха что-нибудь увидеть и одновременно пылая огнем от любопытства. И порадовалась, что она не одна, и сейчас будет доказательство всех ее подозрений. – Вы слышите? Да? Опять оттуда!.. Вот оно, начинается!..
Встрепенувшийся Андрей, весь подобравшись, одним неуловимым движением перекатился к выходу в переднюю и, прикрываясь закрытой половинкой двустворчатой двери, осторожно выглянул наружу, как солдат из окопа:
– Мать честная, – только и прошептал он, сжавшись на корточках в клубок, – вы поглядите... тише... тише... Не спугнуть...
Его напарница, замирая от страха и напряжения, почти подползла к нему и, спрятавшись за худой напрягшейся спиной, уставилась на магическую дверь. Ей страстно захотелось победно прошептать «Я же говорила!» и в то же время по-детски прижаться к надежному и теплому боку, защищающему от любой напасти. Но она не посмела. Просто присела за ним, как в надежном укрытии.
Даже метра за три, через всю ширину прихожей, их голые руки обдавало холодом, источаемым заледеневшим дверным стеклом. А за ним... Или в нем...
Яркий день. Мороз. Снежная сияющая белизна. Заснеженная, закрытая грязным утрамбованным снегом улица, обрамленная высокими, очень знакомыми домами. Явно ленинградскими. Посреди улицы, в ватнике, ватных штанах, валенках и шапке-ушанке медленно, как во сне, бредет подросток. Самое, пожалуй, удивительное – обилие народа на улицах. Старинные деревянные трамваи стоят, засыпанные снегом, возле пустых автобусов с выбитыми стеклами намело сугробы. А люди, чернея на снегу, как муравьи, нескончаемым потоком плетутся куда-то по бывшим трамвайным путям. Вместе с медленным потоком посреди улицы, почти засыпая на ходу от голода и усталости, подросток все бредет и бредет куда-то. Под опущенным козырьком надвинутой по самые брови шапки-ушанки не видно худого, почти черного от копоти лица. Отчетливы только очки в черной круглой оправе, да иногда взблескивают толстенные голубоватые линзы. Мальчик или девочка – не понять... А может, и не подросток, может – крохотная старушка, шатающаяся от слабости как былинка на ветру... По-прежнему удивляет обилие народа на улицах. Подросток-старушка бредет в полусне, стараясь держаться середины улицы, где снег плотно утрамбован, а опустевшие и кое-где готовые рухнуть дома не грозят обвалом. На одной из улиц издали виден догорающий дом – верхние этажи как пустые глазницы, и вяло подымающийся в безветрии дымок...
Через некоторое время свечение от стекла померкло, изображение зарябило, расплылось, холод перестал пронизывать комнату. Темнота и тишина опять воцарились в квартире.
Но не покой!
Потрясенные наблюдатели воззрились друг на друга. Темнота и абсолютная тишина стали плотными настолько, что казались осязаемыми, а школьная тетрадь сияла изнутри, разгораясь, как звезда. Будто победным светом. Ну и что вы теперь запоете, уважаемые господа скептики?
Пораженные скептики молчали. Чего ж тут сказать?!
– Да уж, полетели клочки по закоулочкам, – мрачно подытожил потрясенный ремонтник, возвращаясь на свою табуретку. – Ну как, будем придерживаться материалистического толкования?
– На другом далеко не уедем, – согласилась бывшая пионерка, забираясь с ногами на раскладушку и укутываясь одеялом. Ее бил озноб от нервного напряжения. – Если другое – то попа звать надо, нам оно не по зубам.
– Как будто материальное по зубам, – усмехнулся плотник-специалист по структуре времени. – Черт знает, что это может быть? – Он застыл, прикрыв глаза, задумавшись, и стал похож на кругломордую игуану на бархане.
– Чертовщина какая-то, – кивнула нахохлившаяся в одеяле Алена, клацая зубами и мечтая о теплой грелке. Неожиданно она завертела головой по сторонам: – А где кот? Он-то должен чувствовать не хуже нас!
– Да, но он вряд ли поделится с нами своими ощущениями, – нетерпеливо отмахнулся Андрей и, встав и заложив руки за спину, неторопливо прошелся по комнате, как лектор перед аудиторией. – Давайте рассуждать логически. Что мы имеем? Попробуем внятно объяснить, что мы с вами видели, и связать это с другими подобными фактами. Только констатация фактов!
Алена с уважением посмотрела на него. Эге! Парень-то, кажется, соображает. Системный подход – это они проходили. Брать больного в совокупности его организма, а не отдельную больную руку или ногу. Очень интересно. И что же мы сейчас будем связывать? И с чем?
Она уселась поудобнее и подоткнула одеяло со всех сторон. Полигон превращался в лабораторию. Это становилось интересно. И совсем не страшно. Она удивилась самой себе – с Андреем не страшно! Вот здорово! Не страшно и очень интересно!
– Подытоживаем. – Новоявленный лектор остановился перед аудиторией и слегка покачался на носках своих ободранных рабочих ботинок. Но смотрел вдаль и думал не о ней, что немножко кольнуло девушку. – Итого. Что мы видим? Появляются изображения, двухмерные, на поверхности... или за ней... или внутри стекла, причем это сопровождается сильным холодом. Настолько сильным, что само стекло обледеневает. То есть мы имеем дело с эндогенной реакцией.
– Почему – двухмерные? – робко вставила Алена, не понявшая последней фразы и потому проигнорировавшая ее. – Фигуры были вполне объемные. Да и тут – улица...
– Улица – это перспектива, как в кино. Там ведь мы тоже видим перспективу, но само изображение плоское, двухмерное! – Он посмотрел на обескураженную девушку и перешел на простой язык. – Те фигуры вы ведь кругом не обходили, так что пока мы можем говорить только о двухмерном изображении.
– Не только образы! И звуки! Прошлой ночью фигуры переговаривались, дверь хлопала, шаги шаркали. Лизонька плакала. – Свидетельница подумала. – А вот запахов я не чувствовала! А может, потому, что из-за холода нос отваливался?
– Может быть. Так. Это факты. Итого – мы имеем звуки и образы, появляются они периодически, в ночное время суток...
– Тот жуткий сон был днем, – мрачно заметила пострадавшая. – Еле оклемалась. И Лизонька тоже. Я ее видела днем, когда в магазин ходила.
– Сны давайте оставим пока. Будем говорить о реальности. Хотя... – Андрей вдруг задумался, светлые брови поползли вверх. – Может быть, вы и правы. Сны можно связать с гипнозом, и эти видения – тоже. Тогда понятно, почему они появляются чаще ночью, – на усталых людей легче воздействовать, вас тянет в сон, и вы не сопротивляетесь. Тогда и Лизонька объяснима – вы устали и были взволнованы переездом.
– Какой же это гипноз, если даже кот испугался? – недоверчиво возразила Алена.
Она еще раз поискала глазами живой индикатор нечистой силы, но не нашла. Это ей не понравилось. Куда мог запропаститься прожженный уличный разбойник, да еще и такой общительный? Всегда сидит посередине, в самом центре событий, зараза, еще и хвост разложит так, что не пройти, того и гляди – наступишь!
– А на животных гипноз не действует? – заинтересовался Андрей. – Вы когда-нибудь об этом слышали?
Алена отрицательно покачала головой. Нелогичное исчезновение кота мешало, отвлекало, как камешек в ботинке. Конечно, этому было очень простое объяснение – испугался и забрался куда-нибудь в тихий уголок, сидит там, бедняжка, притаившись. Но кот – бандит по характеру, его так просто не испугаешь! К тому же, черт возьми, комната пуста, в ней только табуретка, раскладушка, камин и свалка стройматериалов, тут некуда забраться! Не провалился же он туда, в тот холод!.. О нет, только не это!.. Брр!
– Вы отвлекаетесь! – рассердился Андрей. – О чем вы сейчас думаете?
– Я думаю, куда исчез кот, – стыдливо призналась Алена. – Его нет в комнате, и деться ему совершенно некуда.
Андрей раздраженно огляделся по сторонам, встал, заглянул под раскладушку, недоуменно пожал плечами. Потом решительно зажег свет под потолком и вновь внимательно оглядел помещение. Кота не было. Хозяйка со свойственной бабам нелогичностью теперь интересовалась только пропажей этого прохвоста.
Пресловутая женская эмоциональность и обезьяньи прыжки в сознании всегда портят логику эксперимента!
Андрей рассердился окончательно:
– При чем тут кот?
– Я считаю его индикатором энергетического поля, – очень серьезно ответила Алена, и исследователь посмотрел на нее с уважением. – Он явно отреагировал испугом, когда это видение началось. Ему это явно не понравилось. Выпрыгнуть в окно он не мог, окна закрыты, до форточки не допрыгнешь, дверь в маленькую комнату закрыта, за проходом в переднюю мы следили и не могли пропустить, если бы он помчался туда.
– Хорошо, – остывая, согласился методичный исследователь. Бабья дурь превратилась в научный факт, тут она права. – Это тоже необъяснимый факт, возьмем его на заметку. Итак, мы пришли к первой версии – гипноз. Других у нас пока нет. Займемся ею. Что может ее подтвердить или опровергнуть?
– Подтвердить, – медленно произнесла подследственная, копаясь в своих переживаниях, – то, что у меня только в этой квартире возникают мысли или ассоциации, как бы навязанные извне. Обрывки песен двадцатых годов, которые в моей семье не пели, например... И еще – ничего этого не было, когда я выходила из квартиры. – Высокоумный исследователь задумчиво покивал, дескать, согласен с приведенными фактами, продолжай! Алена приободрилась. – Опровергнуть – для гипноза нужен гипнотизер, а его у нас нет. – Она помолчала, потом нахмурилась. – Да и зачем? Для чего устраивать всю эту фантасмагорию? Как говорят криминалисты – должен быть мотив для преступления, для действия в данном случае. Мотива я не вижу. Может, кто-то хочет выжить меня из квартиры и для этого пугает? Так пара хулиганов-горилл действует гораздо проще и эффективнее! – В голове молнией промелькнул один неприятный случай в подъезде на Гражданке, и лицо перекосила кривая усмешка. – Да и ремонт сначала выгоднее завершить, а потом уже выживать человека из дома.
Андрей повторно покивал:
– Разумно. Знаете, что интересно... – Он опять стал думать вслух. – Все эти образы – из блокады. А ведь дом и квартира гораздо старше. А то, что мы с вами видим, словно зациклилось на блокаде Ленинграда.
– И тетрадка оттуда. Она перекликается с той девочкой из сна, обвиняющей себя в смерти родителей. – Алена нетерпеливо защелкала пальцами, пытаясь сформулировать мысль, неясно шевелящуюся в мозгу. – Послушайте, Андрей, а может, это все связано? Может, эти образы – из дневника? Как будто он пытается показать нам то, что написано в нем самом? Как бы от имени девочки, написавшей его?
– Экранизация? – усмехнулся Андрей и насмешливо покрутил головой.
Девушка смутилась:
– Ну что вы, в самом деле... Я же серьезно... Я просто думаю... Ну ведь все вещи влияют друг на друга. Может, то, что написано в дневнике, было таким сильным по эмоциям, по ощущениям, что отпечаталось не только в нем, но и на стенах, на старых предметах, на самой квартире. Как про икону говорят – «намоленная». Я имею в виду, что если над неодушевленным предметом поработали какие-то люди и оставили на нем свой душевный след, то последующие видят или чувствуют этот след. Я не ясно выражаюсь? – Она вопросительно поглядела в лицо собеседника.
– Нет, отчего же, – ученый плотник взял в руки школьную тетрадь, провел по ней чуткой ладонью, пошелестел страницами, прислушиваясь, взвесил на руке. – Тяжелая. Много написано. Так вы думаете, она экранирует, выбрасывает из себя информацию. И эта информация идет в виде волн – в звуковом и оптическом диапазоне. И еще этот выброс сопровождается сильным поглощением энергии, поэтому мы чувствуем ледяной холод... Она всасывает в себя энергию... – Он задумался. – Энергетический вампир? Но тогда бы она была холодная! Или поглощение энергии происходит только во время сеансов «экранизации»?
– Знаете... – На Алену накатило вдохновение, глаза ее заблестели. – Я вот что подумала... Говорят же, что время течет. Как река. Но ведь и в реке есть остров или запруда какая-нибудь... Так в этой запруде может возникнуть водоворот, коряга зацепится, комья грязи, ила... Получается, что часть воды застаивается там. Может, такие запруды и у времени есть? То есть блокадный дневник – эта та самая коряга? Может, тут и другие коряги есть, не зря же Лизонька плачет? Может, и она за что-то зацепилась, что ее не отпускает?
– В этой квартире? В доме? – оживился физик-ремонтник. – Ламинарное течение по какой-либо причине перешло в турбулентное... Вы предполагаете, что какой-то материальный объект, несущий информацию из прошлого, – дневник, или камин, или еще что-то, чего мы пока не знаем, –образовал запруду в течении, и вокруг этого отколовшегося от прошлого куска пошли завихрения и навороты?
– Ну да, – обрадовалась Алена, когда он такими научными словами объяснил ее сбивчивые мысли. – Вот в пирамидах ведь время меняется? Останавливается как будто. Я имею в виду не только древние, египетские, хотя это к ним тоже относится, а простую картонную пирамидку. Под которой хлеб не плесневеет и не черствеет. Вы слышали о таком?
– Слышал. Есть даже теория, что египетские пирамиды – это не огромные гробницы, а просто зернохранилища. – Насмешливая улыбка озарила хищное лицо, и оно стало как будто добрее. – Я еще вот что слышал. Ряд исследователей этого феномена утверждают, что некоторые горы имеют форму огромных пирамид, и мы этого не видим только по причине несоразмерной величины гор и нас. Такие горные массивы пирамидальной формы обнаружены при исследовании снимков из космоса. Они есть и в Тибете, и в Гималаях, и на Кавказе.
– То есть в районах, где живут долгожители, – многозначительно прибавила исследовательница.
– Ага! Вы точно подметили, – удовлетворенно кивнул Андрей и решительно оседлал табурет, словно окончив лекцию. – Итак, у нас есть две рабочие гипотезы – гипноз и искривление времени. Отлично! Феноменально! Мы потрясающие исследователи! Одна беда – обе теории совершенно нереальны.
– А то, что мы видим, – реально? – нервно возразила Алена, наоборот поднимаясь с раскладушки. – Это – бред собачий. И теории наши ему под стать. Пошли чай пить... И где же кот-паршивец?
– Пошли. – Как истинный джентльмен, лектор пропустил даму вперед в дверях. – Заодно поищем его на кухне. Скорее всего, он там отсиживается, бедолага! В компании с ошалевшими от ужаса тараканами! А они-то подревнее блокады будут!
– Нет тараканов. Я проверила! – промолвила хозяйка, гордясь собой, и вздрогнула, вспомнив, сколько душевных сил ей это стоило. – Еще пара седых волос! Совсем скоро старухой стану!
– Неправда, вы еще девочка совсем, – проклекотал над ушком нежный голос, и Алена в изумлении сообразила, что получила комплимент. И от кого – от злого филина-ремонтника, сокрушающего все на своем пути?! Этого Демиурга старых квартир?!
В свою очередь волк-одиночка, без труда поспевая за шустрой хозяйкой на кухню, неожиданно поймал себя на мысли, что ему до смерти хочется погладить светлый хвостик волос, энергично раскачивающийся перед ним, положить руки на узенькие прямые плечики. Что с тобой, брат? Стареешь? Своих забываешь?..
Грех это – забыть две могилки, взрослую и детскую, где бы они ни были... И как бы давно это не было...
***
Крепкий горячий чай с вареньем залечивает душевные потрясения и травмы лучше, чем любой психотерапевт. Это непреложный факт. Особенно, если варенье не простое, магазинное, а домашнее, из апельсинов, с апельсиновыми корочками. Наши герои так разомлели от ароматных «Трех слонов» и терпких кисло-сладких твердых апельсиновых корочек, что все проблемы, заботы, факты и их псевдонаучная интерпретация отошли на второй план.
Даже исчезновение кота перестало беспокоить, хотя и неприятно маячило где-то там, вдалеке, мешая своей непонятностью и необъяснимостью.
– От кормушки не убежишь, – философски заметил Андрей, ловко подцепляя изящной вилочкой для пирожных длинную оранжевую корку, окутанную светящимся золотым током варенья. – Ах, как замечательно! Я ел такое только у мамы, в Казахстане.
– А, так вы не наш, не питерский? – удивилась Алена.
Она как-то и не подумала, что этот умный и ловкий хищник – чужак, он казался ей истинным петербуржцем. Общительный, интеллигентный, изворотливый, умный, обаятельный. Свой.
– Нет. – Ястребиный взор пронзил молодую женщину, прочел ее мысли и опять скрылся за расписной чашкой. – Я из Актау, слыхали? – Он насмешливо улыбнулся.
Алена стыдливо пожала плечами. По географии она еле тянула на слабенькую троечку...
– Не волнуйтесь, никто не слыхал. Это – бывший город Шевченко на Мангышлаке. Нефть, полезные ископаемые...
– Да-да, – с готовностью откликнулась бывшая школьница. – Мангышлак – это ведь на Каспии? Так? – И, получив язвительно-одобрительную улыбку, просияла. Все-таки не зря зубрила в школе, что-то еще осталось в голове! – Там еще был завод по опреснению морской воды и какой-то атомный центр. В школе проходили.
– Вы-то проходили, а я там работал, – грустно улыбнулся Андрей.
Желтые глаза его прищурились, недобро полыхнули жарким огнем, но он ничего не прибавил.
– И кем же, если не секрет? – полюбопытствовала Алена.
Она с самого начала разглядела в плотнике что-то более значительное, но не догадывалась об истинной профессии.
– Давно уехал, давно не работаю, поэтому не секрет. – Андрей так аккуратно поставил пустую чашку на блюдце, что она даже не звякнула. – Реактор тоже закрыли, поэтому у меня нет ни прошлого, ни дома, ни работы.
– Ядерная физика, – догадалась Алена, и почему-то не удивилась.
– Угу.
– А чего ж в наш Сосновый Бор не поехали?
Андрей устало облокотился на широкий подоконник, временно исполняющий обязанности кухонного стола:
– Хватит с меня атомоградов. Хватит несчастных случаев на производстве и профвредностей, убивающих людей. Законсервировать и забыть – самый надежный способ защиты. И от прошлого тоже!
– Ну нет, не скажите. – Алена налила в его чашку еще заварки и потянулась за кипятком. – Прошлое, как видите, не желает сидеть спокойно. Прет изо всех щелей. Сами только что свидетелем были.
– Верно, – горько усмехнулся Андрей.
Круглое лицо его из хищного стало печальным, поникшим. Этакий мокрый, ободранный филин. Даже жалко его стало.
– Гнойники не шпаклевать нужно, а вскрывать, – тихо и убежденно проговорила медичка. – Может, оттого эти видения и появились, что мы ремонт начали, запруду разрушили, вот все застоявшееся на поверхность и всплывает, пугает нас, как вставший из могилы мертвец.
Андрей молча покивал. И без того узкий рот превратился в плотную щель. Он явно погрузился в пучину воспоминаний, и были они ох какими нерадостными. Девушка посмотрела на горькую складку, перекосившую намертво сжатые, как от боли, узкие губы, на печально прищуренные глаза, словно не желающие чего-то видеть, на крепко сжатые в кулаки небольшие жилистые кисти. Плечи напряглись, шея набычилась, он как будто изо всех сил противостоял сильному ветру, захлестывающему потоку воспоминаний... Сколько таких тел, искореженных прошлым, она видела!..
Э, нет! Такое погружение в прошлые горести может разрушить человека, – охнула про себя массажистка и быстренько сменила тему:
– Знаете, я недавно смотрела передачу по «Нэшнл Географик» об одном интересном обычае в Румынии, там, где правил тот кошмарный граф Дракула и где вообще много вампиров. Так сказать, их ареал, среда обитания. Там, в целях борьбы с вампирами, каждую могилу вскрывают через три года после похорон... – Ее прием помог. Пропавший было собеседник вновь вынырнул в настоящее и начал прислушиваться к жуткому рассказу. Что ж, клин клином вышибают! – Если останки разложились, то их с почетом закрывают. Но бывают случаи – и в передаче это показывали, причем рассказывал сын одного из покойников, специально приехавший из США на вторичные похороны отца, – что даже через несколько лет мертвец совершенно не изменяется. Этот сын-американец был в шоке, когда при вскрытии могилы увидел абсолютно невредимый труп батюшки. Такой вот неизмененный труп тут же протыкают осиновым колом, после чего тело на глазах у присутствующих начинает разлагаться. Этот рассказчик-сын ахнул, когда из нетленных останков отца брызнула темная кровь, и труп сдулся, как воздушный шарик. После этого могилу закрывают, и уже никто не боится, что из нее выйдет вампир. – Андрей подозрительно покосился на рассказчицу и скептически повел бровью. – Поверьте, сама передачу смотрела, а «Нэшнл Географик» – серьезный канал.
– И что вы хотите этим сказать?
– Что от прошлого нужно избавляться, чтобы оно не портило нам настоящего и не влияло на будущее.
– Это как? Взрывать памятники старины?
– Упаси бог! Холить их, изучать... Но и не жить в них. А если жить – то после капитального ремонта, освобождающего жилье от застоя времени.
Бывший физик покивал, рассеянно глядя за окошко, в темноту и «свет безлунный», мелькающий через рваные черные тучи, нахмурился:
– Мы с вами совершаем ошибку, не привязывая происходящее к месту действия.
– Как это не привязывая? Вы с этого начали расследование – спросили, где именно происходит фантасмагория, в какой именно комнате.
– Нет, шире берите! Я имею в виду Питер ваш ненаглядный.
– Что? – не поняла девушка.
– Он стоит на болоте. Во всяком случае, центральная часть, да и это место, где вы изволили старинную недвижимость приобрести.
– И? – Алена до сих пор ничего не понимала. – Не все ли равно – новостройки или старое жилье? Только в новостройках истории еще нет, вот время там и не закручивается! К тому же в бетоне запруду не образуешь!
– Вот! Про бетон вы верно сказали! Бетон – твердое тело. А Питер, повторяю, стоит на болоте, оно физически – тело аморфное, прогибается, впитывает в себя все, что по нему пройдет. Отпечатки на нем легче оставить, и сохраняются они в аморфных массах дольше.
– Верно! – ахнула Алена. – По судебной экспертизе мы учили – в болоте трупы сохраняются гораздо дольше, не гниют, а образуют... – Она защелкала пальцами, вспоминая мудреный термин, не вспомнила, но заинтересовалась новой Андреевой мыслью. – Ну и что дальше?
– А вот что! События, насыщенные энергетически и информационно, могут отпечатываться и консервироваться в аморфных телах гораздо легче, чем в твердых. Вспомните следы на песке – песок ведь аморфен, у него нет твердой кристаллической решетки. Так и стекло. Оно аморфно, по сути это вообще текущая жидкость...
– Чего? – изумилась девушка. – В нем что – купаться можно?
– В принципе, да. Просто оно очень вязкое, и ток его настолько медленный, что в настоящем времени оно выглядит как твердое тело. А с точки зрения физики через него можно пройти, как через струю воды, если двигаться с той же скоростью. Только выйдете в будущем столетии, образно выражаясь.
– Вот мы это и имеем, – откликнулась девушка. – Вот события и проявляются через десятилетия...
– И болото, и стекло вобрали в себя мощнейшую энергетику глобальных катастроф, происходивших в городе, – печально закивал бывший физик. – Сильные исторические личности или события, потрясшие людей, отпечатались в них и изредка, при определенном стечении обстоятельств, становятся видны нам, простым смертным. Что, конечно, несколько осложняет жизнь и настроение! Неприятно видеть привидение или столкнуться дома с упырем! – Андрей усмехнулся.
– Верно! Помните, видели в Летнем саду и Петра Первого, и Екатерину, да и Павел Первый, удушенный, говорят, до сих пор бродит в Михайловском замке... Павел Петрович... – Алена вдруг осеклась, закашлялась, поперхнувшись чаем. – Великий Магистр Мальтийского ордена... госпитальеров, масонов-каменщиков... Я на экскурсии была, там рассказывали...
– Вот-вот... – Андрей автоматически стукнул ее по спине, помогая откашляться, но потрясенная страшной догадкой девушка даже не заметила этого. Потом продолжил: – Мы живем в стеклянном городе, где произошедшие события не исчезают бесследно, а остаются в пластах времени, просвечивая друг сквозь друга. События замурованы в домах, как в стекле.
– Вот один из этих стеклянных домов мы сейчас разбили, и вещи и события посыпались из него, – прошептала Алена, охваченная суеверным страхом. Тут же вспомнила, что и она об этом так думала, теми же словами – «стеклянный город», «стеклянная матрешка»... Вот странно...
– Посыпались... Да прямо вам на голову, – рассмеялся реалист-плотник.
Алена негодующе фыркнула:
– Вы своими шуточками мне весь кайф перебили! Только я стеклянный город вообразила, а вы!.. Эх вы!.. Не налью вам больше чаю! – Она шутливо отодвинула легко качнувшийся пустой чайник и тут же поднялась, чтобы вновь наполнить его. – Вот воображение у вас! Подумать только! Стеклянный город, где все просвечивает через все!
– Это не мое воображение, – усмехнулся Андрей. – Это – реальность, в которой мы живем, хоть и не осознаем. Поэтому и пугаемся до смерти, когда сталкиваемся с местными проявлениями глобальных процессов...
Алена глазами поискала спички, и галантный кавалер тут же подал ей коробок, лежащий на подоконнике.
– А знаете, – вдруг оживился ремонтник и развернулся лицом к девушке, наблюдая, как она ставит на отчищенную до блеска плиту полный чайник, – я, если честно сказать, люблю свою работу. Выпотрошишь какую-нибудь развалюху до самой подноготной, до самых кирпичей, снимешь все наслоения, всю грязь, всю гниль, что от прежних жильцов остались, – и легче на душе. Словно в баньке пропарился. Дом чистенький, новенький, дышит, живет, окнами сияет – загляденье! Может, вы правы, надо вскрывать гнойники! – Он отодвинул свою чашку и поднялся. – До завтра! Пойду я, рано вставать, а мы тут засиделись. Спокойной ночи!
Алена проводила его до двери, постояла, задумчиво прислонившись к стеночке и глядя, как ремонтник Андрей ловко открывает бессчетные замки-засовы. Ремонтник? Нет, уже скорее – друг, которому можно бесстрашно рассказать самое сокровенное, то, что боишься рассказать даже самой себе.
– Правы вы, – уже на лестничной площадке, оглядываясь на стоящую в дверях девушку, повторил Андрей. – Мертвецов надо хоронить до конца. Чтобы они не портили твоего настоящего, и уж тем более – будущего. – Он на секунду замешкался на верхней ступеньке, потом шагнул назад и взглянул Алене прямо в глаза. – Только моих я похоронить не сумел, да, видно, уж никогда и не сумею. Они всегда со мной. – Он стремительно повернулся, скрывая лицо, и, дробно застучав башмаками, ссыпался вниз по лестнице.
– Дверь закрыть не забудьте! – уже снизу донесся его голос.
Алена тщательно закрыла «три засова, три цепочки и три запора» и прошла в каминную комнату, на раскладушку. Спать не хотелось – разговор с Андреем, особенно его последний выкрик боли, разбередил ее. Она выглянула в окно, провожая глазами стремительно удалявшуюся по ночной улице ладную фигуру. Вот он упругим прыжком перескочил лужу, скользнул за ярко освещенную стену храма, и исчез, словно растворился за ней.
Девушка отошла от окна, потянулась. Надо бы ложиться спать, но как-то боязно. Что ждет ее в эту ночь?
Глава седьмая
День четвертый
Яркие солнечные лучи били прямо под закрытые веки. Прямой наводкой. От этого веки изнутри пылали алым светом, который буравил мозг до самого мозжечка. Прямо пытка какая-то! Она натянула одеяло на лицо, оставив единственную дырку для носа, чтобы не задохнуться.
К пытке ослеплением добавилась пытка болью. Пытка была точечная, неспешная, профессиональная. Кто-то настойчиво покусывал пальцы ног. Не очень больно, но мучительно – сладострастно прикусит острым зубом большой палец, подержит, подождет, пока прихватит до нутра, отпустит. Потом примется за мизинец – опять воткнет зуб в нежную подушечку, чуть-чуть придавит, посмотрит на реакцию, и опять отпустит. Эта пытка продолжалась уже минут пять.
За что?!
Она перевернулась на бок и подтянула ноги к подбородку, закутав их одеялом, чтобы мучитель не смог дотянуться до пальцев. Боль прекратилась. Слава богу! Хоть минуту еще поспать! Когда я легла вчера? Поздно. Очень поздно. Голова раскалывается.
Но тут кто-то твердыми штырями стал пронзать тело – последовательно и планомерно, от пяток, по всей длине еще спящей ноги, по мягкому расслабленному боку, по дышащей грудной клетке, по беззащитным ребрам, и выше – по голове. Штыря было четыре, и они двигались по телу, вонзаясь в него, протыкая до переполненного мочевого пузыря, до мягкого нежного подбрюшья, до кишок... Потом они добрались до шеи, и один из штырей наступил точнехонько на сонную артерию, прекратив тем самым подачу крови к правой половине мозга и вызвав аритмию сердца.
Жертва конвульсивно дернулась, борясь за свою жизнь, и попыталась сбросить душителя со своей шеи, но не тут-то было! Тяжелый и мягкий мешок плотно лег на одеяло, укутывающее голову, распластался по нему, зажимая уши и шею, не давая двинуться, распутаться, глотнуть свежего воздуха. Длинная лапа с выпущенными стальными когтями влезла в единственное отверстие для носа, добралась до него и в каком-нибудь миллиметре от нежных чувствительных ноздрей пошевелила когтями – ну как? Приятно? Хочешь еще? Изувер!
Господи, за что?!
В чем я согрешила настолько, что в этот неповторимый, сказочный, не омраченный ночными кошмарами день, когда можно наконец подольше поспать и понежиться под теплым одеялом, мне приходится чуть свет вставать и кормить кота?!!
Ну почему?! Почему он не может, как все порядочные кошки, свернуться пушистым клубочком в ногах хозяйской кровати и мило помурлыкать, ожидая, когда Ее Величество Хозяйка соизволит встать? Почему, как все бандиты-коты, не может сам виртуозно вскрыть кладовку, ловко своровать еду, наесться до отвала и притаиться, ожидая неминуемой и справедливой трепки? Почему не может просто вылезти в окно по соседней липе – я уверена, что он делал это тысячи раз! – и насладиться изысканной трапезой из сочных объедков на соседней помойке в компании очаровательных кошечек? Почему?! Почему надо кормить его из рук, как младенца грудью, как мужа из тарелки – всю жизнь?! Младенец вырастает, мужа можно научить самостоятельно брать еду из холодильника, а кота – нет! Корми его! Вставай и корми!
Божеское наказание!
Алена со стоном выпростала ноги из-под одеяла и надела смешные розовые тапки с заячьими мордами и длинными шелковыми ушами – подарок мужа на Валентинов день. Бывшего мужа. Вспомнила это и хотела привычно разреветься, но почему-то передумала. После вчерашних открытий о завихрении потока времени в ее собственной квартире, после ночной беседы на кухне, как в лучших интеллигентных питерских домах, а главное – после кошмара, прочитанного в толстой школьной тетради и мастерски экранизированного на стеклянной двери, ее собственное горе перестало казаться таким уж глобальным.
И тут до нее дошло.
Кот нашелся! Живой! И не просто живой, а оголодавший до такой степени, что будит хозяйку! Ура!
Бедный ты мой, несчастный, пойдем-ка на кухню, мой родной, кис-кис... На тебе остатки холодной курицы! Ты не возражаешь?.. Кот не возражал. Кушай, лапочка! А я пока в ванную...
Прозорливое животное разбудило хозяйку как раз вовремя. Не успела она умыться и кое-как привести себя в порядок, как в квартиру с шумом ввалились бодрые, готовые к труду плотники. Даже чаю не попили! Без лишних расспросов они привычно выдворили полусонную хозяйку за порог, а сами взяли в оборот комнату с камином.
– Хватит валандаться! Айдать по роботу! Андрей, давай-от балду!..
И пошло-поехало, только щепки затрещали да клочки полетели!
Очень хорошо, пусть они работают, а мы с наевшимся котом на кухне посидим и подумаем.
Как ты полагаешь, кот? Что ты думаешь о потоках времени? Кстати, если без шуток, ты должен знать об этом намного больше нашего, людского, потому, что ты, зверь, чувствуешь энергетические потоки и всяческие поля, а мы вот, цари природы, этого уже не умеем делать. Патологически разросшиеся в черепной коробке полушария, плотно покрытые никому не нужными серыми клеточками, подавили мудрую, основанную на древних инстинктах, подкорку, и мы перестали что-либо чувствовать. И прорывается эта несчастная униженная подкорка только во сне, да и то, если диктатор-кора разрешает ей это сделать. Поэтому твое мнение чрезвычайно важно, господин кот, у тебя разумные полушария еще знают свое место. Ну? Что ты обо всем этом думаешь?
Зеленые магические глаза, не мигая, смотрели в человечьи, черные продолговатые зрачки колдовским образом сжимались и расширялись. Кот размышлял. Ему явно было что сказать, но вот – стоит ли? Все равно не поймут. Эти презренные люди... Еще в Писании сказано: «Не мечите бисер перед...», сам слышал, когда кормился на приходской кухне в Преображенской церкви наискосок от дома. Славную котлетку мне тогда отвалили, мяконькую, жирненькую, лапы оближешь... Так что будем действовать по Писанию. А хозяйка сама догадается, если смышленая, а если нет – тут уж ничего не поделаешь, и объяснять не стоит... Как известно, если без объяснений не понимает, то и объяснять нечего... Кто это сказал?
И наевшийся домовладелец, чуть прихрамывая и храня мудрое молчание, преспокойно удалился на чистенькое полотенчико в углу – отсыпаться после беспокойной ночки. И приходить в себя от сногсшибательных открытий, в буквальном смысле свалившихся ночью ему на голову.
Фу, дрянь какая! Чуть не вытошнило! Шея до сих пор болит! Хватит с него покалеченной лапы, попавшей в силки времени, теперь еще и шея онемела! Может, если как следует вылизаться, то отмоешься? Попробовать, что ли?.. Пока есть время и силы!.. Тем более что последующие события обещают быть еще более бурными, уж он-то знает!
Алена проследила за торжественно пронесенным мимо нее облезлым хвостом и решила, что сейчас самое время зайти к фарфоровой старушке-соседке, с английской вежливостью осведомиться о здоровье, а заодно вытрясти из нее всю информацию о прежних жильцах. Ведь козе понятно, что эта железная леди помнит тут всех и вся, явно жила здесь в блокаду, и просто прикидывается невинной подслеповатой бабушкой, чтобы никто не приставал. Как мой всевидящий кот.
Сказано – сделано. Послушав душераздирающий треск живьем сдираемого паркета и короткие, не слишком литературные восклицания, сопровождающие какофонию рабочих звуков, Алена отперла бронированную дверь и выскользнула на лестничную площадку.
Обернувшись к дерматиновой, местами продранной обивке, хозяйка вставила громадный ключ в замочную скважину, чтобы закрыть за собой дверь, и замерла. На крашеном дверном косяке как обычно желтела кнопка звонка, но теперь рядом красовался еще и белый картонный прямоугольник. Переведя дыхание, несчастная машинально прочла вслух:
– «Зубковы, три звонка».
Это еще откуда?!
Написано четким каллиграфическим почерком. Тем же самым, хорошо знакомым по ночным чтениям ужастиков из толстой школьной тетрадки, и теми же фиолетовыми чернилами. Пришпилена канцелярской блестящей кнопкой к деревянному косяку аккурат над пуговкой звонка.
Так. Этой записки раньше не было. Выплыла, проявилась сквозь стеклянные слои как фотография в проявителе? И кто такие Зубковы? И почему три звонка? Значит, где-то скрываются и один, и два? Может, это подсказка о прежних жильцах? Или очередной милый сюрприз шаловливой квартиры. О, всемогущий Господь! Что еще?.. Хватит ли сил? И кончится ли это когда-нибудь?
Немного постояв в недоумении, отважная девушка протянула руку и осторожно, как экзотическую гусеницу, потрогала листок одним пальцем. Он не исчез. Не съежился, не превратился в дракона, не укусил. И не холодный, как лед!
Обычный, абсолютно материальный кусок картона. Белого, гладкого, можно даже сказать – нового. Это явно чья-то шутка. И, если это – шутка, то она знает – чья именно. Того единственного, кому она рассказала о своих снах, кто читал с ней блокадный дневник и – негодяй! – якобы переживал, и уходил последним вчера вечером. А сегодня – первым пришел, и вот вам результат! И еще заявился с такой глумливой рожей!.. Ага!.. Она утром спросонья не поняла, чего это он радуется жизни, чего так приветливо улыбается!.. Издевался, гад! Ну уж с ним-то она разберется, не на такую напал!.. Если, конечно, это опять не изуверства шкодливой квартиры, с нее, негодяйки, станется...
Поминутно оглядываясь на записку над звонком – не исчезла ли? – девушка перешла просторную лестничную площадку и позвонила в седьмую квартиру. Никто не отозвался. Алена взглянула на часы – девять утра, вряд ли деятельная Татьяна Дмитриевна еще спит. Она еще раз позвонила, долго, протяжно, прислушиваясь к замирающему в недрах квартиры резкому звуку. Нет, такой звон и мертвого разбудит. Наверное, ушла в магазин или еще куда... Попозже зайду.
Алена вернулась к своей двери, вставила ключ в замок и замерла, внезапно осознав, что такое с ней уже было. Она уже стояла так же, держа головку ключа, и так же тупо разглядывала косяк, на котором не было записки. Никакой. Только выпуклая пластмассовая кнопка звонка. Желтоватая и чуть растрескавшаяся от времени. Черт!.. Опять померещилось?! Что же это творится с памятью, а, граждане?.. Все чудесатее и чудесатее, как говорила Алиса, попав в Страну чудес. Вот и она, Алена, чувствовала себя так же. Помнится, там еще гусеница курила кальян и предлагала девочке вспомнить что-либо. И у многострадальной Алисы ничего не выходило...
Алена-Алиса немного постояла, гадая, что бы все эти «изменения пространства в сочетании с провалами в памяти и галлюцинациями» значили, но ничего не придумала. Эта задачка ей не по зубам... И черт с ней!
Чувствуя себя совершенно сбитой с толку, обескураженная материалистка внимательно оглядела мраморные стертые ступени лестницы и чистые, серого мрамора, плитки на площадке, красиво выложенные античным геометрическим орнаментом. Конечно, карточка просто свалилась от сотрясения двери, порыва ветра, мало ли чего? Но нет, белого картонного прямоугольника нигде не было видно. И не было следа от острия кнопки на дверном крашеном косяке. Померещилось?.. Опять померещилось?!
– Тихо шифером шурша, крыша едет, не спеша, – невесело продекламировала Алена и решительно открыла дверь.
***
Она вернулась в кухню как раз вовремя – мрачный Андрей громыхал алюминиевым пионерским чайником.
Чего это он такой сердитый, удивилась Алена. Что прислуга на минуту вышла? Или шутка со звонком не удалась? Уж не он ли тайком снял записку через открытую дверь, когда я к ней спиной стояла?.. Хотя остался бы след от кнопки... И дверь я закрывала...
– Если вы выходите – скажите нам, – негромко проклекотал рассерженный ястреб, просверливая жертву янтарными немигающими глазами. Потом посмотрел на ее обескураженное лицо и неожиданно смягчился: – Мы вас тут искали-искали... Опять что-то случилось? Где вы были?
Алена молча ждала продолжения. После истории с кнопкой и запиской она уже никому не доверяла, даже себе самой. И ей не хотелось объясняться. Она устала от калейдоскопа событий в квартире, по определению обязанной быть покойной и тихой.
– Мы тут опять кое-чего нашли, – не дождавшись ответа, сквозь зубы выговорил плотник.
И чего он такой злой?
Алена перевела дух. Все нормально, реально, на своих местах. Просто Андрею что-то очень не нравилось – или обеспокоенная чем-то хозяйка, или новая беспокойная находка.
О господи! Опять находка! Спасибо за подарок, дорогой бывший муженек!
– Пойдите в комнату, взгляните. Вам решать, что делать.
Такое начало не обещало ничего хорошего, поэтому девушка, наученная горьким опытом неожиданных открытий, вошла в каминную комнату, опасливо озираясь, как входят в клетку к тигру. Впрочем, даже к тигру входят спокойнее – там хоть ясно, чего ждать. А тут?..
Алена вошла и остолбенела.
Даже дыхание перехватило!
Всю комнату, большую и светлую от воздушных венецианских окон, покрывал наборный узорчатый паркет. Удивительные виньетки, ракушки, цветы, выполненные из светлых пород дерева, вились по темному дубовому фону, а в самом центре комнаты, как одинокая звезда, блистала розовато-коричневая шестигранная розетка. Теперь понятны становились и цветочные гирлянды под потолком, и лукавые амурчики на лепном карнизе, и венецианские окна, и камин паросского мрамора. Видимо, каминная и соседняя маленькая спальня вместе составляли небольшой очаровательный зал, декорированный в стиле барокко, впоследствии разделенный на две комнаты.
Алена зажмурилась, мурлыча от счастья! Прелестный восемнадцатый век! Кринолины и пудреные парики! Вот тебе и стеклянный город! Всплыл еще один пласт времени, и какой!.. Боже, бывает ли такое?!
Она тут же, по-кошачьи вытянув шею, попыталась заглянуть через открытую дверь в маленькую спальню, чтобы убедиться в своем предположении о разделе комнаты, но антикварного паркета там не нашла:
– А где же... А как же... – разочарованно прошептала она, и Савелий с недоумением проследил за ее взглядом. – Амурчики там есть, а здесь нет? Но почему тогда паркет только тут? То есть как это – тут так, а там нет?..
Савелий осмыслил невразумительное бормотание и, усмехнувшись про себя неопытности молоденькой девушки, неспешно объяснил бывшую планировку комнат:
– Нет, они не были единой залой. Это была хозяйская спальня – видите, хозяюшка, квартира-то на третьем этаже, то есть на месте жилых комнат, а не парадных. Парадные-то на втором этаже были, кухни и подсобки разные – на первом, цокольном. А тут семья обиталась, слуги тож, чтоб подсобить чего... Спальня-то господская с будуаром была, как и полагалось в конце восемнадцатого века – тут, в большой части, пили утренний кофей у камина и принимали близких гостей да домашних, а супружеская кровать с балдахином, амурами и прочими финтифлюшками стояла на возвышении, посему паркета там нет. И за выгородкой небольшой. Потом-от помост убрали, срамотной паркет постелили, загородку в стенку превратили, разделив спальню на две комнаты, чтобы жильцов побольше напихать, да потолок драный навесили, супостаты! Ан мы-то открыли все, как раньше было, только перегородку с тощей дверью оставили...
Алена неотрывно смотрела на удивительный паркет, она даже не осмелилась наступить на эту красоту. Как Золушка она жалась в дверях, стыдясь за свои поношенные туфельки. С трудом оторвав взгляд от этого шедевра плотницкого искусства, она робко взглянула на Савелия, монументально возвышавшегося посреди центральной розетки.
– Вам, хозяюшка, решать, что с этим делать, – безрадостно пробасил былинный богатырь, скептически глядя себе под ноги на бесценную виньетку розового дерева. – Мы не знаем.
– Как – что делать? – пискнула обомлевшая от такой красоты хозяйка. – Я не понимаю...
Мастер вздохнул, отошел в угол и устало сел на заляпанную штукатуркой и подтеками краски табуретку, несколько отличающуюся по стилю от барочного убранства зала. Если точнее – резко дисгармонирующую с ним.
– Смотрите, – еще раз скорбно вздохнув, терпеливо принялся объяснять опытный плотник. – Паркет наборный, ручной, подлинный, видимо, восемнадцатого века. – Алена тупо кивала каждому слову, как прилежная ученица. – Вещь, конечно, антикварная, стоящая, но она в таком состоянии...
Сзади послышался еще один тяжкий вздох, и ловкий Андрей, упруго проскользнув мимо хозяйки в дверь, прислонился к стене, горестно оглядывая новое открытие.
– А что с ним? – робко спросила Алена.
Она не понимала безутешного горя ремонтников. Пол был изумителен! Он играл, он светился, он был живым и прекрасным!
– Все эти кусочки наборного паркета в жутком состоянии, – включился в разъяснения ученый плотник. – Они растрескались, подгнили, повреждены. Вот тут, например, – дырки от гвоздей, которыми крепили новый советский паркет. Позорная работа! Просто хлам, а не работа! Вот тут – не хватает фрагментов. Тут – половицы заражены грибком, долго не протянут и заразят другие. А здесь вот, – Андрей оторвался от стены и прошел в угол комнаты, – вообще сожжен. Подойдите и посмотрите! – Он широким профессорским жестом пригласил хозяйку самой убедиться в справедливости слов специалиста.
– Как – сожжен?! – изумилась девушка, не понимая, как можно бестрепетно ходить по такому чуду, не то что жечь. Да тут порхать надо! В бальных шелковых туфельках, как фея!
Рабочие ботинки с железными окованными носками упирались в какой-то непонятный круг, закрывающий часть орнамента из листьев и цветов. Этот круг был примерно метр в диаметре, темно-коричневый с подпалинами, и он был настолько чужд и паркету, и всему интерьеру, что выглядел отвратительным рубцом, обезображивающей бороздой на прекрасном барочном теле. «Келоид!» – пронеслось в голове.
– Что это? – шепотом спросила медичка, боясь дотронуться до этого круга, как до прокаженного.
– Это след от буржуйки, – тихо и печально констатировал плотник. – Она стояла здесь во время блокады, ее топили, и, конечно, сожгли пол.
– Какой ужас! – прошептала девушка, потрясенная варварским отношением к произведению искусства.
– Почему – ужас? – возмутился вдруг молчавший до сих пор Савелий, резко вскинув голову и прищурившись на несмышленую девчонку. – Буржуйка-от – хорошее дело! Повезло людям – буржуйки не у всех были! Камином-то не обогреешься, вот и поставили буржуйку. Хорошо еще жильцы совестливые были, паркет сберегли, не топили им. Видно, много книг было – ими легче топить... А может, недолго жили, не успели...
При последних словах у впечатлительной Алены закружилась голова, но она успела сесть на табурет.
Шустрый Андрей принес ей стакан воды:
– Напейтесь и отдышитесь... Квартирка-то с сюрпризами, – обронил он Савелию, горестно прищурившись на демаркационную линию ожога. – Знал бы – не взялся! Уж слишком много всего наворочено! Душа болит! – Он понимающе взглянул на поникшую, деморализованную девушку.
Последняя соломинка сломала-таки спину верблюду. Только вот последняя ли? – подумал видавший виды ремонтник, вспомнив, что еще есть и третья комната с пресловутой стеклянной дверью, и кухня с неисследованным выходом на черную лестницу, да и в передней еще совсем не работали...
– А ты что думал? – деловито ответил мастер, тщательно осматривая паркетные планки. – Центр города, здание восемнадцатого века, чего тут только не было... Вишь, потому они новый-то паркет и постелили, чтобы закрыть это пятно. От-это варвары! Одно слово – жэковские работнички! Гвоздей-то навбивали, нехристи, даже прокладки не положили! Тьфу!..
– Это верно, – мрачно кивнул напарник, отвлекаясь от исторического и духовного аспекта работы. – Ну что с ним делать будем? Латать старый? Не знаю, справимся ли... Здесь реставратор нужен!
– Да, тут без специалиста – труба. Тут, небось, еще и несущие щиты менять нужно, каркас тоже... – кивнул бывалый ремонтник. – Ни в какую смету не уложимся... Да и где ты материал такой возьмешь? По сусекам-то тут не наскребешь, объем большой. В Рериховском училище? Звать гастролера?
– Не, нет там никого... Ну, хозяюшка, что будем делать? Вам решать – деньги ваши и квартира ваша.
Алена молчала. Задача была неразрешима, и она зависла, как первобытный «Пентиум».
Специалист по каталептическим состояниям внимательно посмотрел на девушку, решительно взял ее под локоток и уверенно вывел из комнаты:
– Перерыв. Рекламная пауза. Пока вы думаете, хозяюшка, мы чайку хлебнем. А то от паркетной пыли горло свербит.
***
– Да, раньше-от люди были, – неторопливо насыпая в чай пятую ложку сахара, разглагольствовал отдыхающий Савелий. – Настоящие, питерские. Я-то сам в Питер попал в 42 году, аккурат в самую блокаду. Перебросили нас тогда из Сибири, из Омского военного училища, на курсантских курсах дали младшего лейтенанта – и вперед, за Родину! – Он шумно отхлебнул, помолчал, смакуя вкус незабвенного довоенного чая, и вдруг аж зажмурился от удовольствия. Только что не заурчал, как кот.
– Что вспомнил, Савелий Михалыч? – аккуратно пихнул его в бок Андрей.
– Э, друг мой ситный, такого ты не видывал!.. – вовсю разулыбался сибиряк, и из-под седых усов показались все тридцать два белейших и крепчайших зуба.
Ничего себе голливудская улыбка! И ведь все зубы свои, это в его-то годы, да еще после блокадного голода и авитаминоза, когда, говорят, от цинги зубы просто падали изо рта! Ай да сибиряк! – ахнула про себя Алена
– Я ведь че ремонтом-от занялся? Че профессию такую выбрал? – впал в воспоминания былинный богатырь. Видно было, что подлинный паркет XVIII века разбередил ему душу, разбудил дорогие воспоминания. – Я, братцы мои, был на той экскурсии в Эрмитаже, где нам, лопухам, взводным необстрелянным, показывали рамы без картин! От как!
– Чего?! – не поняла молодежь и недоверчиво переглянулась.
Сбрендил старый?! Чай слишком крепкий?
– А, то-то! – очень довольный произведенным эффектом, продолжил бывший взводный. – Эрмитаж-от был эвакуирован, думали – закрыт, нет там никого! Ан оказалось, не так это! Там старушки остались, и этот – как бишь его? – смотритель, да ученые разные. Да и антиквариата всякого полно, хоть и вывезли сколько-то поездов коллекций. Всего-то не вывезешь, чай не квартира, не с дачи!.. – Савелий откинулся назад и, очень довольный произведенным эффектом, посмотрел на изумленную его рассказом молодежь. Круглые щеки под бородой румянились как яблочки. – Так в апреле, как сейчас помню, 42-го года, снег-от подтаивать начал после зимы-то. Много, ой много снегу-то было, как в нашей земле! Пол-то и стал протекать в висячем саду! От тяжести снега, от бомбежек перекрытия-то вахлые стали, прохудились, так и потекло, ух, как потекло!.. А под ним, под садом-то, какие-то царские конюшни были, а в них рухлядь дворцовую свалили – столы там, стулья разные, комоды. И все такие раззолоченные, с финтифлюшками, я таких и не видел, совсем лопушонок был, где мне такое великолепие зырить... Буржуйские, одним словом, вещи-то. Вот смотритель этот ученый и подрядил нас, курсантов, тамошнюю мебель в другое место перетащить. Жалко, конечно, а то сгниет она, попортится. Знатная-от мебель, баская! Ну а старушки его, смотрительницы, сами еле ноги таскают, на ладан дышат, где им столы да комоды поднимать! Вот мы, значит, и перетаскали все. А он – смотритель или ученый, не знаю я, – после выстроил нас во фрунт, как полагается, отблагодарил честь по чести, словно главнокомандующий какой, да говорит: не знаю, как и благодарить вас, спасли, мол, ценнейшие экспонаты. Я, баит, вам за это экскурсию по залам проведу, пойдемте за мной. Ну мы и пошли.
– А куда пошли-то? Картины ведь были эвакуированы? – дружно, в голос не поверили молодые слушатели.
– Да от картин одни золотые рамы остались, – подтвердил разнежившийся богатырь, и даже глаза зажмурил от удовольствия. – Так, слышь, смотритель-то этот на раму зырит, а про картину, что в ней была, как по живому рассказывает. И встает она перед глазами, ну будто всамделе ее видишь! Вот чудо-то! – Старик крутанул от восторга головой, аж засветился от воспоминаний. – Так он нас по всему музею и провел, несколько часов-от водил, мы оторваться не могли. Как приколдовал он нас... – Савелий смущенно усмехнулся. – Прямо кудесник! Ведь до сих пор картины его волшебные перед глазами стоят! И имя его до сих пор помню – Павел Филиппович Губчевский. Как влитое в памяти сидит! Вот так-от. Низкий поклон ему за науку, за любовь к искусству, что нам, молодым взводным, передал! Не знаю, жив ли он, а дай Бог ему здоровья или царствия Небесного... И сколько уж потом, после войны, в Эрмитаж не захаживал, а все иду его маршрутом, все голос его слабый слышу, и уж не только на картины гляжу, а и на рамы дорогие, милые сердцу.
– Как хорошо-то у вас сложилось... – Сентиментальная Алена смахнула подступившие к глазам слезы. – Дайте-ка, Савелий Михайлович, я вам еще чашечку налью! С апельсиновым вареньем! Угощайтесь, сама варила!
– Хорошо-то хорошо, – вздохнул мастер, с благодарностью принимая расписной фарфор, – да не до конца. Я чего в Питере остался, домой не вернулся? Любовь тут я потерял...
– Любовь?! Потерял? – опять в один голос заинтересовалась молодежь. Андрей до того расслабился, что даже шаловливо подмигнул девушке! – Это как?
– А то другая история. – Старый фронтовик уселся поудобнее. – Ленинград – город-от культурный, и уж на фронте к нам, военнослужащим, концертные бригады приезжали. Певцы известные, музыканты, артисты. Да все такие именитые, не подступишься. А как-то раз ребяток привезли, мелкоту из Дворца пионеров. Все с красными пионерскими галстучками, строгие!.. Загляденье! Тоже выступали, будто настоящие артисты, и до чего хорошо пели-танцевали – и откуда силенки брались! Сами аж синие, худые, кожа да кости! Смотреть страшно, а поют – соловьем заливаются, на скрипках, на баянах играют – заслушаешься! И как они выступали, откуда силы да память брали – ума не приложу! Детки-то ведь, совсем мальцы... А на танцы да пенье знаете, сколько силенок-от физических нужно!.. Ну и была там девушка молоденькая, стихи она читала. Не пионерский возраст-от, хоть и в галстучке, пионервожатая или еще кто. Постарше была, класса девятого-десятого... Как она читала!.. – Савелий со вздохом расправил могучие плечи, хрустнул костяшками пальцев, закивал многоумной головой, замолчал, задумался. Потом вспомнил о слушателях, замерших в ожидании рассказа, взбодрился. – Я, как в школе учился, так всю эту книжную галиматью пропускал, литературу-от, скукотищу. Всё вздохи да ахи, ерунда писаная... А она во мне стихами душу раскрыла, перевернула, прожгла до дна, до самых кишок!.. Сама худущая, коса рыжая по пояс, очки толстенные. Как она через них буковки махонькие разбирала – ума не приложу! И все стихи наизусть знала – и Пушкина, и Есенина, и Симонов тогда еще только в славу заходить начал. Помню, от нее «Жди меня» первый раз и услышал... – Савелий потупился, покачал головой, замолчал. Заглянул в чашку, где плескались золотые остатки довоенного чая, словно в хрустальный магический шар.
– А что ж тогда не познакомился, а, Савелий Михалыч? – негромко и уважительно спросил Андрей.
Расчувствовавшаяся Алена с изумлением взглянула на филина, уловив нотки нежности в хрипловатом клокочущем голосе. Неужто и его разобрало?
– То-то и оно, что познакомился, и даже на побывку к ней приезжал, в театр водил! – Старый плотник вздохнул, провел ладонью по лбу, как бы стирая горькие воспоминания. – И она ждала меня... Танечка моя, Танюшка... Знаю, уверен, что дожидала! А потом наступление началось, нас на Балтику перебросили, а после – и дальше, под Кенигсберг... Не писал я ей. Что я, лапоть сибирский, ей, что Лермонтова и Блока наизусть знает, напишу! Думал, приеду, объясню, если ждет – найду... Так-то от!..
– И приехал? – замирая от романтической истории, шепнула Алена.
– Приехать-то приехал. Пошел к ней. А она, вишь, сиротинкой-от была, отец с матерью от голода сгинули, а ее в детском доме пригрели-выкормили. Там я с ней встречался, туда и приехал, как демобилизовали нас. Ан, ее-то и нет! Удочерил ее кто-то, к себе забрал. А кто, когда – не говорят! Тайна личности, бают! Я уж и так, и этак!.. Кто ты, говорят, ей? Был бы родственник – другое дело! Никак!.. Татьян-то много, где же свою отыщешь? И все. И сгинула... – Савелий выпрямился, оглядел притихших слушателей неожиданно заблестевшими яркими глазами. – А ведь до сих пор стоит она передо мной – на грузовичке-сцене, зеленые борта откинуты, вокруг елки тощие да мокрые, дождик моросит, а она, юная, легкая, в ватнике да алом галстучке стихи читает. Не нам – а прямо в небо, в облака, в дождик ленинградский. «Жди меня, и я вернусь...» Это ведь она про себя говорила, верно? Так и жду я ее до сих пор – может, вернется? А? – Он с неожиданной для преклонного возраста надеждой оглядел слушателей.
Что сказать... Шестьдесят лет прошло, а то и больше. Жива ли она, и где, и с кем?..
– Ведь это она мне говорила – жди, мол! – горячился Савелий, сердито хмурясь на откровенно сомневающегося напарника. – Мне, точно! Так как я после этого на другую посмотрю, к другой душой прилеплюсь? Нееет! – Он твердо шлепнул пудовой ладонью по широкому подоконнику, будто припечатывая в зародыше крамольную мысль и еретические сомнения. – Увижу ее, знаю, что увижу! Хоть все квартиры старые исхожу, все пересмотрю и переделаю, а найду!
– Ждите, Савелий Михайлович, – убежденно тряхнула белокурым хвостиком Алена. – Ждите. Молодец вы! Всякое бывает! Если судьба вам встретится с ней – обязательно это сбудется. – Она перехватила укоризненный взгляд Андрея и еще более разгорячилась. – Я с людьми работаю, разного навидалась, наслышалась. Ждите!.. – Она хотела прибавить еще что-то, но тут зазвонил телефон.
Все замолчали, недоуменно глядя на пластиковую синюю трубку, привинченную к зеленой крашеной стене.
Вообще-то телефон висел здесь всегда, но на него никто не обращал внимания, и даже не удосужился проверить – работающий ли. Не до него было. Он висел как атрибут квартиры, как замшелые веревки, паутина под потолком и тусклая лампочка, и его никто не принимал всерьез. А сейчас вдруг зазвонил!
Все недоуменно переглянулись – вот те на! Кому звонят-то?
– Я и не знала, что тут есть номер, – недоуменно пожала плечами хозяйка и неуверенно потянулась к дребезжащей пластиковой трубке.
Андрей уверенно опередил ее – по-мужски, мол, дай-ка я сам:
– Але! – строго сказал он. Минуту послушал, потом прикрыл ладонью трубку и спросил в сторону: – Наша квартира номер восемь? – Алена испуганно кивнула. – Есть такая соседка – Зубкова Татьяна Дмитриевна?
– Фамилию не знаю, а по имени – да, есть, в седьмой квартире, в соседней! – торопливо шепнула Алена. Тут же перед глазами сам собой возник картонный квадратик над кнопкой звонка. «Зубковы, три звонка». Ох, ты! Вот и фамилию соседки узнала! Ничего ж себе! Неужто даже по телефону галлюцинации начинаются? Но не у Андрея же! И если он записку пришпилил, то знал бы фамилию соседки, и сейчас бы не спрашивал! Значит, не он тогда издевался!.. А кто ж?!
– Хорошо, – жестко проговорил Андрей в трубку. – Сейчас приедем. Какая палата? Этаж? Как пройти? Кто передал?.. – Он проворно повернулся к девушке. – Пошли! – И, ловко пристроив трубку на стену, стремительно поднялся с табурета.
– Что такое? – нахмурился Савелий, оглядываясь на суматошного напарника, уже проскочившего в коридор. – А работа?.. Ты эта... куда? Да постой, черт, экий шустрый!..
Алена почти бежала следом за ним в переднюю.
– Вашей соседке из седьмой квартире стало плохо на улице, и ее отвезли в Мариинскую больницу, – на ходу объяснял привыкший ко всему спасатель. – Это бывшая «Куйбышевка», так? – Споро одной рукой подавая Алене сумку, он другой уже тянулся за бежевым плащом. – Оттуда звонили, сказали привезти ее документы, без них не могут задействовать страховку и начать лечение! Бездельники! Лишь бы тормознуть больного, дармоеды!
– Погодите, Андрей! – остановила его Алена, от спешки не попадая в рукава. – Сбегать в «Куйбышевку» я смогу и одна – до Литейного тут два шага. Вы мне не нужны, оставайтесь, работайте.
– Я вам не нужен? – изумился спасатель и даже заглянул ей в лицо. – Совсем? Вы уверены?
– Ну конечно! Что я – в больницах не была, порядок не знаю? – рассмеялась работница реабилитационного центра.
– Э-ээ... Ну как хотите... – Пожалуй, это был первый раз, когда Андрей посмотрел на девушку как на самостоятельного, взрослого человека. Спокойнее, по-джентельменски подставил руки, помогая надеть плащ. Тут уж удивилась Алена, она не ожидала, что ремонтник увидит в ней даму. – Пожалуй, вы правы... Так я вам точно не нужен?.. Она еще в приемном покое, первый этаж, через ворота направо...
– Да, знаю! – Алена сноровисто открывала входную дверь. – В больнице я возьму ключ и спрошу, где документы. Я быстро! Документы найду и отнесу в больницу. Не волнуйтесь. Я мигом обернусь!
Удивленный таким поворотом событий, отвергнутый помощник молча открыл перед дамой дверь и проследил взглядом за стройной фигуркой, стремительно сбегающей по лестнице. Ай да прыть! Умница девчонка!.. А фигурка-то ладная!.. А какие ножки!.. Загляденье...
***
В приемном покое ее не пустили даже повидаться с больной.
– В интенсивной терапии она. Вы – соседка? – хмуро буркнула девица в крахмальном белом колпаке, сидящая за неприступным барьером, надежно ограждающим ее от назойливых посетителей.
Количество косметики на девице поражало даже безутешных родственников больных. Наштукатуренное и раскрашенное лицо выглядело как древнеегипетская погребальная маска. Впрочем, даже импортная шпаклевка не могла скрыть темные круги под глазами и скорбные морщинки у рта – медсестра держала оборону вторые сутки подряд, и отвращение к больным и их родственникам достигло такой степени, что Алене оно показалось не только естественным, но и вполне оправданным. Про себя массажистка подумала, что даже ее собственная каторжная сверхурочная работа – отдых для медсестры интенсивной терапии.
Мутными глазами проверив паспорт Алены и записав его данные, девица жестом ростовщика выкинула на конторку металлически звякнувший предмет – ключ от соседской квартиры, тех же пугающих размеров, что и Аленин собственный.
– Как ее состояние? – негромко спросила девушка, боясь услышать ответ. Впрочем, если бы случилось худшее, ее не торопили бы с документами. А может – наоборот...
Медсестра подняла на посетительницу тяжелые от налипшей краски ресницы, под ними показались глаза – желтоватые от бессонницы, в слезящуюся красную сеточку:
– Средней тяжести. Но стабильное. Проводятся необходимые мероприятия. Поторопитесь, чтобы мы могли задействовать страховку.
***
Как странно отпирать чужую дверь! Странно войти в незнакомую квартиру, гулкую и одинокую без хозяина.
Алена несмело шагнула внутрь, и тут же почувствовала тот затхлый запах беды, одиночества и лекарств, какой она запомнила при первом входе в свою квартиру. Старческое, одинокое существование без будущего – как оно одинаково у всех, у самых разных людей – от бомжей до английской фарфоровой леди!
– Неужели и я такая буду – старая, одинокая и никому не нужная? – прошептала отвергнутая жена, содрогаясь от ощущения ледяного душевного холода, пронизывающего квартиру. И тут же одернула себя. – Нет, не буду! Не позволю себе!
Прислушалась сама к себе и вдруг отчетливо осознала, что изменилась. Из одинокой и брошенной она опять превратилась в полную сил и бодрую духом крепкую женщину, молодую и энергичную.
Когда же это произошло со мной? – удивилась сама себе. – Видимо, во время ремонта, когда же еще? Входила в новую квартиру совсем развалиной, а теперь вот... Позвольте! За четыре неполных дня – реабилитация?! Так не бывает!
И четыре ночи, забыла? – вмешался внутренний голос. Очень непростые ночи! Самая интенсивная из всех реабилитаций!
Не согласиться с ним было невозможно. Видимо, встряски вылечивают. Впрочем, метод шокотерапии известен давно. Печально известен, но, видимо, в некоторых случаях воздействует, и довольно успешно. Надо будет взять на вооружение!
Пора делом заняться, а не разговоры лекотать! Тебя ждут!
Она оглянулась по сторонам: где может храниться пенсионное удостоверение, паспорт и медицинская карточка? Что еще остается от человека, когда он перестает быть? Паспорт, фотографии, воспоминания – надолго ли? После заряда бодрости и оптимизма, полученных от чистки всего отмершего и ненужного, ощущение унылой безнадеги старой запущенной квартиры казалось еще резче.
Так! Девушка решительно передернула плечами, словно пытаясь сбросить с себя холодные щупальца засасывающего болота старости, и сердито сжала кулаки. Сосредоточься и делай то, для чего сюда пришла! Тебя ждут. Ты нужна. И быстро! Ищи документы! Давай, Мухтар, бери след!
Она огляделась вокруг и охнула, до чего соседская квартира отличалась от ее собственной! Подумала, что только в новом фонде целые кварталы шлепали по типовым проектам, поэтому они все одинаковые, штампованные, а старые дома и строились, и внутри планировались по-разному, а потому они все различные, всяк на свое лицо. А потом еще и перепланировки бесконечные, и перелицевание перепланировок... А потому каждая квартира – со своим характером, обликом, со своими собственными скелетами в своих скрытых шкафах...
Вот в этой, например, входная дверь открывается не в прихожую, а прямо в обширную кухню, причем пол кухни ниже лестничной площадки, так что ничего не подозревающий посетитель, шагнув за порог, может неожиданно свалиться на две крутые ступеньки вниз. Но зато и выложен пол не современным линолеумом, а цельными мраморными плитами, сияющими холодным серым блеском, как в наимоднейших офисах или, наоборот, – во дворце светлейшего князя Меньшикова. Может, из-за такого вестибюльного пола кухня казалась обширнее и строже. Даже потертые крашеные деревянные шкафчики и веселенькие полотенчики, чашки с петухами и развешенная по стенам коллекция ярких жостовских подносов, с ловкостью прикрывающая орган водопроводных и канализационных труб, не смогли перебить официальность мраморных плит.
Алена прошла мимо уже привычного допотопного агрегата, называемого газовой плитой, покосилась на обширную довоенную мойку с черными пятнами облупившейся эмали и половой тряпкой под ней – немым доказательством частых протечек из перегнивших труб. Это напомнило ей квартиру бабушки на Васильевском – опрятная, стесняющаяся бедность, пытающаяся любовью и смекалкой подлатать разваливающийся кафтан старого петербургского жилья, на который жэковские работнички давным-давно махнули жирной, ленивой рукой. Без капитального ремонта все рушится, а на ремонт не выделено «средствов», так что отвяжитесь!
На просторной кухне удобно помещался уютный уголок, состоящий из стола, окруженного четырьмя стульями, и тумбочки с первобытным телевизором. На стол был водружен блестящий электрический самовар, на телевизор – дымковская игрушка в виде толстой улыбающейся кошки-купчихи с розовым бантом на белой полной шее. Алена ничуть не удивилась этому совмещению гостиной со столовой и кухней – всегда ведь гости оседают на кухне, пока хозяйка готовит угощение, да и интеллигентные беседы за полночь по старой питерской традиции происходят именно в кухонном интиме.
А как будет у меня на кухне? Моя ведь не теснее! – Алена неожиданно задумалась – действительно, как? Куда поставить телевизор? Не в каминную же, стиль не тот! И тут же радостно заулыбалась – ага, никак уже пришло время думать об интерьере? Вот здорово!
Ты тут по делу, не отвлекайся, строго одернул внутренний голос.
Из кухни коленом выходил маленький коридорчик с дверью известного назначения и входом в ванную, а дальше была распахнутая дверь в жилую комнату, причем пол в ней возвышался на две ступеньки вверх так, что отворенную дверь совсем нельзя было закрыть. Что было очень хорошо, потому что окна в коридорчике, естественно, не было, а освещался он с двух сторон: подслеповато – из кухни, и поярче – светом, падавшим из комнаты, так что если бы дверь была закрыта, то коварных ступенек не было бы видно вовсе.
– Ай да западня! – изумилась медичка. – Особенно для полуслепой старушки! То-то она так ловко и поднималась, и спускалась по лестнице! Вот натренировалась! Эк строители наворотили! Надо бы Андрея сюда на экскурсию привести, а лучше – Савелия, вот бы они тут пошуровали, какие клады бы нашли!
С величайшей осторожностью она поднялась по двум весьма скользким и крутым ступенькам – О боже! А ночью в туалет?..– и вышла на середину большой квадратной жилой комнаты. Судя по всему – единственной. Оно и понятно – жиличка-то одна, вот и квартира с одной комнатой! Все в соответствии с законом!
Огляделась. Соломенного цвета трехстворчатый шифоньер скромно притаился в углу, рядом с небольшой, аккуратно застеленной оттоманкой. Над этой девической узкой постелью на стеночке висел прямоугольный коврик-гобелен, изображающий Дон Кихота на фоне ветряной мельницы. Коврик защищал обои от пятен, а хозяйку от простуды при соприкосновении с холодной каменной кладкой. Пожалуй, только этим ковриком и платяным шкафом пятидесятых годов комната походила на бабушкину.
Все другие стены были заставлены так, что и обоев не было видно! Книги, книги, книги... Старинный красного дерева резной шкаф, набитый тяжеленными музейными фолиантами. Высоченный, до потолка, сколоченный из крашеных досок стеллаж, битком набитый книгами попроще, современными, да разнокалиберными словарями и справочниками. Рядом – магазинный дешевенький стеллаж с выстроенными по ранжиру собраниями сочинений – серенькие тома Достоевского, темно-синий Пушкин, зеленый Чехов. Почти полные серии «Жизнь Замечательных Людей» и «Библиотека Всемирной Литературы».
Далеко не у всех найдется такая библиотека – такая богатая, подобранная и такая ухоженная! Алена провела пальцем по разноцветным корешкам – ни пылинки! И выстроены с любовью, с контрастным сочетанием цветов, по формату, чтобы легче было находить, чтобы не мялись, не портились корешки. Ключевский, Карамзин. Ай да английская леди! Вон и Диккенс стоит – все тридцать томов, и Марк Твен! Да как же она читает с таким зрением? А на нижних полках – «Иностранка» и «Наука и жизнь», жаль не видно, каких годов!
Далее в стене было окно – с тюлевой занавесочкой, с фикусом, небольшое, выходящее во двор. Перед широким беленым подоконником желтел ободранный канцелярский стол и твердый стул пятидесятых годов. Вся соломенная поверхность стола была завалена кучей каких-то разноцветных записочек, большими листами писчей бумаги, ручками, карандашами. Странный беспорядок у такой аккуратной старушки! Как будто урывками писала что-то. Так, уезжая в отпуск или на дачу, мы спешно набрасываем список необходимых вещей, торопясь не забыть что-нибудь важное, насущно необходимое. Что же было такое срочное, что ни в коем случае нельзя было упустить из виду или оставить на потом?
Алена вгляделась в хаос каракулей, и первое, что бросилось в глаза, – красным фломастером крупно на синем листе тонкого картона: «Из В.О.Ключевского (по памяти – проверить!) История – не учительница, она как классная дама, которая никогда ничему не учит, но всегда строго наказывает за незнание уроков».
О чем это? – Алена нахмурилась, пытаясь вдуматься в смысл мудреных слов, но, торопясь найти документы, не поняла и отбросила как ненужное. – Ладно, ко мне это отношение не имеет!
Записи, записи, записи... А где, черт возьми, простые человеческие документы, паспорт?
Как неловко рыться в чужих вещах! Морщась от отвращения к самой себе, девушка выдвинула наугад верхний ящик стола и тут же наткнулась на корочку пенсионного удостоверения. Быстро раскрыла, проверила данные. «Ф.И.О. – Зубкова Татьяна Дмитриевна. Дата рождения – 18 апреля 1927 года». Слава богу, ее, соседки! Хорошо, быстро нашла! Тут же были и другие документы.
Очень довольная, Алена положила их в сумку и, уже собираясь уходить, мельком глянула на исписанный лист желтоватой бумаги с брошенной на него прозрачной пластиковой ручкой – самой простецкой, самой дешевой.
Глянула – и не удержалась, прочитала до конца:
«...в апреле 1941 года произошло еще одно очень важное для меня событие. Родители подарили мне в день рождения большую коробку акварельных красок и толстую тетрадь с глянцевой бумагой в клеточку. Я с детства была неравнодушна к бумаге, тетрадям, рисовала, на чем придется. А тут – целая роскошная тетрадь глянцевой бумаги! Царский подарок! Что делать шестикласснице с таким богатством? Не осквернять же скучной математикой! Целый месяц я любовалась, гладила нежные страницы, мечтала о них, не в силах представить, чтобы такое нарисовать, достойное сказочного подарка. И вдруг, 17 мая 1941 года, пришло озарение – надо вести дневник!
Он жил со мной всю войну. До мая 1945. Он был под Ярославлем, куда в самом начале войны эвакуировали пионерский лагерь Кировского завода. В конце августа он вернулся со мной в Ленинград, когда отец привез меня обратно. Его крали мальчишки в надежде прочесть девчоночьи тайны и сконфуженно возвращали, не найдя пикантных подробностей. В нем отражалась вся жизнь в детском доме. Он прошел со мной всю блокаду, стал ближайшим другом.
И гибель его весной 1945 года была потрясением, еще одной страшной потерей, завершившей многие мои потери в годы войны...»
Алена замерла, приросла к месту, забыв, для чего она здесь.
Буквы были кривоватые, а хвостики – дергающиеся и облезлые, не такие ровные и гладкие, как в той, выпавшей из камина, толстой общей тетради, но почерк был так похож, что не было сомнения – их писала одна рука. Тогда – старательной школьницы, теперь – старческая, дрожащая. Но также пытающаяся не позабыть, успеть записать главное. Успеть бы, пока жива! Как тогда, в блокаду, так и сейчас – в старости!
Девушка обняла себя за плечи, чтобы согреться, – ее начал бить озноб. Быстро глотая слова, она читала продолжение текста. Ей почему-то казалось, что разнокалиберные хрупкие листочки – наваждение, что они исчезнут, растворятся во времени, скроются, как та записка на двери, не объяснив, что происходит вокруг нее, в ее квартире, с ней самой. Как будто ее собственная судьба зависела от этого проникновения в тайну чужой жизни.
«...До сих пор мне трудно поверить, что его сожгли.
Женщина, удочерившая меня, прочитавшая его, пока я была в школе, сказала, плача:
– Я не хочу, чтобы ты помнила все это.
Мне трудно было в это поверить.
Я хотела уйти от нее, чтобы никогда больше не видеть. Она была очень щедрой, импульсивной, в войну работала военврачом, была контужена, потеряла все и всех.
Опомнившись, я усомнилась в том, что она его сожгла...
Может, она отдала тетрадь кому-нибудь, и со временем я смогу ее вернуть? – думала я. Ведь дневник – единственное, что связывало меня с родными, с детством.
Очевидно, это понимала и моя приемная мать, она была ревнива и хотела, чтобы я принадлежала только ей. Она отдала мне все, что имела.
Со временем боль потери дневника притупилась, и я осталась с Александрой Викторовной до самой ее смерти в 1953 году».
Спазм сжал Аленино горло ледяной рукой. Механически села, ногой пододвинув старый, скрипнувший стул, одиноко стоящий около стола, не отрывая взгляд от круглого почерка, вязью соединявшего буквы как кружева.
«...Ей недостало мудрости понять, что, прочитав его, – и, может быть, не один раз, – я избавлюсь от воспоминаний, которые как многосерийный фильм прокручиваются помимо воли внутри меня. И, может быть, вылившиеся снова на бумагу, эти воспоминания – всего лишь еще одна попытка избавиться от них.
Знаете, мне до сих пор, думается порой: «А вдруг чудом уцелел мой дневник? А вдруг лежат где-то в архивной пыли страницы, написанные моим круглым детским почерком?»
Как долго живет в человеке тоска по детству, по давнему, пусть даже несчастливому!»
Все ясно. Фарфоровая старушка и школьница из кошмарных снов – одно и то же лицо. Так вот для чего выпал из небытия пресловутый дневник! Так вот для чего колдовская квартира прокручивала страшные блокадные воспоминания!
Алена все поняла. Ее предназначение – вернуть старой блокаднице часть ее детства, ее семьи, замкнуть круг, который мучительно пытался закрыться всю жизнь. И отпустить ее, наконец, с миром из западни прошлого, которая не дает жертве думать, дышать, жить своей жизнью. Удавка прошлого, калечащая настоящее и убивающее будущее. Видимо, пришло время освободиться от нее!
«...Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать...»
Умирать?!
Ну нет!
Господи, что же делать? Бежать и отдать ей сокровище всей ее жизни? – Алена подскочила как ужаленная, бросилась было к двери, но затормозила. Старушка в интенсивной терапии. Даже если ее вывели из кризиса, она еще очень слаба, любое потрясение может оказаться фатальным...
А вдруг ты ошиблась? – спросил осторожный мамин голос. А вдруг это не ее тетрадь, и вообще ты все напридумывала, перепутала, и просто – выдаешь вымысел за действительность, а? Всегда Павел тебе втолковывал – не спеши! Как он тебе говорил? «Не торопись! Сначала подумай!»
Да, внутренний голос, как и умный бывший муж, был, как всегда, прав. Разузнай сначала, расспроси украдкой и исподволь, ты ведь медик, ты знаешь цену неосторожному слову... Извечное гиппократово «Не навреди!»
Алена взяла себя в руки, сделала два-три глубоких вдоха и выдоха, выровняла дыхание, как учила своих покалеченных пациентов, и опять вернулась к столу. Что еще есть тут?
Вот маленький обрывок оберточной бумаги, потрепанный и потертый на сгибах, словно написанный на бегу, а потом, аккуратно свернутый, долго валявшийся в сумке:
«...С чего начиналась блокада, знают многие. Но для каждого ленинградца жизнь в блокадном городе оборачивалась по-разному. Жаль, что не каждый из умерших или выживших оставил хоть страничку об этих днях. Собранные вместе, они составили бы великую книгу.
Об этом трудно писать самому. Адамович и Гранин собрали по крохам наиболее характерные штрихи и создали правдивую и яркую книгу. Но того, о чем я хочу рассказать, в этой книге нет. Может быть, мне удастся дополнить все, что рассказано, еще одной главой о замечательных ленинградцах, имя которых нельзя забыть...»
Полустертые слова, наспех записанные мысли. Где старушка писала их – в бесконечной очереди в поликлинику, в бездушный собес, кое-как приткнувшись на клеенчатой ободранной скамейке, в компании таких же терпеливых стариков, которым уже некуда спешить... или – нет сил спешить.
А вот другой, с мясом вырванный из телефонного справочника, на широких пустых полях для заметок записано второпях, коротко, ломающимся карандашом:
«…хотелось сохранить в неприкосновенности свои картины и ощущения блокады, те, что не стерлись со временем, – а значит, или врезались глубоко, или были записаны мною по свежим следам в моем погибшем дневнике.
На этих страницах только правда, моя правда, как я воспринимала то, что довелось увидеть или пережить в 14 лет».
14 лет!
Ей было всего 14 лет, когда она пережила то, что и взрослому-то пережить не под силу!.. Какой стойкостью духа, силой характера надо обладать, чтобы пройти через все это! Какой волей к жизни! А сейчас она в реанимации...
А ты, дуреха, расселась, как в читальном зале! Быстрее! Успеть бы!
Алена схватила документы и рысью выскочила на лестницу. Бегом в больницу, узнать, как там она – блокадница, последняя из могикан, чудом выжившая. Успеть бы!
***
Когда взмыленная девушка примчалась к знакомой зеленоватой стойке, девицы в белом колпаке не было. Кому же отдать документы? Найти ординаторскую? Может, все там? Летучка?
Алена решительно шагнула за пустую конторку, загораживающую массивные двери в отделение с грозной надписью: «Посторонним вход воспрещен», потянула на себя резную ручку и ступила в святая святых интенсивной терапии. И опять очень удивилась. Пусто и тихо! Это в реабилитации-то! Где всегда дым коромыслом! Что за чушь! Такого не бывает!
Перед ней простирался пустой больничный коридор с казарменно выкрашенными зеленоватой краской стенами, высоченными потолками и холодно блестящими намытыми плитками пола. Не понять – то ли ты еще жив, то ли уже в морге... Видимо, так и выглядит чистилище – переходный этап, где не задерживаются, и где чужому нечего делать...
Алена огляделась, выискивая глазами хоть какое-то указание на человеческое присутствие. Ведь ее торопили, требовали быстрее отдать документы! Где тут ординаторская, или процедурная, или комната медсестер? И где пресловутое переполнение отделений?! Хоть бы одна койка в коротком и широком коридоре! Одна живая душа! Ау!..
Глухое однообразие голых стен нарушали только несколько одинаковых дверей с белыми номерами. Стекла дверей замазаны слепой белой краской, за ними – ни движения, ни звука, ни дыхания. Как в кошмарном сне! Вымерло здесь все, что ли?! Может, она опять провалилась неизвестно куда?
А с другой стороны, это даже очень хорошо, это нам на руку, а то выгонят взашей! Давай-ка быстренько!.. – Профессионал реабилитационного центра подкралась к двери, занавешенной изнутри белой портьерой, за которой что-то чувствовалось. Крадучись приоткрыла створку и, затаив дыхание, просунула голову в образовавшуюся щель.
Обычная реанимационная палата – просторная, белая, хорошо освещенная, блики от ярких ламп дневного света играют на кафельных белых стенах и на кафельном светлом полу, и на всех никелированных и стеклянных панелях попискивающих и пощелкивающих приборов, в изобилии расставленных по всем стенам. Стараясь превратиться в бестелесную тень, ниндзя-массажистка бесшумно просочилась внутрь и притаилась за створкой. Посреди комнаты, на белой широченной кровати на колесиках, лежал под белой простыней кто-то реабилитируемый, от кого во все стороны вели разноцветные провода и трубочки. И – никаких признаков сестринской жизни! Хоть бы чашку с чаем забыли на дежурном столике, хоть бы надкусанный бутерброд!.. Ничего ж себе! Только кто-то неподвижный на широченной кровати...
Алена оглядела просторную палату и обнаружила в дальнем углу комнаты простой деревянный стул, обыкновенностью, будничностью своей настолько резко контрастирующий с космически-нереальными попискивающими панелями и мигающими бегущими сигналами, что Алена даже не уразумела сразу, что это такое. На стуле лежал аккуратно сложенный поношенный синий плащ, под ним – завернутые в прозрачный пластиковый пакет стоптанные женские туфли, а поверх плаща – старые очки в круглой оправе с толстенными, синевато отсвечивающими стеклами. Очень знакомые вещи. Ну слава тебе господи, нашла!
На цыпочках, не дыша, ниндзя вышла из-за портьеры и осторожно приблизилась к высокой и широкой кровати. Маленькая старушка, затерявшаяся на ней и еще больше, чем всегда, похожая на фарфоровую куколку, мирно спала, укрытая до подбородка белым легким одеялом. Короткие букольки седых волос серебряным ореолом окружали бледное лицо спящей, грудь мерно вздымалась и опадала под простыней, к отекшим маленьким рукам, выпростанным поверх нее, были прикреплены датчики, капельницы.
Медичка вгляделась в умиротворенное старческое лицо и узнала выпуклый широкий лобик девочки, виденной во сне, упрямую ямочку на круглом подбородке. Не отягощенное будничными заботами, повседневными думами, прошлыми горестями, старческое лицо выглядело совсем по-детски – мирный сон и светлое пробуждение, обещающее новый радостный день. И это – естественно, потому что и в старческом, и в младенческом возрасте человек живет сегодняшним днем, его не обременяют заботы о будущем. Младенцы еще не доросли до этой заботы, старики ее уже переросли, ведь они-то знают, что будущего просто нет, значит, не о чем и заботиться.
Единственное, что различает эти два золотых возраста, – прошлое. У малышей его нет, и они счастливы. У пожилых его слишком много, и они тащат его за собой, как упорный Сизиф свой проклятый камень, мечтая от него избавиться, и не ведая – как. А камень виснет на изможденных плечах, на измученной душе, и все тянет, и тянет книзу, в болото сомнений, печали, тревог...
Прошлое тянет нас за собой, топит нас, подумала Алена, вглядываясь в младенческую улыбку, волной прошедшую по бледному, изборожденному морщинами лицу. Забыть его невозможно, но отодвинуть на второй план, в кладовку, и наслаждаться сегодняшним солнечным днем мы вправе.
Неожиданно вспомнила синюю записочку на желтом канцелярском столе, непонятую цитату из бессмертного Ключевского: «Прошлое надо изучать не потому, что оно прошло, а потому, что, пройдя, оно не сумело убрать своих последствий».
– Как верно сказано, – прошептала Алена, наклоняясь над мерно дышащим ангельским лицом. – Мы уберем эти последствия, и вы опять будете жить счастливо. Татьяна Дмитриевна, вы слышите меня?
Слабо дрогнули синеватые веки, показались серые глаза – мутные, ничего не видящие. Алена вздрогнула, хотела что-то сказать, но взгляд был настолько бессмысленный, потусторонний, что она поняла – больная еще спит, ничего не понимая и не воспринимая. Она погладила старушку по теплой и мягкой, пухлой руке:
– Я вернусь попозже, когда вы проснетесь! Я расскажу вам много радостных и добрых вестей. Выздоравливайте, Татьяна Дмитриевна!
Медичка проверила ровный, хорошего наполнения пульс, вгляделась в попискивающий экран монитора и с удовлетворением убедилась, что со спящей соседкой действительно все в порядке. Проверила подачу кислорода в трубочках, подведенных к ноздрям, подоткнула легкое одеяло под ступни, чтобы они не мерзли. Потом положила на медсестринский стол документы, и, очень довольная, бесшумно выпорхнула из палаты.
В коридоре и на посту дежурной медсестры по-прежнему никого не было.
***
Девушка легко взбежала по мраморной, теперь уже привычной лестнице своего дома, подняла руку с ключом к замочной скважине и на мгновение остановилась.
Может, не открывать, а позвонить? – шаловливо подумала она.
И вспомнила, как всего-навсего четыре дня назад первый раз подошла к покрытой черным дерматином двери и позвонила в заведомо пустую квартиру. Пустую, мертвую, как ее собственная растоптанная душа – душа человека, которого выкинули из той жизни, в которой он мечтал жить. Стояла опустошенная перед чужой для нее дверью, ведущей в чужой для нее мир. Прошло всего четыре дня, а из-за двери уже слышатся громкие голоса, шум падения и волочения чего-то тяжелого, чувствуется биение жизни живой, активной квартиры, ее здоровое шевеление и дыхание.
Сейчас она откроет дверь, и собственный черный кот встретит ее, деловито заглядывая в сумку и умильно вертя хвостом, озабоченный Андрей сердито спросит, где же она пропадает – трамтарарам! – когда она так нужна, и работа в самом разгаре, а неторопливый Савелий, степенно оглаживая бороду, покажет что-то сногсшибательное, только что найденное в потаенном уголке... Черт возьми! У нее появилась семья – кот и пара плотников, удивительная соседка, квартира со всем ее богатым содержимым, а главное – у нее появилось будущее, планы, надежды, неотложные дела! Здорово! Как же это произошло?
Она позвонила, с удовольствием предвкушая, как ей кто-нибудь откроет дверь, и действительно, дверь распахнулась с прямо-таки подозрительной поспешностью.
– Как хорошо, что вы вернулись! – быстро проговорил Андрей, цепким взором оглядывая всю ее, и приготовившаяся к выговору Алена с изумлением увидела на хищном лице откровенную радостную улыбку. – Уже беспокоились! – Он по-мужнему деловито взял из рук сумку, машинально повесил на крючок, вбитый рядом с дверью вместо вешалки, словно встречал ее каждый день, по-джентельменски помог снять плащ и тут же исчез в большой комнате.
Ну и ну! Это кто же, интересно, беспокоился и ждал? Этот закостеневший душой бродяга-плотник? Или действительно у нее появился друг – человек, по-настоящему заботящийся о ней?!
Кот, разумеется, уже стоял в передней, терпеливо ожидая полагающиеся ему кусочки любви и ласки. Ободранный хвост приветственно поднят трубой, глаза и усы, подрагивая, сканируют содержимое сумки. Классика жанра!
Кот и Алена с удивлением проводили глазами ловкую коренастую фигуру, потом домашний питомец вспомнил свои обязанности, с достоинством подошел и приветственно потерся твердой башкой о ногу – в сумке ничего путного нет, но, может, все-таки кусочек ласки перепадет за преданность?
Алена с удовольствием погладила верное животное, поправила волосы, по-хозяйски прошла за работником в каминную комнату и обнаружила там присутствие нового лица – квартира прямо-таки обрастала людьми не по дням, а по часам! Как пень опятами!
Новое лицо и лицом-то было нельзя назвать, настолько оно было незаметно и прозрачно – не мужчина, а бесцветная моль. Маленький, тощенький, непонятного возраста, одетый в бежевый свитер и коричневые брючки; светлые, уже начинающие редеть волосы тщательно зачесаны сзади наперед на лысеющий лоб. Он повернулся к Алене и приветствовал ее сдержанным поклоном, не проронив ни звука, – невыразительное, неопределенного возраста лицо с очень глубоко посаженными глазами; и глаза бесцветные, уклоняющиеся от прямого взгляда, не пропускающие внутрь. Он окинул квартирную хозяйку быстрым, цепким, но ничего не выражающим взглядом и опять повернулся к плотникам.
Монументальный Савелий сидел на табуретке посреди барочного зала, как царь на троне – важно и обстоятельно. Подвижный Андрей стоял перед незаметным посетителем, с ненавистью смотрел прямо ему в глаза, покачивался на носках, хрустел побелевшими костяшками пальцев и всячески выражал недовольство, несогласие и откровенное желание стереть того в порошок.
– Я не могу взять его за такую сумму, – тихим бесцветным голосом говорил человек-моль. – Изношенность очень велика.
– Но ты же сам сказал – конец восемнадцатого века, – придушенно выговорил Андрей. – Конечно, будет изношенность! Что, захотел новый восемнадцатого века?! А?.. Где еще такой возьмешь?
– Спрос мал, – тихо, но настойчиво продолжал гнуть свое бесцветный человек. – Расходов много. За вашу сумму затраты не окупятся.
Андрей с тихим рычанием пружинисто отошел к окну и уставился в небо. Даже под негнущейся рабочей робой было видно, как перекатываются бугры мускулов на его напрягшейся спине. Кулаки за спиной сжимались и разжимались сами собой, как когти в тигриной лапе. Савелий еще раз внимательно оглядел прилегающий к его трону участок паркета и терпеливо вздохнул. Кот, хромая, неслышно прошел в угол, изуродованный пятном от буржуйки, и сел, старательно разложив тощий хвост так, чтобы закрыть прожженное пятно.
– Простите, о чем идет речь? – спросила Алена, несколько уязвленная тем, что никто из мужчин, похоже, не только не собирался вводить законную хозяйку в суть дела, но и вообще советоваться с ней.
– Ах, да! – спохватился Андрей и стремительно повернулся к ней. – Простите!
Он вопросительно взглянул на Савелия, получил одобрительный кивок, после чего быстренько взял девушку под локоток и вывел с поля сражения на кухню, где, по-шпионски закрыв дверь, кратко изложил боевую обстановку. Оказывается, чудо-мастера не сидели сложа руки, дожидаясь решения хозяйки об антикварном паркете, а сами вынесли приговор, причем не только вынесли, но и привели в исполнение.
Хозяйка только головой качала, изумляясь деловой прыти своих молодцов-работничков.
Как известно, существует два типа мышления – логический и женский. Женский давеча завис. Мужчины логически рассудили, что, раз отремонтировать паркет не представляется возможным, а оставлять его в таком виде тоже никак, то единственный выход из положения – продать его. Поистине, Соломоново, а точнее – Савелиево решение. По этому поводу был вызван знаменитый Леха-антиквар, по прозвищу Клещ, которого вы, дорогая хозяюшка, имели удовольствие лицезреть в принадлежащих вам апартаментах, и который – сволочь! – согласился забрать паркет за такую сумму, что и сказать-то стыдно.
– А за какую именно? – осторожно осведомилась заинтригованная владелица антиквариата.
Андрей сквозь зубы прошипел шестизначное число, зло сжав кулаки и прибавив пару нелицеприятных эпитетов в адрес жмотов-кровососов.
Алена ахнула от услышанной суммы – такое ей и не снилось, но рьяный помощник охладил ее пыл, разъяснив, что этот ворюга-торгаш продаст паркет раза в четыре дороже и наварит на этом – тут Андрей завел глаза на потолок и выразительно свистнул. Обалдевшая от сногсшибательных цифр скромная массажистка не решилась спросить, в скольких нулях и в какой валюте выражается этот свист.
– А сколько хотим мы? – вкрадчиво спросила она преданного помощника.
Тот, скромно потупив глазки долу, назвал цифру, не многим отличающуюся от сказочной, с соответствующими нулями. Приятный холодок пробежал по животу владелицы паркета.
– Но так он, бедняжка, действительно ничего не наварит, – с видом кота, урчащего возле банки сметаны, прошептала Алена. – Будем снисходительны. Сойдемся на золотой середине. Уверяю вас, если эта середина попадет мне в карман, я смогу открыть такую клинику, что вам будет приятно посещать ее бесплатно.
Тут янтарные глаза ястреба сделались масляными, и клокочущий голос смягчился, перейдя в нежное рокотание:
– А вы позволите мне посещать ее?
– Почему же нет? – резонно ответила Алена, и, лишь договаривая фразу, осознала, что хищник воркует о чем-то совсем другом.
Поняв, она моментально залилась гимназическим румянцем, а ястреб, с удовольствием оценив смущение жертвы, плотоядно усмехнулся и тут же перевел разговор в деловое русло:
– Так вы позволите снизить нашу цену?
– Ну конечно! – вспыхнула Алена. – Паркета, конечно, жаль, но такая сумма...
– Не беспокойтесь, – успокаивающе дотронувшись до узкого вздрогнувшего плечика, произнес Андрей, уже направляясь в переговорный зал, – мы вам настелем такой пол, что...
Он открыл дверь кухни, проскочил через коридор и тут же столкнулся нос к носу с Клещом-кровососом, выходящим из каминной:
– Мы уже все решили, – сквозь зубы проговорил тот, торопливо проскальзывая в переднюю и ловко увертываясь от цепких подозрительных взглядов ястреба. – Чек у Савелия Михайловича.
Стремительным броском Андрей загородил собой выходную дверь, отрезая противнику путь к бегству, и одновременно бросил встревоженный взор вглубь барочной залы. Подоспевшая Алена тоже заглянула в комнату. Там Илья Муромец, всем корпусом повернувшись к окну и картинно воздев руки, внимательно разглядывал водяные знаки на банковском чеке, выданном кровопийцей Лехой. Убедившись в законности бумажки, казавшейся крохотной на квадратной ладони, Савелий царственным кивком головы освободил арестованного из-под стражи, и Андрей самолично открыл ему дверь:
– Завтра приходи, Леха, – начальственно разрешил он, и незаметная моль растаяла в солнечном столбе света.
– Прошу вас, Елена Васильевна, – пробасил богатырь, поднимаясь с трона и с полупоклоном вручая чек законной владелице. – Потрудитесь сей же час сбегать в банк и обналичить его. Только после этого мы начнем снимать паркет.
Онемевшая Алена робко взглянула на «сумму прописью» и с трепетом увидела там ту сказочную первоначальную цифру, о которой не смела и мечтать.
Что мне делать с таким богатством?! – в панике подумала она.
И тут же затылком почувствовала легкое дыхание хищного зверя – Андрей из-за ее плеча заглянул в чек.
– Молодчина, Савелий! – с гордостью за хорошо проделанную работу ухмыльнулся ястреб. – Дожал-таки Клеща до кондиции. Ай да ты!.. Как это ты его раскрутил?
Довольный Савелий скромно улыбнулся в бороду:
– Мы, сибиряки, народ-от дошлый, однако...
Растроганная Алена подошла и, потянувшись на цыпочках, неловко поцеловала богатыря в шелковую от ухоженной бороды щеку:
– Спасибо, Савелий Михайлович!
– Идите-ко в банк, хозяюшка, – прохрипел неожиданно расчувствовавшийся мастер. – И ты, балабол, с ней сбегай, присмотри-ко, как там и что... А я чайком пока побалуюсь, в горле аж пересохло... Эй! Молодежь! Паспорт-от не забудьте!..
***
Вернувшись из банка, Андрей, чрезвычайно довольный развитием событий, сразу бросился помогать напившемуся чаю Старшому снимать проданный паркет, а внезапно разбогатевшая хозяйка, ошалевшая от неожиданностей, сыпавшихся как из рога изобилия, заперлась в заколдованной комнате со стеклянной дверью – посидеть в тишине и осмыслить происшедшее.
Она больше не боялась квартиры. Она все поняла. Квартира – друг, а не враг, она хочет помочь ей, изгнанной женщине и замученному работнику медицины, выбраться, выдраться из тяжкого быта, из вязкой депрессии, затягивающей человека подобно удавке висельника. Всему есть мера, как бы говорила квартира, посмотри, насколько твои страдания и душевные переживания – ничто по сравнению с настоящими потрясениями, которые людям пришлось пережить.
– Верно! – вслух согласилась Алена, – я оживаю. А где же дневник? Что случилось дальше?
Тетрадка сама открылась на дате – 18 марта 1942 года.
«…Вместе с дружинницей в ватнике мы долго везли куда-то легкие детские санки с маминым телом по проспекту Стачек. Вероятно, в больницу им. Володарского, где тогда был морг и куда, наверное, месяц назад отвезли моего отца.
В большой, глубокой комнате без окон, освещенной голой лампочкой под потолком, стоял голый стол, и за ним сидела женщина. А у стены напротив двери высились аккуратно сложенные как поленница дров человеческие трупы.
Смотрительница этого жуткого места взяла мамин паспорт и раскрыла толстую книгу, а я, встав на цыпочки, положила белый сверток на самый верх поленницы, дружинница помогла мне.
Все. Можно было уходить.
Я смотрела на ослепительно белый сверток на фоне зеленовато-серой стены и такой же зеленовато-серой поленницы чего-то со скрюченными серыми пальцами и ступнями и не чувствовала ничего, кроме привычного холода и сосущей – тоже привычной – пустоты в желудке.
Хлопнула дверь – это ушла дружинница.
Я медленно попятилась к двери, не в силах отвести глаза от этого белого пятна, пока боковым зрением не распознала круглую железную печь и, привычно для блокадников, протянула к ней руки. Даже сквозь рукавицы она обожгла меня ледяным холодом. Почему не топлена?! Ведь перед печкой что-то лежало! Поленья? Я вгляделась, чтобы не споткнуться. Под ногами валялись три крошечных детских трупика. Оцепенение вмиг исчезло. Я быстро пошла к двери. Снаружи были синие сумерки. Сколько времени я провела в морге?
Во дворе не было ни души.
И только завернув за угол этого страшного, безглазого дома, я поняла, почему так ослепителен был белый сверток под тусклой лампочкой поверх штабеля трупов. Все они были голые. Значить, и маму тоже разденут?!..
И тут я заплакала...
Это было последнее, что я запомнила, и что до мельчайших подробностей стоит перед глазами.
Стоит до сих пор.
Я шла посреди широкого проспекта в сторону Нарвских ворот...»
Алена отложила тетрадь. Дальше она знала – видела в том проклятом сне днем, когда чуть было не отдала богу душу от каталепсии. Так вот что оно было!..
Все, читать на сегодня хватит. Слишком сильные переживания. Такое нужно принимать по чайной ложке один раз в день, иначе крыша поедет!
Алена посидела, отходя от переживаний, подумала.
А вот, что действительно нужно сделать, и немедленно – быстрый взгляд на часы, – так это сбегать к Татьяне Дмитриевне, проведать, как она там. Наверное, уже проснулась. Не век же ее будут на транквилизаторах держать. Да и с врачами надо поговорить. Шесть вечера – самое время, когда с дневными делами уже более-менее отбомбились, а ночной сумасшедший дом еще не начался.
Отнести ли ей дневник? С такими воспоминаниями? Чтобы старушка померла, перечитав их? Ну нет!.. Сделаем по-другому!
Глава восьмая
Вечер четвертый
Больная Зубкова Т.Д. переведена на терапию, в общую палату, сказали в справочном. Третья, справа по коридору. Посещение только до семи вечера! Слыхали, девушка, ясно вам? Не задерживайтесь!
Палата была небольшая, на три койки, поставленные в ряд изголовьем к стене и отделенные одна от другой тумбочками и белыми сиротскими шторками. Две ближайшие к коридору койки пустовали, а самая дальняя, возле окна, была задернута занавеской.
Окно – широкое, чисто промытое, глядело во внутренний, заросший стрижеными кустами скверик с белыми крашеными садовыми скамейками и асфальтированными дорожками, по которым туда-сюда неспешно ковыляли больные и стремительно пробегал затянутое в белое персонал.
Татьяна Дмитриевна неподвижно лежала на кровати, голова ее была повернута к окну, но, неслышно подойдя к кровати и заглянув в лицо, Алена поняла, что больная не интересуется муравейником внутреннего двора. Ожившая, не мертвенно-фарфоровая, но и не вернувшаяся в привычное будничное русло, она словно бы застряла где-то на полпути между следующим этапом бытия, в который было еще рано переходить, и прошлым, в которое ей не хотелось возвращаться.
Очки с толстенными голубоватыми линзами одиноко лежали рядом на тумбочке. Забытые, ненужные.
Алена с беспокойством вгляделась в знакомое лицо. Щеки похудели, словно спали, как проткнутый воздушный шарик, стали дряблыми и желтыми. Нос удлинился и заострился. Голубые глаза казались сейчас темно-серыми, они были полуприкрыты, словно старушка утомилась от всего, что произошло, в том числе и от тех мучительных процедур, которые вернули ее обратно в бренный мир.
Она не обратила никакого внимания на приход гостьи, даже не повернула головы на шелест отодвигаемой занавески. Может, не услышала, а может, сосредоточившись на внеземном, не хотела уходить из далекого бледно-голубого вечереющего неба, на которое были устремлены ее ничего не видящие глаза и, наверное, помыслы.
Да, изменилась наша идеальная английская леди, подавив вздох, отметила про себя Алена.
Реанимационные мероприятия, конечно, оживляют, но не возвращают человека к жизни.
Массажистке стало грустно, как всегда, при виде искореженных, поломанных людей, переставших сопротивляться недугу, боли, собственной судьбе. И, как всегда, в ней проснулось отчаянное чувство непримиримого протеста, заставляющее изо всех сил сопротивляться самой и заставлять напрягаться этих утративших веру в себя, душевно угасших людей. Не дать прошлому сломать твое будущее! Через движение, касание пробудить в них силы борьбы за самого себя, веру в саму возможность переломить телесный недуг – вот в чем была ее профессия, ее ежедневная работа. Она видела в этом свой долг, смысл своего существования. И она охотно вошла в эту накатанную колею. Не простую колею.
Ох, какую непростую!
Поэтому, привычно жизнерадостно улыбнувшись, Алена бодро села на шатающийся больничный стул рядом с кроватью больной:
– Добрый вечер, Татьяна Дмитриевна! Как вы себя чувствуете? – Девушка легко наклонилась к белой кровати, ласково погладила отекшую старческую руку с торчащей из локтевой вены зеленой кнопкой «бабочки» для внутривенного вливания. Привычно, незаметно для пациента, оценивающе поглядела на внутривенный ввод – нет ли воспаления, кровоподтека, правильно ли стоит?
Почувствовав прикосновение, больная перевела на Алену рассеянно-младенческий взгляд и несколько минут выжидающе смотрела на посетительницу, явно обращающуюся к ней, – но зачем? Кто она, и чего хочет? Без халата, значит не медсестра. Может, из Собеса? Лицо, вроде, знакомо, а может, и нет... Мало ли их, лиц, промелькнуло мимо нее в жизни...
– Здравствуйте... Что вам угодно? – Негромкий голос был еле слышен, но Алена с удовольствием отметила абсолютную четкость речи и интерес, появившийся в глазах.
Сознание ясное, инсульта не было. Одышка при разговоре, но это пройдет. Не узнала меня, и это естественно, потому что не ожидала увидеть здесь, в палате, да и виделись-то мы мельком.
Состояние в целом хорошее, решила медик. Соответствует тяжести перенесенной болезни.
– Я – ваша соседка, Елена, живу напротив, в восьмой квартире, – терпеливо представилась Алена, четко и медленно проговаривая слова, давая возможность пожилому человеку услышать и осознать сказанное. – Мы встречались пару раз на лестнице, а вчера вы заходили ко мне за корвалолом.
– А, да, конечно, – оживилась старушка и даже попыталась вежливо приподнять голову и любезно кивнуть, но прозрачные трубки с кислородом, вставленные в нос, мешали ей. – Разумеется...
Она повернула голову и пошарила глазами по сторонам, и догадливая Алена, сообразив, тут же взяла с тумбочки очки и аккуратно водрузила их на нос больной. Та, с благодарностью улыбнувшись бескровными губами, осторожно подняла руку и медленно, ощупью, привычно поправила очки.
– Ну вот, теперь я вас вижу, – удовлетворенно проговорила старушка, почувствовав себя увереннее и расслабившись. – В очках я даже слышу лучше! – пошутила она. – Вы, наверное, по делу пришли?
– Нет, просто заскочила проведать, если вы не возражаете, – подстраиваясь под тон воспитанной молодой особы, ловко соврала Алена, твердо решив расколоть «железного партизана» и выпытать всю информацию о злодействах собственной квартиры. Заодно и о дневнике рассказать, если представится возможность. – Спасибо, что вы помните меня. Вам не тяжело говорить?
– Ах, милочка, – ласково улыбнулась старушка, – старики так болтливы, а поговорить не с кем! – Она беспокойно поерзала головой по плоской как блин подушке, пытаясь улечься так, чтобы видеть гостью.
Девушка с готовностью встала:
– Подождите, я подниму вам изголовье. – Она нажала на скрытую пружину под головным концом кровати, и та, выпрыгнув, как чертик из коробочки, чуть ли не подбросила больную. – Ой! Что это! – испугавшись неожиданного рывка, массажистка отдернула руки: – Простите, ради бога, обычно пружины плавные, а тут! – Она смущенно развела руками, но больную, похоже, даже порадовал рывок, подкинувший ее на кровати:
– Ну и аттракционы они тут развели! – Старушка, изумленно охнув, перевела дух. – Давно не качалась на качелях!
– Так и убить можно, вот паршивцы! – Девушка возмущенно оглянулась в поисках медперсонала, намереваясь всыпать кому следует по первое число, но рядом, естественно, никого не было. – Ну и кроватки!..
– Бросьте, – рассмеялась Татьяна Дмитриевна, с трудом поднимая белую отекшую руку, чтобы поправить съехавшие с носа очки. – Экие озорные кровати! Просто петровские шутихи! Слышали о них? Весел был царь-батюшка, проказлив и сметлив, в этом ему не откажешь!
– О да, – горько рассмеялась девушка, вспомнив, как промокла до трусов в промозглый ветреный день, вздумав посидеть на скамейке-шутихе в Петергофе, в очаровательном Монплезире. Полученное тогда воспаление легких еще долго давало о себе знать тянущими болями под лопаткой и упреками заведующего о перерасходе больничных дней. – Но, может быть, в Петровскую эпоху кринолины спасали дам от простуды. Все-таки бархаты и шелка были тогда настоящие, не то что наша синтетическая видимость.
– Вы абсолютно правы, душенька, – радостно закивала ожившая от приятных воспоминаний английская леди. Было видно, что разговор окончательно вывел больную из одиночества. – Китовый ус и вата, подкладываемая под турнюры, несомненно, не давали дамам промокнуть насквозь. И телогрейки на заячьем, а то и на собольем меху не зря были в моде! Это вам не искусственный мех! Да и кавалеры были не нынешние, надеюсь, они умели согреть дам! – Английская леди неожиданно игриво хихикнула, что вызвало некоторое замешательство у гостьи, настроившейся на «высокий штиль».
Это не ускользнуло от прозорливой старушки, и та вежливо переменила тему разговора:
– Я помню вас и вашу квартиру... – Она говорила с трудом, медленно, но по-светски поддерживая разговор. – Интересно – как переменилось все... Там что-то произошло... куда-то исчез камин... И черного кота я вашего помню – вылитая Мурка, что жила у нас в блокаду и после войны, лапа так же покалечена, она попала тогда в силки. В блокаду силки на кошек ставили, что поделаешь?.. – Старушка замолчала, вспоминая и отдыхая от длинной фразы.
Гостья внимательно слушала, даже наклонилась поближе, чтобы лучше слышать негромкую речь, и рассказчица, заметив это, разговорилась:
– Моя приемная мать, Александра Викторовна, Мурку спасла и даже выкормила в блокаду... – Улыбка воспоминаний коснулась синеватых губ. – Такая хитрюга была эта кошка, и такая ласковая!.. Шрам на лапе точно как у вашего кота, ну как тут не поверить в переселение душ! Даже кошачьих! Прямое доказательство религии друзов! – Пожилая дама улыбнулась, вежливо приглашая к разговору о постороннем, не о надоевших болячках, как и приличествует недужному человеку, но молодая особа уже явно отвлеклась.
До чего же рассеянна современная молодежь, вот нас учили сосредотачиваться на стихах, текстах. Ушла культура общения!.. Жаль... А может, не жаль, просто я уже не здесь!.. Ведь время проходит, мир и люди меняются, и правила и инструменты общения вместе с ними. Раньше какие письма писали, какие дневники!.. А теперь? Кто хоть что-нибудь пишет, ручку в руках держит? Вон, и связь мобильная, и видеотелефоны почти у всех, а давно ли о них фантазировали, и никто не верил. Как в папины разработки передачи изображения на расстояние! Сейчас без телевизора ни один человек не обходится. А тогда над папой смеялись! «Все течет, все меняется!» говорил Гераклит Эфесский. Надо только быть открытой к новому, тогда и впишешься в него, а нет – уходи из непонятной и опостылевшей жизни. Вот сейчас спасли меня, откачали, а зачем?.. Все равно уж ничего и никого не найти, отжила я свой век...
Алена отвлеклась, задумавшись при упоминании о кринолинах и телогрейках. Перед глазами тут же возникла удлиненная женская фигурка в ниспадающем платье, в обрамлении дубовых переплетающихся ветвей. Она вспомнила тихий жалобный плач... В ней снова проснулся неутомимый сыщик.
– Татьяна Дмитриевна, вы о переселении душ заговорили... А вы помните, я вас спросила о фигуре в нашем зеркале в холле. На лестнице нашего дома. Вы сказали, что это Лизонька. А, простите, кто это?
– Ах, – укоризненно вздохнула соседка. – Что ж, вы ничего не знаете? Ну как же, милая моя, надо знать историю дома, где живешь... Хотя вы только что переехали, вам простительно...
Алена сокрушенно повесила голову, покорно соглашаясь с невысказанным тезисом о дремучей невежественности нынешней молодежи. Но Мухтар, возликовавший в душе, навострил уши!
– В конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века наш дом принадлежал Мельниковым, старинному дворянскому роду, – заговорила Татьяна Дмитриевна учительским тоном, показавшимся Алене удивительно знакомым. Словно опять в школу пошла! Неужели все учителя одинаково излагают учебный материал? Или это ощущение с чем-то другим связано?
Доморощенная сыщица напрягла память, и тут же вспомнила дикторские интонации подростка из своих кошмарных снов. У нее перехватило дыхание – настал момент истины!
– Елизавета Мельникова вышла замуж за полковника Александра Михайловича Булатова, и они остались жить в этом доме, в жениной семье. – Ослабевшая старушка перевела дух после длинной фразы, но не ответить на заданный вопрос было невежливо. – Вскоре после женитьбы у них родилась дочь Полина, которую отец обожал, так же, как и жену, Лизоньку. Однако, через года два, в возрасте двадцати трех лет та умерла вторыми родами...
Наверно, на супружеской кровати и рожала! Так ведь принято было, пронеслось в голове у Алены. Которая в будуаре стояла, в маленькой спальне. То-то именно там мне сон про роды приснился! Кошмар этот! Небось, на этой же кровати, на том же месте и умерла бедняжка!.. Проклятое место! Хорошо, что расспросила! Всё – озолоти меня! – кровать там не поставлю! – Алена удвоила внимание к рассказу.
Старушка горестно вздохнула, ропща на женскую судьбу, и продолжила:
– Две крохотные дочки остались на руках у отца и бабушки, матери Лизоньки. Полковник Булатов с отчаяния от потери жены примкнул к декабристам. Он был избран помощником князя Трубецкого и должен был брать Петропавловскую крепость. Вроде бы сначала все шло по плану, потому что 25 декабря он оказался в двух шагах от Николая Второго, имея в кармане пару заряженных пистолетов, но, как сам позже показал на допросе, не смог выстрелить. Объяснял, что «сердце отказывало». – Старушка помолчала, переводя дыхание.
Изумленная столь детальным знанием истории, Алена не сдержалась и спросила:
– Татьяна Дмитриевна, а кто вы по профессии?
– Я-то? Пенсионерка! Давно уже!
Вот бывалый партизан, стоически вздохнула сыщица. Воистину, «болтун – находка для шпиона!»
– Ну а раньше, до выхода на пенсию, чем занимались?
Старая большевичка секунду подумала, взвешивая свое решение, и, видимо, не найдя ничего опасного в ответе, проговорила:
– Я была учительницей истории. Старших классов.
– А, – заулыбалась и радостно закивала Алена, – то-то вы эту историю как свою рассказываете! Так интересно вас слушать!
– Но ведь историю восстания декабристов вы и сами неплохо должны знать, – вежливо откликнулась Татьяна Дмитриевна, – ведь это учебный материал! Или нет уже? Все так меняется последнее время!..
– Да, проходили в школе, – стыдливо вздохнула бывшая троечница. Она сделала упор на слове «проходили», и опытная учительница понимающе поджала губы. Понимающе, но не одобрительно. – Вы расскажите, как дальше дело было? Так интересно!
– Да, история становится увлекательной, когда касается вас лично! – мудро улыбнулась старая учительница. – А наш с вами предок по проживанию был интереснейшим человеком! Александр Михайлович Булатов-старший учился вместе с Кондратием Рылеевым. В Отечественную войну двенадцатого года отличился, был награжден и несколько раз ранен в сражениях, а за взятие Парижа награжден золотой шпагой с надписью: «За храбрость»! Подумайте, какой герой, далеко не всякого так чествовали! – Рассказчица прервалась, покивала своим мыслям. – Как я уже сказала, по плану заговорщиков бесстрашный Булатов должен был поднять восстание в самой Петропавловке! Только не может человек с разбитым сердцем, с искалеченным прошлым смотреть в будущее, и, тем паче, строить его! А сердце полковника осталось с ненаглядной Лизонькой... Не выдержало оно – сам явился с повинной в Зимний, а после, в казематах Петропавловки, и вовсе в меланхолию впал. В депрессию, как сейчас сказали бы. Очень, говорят, жену любил, не смог жить без нее. Разбил себе голову о тюремные стены...
– Ужас какой! – похолодела Алена, вспомнив кошмар, приснившийся ей в первую же ночь проживания в заколдованной квартире. – Неужели спасти не смогли?
– Пытались, но он умер в госпитале. Можно спасти человека лишь тогда, если он сам хочет выжить. А полковник рвался к своей любви!
– Так это, – печально подтвердила Алена. – Это и реаниматологи утверждают.
– Мир его праху, – закончила учебный материал строгая учительница и опять превратилась в обычную пенсионерку. Вздохнула и покачала седой головой: – Не мудрено, что Лизонька до сих пор места себе не находит, возвращается домой, плачет... Здесь она рожала, в нашем доме, тут и отдала богу душу. Дочки, сиротки, под бабушкиным присмотром росли. Пелагея, старшая, потом замуж вышла, а Аннушка в монахини постриглась, да всю жизнь в Бородинском монастыре за отца и мать Бога молила. – Старушка вздохнула и опять взглянула в синий квадрат далекого неба. – Да, видно, не отмолила, если Лизонька до сей поры плачет и из потусторонних далей домой возвращается... Помощи просит...
– Не успокоилась душа, – понимающе закивала Алена и тут же по-деловому спросила: – А что сделать? Сейчас чем можно помочь? Заупокойную отслужить? Святой водой окропить?
– Верно, – легко согласилась соседка и поглядела на нее ясным взглядом. – Вы с батюшкой поговорите. Храм-то рядышком, он, может, что и посоветует. Жалко ее, страдалицу. Неуспокоенная душа – самое страшное, что может случиться! Видно, не доделала чего-то в жизни, не успела... Не успела она! – Старушка нахмурилась и беспокойно задвигалась в кровати, и Алена, испугавшись, что грустные мысли повредят больной, поспешно погладила пухлую ручку.
Рука была холодной, отекшей, синеватой, и это не понравилось опытной массажистке. Опять вечное «Не успеть!». Предчувствие, что ли, какое?
– Поговорю, – быстро и очень серьезно пообещала Алена. – А надо, так и молебен закажу! Вы не волнуйтесь, все сделаем, все поспеем! – Она начала ласково и незаметно растирать безвольную, податливую кисть.
От энергичных прикосновений старушка взбодрилась, обрадованно закивала, отвлеклась от тягостных мыслей.
Ловко успокоив жертву, Алена постаралась незаметно перевести разговор на интересующую ее тему, тему дневника и предыдущих жильцов:
– А вы в моей квартире раньше бывали, верно? В гости заходили?
– Дорогая моя, до войны, да и лет десять после, это была одна большая коммуналка – седьмая и восьмая квартиры. Наш этаж ведь последний, так лестничной площадки вовсе не было, вход в жилые покои через вашу дверь был. В анфиладу, что шла вдоль фасада. У Александры Викторовны было две комнаты, в одну из них она поселила меня. – И, заметив живой интерес в глазах молодой собеседницы, не удержалась и пояснила: – Я в блокаду похоронила и отца, и мать. От голодной смерти меня спасли в детском доме, а потом удочерила Александра Викторовна Ковалева, хирург Военно-медицинской академии. Ее муж и сын погибли на фронте, вот она и взяла меня к себе. А еще до революции у нее был брат Михаил Ковалев, он в 1905 году уехал в США, а квартиру оставил ей. Он был очень богатым человеком, и квартира была большая и богатая, на весь этаж... – Татьяна Дмитриевна задумалась, вспоминая и отдыхая после долгой беседы.
Почувствовала, что устала, пора бы и отдохнуть! Хорошо, что девушка растирает руки, так приятны ее умелые касания! Видно, понимает толк в физиотерапии, а может, просто руки ласковые, умелые. Как у Александры Викторовны, как у мамы-скрипачки... Мало теперь умелых осталось, все больше на кнопки нажимают, а сшить, связать, просто постирать да отутюжить – не умеют! Господи, даже простую заплатку не могут поставить, за новой вещью бегут! И труду, говорят, в школе не учат, а какие славные уроки были... Учительница по труду, покойная Ирина Борисовна, и выкройки сама делала, и шила...
Вот откуда тайник с серебряными ложками, обрадовалась Алена, и похвалила сама себя, какая она догадливая! Правильно Савелий определил – начало века. Вот оттуда и монограмма «МК»! Никакой не Чюрленис! Наверное, Михаил Ковалев, уезжая, от большевиков спрятал. Или сестра его, Александра Викторовна, от подселенных жильцов, а может, на черный день сберегала. Это, кстати, вернее, потому что блокадный дневник в той же коробке был, значит, уже после войны спрятали все вместе. Ай, какая я догадливая!
Похвалив себя, Алена подумала, что теперь понятно, кому принадлежит клад. Значит, нужно его отдать законной владелице –наследнице Александры Викторовны. Вот хорошо! На пенсию-то не разживешься! Я сначала серебро почищу и оценю у реставраторов, а потом уж и преподнесу на блюдечке. Вот она обрадуется! И вещь дорогая, и память о приемной матери останется, тоже хорошо! Класс! Как здорово я все узнала! Теперь надо про дневник попытать.
– Так вы всю блокаду в детском доме пробыли? – участливо спросил новоявленный Шерлок Холмс. – Не эвакуировали вас?
– Нет, тут все время. – Татьяна Дмитриевна помолчала, вспоминая что-то. – Моя заведующая, Римма Михайловна Мильнер, – умерла в 80-е годы, светлая ей память! – боялась отправлять меня по Дороге жизни. Уж очень многие гибли и в пути, и потом в госпиталях на Большой земле. – Старая блокадница передохнула. – Ведь для дистрофика главное – уход и внимание, постоянное, длительное, ежедневное, а в переполненных госпиталях до неподвижных молчащих мумий руки не доходили... А у меня была дистрофия в последней степени, когда уж не то чтобы позвать медсестру – глаз не закрыть, потому что нет сил опустить веки... Высыхали глаза... Как меня в детдоме выходили – ума не приложу! – Она опять посмотрела в окно долгим, протяжным взглядом. Да, пора на покой, к маме, к родным, все там уж заждались. Может, и он, мой дорогой, там, ждет, может, еще со времен войны, а я тут его высматриваю... Интересно, встретит ли там, помнит ли?
Беспризорник-воробей, растопырив ноги-палочки, внезапно спикировал на подоконник со стороны сада и нахально заглянул через стекло в больничную палату. Тощий, как дощечка, он бесстрашно подскочил к самому стеклу и бесцеремонно оглядел палату. Увидев пустые тумбочки, без тарелок и крошек, он возмущенно чирикнул, бесстыдно повернулся спиной, выпустил из-под хвоста темную каплю и улетел. Неаппетитная капля темнела на подоконнике, а Татьяна Дмитриевна рассмеялась:
– Вот хулиган желторотый! Обозвал нас, нагадил и смылся! Прямо Лиговская шпана!
Алена вежливо улыбнулась, не подавая виду, что не знает никакой «Лиговской шпаны». Какие это годы, интересно? Савелий-то помнит, не забыть расспросить его потом!
– А вообще-то из нашего дома отправляли, я помню, и перед отправкой пекли маленький пирожок и отсылаемому ребенку с собой давали. Последний подарок из детдома! И какой дорогой! Самый лучший в жизни! – Старушка улыбнулась своим воспоминаниям, по-доброму, снисходительно. – Господи, как я мечтала об этом пирожке! Страшно подумать! До того, что просила и меня отправить. А Римма Михайловна все отнекивалась, а я, глупая, так сердилась, так злилась на нее – я ведь не знала, из-за чего она отказывала! А потом нашла мне приемную маму, долго искала и выбирала, я ведь большая уже была, шестнадцать лет... – Бывшая блокадница виновато улыбнулась и вздохнула. – Заговорила я вас...
– Нет, что вы, так интересно, – Ответ был настолько искренний, что старушка внимательно посмотрела на собеседницу. Не шутит ли? – Хорошо вам было в детдоме? Вы с такой любовью о нем рассказываете!
– Хорошо?! Как можно сказать, что хорошо, когда я пару месяцев назад родителей похоронила и сама чуть не умерла?.. По-разному. Вот, до сих пор собираемся, общаемся... Во Дворце пионеров обычно встречаемся каждый год, туда нас всех, кто в концертных бригадах участвовал, приглашают. С детьми, внуками – все знакомы... Как одна семья... Знаете, у Ольги Берггольц есть хорошее название – «Блокадное братство». Наверное, это она пушкинское «Лицейское братство» перефразировала... – Старушка окончательно выдохлась от долгого разговора и замолчала, прикрыла глаза. Подумала, что молодежи, конечно, это неинтересно, постылое нытье стариков, докучные воспоминания, ничего им не говорящие. Вот, на упоминание о Берггольц даже не отреагировала, может, никогда и не слыхала, не то чтобы читала...
Концертные бригады Дворца пионеров, наморщила лоб Алена. Что-то такое она слышала... Может, читала? Возможно, в тех обойных рулонах, в старых газетах? Или рассказывал кто-то?.. Не в дневнике ли?
Она вся напряглась, как гончая перед стартом, в азарте сбора информации не замечая меловой бледности, покрывшей щеки больной, ее усталости и опустошенности.
Вот сейчас! Сейчас рассказать о найденном дневнике! Старушка оклемалась, сама о блокаде заговорила, спокойно вспоминает, без боли, без внутреннего надрыва! Ей легко будет узнать о находке, а радостная новость, как говорили в училище, несомненно, способствует лечебному процессу, ускоряет выздоровление.
Алена набрала побольше воздуха в легкие, как на линейке в незабвенном пионерском лагере, и, стараясь не выдавать внутреннего напряжения, охватившего всю ее, негромко пропела:
– А знаете, Татьяна Дмитриевна, я тут ремонт затеяла в своей квартире...
– Да, видела у вас плотников. – Соседка обиженно поджала синеватые губы. Ей было неприятно, что молодая девушка так резко оборвала милые ее сердцу воспоминания.
Ох, заскучала девочка с ней. Оно и верно, кому они нужны! И сами старики, и их воспоминания!.. И утомленная старушка опять посмотрела в высокое пустое небо. Скоро туда... Уже скоро... И хорошо это... Достаточно намучилась в жизни... И достаточно жила и ждала. Хватит. Пора и в путь...
– И мы нашли так много интересного!.. – Молодая соседка заговорщицки наклонилась к старушке, словно желая посвятить ту в важнейший секрет.
Учительница, ловко скрыв зевок, профессионально сделала вид, что внимательно слушает. Помилуйте, что можно найти среди обшарпанных стен? Будто она не перерыла весь дом, в безумной надежде найти пропавший дневник! И что нашла? Пыль, паутину и протекающие трубы. Максимум – пару тараканов за газовой проржавевшей плитой. Что ж еще? Черный выход на заднюю лестницу, о которой слыхом не слыхивали в современных квартирах... Вот уж действительно секрет для молоденькой девчонки! Романтика!..
Но надо сделать вид, что слушаешь с участием, не обижать девочку. Удивительно, что запомнила меня, пришла навестить, сидит, на никчемные разговоры тратит время. Это редко у современной молодежи – все бегут, спешат, разговаривать и писать разучились, все по телефону, по интернету, тыкают пальцы, орфографические ошибки в каждом слове, про знаки препинания я уж и не говорю... Милый, славный человечек, еще верит, что можно что-то поправить, изменить, стоит лишь приложить усилия, вложить душу... И я сама была такой – полной сил и желания действовать, помочь, исправить несправедливость!
Ах, как странно! Миллионы поколений проходят через этот вечный круговорот, ничему не учась, повторяя и чаяния, и ошибки, и результаты предыдущих поколений. Вечная карусель! И кто сказал, что все идет по спирали? То есть с каждым новым витком поколения выходит на новый уровень. Ерунда! Никакого высшего уровня! Это вечная карусель, елозит механически по одному и тому же месту!.. – И старушка опять погрузилась во сны прошлого, где еще жили и разговаривали с ней давнишние приятельницы, ласковые родители, внимательные учителя. – Где они теперь, почему ушли так скоро? Почему самые хорошие, чистые, преданные люди умирают в молодости, а разная мразь остается коптить небо...
Однако девочка говорит, что нашли камин. Так я и думала, что не разбили его, а просто зашили фанерой. Конечно, это сделали те алкоголики, которые вселились после смерти Александры Викторовны! Что за серые, мелкие людишки!.. Интересно, можно ли до сих пор топить его? Хотя, кто ж теперь баловаться этим станет? Верно, и разжечь никто не умеет! Даже дров взять негде. А какие поленницы стояли в каждом довоенном дворе! Монументы! Египетские пирамиды! И как славно было среди них играть в казаков-разбойников!
Что она там еще журчит? Как странно разговаривает – видно ведь, что хочет сказать что-то важное, но боится и жмется, а потому все ходит кругом да около. Чудные стали люди, не умеют четко и прямо выражать свои мысли... Как устаешь от бесконечной болтовни, даже голова немного кружится...
Ну наконец-то добралась до главного, что хотела сказать. Глазки заблестели, даже придыхание в голосе появилось! И что же это главное – клад в каминной трубе. Эка невидаль! Кладов не видела! Вот и весь ее девчоночий секрет! Коробка с эмалевыми ложками да тетрадка исписанная! Тетрадку-то чего прятать, не серебро, чай, от черного дня не спасет! Хотя, если это – записки, да в той же коробке, то это брата Михаила и ложки, и заметки. Может, там что-то стоящее и есть, промышленник знатный был! Хотя кому эти промышленные секреты сейчас нужны? Как далеко и технология, и наука ушла! Помнится, до войны пластмассовые изделия в витрине выставляли, в окошке ЛОМО, что на углу Невского и Мойки, так народ дивился, ворчал, на кой, дескать, пластмасса чертова нужна, навыдумывали спецы буржуазные! А теперь без нее никуда. И кому нужны секреты 1905 года? Хотя почитать, наверное, занятно, хоть для истории...
Но чего это девочка на меня так смотрит?! И нос покраснел, того и гляди заплачет! Мать честная! Чего это она? Так по кладу этому бесценному убивается?.. Или я задумалась, пропустила что-то в ее рассказе? Ой, как неудобно! И признаться неловко.
– Милая моя, я что-то с трудом понимаю, шумит что-то в голове... Устала я... Вы уж простите меня, повторите, что вы сказали?
– Ой, Татьяна Дмитриевна, вы только не волнуйтесь! Я сказала, что это, вроде бы, ваш дневник! Блокадный! Вроде, нашелся он! Очень похож! Принести его вам сюда?..
***
Молчание. В голубых выцветших глазах – непонимание. Потом седые поредевшие брови недоуменно поднялись, с сомнением, с недоверием:
– Но этого не может быть! Его же сожгли... – Какой тихий голос, еле слышный. Как последний выдох...
– Нет, не сожгли! – Девушка даже приподнялась на стуле в стремлении убедить, обрадовать. – Тетрадка очень похожа, толстая, в клеточку, и почерк ваш...
– Изменился у меня почерк... Да и чего Александре Викторовне врать мне?.. – И без того тихий голос стал слабеть, грудь вдруг тяжело поднялась, будто старушке не хватало воздуха. – Нет... не может быть... не бывает... Воскрешение...
Девушка со страхом увидела, как резко посинели сморщенные губы, как крылья носа внезапно широко раскрылись, словно желая втянуть в себя весь воздух мира, которого вдруг стало так мало, так ничтожно мало! Как закатились такие живые и умные глаза...
И Алена, похолодев от ужаса, закричала, всем существом своим рванувшись вдогонку за уходящей душой:
– Нет!.. Нет!.. Не уходите! Нельзя!
Но было поздно.
Свет ушел из живых глаз, а тело, на мгновение судорожно напрягшись, резко опало, словно сдувшийся воздушный шарик, проколотый безжалостной иглой.
Не помня себя от потрясения, Алена сорвала простыню с груди уходящей и, изо всех сил навалившись на упирающиеся в грудину руки, стала делать непрямой массаж сердца. С такой зверской силой она не работала никогда! Толчок! И еще! И еще!
– Ну же, – яростно продавливая несгибаемую кость, заклинала она, – дыши! Дыши! Давай! – Злые слезы бессилия, как горох хлынули из глаз на безразличное к ее стараниям тело. – Ну!.. Ну!.. Ну хоть кто-нибудь! Помогите, – взвыла она в мертвую пустоту палаты. – Кто-нибудь! Сюда-а!!!
Она затравленно оглянулась, ища хоть какую-нибудь помощь, и вдруг, онемев от изумления, увидела нависшее над собой белое напряженное лицо Андрея. В долю мгновения оценив ситуацию, он одним стремительным прыжком очутился по другую сторону кровати, отбросил кисти ее уже слабеющих рук и с новой, чудовищной силой толкнул грудину вниз, к сердцу, ничего не чувствующему, обессилевшему от долгих страданий.
– Дыши в нее! – яростно крикнул он растерявшейся Алене и снова резко нажал на грудину.
– Нет, это сделаю я! – вдруг раздался богатырский рык, и Савелий, нежно обняв маленькое, словно детское личико своими огромными ладонями и осторожно открыв мертвый рот, прижался к нему губами. Одним могучим выдохом он словно бы вдул жизнь в опавшее было тело, оно расправилось, затрепетало...
Андрей, окрыленный, еще раз нажал на грудь больной. Савелий вдохновенно припал к уже розовеющим губам, вдыхая всю свою жажду жизни в такое дорогое ему лицо...
И еще раз, третий, исполинский, библейский вдох...
– Это же моя Танечка! – потрясенно прошептал он, чуть отстранившись и вглядываясь в маленькое синеватое личико. Дрожащими заскорузлыми пальцами он сжал синеватые щечки, поцеловал закрытые сморщенные веки... – Девочка моя!.. Проснись, моя царевна, – тихо позвал он, всеми силами души желая, требуя, чтобы она откликнулась...
Меловые веки дрогнули, показались сероватые полоски глаз, ничего не понимающие, как у новорожденного... Дрогнули бескровные полоски губ...
Андрей, отдуваясь, снял судорожно сведенные руки с задышавшей груди и с трудом разогнулся. Алена услышала его сбившееся дыхание.
Савелий не отпускал драгоценное личико, ненасытно всматриваясь в него, гладя, ощупывая и ловя малейшие проявления возвращения жизни.
Тут напряженная тишина палаты взорвалась резким криком ворвавшейся за занавеску медсестры, подскочившей к кислородному баллону и рванувший вентиль, и другой, визгливо орущей, чтобы посторонние немедленно убирались из палаты, и третьей, на бегу ломающей какую-то ампулу и судорожно, не попадая в вену, колющую неживую руку...
– У нее бабочка внутривенная есть, – негромко сказала Алена медсестре.
Та, с ненавистью оглянувшись на постороннюю девицу, метнулась к зеленой пуговке и резко ввела лекарство в вену.
Андрей, переведя дыхание, отступил от кровати, пропуская истеричку-медсестру к больной, но его место решительно занял Савелий.
И верно, от него больше прока! – пронеслось в голове.
Андрей постоял, безмолвно наблюдая за могучим напарником, теперь, словно божественное Провидение, оберегающим свою возлюбленную от всех невзгод, потом тихо тронул Алену за локоть:
– Пойдем? Мы уже не нужны. Теперь он – главный доктор! – Улыбаясь, кивнул на преданно прильнувшего к кровати Савелия. – Уж он-то не даст ей уйти!
В дверях палаты Алена, увлекаемая мощной дланью своего провожатого, оглянулась. Бестолково суетились, мешая друг другу, медсестры, белыми парусами развевались больничные занавески, нервно отбрасываемые их суматошными движениями. Но весь этот никчемный фарс терялся на фоне монументального Савелия-Саваофа, стерегущего жизнь в распростертом перед ним теле. Трепетно наклонившись над больной и загораживая ее от суматошных медсестер, ласковыми руками он удерживал маленькое личико, вглядывался в закрывающиеся глаза, притягивал угасающий взор всей душой, всеми помыслами, всей властью и жаждой жизни. Не давать ей опять ускользнуть в неизвестность, в далекий, пустынный мир, где она опять будет одна! Самое главное – не дать ей уйти, а там уж пусть будет, что будет!
***
Она видела себя маленькой девочкой в широком, раздувающемся на свежем ветру синем платье с широким матросским воротником. Она стояла посередине доски качелей так, что, если перенести тело на правую ножку, то качели отклонятся вправо красным сиденьем, а если на левую – то отклонятся влево синим сиденьем. Возле красного конца, широко расставив сильные руки и светло улыбаясь, ее ждал отец, а за ним, выглядывая из-за широченного плеча, – замирающая от волнения мама.
Возле синего конца никого не было. То есть там кто-то шевелился, угадывался, размытый в серебристых плотных полосах тумана, которые были безразлично радужными, переливающимися, как мыльные пузыри, по-детски красивыми, но бездушными, безучастными.
Девочка стояла посередине, покачиваясь то туда, то сюда, ей нравилось играть с родителями, то приближаясь к ним, то отдаляясь, отчего их лица начинали чуть хмуриться, выражая тревогу и беспокойство за нее. Шалунья медлила, перед тем как со всей силы оттолкнуться упругими ножками и очутиться в крепких надежных руках отца, ласковых объятиях матери. Она была уверена, что вот-вот прыгнет к родителям, но детское любопытство неудержимо тянуло узнать, что же там шевелится в тумане на синем конце доски. Задумавшись об этом, девочка отвлеклась от зазывных жестов родителей и чуть качнулась влево. И тут же почувствовала властную силу, тянувшую ее в туман, в неизвестность, силу, которую не смогла преодолеть. Движимая любопытством, почти против своей воли, она отвернулась от родных и сделала малюсенький шажок в сторону синего края, потом, балансируя короткими ручками, – второй, и тут же мускулистые руки, выпрыгнувшие из серебристой бездны, подхватили крохотное тельце и стремительно уволокли в клубящиеся серые клочья.
Испугавшись головокружительного броска, она хотела закричать, но тут же перепугалась еще больше, потому что коварный туман облепил все лицо, глаза, нос, рот, так что невозможно стало дышать, видеть и слышать. Панический страх и отчаянное раскаяние за легкомысленное движение влево охватили ее, и она забилась, желая пробиться обратно, в милый и светлый родительский мир, но предательский туман сковал движения, запутал мысли и образы, закрыл дорогу обратно!
В этот ужасный момент те же мускулистые руки повлекли ее в пугающую неизвестность, а потом она, все еще сопротивляясь и барахтаясь, стала различать что-то вытянутое и непонятное, а в нем – прямо смотрящие на нее властные глаза. От глаз и рук шла сила, добрая и надежная, и она доверилась им, успокоилась и, осмелев, задышала ровно и спокойно. Туман будто бы рассеялся, стал менее плотным и душным, и в нем проступило лицо – мужское, удлиненное, с бородой и широким умным лбом. Оно парило в радужных облаках так, что она немного опешила – настолько лик походил на Бога в облаках на иконах!
Серо-голубые в лучиках морщинок глаза притягивали каким-то особым светом, струящимся из них, и волей мысли. Они что-то хотели передать ей – несмышленой девочке, не понимающей, где она и что с ней.
И вдруг мгновенной вспышкой туман превратился в тяжелые ватные облака на низком ленинградском небе, в темные крестики верхушек мокрых елок ободранного фронтового леса, а на их фоне – румяное от холодной свежести пряничное лицо Ивана-царевича в необмятой лейтенантской шинели, восхищенными голубыми глазами разглядывающее серую от дистрофии и цинги девушку с пионерским галстуком, цветком алеющем на поношенном ватнике.
И – мгновенное узнавание:
– Савелий!.. Боже мой! Ты здесь?..
Юное, лучащееся счастьем лицо отпрыгнуло в туман, оказавшейся белыми больничными занавесками, а заменивший его строгий бородатый лик с сияющими глазами счастливо засветился:
– Ну, узнала наконец-то!
– Как ты меня нашел?
– Я всегда был с тобой. Просто мы не видели друг друга!
– Это ты... Такой же... Это действительно ты?..
– Ну конечно! Я теперь всегда буду с тобой!
Глава девятая
Начало
Они шли по вечернему Литейному. Среди разноголосой кишащей толпы, потока мчащихся машин, дребезжащих трамваев, бибикающих троллейбусов. Прохожие обгоняли их или, наоборот, спешили наперерез – они не замечали ничего. Они были одни на этой переполненной магистрали современного вечернего города. Шли рядышком, не торопясь. Уставшие и умиротворенные.
Все! Уже все позади!
Уже случилось самое главное, счастливый конец не за горами. Все живы! Все спасены!
Дневник найден, потерянные влюбленные встретились, любовь победила смерть! Ну чем не хеппи-энд?
Алена счастливо рассмеялась, тряхнула головой, бесшабашно сорвала резинку с конского хвоста, освобождая пушистые, сразу же растрепавшиеся волосы, освобождая себя от вечного напряжения, забот о будущем, навязчивых дум о прошлом! Ах, какое счастье! Радость, фонтаном бьющая через край! Чуть не танцуя, она смело подхватила спутника под руку, неожиданно оказавшуюся не железной, а упругой и теплой, надежной:
– Ну вот, слава богу, все! Какое счастье, что вы подоспели так вовремя! Умница вы мой! – Она ликующе заглянула в обычно хмурое лицо и с радостью обнаружила ту же детскую солнечную улыбку, какой не могла не улыбаться сама. Она почти приплясывала! Душа пела от счастья! – Я готова расцеловать вас!
Андрей, не веря своим ушам, осторожно покосился на сияющее личико, набрался храбрости, неловко наклонился к самому ушку и смущенно прошептал:
– Может, мы перейдем на ты?
– Да ну! – опешила Алена. Ай да хищник! Ай да злодей! Неловкость движений... Смущение... Ничего себе развезло парня от ласковых слов! Ну, это надо поощрять, тем более что мне и самой этого так хочется! – Ну конечно, Андрюша! Как же еще?.. А скажи-ка мне... – Что-то екнуло в животе, когда стальные шершавые клещи благодарно сжали локоть. Наклонила голову, чтобы вольно распущенные волосы закрыли розовеющее от смущения и приятных предчувствий лицо.
– Ну и что ты хочешь спросить? – Знакомый ястребиный клекот сменился нежным рокотом ублаженного тигра. Короткий ежик волос приятно щекотал пунцовую щечку.
Ой, какое наслаждение!
Счастливая девушка на мгновение задумалась. Спросить? А надо? Она что-то хотела узнать? О чем? О, у нее так много вопросов и мыслей, и невысказанных пожеланий, и чувств... Но на мужчину всю эту бабью мешанину вываливать не нужно, а то он испугается и сбежит. И правильно сделает! Сама бы сбежала от той какофонии бредятины, хвастовства и зависти, которой дорогие подружки-медсестры делятся за чаепитиями в сестринской! Ужас! С души воротит! Так что свои чувства мы оставим про себя, а сами спросим что-нибудь совсем легкое, приятное, чтобы поддержать игривое настроение.
Она с удовольствием окинула взглядом своего кавалера – такого сильного, пружинистого, мужественного, и вдруг увидела на могучей гладковыбритой шее свежие порезы. Тонкие и глубокие, как от бритвы. Это что еще такое?! И не просто на могучих мышцах, а сбоку шеи – точнехонько по линии сосудов и каротидного синуса! Крови и синяков не было – слишком тонкий и острый инструмент, но еще бы пара сантиметров и...
Это что ж такое?! Когда я убегала в больницу, их не было! С кем это он связался?! В животе опять екнуло, но по-другому. Неужели Леха-антиквар навел громил из-за миллионного чека? Ну и бандит!.. А с виду – безобидная моль!
– О, самый простой вопрос! – Она, не выдавая мгновенно вернувшегося беспокойства и страха, коварно улыбнулась, как ведущий в игре «Кто хочет стать миллионером?». – Кто тебя только что резал бритвой? Би-и-ип! Минута пошла!
Ответ на легонький вопрос был сногсшибательный.
Андрей, в восторге шлепнув себя по бедрам, громогласно расхохотался во всю глотку прямо посреди улицы! Да так, что испуганные прохожие воробьями шарахнулись во все стороны:
– Ничего себе простой вопрос! Ты ведь ничего не знаешь! Я ведь не рассказал тебе! Тут такое случилось!
– Что?! – Пораженная девушка затормозила всеми четырьмя и в ужасе уставилась на чересчур развеселившегося спутника. Так это действительно бандиты?! О нет, не надо, хватит приключений!.. – Опять случилось?! Не хочу! Не надо! Хватит!
– Успокойся! – Раненый герой обнял ее за вздрогнувшие плечи и чуть сжал, приводя в чувство. – Чует мое сердце, что это – последнее событие...
Он с тревогой заглянул в побелевшее девичье лицо. Зрачки бедняжки расширились, губы дергались. Бесшабашную радость как рукой сняло:
– Эк тебя переколбасило!.. – Черт, весь кайф сломал! Эх, дурак, надо было подождать с известиями... И как не догадался обмотать шею шарфом, кретин, прохладно, она бы ничего и не заметила! Надо быстренько ее отвлечь, а то представила себе разные ужасы! Оно и понятно, нервы на пределе! Это он, пожалуй, переборщил, дубина стоеросовая...
– Пойдем-ка, присядем!
Всерьез рассердившись на себя, ухажёр увлек растрепанную фигурку к мигающей неоном надписи «Снежинка» и пестрому зонтику летнего кафе, оглушительно хлопающему потрепанным тентом на прохладном вечернем ветру:
– Вот лентяи эти официанты, даже не убрали навес! Пошли, сядем внутрь! А то ветер рванет, он рухнет – травм не оберешься! Да и холодно снаружи... Специально для мороженого погодка! – Галантный кавалер ободряюще подмигнул и придержал дверь, настойчиво подпихивая даму вперед.
Алена покорно дала усадить себя за заляпанный круглый столик. Она молча ждала продолжения рассказа. Игривые мысли почему-то больше не приходили в голову. Счастье и радость жизни, еще минуту назад переполнявшие все ее существо, пропали, будто их выключили.
– Расслабься, – вполголоса приказал Андрей, глядя несчастной прямо в глаза. – Ничего опасного и страшного. Я уже все сделал. Со всем покончил... Ты поняла? Тебе ничего не грозит!
– А мне что-то грозило? Эта бритва предназначалась мне?! – сдавленно пискнула девушка. Она устала от нескончаемых треволнений этого длинного дня. Даже не вспомнить, когда он начался и чем! И поскорей бы закончился мирно и тихо. Только квартирных громил ей не хватало!
– Повторяю! Уже все кончено. Два кофе, пожалуйста! – крикнул Андрей полусонной толстой тетке в накрахмаленном кружевном чепце и кокетливом фартучке с оборками, вяло протирающей замызганной тряпкой кофейный аппарат.
Тетка, привычно не подавая виду, что слышала заказ, повернулась к гостям обширной спиной и продолжала протирать автомат с другой стороны. Кисейные оборки топорщились на жирных лопатках как крылышки балетной феи. Андрей несколько мгновений наблюдал за крылатой спиной толстомордой Жизели, за размеренными движениями мерзкой тряпки по сияющему никелем автомату, потом спокойно встал из-за столика, наклонился к прилавку и что-то негромко сказал. Тетка коротко глянула на свежие порезы и в ужасе завертелась юлой.
Через минуту пятнистый столик был покрыт белоснежной скатеркой, разноцветные шарики мороженого, щедро политые вишневым вареньем, высились аппетитной горкой в хрустальной вазочке, а запах настоящей «Арабики» из фарфоровых свежевымытых чашек кружил голову.
– Вот то-то! – удовлетворенно проворчал клиент, осматривая это великолепие. – Давно бы так! Дармоеды!
Он внимательно вгляделся в осунувшиеся личико своей барышни, всегда такое энергичное и живое, отметил темные круги под глазами и бессильно поникшие плечи.
Да, реанимационные мероприятия были последней каплей, переполнившей чашу... «На сегодня хватит дуэлей!» – проговорил в голове Людовик Тринадцатый голосом незабвенного Олега Табакова. Андрей был с ним полностью согласен. Так-то оно так, но вот сообщить жуткие новости он должен. Это все-таки ее квартира!
– Угощайтесь, мадам! – галантно предложил новоявленный д’Артаньян, кивая на оплывающее мороженое, и решительно, как шпагу, воткнул в шарик чайную ложечку.
Алена тряхнула головой, сгоняя оцепенение:
– Ну давай, рассказывай. – Она осмотрела окровавленную шею пристальным взглядом Дракулы. – Болят порезы, да? Ну ладно, используем мороженое как анестезию. Наверное, тебе это сейчас не помешает! – Она несмело улыбнулась, и Андрей обрадовался этому робкому подобию улыбки. Отходит, девчонка, стойкая! Уважаю! – Знаешь, когда в детстве удаляли гланды, малышам скармливали мороженое, чтобы холодом сжать сосуды и остановить возможное кровотечение. Хочешь, намажем тебе шею? С вареньем или без?
– Верно! Я помню! – оживился раненый. – Мне именно так и удаляли! Еще, помню, так тошнило от того мороженого, и боль при глотании была адская! С тех пор я на пломбир смотреть не могу!
– А чего ж сейчас заказал?
– А это – для тебя! – улыбнулся мушкетер. – Наши казахские парни всегда девушек в мороженицу приглашали. Когда ухаживали!
– Так ты сейчас за мной ухаживаешь? – Хитренькая улыбка растянула рот от уха до уха, глаза зазеленели под светлой челкой.
– Ага! – с удовольствием подтвердил счастливый ястреб, откровенно поедая сияющими глазами зардевшиеся щечки. – Ты такая хорошенькая! Просто куколка! Я очень хочу за тобой ухаживать! Очень! Всегда! Ты... позволишь?
– Ну... конечно... – застеснялась барышня, с женской непоследовательностью забыв о новых напастях. Ведь флирт, даже такой безобидный, гораздо интереснее и важнее всех проблем на свете! – Я тоже этого хочу...
– О!.. – Резкий рывок на соседний стул, стоящий вплотную к вожделенной фигурке, и наклон близко-близко к девичьему пылающему личику, так что твой внутренний жар опаляет ее нежную кожу и сливается с уже пламенеющим телом... И дыхание перехватывает, как в первый раз, и пересыхают жаждущие губы... И темное, непреодолимое тянущее блаженство внизу живота... О господи, неужели я вновь смогу полюбить?.. Или уже полюбил? Что с тобой, парень?! Очнись!
...Губы и руки сами тянутся к нему, сильному, желанному, любимому... Голова склоняется на широкое мускулистое плечо, плечи сжимаются от желания ласки и объятий! И глаза закрываются в блаженной истоме, и улыбка тихо плывет... Стоп! Все! Тормози! А то закончится неизвестно чем! Вернее – известно... – Алена быстро передвинула стул подальше от соблазнительного будущего, такого близкого, милого, уже ощутимого в мечтах и на коже...
Разумный хищник, мастерски контролирующий малейшие нюансы окружающей обстановки, сверхчеловеческим усилием выдрался из засасывающего омута и, остывая, удовлетворенно рассмеялся про себя.
Ай да умница! Ай да недотрога! Ох, где там черти водятся?.. Ну я тебе еще покажу, что такое ласки!.. Ты у меня стонать будешь от наслаждения!.. Млеть!..
– Ну что ж, перейдем к официальной части нашей беседы? – Он моментально внутренне собрался, демонстративно откинулся подальше на спинку стула и с привычной иронией взглянул на свою хозяйку.
– Да, конечно! – Она, еще пылая от вожделения, торопливо провела рукой по распущенным волосам. Глубоко вздохнула, задержала дыхание, медленно выдохнула. Контролировать себя! Вытащила из сумки красную жесткую резинку и затянула светлую копну в неприступный конский хвост. Вот так! Никаких нежностей! – Так что случилось в моей квартире?
Вот истинная женская сущность! Сначала всем существом жаждать любви и быть готовой отдаться ей без остатка, но уже в следующее мгновение принять жесткий деловой имидж работодателя, получающего отчет о проделанной работе, и тут же перепрыгнуть в приятельские отношения с испуганным криком:
– Боже мой, Андрей! Ты же до сих пор в рабочей робе! То-то буфетчица и ухом не повела, когда ты кофе заказал!
Опытный мужчина даже не отреагировал на эти эмоциональные прыжки. Бабы, они все такие! То коня останавливают, то в лебедя превращаются, что с них возьмешь!
Поэтому он лишь добродушно ухмыльнулся:
– Ну вот, только сейчас заметила! А говорят, что женский взгляд цепкий, все замечает! – И, опережая возмущенное замечание уже открывшегося было прекрасного ротика, с искусством опытного политикана сгладил острые углы: – Все правильно, ты была в таком стрессе, что я удивляюсь, как вообще меня в палате заметила! Ты – молодец! Умница! Герой!
Примитивная дипломатическая уловка сработала:
– Да уж! Мне как-то не до твоего имиджа было! И не заговаривай мне зубы! Откуда порезы?
– Окей. Не отвлекаемся! Три часа назад, то есть сразу после того, как мы обналичили твой чек, госпожа миллионерша, мы с Савелием начали снимать паркет. – Алена кивнула и, поддавшись спокойному тону повествования в сочетании с полученными комплиментами, расслабилась и потянула к себе вазочку с мороженым. – Дело это непростое, все детали этой деревянной картинки надо разложить и пронумеровать так, чтобы собрать можно было аккуратненько, кусочек к кусочку...
– Ты тоже ешь, – вставила слушательница. Женщина не может не вставить свои пять копеек! – И не забудь про порезы!
– Мерси! – Андрей с удовольствием пододвинул к себе вторую вазочку. – Вот работаем мы этак потихоньку, дошли до несущих щитов, их тоже сняли, под ними опорные балки. Их проверить надо было, чтобы не стелить новый пол на гнилое основание. Ну, Савелий – мужик отчаянный, прыгнул в межпотолочное пространство...
– Что? Куда? Какое пространство? Как это можно прыгнуть в потолок?
– Между потолком нижнего этажа и полом верхнего в старых домах есть довольно много места. – Ремонтник увидел мученически сведенные брови слушательницы и попытался объяснить доступным языком. – В новых домах бетонное перекрытие между этажами одновременно является и потолком для нижнего этажа и полом для верхнего. Усекла? В старых домах строили сначала нижний этаж, потом возводили еще немножко, потом клали балки для пола следующего этажа, на них уже стелили доски или паркет и так далее. Сечешь?
– Ага, – неуверенно отозвалось из-за вазочки.
– Это пространство довольно глубокое, в разных домах по-разному. Вот у тебя, например, Савелий по грудь в него забрался, а у него рост – сама знаешь!..
– Ого! – с изумлением сказала вазочка.
– Взял он фонарик и стал осматривать нутро твоего подпола с обратной стороны. Смотрит, значит, тщательно все проверяет, по балкам фонариком водит, а они, между прочим, толстенные, с туловище взрослого!
– У! – с уважением забулькала чашка с кофе.
– Я лег животом на пол, голову в эту пылищу свесил, тоже смотрю... И тут твой чертов кот – чтоб ему, заразе, пусто было! – прыгает через меня в ту дыру, в которой стоит Савелий, прямо в грязь, в ошметья пыли и паутины! С таким мявом сиганул, паршивец, что и меня, и Савелия напугал! Как шайтан сиганул, понимаешь! Вот тут-то он меня когтями и полоснул по шее! Отсюда и порезы!
– Там, наверное, мыши или крысы были, – спокойно отреагировала кошачья хозяйка. Ну слава богу! Все объяснилось! Нет громил. Простая домашняя кошачья бытовуха. – Молодец животное! Все проверяет! Не то, что вы, работнички, небось, на мышь даже и не отреагировали бы! Орден коту полагается! Спас меня от верного инфаркта!
Андрей как-то исподлобья смерил взглядом самодовольную женщину, беспечно наслаждающуюся мороженым, и мрачно изрек:
– Нет, милая моя, ни крыс, ни мышей у тебя нет. Это было бы полбеды!
– А чего же он туда рванул? – Беззаботное царапанье ложечки о дно пустой вазочки.
– Не просто кинулся, а с воем, от которого, думаю, чертям тошно стало! И когти он не зря распустил! Хорошо, что тебя там не было! Порвал бы в клочки! Ухнул он в дырку, прополз по стропилам, потом замер, будто увидел чего, и как завоет! Как шерсть распушил! Как искры из него полетели! А? В темноте-то! Салют! Фейерверк! Китайцы отдыхают!
– Боже мой! – произнесла заинтригованная Алена, оставляя вазочку. – Что же там было?
Умелый рассказчик с ужасом округлил и без того большие глаза:
– Савелий фонариком посветил. Видит – белеет сверток, округлый, небольшой, продолговатый... – нарочитая пауза и заговорщицкий шепот: – как труп младенца!
Алена недрогнувшей рукой отодвинула от себя кофейную чашку:
– Подумаешь! Этим вы меня не напугаете, милостивый государь! Это вам не крысы с пауками! Я в училище в анатомичке работала, и детских трупиков тоже насмотрелась! – Но дальше кофе пить не стала. И вазочку скрести.
– Ну как хотите! – Андрей с деланным равнодушием пожал плечами. – А мумифицированную плаценту видели?
– А? – поперхнулась медичка. – Что?
– Что слышали, дорогая моя! – Андрей откинулся на спинку стула, очень довольный произведенным эффектом. Добился-таки своего, испугал! – Савелий палкой подтащил к себе тот сверток, далеко он маячил, не дотянуться. Вытащили мы эту мерзость из ямы. Кот сам выпрыгнул следом за свертком. Истерика у него была, бился, орал, пытался разорвать мешок в клочья. Пришлось поймать, силой запереть в ванной. – Тут Алена заметила, что и руки у плотника покрыты длинными острыми порезами. Точнее, заметила и раньше, да только сейчас сообразила, что плотники-то в рукавицах работают. Так что глубокие царапины с запекшейся кровью – не от паркета!
– И?.. И что было дальше? – Комок застрял у нее в горле. Желудок непроизвольно сжался, выталкивая мороженое.
– Развернули тряпицу, а там – как мясо залежалое. Серое, круглое, замшелое... Страх! Я сначала не понял, что это, а как перевернули кусок этот черствый да морщинистый, да увидели сухую пуповину, что из центра выходит, так догадался!
– Сочиняете вы все, дорогой мой, – нервно произнесла квартирная хозяйка, стараясь подавить накатывающее головокружение. – Ну откуда в подполе плацента?! Небось, крыса сдохла, а вы уж панику развели! А хвост за пуповину приняли!
– Крыса?! – возмутился доблестный спасатель. – Сдохла и сама себя в тряпочку завернула! И приняла форму диска после мумификации! Или ее товарки похороны с саваном устроили? Ага, как же! – Жуткая находка опять встала перед глазами, и его всего передернуло. – А насчет того, как, мол, она там оказалась, так этого я не знаю! Но, помнится, есть обычай в деревнях – хоронить детское место под порогом дома, где родился младенец. Это сейчас в деревнях, а раньше, может быть, и в городах так же делали. Раньше-то роддомов не было, и все, от знати до деревенских, рожали дома. Планировку мы старую не знаем, где были пороги дверей – неизвестно, так, может, она уже несколько сот лет здесь лежит!
– И не воняло!.. Господи боже мой!.. А младенца мертвенького там рядом не было? За компанию? – Алену начало подташнивать, и голова поплыла кругом, но она еще ерничала.
– Шутить изволите?! Нет, мы уж опять спустились и детально все осмотрели. Весь подпол прошли. А не смердело, потому что мумия была, ссохлось все!.. Не предложить ли вам, дорогая, еще чашечку кофе? Ликер? Рижский бальзам? Потанцуем?
– Издеваетесь? – Алена с трудом дышала. Она уже не могла выдавить из себя ни слова.
Спазмы накатывали из самой глубины желудка, отдавали вкусом мерзости и гнили. Нет, только бы не вытошнило! Не в кафе и не при Андрее! Перед глазами сам собой стал раскручиваться ролик первого кошмара первой ночи. Ведьма, неистово жаждущая младенческой крови и в ярости разбивающая об пол плаценту, только что исторгнутую из кровавого чрева! Юная мать, защищающая собой новорожденное дитя! Сошедший с ума мужчина, исступленно разбивающий голову о казематные стены! Вот и последний кусочек исторической мозаики объяснился, встал на место. Но каким ужасным он был!..
А был ли хоть один кусочек истории не ужасным? Не только этой несчастной семьи, а всемирной, нашей с вами?! Хоть один момент?
Ай да шутку разыграл развеселый царь-батюшка, воздвигнув на болоте стольный град! Дворцы на косточках бедолаг-строителей! На топях, на норах, на земле пустой! Заброшенной, потому что никто не хотел на ней жить. И, видно, не зря! Разве может быть другая судьба у его жителей?! Может, что-то там и раньше случалось, какое-то невообразимое светопреставление, да только сказки не дошли. Либо их не успели передать, либо некому передавать было. Стеклянный город, слои просвечивают один через другой и отражаются в нас, преломляясь в нашей жизни.
Какой ужас! И она переехала в самый центр этой колдовской круговерти, внутрь самого засасывающего дьявольского болота!
Голова кружилась, спазмы все сильнее подкатывали к горлу, и, боясь потерять сознание, Алена в последний момент схватилась руками на столик. Всплеск крови из неестественно яркого сна вновь окатил ее внутренний взор, сатанинский хохот запрыгал в ушах, и бедную девушку затрясло от осознания, что все это было на самом деле! А если так, то все может повториться!..
Ее затрясло от страха!
– Не бойся! Я его сжег! Последа больше нет!
– ??? – Она не могла говорить. Дышать становилось все труднее.
– А что еще с ним делать? Не в полицию же нести?! Под домом контейнер строительный для мусора стоит, так я и сжег в нем, от греха подальше! Черт его знает, какая дрянь в этой мумии быть могла! Ух, как горело! Мясо так не горит!
Алена сидела, боясь пошевелиться. Контроль! Длинный вдох. Пауза. Длинный выдох. Пауза. Считай биения сердца! Расслабь гортань. Длинный вдох. Пауза... Спокойно выходи из внутренней истерики. Ты не животное, ты справишься. Спасибо маленьким серым клеточкам! Все под контролем!
Да, Андрей прав, хорошо, что ее там не было. Теперь понятно, почему так мерзко шипел кот, обнюхивая пол рядом с камином. Может, он туда еще и в памятную ночь провалился, тогда, когда исчез. О, Боже всемогущий! И какие еще тайные ходы, лазы и подземелья найдутся на третьем этаже скромного особняка в центре Питера!
Бежать из него! Немедленно! И не оглядываться назад!
Тошнота мало-помалу проходила. Спазмы перестали сжимать гортань. Дыхание постепенно восстанавливалось.
Андрей молча сидел, с тревогой наблюдая за девушкой. Переборщил он сегодня. Надо было завтра рассказать. Совсем позеленела девчонка! А вроде бы крепкая, спортивная...
Он осторожно дотронулся до судорожно сведенного побелевшего кулачка, потом, осмелев, погладил холодную белую щечку:
– Все закончилось. Кот затих. Я выпустил его из ванной, он ведет себя нормально. Все обнюхал, угомонился и завалился спать. Поел даже. Значит, все по-настоящему кончено. Успокойся и ты!
Меловая Алена наконец-то переборола полуобморочное состояние и медленно шевельнулась, как бы пробуя собственное тело.
Молодец девчонка! Сама себя вытащила из беспамятства! Это не просто! Уважаю таких!
Ну вот, и говорить уже может, хоть и еле слышным голосом:
– Значит, действительно этот гнойник ты уничтожил. Этот. – Пауза и опять длинный вдох. – Вопрос, сколько еще таких там, под полом? – Она подумала, окончательно пришла в себя и нахмурилась. – А ведь еще и чердак есть. Необследованный... Нет! С меня хватит! – Она помедлила, решительно сжала маленький кулачок. – Боюсь, мне придется продать квартиру.
– Не делай глупости! – нахмурясь, пожал плечами Андрей. – Зачем?! Здесь ты хоть знаешь, с чем имеешь дело, да и расчистили мы все уже. А так – по новой? Покупать кота в мешке?.. Жить-то надо где-то? Или опять на Гражданку захотелось? – Он решительно поднялся и протянул ей руку. – Пойдем-ка на свежий воздух. Оклемаешься быстрее!
Он бережно помог девушке встать со стула, поддержал, убедился, что та может идти, и распахнул перед ней дверь кафе.
– Прости меня, – серьезно сказал, нежно обняв узкие, до сих пор вздрагивающие плечи. – Я не хотел тебя пугать. Как-то знаешь, сам проехал, так кажется, что и другим по плечу! Думал, что ты обрадуешься, что так все хорошо кончилось. Огонь – он чистит!..
Алена молча шла рядом. Она пыталась унять дрожь, бившую ее с того момента, как в голове неожиданно связалось: «плацента» – «умерла родами» – «плачущая Лизонька». И тот сон. Теперь каждый кусочек головоломки встал на свое место. Не зря любая жившая плоть должна быть предана либо земле, либо огню. Во все времена, у всех народов, во всех религиях! Вот зачем Лизонька приходит, плачет и просит помочь! Вот отчего ее душа не может успокоиться на том свете! Потому и дочка-монахиня не помогла, не отмолила! Незахороненная плоть мешала!
Алена взглянула на своего спутника, увидела его тревожные, быстрые взгляды, заметила предупредительность и заботу, почувствовала крепкую, надежную руку у себя на плече. И с благодарностью подумала, что, в сущности, он ее спас. Тем, что сжег страшную находку. Поистине, единственно верный поступок! И смелый! Не всякий решится на такое!
Она перевела дыхание, храбро улыбнулась Андрею и твердо взяла его под руку:
– Спасибо! Огромное спасибо! Ты просто спас меня!..– Андрей заулыбался, видя, что она ожила и порозовела, и еще сильнее сжал хрупкие плечи. Мол, выше нос, не дадим тебя в обиду!
– Так я не ответил на твой вопрос, почему я до сих пор в рабочей одежде! – радостно сказал он.
– Верно! – Алена остановилась, повернулась к нему и оказалась внутри мускулистого бублика обнимающей ее руки. Она потихоньку освободила плечи, вгляделась в рысью улыбающуюся морду. – Что? Что-то еще произошло?
– Нет! – Подозрительно быстрый и четкий ответ. – Нет! Просто, как только я... э... завершил... э... кремацию, так сразу же почувствовал, что очень нужен тебе. Нутром почуял! Крикнул Савелию, что побегу в больницу, и помчался со всех ног! И об одежке совсем забыл!
– Так вы не вместе пришли?! А как же Савелий дорогу нашел?
– А вот это уж я и сам не понимаю! И переодеться успел, и лицо ополоснул, и меня догнал, и даже не запыхался! А я, знаешь ли, довольно быстро шел!
– По-моему, он – колдун, – уверенно подвела итог убежденная атеистка. – Все знает, жизнь возвращает, всюду возникает сам собой. Причем именно там, где нужно! Даже антиквара околдовал, Клеща вашего! Настоящий ведьмак!
– Скорее всего!.. Но он меня сейчас не очень волнует... – Сильная рука привлекла девушку к мускулистому торсу, и девушка на этот раз не отстранилась.
***
– Мать честная! – Алена встала как вкопанная прямо посреди проезжей части, под отчаянный визг тормозов чудом остановившейся легковушки. Поток ненормативной лексики из окна машины справедливо обрушился на голову «придурочной, не умеющей переходить дорогу, понаехало вас тут!..», и бдительный Андрей, крепко взяв «чокнутую» за руку, поспешил ретироваться на спасительный тротуар.
– Ты чего?! Хочешь переехать на кладбище? – Он возмущенно налетел на стоящую столбом девушку, но та, казалось, ничего не замечала. Тогда рассерженный спасатель проследил за очарованным взглядом спасенной, и забеспокоился еще больше – девушка не отрывала глаз от своего собственного дома. Вот уж и правда «чокнутая»! Что она там увидела, если так внезапно затормозила?!
– Час от часу не легче, – пробормотал ангел-спаситель и, помахав перед светлыми глазами ладонью, чтобы развеять наваждение, негромко спросил: – Что там тебя так околдовало?
– Ты видишь? – не отрываясь от созерцания облезлого фасада, пропела счастливая девушка. – Он стал обыкновенным! Просто домом!
– Тебя, видно, совсем перелопатило от умственного напряжения, – рассердился спутник. – Это же твой дом! Очнись! «Каким он был, таким он и остался!..»
– Ничего-то ты не видишь, эх ты, ремонтник! Раньше он глядел на меня свысока и готовился сожрать или выгнать. Потом стал присматриваться и помогать. А теперь совсем расслабился и одомашнился – вон, занавески в чужих окнах появились, форточки пооткрывались, деревце на крыше возле трубы выросло, трещины на колоннах уже не ухмыляются, а разбегаются, как морщинки доброй бабушки. Значит, принял, значит, полюбил, и – ты прав! – больше никаких подводных камней нет! Видимо, эта гадость и была той самой корягой, которая создала завихрение времени! Она, и блокадный дневник, который мы вернем владелице! – Девушка едва не приплясывала на месте. – Ура! Смело мы в бой пойдем!.. – Она было рванула с тротуара, но ангел-спаситель крепко обнял узкую талию и внимательно посмотрел по сторонам – сначала налево, потом направо, как еще в школе учили.
Парочка подошла к парадной, и Андрей с сожалением оторвал руку от гибкой талии, вежливо открывая перед дамой тяжелую входную дверь.
Уже открыв и пропуская девушку вперед, он понял свою ошибку – проходить-то надо было первым. Прикрывать ее. Парящий в романтических облаках хищник на мгновение расслабился, и шестое чувство сработало слишком поздно!
Старею! – панически пронеслось в голове, и, быстро обняв, закрывая ее хотя бы руками, он стремительно проскользнул внутрь гулкого холодного холла, одновременно окинув всевидящим взглядом ястреба все огромное пространство старинного вестибюля.
Слава богу, кажется, пронесло! Пусто!.. Он еще раз, уже спокойнее, тщательно огляделся, обшаривая взглядом и темные закутки под лестницей, и опасные завитушки чугунных перил... Пот медленно высыхал на лбу, противно стягивая кожу. Померещилось. Проход свободен, мин нет!
– Ой, – тихо вскрикнула Алена, вздрогнув в его руках.
– Где? Что? – Эхо короткими выстрелами запрыгало по мраморной лестнице.
– Там! В зеркале! – Еле заметный кивок на старинное зеркало в глубине холла.
– Что с ним? – Андрей нахмурился, сердито посмотрел на девушку. Сегодня нам не до галлюцинаций. «Хватит дуэлей!» – Оно в порядке! Тебе что-то показалось? Померещилось?
– Именно, что в порядке! – Девушка нетерпеливо освободилась из цепких объятий и подбежала к стеклянной поверхности. – Ты только погляди!
Физик-ремонтник быстро осмотрел старинную амальгамную поверхность. Не найдя ничего интересного, заодно окинул взглядом и дурацкие деревянные рога, рассадник пыли и паутины, и даже попытался заглянуть за само зеркало, обнаружив в давно не мытом зазеркалье жуткие заросли отвратительной грязи и мертвых пауков.
Нахмурился:
– Не понял! Старье и пыль! Что тебя так обрадовало?
– Вот именно! – Алена аж приплясывала на месте от возбуждения. – Старье! Оно перестало быть новым! Живым! Значит, Лизонька ушла, дверь захлопнулась! Ее плацента держала, ты прав, трижды прав! Еще одно завихрение времени закрылось, прорвало запруду, потекло время по своему кругу, зеркало старым стало. Еще один узелок распутали! Ура!
Она счастливо расхохоталась, глядя на насупившегося спутника. Потом сконфузилась – нехорошо! Смеется над человеком, который ничего не знает, а потому не понимает. Четыре дня назад, на этом самом месте, первый раз выслушав объяснение Татьяны Дмитриевны и ничего не поняв, она выглядела так же по-дурацки! А историю семьи Булатовых, поведанную в больнице, он не слышал. Бедный Андрюша! Сейчас я тебе все расскажу!..
Но она не успела.
Входная пружина простуженно засипела, в холодный безбрежный вестибюль стремительно ворвался порыв пронизывающего ветра, а с ним двое – мужчина и женщина. Черноволосый холеный красавец в бальном фраке и очаровательная кудрявая девушка, идеальной белой блузкой и черной юбкой напоминающая секретаршу.
Где-то я ее видела, смутно пронеслось в Алениной голове. Еще какая-то чепуха... неразбериха...
Холеный красавец вплотную приблизился к окаменевшей от неожиданности паре и вежливо склонил голову, сверкнув идеальным пробором:
– Поздгавляю вас! – Он обращался к ним обоим. – Вы оба с честью пгошли все испытания. Votre triomphe! Пгазднуйте тгиумф! Все, что должно было уйти в бездну, – ушло, покинуло вас обоих и более не потгевожит. Во веки веков! Живите с миром!
Он повернулся, намереваясь уйти, но юная красавица остановила своего спутника, хищно блеснув острым косым зубиком:
– Господин Жак, – тихонько прошипела сквозь сжатые алые губки. И напомнила, с ненавистью глядя на счастливую пару. – Ключ!
Нотариус повернулся к недоумевающим Андрею и Алене. Накрахмаленные манжеты сверкнули в полутемном вестибюле, и в длинных белых пальцах оказался массивный ключ от двери, точно такой же, какой Алена получила у него в конторе четыре дня назад.
– О! – воскликнула, просияв, клиентка. – Теперь я вспомнила вас, господин Яков Керр! Вы – нотариус! Но как вы...
– Позвольте... – Господин Жак требовательно протянул затянутую в перчатку руку, и онемевшая Алена, как сомнамбула, пошарила в сумочке и вытащила ключ от квартиры. – Он больше не ваш. Вот нужный вам ключ!
На узкой девичьей ладони стальным блеском полыхнул увесистый брат-близнец ее домашнего ключа, с которым хозяйка уже успела свыкнуться. Она автоматически глянула на замысловатые бороздки, блеснувшие чистым синеватым металлом. Алена почувствовала – что-то не то, какой-то подвох. Чего-то не хватало! Она пристально вгляделась в тяжелые металлические завитки и все поняла. Бордового кровавого пятна не было!
– Ну что, Пагиж стоил мессы? – Глубоко посаженные глаза сверкнули дьявольским огоньком, грассирование стало заметнее. – Пгошлое ушло безвозвгатно! Живите с мигом! – торжественно повторил загадочный господин Жак и обнял за талию очаровательную секретаршу.
В ту же секунду оба шагнули внутрь заструившегося ртутью зеркала и исчезли в серебристо-черной ряби, пробежавшей по блестящей поверхности, которая вдруг затянулась туманом.
Через мгновение из этого серебристого колеблющегося тумана проступил размытый, словно нарисованный акварелью, старинный силуэт – невысокая сухощавая мужская фигура в темном полувоенном сюртуке, с треуголкой, небрежно зажатой под локтем, блеснул золотой набалдашник изящной трости, алмазные грани восьмиконечного креста на тяжелой цепи... Высокомерный взгляд темных глаз обратился к Алене, и вдруг сменился ласковым, добрым, надменно выпрямленная фигура на мгновение по-домашнему расслабилась, знакомо наклонилась к побледневшему лицу:
– Спасибо тебе, люба моя! Помогла, распутала все узлы! Любви и покоя тебе!
Алена обмерла, не в силах перевести дыхание. Глядя на расплывающийся силуэт бывшего мужа, она вдруг поняла... Она ведь не знала Павла до аварии, и фотографий не стояло на столах, и альбомов прежних не видела! И не рассказывал он ничего о детстве и юности – она-то, дуреха, думала, что это потеря памяти, и не расспрашивала, чтобы не травмировать больного...
Три года назад ее позвали в реанимацию, уже не надеясь даже на чудо: перед ней лежало обездвиженное тело известного магната – без энергии, без мыслей, без лица. Вегетативный больной, этим все сказано. «Овощ». Упорным и многодневным массажем потайных энергетических точек и высших управленческих центров она вернула его к жизни, изумляясь, как меняется выражение лица и даже контуры тела больного, переходящего из глубокой комы в состояние бытия. Тогда еще с врачами обсуждала, насколько сознание преображает человека! Сейчас ее осенило: изменение облика было вызвано не состоянием больного – это был другой... Кто? Человек ли? Теперь только поняла, чья душа заняла поверженное тело. Вот он кто – ее Павлуша!.. Все встало на свои места – и переезд в уединенный домик-шале, и тщательная охрана, не подпускающая посторонних, и бизнес в основном по телефону и через управляющих, и полное нежелание общаться с прессой и светской тусовкой... Тогда-то думала, что это вызвано скромностью, врожденным аристократизмом... Неужели тот, с портретов, проявился через стеклянный слой, а теперь, свершив что-то важное, распутав узлы и освободив запруду, утекает по течению времени в свои неведомые дали... Вот почему он хотел, чтобы она продолжала работать... баловал, одаривал, заботился, а бросить работу не предлагал... Знал, что скоро расстанутся.
– Я ухожу! Оставайтесь и живите с миром! – прозвучало откуда-то издалека, уже замирая.
В светлой, словно озерная гладь, поверхности зеркала опять показался шахматный вестибюль, старинная лестница, ведущая ввысь, ободранные дерматиновые двери...
Андрей облегченно перевел дыхание и ласково, как ребенка, погладил замершую девушку по теплой белокурой макушке:
– Вот и все. Теперь нас не потревожит никто. – И вдруг ревниво нахмурился и чуть отстранился от девушки: – А кто это был? С какой стати он тебя «любой» называет?!
– Как – кто?! – в свою очередь удивилась, очнувшись, работодательница. – А с кем вы контракт на ремонт заключали? Не узнал нанимателя?
– А я его и не видел! – пожал плечами наемный работник. – Савелий позвонил, сказал – есть работа, айда сюда! Вот я и примчался... Постой! А кто теперь нам заплатит? – практичный Андрей спохватился и костяшками пальцев постучал по зеркальной глади как в дверь: – Эй, вы там! Стойте! Ау!
– Ау... – насмешливо ответило эхо шахматного холла.
– Вот тебе и «ау»! – приходя в себя, легко рассмеялась Алена. – Брось! Деньги за паркет окупят все, и еще останется. Да и Павел не оставил меня сиротинушкой, выделил денег на обустройство, так что я расплачусь с вами. Расслабься!
Андрей посмотрел на белеющий у самого плеча пушистый конский хвостик, заглянул в сияющие зеленоватые глаза и, зажмурившись от удовольствия, услышал близкий шепот:
– Пойдем домой, чаю хочется! Вы, злодеи, небось уже все сушки сгрызли? – Узкое плечо доверчиво прижалось к надежной сильной руке.
– Пошли! – Оба постояли немножко, прислушиваясь к своим переживаниям и отходя от происшедшего. – Хотя... Постой-ка! Что это там? – Надежная рука соскользнула, оставив узкое плечо в некоторой растерянности. – Никак почтовые ящики? Эк, куда их повесили, идиоты! В самую темноту под лестницей! Чтобы никакой почтальон не добрался, а добравшись, сослепу перепутал бы все адреса! Ух, люблю умных жэковских работничков! – В два шага он подскочил к деревянному блоку и наклонился, заглядывая в узкую щель: – А у тебя здесь что-то белеет! Давай ключ!
Алена растерянно пошарила в сумочке:
– Нет у меня ключа от ящика... И что там может быть? Брось, пойдем, я устала! – Но женское любопытство пересилило изнеможение, и она подошла и тронула рукой дверцу: – А он не заперт! Господи, вот это да! – На ладони лежал длинный глянцевый конверт настолько плотной бумаги, что он казался тяжелым. Точь-в-точь как из пресловутой нотариальной конторы! Алена похолодела. – Мое имя и адрес, а обратного нет! Опять начинается. Нет, хватит! Я боюсь...
– Ты со мной! – Бестрепетной рукой хищник вскрыл опасный предмет и вытащил на свет божий листок, испещренный печатями, надписями и подписями. Он поднес его к глазам и посмотрел на свет: – Водяные знаки, печати... – Он провел чутким пальцем по испещренной знаками бумажке. – Ух ты! Смотри-ка! Это чек! Ну и сумма! На предъявителя! – Круглыми глазами филин уставился на изумленную девушку. – И кто тебе такие деньги платит?! И за что?!
– Это не мне. Это тебе. Тебе и Савелию. За работу. И за заботу. – Алена проглотила комок, подступивший к горлу, и с благодарностью посмотрела на зеркало вслед тому, ушедшему с миром. – Вот и всё... – Ей на минуту стало грустно. Видимо, завтра в газетах появится помпезный некролог о неожиданной кончине так и не оправившегося от тяжелой аварии книжного магната, мецената и благодетеля... и прочее... Жаль. Неожиданно на глаза навернулись слезы, нос распух и потек.
– Вот и всё! – решительно повторил Андрей, прижимая к себе поникшие плечи и тихонько потряхивая, чтобы привести в себя. – Нас отпустили на свободу! – прошептал он, забывая обо всем и холодея от сладких предчувствий.
Легко и свободно, как птицы, они взлетели на третий этаж и остановились перед обитой дерматином дверью. Почерневшие от времени и грязи белые кусочки ваты выглядывали из-под прорванной обивки, как горностаевые хвостики на побитой молью королевской мантии.
– И как я раньше не заметил, что дверь-то волшебная, королевская! – пророкотал умиротворенный ястреб, цепкой дланью прижимая к себе вожделенную добычу.
Алена взяла огромный ключ:
– От нашего царства-государства, – потупившись от смущения, шепнула она.
Желтые рысьи глаза с удовольствием отметили стыдливый румянец гимназистки, цепкая лапа еще сильнее сжала стройное тело:
– Открывай, через порог не целуются, – жарко шепнул в самое ухо, щекоча узкими, упругими губами.
Не «не целуются», а «не здороваются»! – автоматически возразил внутренний голос, очень похожий на мамин, но Алена не обратила на него никакого внимания. Не до мамы сейчас!
Трепеща, как невеста на выданье, девушка вставила ключ в замочную скважину и попыталась открыть дверь. Ключ не поворачивался! Она попробовала еще и еще раз – безрезультатно!
Хозяйка обескураженно повернулась к спасителю:
– Опять нотариус надул? Ключ не наш?! Всегда чуяла, что он – пройдоха! Не то, что мой бывший! И поблагодарил, и расплатился по-царски!
Хищник мгновенно выпустил жертву.
– Ну-ка, дай мне! – одними губами прошептал Андрей, и, заслонив собой девушку, весь собравшись, осторожно потянул на себя ручку двери.
Та послушно отворилась, и на них глянула темная и бездонная, будто колодезная, темнота.
– Опять дверь не закрыли! – проклекотал возмущенный ястреб, осматривая замок. – И сколько ж это будет продолжаться?! – Он испепелил хозяйку взглядом, потом вдруг погасил огненный взор. – А, прости. На сей раз это не ты! Это Савелий летел нам на помощь и не запер дверь! Он без ключа!
– Кудеснику не нужны ключи, – облегченно перевела дыхание девушка. – И летел он не нам на помощь, а к своей любви! Исправить ошибку прошлого. Теперь и он на свободе! Пришло время собирать разбросанные камни, а из собранных строить будущее.
***
Он был в Михайловском замке. На том самом месте, где родился, где короновалась его ненавистная мать, где он отстроил замок, в котором его убили. Стоял на своем привычном и любимом месте – на открытой площадке высокой колокольни. Пустой, гулкой, открытой всем ветрам. Но не взглядам! Снизу на такой высоте никого не увидишь, а вот он видел всех и вся, и не только земным зрением.
Был поздний вечер, и опускающийся к западу малиновый диск Солнца стал плоским и приплющенным, словно небесное светило сминалось, касаясь линии горизонта. Прозрачное, словно хрустальное небо потемнело, на востоке переходя из нежно-фиолетового в темно-лиловый оттенок. Крохотные, почти незаметные капельки звезд заискрились между кружевными перьями нежнейших облаков; синие тени стали неимоверно длинными и уродливыми, выявляя преображение природы в пору колдовских белых ночей. Удивительное время, неподвластное разуму и законам природы! Крохотный период между тьмой глубокой ночи, окутывающей прозрачный город практически круглый год.
Студеный морской ветер теребил плотные полы полувоенного сюртука, нежную опушку треуголки, зажатой левым локтем, играл с короткой косичкой пудреного парика... Все как всегда привычно, думал он, и как всегда изменчиво в этом городе – зыбком, постоянно изменяющемся, как речные волны, как топкие берега, как пробегающие тучи!
Перегнувшись через деревянную балюстраду, он видел довольно редких из-за позднего часа горожан, спешащих в каменные, надежные дома; туристов, наслаждающихся аттракционом незаходящего солнца; гуляющих бессонных стариков и глупых романтиков, спешащих на набережные, чтобы полюбоваться громадными, задранными к небу крыльями разведенных мостов. И в чем тут романтика? Черные, убогие, неуклюжие... Вот раньше были понтонные мосты, они убирались, и белопарусные громады осторожно входили в беспредельное пространство текучей, играющей отраженными огнями Невы! Это действительно впечатляло!
Задумавшись о былом, он и увидел прошедшее – будто просвечивающим через побледневшую современную картинку. Несколько слоев, наложенных один на другой. Разных по значимости, по цвету, по продолжительности. Ох, каких разных! И тут же почувствовал себя бестелесным – странное состояние, за три года привык находиться в земном теле, заковывавшем душу негнущимися доспехами. Скучное, ограниченное состояние! Зрение узко, как у зашоренной лошади, разум знает только поверхностное сегодняшнее; от прошлого – искалеченные переделанной историей обломки, будущего невозможно видеть вообще, а потому предвидеть что-либо совершенно невозможно! А еще хвастаются, что управляют миром, слепцы!
Да и окружающее видно куце, жалкие крупицы – только в так называемом «оптическом диапазоне». Все богатство мира урезано, ограничено этим «диапазоном», как у нерождённого несмышленыша – утробой матери. Он посмотрел наверх, в небо, где за лазурно-малахитовой красотой в перистых облаках витал темный, непостижимо громадный дух Хранителя города, его главного стража, основавшего и бессменно укрывающего собой город.
– Здравствуй, прадед! – поклонился ему.
– Здравствуй, правнук! – прогремело сверху. – Ну как, успел? Промедление смерти подобно!
– Да, прадед, успел! – победно ответствовал, но гордости не почувствовал. В неземном состоянии гордыни не ощущаешь. – Понял, что истинно прозреваешь только тогда, когда глаза земные закрыты.
– То-то, правнук! – удовлетворенно раскатилось вокруг. – Глаза и вовсе слепы. Лишь дело являет, каков был труд! Прощай, пора мне, дремать не надлежит! – Голос затих вдалеке.
И он остался один – как всегда, как всю жизнь. Новорожденным отобрали у родителей. Убили любимого отца и похоронили без почестей, без сана. Жестокая оспа не смогла погубить, но обезобразила до жути. В юности умерла до безумия любимая жена. Потом женился вторично, но ненавидящая мать сослала его с глаз долой. Поздно получил власть, попытался свершить давно задуманное и необходимое – и тоже все отвернулись, оставив среди одиночества и насмешек. И умирал один, среди врагов – истерзанный, ненавидимый, одинокий. И после смерти не унялись, оклеветали. И как покоиться с миром после всего этого?!
Павел опустил глаза, вновь всматриваясь в четкую графику домов и улиц. Выстроенные по единому плану, они напоминали те картонные макеты домов и крепостей, которые он с увлечением строил в детстве и юности. Тщательно продумывал, чертил планы, сооружал, выставлял в порядке, думая, как для пользы жителей улучшить организацию города, его службы и постройки. Теперь он прозрел и понял, что эти планы его – живые, вечно существующие, как и он сам. Продолжающие свое дело, проживающие свои перипетии. Влияющие на будущие слои – как древесные круги, наслаиваясь друг на друга, не отмирают внутри ствола, а продолжают жить из года в год, поддерживая и составляя единую суть дерева. Дерева жизни.
Внезапно его внимание привлекло неуловимое облачко, против ветра несшееся над самыми крышами. Он вгляделся и увидел прелестную темноглазую девушку, ее черные кудри свободно развивались в полете, окутывая стройную фигурку. На память пришла другая красавица, такая же черноокая и кудрявая, всё понимавшая и единственная, желавшая ему добра, ее перчатки и платье удивительного малинового цвета, так оттенявшего черные волосы. Аннушка... Ах, как давно это было... Но эта, летящая, – не она. Вон рядом виден и кавалер, ловкий господин Жак. Он наклонился к своей протеже, шутит, смеется. О чем говорят?
– Подальше отсюда, милый! Куда ты меня возьмешь?
– А куда ты хочешь?
– Куда угодно, только бы не Россия! Париж?
– Можно и туда... – Юрист-дипломат-фальшивомонетчик задумался, с высоты обозревая город. – Невозможно здесь жить! Непредсказуемая страна, отчаянные люди... Ты простила меня, Натали?
– Ты же старался им помешать... Люблю тебя... – Черные глаза лукаво блеснули.
Лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое! – мысленно ответствовал Павел Петрович, отворачиваясь от исчезающей вдали парочки. Они – уже пройденный этап!
Он еще раз подумал о недавно сделанном. И тут же перед оком высветился старинный особняк в центре города, треугольный фронтон с подпирающими его строгими крепенькими колоннами, с окнами, приветливо горящими на третьем этаже.
Так поздно! Почему не спят? – удивился Магистр, проникая внутренним зрением сквозь плотные шторы, отделяющие маленькую комнату от окружающего мира.
Под окном стоял довоенный письменный стол, на нем уютно светилась зеленым абажуром новая лампа. За столом в удобном кресле сидела кругленькая домашняя старушка и, удовлетворённо глядя на исписанный лист, чему-то светло улыбалась. Вот она написала еще пару строк, неторопливо положила ручку и оглянулась на стук открываемой двери. Былинный богатырь в домашней вязаной безрукавке неторопливо вошел, неся в ручищах-лопатах маленькую затейливую скамеечку. С удивительной для его возраста гибкостью наклонился, устанавливая ее под письменным столом, и сразу стало ясно, что это – только что смастерённая подставка для ног. Устойчиво, удобно, ноги не отекают при длительном сидении. Старушка тряхнула серебряными букольками, всплеснула ухоженными ручками и понеслась на кухню вытаскивать из духовки испекшееся печенье. Богатырь, усмехаясь в седую бороду, неспешно пошел за ней – он давно уже вытащил готовый противень, но не хотел мешать своей царевне. Пора и чаю испить, не все ж книжки писать-от!
Павел Петрович удовлетворенно улыбнулся, этим «бедным и страждущим» он действительно помог. А где другая пара, как поживает любушка Алена? Вгляделся в окна соседней квартиры, но они были темны, как и полагается поздней ночью. Теплое, обжитое жилье с размеренным дыханием глубокого покойного сна, исходящего из супружеской спальни.
Мир и покой, улыбнулся Магистр, но вдруг насторожился – дыхание было очень уж слабое. Забеспокоившись, он бесцеремонно вгляделся в широкое ложе двуспальной кровати и обнаружил там вытянувшегося по диагонали черного кота. Животное нахально дрыхло, звездой раскинув все четыре лапы и длиннющий облезлый хвост, напрочь исключая существование других форм жизни на данном участке обитаемой вселенной. Впрочем, неугомонная парочка нашлась в квартире неподалеку – обосновавшись на кухне в компании физиков-сослуживцев, Андрей с пеной у рта отстаивал свою теорию слоистой структуры времени, тогда как его благоверная, уютно устроившись у электрического самовара, обсуждала с дамами необходимость прививок и грудного вскармливания. Тема была актуальна – бдительный муж время от времени с удовольствием поглядывал на округлившийся животик жены. В очередной раз взглянув на супругу, а потом – на часы, он решительно прекратил диспут, осторожно поднял дорогую женушку под локоток и заботливо укутал кашемировой шалью. Белые ночи холодные, как бы не простыла, умница моя!..
Великий магистр удовлетворенно вздохнул. Ночной холодный ветер усиливался, он машинально, словно был в теле еще, поплотней запахнул полы сюртука и вспомнил теплые шинели, которые ввел для солдат русской армии. Вспомнил отмену жестоких наказаний для рядовых и еще многое, что сделал для простых солдат, чем заслужил ненависть офицеров и дворян, презирающих его при жизни и оболгавших после смерти. Задумался. Что ж, лучше быть ненавидимым за правые дела... И по-прежнему для него не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства!
Поправил тяжёлую цепь Магистра с восьмиконечным крестом. Это его крест, крест помощи бедным и страждущим. И он будет нести его вечно. Бывший император вновь пристально всмотрелся в дышащий, живущий, изменяющийся, такой родной город. Ну-ка, где тут страждущие? Он по-прежнему на своем посту как недремлющий часовой!
Стеклянный город
© Copyright: Антонина Глазунова, 2018
Свидетельство о публикации №218061101710
Свидетельство о публикации №218061101710
Рецензии