Клим или хождение по очарованной земле

сказка из девяностых

Клим вышел на улицу, потому что в доме погасло электричество. Гроза виновата. Очередная молния высветила ветку, упавшую на провода. Подобным образом мог бы скончаться и Клим (от замыкания в мокрую погоду), но некогда размышлять о судьбах. Он принёс из сарая лесенку и приставил к тополю. Оборвавшееся книжное повествование торопило его устранить аварию и лечь на овеянный сказкою диван. И за шиворот уже натекло, и тапочки промокли. 

Добравшись до неладной ветки, он увидел огромную птицу. «Хорошо, что рядом никого нет», - невольно смутился он. А птица посмотрела на него янтарными глазами: «Садись на меня и полетим, куда хочешь», - произнесла сухим, как бумага, шёпотом.

Клим с детства знал, куда он хочет - в Очарованную страну. Так и сказал. Птица обратилась к нему спиной, он обнял её за шею - они чиркнули крыльями по листве и полетели в ночь.

Об этой стране он услышал в детстве: грибной старик рассказал ему, дескать, где-то располагается государство с таким названием… но оттуда никто не возвращался. Клим сразу и навсегда поверил.

Гроза мерцает далеко позади, уже чистые звёзды мигают вокруг, но куда надо лететь? С открытыми глазами в Очарованную страну не прилетишь: известные направления ведут лишь в известные страны. Поэтому птица и Клим закрыли глаза и доверились неизвестному.

Так летели они, звеня крыльями, пока не ощутили на веках зарю. «Пора», - сказала птица. Он глянул вниз: шкура звериного леса расстилается под ними, чёрным зеркалом блестит озеро у лесной опушки. Оно блестит и в маленьком виде отображает их полёт.

Птица сложила крылья – и тут же ветер схватил Клима за волосы – падение! А когда мощные крылья вновь распахнулись, земля оказалась уже близко со всеми своими былинками, клюковками и грибочками. Клим встал на упругий мох.
- Прощай, - молвил Клим.
Птица молча улетела. Он проводил её взором и остался один.

Тишина, как на картинке. Поляну окружили дремучие ели. Ветви у них развесисты, бородаты, их корни корчатся, словно змеи, в тугих стволах скручены века.
Кто-то выглянул из-за ствола - одним глазом выглянул и спрятался. Клим успел заметить прядь седых волос. И вновь никого в глубине лесных коридоров. Но вот опять бледное личико показалось в отдалении, и рукав мелькнул за дальним стволом. Клим побежал туда, постоял среди тихо светящегося воздуха, оглядел огромные стволы… Сверху голос непонятный окликнул его.

- Сынок, а сынок, помоги слезть!
Высоко на еловой ветке сидела, будто сова, невеликая старушка. Клим прочистил горло.
- Как же вы туда забрались? Бабушка!
- Ты загнал меня сюда, от страха вознеслась я, только слезть не могу.

Клим насилу добрался до серенькой старушки, но далее всё пошло не так. Он думал, примеривался, за что её ухватить или поддержать, потом взял за руку, а бабушка возьми и вся повисни на этой руки. Но тут рука и оторвалась… старенькая старушка, некрепкая. Легко оторвалась, и старушка ринулась вниз между веток.
Клим наблюдал за её падением, за верчением тряпок на ней - ту-пум - лежит. Тошно ему стало. Он взмолился время вернуть вспять, чтобы этого события не было, но молитва не удалась. Ни жив, ни мертв, он стащился на землю. Куда же она подевалась?

Хвоя, как матрас, проминалась под ногами, Клим потоптался в поиске разгадки. Следов не видно, крови тоже… Как только он подумал, что здесь творятся нечистые дела, так сразу увидел кровавый след, который начался решительно - целой лужей, и далее потянулся многоточием. Капли крови привели его к озеру, подёрнутому багряной плёнкой. Рубиновые чайки вились над озером и жалобно кричали. Немедленно увиделась ему она, сидящая на берегу и глядящая на него промеж пальцев единственной руки. Из другого, пустого плеча толстой струёй кровь изливалась в озеро. Клим быстро отступил в лес. В лесу он сказал себе, что это был мираж. Но прохладная, нетяжёлая рука, которую он держал, никакому объяснению не поддавалась.

Куда идти? Вокруг него и над ним густо висело такое множество еловых веток, что все старухи мира могли бы на них разместиться. Тени и пакли свисали с них ветхими тряпками. Он побрёл, куда глаза глядят. Вон зайчик пустился бежать, побежал, но ударился головой о дерево - из его шкуры вылетел сизый голубь и наткнулся на сук, из голубя выпала наземь серая мышь и скрылась между корнями. Опять тишина, в которой то ли иголочки сыплются, то ли какие-то иные крошечные события происходят.

На свету воздух присыпан пудрой, а в тенях воздух плотный, прозрачный, как вода. Однако, в любом месте этой прозрачности может образоваться тонкая трещина, откуда выскользнет плоский человек и тут же ловко исчезнет. Клим заметил уже двоих таких выходцев - правда, разглядеть не успел.   

Чтобы осмотреть окрестности, он полез на ель. (Эх, пока они падали, надо было не глаза закрывать, а местность изучать!) Полчаса карабкался на макушку, уцепился тут и уставился вдаль. Ему показалось, что над верхушками леса товарищ-птица летит… нет, к сожалению, летел кто-то другой, грузный и похожий на крокодила.
Этот летун махал крыльями, словно лопатами: похоже, не очень-то умел летать, но об этом Клим тут же забыл, потому что странный, плотный ветер пробежал по-над лесом, и небо вмиг заблестело, будто роспись под церковным куполом, и солнце быстро поехало к западу, быстро побагровело и упало за горизонт. За минуту настала ночь, уже звёзды выступили кое-где. Он на ощупь спустился по едва видимой лесенке веток. Потом с нижней ветки наобум спрыгнул. Ударился о землю и лёг отдохнуть и с мыслями собраться. 

Рядом кто-то шуршит. Чьи-то пальцы трогают его рубашку. Клим стиснул зубы и притворился мёртвым, но только она, старухина рука, всю ночь возилась вокруг него и копалась в его волосах. Под этот шум, похожий на шёпот, Клим почему-то вспомнил всё, что он делал и говорил, и даже хотел сделать и сказать на протяжении всей своей жизни. Этот стыд был страшней страха. Он даже утреннего холода не ощутил, не заметил, как туман деликатно прошёл по опушке между стволов.

Слышь… где-то часы пробили некий час. Откуда в лесу металлический звук? Он вскочил и бегом помчался в ту сторону. Вскоре сумрачный лес расступился. Земля, лоснясь травой, встала холмом. Небо - голубей глаза и просторней моря - сияло радостно и прохладно. Лёгкие зародыши облаков, не подозревая, что всем видны, сладко потягивались навесу. И внимательно-ясно смотрел на мир золотой зрачок солнца.

А на холме высится чёрная башня. Клёны и дубы вокруг неё умерли на корню и окостенели. В башне раздался дружный крик, из дверки над башенными часами выскочил скелет, рубанул воздух мечом и убрался, а куранты треснутым звуком объявили о наступлении какого-то часа. На синем эмалевом циферблате от некоторых звёзд и фигур остались только следы, одна стрелка была изогнута, но часы шли, то есть что-то вращалось в них и двигало башню во времени и - заодно с планетой - в пространстве. Клим, войдя в башню, ещё застал там отзвуки боя курантов.

Здесь пахло конюшней. Вверх далеко уходила башенная гулкая пустота, на которой лежал бревенчатый щит с прорубью посредине. Там слышалась работа людей и механизма. Свет, бьющий из бойниц и щелей, пересекал сумрак в виде стропил и откосов. Огромная цепь с привязанными к ней мешками свисала из механизма.

Клим крикнул вверх, и ему ответили, чтобы он обождал. Затем оттуда спустили бадью на верёвке. «Садись, парень!» - крикнула весёлая голова, и бадья с Климом стала рывками подниматься, но в середине подъёма остановилась: наверху произошел спор. Зычный голос сказал тому, который поднимал, что надо плавно тянуть, потому что верёвка последняя и может порваться. На что второй голос ответил, что он помощник часового мастера, а не лифтёр, и что он может всё бросить, потому что несправедливо получается. Наконец подъём возобновился. Клим вцепился в дужку бадьи и мысленно тоже поднимал себя.

Его встретили три богатыря в промасленной рваной одежде и огромный обнажённый шестерёночный механизм. На помосте валялись различные инструменты для принуждения механизма к работе. В центре помоста зияла квадратная пропасть, из которой Клима только что подняли, но в которую всегда можно упасть. Клим увидел, что часовые работники здесь и живут, ибо все тут смешалось: артельное и личное, цеховое и домашнее. Часовщики выпили за встречу по кружке медовой браги с запахом машинного масла. Брагу наливали из мятого медного чайника, куда Клим мог бы залезть. От угощения он отказался, сославшись на то, что он и без браги ничего не понимает. После второй кружки хозяева нашли в матерчатой сумке чёрный хлеб и нож, сделанный из серпа.

- Вот теперь и выпить можно, - сказал старший, сверкнув глазами из бороды. - Мы тут по договору с Бабой Ягой трудимся, у нас оброк, - заговорил второй богатырь. - Мы тогда половину её войска в море затолкали. Выпили немного… лишнего. А вот эти часы мировое время двигают. Прежде они целиком механические были, да нынче поизносились, мы время своими жилами тянем. Некому исправить. Был один инженер, да вон сюда в дырку провалился. Хороший был, только пил мало. Выпьет немножко и падает.
- Тихо, - перебил его старший, вмиг похудев лицом, - седьмой подшипник заедает.
Он встал, поднял кувалду величиной с Клима и согбенно шагнул в механизм.
- Лёшка, ось у седьмой подклиньте, а я подобью, - крикнул оттуда.
Молодой с мужественным азартом воткнул между валами заточенное бревно и на свободном конце бревна повис, навалясь животом. Второй взялся за зубья главной шестерни и стал её против хода проворачивать, отчего на его плечах вздулись бугры, подобные сугробам.

Старший произвёл внутри механизма страшный удар. Усилие часовщиков передалось всему строению - оно задрожало.
- Отпускай! - раздался из часов крик старшего.
Молодой выдернул бревно из промежутка между валами, но старший вновь закричал - на этот раз о том, что у него руку размозжило. Молодой опять клин вогнал и навалился. Вскоре бородатый выбрался из механизма, глядя на свою левую руку, которая стала шире правой.
- Ничего, - проворчал, окуная руку в бак с дёгтем, - подшипник на месте зато.
Сели на помост вокруг чайника.

Мерные скрежеты механизма заглушил какой-то хлопотливый звук, по крыше забарабанило, истошный голос оттуда раздался:
- Вы, мужики, совсем контроль ума пропили! Чего солнце в зените дёргается? К царице гости приехали! Вам всё шуточки! Она говорит, под землю вас отправит, будете вулканы отапливать.

Молодой богатырь ответ в крышу направил:
- Не переживай, Горыныч, у нас поломка была. Скажи Яге, мол, на дежурстве порядок, трудимся и мечтаем жениться.
Горыныч отлип от крыши и, улетая, что-то ворчал про кобылу-невесту, у которой было восемь жеребят и так далее.

Клим достал из-за пазухи старухину руку, с удвоенной душевностью рассказал о своём горе.
- Отдать надо, а то как я в глаза ей смотреть буду!
Потужили часовщики и с ответной чувствительностью обещали помочь, а именно время на заре на сутки обратно вертануть.
- Правда, дело это запрещенное, - сказали.

Клим то и дело просыпался от лязга механизма, от вибрации настила, от заунывной песни, которую пели часовщики. На заре они его разбудили.
- Сейчас не пугайся, - сказал главный богатырь. - Сейчас ты будешь падать в колодец, но очутишься во вчерашнем дне. И нас не забудь, а то никто не помнит, кому добро делаем, память у них отшибает.
- Погоди, Клим, ты вот это возьми себе на обутку, а то, вишь, тапки твои хотят развалиться, - средний сунул ему два кожаных ремешка.

В белесых сумерках трое подошли к шестерням, каждый взялся за одну, как за штурвал. По команде разом они напряглись, и на миг стало абсолютно тихо. Клима сдавило, точно снежок, что-то хрустнуло в нём, и опора под ним исчезла, будто пол падающего лифта.

Потемнело у него в глазах. Когда поднял веки, увидел, что лежит на лесной поляне. Утреннее солнце лучисто светит сквозь ели. Кто-то выглянул из-за ствола бледным личиком. Клим успел заметить дымчатые волосы. Он посмотрел в лесные зеленоватые коридоры, и  вновь кто-то показался там, и чей-то рукав мелькнул. Он побежал туда, растерянно постоял среди огромных тёмных колонн.
- Сынок, а сынок, помоги слезть!

Высоко на ветке сидит, словно сова, невеликая старушонка. Клим прочистил горло.
- Не буду, бабушка, вы туда нарочно залезли, - ответил.
- Ах ты бессовестный! – завизжала она и прыгнула с десятиэтажной высоты. Клим бросился бежать. Он слышал её приземление и погоню.

Он убегает, словно ком газеты в бурю, не разбирая пути, ударяясь о деревья. Клим спотыкается, кувыркается. Она мчится, как огонь по ветру.

У него второе дыхание открылось. Он зайцем помчался, уши прижал, весь как пружина. Из лесу на опушку выскочил - вдали синеет город, но это далеко, а поблизости кусты присели к земле. Клим вытянулся, чтобы стать выше их - он стал страусом. Какие мощные твёрдые ноги, экая резвость! При каждом шаге, словно балерина, он перелетает через куст. Длинная шея позволяет ему оглянуться - о, ужас! - старуха колесом катится да с такой скоростью - рук-ног не разобрать.
Вода! Клим юркнул в неё и поплыл, всем телом виляя, лицом пронзая шумную толщу: он - рыба. Нет, он лучше будет дельфином. Он выпрыгнул на поверхность, глотнул воздуха и с грохотом серебристых брызг вошёл в прохладную звонкую плотность и снова выпрыгнул на яркий свет. Играя центром тяжести и переливами энергии, он прошивал границу воздуха и воды. Но нет спасения: за ним плывет акула.

Обессиленный, он плюхнулся на противоположный берег. И она рядышком - выбралась из воды, как из-под одеяла, упала на колени, всхлипывает. Плачет, что ли?
Из седых плакучих волос влага сбегает в песок. Две руки к лицу прижала. Клим отметил - две! Две руки у старушки. Зачем же он убегал? Жалко её стало. Что опасней для пожилого сердца - беготня или горе? Только непонятно, из-за чего она так убивается, чем он её огорчил? И он стал жалеть её, то есть глядеть на неё с грустным ущемлением сердца. А она стала молодеть. Она становилась красавицей и растворялась в воздухе.

- Эй, погоди! - он потянулся к её тонкому видению, совсем юному и прозрачному.
- Когда меня любишь, меня нет. А когда от меня прячешься, я приближаюсь, - произнесла она нежным голосом и пропала.

Кузнечик стрекочет. На небе серебристые высокие облака, сквозь них сочится свет. По ту сторону озера темнеет еловый бор с изумрудным кустарником на опушке. По другую сторону раскинулось одичавшее поле и за ним встали редкой толпою холмы. Между ними извивается дорога, двумя своими неразлучными колеями доказывая превосходство женатого человека над холостым.

Он пошёл по дороге, и вскоре усадьбу увидел и речку, сокрытую густыми ивами. Дом уютный, но старый и врос в почву по самые глаза.
Клим решил убедиться в том, что усадьба пуста, но она оказалась жилой. Собака, старая как дом, ворчливо повиляла хвостом с кучи золы. Посреди двора стоит крестообразное пугало в пиджаке, с глиняным горшком на плечах. На бельевой веревке сушится борода. Клим всмотрелся в низенькое оконце, ожидая там увидеть что-нибудь мрачное, но увидел симпатичную женщину. Она вытянула к нему губы с воздушным поцелуем, верней, подышала на стекло и нарисовала на испарине сердечко. 

Он ей приветно кивнул. Она вышла на крыльцо.
- И куда вы идёте, разве не видите мой дом? Обязательно надо обидеть!
Она живописно прикрыла голое тело рыболовной сетью, склонила миловидную голову и сощурилась, чтобы оценить облик путника. Клим топтался на месте, не зная, куда девать свои тапочки, обмотанные ремешками. Она одарила его светским смешком.
- Поросёнок, вы даже не хотите на меня посмотреть! Воображаю, какими красотами прельщены ваши не очень-то выразительные глаза!
Клим не нашёл ответа.
- Ну что вы стоите, входите, раз уж пришли!

Горница обклеена журнальными фотографиями принцев и принцесс.
-У меня печка старомодная, но я скоро новую закажу. Что вы глаза отводите? Вам культуры не хватает или у вас комплексы? У меня недавно гости были - великолепно так себя вели, прямо мороз по коже! Один мне предложение сделал, но я пока отказала. Жаль, всё вино выпили. Очень вкусно у меня было - устрицы, икра, бифштексы, кольраби, крюшоны, пепси-кака, писи-кола… где-то обёртки остались, показать? Ты не спи! Чего ты спишь, предложения не сделал, а уже спишь, словно я твоя законная жена. А почему бы и нет, правда, милый? Осенью в городе кино и танцы, я буду такая нарядная, я им про тебя скажу, якобы ты побочный принц. Вот они от зависти лопнут. А зимой, когда дом заметёт снегом, нам будет нескучно: мы откроем друг другу все желания и будем делать, как хочется… всякое приятное. У меня есть такая штучка… глаза пока закрой, дай руку… не здесь, глупый! Вот здесь. Это специально. Я тебя научу, ты только  обещай, что мы поженимся, а то я некоторым зря показывала. Когда-нибудь потом, когда мы надоедим друг другу, мы заведём ребеночка, и у нас появится благородная цель в жизни. А ему в наследство перейдет и дом, и огород.

- И небо, и звёзды, - пробормотал Клим.
- Чего ты бормочешь? Сколько у меня ни гостило мужчин, такого тупого ещё не было. Ну, поддерживай беседу, иначе я на тебя собаку натравлю.
-  Мадам, я хочу в сортир.

Спиной он ощутил взгляд такой ревнивой силы, что тело онемело. Кое-как выдержав этот взгляд, он с вынужденным поклоном вышел за дверь. Собака посмотрела на него, скривив морду. «Я в туалет», - объяснил ей Клим. Туалетный домик, изнутри изрисованный сердечками и признаниями в любви, несколько успокоил его.
Клим вышел насвис… Господи, хозяйка лежит поперек дорожки, раскинув руки-ноги, точно кукла. Рядом с ней сидит пёс, заворотив к небу глаза. Клим потрогал пульс этой странной невесты, приблизил ухо к её губам - она обхватила его и перекатила на спину. Через миг она окрутила его рыболовной сетью. «Скверное дело», - сказал себе Клим, шурша спиной по траве.

В сарай его затащила. Был день, потом вечер, потом нити паутины погасли в окошке, и стало совсем темно, потом вышла белая Луна, но кто-то затмил её в окне. Клим догадался, что сейчас он очень испугается, но испугался ещё сильней.
За окошком стояло пугало, и горшок блестел с лунной стороны. Глиняным боком горшок внимательно смотрел на Клима. Постояв, пугало отступило и освободило свет.
За стенкой прошуршали шаги. Клим догадался, что сейчас пугало войдёт к нему, и от ужаса он так натужился, что сеть на нём лопнула. Кожа тоже не выдержала острых верёвок и порезалась, но сейчас было не до неё.

Клим прислушался. Пугало тоже прислушалось. Клим подкрался к двери и припал глазом к дырочке от сучка - увидел бороду, подвязанную под горшком, ночной ветер ею медленно играл. Сейчас пугало напоминало человека, который очень чутко прислушивается. 

Пиджак из толстого сукна висит на нём плоско, в открытом вороте вместо горла виден крест жердей, под плечо подставлен костыль - значит, вот как он ходит! Голова у него кверху сужается и завершается плоским теменем - плоским, ибо это дно горшка. Что там у пугало внутри? Если снять с него пиджак, оно умрёт? Где прячется  его сила?

Свет луны лежит на глиняной щеке, словно жир. Клим обратил внимание на то, что не может отвести взгляда и не может опустить веки.

От дома приближается хозяйка в чёрном плаще, она шустро шуршит травой, она от нетерпения звенит ключами. Подошла, закрыла Климу его маленький обзор, и он вмиг ощутил облегчение. Она открыла ключом замок, а потом произнесла шёпотом: «Он там лежит связанный, если женится на мне, мы отведем его домой, если нет, я подарю его тебе, и ты можешь пугать его, пока он не умрёт».
 
Клим развязал кожаные ремешки и встал возле двери, по стене распластался. Женщина отворила дверь - появился лунный свет с длинной черной тенью посредине - вошла; следом за ней ступило пугало. Клим выскочил из сарая, дверь захлопнул и в замочные ушки всунул кожаный ремешок и узлом завязал. Не успел вздохнуть, сзади на него напала собака, но Клим отмахнулся вторым ремешком. Тут сарай вздрогнул, в дверь изнутри ударили – но ремешок удержал. Хозяйка дико завизжала, сарай весь встряхнулся, словно его взялись поднять. А Клим бросился наутёк не разбирая пути.
- Я тебя любью-у! - завопила женщина.

А Клим выбежал на дорогу и помчался между холмов.
Луна иногда приближается и крупно светит, заливая всё вокруг лёгким сухим светом. Климу страшно оглянуться, ему чудится, что пугало гонится и вот-вот настигнет его. Он вовремя вспомнил, что у него есть оружие против нечистой силы – богатырский ремешок. Успокоился и пошёл себе, ремешком от пустоты отмахиваясь.

Глава 2
Небо засветилось. Луна куда-то спряталась. Звёзды стали темнеть и вскоре превратились в черные веснушки на неоновом небе. Но вот благодетельный рассвет ярко разлился на востоке, отменив последние ночные подробности, и вместо них Клим увидел голубоватый прозрачный город, будто сделанный изо льда.

- Любуешься архитектурой тюрьмы? - раздался грубый хохоток. - Старший следователь Рубанкин. Зачем ты женщину обидел? Я ночью лежу курю сплю дежурю, а она звонит рыдает. Говорит обольстил и сбежал! Разве так порядочные мужчины поступают? Обольстил так останься и дальше действуй!  Не надо мне возражать. Гражданскую зопесть надо иметь! А если она теперь с пузом? Как нет?! А если нет - ещё хуже.  В ней же инстинкт! И в тебе должен быть. Ты разве не читал в газете про падение рождаемости? Всё потому что женщины достаются таким как ты. Зачем ты её обнадёжил? Женщина, она как пианино: тронул - играй, играй! А если ты ничего не хотел, зачем тогда останавливался, пошто разговаривал? … Да чего зря на неё пялиться! Не понимаю, как можно так легкомысленно подходить к вопросу: это же половой вопрос! Не знаю даже как наказать тебя. Ладно, полезай в мешок.
   
Рубанкин натянул на Клима дерюжий мешок и стянул на поясе тесёмкой. Так разумная часть Клима оказалась в мешке, а безумная осталась на свободе.
- Ну, пошли, соблазнитель. Перед ямой я тебе остерегающий сигнал выкрикну: «Яма!» или «Камень!».   
   
По пути Рубанкин рассуждал о различиях между половой любовью и половой ненавистью. Клим представлял себе, как при этом шевелятся ноздри его крупного пористого носа. Но вскоре он забылся и уже не слышал конвоира. Жаворонок пел где-то в небесной пропасти, и Климу очень захотелось быть зрячим. Ноги его шли по пыльной дороге, и пыль тоже стала нужна его глазам.
   
Мешок тут и там пропускал искорку света. Нет, в мешке летал светлячок. Пожалуй, что-то ещё ярче.  Рубанкин поинтересовался, отчего пленник мотает головой.
- В мешке пылинка, - сказал Клим.
- И нос чешется?
- Вроде того.
- Тогда стой, - Рубанкин снял с него мешок. - Если будешь стоять с поднятыми руками, я разрешу тебе сходить по малой арестантской нужде.
- Не хочу, лучше дайте мне мешок на минутку. Я знаю, где пылинка.
   
Клим стал выворачивать дерюгу, и после нескольких отворотов яркая точка вылетела из мешка и волной полетела прочь. Рубанкин тоже увидел её и бросился догонять в своих нелепых сапогах: «Стой, стой!»
   
Когда он вернулся, на нём лица не было. Он лёг на обочину, шумно закурил.
- Что это было? - спросил Клим.
- Душа. Душонка. Ты что с луны свалился?
- Именно так. Может быть, объясните?
   
Рубанкин выпустил дым из носа и сделал философское лицо.
- Мастер один игрушки делает и ставит их на крышу. Иногда в лунную ночь в игрушку залетает случайная душа, и тогда игрушка становится волшебной.
   
Двое вновь шагают в прежнем порядке: Клим в мешке, Рубанкин в фуражке.
- У нас на краю города имеется  лаборатория метафизических исследований, там за душу волшебной игрушки медведь платит пять рублей.
- А человеческая душа сколько стоит?
- Слишком по-разному. Всё, молчи, к тюрьме подходим. Наша тюрьма была основана в 3721 году по распоряжению Кощея Бессмертного. Она красиво расположена на правом берегу реки…
   
Огромная книга, скрипучее перо, пальцы тюремщика - фио-о-о… В камере вечер. Здесь Клима оставили одного, не сказав никаких юридических слов. В камере ничего лишнего, только несколько предметов, неказистых и куда более выносливых, чем человек. К столу привинчено меню с двумя названиями блюд: гуща без жижи и жижа без гущи. Клим заложил руки за спину и принялся читать царапины на стенах. «Рубанкин гад мы ещё встретимся», «Все вы трупики», «молитесь», «я не умею смеяться»,  «за что я родился?», «сдувайся!», «я знаю где клад, у меня карта».
   
Клим толкнул пищевое окошко - оно открылось в пустой коридор. Где-то слышался тихий женский голос - то ли она уговаривает, то ли жалуется. Клим едва сообразил, что в глубине здания журчит вода. Позвал тюремщика - как у всякого ставшего жертвой ошибки, голос у него прозвучал робко - никто не подошёл.
Безобразие! Он сел на дощатую койку, руки на груди сложил. Он наполнялся праведным гневом. Ещё раз подошел к двери и врезал по ней кулаком - чугунным шаром прокатилось по всему зданию эхо.
   
Дверное окошко позволяет высунуть в коридор голову и посмотреть в обе стороны. Стемнело. Вдруг перед ним появился летающий огонек. «Здравствуй, маленькая душа!» - Клим узнал её. Она подлетела к его лицу и несколько раз превратилась в толстый шарик - раздулась и сдулась, раздулась и сдулась. Улетела. До Клима дошло слово «сдувайся». Но как это сделать?  Он продолжал быть Великим Обиженным. Подошел к двери, голова протиснулась в окошко, а плечи уперлись, толстые плечи Борца против несправедливости.

Вновь зашагал по камере. Задача оказалась непростой. Чем больше он уговаривал себя сдуться, тем упрямей в нём надувалась обида, она заводила с ним спор, дескать, чего это я должна сдуваться, когда вон как с тобой обращаются!? Он соглашался с ней. При этом он понимал, что поступает внутри себя губительно. Тем не менее, расслабить свою обиду не мог. А она, вообще, предпочла бы вечно сидеть здесь, и пусть они все подавятся своей подлостью.
   
К середине ночи он ещё расширился, рубашка стала ему тесна. Тогда ему пришлось отыскать в памяти примеры явной несправедливости, которую он сам когда-то совершил, благо, старухина рука как-то ночью помогла ему вспомнить все подробности прошлого, и теперь он понял, что ему мало тюрьмы для наказания.
Перед рассветом он вылез из дверного окошечка.
   
По коридору, на каменном полу которого белел вековой след арестантских и служебных подошв, он на цыпочках дошёл до лестницы, увидел сидящего охранника, и оба вздрогнули.

- У меня в тюрьме развивается клаустрофобия, пойду пройдусь, - пояснил Клим.
- О, я по себе знаю эту скверную болезнь, в целой вселенной мне тесно, - ответил охранник и вновь положил голову на кроссворд.
   
Клим вышел на кладбище. Здесь в предрассветный час пронзительно пахли цветы, но начать жизнь заново ему не захотелось. Небо прохладно светилось, как затуманенное зеркало. Камни стояли с именами и цифрами, выставляя как бы самое главное, что остаётся от человека на земле. Две крысы повернулись к нему и остренько посмотрели. Прямо перед собой Клим увидел покойника, лежащего поверх могилы. Покойник решил подняться. Хорошо, что Клим давно ничего не ел. Сквозь глазницы покойника он ясно видел дальние могилы. И тут сзади раздался голос охранника.

- Эй, возьми ботинки! Я гляжу, ты в тапочках. Так по белу свету не погуляешь. Бери, не стесняйся, раз хороший человек. А то обычно, когда бегут, норовят убить, а за что? Ты вот просто пошёл. Вот я и даю тебе ботинки, им сносу нет.
   
Клим замычал что-то и показал на покойника.
- Да он не злой, - отмахнулся охранник. - Он целоваться обожает. Одна баба с ним целовалась, так у неё губы отвалились. Он тут живёт, где ж ему жить прикажешь? Ты только не целуйся с ним.
   
Несколько успокоившись, Клим сел на крыльцо, обулся в грубые и замечательные ботинки, боковым зрением следя за покойником. Тот вынул из кармана бутерброд и стал его голыми зубами есть. Крошки падали сквозь него на землю.
- А как он живет, если такой дырявый? - спросил Клим.
- Медведь его таким сделал. По ту сторону кладбища стоит лаборатория. Там живет медведь Вакум. Однажды на спор он оживил этого типа. Наука, тить-дрить!
   
Над Очарованной страной встаёт солнце. Огромный бурый медведь валяется в росистых травах и стонет от удовольствия. Клим сквозь куст наблюдает за проявлениями его мохнатого жизнелюбия. Медведь боками почесался о берёзу, потом холкой потерся, потом встал на задние лапы и показал седой невероятный живот. «Ы-ы», - промычал. Сплюнул - «хыть-тпру». Встряхнулся и огладил лицо лапами.

- Здравствуйте, можно с вами познакомиться? Я путешественник.
- Каким доводом докажите сказанное? - медведь смотрит на него двумя очень маленькими глазками, сверкающими, словно капли еловой смолы на рассвете.
- У меня ремешок, его подарили мне часовщики, которые мировое время тянут своими силами.
- Ага, это любопытно. Пойдёмте, за чаем побеседуем. …Криволапов Михаил Потапович, единственный в мире учёный медведь, - сиплым голосом пролаял и подал Климу лапу.
   
Михайлов дом сделан из толстых брёвен. Архитектуры особой нет, зато во всём видна прочность. 
- Учёный люд зовёт меня Вакум, ударение на втором слоге. Так в детстве я произносил главное в мире слово «вакуум».
   
Вытерли лапы-ноги на крыльце. Оказались в музее научных достижений. Жук величиной с автомобиль висит на потолочной цепи рядом с летательной ступой. По стенам оружие, костюмы инопланетян и бродячих актёров…. Обложенный дикими камнями горит костёр, возле него сидит живая собака. Взлетает искра, очень похожая на душу.
Всё тут поражает воображение, но вот Клим увидел большой стеклянный шкаф, на котором приклеена бирка «наилучшая женщина». В шкафу на сундуке покоится пожилая женщина в сарафане. Хозяин кивнул, дескать, понимает удивительность такого экспоната.

- Я вкратце напомню историю про девочку Машеньку. Помните, она пошла в лес и заблудилась?
- Это моя любимая сказка! - воскликнул Клим.
- Вас не удивило, что она пришла к медведю, который живёт в избушке?
- Нет, я не догадался удивиться.

- Плохо, надо всегда удивляться и догадываться. Так вот, этим медведем был я. Уже тогда во мне сказывались начатки разума и склонность к полезному труду, хотя это не свойственно лесной фауне. Помните, зашла девочка Машенька к медведю и осталась в его доме жить. Это правда, очень она мне понравилась. К родителям она уж более не вернулась, тут сказители наврали. Как же, мол, девушка да будет жить с медведем?! А мы очень даже славно жили! Деточек, правда, не прижили, ну да я в гинекологии не силён. Я уж ласкал её, ласкал. И нежил! Счастливей жены на всем свете не было. Девки прослышали о таковской Машенькиной доле и тоже стали в лес похаживать. Но они знакомились с обыкновенными мишками, а тут нежности не жди. Много погибло красавиц, многие вернулись домой с бесчестьем и увечьями - да прямо под родительский ремень. А я с её папенькой подружился. Я им меду, они мне дровишек напилят, наколят. Так в добре и согласии жила моя Машенька, пока не состарилась. Я смерть её издали встречал, колдовские науки изучил, всякое знахарство прошёл - но нет лекарства против смерти. Это уж я сам потом изобрёл кое-что. В общем, когда пришла пора моей ненаглядной закрыть свои серые глазоньки, я хоронить её не стал, я из неё потрошки вытащил, заместо них меду залил с прополисом, без пузырька, без сориночки, поверху лыком обвязал, дёгтем берёзовым обмазал, потом льняной тканью обернул. Конечно, без потрошков какое общение, но все же видимость родного человека сохранил. Вечность, вообще, прохладная вещь.
   
Медведь, говоря это, с грустным склонением морды смотрел в стеклянный шкаф, где лежала на сундуке его супруга, и где в стекле отражалась его тяжелая бурая башка. 
- Открой глазки, голубушка Машенька! Ты уж, поди, месяц ими не пользовалась.
   
«Машенька», - прошептал Клим и посмотрел в её бесцветные открывшиеся глаза. В горле у него вырос ком. Медведь вовремя пригласил его следовать дальше. Впечатления не помещались в Климе.
   
За чаем, который оказался великим обедом, Клим спросил про покойника, что живёт поверх кладбища.

- А! - небрежно сказал Вакум, окуная баранью ножку в бадейку с хреном, после чего из половника обильно полил эту ножку грибной подливкой и зажмурился.
Все столовые предметы были очень крупные, чтобы хозяин мог лапой брать их без мелочного внимания.

- Тут, значит, судьба, упс-хрып-це-ап-нда-к, понимаете. Вот вам пример. Допустим, железнодорожные рабочие решили выпить и расположили прямо на рельсе кусок огурца и стаканчик. Допустим, я нахожусь у другого края рельса, который длиною в километр. Чтобы сорвать рабочим пьянку, я изо всей силы ударяю по рельсу кувалдой - бах! - и беру бинокль. Я уже ударил, но рабочие об этом ещё не знают. Я вижу, как они с приятными улыбками наливают выпивку, крупно солят огурчик… Вдруг всё это разом слетает с рельса - шлёп! Теперь я ухмыляюсь, а они растеряны. Что случилось? Я выступил судьбой, они - жертвами. Время пробега упругой волны по рельсе есть величина t, или время свершения судьбы. Суть в том: кто и что запустил в будущее, кто посеял происшествие, которое через некое t коснётся тебя. Теперь про покойника…

Медведь опрокинул в себя трёхлитровую кружку чая, потом посидел, отставив от стола морду, чтобы чай из шерсти собрался в крупную каплю и упал на пол; все это было известно и рассчитано.

- Двадцать лет тому назад я подобрал на улице беспризорника Сашу, отмыл его и усадил обедать. Уж он ел-ел! После обеда его отвели спать. Пока он спал, ему купили необходимые вещи: обувь, костюм, портфель, книжки. Он проснулся посреди подарков, оделся в новое - такой был счастливый! А рядом никого. Я следил за ним в подглядную трубу. Перед этим я ему сказал: «Саша, ты можешь уйти, а можешь остаться. Если ты уйдёшь, забери свои новые вещи. Если нет, они все равно твои. Об одном прошу тебя, не бери того, чего тебе не давали!»

Рассказчик смолк на секунду, стёр тыльной стороной лапы слезу и продолжил.
- Саша решил уйти. Понятно, привычка болтаться между помойками взяла своё. Перед уходом он засмотрелся на волшебную игрушку, что стояла на комоде. Зырк по сторонам – никого. Руку протянул и замер. Значит, совесть велела ему не трогать. А соблазн повелел: «Возьми, пока никто не видит». Он протянул руку и снова отнял. Извёлся парень. На лице его читались муки внутренней борьбы. В такую моменту решается жизнь. Диплом, диссертация, бракосочетание - чепуха по сравнению с таким выбором. И паренёк забрал куклу. Он сунул её в свой новенький портфель и выбежал на улицу. Кто здесь выступил судьбой? Он. Кто жертвой? Опять он. Величина t растянулась на всю его недолгую жизнь. После такого поступка он уже не верил себе. Не зря он дёргался: он себя выбирал. И выбрал не самое лучшее. Что дальше? Мелочность, кража дров в том же дворе, где тебя обогрели. Через пятнадцать лет он вновь появился у моего крыльца - просил милостыню или подённую работу. Я говорю: помнишь, как ты украл игрушку в моём доме? Он сказал: нет. Заметим, у него был шанс хотя бы прикоснуться к честности. Но нет - так нет.

Рассказчик поперхнулся, будто Сашины поступки застряли крошками в его горле. 
- Потом он жил на кладбище. Больше негде было, отовсюду выгнали. Здесь и умер, потому что другой бездельник проломил ему голову. Его похоронили за казённый счет, как жертву неправильного воспитания. А потом у меня случились посиделки с одним упрямым профессором, и мы заспорили насчет способов реанимации. Я тогда попросил моего лаборанта откопать Сашу и дал ему неожиданный шанс кое-что вспомнить.

- А куда делась та волшебная игрушка? - спросил Клим.
- Саша кому-то продал. Помнится, у него появились деньги. То была обыкновенная тряпичная кукла, но душа была в ней очень хорошая. Она много добра ему сделала. Куклы бывают замечательными друзьями. Уф, - медведь устал говорить и проводил взглядом бегущего по стене паука.
   
Потом они оказались в большом зале, весь центр которого занимал стальной купол - мощная клепаная кастрюля с проводками и окулярами. Медведь погладил себя по животу, хотя эта ласка явно относилась к аппарату.
- Вакуумная установка «Зал ожидания», -  произнёс интимно. - Там внутри другое время.
   
Хозяин и гость припали к зрительным трубкам, глядящим в иное пространство. Перед ними была мутная пустота, густеющая вдали или просто бесконечная, без каких-либо очертаний. С ума сойдешь, подумал Клим, глядя в ничто.
- Сейчас из запасника будет выпущена душа. В первый раз она попадёт в абсолютное одиночество.
   
Клим увидел существо, похожее на мятый шарик для настольного тенниса с двумя ниточками по бокам. Почему-то было заметно, что существо в смятении, кривые ниточки имели такое выражение, с каким держит руки ребенок, всеми брошенный и забытый. Изображение было нечеткое, словно нарисованное маленькими дрожащими штрихами. Душа поёжилась в темноте и покружилась вокруг своей оси. Потом принялась покачиваться вверх-вниз, чтобы занять себя.
   
Клим проморгался и опять уставился в «Зал ожидания». Шарик с двумя ниточками плыл в пустоте, качаясь.
- Смотри, она поняла, что совсем одна, ей стало страшно.
   
Вправду, она качалась неровно. Клим даже думать старался шёпотом и дышал тихонько.
- Теперь дадим ей товарища.
   
Рядом с ней появился белый червячок. Круглая душа принялась кружиться вокруг него. Клим был потрясён: маленькая малявочка старалась отпраздновать встречу с ещё более крошечным созданием! Клим подумал, что нечто подобное происходило и с ним… когда-то в другую эру.

- А говорят, любовь для размножения! Любовь это выход из одиночества, - пояснил Вакум.
- Кто такой червячок? - спросил Клим.
- Тоже душа волшебной игрушки. Но очень робкая.
- Как они видят?
- Им не надо глаз. Они видят мир так же, как мы видим свои мысли. Они все видят в свете ума. Отсутствие ума для них - тьма, а тьма это смерть.   
- Включайте скорее свет! Что же вы их мучаете!
- Сейчас включу.
   
Внутри установки начался рассвет, где-то вдали осветились декорации - домик, станция железной дороги, зябкое дерево на фоне рассвета. Круглая душа обняла одной ниточкой червячка, и они полетели к лучам солнца.
- Айда кушать, - пробурчал медведь.
   
По пути в столовую он показал большой стеклянный шар, в котором хранятся души волшебных игрушек. Клим ничего не увидел.
- Они светятся когда возбуждены, когда любят или страдают, - пояснил хозяин.
- А у человека есть такая душа?
   
Медведь, сославшись на обеденный перерыв, отказался говорить на научные темы. Он сутуло и с пыхтением шагал по коридорам, он шёл все быстрей: «Суп, супчик, супец, супунюшка, супище...»
   
Лепная белая супница, чуть меньше ванны, уже стояла на обеденном столе и порождала пар, живописно возлетающий к деревянному потолку и там гуляющий кучевыми облаками.

- О! - томно застонал медведь.
Но Клим после пережитого в «Зале ожидания» не мог есть. «О!» - рычал медведь, наваливаясь на габаритные блюда, в которых пища ещё пыхтела. А Клим сидел, как сосватанный.
   
На прощание хозяин подарил молчаливому гостю волшебную игрушку - гипсовую птичку, тонированную в коричневый цвет.
 
- Гнездо отвалилось, и лапку она потеряла, - сказал медведь и направился в лабораторию, показав Климу свой меховой горб.
- Ты живая? - спросил Клим в её холодное тельце.
Она уместилась на его ладони. Он переложил игрушку в карман и огляделся.
Раздался звон трамвая.

Глава 3
Клим гулял по городу. Он прежде не встречал столь великих строений. Он думал, что архитекторам такие большие здания только снятся. В стенах были пропилены окна для выныривания лиц, для квадратного втекания света в нутро ячеистых помещений, где жильцы выращивают личинки самолюбия.
   
А потом смешной дом, увешанный носками и майками, привлёк внимание Клима. Он здесь долго препирался на крыльце с инвалидом, у которого было специальное узкое лицо для выглядывания из дверной щели. Наконец, Клим объявил, что готов на любые условия, лишь бы иметь угол для отдыха.

Инвалид проникся к нему сочувствием и повёл этажами и коридорами. Они переступали через людей, лежащих в проходах. Старик жевал всякие слова и пробовал на вкус «угол для отдыха». Пахло сыростью и хлоркой.
-  Сколько я буду должен за койко-место?
-  Если будешь выступать на ринге - нисколько, - пояснил узкий.
   
Комната, некогда затопленная соседями, хвалилась на потолке потёчными рожами, которые обещали более страшное общение тому, кто будет долго смотреть в потолок. Голая лампочка, висела на голом проводе как намёк на последнее действие; одинокий стул, упрямо растопырил глупые ножки; стол по периметру был обкусан пивными пробками; пепельница когда-то получила ущерб от удара об стену; кровать провалилась под бременем земных страстей; занавеска долго служила полотенцем для рук; латунный кран пускал слюни. Утеплить, согреть всё это своей растерянной душой Клим не мог.
 
Он решил умыться, вынул затычку из раковины, и оттуда завыл ветер, там раздался вой жалобных голосов, как если бы сливная труба опускалась в ад. Клим плотно заткнул её, лёг на кровать и долго не спал, боясь оставить себя без присмотра.
Он придумывал разные маршруты и способы вернуться домой. Потом ему приснилось, будто медведь ложкой вынул из него глаза и отнёс их на крышу, откуда Климу открылись туманные дали.

- Дикарь полагает, что песня находится в радиоприемнике, - сказал Вакум. - Нам кажется, что мы находимся там, где расположены органы восприятия. Сейчас тебе кажется, что ты находишься на крыше, хотя ты в комнате. Вообще, место расположения нашего сознания - иллюзия. На самом деле мы находимся нигде. Разве это не утешение для тех, кто в плену?
Клим от этих слов очнулся и затосковал, заворочался, но ощутил под подушкой подаренную птичку. Как он ей обрадовался! Прижал к лицу, гипсовую, твёрдую, без одной лапки, и она кратко и тихо спела ему некое «и-и».
    
Утром злобный голос выкрикивал призывы выходить на ринг и объявлял борьбу за служебные места. В дверь всунулся узкий старик, оказавшийся комендантом. Он поторопил Клима принять участие в поединках. Вскоре Клим вошел в полупустой спортзал, где следы жестокой борьбы были присыпаны шелухой от семечек.

- А как ещё определить достойного? Естественным отбором. Сегодня разыгрывается должность начальника пожарной охраны. Попробуй, новичкам везёт. Служебная машина, секретарша, кабинет… Будешь уважаемый человек.
- Но я ничего не смыслю в пожарах! - воскликнул Клим, отчего комендант посмотрел на него с подозрением.
   
Из-за стола арбитров, одетых во что-то домашнее, встал не выспавшийся лохматый господин с микрофоном в руке.
- На ринг приглашается основной претендент на призовую должность, прекрасный человек, полковник в отставке. Кто будет ему соперником? Кто бы ты ни был, приятель, не упусти свой шанс! Только сильный, дерзкий, ухватистый достоин быть хозяином пожаров! Ну-ка, покажи, что ты любишь деньги и будешь драться за них не на жизнь, а на смерть!
   
На ринге разминочно вращал тазом багровый дядька вполне пожарного вида: от него хоть прикуривай. За спиной Клима две старушки шептались: «Я помню его, он родился такой малюсенький, а сейчас уже полковник!»  «Какой молодец», - ответила другая.
   
Клим ни тогда, ни потом не добился важного служебного места. В той первой битве главный претендент протянул ему руку для пожатия, а сам эту руку взял на излом и далее волочил Клима по полу.

- Трудно стать начальником, - после боя успокаивал Клима комендант. - Я даже министром был, потому что очень был выносливый, но недолго продержался, меня подкупили. Потом в жестокой битве я выиграл нынешнее место. А тот, кого я победил, пришёл сюда и совершил месть, представляешь, он расплющил мне голову дверью.
   
Не участвовать в боях Клим не мог, тогда его не кормили бы, а то и вовсе изгнали бы из общаги «Молодых специалистов». Страшно разыгрывалось место директора школы с математическим уклоном. Главный претендент сыпанул Климу перца в глаза. Но ещё страшнее проходил бой за место общественного попечителя фонда матерей одиночек. Противником Клима оказались два брата-близнеца, которые заверили судей, что намерены занять одно служебное кресло, всё по-братски деля пополам. Братья ударили его с двух сторон ногами по ребрам, после чего двадцать два дня он не мог взволнованно дышать.
   
В результате семи поединков ему досталось место сторожа в парке. Был и сюда претендент - пожилой нездоровый человек, которому Клим сразу поддался. Но тот не смог расписаться в книге победителей и его отправили в больницу, а Клим перебрался в маленький домик, стоящий на поляне в парке.
Время в сознании Клима сложилось какими-то складками - плиссе-гофре, и на виду остались только избранные, показательные моменты. Должно быть, после сильного удара в голову полтора месяца сжались у него в памяти до полутора минут.
   
Господи, сердце как стучит! Однажды ночью в этом парковом домике он поднялся с постели, потому что кто-то жалобно кричал, моля о помощи.
   
Парк часто оглашался воплями. Обычно это были крики людей, не знающих, как освободиться от душевного томления. Лось тоже кричит, но не так дико. В светлые сумерки пожилые дамы пели дуэтом или трио. В утренние часы из кустов доносились крики хищного вожделения, брань и стоны - это дети играли в изнасилование.
Главных героев он знал в лицо. Девочка с толстыми хвостами на голове неоднократно заглядывала к нему в окно и, сияя золотистыми брекетами, пристально улыбалась. Случались и крики «помогите!» - тогда он выскакивал из домика и бежал на голос.
    
А в ту ночь раздался жалобный стон. Под кустом лежала белая, теплая, остывающая…
Девушка была сильно избита. Он перенёс её к себе. Уложил, закутал, напоил чаем, стал в глаза ей смотреть. Она встречно посмотрела на него и сморщилась от боли, хотела улыбнуться – не получилась. Поникла ресницами.
- Жених, значит, побил тебя, такие, значит, дела, - заключил он после первого знакомства.

С этого часа его жизнь изменилась. Он больше не искал дороги домой. (А вообще сказать, он забыл, как очутился здесь. Где здесь? Тоже непонятно. Говорят на русском, расплачиваются рублями, живут в России.)

Больная Лена просила его не вызывать врачей. Он понял, почему. Если врачи занесут в журнал эти побои, следом за врачами сюда приедут полицейские. Она не хочет выдавать жениха, и Клим не стал с ней спорить.

А почему она оказалась в парке? Случайно. Бежала из дома, куда глаза глядят. Бежала, покуда ноги не подкосились. (Потом она призналась, что сказала не всю правду. Девочка соседка, у которой золотые брекеты, сообщила ей о домике в парке, в котором живёт одинокий молодой мужчина. А также сказала, что если этот мужчина в ближайшие годы не женится, она сама выйдет за него замуж и поселится в этом домике. Побитая Лена вспомнила слова девочки. Во-первых, в парке жених не догадается искать её. Во-вторых, молодой мужчина не откажет ей в гостеприимстве.  Мужчина не может отказать красивой девушке. Неспособен. Так что в парк она приковыляла намеренно.)

Он ухаживал за ней как фельдшер и больничный повар, как санитар и развлекатель. Она поправлялась, но не спешила покидать кровать. Они познакомились так близко, что однажды ночью стали как муж и жена. Клим влюбился без памяти. Ему казалось, что она полюбила его также сильно, самозабвенно. Ей не нравился этот жалкий домик, ей не нравилась его жалкая работа, но он был уверен, что она его любит. Лена прожила здесь месяц и ушла.
 
Теперь настала его очередь вести кроватный образ жизни. Клим ничего не ел, не спал. Пил воду и валерьянку. Все их прикосновения и соития, все слова Лены и взоры он вспоминал множество раз. Она не могла ему лгать, нет!   
Он ей доверил всё, что знал, всё, чем владел. Он показал ей птичку и признался, что она изредка поёт.

- Ну ладно, сочинитель! Она же гипсовая!
- Да, но, стало быть, в ней поселилась душа.
Теперь у него постоянно болело сердце, ныло. Он решил идти домой пешком – в неизвестном направлении - но постоянно откладывал выход из дому: Лена ведь может вернуться. Все глаза проглядел, все жданки прождал. Тяжело стало жить, совсем тяжело. Директор парка посоветовал ему лечь в больницу.

- Больно вид у тебя страшный. Как бы не туберкулёз. Ты ляг, проверься.
В парковой рюмочной, где на всём лежит салфеточная тень резного навеса, Клим принялся выяснять границы государства. Мутные взоры оторвались от пивной пены и уставились на него. Раздался громкий язвительный голос.

- Родину купить собрался? Ладно, я тебе продам родину, но не подарю. Я не придурок, чтоб даром отдавать такую вещь, как родина. Ставишь мне семь кружек пива, я тебе всё про неё выложу. Иной понятия не имеет, что такое родина, ему хоть канистру коньяка поставь, а я сведения имею.

Это сказал Степка-рыбак, любуясь на себя с помощью чужих глаз.
- Угомонись, треска! - встал собиратель пустых бутылок. – Клим - золотой человек, я ему за пять кружек всю географию нарисую, и дороги, и запретные зоны. Я прежде бутылки собирал по генеральским дачам, бизнес был, братцы, ох какой бизнес! Но интриги меня погубили, интриги.

- Погодите вы! - зашумел бывший агент по торговле недвижимостью. - Я ему растолкую всю политику за четыре кружки.
   
Побледневший бармен позвонил в управления парка. Через некоторое время, как раз когда можно было многое узнать уже за одну кружку, подошли директор парка и квартальный надзиратель. На Клима надели наручники.
-  Он шпион! - тотчас закричал Степка-рыбак. - Я его хорошо знаю. И родители у него шпионы!
   
В участке он объяснил, что хочет вернуться домой, поэтому выясняет, куда ведут дороги.
-  Сегодня дороги ведут в тюрьму, - сказал квартальный.
   
Директор парка пошёл их провожать, чтобы заодно время провести. Он умел сделать скучным не только собственное лицо, но и пространство далеко вокруг себя.
-  Все говорят «Баба Яга», а что она видит из своего терема? Вон мафия вокруг шурует, словно никого нет. Рабочие не знают, чем руки занять, и при этом растут шикарные особняки, на честно уворованные деньги.

- Чем бедней народ, тем краше дворцы чиновников, - поддержал квартальный надзиратель, поигрывая цепью наручников и заодно рукой Клима.
-  Ладно, пускай чиновники… я сам чиновник, хотя жена меня зайкой зовет, а проститутки за что деньги получают? Я бы ей гроша не дал, кобыле такой.
   
Климу не терпелось дойти до тюрьмы и перестать слышать рассуждения этих практиков жизни, желающих показать себя ещё и на теоретическом поприще. Однако учёная беседа длилась и ветвилась. Носы говоривших насупились и набрякли от важности.
Наконец, показалась больница, за которой должно простираться кладбище, за которым уже и тюрьма откроет Климу свои гостеприимные двери.
   
Верно, троица двинулась по кладбищу, а потом приблизились к большому дому с оконными решётками.
   
Знакомый тюремщик кивнул Климу, двоим казённым людям пожал руку.
-  Рецидивист? - спросил квартальный, кивнув на Клима.
-  Он самый. По второму заходу. Ботинки я ему тогда одолжил, - тюремщик показал на них пальцем.
-  Кто сейчас добро помнит, - заметил директор парка. – Иному человечку всю душу отдашь, а толку нет.
- Бесполезно выпускать их из тюрьмы: у них менталитет такой, - добавил квартальный надзиратель. - Ты запри его в холодную, а то он больно горяч.
   
В холодном карцере Клим первым делом стащил с ног ботинки и поставил у двери. Лёг, закрылся локтями.
Наконец, тюремщик соизволил проведать узника.
- Возьми свои ботинки, - произнес Клим измученным голосом.
- Опять дуешься?
- Зачем ты сказал, что я здесь уже был, подлый ты человек?
- Надуваешься! Ты учиться должен. Ты в обиду принимаешь, а надо в мудрость принимать. Иначе зря ты ступаешь по дороге жизни.
- Порассуждай, тюремщик, я послушаю. Кому не удалось посещать философскую кафедру, тот может посетить одноименную камеру.

- Так точно. Как волки нужны оленям, так подлецы нужны людям - для совершенствования. Подлецы учат смирению и возвышенному строю мысли. Подлецы забирают себе всё низменное - деньги, внешний лоск, власть. А честным людям оставляют всё высокое, потому что подлецы взять его не умеют. Вот и пользуйся высокими благами, если умеешь. Мне, например, по служебному уставу, полагается быть подлым. А ты должен мою подлость одолеть. Я тебя промораживаю, а ты должен остаться тёплым. Ты должен научиться ещё более высокой человечности - благодаря мне, подлецу. Если в тебе хватит мудрости, ты выйдешь отсюда. Если нет, тогда не выйдешь.
   
Дверь закрылась. Громыхнул засов, словно клык с хрустом вошёл в сустав жертвы. Тюремные стены были сложены как будто из голов узников. Если множество голов сложить вот таким образом, они под своим весом оквадратятся и станут строительными камнями. В каждом камне задушен крик, сдавлена мысль.
   
Стены мерцали холодным потом. Клим задрожал от холода. Он мысленно развёл костёр, но долго не смог поддерживать его своим воображением. Он стал приседать и отжиматься от пола. Изнемог. Залез под нары. Попытался вообразить себя собакой в тёплой конуре, в тёплой шкуре. Но нет, самонастрой не получился. Холод оказался упрямей Клима.

Вспомнил про птичку в кармане, прикоснулся к ней губами и на краткий миг отогрелся.
   
К утру Клим впал в бредовое состояние. Охранник крикнул ему, что нельзя лежать под нарами, здесь тюрьма, заведение порядочное, а не сумасшедший дом, но галлюцинация Клима не прервалась.

Девочка с позолоченными зубами потеряла колечко, оно под кровать закатилось. Девочка полезла - не нашла. Мама нагнулась - тоже не нашла. Клим отправился. И вот он сидит под кроватью и смотрит в темноту. Кольцо звенело где-то здесь. Надо во что бы то ни стало его найти. Обувные коробки всё загораживают, их всё больше становится, это какие-то посылки с пустотой внутри, а в остальной комнате праздник, Новый год. Ёлка переливается огоньками, торт пышно громоздится на столе, бокалы блестят текучим блеском. Клим зажигает спички – те слишком быстро гаснут. Несколько странная мысль появилась - поджечь палец. Он вправду зажигает от спички указательный палец - быстрая боль сменяется приятным онемением, палец вспыхивает и шуршит огнём, искрясь во все стороны.
 
- Смотри! - кричит он и высовывает палец из-под кровати.
- Ой, Клим, ты сумасшедший! - обе хохочут.
Он вылез из-под нар и понёс бенгальский палец, чтобы охранника тоже развеселить. Приблизил палец к двери - дверь отворилась. Клим быстро пошёл по коридору, свой свет неся перед собой.
-  Смотри, как ярко горит!
-  Ух ты!  - воскликнул охранник и решил от пальца прикурить.
   
Клим сжал пальцы в кулак, и огонь погас. Палец потом оказался целым и невредимым, только бесчувственным.   
- Правильно, уже светает, нечего пламя расходовать, - рассудил охранник. - Доброго пути, Клим, заходи еще!
   
Известной тропой он отправился к медведю в лабораторию. Через час поднялся на знакомее крыльцо. Ему не спеша открыли, жуя. Поразительно смазливая лаборантка в бирюзовом лифчике и белой кружевной юбочке подняла бархатные бровки. У неё в руке содержался надкусанный пирожок, возле рта красовалась аккуратная, быть может, нарисованная родинка, чтобы вкуснее было тянуться к её губам.

-  Вы кто? Михаил Потапович уехал на президентскую усадьбу. Его вызвали по неотложному делу, - она махнула пирожком на север. - В Кощея Бессмертного заполз паук, это государственная тайна, и паук сплел между ребрами Кощея паутину. Вакум поехал выметать паука. Он великий медведь, правда?
-  А точнее вы не покажете, в какую сторону уехал Вакум?
   
Она спрыгнула с крыльца, юбочку вскинув парашютом, мелькнув совершенно  нательными трусиками.
-  Это, должно быть, на северо-востоке, да, пожалуй, там.
   
В каждое слово девушка вкладывала какой-то добавочный смысл, который отдавал вкусом самой девушки, то есть соблазнял.
-  Значит, мне туда идти? - уточнил Клим.
-  Угу, наверное, ой, пирожок начал крошиться, пора съесть. А я там не была. Что мне там делать? Баба Яга не любит девушек. А вы?
   
Клим не ответил, молча сглотнул. Она тут же отдала ему пирожок и, хихикнув, закрыла дверь. На прощание ещё раз выглянула и моргнула двумя глазами.
   
Полдень, шуршащий зной. Улыбающийся желтоватый цвет дороги. Сорняки, словно крупные ювелирные изделия, бесцельно стоят на обочинах. Дорога заманивает глаза вдаль, где надежда располагает нечто интересное. И так надежда сделает много раз, покуда путник на своих медленных ногах не дойдет до какого-то реального места, всегда расположенного ближе, чем облюбованный надеждой горизонт. Не дошёл - сам виноват.
   
На придорожных полянах у сосновой опушки в траве рдела земляника. Голодный Клим увлёкся и не сразу поверил, увидев перед собой большое белое яйцо - гладкий купол, не имевший никаких повреждений или житейских отверстий. Но при этом в яйце просвечивал человек, лежащий там, сложивший руки на груди.
Клим укусил себя за язык, когда этот мнимый покойник заговорил. «Анахорета будите?! Всякая говяда думает, её животность заслуживает истинного и краткого келейного лобзания, мнит нахальным образом постичь разум совершенного! Твари убогие, фикции ходячие, целуйте черепа шершавые щеки! Твердозначные ы мягкозначащие эпигоны юрских ящеров».

-  Я ничего, - смутился Клим. - Как вы попали в яйцо?
- Я им оброс, дурень! Мужчины и женщины не предохраняются, потом такие, как ты, шляются туда-сюда.
   
Клим заел обиду земляникой и вновь, растворяясь в сиянии полудня, продолжил свой путь в сторону Бабы Яги и Кощея Бессмертного. Что-то особенное таилось в тексте, услышанном только что. Ага, все слова располагались по алфавиту. А зачем?
В небе он приметил троицу странных облаков. Они слишком напоминали фигуры людей. С медленной издёвкой над зрителем они взялись разыгрывать сцены из похабного треугольного романа. Причем дама и кавалеры плавно менялись формами и ролями. Жаворонок спрятался. Кузнечики смолкли. Клим зашагал быстрей, исподлобья взглядывая на представление. Пава округлая с пухлой грудью плывёт между кавалерами, к одному лицом обратясь, а для другого подняла ногу и так повисла в бирюзовом небе. Кавалеры устремились к ней наперегонки. Один из них  обнял её спереди, другой слился с ней сзади, презрев преграды из пышных одежд. Но передний превратился из явного мужчины в даму - платье воланом - и схватил соперницу за волосы. «Что за чушь! - возмутился Клим. - Когда же это кончится!» И тут оно началось.

Дама вырвалась из объятий сзади и уцепки спереди и отплыла на простор. Упала навзничь и принялась выползать из платья ногами вперед без помощи рук. Она выползала в сторону оставшегося кавалера и раскрывалась. Кавалер прекратил погоню за новой дамой и бросился на прежнюю – словно бы со скалы в море. Новая дама долгим прыжком вернулась к месту действия, навалилась на тех двоих и смешала всех в одно. Внутри клубка сверкнула молния.   
   
Клим споткнулся о камень, проморгался. Над равниной повисли простые на вид облачка. Заливисто, самозабвенно в солнечной стороне неба запел жаворонок. Дорога и ботинки тихо играли в ладушки. Слева какая-то красота нежно позвала, и на лицо повеяло прохладой. Там трава тёмно-зеленая и огромное дерево тенью укрыло домик, сделанный, кажется, из глины, словно дети слепили. Оттуда запахло медом и сладким бытием человека. Клим пошел туда через долгое поле - из сухой травы взлетала золотая пыль, прыскали кузнечики.
   
Долго пришлось идти. Наконец, окунулся он в ароматную тень, и благодатный покой лег на его голову, как рука приснившегося отца. С крыльца глиняного домика на четвереньках сбежал мужчина и решительно обнял колени Клима, замычал, лицо поднял, глазами засиял.

Издалека послышался голос совсем нормального человека:
- Всё, всё, отойди, не смущай гостя! – и без особой сдержанности нормальный человек оттащил  радостного больного в сторону.
-  Василий, - протянул руку.
-  Клим.
   
Больной тряс головой и смотрел на Клима, как будто у них была одна на двоих замечательная тайна.
-  Это инок, имени не знаем, так и зовём. Он блаженный. Хороший человек, но о деле с ним не потолкуешь, - важно сказал Василий.
   
Инок засиял глазами и радостно замычал, как если бы Василий сказал нечто правдивое и при этом весёлое.
-  Ну ладно, у меня хутор там за деревьями, приходи чай пить, может, меда хотя бы миску наберём.

- Вася! - издалека кричит женщина. В лучах тёмно-золотого солнца стоит её уверенная фигура. На ней сиреневый сарафан с красными крупными цветами.
- Иду, Люба! Иду совсем! Вишь, громкая какая, словом нельзя перемолвиться. Баба ревнивая, ужас какая ревнивая. Иду, Люба, сама видишь, идёт уже к тебе человек, чего напрягаться. Вон вся раскалилась. Возвращаюсь я.
   
Тихо стало. Инок пристально посмотрел на топорную дверь своего дома, и  дверь нехотя отворилась внутрь. Оттуда глянула теплая, как спящая корова, тьма. Что-то мягко толкнуло в сердце. Инок промычал – дескать, заходи. Клим кивнул. 
   
На глиняной стене сохранились вмятины от пальцев, хотя глина высохла до кирпичного звука, до белёсого цвета. Голубой цветочек на подоконнике лежал каплей неба. Клим обошёл дом изнутри, потом снаружи: оценил на кровле солому, чьё золото перешло в серебро и в свинец, погладил приставленную лесенку, мысленно погладил курицу, дремлющую на верхней ступеньке. Отступил и на трубу посмотрел, и на котёнка, сидящего на трубе - тот зевнул розово-молочным ртом. Ещё выше слоисто расположились кленовые листья. Везде было хорошо.
   
На колодце росли перламутровые грибы. В прохладной его глубине Клим увидел своё отражение на сияюще-чёрном шелке. Клим ничего не делал, но отражение пустило из губ струйку, которая, упав, уничтожила портрет.
   
Клим остановился в домике инока. Инок ничем не питался. Климу так не удавалось, поэтому он навещал хутор Василия и покупал у них еду. Люба, жена Василия, однажды поведала ему, кем был инок до своего иночества. Богатырем и удальцом. «Весёлый был, озорной - страсть! Однажды в городском парке к нему хулиган пристал, так он хулигана ударил и убил. После того перестал говорить, на колени опустился и силу свою взялся изживать из себя. Вот как оно бывает: был пустой, а стал святой».
   
Застенчивый Клим не хотел что-либо узнавать о хуторской жизни соседей, но прозрачная местность и беззастенчивость этой жизни не дали ему уберечься.
-  Что ты в лесу-то всё время пропадаешь, а потом на тебе лица нет? Зазноба у тебя там, медведицу себе завел или русалку? - Люба резко швыряет оземь предмет - тряпку или ложку. 

- Да ты рехнулась!  Зачем она мне, животная, когда ты у меня есть, женщина полноценная! – восклицал в обидах Василий.
- Где это полноценная?! Ты мне разве подарки человеческие дарил, яхонты какие? Ты мне на всемирный женский день чайник из города привёз. В следующий раз подаришь таз. Такие подарки скотине дарят!

- Откуда ж у меня деньги на яхонты, Люба? Хозяйство у нас, дети.
- Ага, ты меня детьми попрекаешь! Ты в дальнейшем любить меня не хочешь! - она хлопает дверью и проходит, если была в доме, на улицу; а если была на улице - в дом. За дверью она рыдает и причитает. - Изверг, жизнь мою погубил! Учитель рисования за меня сватался, и чего ты встал на моём пути, мужик неотесанный! Вот соберусь и уйду к учителю. Он ещё холостой. Хватит, натерпелась!
- Да что ты терпишь-то! Язык без костей, - не выдерживает досады Василий.
- Ох, я несчастная, обманутая! Вместо любви, что получила я? Труд каторжный. Куда молодость моя закатилася! Счастье моё в землю провалилося. Где были рученьки, теперь грабли. А всё он, проклятый, не уберёг мою красоту! 
   
Тут он отшвыривает дверь и проходит в противоположное место. Потом происходит примирение.
- Вася, Васенька, милый, ну? Прости меня, дуру, сама не ведаю, что говорю, а ты внимания не обращай. Сам знаешь, не бывает женщин без причуд, без наваждений. Мне всё кажется, вдруг ты меня разлюбишь, вот я и нервничаю. Ну, поцелуй! Спорим, поцелуешь, а как поцелуешь - простишь. Вот! Ещё, нет, погоди, Вася-я! - кричит на бегу. - Я тебя на лужайке ждать буду.
   
С лужайки они возвращаются тихие, молчаливые.
   
Климовым деньгам Вася очень радовался, потому что его старший сын только что вернулся из армии. Вернулся и заявил: «Мама, папа, как вы тут? Я женюсь». Этот сын сразу признался в том, что его ждёт небывалое счастье, потому что у его невесты всё на месте.

- Такая она складная, такая сладкая! Клим, не садись на это, это я к свадьбе кровать мастерю. У меня всё для свадьбы и для семейной жизни в отдельный угол сложено, чтобы с остальными вещами не путалось. А за домом я душ делаю из бочки, пусть омывается, я сам её вытирать буду. Ох, даже не верится в такое счастье! Бедный ты человек. Лишь бы земля не пошатнулась! Лишь бы звёзды не погасли!
   
А Клим с тоской представил себе Любу, лежащую на лугу в ожидании мужа, и проходящую мимо невестку, нежное воображение которой вздрогнет от такой доисторической правды. Клим намеком высказал свое опасение, на что счастливый жених нахмурился и заметил, что ему не нужна на хуторе шибко впечатлительная девушка.
- А какая она?
- Я ещё не знаю. Завтра пойду в деревню и приведу какую-нибудь, милую, ненаглядную.
   
Клим решил идти вместе с ним, потому что соль кончилась. Решили встать до зари, чтобы жениху не так долго мучиться до встречи с незнакомой невестой.

Глава 4
Клим в эту ночь не спал. Было полнолуние. Полная Луна притягивает к себе сны и мысли, как наэлектризованные волосы. Люди видят кошмары, ворочаются, просыпаются. В эти ночи она строит из себя великое светило, но светило для мёртвых. Луна любит убийства, потому что тут солнцу получается страшное противоречие, и Луна радуется, словно ночные злодеяния доказывают её превосходство над солнцем.
Если хилый старец умирает своей долгожданной, ползучей смертью, это ей не в удовольствие, но когда обрывается жизнь полная сил, тогда агония этой жизни заставляет Луну сиять от злорадства и торжества. Тогда в её царстве пополнение, а у солнца потеря. Ещё ей нравится, чтобы дрожащая мать положила на дно оврага незаконного младенца и укрыла его не одеялком, но листвой. Для запуска таких злодеяний нужны прелюбодейные страсти. Вот она и не даёт людям спать, искушает их, чтобы они переступили через бедный свой разум и впали в одержимость.   
   
Клим покинул свою лежанку и поплёлся за птичкой, которую оставил в клочке сена на подоконнике. Луна светила ярко, но взлетела она выше окна, и поэтому оконную нишу заполнял рассеянный свет. Крест рамы ничком лежал на полу. Клим взял птичку… она давно молчит. Он смирился с её молчанием, гипсовой твёрдостью, он отвык думать о волшебстве и поэтому сразу разжал пальцы, когда ощутил быстрое биение - она выпорхнула. Упругость плотно уложенных перьев и маленькую теплоту не спутаешь: он схватил живую птицу. Она села на перекладину окна, сидеть было неудобно, и она ухватилась клювом за ветку. На месте, где было стекло, клубился кустарник. Над зарослями лучился Млечный Путь… или это была туча, полная зарниц. Клим потерял из вида раму и окно, он увидел райский лес и догадался, что ему открылась мечта птички, её мечта вернуться домой. 
   
Он решил поделиться этой радостью, но над иноком во всю стену шло бледное кино - какие-то лица… Клим промолчал, чтобы не мешать. Душа излучает смысл. Пусть обыденные глаза не видят его (так специально сделано, чтобы сокровенную правду не смешивали с обыкновенными вещами), но умеющий смотреть сквозь закрытые веки видит сияние смысла. ...Тут нетерпеливая рука жениха постучала в серое водянистое окно.
-  Во всю ночь не уснул. Жениться хочу, сил нет. Словно шепчет кто: «Вставай, Кирилл, иди и женись немедленно!» Пошли скорей, соня!
   
И когда шли не умолк, росы не ощутил, зари не увидел.
- Мама говорит, надо сначала проехать по району на шикарных машинах с ленточками и сиренами, чтобы всем пыль в глаза пустить и чтобы все «вторые мужики и бабы» нас видели. Я говорю, проедемся, обязательно, только после личного бракосочетания; не все ли равно, в каком порядке. Тебе, Клим, не все равно? А матушка на своём упёрлась, чтобы всё как у людей: сначала гулянка, потом койка. Кровать я уже доделал, батька помог, теперь ни за что не развалится. Не могу, Клим, а вдруг она мне откажет? Поможешь украсть? Я мешок с собой взял, за пазухой.
   
Наконец бреханье собак оповестило их о завершении пути. За кустами открылся пруд - на мосточке молодка стирает, стоит на коленях, подол у неё за пояском. Клим отвернулся, а жених на неё во все глаза уставился.
-  Стой, Клим, сердце ёкнуло. Она! Такой красоты божественной не видел я никогда, - и пошёл к ней как бы не по своей воле, не разбирая дороги.
 
Клим поднялся в деревню. Здесь, картинно облокотясь о встречно наклонённый забор, стоял мужчина и с высшим презрением жевал соломинку.
-  Простите, как называется деревня?
-  Вторые мужики, она же Разориловка. А что?
-  Просто. Я за солью пришёл.
-  А деньги у тебя есть, чтобы соль приобретать? - сощурился мужик.
   
Клим показал остатки городской получки.
-  Ого, мы тут как честные люди всё пропили, а ты только жить нацелился? Извиняй, дорогой человек, по случаю знакомства придётся тебе меня угостить.
   
Они зашли в кабак, наполненный тихим шумом вентилятора. Посреди пола разлилась лужа, посреди лужи сидел человек (видимо, со вчера) и медленно курил. Дух мочи, горелого масла и ещё чего-то подгонялся вентилятором. Шуршали ленточки в дверном проёме. Весёлыми компаниями носились мухи. Над головой сидящего несколько мух организовали нимб. Сонная буфетчица, накрашенная клубникой и сажей, поставила на стол два стакана.

- Валечка, ко мне человек из города приехал, организуй нам полграфина продукции.
-  Мне не надо, - сказал Клим, но, посмотрев на организатора встречи, извинился. – Впрочем, немножко, символически.
-  Мне тоже продукции, - раздался голос второго мужика, сидящего среди лужи, как вулканический остров.   
-  Закажи ему тоже сто грамм, у него поминки. Ох-ох, всегда кто-нибудь помирает, а мы скорбим. Жить некогда. Батька мой так и говорил: «У вас перспектива одна - жить всё хуже и хуже!» Напророчил покойничек.
 
-  Почему деревня называется Вторые мужики? - Клим чокнулся с визави.
- А хрен его знает. Я тебе другое скажу. У нас тут исключительные места, угодья для человека. Здесь человечество зародилось, да-да, на этом самом месте, где мы сидим. Лучше не придумаешь - небеса широкие, такого неба нигде больше нету; земля глубокая. Археологи приезжали, сколько ни копали - дна не нашли. А костей там внизу - видимо-невидимо! Тут мы и догадались, где начало истории. Пусть иные народы приходят сюда и смотрят на нас. Пускай теперь они нас обеспечивают, потому как мы - ихние предки. И чем хуже мы живем, тем больше они должны нам помогать. Ты должен поить меня водкой, обязан, потому как я древний, а ты щегол. Понимаешь? И по глазам твоим вижу, хитёр ты, братец, только не на того напал. Покупай мне водку и можешь идти. Иди, пока цел. 
-  И мне водку, - сказал второй мужик.
   
Клим увидел перед своим носом кулак и вновь поймал себя на том, что деликатность слишком далеко его заводит. Он поднялся и, получив скамьёй по лопаткам, полетел к выходу. Буфетчица подпёрла подбородок и стала глядеть на очередную буфетную драку. Прибежала девочка, схватила мужика за пиджак: «Алкоголики, опять всё обрусили!» Клим вышел на улицу и сплюнул.
   
Соли купить не удалось, потому как выходные дни. Ещё несколько вторых мужиков пытались завязать с ним разговор, но он их обогнул.
   
На мосточке лежала скрутка белья, похожая на младенца. Жениха и молодки след простыл. Плотная вода присыпана ряской, но отраженные облака всё равно сияют, и с ними перемигивается чёрно-ртутная подкладка воды. Выскочил на поверхность пузырёк, лопнул, тонкое кольцо побежало расширяться по воде и погибло у берега. Клим угадал живность в сокровенной глубине пруда, рыбий шустрый поворот, стремительный рывок жука-плавунца, сидение улитки на придонном стебле. Эти глубинные жильцы подобны мыслям в чужой душе. Или в собственной.
    
Рыба поцеловала воздух на границе воды - опять круги. Через них быстрым намёком промчалась водомерка. Скоро будет дождь. Освещение меркнет. Пахнет облаком. Недавнее скромное облако выросло и нависло тёмным плоским дном над сплющенным поднебесьем. Волнение: любовь или война? Прилетел ветер, березняк встрепенулся. На запах небесного электричества душа отозвалась истомой, надеждой на чудо. Дно облака зашевелилось куделистыми прядями, вновь пробежал ветер, уже нет терпения ждать. Молния страстно резанула по небу, и из тонкого пореза на миг блеснула ослепительная подкладка мира. Небо закричало нечеловеческим голосом, и зашумел ливень.
   
Клим увидел под деревом скрюченного человека. Тот ныл и часто кланялся от боли.
-  Что с вами?
-  Палец откусил, - заплакал незнакомец. - Слишком вкусная булка была, я слишком сильно её куснул! Зачем жена такую вкусную испекла?!
   
При вспышке молнии огрызок пальца произвёл на Клима гнетущее впечатление. Вскоре под край грозы заглянуло солнце, и палец уже не выглядел таким страшным. Они оба его жалели и рассматривали, идя вместе. От луговой травы повалил пар, берёзы заблестели.

-  Я на хуторе давно не был, - говорит пострадавший. - А  ты чего там делаешь?
-  Живу. Временно, - пояснил Клим.
-  В позапрошлом году у них кабаны младенца скушали.
-  Что-что?
-  Ох, как ноет, а вкусная булка была, пропади она пропадом! Зачем жена такую испекла? Всё у неё не так! В позапрошлом году у них ребёнок из люльки вылез. А Васька с Любкой любовью на природе занимались. В отдалении. Привычка у них такая, чтобы их никакой гость не застукал и не прервал. Природа, понимаешь. Ну, и кабан мимоходом съел маленького.
 
- Да ну?!
- Главное, непонятно, кто именно. Или свой или дикий. Вася диких теперь стреляет почём зря. Домашних они тоже всех зарезали. О-ёй, как болит палец! Любовь к добру не приведёт. С той поры он часто пьёт, она часто плачет. Ох, мать её! Жалко пальца, он мне как братец был. Ну, ты понял, как дитя может из люльки вылезти? Сейчас я тебе схематично изображу план местности, ихнее совокупление, а также путь малого дитя на край двора…
Не получилось нарисовать: рисовальный палец в кровяной корочке испугался шершавой земли.
   
Издалека они услышали барабан и весёлый лай собаки. Оказывается, жених развлекал приведённую в дом невесту рассказами о службе в армии. Все были на дворе. Вася разделывал овцу, Люба варила самогон и заправляла его лесными фиалками. Молодая слушала жениха и примеривала венок из одуванчиков, наклоняясь к дощатому столу, где лежало полное света зеркальце.

У невесты шея в рыжих веснушках. Наверное, так сквозь поры проступает пигмент любви.

Скрюченный инок занимался пальцем гостя – дул на него и плевал. Пациент ревниво следил за лечением.

Освежёванная овца свисала с ветки дерева. Её нежные внутренности, никогда не знавшие внешнего мира, теперь лежали в тазу. Её голова на пне скалилась черными зубами. За разделкой мяса издали наблюдала собака.

Клим увидел всю эту сцену откуда-то сверху, включая себя, стоящего с приподнятыми плечами среди занятых людей. Подлеченный пациент отправился восвояси, держа обмотанный короткий палец возле сердца. Инок уполз в дом.
 
Жених что-то шептал на ухо невесте, с замиранием сердца проникая в её слух и предвосхищая более откровенное и глубокое проникновение в её внутренние пространства, где его ждет её личная теплота, влажность стеночек, струение соков, нежное электричество плоти - её биологическая истина, которая для жениха сейчас важней истины любого иного порядка.

Василий вспоминал свою свадьбу с Любой, при этом взвешивал на руке овечьи внутренности и шлёпал их обратно в таз. Люба ложкой пробовала самогон. Клим зачарованно стоял, оттопырив уши.

-  В газетах пишут, Кощей готовит указ, чтобы отныне жениться с 15 лет, - сказал Василий.
-  А что Баба Яга? - о чём-то своём думая, спросила Люба,
-  Она говорит, чтобы наоборот, с двадцати одного, потому что кости для брака ещё не окрепли.
-  А что Кощей?
-  Он возражает, мол, в брачных местах нету костей, иначе травмы были бы у населения.
-  А что Баба Яга?
- Она говорит, что ранние браки все несчастливые и что она заботиться о народном счастье.
-  А что Кощей?
-  Да ну тебя, заладила: что он да что она.
-  Ты со мной уже говорить не желаешь? Хоть невестки постеснялся бы, грубиян.
-  Да что я такого сказал?
-  Ты никогда не замечаешь, что говоришь.
   
Она сняла с головы косынку, отёрла потный лоб и пошла в дом, косынку неся, словно дохлую крысу за хвост.

Клим отдалился и лёг под сиреневый куст. Где-то ворковали молодые – до него доносилась голубиная музыка двух голосов. Невеста смеялась так нежно и счастливо, что Клим вспомнил свой домик в городском парке. Тотчас грубо прогнал воспоминание, и оно в нём спряталось где-то за перекладинами, за ребрами, выставив глаз.

Когда Клим проснулся, посреди двора вовсю кипел котёл с бараниной. Вася возле него колдовал, шевеля губами и щурясь от дыма. Жених прилип к невесте, которая пыталась накрывать на стол. Люба резала хлеб и вдруг застыла, встряхнула волосами и запела песню про высоко летящих лебедей. Её голос, сочно прописав две грустные ноты, взмыл в небеса. Там он порой отзывался на притяжение земли, обретая печальный и драгоценный вес какого-то воспоминания и вновь поднимался на высоту чистого торжества.

-  Вы, мама, очень хорошо поёте, прямо сердцем! - сказала невестка.
-  Она маткой поёт, - Василий подмигнул Климу. - И горло у неё луженое.
-  Ах ты! – Люба бросилась к нему и побежала догонять, покуда он от хохота не упал. Она напала на него, удивительно сочетая грубость и изящество, матёрость и нежность: такая в ней проснулась молодость.
   
Вечереет, всё ярче горит костер. Василий заметно пьян и непрестанно кричит «горько». Вдруг вдали за деревьями замелькали фонари, оттуда донёсся шум грозной толпы. Толпу возглавил знакомый Климу человек с забинтованным пальцем: «Вот она! Я говорил вам, она здесь». Василий услал молодых и жену в дом, велел достать ружье и запереться. Сам встал навстречу мужикам, покачнулся.
-  С добром ли пожаловали, милые гости? На кого облава?
   
Все разом закричали.
- Девку украли, позор, верните девку, уничтожим хутор сексуальных маньяков!
Отдельно выступил жилистый старик и заговорил, маша длинной рукой:
- Сын у тебя из арии вернулся, так нашим девкам, сталыть, крышка? Так, Василий, али нет? Он у тебя сексуально намагниченный?
-  Магнитного давай нам, - выступил  другой мужик, - сына выводи! У него где направляющий орган? Почему не сватался, магарыч не ставил? Вишь, как у него просто: куда хрен, туда и ноги. Ан нет, отгулялся твой малый, выводи нам его на техническое исправление!

-  Да вы что? - Василий побледнел. - Я сына вам не отдам. Он влюбился, понимаете али нет? Не утерпел, в том ли его смертная вина? Кто из вас молодым не был? Люба вон запланировала на всю деревню свадьбу играть, только денег сейчас нет. Урожай продадим и сыграем. Все будете на свадьбе гулять. Но молодым-то чего урожая ждать? Белены вы объелись, она по согласию пришла.

-  Вот пускай по согласию и домой возвращается. Я ейный отец, а не хрен собачий. Кирилка, эй, выходи, не прячься там за юбками. Доча, вылезай наружу, это я тебе говорю, папка твой!
-  Люба, Люба, слышь, отворяй, тебе пора на лужок сбегать.
В толпе засвистели.
   
Дверь избы распахнулась, на крыльцо вышла пылающая Люба с двустволкой, вскинула ружьё к плечу.
-  Вася, пригнись! Упади, Вася! - завизжала она.
- Люба, уйди в дом, уйди! - надрывно закричал Василий, пытаясь вырваться из многих рук.
   
Клима тоже кто-то схватил за шиворот, кто-то звонко ударил по уху. Он ответил ногой в мягкое. Земля подпрыгнула, и он в неё уткнулся. Но вдруг пропал шум, и чей-то новый голос приказал всем успокоиться. Посреди толпы стоял инок, бледный и яростный. Стоял на своих двоих! В руке у него ведро. Он плеснул из ведра на тех, кто держал Василия. Те фыркнули и воскликнули: «Водка!»

-  Ты зачем, гад ползучий, столько водки истратил? - подступили к нему.
    Инок жестом позвал их следовать за собой.
- В этом колодце водка. Этого количества хватит, чтобы считать свадьбу действительной? – спросил инок ледяным голосом. - Клим, черпай.
   
Клим достал из колодца мерцающую бадью, перелил в ведро, из ведра инок принялся разливать водку в подставленные ладони. Шум принял характер весёлой толкотни. 
Клим крутит барабан, поднимает бадью, вновь опускает во тьму колодца… Ночь настаёт. Темнота шевелится пьяными телами: вокруг колодца мужики теснятся, как шампиньоны.

- Вот это настоящая свадьба! А там и детки пойдут! Человек - это повод выпить.
Вскоре всех сморил сон - прекратитель песен. Инок, в одночасье потерявший послушание: вставший на ноги и вновь ставший болтливым, пошёл отсюда прочь.
Клим наблюдал, как он уходит в ночной туман, как туман поглощает его фигуру. Потом удобно устроил птичку в кармане и следом переступил порог.

Глава 5
К полудню его лицо горело, так он натёр его рукавом, утираясь от пота. Дорога шла в гору, и Клим со смирением деревенской лошади шагал на пологий холм. Горящими глазами смотрел на дорожную пыль, что мельче муки первого сорта, - дорога пошатывалась. На обочине он заметил шапку, дальше - куртку, потом стоптанный башмак. А вот и сам труп, запахом оповестивший о себе заранее, ногами на дороге, головой в бурьяне. К его поясу прицеплена лопатка, в его пальцах зажата карта местности - кладоискатель. Устал искать, не хватило жизни. А может, ему как раз повезло, что он не нашёл сокровищ, не купил усадьбу, не женился на биомодели. Ему не придётся вслушиваться в её тихие телефонные переговоры с кем-то, не придётся думать о деньгах больше, чем они того заслуживают; не придётся носить в сердце её капризный образ.
 
Клим отбежал подальше и принялся копать кладоискателю могилу. «Вот как оно бывает… зачем ему клад понадобился? Дотянул до 50 лет без клада, и ещё протянул бы немало», - рассуждал он, копая опутанную корнями землю.
Когда завершил дело, стащил в яму тело беспокойного человека, завалил грунтом и водрузил над могилой лопату.
   
Этот мученик надежды совсем немного не дошёл до отмеченного буквой «х» места. Карта полиняла, но не только от времени. Алчные глаза слишком пытливо всматривались в эту бумагу, в этот рисунок, созданный как бы следами выбравшихся из чернильницы насекомых.
   
Клим разобрался в расположении объектов: речка, мостик, роща, гора с чёрной родинкой на боку – должно быть, пещера. Пора свернуть на тропу, которая на карте тоненько ведёт к мостику. Правильно: ручей. Меж двух камней вода бьётся, словно язык в прорехе между зубами; быстро лопочет о чём-то, рассказывает… так иногда человек бормочет во сне, а разбуди - о чем? - уже забыл.

Ручей переливался рыбьим цветом, втекал под мостик, вставший как удивлённая бровь, и вытекал из-под него с другой окраской. В пазухе под мостиком кто-то сушил носки, держа их на палке над костром. Видимо, он занимался этим давно, поскольку мост уже закоптился. Клим заглянул поздороваться и ничего не произнёс: на него смотрело похожее на лягушку неизвестное создание неизвестного создателя. Смуглой рукой оно покачивало палку с носками, словно сушка требовала процедурных тонкостей. Голое тело покрывали вишневые язвочки, почти декоративные. Ступни ног оно держало в ручье, отчего вода потом выглядела иначе. На песке лежали огромные книги с золоченым тиснением: «Гигиена ног и проблема вечности», «Всё о сифилисе», «Вид на женщину из-под лестницы или моста», «Ожидание счастья». Клим ускорил шаг в направлении горы.
   
Вот она зияет, зев… зевает. Свет и внимание внешнего мира окружают её вход, а из пещеры навстречу миру изливается её собственная сила, и это выглядит так, как будто она беззвучно поёт. Именно с отверстия начинается область чьей-то жизни и отдельного времени.
Склон оброс густым травяным волосом с проседью серебристой полыни.
   
В пещере под ногами Клима громко заскрипели каменные крошки. Клим кашлянул - услужливое эхо кинулось наполнять пещеру известием о преувеличенном посетителе. В Климе тоже появилось эхо, пещерный гул. Карта указывала зайти сюда, но что дальше? Темно, он встал. Впереди замаячил рыжий огонёк лампы.
Чьи-то шаги хрустят, словно голодная лошадь жуёт крупу. Почему-то стало так страшно, что Клим даже убежать был не в силах. Чем ближе подходил неизвестный, тем холодней становилось у Клима внутри.
И вот к нему вышел он сам, только старый.
Климу не верилось, но и глаз отвести не мог. Два Клима протянули друг другу руки.
- Клим.
- Клим.

Они побрели по долгому кривому тоннелю, беседуя. Старый Клим казнил молодого ничтожностью будущего времени и злорадствовал.
- Лишь неведение спасает тебя от добровольной кончины. Если бы ты знал, несчастный, что ни одна твоя мечта не исполнится! Увы, если уж судьба тебя невзлюбила - смирись. И любимая к тебе не вернётся. Ты неудачник. Ты утешаешься чистой совестью, но совесть это самая большая преграда на пути к успеху.
   
Странное выражение было у старика на лице, словно он подглядывал за чем-то непристойным и порочно этому радовался. Холод неузнавания, неприязнь – вот что испытывал Клим, разглядывая своего кошмарного двойника. У старика слишком тёмные ноздри, глаза смазаны льдом. Слова, интонации - всё чужое. Клим пристально всмотрелся в него, и тот потерял уверенность своих очертаний, стал зыбким, затем превратился в клуб тумана, откуда вышел незнакомый, но вполне понятный бес - кривые ноги, лицо интеллигентной обезьяны, лампа в руке.

-  Что смотришь? Ты шуток не понимаешь. Я, так сказать, примерил тебя старенького. Пойдём, ты ведь клад хочешь найти? Ты, наверно, хочешь ей деньги предложить? Ну-ну… она благодарить не станет. Чем больше ей помогаешь, тем больше подмоги она потребует.
   
Клим его слушал краем уха. Он был занят ненавистью – и не из-за того, что бес говорил гадкие вещи, а из-за того, что он вообще говорил о ней. Говорил - стало быть, думал, прикасался в сознании, тварь. При этом Клим постарался признать, что всё высказанное бесом имеет право считаться его «мнением».
Они встали перед тупиковой стеной. Бес выпятил губы, дескать, препятствие. Посветил налево, направо - тупик. Только в полу, в каменной толще зияла нора, ведущая глубоко вниз. На стене мелом нарисован человечек вверх ногами. Края норы отполированы.

-  Что там? - спросил Клим, заглядывая туда вместе со светом лампы.
-  Клад, что же ещё! - бес ухмыльнулся. - Много народу туда съехало, кто ножками вниз, кто стремглав. Сокровища достаются только смелым и не слишком толстым, а то получится пробка. Лишнюю скорость при движении надо гасить посредством растопыривания локтей и колен. Да ты, я вижу, струсил. Неужто боишься потерять этот старый сифилитический мир с отвалившимся носом? Лучше рисковать: вжик - и в дамках. Ну, поехали за деньгами и чудесами! Ныряй, я за тобой.
   
Клим свесил в дыру ноги, по плечи туда опустился, подержался на руках и перестал держаться. Он зажмурился и весь ушёл в ощущение скользящих кривых стен. Они сильно били его; был такой момент, когда Клим подумал, что руки-ноги у него оторвутся, но с каким-то зевающим звуком он вылетел в просторное помещение и упал на кучу соломы.
-  Посторонись! – наверху крикнул бес.
   
Клим откатился вбок. Вместо сокровищ он увидел сор на полу, проём коридора, жилку света в лампочке, вкрученной непосредственно в камень стены.
-  А это кто? – Клим кивнул на чёрную фигурку в углу.
-  Усох, кладоискатель. Усох, - с ироническим сочувствием пояснил бес, - среди них большой отсев. Мало кто достигает сокровищ, такая специфика.
   
Они двинулись по коридору, некогда пробитому в горе водой или аномальной силой, подобной властному голосу. Шаги звучали кашлем.

-  А всё нервы, - продолжал бес. - Некоторые романтики боятся покойников или крови, нечистой силы или высоты, яда или инсульта. Да если ты такой трус, зачем клад ищешь? Сиди дома, смотри телевизор, И ведь порой никаких телесных причин для умирания нет, а он уж - кувырк - и умирает. Самовнушение какое-то! Осторожно, здесь родник, из него змейки воду пьют. Если на такую змейку наступишь, она тебя укусит – и всем надеждам «прощай». Видишь, я предупреждаю об опасности; в других пещерах ни черта подобного не встретишь. Там с великанами надо драться или в кипяток прыгать, а здесь покой… хотя мне лично благодарности никто не выразил.
- Их благодарность погибла вместе с ними, - проворчал Клим, которому всё здесь не нравилось.

- Осторожно, скользкое место! Почему-то все падают виском на острый камень. А вот и пропасть. Сколько я туда камней ни кидал - никакого звуку. Поэтому я сюда положил бревно. Однако самая опасная опасность – это заблудиться.
- От слова «блуд»? - спросил Клим.
- Что?
- Неважно.
- Заблудиться – это основная опасность на Земле. Вышел из дому - вроде бы светло, пташки поют, а вечером – гибель и тьма беспросветная. Тогда вопрос: как ты смотрел, куда ножки ставил? То же самое в словах и в мыслях. Начал говорить – разумный вроде бы человек, а ещё поговорил и заблудился, и получился идиот. Внимание, настал момент истины.
   
Они вошли в пещерный зал, посреди коего блестела куча монет. Освещение создавал стеклянный глобус Луны, полный холодного света. Бес посмотрел на деньги с обожанием.

-  С другой стороны, как людям не заблуждаться, если само их рождение есть следствие ошибки. Чуть не сдержался или контрацептив подвёл - и новая личность выныривает в подлунный мир. А если жизнь - это навсегда? Тогда какова цена несдержанности? Тебе ведь не только загробное неизвестно. Для тебя и предгробное представляет загадку, особенно если денег нету. Деньги хоть как-то утешают. Видишь, сколько их тут? Можно купить Луну.
- Зачем?
- Хвастаться. Зачем ещё нужны деньги?
- А тебе зачем, чтобы я хвастался?
- Одним чёртом будет больше.

Клим выхватил из кармана ремешок и хлестанул по бесовой голове - тот упал. Он ещё замахнулся.
-  Выводи меня отсюда.
-  Ладно, ладно, выведу. Только возьми хоть несколько монет, не обижай, а то я с ума сойду.
-  Мне не нужно то, что ты мне навязываешь.
   
Но бес уже заталкивал несколько монет Климу в карман рубашки.
-  Раз ты не жадный, они тебе не причинят вреда.
-  А если бы я бросился к монетам?
-  Они вмиг превратились бы в летучих мышей и выпили твою кровь. Мне осталось бы выкинуть лёгкое тело в ту самую пропасть.
   
Клим примирительно разглядел потные пожилые волосики на затылке беса.
- Впервые за много веков кладоискатель выходит отсюда живым. Наверное, мне пора повесится, - вздохнул бес.
   
Они проходят по огромному пустому залу, напоминающему почтамт. Под пустыми полками лежит одна единственная коробка, невзрачная, обшитая серой тканью. Клим тут же вспомнил свою бабушку, её голос: «Вот ситец, а вот байка».
-  Я хочу взять эту коробку, - сказал Клим.
-  Ненужная вещь… недосуг выбросить.
-  А что там?
-  Мне не положено говорить правду, но я, правда, не знаю. Мало ли коробок в мире. Бери, воля твоя, коли остался жив.
   
Клим вышел из пролома в боку горы, заваленного смытыми со склона деревьями. Бес оттуда указывал бешеной рукой в разные стороны - к Бабе Яге, якобы. Клим ничему не поверил и отправился в путь.
   
Монеты звякали. Деликатный Клим даже бесу не смог отказать и принял монеты в дар. Теперь он их переложил листьями, а то стыдно идти среди безвинной красоты и бренчать.

Поле простиралось перед ним на полчаса ходьбы, за полем стоял изумрудно-чёрный лес. Воздух светло-серенький летал и трогал, как родной, иногда с порывами, и тогда полевая трава ложилась и серебрилась маленькими полянами. Клим наблюдал и умилялся. Через поле пролегла дорога, забвенная, в редких травинках. На этой дороге ровно улеглись, прикатались камешки, некогда оголившиеся из земли.
Мёртвый кузнечик лежал на боку, совсем лёгкий, и вздрагивал от ветра. «Может, и я не дойду до дома?»

Клим по наитию оглянулся и увидел смерч, бегущий к нему от горы. Руки в боки - смерч пританцовывал. Он обежал Клима, понавёл шумной тьмы и убрался прочь. Много подобных дураков встречается на жизненном пути, подумалось Климу.
   
Небесный ветер приволок рулон тучи и спешно развернул. Стемнело, посвежело, и запахло так хорошо, как в душе перед поцелуем. Уже раздался веснушчатый шум дождя, хорошо, что Клим успел войти в сень леса. Он сел под густое дерево, птичку достал из кармана - бедная, где ж ей петь?! У человека и то горло немеет. Взялся за коробку. Коробка ни тяжела, ни легка, обшита простыней, обвязана пояском от больничного халата. Что-то написано - «танце...» - выцвело. Бабушка, милая, как ты там, родная моя? Не бойся, я тебя не забуду.

Ветхая ткань очень напоминала о ней, или её саму. Он развязал тесёмку, развернул простыню, под нею оказался кожаный саквояж немыслимой работы с узорным тиснением и незнакомыми знаками. Ручка и застёжка сделаны из серебра. Клим оглянулся, ища в природе подсказки. Дождь перестал, будто капли остановились в пути. Он открыл саквояж - там кошельки с тесемками. Неужели опять деньги? Развязал один кошелек - ему на колени упала собачка, борзая. Она проснулась, поднялась на тонкие лапки, потянулась, зевнула и начала танцевать. Внутри неё зазвенели колокольчики. В чемодане все мешочки зашевелились. Клим быстро расшнуровал и выпустил на волю всех остальных танцевальных собачек - они немедленно принялись танцевать. Их оказалось двенадцать. Он их посчитал по мешочкам, потому что танцующих посчитать не смог.
 
Сердце его дрожало вместе с музыкой. Он хохотал, хотя ничего смешного не видел, он плакал, хотя печали не было, он был счастлив. Из почвы полезли цветы. Поднялся шорох везде, в лесу разлился аромат ландышей. Когда собачки устали, они забрались к нему на колени, и он уложил их по-прежнему.
 
Осторожно встал, бережно понёс чемодан. Вот какая ответственность - в кармане волшебная птичка, в руке волшебный чемодан! Он шёл, как беременный канатоходец. (Счастье, счастье - собачки! Но вдруг им что-то нужно? Вдруг они простудятся?)
   
Верить трудно. В обычной стране человек так натренировался не верить, что даже не замечает того факта, что он живой. Но в этой удалённой от разума стране увернуться от фактов невозможно и приходится трезво терпеть право реальности на её собственное поведение.
   
За стволами деревьев тлеет закат. Лес редеет, скоро выход. Сильно опоздавший жук с гудением тяжелого самолёта пролетел в зарю. Клим вышел на обрыв. Внизу река и город - и раскалённо сияющий горизонт.
   
Город дробит пространство и захватывает взор ступенчатыми телами, запутывает мысль, возносит и прокалывает надежду, играет гранями, сочится тьмой, слепо мерцает окнами. Река под обрывом вьётся сложным плавным иероглифом, светлая и прохладная, как начищенное золото. Какая-то догадка про этот иероглиф могла бы открыться, но не открылась.

Мост вынужден был сделать три шага через петли реки, чтобы подвести шоссе к городским воротам. Зоркий Клим даже различил в створке ворот лицо солдата, думающего о чем-то. В центре города в крышу воткнут флаг с изображением Кощея Бессмертного в юности. Клим потопал вниз, зябко подставив душу неизвестному будущему.

И вдруг шлёпнул себя по голове.
- Ох, блимба, бес карту забрал и снова пустит её в мир!
Но не стал возвращаться.

Глава 6
-  Стой, кто идёт? - окликнул солдат.
    
От солдата пахло ваксой, мастикой для пола, оружейным маслом и курилкой, где анекдоты и окурки обретают вторую и третью жизнь.
-  Мне надо к Бабе Яге, чтобы меня депортировали на родину.
-  Депортировали? - солдат напряг брови, напрягая память. - Оружие имеется? Вино, курево?
-  Увы, только это, - Клим дал ему одну монету. - Могу я пройти в город?
-  Конечно. У нас коммерческий военный пост. А что у тебя в чемоданчике.
-  Игрушки.
-  А, это чепуха. Вот у нас настоящие игрушки! – солдат потряс автоматом, затем добавил. - Завтра штурмуем город.
-  Какой город?
-  Наш, какой же! В стране только один стратегический город, и мы, военные, стали центральным звеном в отношениях между монополиями. В прошлый месяц нас бакалейщики оплачивали. Сейчас ликёро-водочники. Будет крутой десант с воздуха, - служивый делал соответствующие жесты руками.
-  Ученье? 
 
-  Бакалейщиков будем бить. За это водочники нам аванс уже отвалили. Сейчас происходит шестой раздел оптовых рынков. Историю без крови не напишешь. Вообще, я хочу сказать: обществу нужен конфликт, ну, чтобы каждый знал, за кого он. Чтобы ясность позиции была в обществе и разность потенциалов. Тогда будет прогресс.
- Кто ж так учит?
- Замполит. Баба Яга за водочников болеет. Кощей за бакалею. Слушай, ты не ходи никуда, лучше тебе на ночь у нас в казарме зависнуть. Койку найдём. Я за тебя слово замолвлю, скажу, что ты... ну что ты брат той певицы, что поёт про свидание без трусов.
    
Климу не раз доводилось видеть сон о том, что он ещё раз в армии служит. И вот он проснулся на рассвете, укрытый жёстким солдатским одеялом, под высоким потолком казармы. Плоские шинели вдоль стены ожидают сигнала тревоги, дневальный спит, стоя возле тумбочки.
Клим осторожно огляделся - ряды железных коек и солдатские тела. «Отпусти, не твоё!» - бормочет кто-то во сне. Казарменный простор для одиночества. Такая тишина, что слышно, как на огромные окна медленно наступает рассвет.
   
Миновал дневального, напрасно открывшего глаза, посетил туалет-умывалку, где дежурит кафельное эхо. Прочёл шкодливую надпись над писсуаром: «Молодец, так держать!»  Не успел отойти от писсуара, как завыла сирена. Дневальный закричал истошно: «Рота, подъём!» Топот сотряс казарму. Он взял птичку, чемодан и вышел в окно.
   
Где-то плакал ребёнок, и это тоже был сигнал тревоги. Клим направился на голос. Из офицерского домика выбежала женщина с измученными глазами и втащила Клима внутрь. «Доктор, я вас так жду! Моя дочь не выносит сирены, у неё сразу истерика. Говорят, это из-за нехватки адаптогенов».
    Девочка лежит, уткнувшись лицом в подушку. Клим увидел отчаяние в спутанных волосах и острых плечах девочки. Мама заговорила совсем другим голосом, теперь в нём зазвенела надежда.

- Перестань, дочка, доктор пришёл. Повернись к нему. А вы, доктор, доставайте свои лекарства. Какой у вас чудесный чемодан!
Клим поставил саквояж на пол и открыл. Осторожно, по одной, начал ставить на пол собачек.

В комнату вбежал офицер и спросил, в чём дело, почему девочка не плачет. Посмотрел на собачек, прислушался, о чём-то подумал, отметил, что собачки не в ногу танцуют, и ушёл, велев продолжать психотерапию.
-  Давайте, я за вас замуж выйду, - шепотом предложила женщина под звон колокольчиков. - Мы с ним не расписаны, он не отец ребенка… я люблю врачей.
   
Клим едва оторвался от собачек и посмотрел ей в лицо. Пришлось объяснять, что не врач он, а заблудившийся путешественник.

Взор её сузился, слёзы высохли, улыбка пропала с губ. Она перестала моргать и уставилась ему в глаза. Поднялась, взяла его за руку и повела за собой в коридор.
Он что-то норовил сказать. Она прошипела: Тсс! – и властно сжала его руку.
«Сейчас, вот сейчас!» - так стучало в ней сердце.
- Тсс! – повторила она, остановившись.

Одним движением распахнула халат и выпростала из лифчика две подскочившие груди. Сама склонила голову и посмотрела на них, потом на Клима. На них – на Клима.
- На! – промолвила с трудом: у неё свело челюсти.

Через несколько гулких, как удары копыт, скачков сердца они рухнули в какой-то чулан, в жаркую, скользкую, зовущую и захватывающую, тесную тьму, пахнущую младенцами. Они все проходили и проходили одно и то же место в мире, пока в этом месте не образовалось энергетическое уплотнение (так сбивают масло), комок живого поля, пузырек плазмы. Даже кости их содрогнулись, когда он лопнул. Так полоумный мучительно и страстно мычит, произнося слово… быть может, «свобода».   
   
Где-то грохочет стук в дверь. Затем нетерпеливый мужской голос потребовал подать ему бинокль. Женщина быстро, по-военному, пришла в себя.
-  А мы отгадывали, какие у тебя боевые награды, - сказала она.
-  В темноте? - офицер включил в чулане ярчайший свет.
-  На свету любой дурак отгадает.
-  Смотрите, чтобы эти собачки не нагадили в жилом помещении.
   
Офицер ушёл, лаская бинокль. Клим не ожидал такого приключения. До этого часа он был уверен, что сохранит верность Лене, исчезнувшей подруге: он видел в этом более смысла, нежели в телесных приключениях с другими женщинами. Почему же он потерял бдительность? Досадно.

Женщина смеётся, встряхивает головой, азартно скалится, бормочет, кусает его за ухо, шепчет: «У меня есть квартира в кирпичной башне, живи там, надо сделать дубликат ключа. Ты ведь не уйдёшь? Знаешь, что такое любовь? Это мясная нежность. Зачем тебе родина? Родина там, где тебя любят. И дочке ты понравился, особенно твои собачки».
   
Девочка сидит на кровати и, сияя глазами, смотрит на собачек, уснувших вокруг неё. Клим показал, как их надо укладывать.
- Ты осторожней, не зажми ей хвостик! - кричит она, и он уверился, что отдаёт их в надежные руки.
   
Глава 7

В городе стреляют. Разбитые бакалейные киоски обсыпаны крупой и мукой. На театральных тумбах лозунг водочников: «Сначала пей, потом ешь».
Пробежал по опустелым улицам в парк и открыл свой домик: постыдная слабость к прошлому.  Он сел на похудевшую, обнищавшую кровать. Вспоминает ли она его с той же болью, как он её? Если она его забыла, значит, в её душе он умер. А он хочет жить в ней не меньше, чем в этом мире. Он хочет вспоминаться в ней, пусть и с некоторыми отклонениями от правды, но главное - именем и светом былого приветствия. Любовь - это желание жить в другом человеке.
   
Что-то зашипело и вспыхнуло высоко над парком, небо расцвело и посыпалось огнями. Клим придвинул вопрошающее лицо к стеклу: салют. Ликёро-водочники празднуют победу над бакалейщиками. Он лёг на хлипкую кровать и ясно вспомнил голос той, которая здесь обнимала его - дыхание, ручей волос, мерцание лица.
    
Гремит салют. Сердце стучит. Где она, куда её унесло? Вновь шарахнуло, вызвездило, и в парке завопили ура. Надо срочно уходить отсюда: прошлое разъедает глаза какой-то кислотой. Сейчас на площади собралась молодежь: водочники организовали дискотеку, и оттуда доносится искажённый голос диджея и визг толпы.
Он почему-то уверился, что Лена там, в пучине танцев и веселья.
   
Бросился к площади. Площадь шумела, словно он приближался к водопаду. Уже различались отдельные струйки и брызги голосов. Вскоре ветер донёс до него туман духов, и сердце потащило Клима вперёд, как собака, натянувшая поводок. Пахнет женщинами. Тысячи их танцуют, стоят, переминаются, светятся электрическими гирляндами в волосах, одетые так, чтобы угадывалась нагота. Гулкому барабану вторит пульс крови.
   
За высоким пультом в луче прожектора маячит диск-жокей - мрачный фигляр с бритой головой и глазами навыкате. Клим потрогал птичку в кармане, чтобы она не боялась.
-  Что ты там трогаешь, болит или наоборот? - спросила ближняя девушка.
-  Там у меня птичка.
-  А, наркоман, - она отвернулась.

«Её здесь нет», - ощутил Клим, напрасно перебегая глазами по несметной толпе одинаковых полуголых и пёстрых девушек.
   
Диджей прокашлялся на весь город - микрофон передал звуковые сполохи, шуршание, вьюгу дыхания. Он перевернул листы праздничного сценария и этим произвёл чарующие звуки морской раковины, приставленной к уху, шум падающей на тротуар штукатурки, грохот жестяной крыши, по которой кто-то ступает.

Между этими звуками, как тьма между зубами, глядела тишина. В царстве тишины шум площади - не более, чем кашель. У тишины своё понятие о важном и ничтожном, и есть вещи, куда более интересные, чем толпа, даже если бы она молчала. Тишина любит щекотку от движения песка; она вслушивается, как ветер дудит в полый предмет; она любит эхо, потому что эхо похоже на слово, сказанное самому себе. Она любит смирную воду: журчание, негромкую капель, зеркальность. Тишина была содержательной, пока не появился говорливый человек. Но она вновь завладеет всем этим пространством, потому что она терпеливей.
 
Здания обрастут диким овсом, а потом обвалятся. Глыбы станут гравием и песком, а что было мелким - станет вовсе пудрой. Клим видит ящерицу - та изогнула хвост, подняла мордочку и навострилась куда-то метнуться по древнему бетону площади, квадратно поросшему тонкими рядами травы. Звенят кузнечики. Клим чувствует, что здесь есть что-то ещё, ускользающее от его зрения. И лишь громкий голос вывел его к действительности, к ночной праздничной площади, где зыбится море тонких с изломом женских фигур и бегают лучи.

Клим удивился: отчего мы так верим в эту реальность, что в ней такого надёжного, кроме вещества и массовой придури? Ради чего ей посвящать все помыслы?
-  Приятели! - возгласил диджей. - Баба Яга объявила конкурс: кто в течении пяти минут внесёт наибольшую сумму пожертвований в городскую казну, того она завтра пригласит к себе в резиденцию. В конверте пригласительный билет. Представитель банка уже поставил для приёма денег свой стол.

Прожектор выхватил молодого человека опрятной наружности, тот сидел за столом посреди толпы.

Клим мог бы продлить волнение, чтобы сорвать больше удовольствия, как делают киногерои, в самый последний момент появляясь в дверях или поднимая руку в зале суда, но ему было не до эффектов. Он сразу приблизился к столу. Рядом картинно собралась группа молодых богачей, которые якобы ни на кого не смотрят.
Клим выглядел настолько по-другому, что они, предвкушая смех, сгрудились узнать, какую сумму внесёт в казну этот обветренный пешеход. Банкир поднял к нему вежливое лицо. Клим из нагрудного кармана извлек листья подорожника, следом - золотую монету. Банкир оторопел.

Прожекторы погасли, а когда зажглись, монеты на столе не было. «Вы, собственно, что вносите?» - наслаждаясь своей протокольностью, спросил банкир.
Клим положил на стол вторую монету. Банкир принялся шевелить губами, хмуриться, но Клим прижал монету к столу.
-  Откуда это у вас?
-  Приятель дал. Он чёртом работает в пещере. Я ему скажу, что ты украл его монету.
-  Чего я?! На, обыщи! За руку не поймал, а базаришь, - банкир стал похож на блатного. - Ладно, твоя монета уже в сейфе лежит.   
   
Молодые богачи заволновались. «Мы сейчас все скинемся на одну руку и потягаемся. Эй, слышь, банкир, всё, что мы внесли, пиши на одного Эдика. Сколько там получится?» Получилась огромная сумма, после оглашения которой площадь ахнула. Клим в загробной тишине брякнул на стол ещё монету. Богачи по мобильным телефонам запросили ещё денег. Три минуты из пяти истекли, но Клим не полагался на честное судейство. Всего он выложил девять монет с изображением гроба, плывущего под парусом среди волн. Богатые накидали целый ворох денег. Полчаса банкир считал. Площадь вслух пересчитывала.
 
Взносы оказались равными, поскольку одна старинная монета оказалась равна годовому бюджету города. Клима кто-то потянул за рукав. Знакомый парень шмыгнул носом и конфузливо протянул ему ещё монету.
- Тихо, я в самоволке, - шепнул солдатик изо всех динамиков. - Возьми свою монету, я не знал, что она столько стоит.
Клим победил, положив на стол десятую. Банкир с вынужденной торжественностью вручил ему приглашение к Бабе Яге.
   
Визгом и свистом встречали идущего среди толпы Клима. Его пыльная одежда и нечёсаная голова вмиг всем полюбились.   
-  Они тебе отомстят, парень.
-  Они врут, одна твоя монета стоит больше, чем все их бумажные капиталы.
-  Молодец!
-  Давай поцелуемся, красавчик!
-  Где ты взял такие кружочки, давай ещё сходим?
   
Клим по инстинкту вернулся на прежнее место площади, словно оно хранило маленькое тепло от его прежнего пребывания. Девушка, что назвала его наркоманом, теперь смотрела на него во все глаза. Её подружки тоже захотели ему понравиться. В их фигурах появился мягкий излом, их глаза стали выразительными, и даже кончиками ресниц девушки умудрялись видеть Клима. Зубы засверкали, послышался мелодичный смех, манящий звучанием беспредметного счастья.

«Как они, столь юные, всё это умеют!» - подивился Клим и пошёл с площади. Была ли его любимая здесь? Если была, то она его видела… но не окликнула. Лучше думать, что её не было здесь.

Но каково ей было бы видеть такое богатство в руках Клима! Ему вспомнилось торжественное выражение на её лице, когда она заводила песню-мечту о будущих покупках, о сладкой жизни среди гламурных вещей, о богатстве. Бедная.
   
За ним кто-то ступает на длинных ногах, в длинных ботинках. Наверно, грабитель. Он старается перешагнуть звук собственного шага. Останавливается, прикуривает, потому что Клим замялся в пути. Тень грабителя тоже курит, и Клим удивляется, как свету не лень тратить на преступника такую хорошую тень.
Внутренним вниманием он сделал беглую ревизию своим мышцам - всё в порядке - и возобновил поход. Он решил идти к реке: там легко спрятаться в кустах. Утром переплывёт реку и постучатся к Вакуму в лабораторию. У медведя Клим дотянет до вечера, а там уж - визит к Бабе Яге.
   
Идущий сзади сократил расстояние. Грабёж или убийство - это дело интимное. Улица ничем не освещалась, кроме Млечного Пути. У Клима глаза стали большими. По правую руку тянулся дощатый забор, и над ним высунулась Луна - метафорой любопытства или зависти. На заборе мелом были нарисованы иероглифы детского сознания: рожицы, стрелки, глаза, фигурки. На одной из досок стоял крест. Клим тронул её - открылась зовущая прореха, спасительная или губительная.

Клим попал на стройплощадку. Здесь пока что успели вырыть котлован с копьями арматуры на дне – словно в расчёте на упавших или сброшенных.
 
Клим затаился, надеясь услышать, как под стук его сердца прохожий прошагает мимо стройки, но тот всунул голову в дыру и весь полез, вырывал ещё одну доску. Да, это враг. Клим прибавил ему поступательного движения, потянув на себя, а сам снова выскочил на улицу и побежал во весь дух.

«Богатые всегда предавали нас и ненавидели, за то, что виноваты перед нами. А сейчас я наступил на их гордыню, обошёл в деньгах. Но я ничем перед ними не виноват. В общем-то, надоело мне бежать». Он остановился и правой с разворота так ударил преследователя в середину лица, что тот упал, словно от удара кувалдой. Клим, задыхаясь, нагнулся к нему «Что тебе надо, что ты за мной ходишь-бегаешь?» Из рукава злодея выпал нож. Клим потянулся к ножу и получил удар по затылку.
Повалился на дорогу и перекатился через себя. Оба вскочили, и погоня продолжилась.

Впереди завод. Ворота открыты, в проходе сидит сторож, уронивши голову на грудь. Возле сторожа сидит голубоватая собака, похожая на песца. Клим промчался мимо… собака испуганно залаяла.

Что там у него за спиной происходит – некогда выяснять. Клим туда-сюда... контора…естественно, заперта на ключ, а цех открыт, потому что главное на заводе это конторский стол и книга учёта, телефонный аппарат и блюдце с баранками. На стене там висит календарь с киноактрисой или кисой, а на окне, подбочась, стоит графин с желтоватой водой для полива традесканции, алоэ и фикуса - растений, научившихся понимать телефонные разговоры.
 
А цех открыт, потому что ключ на прошлые праздники был потерян, и вообще - потому что это не так важно. Клим вломился в огромный цех, где уснули станки, как быки. От его шагов сразу стало шумно, звуки обрели прыгучесть. Клим присел между станками и затаился. В лёгких у него пожар, сердце устало выполняет сдвоенный удар, как боксер на затянувшейся тренировке. От этих ударов он вздрагивает. И больше в цехе ничего не происходит. Гудит тишина. Какой странный звук, вертящийся на одном месте и всё же убегающий, точно рекламная спираль. Прошёл час, наверное.
Убийца за этот час размножился и заполнил собой всё помещение. Если Клим поднимет голову - получит удар. Ноги затекли от сидения на корточках. Только он подумает о том, что пора распрямиться, тень убийцы взлетает и грозит обрушиться сверху. Так он скоро сойдёт с ума. Неподвижность предметов обросла многозначительностью. И, наконец, он увидел врага. Тень колонны сместилась, и он увидел длинную фигуру, стоящую посреди цеха. Клим распрямился. Ему пришло мстительное желание напугать его так же, как враг напугал его своим безмолвием. Он вспомнил у уме смех гиены, плач филина, приветственный хохот сумасшедшего, встречающего комиссию приезжих врачей.

Убийца сделал шаг, и Клим тоже. Пространство между ними обрело свойства шахматной доски: какое-то количество шагов было губительно для Клима, какое-то - для врага. Но сколько именно?  Надо угадывать. Оба делают шаг в левую сторону. Призрачный свет окна выявил Клима, а убийца утонул в черноте. Климу это не выгодно, он продолжил круговое смещение. Очень медленный танец, музыка растянулась в долгую ноту. Внимание иссякает. Убийца не зависит от правды и свободен сделать с Климом всё что захочет. Клим зависит, и рука его не поднимется убивать человека, пока тот не начнет убивать Клима.
    
Сказывается усталость, тело стынет. Убийца, похоже, всё это учитывает. Он опытен. Отсутствие пистолета скорей всего объясняется его самоуверенностью или вкусовой привязанностью к более контактным видам злодейства. Глаза Клима сами стали моргать, порой он терял реальность из виду, на миг отключался. Враг сделал несколько маленьких скользких шажков, перенося вес тела с ноги на ногу, и оказался в воздухе. На  Клима смотрит подошва ботинка - он увернулся, но при этом упал. Враги, обнявшись, покатились. Борьба за Климово горло показала, что Клим сильнее, зато ему не хватает опыта и злой инициативы. Он получил удар головой в переносицу и коленом в пах, и все же захваченную руку не выпустил и далее заломил её до хруста.

Убийца сложился пополам и ногами захватил голову Клима. А Клим вспомнил про кожаный ремешок, но извлечь его не было возможности. И тут, когда свет должен был померкнуть, поскольку убийца не давал Климу дышать, вспыхнули лампы, и некто грузный, лохматый ударил убийцу по затылку. «Спасибо», - сказал Клим, вставая.
- Совсем озверели, скоро ни подремать, ни выпить нельзя будет на работе, - сказал сторож, растирая ладонь.

Руки убийцы Клим связал ремешком.
- Нет, это не порвётся.

Вдвоём они отволокли пленного в душевую комнату и здесь заперли. Причём оба избегали смотреть негодяю в лицо, потому что страшно вместо лица увидеть обтянутую кожей рожу насекомого.

-  Я первый раз в жизни так сильно ударил человека, вот блимба! – сокрушённо сказал сторож.
   
В привратной сторожке обстановка была скупая, казённая - кипятильник, всунутый в стеклянную банку; пепельница, сделанная из автомобильного поршня; инструкции на столе под стеклом. Посидели, съели по бутерброду с дешёвой колбасой, запили чаем и распрощались.
 
Вскоре Клим уже топал по спящему предрассветному городу. С площади не доносилось ни звука, наверное, от огня страсти там остались искорки в пепле. Он шёл по извилинам переулков, как случайная мысль. Не теряя скорости, вступил в реку.
Плавание это полёт, и те, кто ходят по дну, завистливо смотрят на парящего человека. Кто-то боднул Клима в ногу, затем дёрнул за брючину очень сильно. Он вмиг вспомнил про сома, который утаскивает в глубину детей и, по ошибке, карликов.

Клим так брыкнул ногой, что сом отцепился. Прячется в глубине, гад, нет чтобы вынырнуть на поверхность - впрочем, сом понимает, что люди его убьют, и не за тем, чтобы съесть, и не потому что он виноват, а потому что у него альтернативная форма лица.

Плыть пришлось куда дольше, чем он рассчитывал. Журчали маленькие волны, порождаемые его движеньями. Тонуть нельзя: вода ласковая, бесстыжая, нежно сойдётся над ним и тут же смоет его след. Он шумно выбрался на берег, размахивая струями из рукавов, нашёл пригорок и лёг обсыхать под первым солнцем.
Птичку положил рядом. А приглашение к Яге даже не размокло: оно было глянцевое.
   
Глава 8

Очнулся от визга и лая: неподалеку собака укусила собаку. Собака-обидчик убежала, а обиженная осталась, чтобы успокоиться. Она свесила язык и блестящими глазами уставилась исподлобья куда-то в верхний угол мироздания. Клим перевернулся ничком, давая спине равные с грудью права на обсушку. Удача: маньяк с тесаком не набрёл на него; учёный, которому всегда не хватает материала для разгадки человека, не подобрал его на опыты; алкаши не стащили его птичку. Он лежал и смотрел в жучковые дебри, где жук с механической яростью пробирался в травяных зарослях. Климу пришло на ум, что перед ним радиоуправляемый биоробот. Когда-нибудь люди откроют эти частоты, и насекомые «сойдут с ума».
   
Ополоснув лицо и пригладив волосы, он уже не выглядел выходцем из реки, но всё же испугался при виде парочки полицейских, прочёсывающих берег в поиске бомжей. Длинными палками они лупили по кустам и травам. Даже издали было видно, что эти двое - люди порочные, от них надо бы граждан охранять, но кому это поручишь? Редкий человек не испортится от работы в каких-нибудь органах, где пороки можно узаконить чином и уставом. 
   
Звонки трамваев, голоса мальчишек, шум улицы… почти настоящий мир, почти настоящий, если не знать ничего иного, то поверишь во все это. 
   
Клим ступил на крыльцо медвежьей лаборатории. Открыла знакомая смазливая лаборантка.

-  Явился, мимолётный! Заходи. Или боишься меня?
-  Почему? Ты же не медведь, - смутился Клим.
-  Я?! Именно я тут медведь! Куда ему, старому, он только языком… Ты видел моё облачное представление? Это был для тебя урок бесстыжести.
-  Бесстыжий любить не может, - обронил Клим.
-  Ох, ты какой познавательный!
-  Прости, случайно вырвалось, - он понял, что ему нельзя общаться с такими лаборантками, надо беречь свои впечатлительные железы и глаза.
-  Заходи скорей, а то комаров напустишь. …Любовь, она злая. А дружба, она скучная.
- Это для тебя скучная, а по мне – самая лучшая, - перебил Клим.
 
- Если женщина стала тебе другом, ты в её тело не полезешь: извращение получится. А в бессердечную - весь нырнешь, потому что разница между натурами должна быть. Если ты человек, тебе сука нужна. Если ты горячая личность, тебе прохладная стихия нужна - для оплодотворения. Ты будешь в ней искать личность - и не найдёшь. Ты будешь пробуждать личность, внушать личность - и надорвёшься. Ты будешь рыдать. Но это и есть любовь. Всё прочее - дружба. Мужчина стремиться оплодотворять,  очеловечивать, постигать иное, непохожее на него. Такая природу у эроса. Он тянется к инородному. Родное и понятное вызывает у мужчины сочувствие, но не желание. В этом трагедия любви и семьи. Где муж и жена породнились натурами, оттуда эрос ушёл, поскольку не интересно. Хочешь, я останусь в тебе воспоминанием, которое ничем не успею испортить? Сексуальной картинкой, сластью, страстью, клубничной дыркой, мороженным с горячим сиропом. И может быть, это примирит тебя с нашим миром больше, чем...

-  Хватит! - появился Медведь с перекошенным лицом. - Трактат Космодия наизусть выучила. Всё, отойди от моего гостя, а то в угол поставлю.
-  На четвереньки?  - она высунула язык и, вильнув задом, удалилась.
   
Медведь сгорбился. Сухо облизнулся. Климу стало жаль его по-человечески. Вакум без оглядки прошагал в столовую, сел, уполился взором. «Неужто и такого богатыря время одолеет?» - опечалился Клим. Медведь посмотрел на него и улыбнулся искусственными зубами. Его улыбка вызывала испуг: Вакум выпучивал глаза и обнажал передние зубы, словно охлаждал их воздухом.
 
-  Оказывается, вся жизнь уходит на то, чтобы понять, что жил неправильно, что неважное ставил на первое место, а важное куда-то на задворки. Это страшнее старости, - с тихим отчаянием произнёс Медведь.
-  Вам грех жаловаться, - заметил Клим.
- Не наукой я должен был заниматься, а самопознанием. Я бы разгадал больше и навредил бы меньше.
- Ещё не поздно, - тоном сиделки сказал Клим.
- Поздно. Уже навредил.

Его морда именно в эту минуту стала тощей и старой, даже облезлой. Клим не знал, как его утешить, и в стиле науковеров промямлил нечто о научном прогрессе.
 - Это не прогресс. Это прогрыз, - молвил Вакум. – Ты вот не любишь рекламу, не любишь политагитацию, не любишь насилие над сознанием. Ты уважаешь свободу ума, верно?

- Да, - подтвердил Клим.
- Так вот, этой свободе приходит конец. Людям в головной мозг вживляют микрочипы, чтобы они были охвачены телепередачами, объявлениями, советами… без права на отключение трансляции.
- Не может быть! – осознал Клим.
- Уже началось. Пока ставят опыты на бомжах и преступниках.
- Надо бежать, - вырвалось у Клима. 
   
В этот момент в столовую заглянула сексапильная лаборантка.
-  Вот вы кто - гомики! – воскликнула звонко.
-  Молчи, дура, - буркнул медведь.
-  Ты сам дурак. И мозги у тебя шерстяные, и сердце косматое.
-  Молчи.
-  Не буду молчать! Тебе давно пора на тот свет, к Машеньке, если животных туда пускают. Зачем ты лабораторию закрыл, зачем души выпустил? Если тебе всё надоело, так мне ещё нет. Теперь не ты, теперь я - завлаб.
-  Молчи, вертихвостка!
-  У меня хвоста нет! Прошу засвидетельствовать, - она оголила зад и с торжеством обернулась на Вакума.

Лицо у неё было оскаленное и безобразное. Сквозь нежную маску юности угадывалась порочная ведьма.
- Не знаю, что ты будешь чувствовать после смерти, но даю тебе обещание...
-  Ты не держишь обещаний, - заметил Вакум.
-  Обещаю, что приду трахаться на твою могилу!
-  Тварь! - медведь бросился к ней.
   
Её сдуло с места. Вакум – за ней. Слышна дробь каблуков и тихая дрожь здания. Где-то разбилось стекло, заскрежетал ножками шкаф, потом раздался резкий сухой хлопок.

Клим выбежал из столовой и попал в незнакомое помещение.
Девушку и медведя разделяет стол с химическими стекляшками. По комнате вьётся дымок, в углу шипит и дёргается в реактивной истерике баллон с газом.
У девушки лицо белое, безумно внимательное; алая помада под губой… или кровь. Вакум превратился из учёного медведя в дикого бурого – глядит с ненавистью, из пасти вырывается рык. Она щёлкает зажигалкой - искры нет, но вместо взрыва сработал медведь. Он ударил снизу по столу - грохот, визг. Наверное, медведь отшвырнул Клима, поскольку Клим очутился в коридоре. Оттуда увидел химический стол, вставший вертикально. Вспыхнул голубой свет.
   
Потом он оказался на траве и ничего не слышал, кроме длящегося звона. Увидел медведя: тот, как в замедленном кино, бежит, сутулый, припадая на передние лапы, холка у него  вздрагивает. То ли дым, то ли пар от него подымается. Зверь бежит к реке. За его спиной горит бревенчатое здание, изнутри распираемое пламенем. С хлопком выдавливается окно, и переливчатый клуб огня вылетает вверх, за ним выпрыгивает девушка и бежит по траве, на ходу срывая с себя маленькие одежды, украшенные язычками огня. Она отбегает подальше, падает в траву и катается по траве.
   
От очередного взрыва у Клима прорезался слух. Взвыла пожарная сирена. Первые зрители появились: одинокий мужчина с книгой, влюбленная парочка, бабушка с собачкой на руках. Они засмотрелись на голую девушку.
   
В здании лаборатории все реакции разогнались до предела. Сквозь дырявую крышу запускались вверх дымно-сияющие образования, бегло нарисованные копотью, локоном дыма, красками пламени - некоторые были слишком даже похожи на живые существа. Искры и подброшенные предметы сопровождали полёт этих исчадий плазмы. В мареве разыгрывались сценки деловой спешки или соперничества. Один виртуальный ухарь вылетел на табурете, куря какую-то щепку, и успел перед исчезновением затянуться.
Клим побрёл прочь. Он так устал, что едва переставлял ноги. 
   
«Каждый шаг приближает меня к дому, надо чувствовать это, и тогда я вернусь домой», - заклинал он себя.
Через полчаса Клим запрыгнул в трамвай.

Глава 9

Чугунная ограда километровой длины. За ней стоит огромное здание, обложенное понизу гранитом, поверху розовым ракушечником. И на самом верху здание украшают скульптурные персонажи народных сказок. Балконы опираются на голых богатырей, выпирающих из стены.

Страх зашевелился в Климе, словно в живот заползла змея. Автомобилей и  прохожих здесь не было, словно улица располагалась где-то в сновидении.
Клим достал пригласительный билет, приблизился к воротам, приставил свой глаз к маленькому глазку, но взор его погас в пуленепробиваемой толще стекла. По громкой связи прозвучали слова:
- Предъявите пропуск или приглашение.

Клим раскрыл пригласительный билет и стал зачитывать вслух, как богомольный крестьянин: «Приглашается Клим Найдёнов для встречи со Смертью-матушкой, Царицей лесов и степей, начальницей жильцов и покойников, Ягой Бабою… такого-то дня, такого часа».

-  Позвольте взглянуть, - это сказал находящийся возле Клима человек в асфальтовом костюме.
Клим отдал бумагу и засмотрелся на него. Если бы Климу довелось поселиться в таком скучном облике, он удавился бы.
-  Можно и понарядней было бы одеться по такому случаю, - заметил казённый человек.
(Казённый – от слова «казнь». Казённые подсчитывают казнённых.)
-  Меня приключения истрепали, - оправдался Клим.
-  Меня они чего-то не истрепали.
-  Они вас боятся.

- Почему вы не смотрите в глаза, когда разговариваете? Только хитрые люди  смотрят куда-то мимо.
- Хитрые люди прямо смотрят в глаза. А я боюсь увидеть в чужих глазах что-нибудь гадкое.
-  У вас острый язык.
-  Я много размышляю.
-  Это вредно. И путешествовать вредно. Вы что-нибудь ищете?
-  Дорогу домой.
-  Да уж, кого только хозяйка ни приглашала! Только вот на выходе я их не замечал.      
   
Пробормотав такое примечание, он свистнул в два пальца, и ворота медленно поехали вбок. «Последнее свидание с Очарованной страной», - холодно подумал Клим.
   
Пройдя ворота, они нырнули в никчемную дверку с трактирными ступенями вниз. Там за огромным столом сидел служебно-омертвелый человеком, давно забывший, что его мама родила.

-  Почему вы путешествуете без паспорта?
-  Понимаете, я был дома и вышел чинить проводку. Это случайно… меня током, видать, ударило.
- Случайно только дети родятся. А паспорт – вещь системная. Человека сожгут в крематории, и от него только пепел останется. А паспорт его сохранится во веки.
-  Я внёс в казну большую сумму, так что вы могли бы сделать для меня послабление. На эту сумму государство окажет помощь матерям-одиночкам, одарённым учёным, старикам.

-  Старикам пора и честь знать. А матери-одиночки залетают с тем, чтобы потом заниматься вымогательством: льготы, алименты... Когда она в койку ныряла, она у государства советов не спрашивала, а потом словно очнулась: ой, ребёночек родился, помоги, бабушка Яга. Ребёночек он крошечный, беззащитный, а у чиновников большие сердца. Вы читали роман «Сердце чиновника»? Моя жена плакала. А что касается талантливых учёных – так ну их в пробирку! Вчера в Академии наук на юбилее Пал Палыча Дряблого собрались лауреаты, академики – и передрались! Два инфаркта, разбитый нос, гематомы, потерянный мост… а всё потому что некая девица не тому академику на коленки села. Не надо им денег, им и так интересно. Я надеюсь, ваш вклад пойдёт на корм Змей-Горынычу. Тут и охрана исторических памятников, и сохранение биоразнообразия. Ну да ладно, вчера я видел вас по телевизору, когда вам приглашение вручали - так что добро пожаловать!
   
Провожатый вывел Клима во двор такого размера, что здесь мог бы разместиться Колизей. В центре его темнел смешанный лес, некий лесной остров. 
-  Перед нами, в лесной чаще, располагается мемориал Бабы Яги. Здесь начало нашей истории. Пойдём, глянем, - сказал казённый человек.
- А я не опоздаю к Бабе…?
- Нет, она днём почивает; пробуждается на вечерней заре. 
- Тогда пойдём. 
Он так волновался перед встречей с Ягой, что не способен был думать и сопротивляться.
 
- В тереме ресторан замечательный - продукты натуральные. Она, кормилица наша, специальную деревню организовала, чтобы этно-продукты выращивать. Учёным и агротехникам, продавцам удобрений и комбикорма – смертная казнь, если туда сунутся. Там снова на лошадях пашут. Там коров быками осеменяют, а не шприцами. Там за добавление в почву нитратов сажают голым задом на муравейник.
- Чего ж она так не озаботилась о всей стране?!
- Юноша, хорошего для всех не бывает. Да и не хватит просто.   
Они вступили в реликтовую рощу. На опушке вкопан аншлаг «Русский сырой бор. Берегите лес от пожара!»

Здесь сразу стало прохладно и сумрачно. Густая узорчатая сень. Чучело оленя выглянуло из-за ствола. А вот там волк! Нет, не живой – декоративный. Но лес был натуральный. За этим лесом, должно быть, следили специалисты, потому что он поражал обилием видов и величиной стволов. Э нет, всё не так просто, осознал Клим, заметив, что переплетением ветвей создавались портреты сказочных героев: леших, русалок, кикимор. Корни изображали змей и ящериц. И каждый пень или ворох корней лепил из себя, если чуть сместить зрение, какую-нибудь лукавую и страшную  физиогномию - гномическую, какую-нить лешевидную проплешину, ушастую проушину, носастую носопырь и прищуристую скверноглазь. Да тут всё кишит изображениями!
А вон озерцо Васнецова - Алёнушка там на камне сидит у темноводного зеркала. И братец её Иванушка лежит на дне, давно утонувший и упокоенный. Только она не видит его, ибо глядит в печаль свою.

Так это же Лена! Клим вздрогнул, точно подстреленный.
- Стой! – кричит ему провожатый. – Нельзя дотрагиваться, а то оживут. Стой, стрелять буду.
Клим подбежал к Лене - она поднялась ему навстречу, подол оправила и обняла его крепко.
- Милый… - стала целовать его в обе стороны лица и в уста исхудавшие.
А потом оторвалась от него и обратилась к сотруднику.   
- Евграф Соломоныч, не стреляйте, всё в порядке. Это мой друг. Не беспокойтесь, я сама провожу его к хозяйке.
- А что мне за это будет? – быстро сообразил казённый человек.
- Медовухи налью.

И так они втроём взошли на высокое крыльцо мемориального терема, что расположился посреди реликтовой рощи. В тереме был устроен ресторан для особых  гостей. Пока Лена угощала охранника медовухой, Клим дрожащими глазами всё вокруг осматривал и к Лене поворачивался ради радости и снова глядел на головы животных, на чучело водяного (генетическая помесь обезьяны и лягушки), на черепа, что маячили на кольях за окном. Здесь пахло таволгой. На тесовом столе блестел самовар, стояли глиняные корчаги, накрытые вышитыми полотенчиками, деревянные кружки и берестяные туески под лопуховыми салфетками.
 
Третий лишний, выпив целый кувшин, утёрся наконец и ушёл. Они остались вдвоём. Её глаза мерцали нетерпеливой страстью, любовью, радостным удивлением.
- Ты нашёл меня! – она снова припала к нему.
А Клим весь дрожал и не знал, можно ли ему в это верить. Тихо трогал её, чтобы не спугнуть её лицо, её тело – сказочное явление.   

Оказывается, он что-то объясняет ей, но сам не понимает ни слова. Она вроде бы слушает, но странно улыбается и целует его, закрыв глаза. А когда открывает – в них сияющий туман.
- Маленькая, хорошенькая, - шепчет Клим.
В ней раздаётся родное щенячье поскуливание где-то внутри. А потом она вдруг опомнилась, ключи схватила.

- Я тут работаю. Пойдём на склад спрячемся.
От счастья он ослеп и видит всё, как участки света, глазами новорожденного. Она повернулась и кому-то крикнула: «Без меня товар прими, ко мне брат приехал». (Почему брат?)

Взяла его за руку и повела в подсобки. В точках соприкосновения – то локтем, то плечом - они вели невероятной насыщенности обмен чувствами, так голодный высасывает из малой корочки вкус и смысл всех несъеденных обедов.
Он держит её руку двумя руками и не понимает, как мог жить без неё. Сердце в нём прыгает, переворачивается. Они в каком-то хозяйственном помещении, полном еды. Сахарный хруст запираемого замка.

- Ну вот, - сказала она и расставила руки. - Я так скучала!
Она уже ниже пояса голая на белой скатерти, брошенной на сахарные мешки. Маленький священный холмик ждёт его. Жизнь пылает в нём, словно политая бензином.
- Я так... я хочу умереть, чтобы навсегда остаться с тобой. Убей меня, Клим.
Её телесная душа всплыла из глубины на поверхность, и он долго вдыхал её, и вбирал маленькие благодарные слова и доверчивый голос её, приливно передавая её телу свою страсть.

- Вот и чудесно! – сказала она облегчённым голосом. – Погоди, я успокоюсь. Уф, как всё далеко! …Проводи меня до той дверки, там душ».
Сквозь дверь она говорит ему трезво и весело:
- Я тебя вчера по телику видела, представляешь! И я загадала, чтобы мы встретились, представляешь! Хотя бы на полчасика.
- А что, дольше нельзя?
- Пока нельзя, Климушка. Я ведь замуж выскочила.
- За кого?
- Ну как за кого?! За жениха своего. Ты же в курсе.
- Который чуть не убил тебя?
- Ну, не убил же. Он любит - нервничает.
Как-то всё вмиг померкло, посерело. Клим оделся, отворил  дверь.
- Погоди, может, я разведусь, - крикнула ему.

Глава 10
Огромная лестница со швейцарами в гусарских нарядах и зеркалами - он поднялся на третий этаж, пересёк зал с доспехами рыцарей и оказался один в долгом коридоре. Под  ногами бесшумный ковёр. Всё подряд позолочено: светильники, дверные ручки, рамы картин.

На картинах - сцены из биографии Кощея Бессмертного: скелет в обнимку с мастеровыми в чугунолитейном цехе; скелет перед войском; на берегу реки с удочкой; на дымном стремительном паровозе; купающийся в летней искристой воде; на коне с шашкой; в окружении школьников; с бокалом и с трубкой; среди танцовщиц; с гитарой у костра. И тот же, кто был героем картин, выступил как будто из стены прямо на Клима.

-  Ха-ха, напугал? Мне доложили... Хорошо, что ты не пошёл к этой дуре, а сразу ко мне, - Кощей погремушечно потряс рукой в перчатке и пригласил в позолоченную дверь. - Прошу в мою библиотеку.
   
За небрежно накрытым столом сидели две развязные девицы с нарисованными личинами.
-  Я конечно не могу без женщин, как и ты, мой друг, и это прекрасно. Надо любить всё тонкое, все эстетичное и сисястое. У-у, барашки мои! - он ущипнул одну из них за щеку.   
   
Клим был усажен за стол и получил возможность рассмотреть легендарного хозяина. В обычный череп напиханы разноцветные тряпки, вокруг шейных позвонков повязан газовый шарфик, на плечи наброшен шёлковый халат, под халатом виднелась несвежая майка, под ней - ребра. Фаланги и плюсневые кости стоп всунуты в парчовые тапки. Голос Кощея издавался из грудной клетки, куда вставлено некое устройство, читающее мысли Кощея, поступающие... неизвестно откуда. При говорении челюсть его двигалась, но не в такт словам, а словно бы он пытался разлепить челюсти, склеенные конфетой. Кощей выглядел более грустным и смешным, нежели страшным. Рассказы его оказались подстать наружности.

-  Я не всегда был такой костлявый, видели бы вы меня в юности! Мышцы горой, хрен по колено! - девицы взвизгнули от восторга. - И я этим несомненно пользовался. А Яга от ревности аж подлетала в своей ступе.  И вот однажды она накормила меня стеклянным порошком.
- За что, за что? – воскликнули девицы.

- Настал, девчата, Новый тысяча сто одиннадцатый год. Я пригласил к нам на трапезу деда Мороза и Снегурочку. Бабы, известное дело, опаздывают, не могут от зеркала отлипнуть. Мы с Морозом по стопке махнули, он и спрашивает меня, где мол Ягушечка моя? Я недолго думая, говорю, что она приболела, дело житейское: сифилис. А сам спрашиваю у него: где твоя-то молодушка, то ли внученька, то ли зазнобушка? Он в той же новогодней манере отвечает, что де нездоровится ей: на улице морозно шибко - белую горячку схватила. А бабы же не могут не подслушивать. Как они ворвутся, да как почнут скандалить! 
      
Девицы хохотали аж покатывались. Клим плакал в стакан с коньяком, прибавляя уровень. Кощей по комнате похаживал, зубами пощёлкивал.
-  Так вот, затаила она злобушку лютую. А тут некстати я подарил ей волшебное зеркало, которое показывает правду. Как она ни пудрилась, как ни красилась, а зеркало отражало ту же самую стерву. Вот она зараз нас двоих и погубила. Велела слугам это зеркало в порошок истолочь и мне вместо панировочных сухарей скормить. Наждак. Прошу любить и жаловать! - он распахнул халат. - С той поры мы с ней в ссоре. Тыщу лет уже.
   
Кощей отступил за книжный шкаф, тут же вернулся и встал в позе оратора. Из его рта развернулся длинный красный язык. Девицы повалились на стол от смеха. Кощей упал в кресло, как расслабленный. Что-то опрокинулось и полилось. Кощей промокнул в луже перчатку и вымазался вином. Веселью не было предела. Под этот смех Клим мог рыдать сколько угодно, ибо в глубине души смех и рыдание смыкаются, и даже звук у них бывает сходный. Потом Климу велели произнести тост и оправдаться, так и было сказано, «оправдаться во всём».

-  Я сюда прилетел из дому, - Клим напрягал голос, потому что Кощей и девицы производили шум кастрюль, катящихся по лестнице. - Теперь мне надо обратно. Моя миссия выполнена. Я посылал себя за сказкой и за секретом бессмертия, - он сделал паузу и подавил в себе слёзы. - Я понял, что до правильной сказки я не дорос, а секрет бессмертия мне не интересен.

- И правильно, на кой хрен… – замахал руками Кощей.
- Я хочу домой. Также я узнал, что одна реальность имеет по соседству другую, но сообщение между ними затруднено. Возможно, мост между ними это смена частот времени… я не вижу ничего смешного, и не надо мне лить пиво в коньяк. Я пришёл к Бабе Яге, не потому что купил пригласительный билет, а потому что нуждаюсь в помощи.
   
-  Погоди, добрый молодец, не спеши, - Кощей поднялся с пола. - Я знаю, что она тебе скажет. Она скажет: «Ты сперва в бане попарься!» И сожжёт тебя, наивный человек. Между мирами давно шли бы активные контакты - и в науке, и в искусстве, и за столом, и кроватке, но никто от неё живым не уходит, всех контактёров жарит злодейка. Ей плевать на всемирный закон общения. Ей даже на прогресс плевать. Она вечно в старине копается, точно в заднице.
 
-   А я не соглашусь париться! - кричит Клим.
-  У тебя есть такое право, но она тебе другую пагубу найдёт.
-  А я не приму её предложений!
-  Да сядь ты, выпей спокойно. Я тебе говорю, ты от неё путного совета не получишь. Не па-лу-чишь, чудак-человек! Девчонки, он надеется на помощь Яги! Ты соображаешь, о чём говоришь?! Хорошо, я тебе сейчас вместо неё отвечу. Тебе ходить к ней будет незачем.
Кощей руки упёр в боки и заговорил бабьим голосом.
- Наши миры, милок, соединяются маленькой дырочкой, вот такой. Ты в неё не пролезешь. Живому пролезть в неё можно лишь в бессознательном состоянии, а чтобы голова твоя приобрела нужную мягкость, засунь-ка ты её ко мне в духовку. И тут она тебя-у-ы...
   
Его речь замедлилась, голос упал в тоне и замер на низком звуке. Кощей привалился к столу. Девушки переглянулись.
-  Батарейки сели. Жанка, бежим!
-  Девушки... - воззвал Клим, но те убежали.
   
Он смотрел на Кощея, но думал о своём. Замуж она вышла…
Из головы Кощея выскочила белая мышь с голубым бантиком на шее. Повела носом и приступила к упавшей конфете. Как разумно смотрит, как быстро ест!
Клим невольно пошевелился. Мышь с конфетой шмыгнула обратно в голову Кощея.
   
Из коридора заглянул мужчина.
- Ого, допраздновался Костеюшка! А ты чего плачешь? Не плачь, медведь поставит его на ноги. Впрочем, дай-ка я с тобой тоже погорюю малость.
Заглянувший налил себе коньяка. Стали заглядывать новые лица. Быстро оценив обстановку, они воровато входили и садились к столу. Поминули, выпили, а потом все дружно подняли Кощея и понесли. Клим нёс левую ногу (не тяжело, но хрупко).

Отовсюду зазвучала печальная музыка.
-  Сюда, сюда, - с тихим удовольствием командует кто-то. - К царице несём. Входим, не шаркаем, на паркете лак.

Придворные положили царственный скелет на сафьяновый диван и на цыпочках удалились. Клим юркнул за штору.
В отражении шкафа он видит толстую, волнистую старуху. Она вперевалку выплывает из потайной комнаты, завешенной гобеленом, приближается к покойнику и наотмашь бьёт его по скуле.
- Скотина!

Голова с хрустом свернулась набок. Из Кощея на ковёр выбежала мышь в голубом бантике и заметалась по полу.
- Барсик, взять её, Барсик! ...Тьфу, кастрат!

Опустилась на пуфик перед трюмо. Пуфик исчез под нею. Сняла с пушистой головы чепец, повесила на верхний угол зеркала. С привычным мужеством всмотрелась в себя. Пахло прелыми листьями, мокрой бумагой. Пальцами левой руки она стала захватывать кожу на затылке, а с помощью правой руки защипывать оттянутую кожу прищепками. На лице кожа натягивалась. Через пять минут Яга помолодела лет на двести. Сняла с болванки рыжий парик, осмотрела, встряхнула, вновь надела на болванку. Принялась за макияж - мудрая художница перед своим последним, завещательным холстом. На лицо накладывала розовые оттенки вечерней зари, золотистые - утренней зари, голубизну неба, белизну лебяжьего пуха, адскую сажу. Повторила губами ужимки тысячелетней давности: прижим, поджим, воздушный поцелуй, малое «о»...

Яга смотрит на Клима, в пол-лица отражаемого в зеркале. Не сразу поверила в присутствие человека, медленно поднялась, развернулась к нему. Страхом наполнилась, будто водой. Рот открылся, зазвенел едва уловимый слухом, но распиливающий сознание визг. Её макияж отслоился от лица и повис отдельно. Тут Клим тоже одеревенел от страха. Прекрасная своей тонкостью и разноцветными переливами маска поплыла в сторону Клима, ведомая каким-то дуновением. Он плюнул на неё, она свернулась в комочек, точно ошпаренная - упала. Старуха беззвучно спросила: «Что тебе?». Он шепотом сказал, что ему надо вернуться домой.
Она пальцами изобразила маленькую дырочку.

- Не пролезешь, - пожала плечами.
Он выбежал вон, но его скрутили. Разбили обручальным кольцом бровь, расквасили ботинком нос, отбили внутренности.
-  …Вот это напрасно, - сказал тюремный сторож, стоя над Климом, лежащим на нарах. - Хорошо тебя отделали. Но не это наихудшее, а то, что ты попал в камеру смертников. Чего натворил-то? Ничего?! Ну, тогда я тоже ничем не могу помочь.
   
Клим хотел возразить, мол, ты ничем особо и не помогал, но боль мешала ему. Он быстро опомнился: обиженным быть приятно, только не полезно.
-  Ботиночки мои поизносились, а я думал, им сносу нет, - старик стащил с Клима ботинки. - Немало ты потопал. Куда только натопал-то? Кто хочет, тот вешается, а кто не хочет, долго выбирает место.
   
Вскоре он принёс и аккуратно поставил под нары Климовы домашние тапочки. Еще раз критически осмотрел заключенного и удалился, сгорбившись.
   
Камера совсем незнакома ему. Всё тут другое, душе неподъемное. Оконце узкое, точно сощурилось, и прорезано на высоте человека, вставшего на цыпочки или подпрыгнувшего. Нижний срез окна косой, чтобы свет соскальзывал, но Клим всё же встал и пристроил туда птичку, оставшуюся без гнезда (попали ногой по карману). Только лёг и обнял свою болявую грудную клетку, как включился какой-то нервный звук, электрический шорох. Стало страшно, словно на уровне микромира начался демонтаж пространства. Он попытался о чем-то думать, успокоить себя, но всякая мысль оказалась недосягаемой. От всего остался страх. Так страшно может быть лишь тому, кого подвесили на тонкой верёвке над пропастью.

Он с болью поднялся, крикнул в дверь, чтобы убрали этот шорох смерти, но никто не отозвался. Собственный голос показался ему не человеческим, так может визжать дверь. Он опять лёг, потея от смертной тоски. Тесно живому. Мир слишком тесен, узок. Ему стало казаться, что его сейчас засунут головой в тесную нору. Клим захотел выцарапать из себя душу, схватился за голову, за грудь. Завизжал. Ослаб.
Посмотрел на свои руки - увидел свечение крови внутри них, ему стало невыносимо жаль себя. Он стал умолять простить его - неважно за что, но никто его молений не слышал. Его конечности стали на глазах таять, растворяться. Невыразимая никаким криком тоска подбросила его над нарами, и он повис горизонтально, продолжая исчезать, растворяясь в сумраке. Последним взглядом он увидел птичку, она дрожала на окне, словно стену трясли. Дрожа, она сползала по откосу - сейчас упадёт. Она падает и разбивается. Из неё появляется огонёк и летит к нему. Ужас сменяется надеждой. Если бы у него осталось тело, он бы сейчас ликовал, но ему осталось только терпеть в себе радость и смотреть на приближение точки волшебного света. От Клима тоже осталась один лишь огонёк, и он полетел навстречу гостье. Они встретились и вспыхнули.
   
Потрясение. Дождь, ночь, молния. Мокрый Клим лежит на земле под тополем. У него мокрая ветка в руках – та самая, что перемкнула провода. 
Он поднял голову - а в доме уже горит свет.