Иволги со мною в парке

ПАРК ВЕСЕННИЙ тишиною был маним, и я, сегодня – отчего-то вдруг печален и раним, послушался призыву тихого местечка; в надежде успокоить чрезмерное волнение сердечка. И вот я тут, средь тополей высоких и высоких же берёз – красавиц этаких, моих вчерашних грёз… А завтрашние грёзы – средь дождей сверкающие грозы да раскаты грома… Но я не дома, сейчас я где-то далеко, там, конечно, где о скалы море бьётся, да красиво чайка над волной вечерней вьётся, а в довершение пейзаж на горизонте устало солнце дорисует…
Скажите, чем фантазия моя рискует? Уплыть мечтаю далеко, и бесконечно долго плыть, да чтоб на судне капитаном быть…
 
Но оставляю я несбыточные сны, они как сказки, какие в детстве нам рассказывала мама, а нам, на печке русской с ней сидящим, их было мало, мало. Но с той поры, с тех слов её запала в душу нам её любовь к природе. Вот уж сами постаревшие мы, вроде, а желание любить свой край Алтайский с годами не пропало, оно осталось – как завещание досталось. И потому желанным уголком я назову любой, где воздух чист, где птицы по утрам поют, и лист калины под окном, росой умытый, чист, и благородны помыслы людей и молодых, и старых…

Итак, я в парке… После майской дневной запарки приятно на скамейке посидеть, коль есть свободная минута и возможность в уединении молчать. Быть может, чтобы заново начать…

И в эту самую минуту – и не позднее, и не раньше, – где-то на соседнем дереве, иль чуть-чуть подальше, певунья-птаха вдруг с высоты сказала внятно, будто человек, так, что без сомнения понятно имя стало её друга:
- Витя! Витя! Витя!

Огласилась пением округа – радостным, возвышенным восторгом, троекратным же ответом, как приветом:
- Вити нету! Вити нету! Вити нету!

И снова наступила тишина; мне кажется, не только в парке она была слышна…
Потом опять, всё в той же кроне (подумал, улыбнувшись, я: «На троне!»):
- Витя! Витя! Витя!

В ответ послышалось, без грусти и печали – подруга, вероятно, с восторгом отвечала:
- Вити нету! Вити нету! Вити нету!

А птичка, что разговор затеяла, не унималась (с новым её пением настроение моё росло и выше поднималось):
- Витя! Витя! Витя!
Второй же птице доставляло удовольствие дразнить, а, может быть, хотелось птичке первой льстить:
- Вити нету! Вити нету! Вити нету!

Звонкие их голоса будили тишину, бодрили парк, и чувствовал прилив я новых, свежих сил. Потом я птицу-иволгу, шутя, по настроению, спросил:
- Зачем, вам нужен Витя? Может, я, Иван, вам пригожусь сегодня? Или завтра принесу чего-нибудь на завтрак? Другую я, возможно, помощь окажу? Вы не робейте, никому про то я не скажу!

Но всё же иволге милей был некий Витя. В ответ на мой вопрос она опять пропела:
- Витя! Витя! Витя!

Со своего ветвистого причала ей иволга вторая, как прежде, счастливо и с восторгом отвечала:
- Вити нету! Вити нету! Вити нету!

Нету, так и нету! Пойти мне, что ль, его найти? Возможно, по дороге я встречу некоего Витю, который был предметом радости двух иволг в нашем парке. Его пришлю сюда – пусть с ним поговорят, коль со мной не захотели обмолвиться хотя б одним словцом. Зато, не ведая про то, счастье подарили мне пением своим! На том, я думаю, стоим – на единении природы с человеком!