Не видала горя - полюби меня 7

                НЕ ВИДАЛА ГОРЯ - ПОЛЮБИ МЕНЯ

               
                Часть  7

               
                С у д


               
                Я не преступник, я - жертва закона,
                Повесить медали мне надо на грудь.
                Ограбил же я кровопийца-барона,
                И надо не мне, а ему срок тянуть.
                А золото роздал я нищим у храма,
                Сиротам деньгами барона помог,
                Вины моей нет в воровстве том ни грамма.
                За что же увидел тюрьмы я порог?
                За то, что законы писали бароны,
                В расчете богатство так защитить.
                Но не помогут им эти законы:
                Пока есть воры - богато не жить.
                Тюрьмой не исправить вам вора,
                Кто вором рожден, тому воровать.
                И не приставить ко всем прокурора,
                Так что спокойно барону не спать...

                И.Задонский, А. Москов.
 
                I


       Её признательные показания заняли пятнадцать страниц текста, где она подробно описала причины, толкнувшие её на столь дерзкое должностное преступление:  как просила неоднократно старшего оперативно-следственной бригады Алексея Петрунина ознакомиться и разобраться с теми уголовными эпизодами, которые никак не вязались с обвиняемым Альбертом Бершем, их было не один и не два, а двадцать два; как подводили человека к расстрельной статье и не считали нужным серьёзно и скрупулёзно отнестись к этому делу, когда на кону стоит человеческая жизнь; как  спустя рукава относились к своей работе, лишь бы поскорее и громче закончить дело.
 
     Она писала о несправедливости в аппарате правосудия,  о  необъективности и предвзятости, о судебных ошибках.

     Она, конечно, горько раскаивается о своём поступке, но цель, подтолкнувшая её на этот шаг, была честной и порядочной: помочь человеку, отвергнутому системой, на которого самым преступным образом списали несовершённые им преступления, и за которые он понесёт незаслуженное наказание.

     Горин несколько раз перечитал написанное Надеждой Веринец чистосердечное признание и отметил про себя: красиво, чётко, лаконично. Но ни слова о своём личном отношении к подследственному она не проронила, эта тема была закрыта ею от посторонних глаз на сто замков; даже когда полковник тонко старался выведать её чувства к Бершу, она жестоко пресекала все его попытки.

     Пресса раздула из этой трагической для всех её участников истории мировую сенсацию, газеты наперебой знакомили читателей с пикантными подробностями, выдуманными порой самими журналистами, этого скандального события: одно издание уверяло, что Берш ей сдал свой схрон; второе - что женщина-следователь на склоне лет потеряла голову, и стоит ли таких горе-работников держать в прокуратуре; третье - о преступном сговоре между следователем-важняком  и одной из ленинградских криминальных группировок. Словом, вылили на неё ни один ушат грязи.

     А в какую страшную и мерзкую опалу попали её родные и близкие, сколько косых взглядов и гнусных шушуканий претерпели её родители! Одному Богу известно.

        - Ты посмотри, Володь, - обратился как-то Горин к своёму помощнику. - Выгляни в окно. Ещё одни клоуны нарисовались.

     У парадной Большого дома стояла съёмочная группа и, настоятельно протягивая корочки  дежурившему на проходной охраннику, пыталась проникнуть в здание.

        - У меня вся эта братия только неприязнь вызывает. Лезут со своими идиотскими вопросами человеку в душу. Она их всех на отмашь прогоняет, так они ко мне напрашиваются, только и успевай отбиваться.

     Горин отошёл от окна, сел на своё рабочее место и закурил. Курил он редко, так, за компанию, в охотку, или вот как сейчас, чтоб успокоить нервы.

        - Муторно, что-то на душе, Володь, - начал было Горин. - Вроде, всё сделали как полагается, преступление раскрыли, да какое ещё преступление! Виновная арестована, дело написано, улики собраны. Все оперативные материалы на этой неделе будут переданы в прокуратуру Выборгского района. Можно и руки умыть - мы своё дело сделали. А вот скребут на душе кошки...

        - Да, Валерий Георгич, право, жаль её.

        - Ты уж не вздумай ей так сказать, - Горин усмехнулся, -  залепит такую оплеуху, что мало не покажется. Маленькая женщина, а сила характера - ого! Что угодно снесёт, только не жалость к себе. Да и потом, - он подумал. - Чего её жалеть? Он-то понятно, бандит, ему закон переступить - раз плюнуть. Да ему сам бог, может, велел воровать да грабить. А вот она, как могла она преступить черту? Ведь  умная женщина, добросовестный работник! А вот ведь как влюбилась - так в омут с головой.

         - Я за Бершем наблюдал: три дня после того с кровати не вставал. Не умывался, не брился, гимнастику чудную свою не делал. Любит, что ли, он её?

         - Да, чёрт там разберёт, кто кого любит, - Горин глубоко затянулся сигаретой. -  А чего сдал тогда, раз любит? Я только имя Томилиной назвал, так он сразу шёлковый стал. Я  что, пытал его? Вот кого он по-настоящему, видимо, любит. - Горин затушил сигарету и тяжело вздохнул. - Устал я, Володь, устал. Сдам дела - и в отпуск.

                II


      Одна неправильная мысль влечёт за собой неверный шаг. Ты оступаешься вдруг и падаешь. Не успеваешь прийти в себя, как тебя уже схватили и понесли.

    Ты пытаешься встать на ноги, но тебе не дают. Ты изо всех сил стараешься овладеть ситуацией, но тебе ясно дают понять, что отныне ты сам себе уже не хозяин.

    Отныне над твоей судьбой уже другой властитель и распорядитель. Весь твой жизненный путь  раскалывается на двое - до и после. Между ними - черта, пропасть. Не вернуть, не изменить уже ничего нельзя.

    Ты словно остаёшься один на брошенном острове, который отделяет от остального мира, привычного и родного тебе, гигантская бездна. Кто-то машет тебе рукой, роняя слёзы, с того удаляющегося материка, где остался твой мир, кто-то зло и презрительно упивается, глядя, как ты, поверженный, одиноко гибнешь в новом, враждебном для тебя мире. Ты не смеешь заглянуть вперёд или принять действительность, и всё оглядываешься и оглядываешься назад в тщётной попытке за что-то зацепиться, но там ты уже никому не нужен. Тебя отвергли, тебя изгнали.  Всего лишь один неверный шаг...


     Она силилась вспомнить, когда всё это началось, с какого момента, но схватиться ни за что не могла. Словно бред, наваждение какое-то. С тех первых минут, когда   е г о   привели на допрос ещё в тюремной робе, она это уловила и поняла: что-то будет.  Был, был во всём его облике: в его фигуре, осанке, манерах, в улыбке и каком-то поволочном тумане серых глаз - был тайный позыв, невольное, несознательное влечение.

     Из всех следователей он тогда выделил взглядом именно её; наверно,  с того момента всё и пошло. Влюбилась? Да нет, скорее, восхитил он её необычностью своей, проницательностью, оригинальностью, непохожей на других уголовников. Увлёк, очаровал? Это потом, потом он её даже пленил, пленил всю без остатка. А сначала... Сначала она всё-таки его пожалела, как шкодливого ребёнка.

     Вот. С жалости всё и пошло.  Вот она, отправная точка.

     Видимо, в каждой женщине заложено стремление о ком-то заботиться, на уровне материнского инстинкта или чего другого. Ничто женское ей не было чуждо, и она, в свою очередь, тоже попыталась   е г о   как-то исправить, ей казалось, он нуждался в ней, в её внимании, ласке, заботе. А быть кому-то нужной - это верх желания.

     То, что он ведёт свою игру, - об этом она не допускала и мысли. Такое подозрение на тот момент даже и не рождалось в её голове.

     А теперь, оглядываясь назад, она  с замирание сердца начала задавать себе вопрос: " А не стала ли я жертвой, всего лишь жертвой, его хитрой задумки просто сбежать и всё..." 

     Мысли эти приходили, но она, испытывая неприязнь к самой себе за подобные догадки, гнала их прочь. Нет! Он любит её! И если бы суд вдруг смилостивился, и ему дали 15 лет вместо смертной казни, она бы приложила все усилия, чтобы дождаться   е г о,  чтобы спасти   е г о.  Она любила.

     В его предательство она не хотела верить. Его принудили это сделать. Ещё бы! Кого только не ломали в этих стенах. Возможно, его били, и били аккуратно, чтоб не повредить внешности, они знают, как это сделать.

     Она вернула в памяти его лицо на той видеозаписи: каким застывшим, неподвижным, безжизненным оно было. За всё время съёмки он ни разу не оторвал своих глаз от бумаги, только чуждо и чёрство цедил сквозь зубы жестокие слова. Без сомнения,  е г о  вынудили.

     А как подло поступил Полковник, решив заснять их встречу на видео! А как уговаривал он её на ту роковую встречу! Неужели, и сам Альберт знал об этой подлости, потому и был так ласков и нежен с ней? Боже...

     Мысли, мысли. С ума можно сойти, не спрятаться, не скрыться от вас...

     Оставим нашу героиню наедине со своими размышлениями, ей столько предстоит передумать за те гнетуще-напряжённые месяцы разбирательства её дерзкого, до селе неслыханного дела, столько предстоит пережить, перебороть, перечувствовать, что не дай Бог!

               
                III


       В конце июня 1992 года состоялся суд по делу Веринец Надежды Алексеевны.

     Она обвинялась в тяжком должностном преступлении. Приговором Калининского районного суда Санкт-Петербурга Веринец была осуждена по ч. 2 ст. 170 УК РСФСР и приговорена к семи годам лишения свободы.
 
     Судья долго зачитывала приговор, будто стараясь растянуть это время тяжкой муки для Надежды: "В ходе следствия была установлена вина Веринец Надежды Алексеевны в том, что она, являясь должностным лицом, осуществляющим функции представителя власти, действуя из личной заинтересованности, совершила злоупотребление властью, умышленно использовала свое служебное положение вопреки интересам службы, что привело к тяжким последствиям"... и так далее.

      Да,  С в о и  предательства не прощают.

     Надежда во всём созналась, не отрицала своей вины, с достоинством приняла приговор. Одетая во всё чёрное, изо всех сил держась прямо, она не сомневалась в суровости приговора.

     В своём последнем слове она обратилась ко всем участникам процесса:

          - Я себя не оправдываю. Если я это совершила, то я должна отвечать. Вот я и отвечаю. Я не говорю, что я хорошая, это всё понятно. Кроме того, что я сказала: "Что это я", -  в этом деле нет прямых доказательств против меня. Но я признаю свою вину, - немного подумав, она продолжила, -  Я бы хотела, чтоб все, кто меня сейчас слышит, не думали бы обо мне огульно, не зная меня, и не зная всей той трагической ситуации, что случилась. Я искренне прошу прощения у всех, кому причинила горе, а это, в первую очередь,  потерпевший майор Евдокимов, что проходит по нашему делу, и мои родители, - она глубоко вздохнула и обвела взглядом присутствующих в зале суда. Вся публика застыла в молчании. - Я хочу призвать всех: не совершайте необдуманных поступков, и пусть любовь никогда не затмевает разум. Я признаю свою вину. Вот и все доказательства.

      Она встретилась взглядом с полковником Гориным, присутствовавшим на процессе.

      Он нервно кусал губы и не сводил с неё глаз. Отвечая на вопросы судьи о причинах, толкнувших подсудимую Веринец на такой беспрецедентный шаг, Горин сказал, что этому отчаянному поступку способствовали две причины: повешенные на Альберта Берша два десятка преступлений и нежелание руководителя следственной группы во всём этом разобраться; и, видимо, крайне отчаявшись спасти обвиняемого Берша, Веринец и передала ему пистолет.

     Такого поворота Веринец не ожидала. Фактически, разоблачивший её полковник на суде выступал явным защитником.

     Между Петруниным и Гориным возникла некоторая перепалка, в которой Горин уличал старшего следователя в недочётах и халатности, допущенных во время работы по делу Берша:

       - Вы решали судьбу человека, которого подводили под смертную казнь, и не смогли тщательно и ответственно отнестись к своей работе. Объективно к этому делу подошла лишь подсудимая Веринец и не встретила поддержки ни с вашей, ни с какой либо другой стороны, - Горин говорил сухо и зло, обращаясь к Петрунину. - Вот он, вопиющий случай равнодушия и пренебрежения! А поплатилась за всё Веринец, человек, который проявил инициативу, и не отнёсся к этому делу наплевательски. Но инициатива, к сожалению, наказуема.

     Но Суд не внял значимым словам полковника о высоких и благородных мотивах, толкнувших маленькую, но смелую женщину на столь решительный шаг.

     С в о и  предательства не прощают.

     Суд назначил ей строгое наказание, крайне строгое. Семь долгих лет и не просто на "ментовской" зоне, где отбывали наказание оступившиеся служители Фемиды, а в женской исправительной колонии общего режима в посёлке Ульяновка, что в Ленинградской области.

     Уже на улице, возле здания суда, в тени деревьев стояли, покуривая, утомлённые судебным процессом и летней духотой люди: Петрунин со своими в одной стороне, Горин с Кузиным в другой.

       - Вот и всё кончено, Володь, - Горин достал новую сигарету. - Песенка спета, зрители разошлись.

     Кузин оглянулся на группу Петрунина, заметив, как старший следователь, покраснев, что-то доказывал своим, поочерёдно жестикулируя и затягиваясь сигаретой, а затем бросил злой и ядовитый взгляд в сторону Горина.

       - Мерзкий тип, - сквозь зубы произнёс Кузин.

       - Задницу свою прикрывает. Как же, ему светила ещё одна звёзда на погонах, а тут такое ЧП. Этого предательства он ей до конца дней своих не простит. Карьерист. Штабной формалист. Мало ли таких, Володь?

     В это время из дверей здания суда показался конвой из шести вооруженных охранников, в середине колонны шла маленькая женщина, одетая, несмотря на жару, во всё чёрное.

     Её тонкие запястья были скованы тяжёлыми наручниками. Она шла прямо, чуть понурив голову и опустив на землю глаза. По её бледным щекам катились слёзы.

     В миг стоявшие в стороне телевизионщики и  газетчики   бросились наперебой снимать подсудимую в окружении  караульной свиты. Кто-то пытался запечатлеть на фото её лицо, протискиваясь между охраной, кто-то протягивал микрофон, в надежде узнать, как она себя чувствует. Каждый смаковал её горе по своему.

     Злобный, желчный взгляд бросил  в её сторону бывший коллега Алексей Петрунин.

     Печально, щемяще-тоскливым взором проводил её Горин до автомобиля для "спецконтингента".

     Она не оглянулась, покорно прошла по ступенькам машины. Прошла в след за ней и сопровождающая её охрана. Дверь захлопнулась, автомобиль тронулся, в его зарешёченном узком окне заиграло бликами солнце.

     Всё кончено. Рубикон перейдён. Все мосты сожжены...


                IV


       После ареста Надежды Веринец, предъявления ей обвинения  и чистосердечного её признания в совершённом преступлении, необходимость содержания опасного рецидивиста Альберта Берша под стражей КГБ отпала.

     Его перевели обратно в тот же девятый корпус следственного изолятора №1 города Санкт-Петербурга. И встречал он теперь каждый последующий год всё в той же камере "Крестов"под усиленной охраной, напротив поста начальника корпусного отделения. 

     Зажил он своей привычной тюремной жизнью. Замкнулся в себе, на контакт шёл чрезвычайно сложно.

     Прежнюю оперативную бригаду во главе с Петруниным отстранили от следствия. Теперь его дело вели другие люди. Вся та печальная для Веринец история с попыткой побега из "Крестов" дала шанс нашему герою и  отсрочила вынесение ему обвинения на несколько лет.
 
    Он тянул-затягивал время дальше, давал спутанные показания, сбивал следствие, водил всех за нос. Несколько раз называл самые разные, пришедшие на ум, места захоронения награбленных денег и ценностей. Ездил на следственные эксперименты по "изъятию клада"  и  в открытую смеялся над следствием.

    Он изменился. Ожесточился и озлобился на весь мир, ощетинился и против себя. Как бы не оправдывался он перед своей совестью, а его поступок по отношению к  Надежде Веринец больно колол его прямо в сердце. Не проходило ни дня, чтоб он не вспоминал о ней, чтоб досадно, в отчаянии не бил кулаком о каменную стену тюрьмы.

    Он исхудал, временами ничего не ел, не вставал подолгу с нар, отказывался от прогулок. Подчас его точили мысли о безысходности, бессмысленности своего дальнейшего существования, прикидывал, где и как можно повеситься, затем гнал прочь эти мысли и беспощадно злился на себя. Загнанный в угол, искусанный самоедством, подолгу не бывая на свежем воздухе и скудно питавшийся, он навсегда утратил свою прежнюю мужскую красоту и обаяние, потухли глаза, потянулось лицо.

    Он по-прежнему не шёл на контакт с Тамарой Томилиной, хотя передачи и книги она ему приносила регулярно, как того требовал режим. По переданным фотографиям он видел, как рос его малыш, рос без него, не видя, не зная своего отца, и от этого на душе становилось невыносимо горько.

    Уж лучше б она забыла его, забыла навсегда, уехала, исчезла из его жизни, вытравилась из памяти! Какой смысл ему, лишённому всех человеческих радостей, отчуждённому от всего остального мира, почти приговорённому к смерти, сознавать и видеть ту жизнь, к которой он никогда более не прикоснётся!

    И ему до сих пор было стыдно. Стыдно перед ней за своё враньё, кем он представился перед ней тогда и кем оказался на самом деле.  Стыдно, что причинил ей столько боли и страдания тогда, под Новый 1990 год, когда скрывался в Ташкенте, а в её квартире в это время всё переворачивали вверх дном, искали схрон, тягали её на мучительные допросы. И весь этот кошмар происходил в то время, когда она уже ждала его ребёнка...  Он бил кулаком себя в лоб, когда думал об этом.

    Мечтал ли он когда-нибудь о тихом семейном счастье? Нет, никогда не мечтал, он всё время был чем-то занят: трудное детдомовское детство, вечный голод звал и учил воровать, потом первый срок по малолетке, где надо было учиться за себя постоять перед матёрыми уголовниками, выдержать пытки битьём от тюремной охраны, вести двойную жизнь, чтобы как-то выжить, суметь сбежать из того ада, и снова воровать, потому что ничего другого не умел и не хотел делать. Всё время надо было уносить ноги и затравленно озираться.

    И вот сейчас, после трёх лет "одиночки" ( а на дворе уже была осень 1993 года), у него уйма времени, что бы помечтать и о семейном счастье, и о какой-нибудь тихой гавани, куда б он обязательно пришвартовался, если б смог сбежать.  Сколько уже можно! Вспомнил всех женщин в своей жизни, с кем был близок, с кем просто знаком, кому-то бескорыстно помог, кого-то безжалостно поиспользовал.

    Всего семнадцать месяцев провёл он на свободе в своей совершеннолетней жизни, а сколько начудил, накуролесил! И ведь ни одной, ни одной женщине, с которой его сталкивала судьба,  не принёс он по-настоящему счастья, каждой, сам того не сознавая, подкидывал ворох проблем, внезапно исчезая из её жизни.
 
    А может, это Бог его за всё покарал? Он стал каждый свой день начинать  с молитвы, потребовал от начальника тюрьмы, чтоб ему обязательно принесли Библию, Псалтырь,  церковный календарь со всеми православными праздниками и ещё чего-нибудь в этом роде. Написал заявление на имя всё того же Тимчука, что желает принять обряд Крещения и требует пригласить попа и предоставить ему помещение с купелью, как положено для свершения сего таинства. На что Тимчук лишь ухмыльнулся и в сердцах возвал к Богу, когда  же  чёрт поберёт этого проклятого Берша, и он, наконец-то, покинет "Кресты"!

    Но Бог его услышит не скоро, а пока что наш герой продолжал существовать всё под той же тюремной крышей, время  от времени чудил и создавал новые проблемы для администрации СИЗО.

   
                V   


       Тем не менее время шло, отстукивая себе день за днём.  И как бы наш герой не пытался оттянуть свой судный день, карающий меч правосудия уже замаячил на горизонте.

     В начале лета 1994  года уголовное дело  № 18/1235**-**   по обвинению Берша Альберта Эдуардовича по статьям 77 (бандитизм), 102 (умышленное убийство), 146 (разбой) УПК Российской Федерации было передано в городской суд Санкт-Петербурга.

    Началось чтение обвинительного заключения. Материалы уголовного дела были представлены в восьмидесяти четырёх томах. Столь объёмная криминальная история одного человека обещала продлить слушание и рассмотрение этого запутанного дела не меньше, чем на полгода.
 
    Время снова играло на руку нашему герою, и благодаря провидению, тем высшим силам, что вели и спасали его на всём протяжении чудовищно страшного жизненного пути, процесс над его делом затянулся ещё на год.
               
    В начале сентября 1994 года Альберту Бершу передали пакет. Передал его один из дежурных охранников по фамилии Толкачёв.

    Был второй час ночи. Берш, всполошенный со сна,  вскочил вдруг с нар, услышав знакомый скрежет запорных устройств на смотровом окне тюремной двери.

    Что это? В распахнутую створку просунулось лицо дежурного. Он тихо подозвал Берша, передал ему плотно упакованный пакет и письмо, сказал, чтоб до утра всё надёжно спрятал - возможен шмон.

    Берш в темноте положил пакет на свою постель, удивился металлической тяжести его, развернул и ... остолбенел! На светлой простыне точно вырисовывались чёрные силуэты пистолета, фонарика, заточки, отвёртки, разводного ключа, молотка, коробки с патронами.

    Он ахнул про себя, не веря глазам своим. Но оцепенение его быстро прошло. Взяв в руки фонарик, он включил его, стараясь прикрыть ладонями в стороны рассеивающийся свет, чтобы, не дай бог, никто б не увидел его в окне.

    Осветил содержимое переданного свёртка и вновь не поверил своим глазам.

    Как это всё оказалось в его тюремной камере? Снова оружие, и не прежний его потёртый "наган", а новенький пистолет "ТТ"! Он осторожно взял его в руки, с удовольствием ощутил его тяжесть, осмотрел его: настоящий, боевой, со звездой на рукоятке.

    Немыслимо! Рассмотрел другие предметы, переданные вместе с пистолетом: острая заточка, ключи, отвёртка, молоток, пузырёк с маслом. Но кто мог передать ему столь ценные для заключённого вещи в условиях тюрьмы?

    Берш лихорадочно кинулся читать письмо. В свете фонарика он
возбуждённо бегал глазами по строчкам незнакомого ему почерка. В письме говорилось, что некий доброжелатель, его давний знакомый (имя своё пока не раскрывает по понятным причинам), желает помочь ему совершить побег; в свою очередь рассчитывая получить, в случае, если трюк пройдёт удачно, денежное вознаграждение. Связь держать через того охранника, что передал пакет.

    Берш опустился на нары.

    Так. За ним следят и от туда. Но кто это может быть? Понятно, что кто бы там ни был, друг он или недруг, - человек этот преследует корыстные цели.

    Ну, допустим, помогут сбежать, а потом? Он попадёт из одной ловушки в другую, его также будут трясти: где схрон, - и эти люди не остановятся ни перед чем. В итоге, его замучают и загонят пулю в лоб.

    Но кто это? Возможно, след тянется за ограбленным им грузинским вором в законе, или тем ташкентским общаком, что обчистил он летом 1989 года? А может, счёты с ним решили свести родственники убитых и ограбленных им людей?

    Тоже возможно. Ясно одно, что, как бы удачно не сложился побег, в руки этих людей попадать нельзя ни в коем случае. У него на руках пистолет с полной обоймой патронов, отстреляться он всегда сумеет.

   
    Он глянул на часы - третий час ночи. Стал суетливо и нервно соображать, куда бы спрятать столь ценные предметы. В матрац нельзя, в подушку тоже - шмонают, всё трясут.

    Оглядел камеру. Вот. Стена. Стена в углу. Он схватил отвёртку и молоток, принялся выковыривать вековую твердь красного камня. Тихо, как можно тихо, стараясь не создавать ощутимо-слышимых звуков, он без продыху рыл и колупал угол. Сюда почти не добирается и без того скудный свет его тюремного окна, в глаза это место не бросается. Удачно придумал! С особым энтузиазмом Берш копался в каменной пыли, с радостью для себя отмечая всё новые и новые пройденные сантиметры вглубь.

    Наконец, к утру Берш закончил рытьё тайника, все предметы спокойно уместились внутри. Он испытал лёгкую, но вместе с тем приятную усталость от работы, от той работы, что радовала глаз.

    В его руках были настоящие, мужицкие инструменты, и дело, необходимое дело на данном этапе, было закончено. На полу образовалась горка из кирпичной  пыли и песка. Не долго думая, он размочил в воде бумажный свёрток и письмо, перетёр пальцами, добавил несколько горстей каменного порошка и полученной кашей стал замазывать тайник. Чем не раствор!

    Сухую пыль втирал по влажной поверхности стены, в надежде высушить её, чётко сымитировал затирку швов кирпичной кладки.

    В утреннем свете зачинающегося дня полюбовался своей работой и остался доволен. Мокрый угол? Да мало ли! Обоссался, вот и всё. С кем не бывает? Попутал во сне толчок. И делов-то.

    В этот день, на его счастье, шмонать камеру никто не собирался. Берш сладко проспал весь день, отказавшись от еды и прогулки. Все последующие дни находился в приподнятом настроении, с аппетитом ел баланду, опять шутил с охраной.

    С затаённой тревогой возвращался он после прогулок в камеру и бросал с опаской взгляд на тот угол: не догадались ли стражники о его тайнике во время очередных шмонов?

    Вновь почуял он интерес к жизни, ощутил её смысл, уловил где-то совсем близко дыхание свободы.


    Двадцатого сентября тот же самый охранник передал ему очередное письмо, в котором назначалась дата побега.

    Ему следовало в третьем часу ночи  25 сентября  раскрутить болты смотрового окна, аккуратно снять его и пролезть в образовавшийся лаз. Для этого необходимо было скинуть ещё пару килограммов.

    Берш оглядел себя, ощупал. Лёжа на нарах попробовал вытянуться в струнку: гибкостью, слава Богу, его природа не обделила, он пролезет в этот лаз.

    Далее, следуя по инструкции его "доброжелателей", он незаметно должен будет проникнуть в застеклённую будку поста корпусного отделения, где будут сидеть охранники и, наверняка, дремать.

    В эту ночь дежурить в корпусе будут Толкачёв и ещё два охранника. Ему надлежит, взяв  в заложники Толкачёва и угрожая пистолетом остальным, пристегнуть их наручниками  к месту ( чтоб не смогли они дотянуться и нажать на кнопку тревожной сигнализации), а так же отобрать у них все имеющиеся ключи. Операция сложная и опасная, но она того стоит. И кто знает, будет ли впереди ещё один шанс на спасение. В случае, если ему удастся (а "доброжелатели" надеются на это) покинуть "Кресты", его будет ждать машина у южных ворот, иномарка тёмно-серого цвета.

    Ну, а это мы ещё посмотрим, стоит ли садиться к вам в машину!

    Берш  с трепетом и опаской ждал этого дня, вернее ночи. Накануне днём он изо всех сил старался выспаться.

    Но сон не шёл, и тревожные мысли овладевали возбуждённым его сознанием, тысячи разных эпизодов проносились перед глазами, тысячи вариантов, вызывая смуту и волнение.

    Но  ведь ему должно же, в конце концов, подфартить, сколько можно!? 

    Берш свято помнил Станкины слова о своей тихой смерти, он верил, что смертного приговора  не услышит. Подфартит, на этот раз уж точно подфартит!

    После полуночи Берш начал жадно ловить все мало-мальски слышимые звуки по ту сторону тюремной двери. Вот удаляющиеся сапоги тяжело печатают шаг, вот звякнула решётка на запорной двери этажа, видимо, проверяют, всё ли надежно закрыто, вот снова шаги возвращаются, скрипят мимо его камеры, удаляются в сторону корпусного поста.

    Тягостно даются часы ожидания, издёргался весь наш герой: то ляжет на нары, то вскочит, начнёт расхаживать, вдруг остановится, по-волчьи прислушиваясь, затаится, не дышит. 

    Только б не оплошать!

                VI

       Только б не оплошать.
 
     А дал он маху, до смешного дал, когда по осени 1989 года в Ленинграде грабил квартиру одного гражданина, занимавшегося спекуляцией заграничных товаров.

    Вернее, той самой спекуляцией занималась его жена, а он, как солидный и не имеющий нареканий руководитель одного НИИ, почётный коммунист, всего лишь ездил в заграничные командировки. В интересах института, разумеется.

    Про семейку эту прознал Берш всё от той же Тамары Томилиной, волей- неволей ставшей его наводчицей. Берш частенько тогда благодарил Бога, что судьба свела его с Томкой, настолько она была ему полезна!

    Он было наметил день и час, когда квартира научного директора опустеет, договорился с Ромкой, но тот, сучонок, в назначенное время не пришёл.

    Решил, не теряя больше не минуты, действовать сам. Поднялся на чердак пятиэтажного дома, выбрался на крышу и решительно,  ловко,  не взирая на то,  будет ли он кем-то замечен снизу, скатился на балкон искомой квартиры.

    Дверь балконная была заперта, но выставить в два счёта стекло Бершу ничто не помешало.

    Оказавшись в квартире, он громко присвистнул, сам от себя не ожидая: роскошь по всему периметру залы, начиная с массивной хрустальной люстры, и заканчивая фарфоровыми статуэтками тонкой китайской работы. Дорогая гобеленовая мебель, словно шёлк переливаясь, отражалась в начищенной до лоска полировке красного дерева.

    Берш по-свойски, со знанием дела, оставив восхищение на потом, принялся осматривать содержимое фарфоровой посуды за стеклом серванта.

    И ... о, чудо, великолепно декорированная сахарница до самого верха была засыпана золотом и сверкающими бриллиантами. "Ох, люди,- с тайной усмешкой подумал Берш, - когда ж вы поумнеете?" С этими мыслями он пересыпал всё содержимое прекрасной посудины себе в глубокий карман куртки и принялся дальше искать деньги, на поиски которых у него так же ушло немного времени: они аккуратно лежали в резной можжевеловой шкатулочке и скромно дожидались, когда Берш их вынет оттуда.

    Вот и всё. Не стоило даже вытягивать шмотьё с полок шифонерок, опустошать комоды в поисках денег и ценностей, всё тебе на блюдечке с голубой каёмочкой!

    Он заботливо поправил в сервантике все рюмочки и чашечки, заложил за пазуху приглянувшуюся бутылку коньяка, направился было к двери, чтобы открыть замок изнутри дома и выйти чин-чином через парадный вход, как вдруг загремели ключи с обратной стороны, и в прихожей показалась хозяйка квартиры.

    Опешивший на мгновение Берш своим присутствием также ввёл женщину в ступор : застыв от страха, она разинула безмолвный рот, сверкая золотыми коронками, и вытаращила на него глаза.

    Тем же мигом Берш, спутав внутренние карманы, вытянул вместо пистолета корочку журналистского удостоверения на имя Андрея Львова. Осознав, что он достал, Берш молча чертыхнулся про себя и громко, глядя в глаза обомлевшей хозяйки, отчеканил: "ОБХСС!"

    Стараясь не задерживать взгляд женщины на красной корочке удостоверения с надписью "Союз журналистов СССР",  он принялся махать ею из стороны в сторону, угрожая и вразумляя впавшую в оцепенение  хозяйку: "Нашему ведомству стало известно, что живёте вы на нетрудовые доходы.  А это - статья!"

    Бедная женщина без сил опустилась на кресло в прихожей и, с ужасом  переводя дыхание, глядела на Берша стеклянными глазами. А он всё не унимался:

       - Сейчас же берите ручку и лист бумаги и пишите чистосердечное признание на имя начальника отдела. И мой вам совет, чтоб через полчаса бумага лежала на столе! Я приду и заберу её.

    С этими словами Берш, гордо вскинув голову, удалился из квартиры. Хозяйка та, не приходя в себя,  живо достала лист, ручку и принялась, смахивая слёзы досады, во всём оправдываться на бумаге перед мифическим начальником ОБХСС.

    Долго изливала душу, потом до вечера ждала своего утреннего визитёра. Под конец, обнаружила пропажу и денег и ценностей.


    Да, смешно он тогда вывернулся, а может и к лучшему, что вытянул удостоверение, а не пистолет. Всё на одну жертву меньше.

    Но сейчас ему необходимо собраться, вооружиться и ничего не перепутать. Он расковырял свой тайник, вычистил замотанный в тряпку пистолет, зарядил, приготовил запасную обойму, отмыл все инструменты и глянул на время. Пора.

    Тишину в корпусном коридоре он по-волчьи чуял: не было там никого. Берш тщательно смазал крепления, болты на смотровом люке - ему предстояло их открутить.

    Осторожно, стараясь не издавать звуков, он изо всех сил пытался расшевелить приржавевшие, схваченные многочисленной покраской и вековой неподвижностью болты, казалось, сломается стальной ключ, чем сдвинутся  с места крепёжные детали.
 
    Но прикипевшее железо поддалось, и дело пошло.

    Шаг за шагом Берш прислушивался: не подошёл ли кто-нибудь с той стороны. Нет. Тишина.

    Открутив последний болт, чуть передохнул, с чистого лба градом  катился пот.
 
    Снова прислушался - тишина. Попытался сдвинуть смотровое окно - не поддаётся.

    За всю свою вековую историю тюремная дверь впервые претерпевала подобные манипуляции и без особого желания шла на уступки упрямому узнику в его напряжённом усилии.

    Наконец, чуть скрежетнув, люк поддался, и Берш резким движением вырвал его от двери. Так и замер с крышкой смотрового окна в руках, чутко прислушиваясь ко всем звукам снаружи.

    Он переживал, что открутившиеся гайки с той стороны, не поддерживаемые ни чем, рухнут на каменный пол, громко зазвеня. Но гайки оказались прикипевшими к самой крышке, и это сыграло на руку нашему герою.

    Переведя дыхание от успешной своей проделки  и снова его затаив, Берш осторожно приблизился к открывшемуся лазу и затравленно глянул через него наружу в коридор:  горело освещение, но никого не было. 

    Он осторожно просунул голову и огляделся: все было тихо и безлюдно, лишь в застеклённой будке корпусного поста торчали три непокрытые головы.  Ага, все дежурные там. 

    Берш выпрямился, вытянулся и глубоко вздохнул. Ещё раз оглядел смотровой люк и оценил  размах своих плеч.  Всё-таки, широковат в плечах, как не худел, а кости, развернувшиеся в ширь, никуда не денешь.

    Прикинул, как будет пролезать: конечно, вперед ногами (тьфу, не любил это выражение), ноги однозначно пройдут вместе с тазом, тут он тонок как клин, а вот грудь... придётся как-то изворачиваться, изгибаться.

    Берш снова выглянул в коридор, и принял решение: всё,  лезу. 

    Взяв в одну руку пистолет, в другую заточку, он забрался по выступам на двери и стал осторожно просовывать ноги в зияющий смотровой люк. Как почувствовал стопами пол с той стороны, стал раз за разом крутиться своей грудью и так и эдак, высвобождая одну лопатку, потом другую.

    Что творится по ту сторону двери он не имел возможности контролировать, тело его наполовину разделилось. Он крутил плечами и вверх и вниз, извивался как мог, но туловище его упрямо не хотело покидать пределы камеры.

    И вот в тот момент, когда он уже почти протиснул одно плечо, чудовищная по своей силе боль резанула его в пах: кто-то из охранников с той стороны со всей силы пнул его сапогом.

    От каскадом  обрушившегося на него болевого шока Берш потерял сознание.

    В ту же минуту по тревоге была поднята охрана тюрьмы.

    Бесчувственного Берша, сцепив наручниками его плетьми повисшие руки, поволокли в штрафной изолятор, где, предварительно отмолотив дубинками, бросили на ледяной пол.

    В связи с очередным ЧП, в главной роли которого выступал всё тот же Альберт Берш, был оповещён начальник "Крестов" Тимчук, который не замедлил приехать несмотря на столь поздний час ночи.

    В одиночную камеру нашего горе-беглеца нагрянул небывалый шмон:
перевернули всё, что можно, отодрали нары, вспороли и перетрясли постель, простучали каждый сантиметр стены, затем прибывшие сапёры всё прослушали металлоискателями.

    Изъятое при задержании оружие, а так же заточку, инструменты немедленно переправили в экспертный отдел.

    Тимчук вызвал под утро весь командный  состав учреждения, устроив разгон всем и каждому в отдельности.

        - Да что же это такое, я вас спрашиваю? До каких пор этому разбойнику будут таскать оружие? Ну, мистика какая-то!- он схватился за голову. - Да когда же этот проклятый суд над ним уже состоится, чтоб с глаз его долой!


     Берш пришёл в себя не скоро, но от медицинской помощи отказался, заявив  следователю, что на сей раз его пощадили, не побили, а так, пощекотали.

     Сам-де виноват, облажался, что греха таить. Но пытаться бежать будет снова, "так что, зарубите себе на носу и будьте впредь на чеку". Дерзость свою Берш не скрывал, в открытую посмеиваясь над всеми.

        - А Толкачу этому, вертухаю вашему, передайте, раз не может организовать дело как надо, так нечего и хвататься. Урод! - Берш в сердцах сплюнул и сдал этими словами того охранника, что готовил ему побег.

     За Толкачёва взялись старательно. Выяснилось, куда вела ниточка, к какой криминальной группировке Санкт-Петербурга. Сам Толкачёв слезьми обливался на допросах, клялся и божился, что Берш его загипнотизировал и принудил тем самым принести пистолет и инструменты.

        - Вот как, - обратился старший следователь к начальнику тюрьмы. - У вас, оказывается, не просто опасный преступник содержится, искусный соблазни- тель прокурорских сердец,  а ещё и фокусник-гипнотизёр.  Цирк-шапито, одним словом, а не тюрьма!

     Тимчук только молча развёл руками, как в горле кость стоял ему Берш.

                VII

       Очередная попытка побега породила новое уголовное дело и длительное за ним расследование. В связи с чем обвиняемому Альберту Бершу была назначена судебно-психиатрическая экспертиза, где лучшие специалисты страны пытались разглядеть в нём Кашпировского. А время тем не менее затягивалось дальше, и Берш в этом видел своё спасение от суда.

     На дворе был уже 1995 год, и чувствовалась во всю атмосфера послабления в системе наказания  тогдашней России. Смертные приговоры продолжали выносить, но они явно носили временный характер переходного периода. Каждый приговорённый в то время чувствовал своё шаткое положение: то ли расстреляют, то ли оставят в живых.

   
      Шестого июля 1995 года после полудня к зданию городского суда Санкт- Петербурга подкатил спецавтомобиль с зарешёченными окнами.

     По периметру внутреннего двора уже стояло оцепление из двух десятков бойцов спецподразделения МВД. Они сформировали так называемый коридор для прохождения спецконвоя с преступником в здание суда.

     По обе стороны прохода толпились журналисты, телевизионщики, оттесняемые бойцами в стороны. И вот, наконец, из автомобиля показались вооруженные автоматами  АКС-74У  люди в масках, с собаками.

     В середине конвоя быстрым шагом, весь прямой как клин, закованный в наручники, шёл навстречу своей судьбе преступник-рецидивист Альберт Берш.
 
    Поднявшись на третий этаж, легко и свободно вошёл в зал суда, в светлое и просторное помещение, где находились  работники Суда и многие присутствующие свидетели и потерпевшие.

    Не оглядываясь ни на кого,  Берш без промедления прошёл в открытую для него дверь массивной зарешёченной клетки. Защёлкнулся замок на двери, с него сняли наручники, и восемь бойцов батальона конвойной охраны оцепили клетку с преступником.

    Берш рухнул на скамью и рассмеялся:

       - Эй, служивые, я что-то не пойму,  так вы кого охраняете: всех этих людей от меня, или меня от этих людей?

    Все вновь проходившие в зал суда подвергались тщательному досмотру, проверялись металлоискателями  сумки, видеоаппаратура журналистов.

    В любой момент в подсудимого могли выстрелить, и тем самым привести свой приговор в исполнение. Охрана, как мощная стена телохранителей, закрывала собой преступника, лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках подозрительных элементов.

     Началось слушание. Председательствующая судья ( женщина, как вы догадались) монотонно и чопорно начала речь. Берш откинулся головой на стенку и закрыл глаза.

     Гулко перешёптывался зал, однообразно и безжизненно читала судья вводную часть приговора. Бершу хотелось спать, не было сил, безжалостно трещала голова: накануне суда он не спал несколько суток. На какой-то вопрос судьи, который он совсем не разобрал, Берш грубо отетил:

        - Оставьте меня в покое. У меня болит голова.

     Суд на миг растерялся от подобной дерзости подсудимого. Его предупреди-
ли об отягчении наказания при таком типе поведения, на что Берш равнодушно заметил:

        - Какая мне, фиг, разница, дальше расстрела вы меня уже ни к чему не приговорите.

 
     На второй день суда, в пятницу, Берш заметно нервничал. Став в послед- нее время глубоко, как он считал, верующим человеком, не на шутку забеспокоился о предстоящем приговоре, испугался услышать его именно в этот день, символизируя со Страстной пятницей Иисуса Христа. "Только б не услышать приговор сегодня, - точили его мысли. - Только б не сегодня!"

     И Всевышний внял его молитвам: в этот день судья оглашала описательно- мотивировочную часть приговора.

     Берш на сей раз всё внимательно слушал, часто вскакивал со скамьи и подавал свою реплику, не соглашаясь то с одним, то с другим моментом в преступных эпизодах. Зал замолкал, судья прерывала чтение, терпеливо  давая подсудимому возможность высказаться, затем снова возобновляла оглашение.

     Она мотивировала решения Суда высокой степенью опасности для общества преступника  Альберта Берша, приводила конкретные фактические данные, отягчающие ответственность подсудимого перед законом.

       - Все преступные деяния признаны доказанными судом, - строго и надменно говорила судья.

     Покидая зал Суда, Берш с притворной заботой обратился вдруг к своим конвоирам: "Поскорее  б  уж  это  всё  закончилось,  а  то, смотрю,  запарил  я  тут всех вас".

     В понедельник 10 июля 1995 года был оглашён окончательный приговор. Зал суда вместил огромное количество народа, охрана была увеличена вдвое, гул и шум в зале не стихали.

     Берш, сидя за решёткой, спокойно наблюдал за публикой, не сводившей с него возбуждённых, пронизанных ненавистью глаз. Казалось, не будь здесь грозных автоматчиков, и вся эта разъярённая толпа кинулась бы на него, громя и разнося прутья железной решётки.

     Он невозмутимо перевёл взгляд на группу девушек-студенток юридического факультета, для которых этот процесс был всего-навсего элементом практического занятия. Невольно задержал взгляд на одной из них, самой видной и красивой.

     Девчонки заметили это и едко хмыкнули:

        - Ну надо же, ещё и без стеснения пялится! И как только в такого урода могла влюбиться следователь прокуратуры! Уголовник высшей марки!

     Берш действительно утратил за эти годы тюремного заключения свою редкую для уголовника привлекательность и обаяние: резко и сильно похудел, сник, матовая смуглость лица сменилась могильной бледностью, брился он постоянно наголо, теперь уши торчали на полголовы, да острый нос рассекал воздух.

     Он интуитивно уловил их насмешки и тихо отвёл взгляд, тупо уставился в пол и погрузился в мрачные мысли. Весь тот мир, что находился по ту сторону решётки, его отвергал, наглядно презирал: каждый словно очерчивал своим злобным взглядом границу между им и тем миром.

     В своём последнем слове Берш спокойно, без эмоций, попросил суд сохранить ему жизнь. Говорил о том, что грабил он исключительно людей богатых, наживших своё состояние нечестно, что никого не мучил и не пытал, а стрелял из крайней необходимости, что порой проявлял снисхождение к своим жертвам и приводил примеры, жертвы которых согласительно кивали. Он поклялся, никогда больше в жизни не брать в руки оружия и начать жить честно. Животный страх заставил вдруг Берша испугаться смерти, холодный и твёрдый ком в груди зловеще сжал сердце.

     Но суд остался непреклонен в своём решении.

        - Учитывая исключительную опасность для общества, - начала завершающую, резолютивную часть приговора Судья, - руководствуясь статьями 301, 303, 312 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации Судебная Коллегия постановила признать виновным Берша Альберта Эдуардовича, 1956 года рождения, уроженца Караганды, в совершении преступлений, предусмотренных статьями 77, 102, пунктами а), б), е), и), и назначить ему наказание: по статье  77-ой  УПК  Российской Федерации в виде смертной казни с конфискацией имущества,  по статье  102-ой в виде смертной казни.

     Берш слушал свой приговор стоя, вытянувшись в струнку, попеременно бросая взгляд то на судью, оглашающую сухим, официальным тоном ему исключительную меру наказания, то на жаждущих мести, возбуждённых его приговором людей.

     Он видел по их лицам, насколько довольны они были тем вердиктом, что вынес ему суд.

     Он горько улыбнулся им в ответ, горло его вдруг дёрнулось острым кадыком.

     Снова окинув тяжёлым взглядом всех присутствующих в зале суда, Берш, собрав все силы и растянув губы в притворной улыбке, громко, не ожидая сам от себя, выпалил  на одном дыхании вдруг пришедшие на ум слова Булата Окуджавы:


                Осудите сначала себя самого,
 
                Научитесь искусству такому,
 
                А уж после судите врага своего 

                И соседа по шару земному.


                Научитесь сначала себе самому

                Не прощать ни единой промашки,

                А уж после кричите врагу своему,

                Что он враг и грехи его тяжки.


      Зал замер, судьи оцепенели. Берш с достоинством победителя в последний раз окинул взглядом публику и прервал застывшую вдруг тишину:

          - Спасибо. Всем удачи и счастья!!!

      Его увели.
               
                VIII

       Ему дали две вышки, хотя прокурор просил три. Смилостивился суд,  надо отдать ему должное. Правда, одно не понятно, что значит две вышки? Его что, расстреляют, потом поднимут и снова расстреляют?  Бред!

     Он быстро удалялся по коридорам Суда в сопровождении отряда автоматчиков и горько думал свою думу. Нет, на снисхождение он, конечно, не рассчитывал, знал - смертного приговора ему не избежать. Но ведь человек живёт надеждой и верой. И он надеялся на побег, верил, что удастся избежать расстрела.

     А что вышло?  И что ему дальше ждать?

     Низко опустив голову, он шёл следом за конвоем. Ни на кого и ни на что не хотелось смотреть, весь этот мир вдруг показался ему враждебным.  Еще до  вынесения приговора он почувствовал на себе тяжкую печать смертника. Он обводил взглядом присутствовавших в зале суда и никого не узнавал.  Много было свидетелей, которых он помнил, но не узнавал, не выделял их из общей толпы. Не узнал он   Петрунина, Тимчука, Рябухина. Не узнал даже Горина. Все лица смешались в одно.

     Дважды он был судим до этого, но никогда ещё не испытывал того опустошения, что чувствовал сейчас внутри себя, словно с души его содрали кожу.

     И одинок,  Боже,  как он одинок!  Никогда ещё до селе не чувствовал он того леденящего страха от одиночества; наверно, так чувствует себя покойник, заколоченный в гробу и опущенный  глубоко в сырую могилу.  Два метра тугой и тяжёлой  земли.  Намертво закрепощённый в своём одиночестве.  И тишина, зловещая и вечная тишина. И темнота, гнетущая и кромешная тьма повсюду, уходящая на край света, в бесконечность...

     "И упало каменное слово на мою ещё живую грудь*"  - чьи это слова? Берш силился вспомнить, но не мог. Сколько каменных слов он наслушался за эти три дня судебного процесса, сколько ненавидящих глаз закидали его острыми камнями!

     Он шёл по коридорам, по лестничным пролётам, как по ступеням эшафота, и казалось нет конца и края этому мученью.

     В распахнутую на две створы дверь Судебного дома лился солнечный свет, и тёплый июльский ветер разгонял по углам тополиный пух. Он прошел через эти ворота, и шум толпы на улице накрыл его с головы до ног.

    Сквозь плотный кордон спецподразделения рвались журналисты, щёлкали фотоаппаратами, слышались проклятья то тут, то там.

     "Ну, что, хотели моей смерти? - Берш оглянулся на толпу. - Вот он я!"
Как волк, раздираемый шавками, оглядывался он на толпу, озирался по сторонам. "Хотели моей крови - вот он я!"

     Внезапно и невольно почувствовал спиной он чей-то взгляд, не наказывающий его своим презрением, этот взгляд просто смотрел и не вторил толпе.

     Он вмиг остановился и повернул назад голову: у высокой берёзы, шагах в двадцати от него, одиноко стояла молодая женщина с пятилетним мальчиком на руках. Своей рукой она прижимала к заплаканному лицу голову ребёнка, и глаза её тоскливо мерцали  от слёз. Женщина эта была необычайно красива, стройна, и настолько знакома ему, что из всей этой кучи народа он узнал только её.
 
     У Берша перехватило дыхание, он было подался назад, рванулся не взирая на охрану, но суровая команда конвоира и удар прикладом в плечо заставили его развернуться и пойти прямо.

     И только у самой  машины, что привезла его в суд, Берш снова оглянулся в её сторону. Она то махала ему рукой, то закрывала ладонью  лицо в отчаянных рыданиях. Замахал своей ручкой ничего ещё не смыслящий в этой жизни и его сын.

     Не покатились горькие слёзы из глаз Альберта Берша, не сорвались слова отчаяния  с его губ. Его мозг оцепенел. В его жилах остановилась кровь. Он стоял как столб: скованный и железобетонный, мёртвый и холодный.         
               
     Шедший сзади конвоир дал команду вперёд. Оставался один шаг. Берш опустил под ноги взгляд и отвернулся, пригнул голову и прошёл в машину. Дверь с решёткой захлопнулась, мотор взревел, и исчез за поворотом автомобиль с приговорённым к смерти опасным преступником.

        - Своей смертью ему умереть не суждено, - сказал Алексей Петрунин в след удаляющемуся автозаку. - И жаль его, и среди людей ему тоже места нет.

    Стоявший рядом Горин ничего не ответил, лишь печально проводил глазами покидавшую толпу одинокую женщину с ребёнком на руках, красивую и тихо рыдающую.


      --------------
 
    * Строчка из стихотворения Анны Ахматовой.
               
               

                -----------------------------            
                Конец 7 части

             Продолжение   http://www.proza.ru/2018/07/23/1094