Двери и стены. Глава первая

Лестничная площадка освещалась затерявшейся где-то в высоте потолка маломощной лампочкой, отчего на площадке был полумрак, несмотря на яркий солнечный день, царивший за стенами дома. На  три стороны лестничной площадки выходило шесть дверей: три больших и рядом три, поменьше. Четыре двери были старыми, с облупившейся краской, зато пятая и шестая выгодно отличались от остальных, они были из темного мореного дуба, с затейливыми узорами и массивными медными ручками. Пол лестничной площадки был выложен мелкой метлахской кафельной плиткой, образуя серо-зеленый шахматный рисунок. Кое-где плитка была выщерблена и образовавшиеся впадины были небрежно заделаны цементом.
Неожиданно загудел старый лифт, с лязгом открылась дверь, и на кафель площадки ступили старые и стоптанные сандалии. Их обладатель – пожилой полный мужчина в серебристом облаке редких волос с любопытством посмотрел на Валерия и скрылся за одной из старых дверей.
Валерий медлил. Перед деловой встречей он всегда проводил обязательный тренинг, смысл которого состоял в том, чтобы произвести благоприятное впечатление на потенциального клиента и как можно дороже продать свои услуги. Поэтому – максимально доброжелательная улыбка и  напор, напор, напор. Клиент не должен думать, клиент должен платить! Этому нехитрому приему Валерий научился у своего знакомого, который и предложил ему не только этот, но и другие выгодные контракты на написание мемуаров.
«Меня зовут Валерий, Фамилия – Хворостян, я пришел помочь написать вам мемуары. Поверьте, с моей помощью ваши мемуары произведут фурор, и вы войдете в число лучших мемуаристов страны!». Главное – ошеломить потенциального клиента, расписать радужные перспективы и содрать аванс. Дальше – как сложится, клиент может скиснуть, его золотой запас неожиданно закончится, но аванс – на робкие просьбы о возврате, ответ следовал сразу и возмущенно: «вы, что, это святое, работа мною сделана и не моя вина, что не можете платить!» - никогда не возвращался. Здоровый цинизм только помогал в работе. За плечами Валерия уже было несколько мемуаристов, и никто из них не разочаровался в полученном результате, хоть и сам расценивал результаты своего труда весьма скептически.
Валерий счел, что аутотренинг прошел успешно, и его палец коснулся кнопки звонка. За дверью послышались соловьиные трели, и в глубине квартиры  послышались неспешные шаги. Большая дверь с печальным вздохом отворилась, и на пороге возник высокий пожилой мужчина с растрепанным венчиком седых волос, кустистыми бровями, и пронзительным взглядом серых глаз. Мужчина был так толст, что светлая рубашка еле сходилась на животе, что, казалось, пуговицы вот-вот не выдержат и с треском выскочат из петель.
 Мужчина внимательно осмотрел на Валерия, и, оставшись довольным его внешним видом, неожиданно высоким тенорком, так не вязавшимся с его грузной фигурой, утвердительно пропел: «Входите. Я вас жду с нетерпением».
Если бы Валерий не знал, кем на самом деле являлся пожилой мужчина, мог подумать, что нечаянно попал в гости к оперному певцу, который, несмотря на почтенный возраст, сумел сохранить голос, и в местном оперном театре до сих пор являлся лучшим исполнителем партии Ленского, а когда пел знаменитую арию: «куда, куда вы удалились», пробирал до дрожи зал и срывал аплодисменты, заставляя других певцов нестерпимо ему завидовать и злословить (это же будет не театр, если не попытаются облить грязью удачливого коллегу) за его спиной. Однако в действительности пожилой мужчина, если и выходил  на сцену, то в далекой молодости, когда  участвовал в художественной самодеятельности, был строен, носил погоны с одинокой звездочкой при одном просвете, роскошный кудрявый чуб, выбивавшийся из-под козырька фуражки, и пел не оперные партии, а чудные малороссийские песни. Природа наделила его лирическим тенором, но судьба распорядилась иначе, и в его гардеробе на деревянной вешалке висел не сценический фрак с лауреатской медалью, а серый китель с погонами, украшенными одинокой, как и в начале карьеры, но большой звездой, расположенной вертикально. Китель был тяжелым от бесчисленных наград, усеявших его обе полы. При звуках его зычного голоса, когда он распекал попавшегося на глаза нерадивого сотрудника, другие старались куда-нибудь шмыгнуть, чтобы не попасть ему под руку.
Это был вышедший на пенсию полицейский генерал,  который представился Валерию: «Меня зовут  Дмитрий Петрович Солопенко», и протянул пухлую большую ладонь. Валерий ответил почти искренней  фразой: «Рад нашему знакомству», показав в заученной улыбке тридцать два зуба, и еле слышно охнул от боли. Его пальцы словно попали в стальной капкан. Хворостян, стиснув зубы, пробормотал про себя: «однако он еще тот хитрец» и постарался ответить таким же крепким рукопожатием. Вышло откровенно плохо, но он постарался не опозориться с первой минуты знакомства.
 Солопенко усмехнулся, оценив его потуги, и пригласил в квартиру. Валерий, как бычок на привязи, пошел следом за ним.  Квартира была огромной, он проходил одну комнату за другой, и казалось, что им не будет конца. В больших комнатах, полных мертвящей тишиной, застыла тяжелая вычурная мебель, а стены были увешаны акварелями с букетами цветов. Несмотря на яркий день, в квартире было полутемно, большие окна были закрыты портьерами, и поэтому цветы на акварелях были темные, и казалось составленные из осенних цветов, уже тронутых морозом. В квартире был прохладный полумрак, в котором было так приятно находиться после душного подъезда и нестерпимого пекла на улице.
Перед глазами Валерия вдруг словно вспыхнул яркий свет, и он воочию увидел, как в зале за большим столом отмечали сначала получение полковничьих, а потом и генеральских погон Солопенко. Хозяин торжества, с красной рожей от бесчисленного количества выпитого коньяка и виски, прикрыв глаза, тихо напевал про себя, а народ громко веселился, усердно налегая на выпивку и закуску.
Наваждение схлынуло, и Валерий вернулся в реальность.
- Прошу в мой кабинет, - пропел Солопенко, и Валерий очутился в очередной большой комнате, посредине которой, занимая почти все пространство, стоял громоздкий письменный стол, крытый зеленым сукном, по краям отделанный полированными деревянными плашками. На столе стоял каслинский чернильный прибор, с тройкой лошадей, куда-то бешено скачущих и никуда не доскакавших, чугунный стаканчик с двухглавым орлом, наполненный остро отточенными карандашами. Еще на столе лежали две старомодные серые папки с белыми завязками и стопка  бумаги. К столу прилагалось массивное деревянное кресло. Еще кабинет был заставлен книжные шкафы со стеклянными дверцами, сквозь которые были видны корешки подписных изданий русских классиков, изданных еще в двадцатом веке. Он пробежал глазами по корешкам и завистливо вздохнул, книги были его страстью. Валерий обожал старые книги с чуть пожелтевшими страницами, их было так приятно раскрывать, и с головой погружаться в тексты, написанные кудесниками русского языка. В те времена писатели никуда не торопились, и могли обстоятельно описывать природу, быт живших тогда людей и тончайшие душевные переживания своих героев. Сейчас это казалось ужасно старомодным, но как это было интересно читать!
Валерий не удержался, подошел к столу и провел рукой по жесткому зеленому сукну. Стол   был явно чужеродным этой квартире, ему полагалось стоять в большом начальственном кабинете, а не здесь.
Солопенко, увидев его жест, когда он касался стола, пропел: «стоял у меня на работе, и когда уходил, забрал с собой. Привык к нему, можно сказать, прикипел душой. Новый начальник решил сделать ремонт в кабинете и обновить мебель».
Валерий кивнул головой. Перед глазами сразу появилась картинка: Дмитрий Петрович, испив поутру хорошего кофию, привычно занимал место за столом, который помогал сохранять привычную иллюзию бытия в начальственной должности. Однако  прежняя должность была хлопотной, а здесь приходилось сидеть целый день в тишине и абсолютно ничего не делать.
Для энергичной натуры Дмитрия Петровича это было невыносимо тяжело, и он, не мудрствуя лукаво, решил пойти по стопам предшественников, которые раньше вышли в тираж, и издали свои мемуары. В книжном шкафу у него была отведена специальная полка, на которой стояли книжки таких мемуаров с дарственной подписью автора.
Солопенко, ничтоже сумнящийся, посчитал, что написание мемуаров дело легкое, садись, вспоминай и успевай записывать на бумаге, но споткнулся на первой фразе, которую написал: «на заре юности, когда я начал свою работу в милиции в качестве оперуполномоченного». Во-первых, он не мог выбрать, какое из трех прилагательных: «туманной/прекрасной/далекой» оставить к слову «юности», а во-вторых, перенести на бумагу свои воспоминания о службе сначала в милиции, а потом в полиции, оказалось очень непросто.
Здесь против Солопенко сыграло то, что долгое время был начальником и сам ничего не писал, за него писали другие, а он только ставил свой автограф. В начале карьеры, когда начинал работать опером, пришлось много писать, однако служебная писанина была однообразно-стандартной. Через пару-тройку лет, он так насобачился писать  служебные бумаги, что, казалось, разбуди ночью, и он, не раскрывая глаз, напишет любой процессуальный документ.
Через несколько лет Солопенко удачно женился на полковничьей дочке, и стал быстро расти по служебной лестнице, и чем выше поднимался по лестнице, тем меньше ему приходилось писать.

Самая большая метаморфоза произошла с его подписью, если сначала это была простенькая закорючка, по мере подъема по служебной лестнице его подпись стала напоминать сказочную птицу, с горделиво вытянутой шеей и большими крылами, которые, стоило ими взмахнуть, тут же взмыла бы в воздух и закружилась в солнечных лучах, любуясь сама собою. Виктор Петрович мог гордиться собой, поскольку сумел переплюнуть тестя и стать генерал- майором.
Графологи, увидев его подпись,  могли бы рассказать много интересного о характере Солопенко, но он сам знал свои слабые и сильные стороны, потом он нуждался не в услугах графолога, а в литературного негра, который мог  грамотно записать и литературно обработать его воспоминания. Ему посоветовали Валерия Хворостяна. Со своей стороны Валерий, вечно нуждавшийся в деньгах, был рад новой работе.
Последним штрихом, завершающим убранство кабинета, был большой поясной портрет его хозяина, в мундире со всеми регалиями. Портрет был парадным. Особенно хорошо был выписан мундир, с многочисленными наградами, зато лицо генерала было напыщенным, с пустыми глазами. Портрет был расположен напротив стола, и Солопенко, сидя в кресле, мог всегда полюбоваться на себя. Он подошел к портрету и посмотрел на подпись, а Солопенко горделиво назвал фамилию очень известного в городе художника. Валерий часто встречал его на улицах и раскланивался с ним, хотя и не был с ним близко знаком. Это был толстый дядька с вечно растрепанной гривой седых длинных волос, короткой бородкой, маленькими глазками под тяжелыми складками верхних век и обязательным длинным белым кашне, которое носил в любую погоду, даже летом. Поговаривали, что художник подслеповат, но стесняется носить очки, поскольку они портили его артистический облик.
Солопенко привычно расположился в кресле, а он раскрыл нетбук, включил диктофон, хотел начать беседу, но инициативу перехватил хозяин кабинета.
Дмитрий Петрович сразу взял быка за рога:
- Я бы хотел видеть свои мемуары такими…
- Да, да, - Валерий тут же почтительно поддакнул, - внимательно вас слушаю.
Хворостян придерживался правила ни в коем случае не перечить клиенту, надо показать свою дружелюбность и заинтересованность в успешном результате работы. Поэтому он всегда давал возможность клиенту выговориться, а потом начинать с ним плотно работать.
Солопенко стал неспешно рассказывать, и как он и предполагал, стройность в повествовании отсутствовала напрочь, эпизоды  хаотично наползали один на другой, вдруг выныривали хорошо знакомые будущему мемуаристу какие-то фамилии, ему неизвестные, Солопенко увлекался и перескакивал на этих неизвестных, давал им меткие характеристики. Иногда будущий мемуарист вспоминал смешные эпизоды из своей долгой работы.  Рассказывать Солопенко умел, но одно дело быть хорошим рассказчиком, и совсем другое суметь перенести это на бумагу.
Он подождал, пока Солопенко немного выговориться, и едва тот умолк, постарался перехватить инициативу в свои руки. Все-таки, занимаясь такой деятельностью, он разработал для себя небольшую методику и теперь постарался ей следовать. Для этого в нетбуке был открыт соответствующий файл.
Солопенко явно не понравилось, что он перехватил инициативу, как никак, привык, что ему почтительно  внимали и не перебивали, но работу должен был делать он, и поэтому он постарался сгладить острые углы и заверить будущего светилу мемуаристики в своей почтительности, уважительности и тому подобное. Солопенко отмяк, и беседа неспешно покатилась. Несколько раз они прерывались, и Дмитрий Петрович заварил пакетный чай, хотя он мечтал о чашечке кофе, но покорно глотал горячую жидкость и продолжал строго следовать своей методе, не давая Солопенко отвлекаться.
Закончили они около шести часов вечера и договорились продолжить завтра в девять. Солопенко оказался не жадным, и в первый же день заплатил ему аванс, равный трети гонорара.