Из романа Фабрика поломанных игрушек. Червонцев

   Раскачиваясь в машине на крутых поворотах, Червонцев хмурился смотрел на водителя и незаметно для себя сопел. Ему было жарко – волнение уходило не торопясь. Каждый раз, прикладывая платок к вспотевшему лбу, он автоматически поглядывал на часы. Но опустив руку, сразу забывал который час – мысли затмевали реальность, отодвигали её на задний план. Накатила тягучая тоска, душевная надсадность. Это происходило всегда, стоило машине, преодолевая ухабистость дороги, начать укачивать его точно заботливой мамаше в своей железной скрипучей люльке. 
   Он снова ощутил неприятный укол в левой половине груди. Вспомнил, что пропустил консультацию профессора, куда его записал знакомый кардиолог. Ну а что ходить-то? Ведь человек – тот же робот, управляемая изнутри машина. И как узнать, отчего искра в карбюраторе  периодически пропадает? То ж – периодически! Едет ведь! Значит – движок тянет. Как говорит знакомый автомеханик: каждый шум должен вылезти наружу, тогда сразу станет ясно – что надо ремонтировать. Так и с людьми: увезёт «Скорая» – в  реанимации  разберутся.
   Неожиданно к горлу  подкатила тошнота – замутило. Резко вздохнул несколько раз – отошло. Что за жизнь? Доктор говорит – сахар! Да откуда ж он здесь возьмётся этот сахар? От сладкой жизни? Вчера в очередной раз был на ковре  у начальства по поводу серийного маньяка. И кто вызывал – то? Этот хлыщ, женившийся ради карьеры на дочке генерала. Теперь и сам руководит вместо тестя – точно власть стали передавать по наследству!  Молодой, голубоглазый, губастенький – что он понимает? Что повидал за свои тридцать лет? Сидит в кабинете коньяк втихаря попивает – морда с утра красная. Жаловался, как его ругали в Москве, ставили на контроль. А что это за контроль?  Езжай вон, да посмотри в лесу на изуродованное тело маленькой принцессы в разорванных колготках. Как через дырки пучится нежное тельце. Да ещё горло! Тоненькая шейка разрезана поперёк – красный ободок точно ленточка праздничная, кожица – прозрачный пергамент, голубой орнамент из вен. Зачем? Как рука не отсохла? Неужели, иначе не убить ребёнка?  Распущенные бантики в волосах,  вывернутые кармашки  испачканного платьица. Портфель с тетрадками тут же, туфельки расстегнуты – в стороне. Стоят ровненько, как мама требовала. Ремешки целы – сама снимала. О чем она думала,что вспоминала в тот момент, какой ужас переживала когда пальчики с обкусанными ноготками нервно теребили металлическую застежку? Когда убийца стоял и смотрел, ожидая...
   Мальчик-судмедэксперт ходит вокруг примеряется, в руках градусник, ещё не ушло стеснение – вот так, при всех! Лицо бледное как у покойника – дома может тоже маленькая дочка ждёт с температурой, и мерить надо, но не так как здесь – по-другому…да – по-другому…
   После – сотрудники берут  на  руки  холодный трупик, под головку держат – доктора так велят новорождённых перекладывать. А здесь уже и жизни нет, наоборот, причина другая – горькая причина, человеческому уму и сердцу не понятная. Обёртывают в белую  простынку,  несут к машине.  Не ждать же труповозку, да и не проедет она сюда. А личико ребёнка уже перед глазами стоит. Вроде не смотрел, а всё равно запомнил и представляется живым, курносым, розовощёким. Вот тебе и весь контроль – беседуй потом  с малышкой по ночам, слушай  весёлое хихиканье, любуйся озорной улыбкой, в перерывах просыпайся – кури на кухне. Вспоминай – что она тебе сказала – ищи подсказку, чтобы найти убийцу.
   И сколько уже этого контроля за службу – как шрамов на сердце!  Но приходиться слушать начальство, презирая, глядеть в оплывшую похмельную физиономию, кивать, извиняться точно нашкодивший бездельник, разводить руками, обещать раскрыть:
                — Есть товарищ начальник, так точно виноват! Разрешите идти исполнять?
Червонцев тяжело вздохнул, через думы прорвалось завывание милицейской сирены, точно воздушная тревога, предупреждающая всю страну.
   Трагическая история тянулась уже несколько лет. Неизвестный насиловал и убивал девочек в лесопарке. Растерзанные жертвы находили спустя два или три месяца. Следы смывались, свидетелей не было. Что малышкам понадобилось в этом неухоженном лесу? Как они туда попадали? Эти вопросы постоянно крутились в голове, буравили мозг, заставляли во время поездок рыскать взглядом по сторонам – искать зацепку. 
Были в области и другие убийства, их тоже надо было раскрывать, сотрудники работали, сидели в командировках, но здесь-то – ребёнок! Ребёнок…
   Жил Виктор Иванович в старом родительском доме на берегу озера. Деревня – в том же районе, где совершались преступления. И по дороге на работу неустанно внимательно глядел за окна машины: на встречных велосипедистов, выходящих из лесу грибников, стоящий на обочине транспорт. Кто? Был готов поверить и в Бога и чёрта, лишь бы что-то подсказали – направили.
    Последние убийства случились в прошлом году и… неожиданно – перерыв! У маньяков – свои закономерности. А может что почуял – он ведь как зверь – горлышко ребёнку режет, грызёт.
За прошедший период много убийств раскрыто, преступники в тюрьме. Но кто за девочек ответит? Маньяк не успокоится – откуда его ждать?
   Сотрудники продолжали работать – расставляли засады, привлекали добровольцев, инструктировали агентов. Ни-че-го...
Лето подходило к концу. И, проверяя работу подчинённых на территории, Виктор Иванович с тревогой смотрел на детей и подростков, внутри колотила дрожь – кто из них будет следующий, кто? Быть может вот эта светленькая девочка на остановке в полосатом платьице с алым воротничком – точно будущая метка… ох уж эта память...  Почему одна, где её родители, чем таким важным заняты? Всех же предупреждали! Или та, что на детской площадке с куклой сидит, укачивает. Дети казались на одно лицо – милы и непосредственны, с доверчивыми красивыми глазками. Ему хотелось собрать их всех в кучу, обнять, прижать к своему большому животу, и пусть карбюратор внутри замрёт от нежности, никуда не отпускать, если бы это было возможно…
Вечерами выходил  покурить к забору. Смотрел на озеро и такая тоска, безысходность накатывала, что хотелось взять пистолет и броситься на поиски самому. Мчаться по лесу, из кожи вылезти – обернуться ветром стать зверем или птицей, чтобы всё слышать и видеть.
   Сотрудники неоднократно проверяли здешних ранее судимых, освободившихся из мест заключения и психбольниц. Их напряжённые физиономии с фото картотек  стояли перед глазами. Конечно, гадёныш попадётся, но… когда? Сколько малышек успеет сгубить?
   Работа шла полным ходом, но одолевала горечь беспомощности, удушливая боязнь – опять не успеем, не убережём...  Не убережем...  И снова видеть эти маленькие асбестовые трупики, кукольные личики, тусклые открытые глазки,  раскинутые  ручки, запекшуюся кровь... 
А если взять по всей стране? Сколько их – покалеченных, брошенных, убитых? Точно  фабрика поломанных игрушек.  И бродят по свалкам горе - милиционеры, пытаются спасти, собирают останки, складывают неживое...  Не жалея режут свои души, надрывают сердца - карбюраторы.
   Господи, сколько же можно. Сколько чужого горя в силах вместить человек? Да разве бывает горе чужое, если эти люди ждут от тебя помощи?  А ты должен, просто – должен...  Ты сам согласился, выбрав такую работу. Сам! Теперь неси.  Поэтому не радует солнце, голубое небо, не любуешься пейзажами, как остальные люди, а высматриваешь убийц. Идёшь в лес и не слышишь задорного щебетанья птиц,  а только  детский крик  старается уловить напряжённое ухо. Лица детей мерещатся в сплетениях веток, глядят из-под листьев, смотрят с укором.
   Сколько крови Червонцев видел за свою милицейскую жизнь? Ни один маньяк столько не убил! Вот только если доктор... Хирург. Да, у него тоже работа не сладкая, а бывало – и ребёнок гибнет! Но врач-то лечит, спасает. Хотя… не все... Не все... Вспомнил, как вёз жену на аборт...  Молод был и ничего страшного в этом не видел – все женщины в стране так делали – с родителей повелось. Только слегка беспокоился о её здоровье – срок поздний. Оба улыбались, шутили. Вместе решили, что пока рановато рожать: надо дом купить, хозяйством обзавестись. После медсестра сказала – двойняшки были… девочки.… Вот так и он в работе Фабрики поучаствовал.
   Не месть ли эта теперь растянувшаяся на всю жизнь? От кого – если Бога и чёрта нет?  Судьба специально притягивает к нему девчушек – бедолаг за то, что своих загубил, не подарил им жизнь, любовь, не выдал замуж не получил взамен внуков, чтобы миловаться на пенсии. Быть может, поэтому и не собирался в отставку, хотя чувствовал, что становится невыносимо. От  людских несчастий, что накапливались с каждым днём, и душа от тяжести такой проваливалась всё глубже – становилась чёрной бездонной ямой. И уже кидай туда всё подряд – не заполнишь.
   А вот теперь эта похищенная… 
Можно было возмутиться – причём здесь область? Но с генералами не поспоришь – приказали – иди, работай. 
Машина резко повернула, и резина колёс неприятно завизжала, подражая сирене, точно в ответ на его мысли. Червонцев вздохнул – надо было выполнять приказ.