Фиалки для пани Магдалены 8 часть

ФИАЛКИ ДЛЯ ПАНИ МАГДАЛЕНЫ

I

– Да? – сказала Петра Новакова, разумеется, по-чешски. – Говорите!
Голос и номер звонившего были ей незнакомы. В ответ она услышала чужую сбивчивую речь, и ей пришлось срочно искать в голове переключатель. Она хорошо знала пять европейских языков. Ее собеседник тоже был сильно озадачен.
– Алло, алло, куда я попал? Вы слышите меня? Тут на улице лежит мертвый мужчина, который возможно знал вас. Я звоню с его телефона. Он пытался перед смертью набрать ваш номер.
– Кто это говорит? Откуда вы звоните? – резко спросила она, хватаясь за стенку, чтобы не упасть. – Это Париж?! Что с Филиппом?!
– Это не Париж, это Петербург. Алло, вы слышите меня? Это Петербург! Куда я попал?
– В Прагу.
Телефон удивленно замолчал.
– Вы что-то говорили, – напомнила Петра. – Кто умер? Кто этот человек?
– Не знаю. Первый раз вижу.
– Опишите его, – потребовала она.
Молодой человек описал. Он уже корил себя за то, что ввязался в это дело. Легче было обойти.
– Я его знаю! О господи!
– Хорошо, – сказал молодой человек. – Что мне дальше делать?
– Его сбила машина? Отчего он умер?
– Никто его не сбивал, он просто упал на тротуаре. Наверное, сердце отказало.
– Сердце? Разве оно у него было?
На том конце линии возникло враждебное замешательство.
– Он одет, мне не видно под одеждой, – наконец язвительно ответил молодой человек. – Хотите, чтобы я его раздел и вскрыл или дождетесь официального заключения? Вам сейчас проверить?
– Нет-нет, что вы! Оставьте все как есть. Спасибо за звонок. Вам лучше вызвать полицию и передать им его телефон. Больше я ничем не смогу вам помочь. Мы были не близко знакомы.
Она отключилась и встретилась глазами с Карелом.
– Тата? – спросил он тихим шепотом. Глаза были страшными. Как он это угадал, не понимая по-русски? Как он это угадал?
– Нет, – ласково сказала она. – Нет, что ты, он в порядке. Он вернется, нужно только подождать.
Он сунул руку за пазуху и достал ключи на шнурке, теплые, согретые его телом, с гордостью показал ей на протянутой ладони.
– Тата кличе!
Он сам приделал к ним веревочку, одну из тех, что подвязывал в мастерской к марионеткам. Он хотел носить их на груди как распятие. Веревочка уже слегка засалилась.
Петра проглотила подступающие слезы. Период испытаний. Бедняга Карел! Она не успела еще отойти от случившегося после бегства Андрея Юрьевича ужасного события и не готова была разрываться от жалости к этому сорокапятилетнему слабоумному ребенку. Он заметил, что она чем-то расстроена и огорчился вместе с ней.
– На! – сказал он, протягивая ей ключи.
Это была самая большая драгоценность, которой он владел, но ради нее он готов был на большее.
– Нет, Карел.
– На! Тата кличе!
Она взяла. Он проводил их печальными глазами. Ему страшно хотелось отобрать назад свои ключи и никогда больше с ними не расставаться, потому что они соединяли его с папой, но он любил Петру, хоть и стеснялся это показать. Он готов был отдать за нее жизнь.
Она подержала их в сжатой ладони, читая его мысли по лицу, затем медленно разжала ладонь.
– Пусть будут у тебя. Если понадобятся, я их попрошу.
Он кивнул, жадно схватил их и надел на шею. Петра погладила его по щеке. Щека кололась. Она в упор разглядывала его, словно видела впервые. Она давно знала, что он влюблен в нее, хотя никогда не замечала в нем ничего мужского. Он вел себя как щенок, обожающий свою хозяйку. И все же ни один мужчина в мире не дарил ей ничего, равноценного его подарку.
Это напомнило ей о другом подарке. Пришла пора заглянуть в кейс, который она обнаружила под кроватью Карела, когда перевозила его нехитрый скарб назад к пани Магдалене, где они сейчас и находились. Карел смог объяснить ей, откуда он взялся, и теперь ее съедало любопытство. Положив тяжелый кейс на стол, она с помощью молотка и отвертки, используя ее как зубило, сбила блестящие замочки. Карел крутился рядом. Сжавшись в душе от недоброго предчувствия, Петра открыла металлическую крышку.
– Та-аа-та-а! – восторженно прошептал Карел, прилипая к столу вплотную. Петра не издала ни звука. Лицо ее превратилось в застывшую восковую маску, на которой трудно было что-либо прочитать. Подтянув к себе стул, она села, и они долго смотрели внутрь кейса, пока не устали. Он восторженно, она оглушено.
В кейсе лежали три желтых силикатных кирпича, обмотанных банным полотенцем, чтобы не слишком гремели, ударяясь друг об друга. Больше в нем ничего не было. Чтобы ожидать нечто подобное нужно иметь гораздо больше фантазии, чем было в распоряжении Петры, но она не слишком расстроилась или удивилась. Мнение об Андрее Юрьевиче у нее давно сложилось. Ключи, кирпичи – разве это не одно и то же? Подарочки. Она снова подумала о нем плохо. Ничто не мешало ей так думать. О роли Кости ей ничего не было известно, поэтому за Андрея Юрьевича даже после смерти некому было заступиться. Некому было рассказать ей правду, да она и не хотела. Узнать, что за игру затеял Костя? Узнать, что Андрей Юрьевич так и остался игрушкой в чужих руках? Что маленький человек всегда маленький глупый человек? Зачем? Чтобы разрушить свое мировоззрение?
Тут ее мысли прервал Карел, захлопнув крышку кейса. Он сгреб кейс в охапку и унес в свою комнату, чтобы затолкать папин подарок под кровать.
– Я могу завязать себе глаза, отрешено думала она, стоя под лейкой душа. Все же она расстроилась. Струи воды сбегали по груди, по ногам, создавая небольшой пенящийся водоворот вокруг маленьких ступней, убегали в канализацию. Волосы были влажны и распущены по плечам, на подбородке смешно дрожала капелька. Петра вытерла ее и прикрутила оба крана.
– Я завяжу себе глаза.
Она высушила тело огромным пушистым полотенцем и стала легкими движениями втирать в кожу душистый омолаживающий крем. От чудесного аромата ландыша у нее закружилась голова.
– Я буду куртизанкой. Я смогу, я буду куртизанкой. Я женщина, а он мужчина.
Это было осознанное решение. Акт милосердия. Кожа становилась шелковистой, но руки почему-то опускались.
– Я хочу этого. Я могу это сделать. Он тоже человек.
Она вышла с распущенными волосами. Такой он ее еще не видел. Он, чистый и довольный, в новой фланелевой рубашке сидел за столом в своей гостиной и лакомился шоколадными конфетами, запивая их некрепким теплым чаем. Его чай был больше похож на подкрашенную водичку. Он сердился, когда чай обжигал губы и всегда разбавлял его простой водой. Все конфеты в вазочке были развернуты и раскушены надвое. Он искал и съедал только белую, приторно сладкую начинку, остальные начинки казались ему слишком горькими. Он был несчастным, но привередливым ребенком. Пани Магдалена всегда была суровой бабкой, он рос в достатке, но лишенный ласки, в которой особенно нуждался. Назло ей он сделался капризным, иногда невыносимым. Это была его маленькая месть, хотя по натуре он был очень добрым.
– Вкусный шоколад? – спросила она кокетливо, пытаясь настроить себя на игривый лад и одновременно приходя в ужас от того, что она затеяла.
Карел кивнул. Ее пальцы коснулись его волос. Они хотели запутаться в них, но рука замерла на полдороге. Дура я дура, подумала она, наблюдая себя со стороны и не испытывая никакого притяжения. Акт милосердия? Безумие. Кто пожалеет потом тебя саму?
Она закрылась в спальне и до темноты сидела, почти бездумно глядя в окно. За окном осень переходила какую-то очередную свою грань – наступали холода. Все было безнадежно. Она не сможет отблагодарить его по-женски, но сможет покупать ему конфеты только с любимой им начинкой, потому что отныне она будет жить с Карелом в этом доме. Заменит ему пани Магдалену.
Она всхлипнула. Ах, пани Магдалена, пани Магдалена!

II

Не такой человек была Яна Львовна, чтобы молча проглатывать обиды, не отвечая ударом на удар. Перед отъездом киногруппы, на следующий день после бегства Андрея Юрьевича она посетила санаторий и встретилась с пани Магдаленой. Они беседовали без свидетелей. Старуха слушала, сурово поджав губы, но когда Яна Львовна закончила свое повествование, скупая слезинка сбежала по щеке, преодолевая глубокие овраги морщин на ее лице. Яна Львовна достала из сумочки свежий голубой платочек и хладнокровно вытерла щеку пани Магдалены.
– Значит, он все-таки сбежал? – спросила старуха, не обращая никакого внимания, что делает с ее лицом посторонний человек. – И нет никакой надежды на его возвращение? Он так и сказал? Сказал, что не собирается всю жизнь ухаживать за слабоумным?
Яна Львовна утвердительно кивнула.
– Негодяй, – тихо вздохнула пани Магдалена и глубоко задумалась.
Наступила тишина. Выждав некоторое время, Яна Львовна неслышно поднялась со стула и, не прощаясь, выскользнула за дверь. Ее миссия была закончена. Путь назад в семью Бржиза, к миллионам пани Магдалены был теперь заказан Андрею Юрьевичу раз и навсегда. Она не запуталась в длинных коридорах лечебного заведения. Никто не видел, как она уехала. Никто ее не провожал. Никто не открывал ей ворота, сторож куда-то ненадолго отлучился, и она сама привела в действие электропривод. Ее инкогнито было полным. Пани Магдалена даже не взглянула ей вслед. Она провела в задумчивости большую часть дня. Беспрестанно жевала бескровными старческими губами, скребла рукой по подлокотнику кресла, вела диалог, шептала что-то сердитое и непонятное и, наконец, очнулась от задумчивости.
– Томаш! Томаш! – закричала она зычным голосом.
Как всегда в таких случаях в санатории поднялся переполох. Богатые клиенты, к тому же готовые в любой момент отправиться к праотцам, имели здесь исключительно большие привилегии. Срочно послали машину за Томашем. Был вечер, его разыскали в оперном театре. На премьере присутствовал весь пражский бомонд, но уже через несколько минут, бросив в ложе жену, адвокат мчался на зов пани Магдалены. К часу ночи было составлено новое завещание. По нему все, что было у пани Магдалены отходило Петре Новаковой, при условии строгого соблюдения двух обязательных пунктов: опекунства над Карелом и лечения пани Магдалены. Жить они должны были в ее доме. Андрей Юрьевич в завещании не фигурировал. Главврач и сиделка подписали этот документ.
Она успела сделать все, что возможно. Глубокой ночью пани Магдалену хватил второй удар, который превратил ее в бессмысленное растение. Отныне она могла лишь ходить под себя, да безумно таращить свои страшные круглые глаза. Они не закрывались, даже если ее на прогулке случайно поворачивали лицом к солнцу. Речь и разум к ней больше не вернулись. Ее забыли все, кроме Петры, даже Карел, потому что силы его памяти хватало лишь на одного человека и не пани Магдалена была этим человеком, хотя именно она всю жизнь заботилась о нем с младенчества до своего первого инсульта. Петра навещала ее по средам, приносила прелестный букетик сиреневых фиалок и сидела рядом целых десять минут, болтая о разных пустяках так, словно пани Магдалена ее понимала. Рассказывала о том, о сем, в том числе и о Кареле. Последние два года ей пришлось научиться сочинять, потому что пани Магдалена все же пережила своего внука. Железная она была женщина.
Андрей Юрьевич прожил на земле еще несколько лет в памяти своего сына Карела, потому что пока нас помнят, мы не умираем. Когда Карел попал под автобус с немецкими туристами-пенсионерами, оставшись однажды без присмотра, он нашел в себе силы в последние мгновения жизни полезть за пазуху и достать папины ключи на вконец засаленной веревочке.
– Тата… кличе, – сказал он, протягивая ключи сбежавшимся и обступившим его со всех сторон людям. Глаза у него были счастливыми. Так он и умер, с ключами на ладони.
О судьбе других участников этой истории мне мало что известно. Костю на год все же призвали в армию, несмотря на его врожденный пацифизм. Зимой он провалился под лед, когда шел за водкой для дедов через речку до ближайшего поселка и до весны все считали, что он сбежал из части, потом лед растаял и тело всплыло. Оно зацепилось ботинком за корягу. Последние несколько секунд своей жизни Костя безуспешно пытался руками разорвать под водой шнуровку. Нажиться на фильме он так и не успел, а может действительно уничтожил киноматериалы, не полагаясь на Андрея Юрьевича, теперь уже правды не узнать. Фильм бесследно исчез.
Яна Львовна все еще крутится на телевидении, – без особого успеха. Можно сказать, что звезда ее уже закатилась, хотя борьба продолжается. Настя в открытую крутит с Марком, все еще на что-то надеясь. Марк регулярно кормит ее обещаниями, которые выполнять не собирается. Однажды тихим зимним вечером той зимы, когда погиб Костя, она вдруг пришла к Моте, и осталась до утра. Мотя был как всегда пьян, но держался молодцом и утром помнил, что она приходила. Они долго лежали в постели и разговаривали, пока он не уснул на полуслове, а когда проснулся, ее уже не было. В кухне не пахло ни кофе, ни яичницей. Что они обсуждали, он не помнил. Случилось ли между ними волшебство, трудно было сказать. Больше она не приходила. А ему вдруг под вечер припомнилась яркая маленькая деталь их странной встречи, неизвестно зачем зафиксированная памятью. Слезинка. Безо всякой связи с их беседой из уголка Настиного глаза в какой-то момент неожиданно вырвалась слезинка и беззвучно сползла по лицу вниз к подушке. На виске остался след. Это было как в замедленной съемке кино. Ему на миг представилось крупным планом, что он подхватывает ее губами, останавливает поцелуем, но это было бы слишком кинематографично. Он был режиссером документального, а не художественного кино. По правде сказать, он больше ни в чем таком не видел смысла. Может поэтому, а может потому, что ему было неловко за эту бездарно упущенную ночь, встреч с Настей он больше не искал.
А на днях я случайно наткнулся на Эллу Ефимовну в Топфейсе. Она была онлайн. Я внимательно просмотрел все сорок четыре ее фотографии, многие двадцатилетней давности. Интересно, знала ли она, что когда-то была всего на волосок от счастья? Что почти добилась своего? Что оно само шло к ней в руки?
Я написал под одной фотографией: «Супер! Отличная фигура!» Она ответила вопросом: «Ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы бросить все и отправиться путешествовать?» Непобедимая женская натура. Мне стало стыдно. Я не ответил.

14 сентября 2015 года.