Шаг на перекресток

ФОТО НА СТЕНЕ

Степан жил в Москве. Отца тоже звали Степан. Отец воевал, был офицером, и получил жилье в столице. Помог командир части, когда война закончилась, а полк, в котором он служил связистом, расформировали.

Отец о войне не рассказывал, переживал. И на Родину не ездил – боялся расстроиться. Часто вспоминал, с любовью описывая родные края...

У Степана Степановича сложилась благолепная картина, отличная от той, что он впитал при выхолощенной московской жизни.

Но почему отец никогда не посещал родной край? Однажды он сказал:

- Собирайся, поедем… Снится родная хата, невыносимо! 

Степану Степановичу было лет десять, он еще нигде, кроме Москвы, не был – путешествие сулило массу впечатлений. В дороге он неотрывно смотрел в окно, был во власти предстоящей встречи.

Они вышли из автобуса на шоссейной остановке. Отец нес чемодан, поставил на землю, спустился с откоса в поросшую цветами траву и упал на спину, разметав широко руки. Глядел в безоблачное небо. Потом подошел к дереву, приткнувшемуся у дороги и шелестевшему седой кроной. Стал всматриваться в шершавую кожуру белого ствола. Неспешно провел рукой по затянутым временем ранам – порезам: «Здесь мы с другом Ленькой свои имена оставляли, нам было столько же лет, как тебе сейчас…»

Дорога, уложенная выточенным булыжником, сверкала на солнце яркими блестками, гудели высоковольтные провода, а в отдалении паслись коровы. «Райский уголок», - подумал Степан. И почему отец выбрал для проживания шумную столицу?

А тот уже рассказывал о своем детстве. Здесь он удил рыбу. Показал на устье – там сходились две реки – одна другой краше, одна другой стариннее, и по ним плавали древние варяги – переплывали из одного водоема в другой, возили товары в дальние страны. А потом, уже в царское время, прокопали судоходный канал, чтобы соединить, объединить две части света – север и юг, и по речным венам поплыли корабли, потекли доходные ресурсы.

…С берега речки донеслись звуки шумного веселья.

- Нам повезло, - сказал отец, – сейчас мы посетим фестиваль, где по случаю Дня молодежи собрался весь район.

Степан Степанович зашагал вслед за отцом. Тропинка повела по пологому речному склону, поросшему густыми кустами кудрявых верб и стройных черемух. Сквозь низкорослую чащу блестели крутые ниши водоемов, и там «бухали» язи, схватывая с поверхности проплывающую живность, а щуки выплескивались наружу, разгоняя стаи мелких рыб. Пахло свежими травами, пели птицы. Казалось, природа торжествовала вместе с теми, кто собрался на ее лоне.

- Мы на Великих Пожнях, - сказал отец, когда открылась картина веселья.

Прибрежная территория была заполнена многочисленными людьми. Через речку были устроены из необструганных досок деревянные переходы, с застывшими капельками янтарной смолы и смолистым сосновым загаром. Из такого же необработанного материала красовались под соснами – «лесными навесами», концертные помосты. Кружились артистические пары и пели музыканты. Прямо на траве были раскрыты выездные торговые палатки, стояли снаряды для спортивных состязаний, а ведущие зазывали поучаствовать. Между взрослыми сновали подростки. Отец заказал сыну мороженое. Продавщица ловко выудила его из прямоугольного холодильного ящика, хлопнув деревянной крышкой, и пахнуло ледяным воздухом. Мороженое плавилось во рту, а отец уже присматривался к лотерее, что предлагали устроители. На столе были разложены вещи, которые были хорошо знакомы московским гостям, но вызывали повышенный интерес у местной публики.

- Попытаем, Степан, счастья, - сказал отец, присматриваясь к набору безделушек. – Выиграем что-нибудь на память!

Им досталась картина популярной русской актрисы, сыгравшей трагическую роль в фильме о войне. Фото помещалось в круглой рамке, лицо женщины гармонировало с обрамлением, она смотрелась изумительно.

А еще они выиграли набор шариковых ручек и записной блокнот. Канцелярские вещи отец вручил сыну: «Запишешь увиденное!», а портретик положил в свой чемодан.

- Хорошее начало, - делился он ощущениями.

Они пересекли травяной покров – пожни и вышли на песчаную дорогу, которая взбиралась на холм, желтея растоптанной колеей. Слева плескалось налитыми колосьями житное поле, усеянное радушными васильками. Справа, через речку, поднималась стена высокого леса. Отец протянул указательный палец, поясняя:

- Великий бор. А рядом – Плоская гора, древняя стоянка человека, начало нашей жизни. Археологи нашли уникальные вещи… Тут еще две горы: Круглая и Тарентова – словно небесное созвездие, треугольником расположены.

У Степана дух захватило…

Деревня открылась сразу за взгорком, отделявшим древний угол. Прямо на них смотрела крестовидными окнами изба - хата, сложенная из нарезанных и тщательно ошкуренных бревен и почерневшая от времени. Будто людские морщины, смотрелись «сухожилия» - продольные древесные ткани, лопнувшие от перемен погоды. Покатые бока бревенчатого жилища демонстрировали неразрывную связь с внешним миром – лесным ландшафтом, что открывался сразу за околицей.

Отец снова поставил чемодан на горячий летний песок и предложил Степану его выслушать: «Это было в конце войны. Рядом с той хатой, что ты видишь, была другая, и я в ней жил. Там я родился, оттуда мои родители. Моего отца, твоего деда, звали Прокоп. Он был охотником, одноглазым. Лес изучил как свои пять пальцев. А еще любил играть на скрипке, откуда она у него появилась, никто не знал, да нас это мало интересовало - в деревне много разных музыкальных инструментов было. Поговаривали, что у деда были знакомые артисты в городе… У Прокопа нас было трое - все мальцы, братья. Работали на земле, как и вся деревня. А потом война, и все полетело в тартарары. Я с братом Володей был призван в армию, а младший остался при родителях, еще возрастом не вышел. А тут немцы и партизаны, и младший ушел в лес, сагитировали одногодки. А немцы называли их «бандитами», хотя сами вели себя как оккупанты, рыскали по домам, старост назначали и хлеб забирали. А после проигранной московской битвы совсем распоясались. Объявили: пусть партизаны сдаются, их не тронем, а если не выйдут, поубиваем семьи. Списки были… А Сашка не сдался. И тогда в деревню нагрянули каратели. Сожгли одну хату, и в нашу пришли. Прокопа скрутили и бросили в кузов машины. Хотели поджечь жильё как «партизанское», да жители умолили не делать этого – сгорят ведь соседские дома. Приказали разобрать, и увезли на свою заставу. А Прокопа больше никто никогда не видел…»

- И где мы теперь будем жить? – резонно спросил Степан, не осмысливая еще трагедию, которую хранил в душе отец.

- Скоро узнаешь! Тут гостеприимный народ.

Они остановились в доме напротив шлюза. Хата стояла буквально в двух шагах от того места, где отец провел свое детство, и прямо смотрела на вековой канал, блестела на солнце вымытыми стеклами. Это был дом бабушки Авдотьи – жены родного брата отца, не вернувшегося с войны. Она поила свежим молоком и варила картошку.

- А завтра мне коров пасти – моя очередь. Поможешь, Степанушка?

…Его подняли рано. Бабушка ходила по деревенским улицам и кричала в окна - объявляла, что пора выгонять скотину. А подросток шел следом, с длинной розгой в руке, и подгонял бабушкину корову, нареченную в связи с мастью Рябиной.

Бабушка командовала, куда поворачивать стадо, и Степан, как заправский пастух, бегал за отбившимися животными, норовившими схитрить – залезть в неогороженный сельский участок и соскубать с деревенских грядок свежую зелень.

Легче стало, когда стадо выгнали за околицу, и оно разбрелось по прибрежной травяной ниве. Мальчонка стегал от безделья тонким хлыстом и рассматривал окрестности. Это была Береща, о которой не раз говорил ему отец.

Береща гудела птичьим гомоном, шелестела листвой, словно сережками, извивалась лента реки. Степан подходил к берегу и заглядывал в отороченную жесткой осокой чистую воду. Бобры накопали вдоль берега глубоких ям, и бабушка беспокоилась – не дай Бог, корова провалится. И мальца предупреждала: «Ступай осторожнее!»

Стадо пригнали поздним вечером, когда солнце село за горизонт, и деревня приготовилась к вечере. Намаявшись за день, Степан быстро засыпал, и только краем уха улавливал обрывки фраз, которыми обменивались взрослые. Отец что-то выспрашивал у Авдотьи, а та неутвердительно отвечала: «…Я точно не знаю, сама не видела, но люди так говорили…»

О чем был разговор, Степан догадался наутро. Со стены смотрело аккуратно прилаженное фото той самой известной актрисы, изображение которой они выиграли, а рядом висело фото молодого человека, одетого по-военному и озабоченно смотревшего вдаль. После завтрака отец сказал:

- Поедем в город. Надо посетить одно очень важное место.

Город был районным сельским центром, раньше бы о нем сказали: местечко. Одноэтажные деревянные постройки, песчаные улицы, и только выделялся центр – площадь пред исполкомом. На ней полукругом располагались двухэтажные кирпичные здания, а посредине - ухоженный круглый скверик, с могилами наиболее известных партизан, и отец положил несколько цветочков к гранитным надгробиям.

- А сейчас, сказал он, - пойдем искать деда! Понимаешь, сын, Авдотья сказала, что его расстреляли на перепутье двух дорог…

Они миновали ряд городских построек и вышли за околицу. Отец ориентировался по описаниям, сделанным бабушкой, и уверенно вел Степана.

Они пересекли автомобильную булыжную трассу, спустились, перепрыгнув через канаву, в лесной массив, поросший тонкоствольными сосенками и кустами можжевельника. Справа просматривалась песчаная дорога, уходившая на восток, а за спиной гремели одинокие автомобили, двигавшиеся на север. Осторожно ступая, отец и дитя всматривались в рельеф местности – со стороны казалось, что они заблудились в незнакомом лесу. Окрестности ничем не выделялись на общем фоне, только земля под ногами казалась вздыбленной – виднелись присыпанные еловыми иголками возвышения: как опухоли на здоровом теле.

- Похоже, что здесь, - высказался неуверенно отец.

Дальше начиналось болото.

Отец тяжело вздохнул и положил принесенные цветы к «ногам» молодой сосенки, что выросла, словно вспорхнув на бровку возвышения. «Будем считать, что здесь…» - еще раз сказал отец…

ПЕСОК. СПУСТЯ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

Отец вскоре умер, а его интересы унаследовал сын. Он часто вспоминал единственную поездку на родину отца и каждый раз порывался побывать там снова. Но не складывалось.

И только, выйдя уже на пенсию, когда все чаще мысли вертелись вокруг судьбы предков, он собрался в дорогу. Решил повторить тот самый маршрут, которым они шли – след в след.

Степан Степаныч, как и в первый раз, вышел на центральной трассе, и остолбенел. Там ли он? Туда ли приехал? Широкое асфальтированное шоссе прямой стрелой неслось с юга на север, и по нему, как по Садовому большому кольцу, безостановочно сновали легковые и грузовые автомашины, а территория, где раньше было вспаханное поле и яблоневый сад, занимала техническая стоянка, покрытая толстым искусственным слоем асфальта и обожженная по краям бензиновыми парами.

Контейнерные фуры заворачивали в окаймленный забором двор, и выстраивались в строгий ряд, глуша рычащие моторы. Водители распахивали дверцы жарких кабин и шли в ресторан, откуда гремела завывающая музыка. Повеяло чем-то близко знакомым, привычным для московского обитания.

Удивленный, Степан Степаныч встал на обочине, не понимая, куда идти. Там, где протекала раньше речка, лежала бетонная труба, а из нее сочилась зеленоватая муть. Берега, по которому они поднимались на Великие Пожни, больше не существовало.

- Как пройти в деревню? – озабоченно спросил Степан рабочего, что выковыривал из земли кусок спекшегося асфальта.

- В Дольцы? – переспросил тот, и показал направление. Оно лежало в обход, в незнакомой стороне.

- А где речка?

- Береща? Так ее давно закопали. Высохла…

Степан сгорбился – казалось, говорили о нем, ему тоже было немало лет, и жизнь протекла – в большом городе, вдали от настоящей природы и ненадуманных торжеств.

Он медленно побрел по указанному маршруту, минуя технический анклав, что вторгся, словно враг, в чудесный край, и преобразил его до неузнаваемости - мимо гудевшей клаксонами стоянки и вознесенных металлических заборов, храня в душе, как блестящий сверток, ту память, что осталась с детской поры.

Вскоре он уткнулся в непролазную колючую проволоку. Почему-то вспомнился кинофильм «Солярис» - о людях, оказавшихся в послеядерном пространстве.

Человек вертел головой и не мог понять, что тут натворили. Не мог поймать в обзор те самые драгоценные окоемы, что восхищали первородностью, первозданностью в первый его приезд, полсотни лет назад. Всего лишь пятьдесят лет назад – неполная человеческая жизнь. Ни изогнутого речного берега, ни нависших роскошных кустов, ни житного поля с васильками – ничего этого больше не было. На месте того поля, где колосилась рожь, зияли, вспоротые ковшами, залитые водой, ямы, а насыпанные вокруг горы песка казались кровавыми внутренностями, вывернутыми из живого организма.

«Зачем?»

Увиденное не укладывалось в голове, солнечное настроение улетучивалось. Тяжелый удар в сердце, наказание? «Это последствия нашего исхода в город?»

Ни Великих Пожень, ни древней реки. И даже археологический памятник – Плоская Гора выглядел теперь отстраненным и унылым; как будто таил в названии недвусмысленный намек на неразумные действия человека, который, по недомыслию, распластал окружающую действительность. Созвездие гор распалось. Со склона Плоской сиротливо свисали обнаженные корни деревьев – слезами блестела запекшаяся смола. К двум другим горам, что составляли единое целое как священный узор-треугольник, прохода не было…

Омраченный, Степан медленно зашагал в сторону деревни. Сейчас откроется хата бабушки Авдотьи, но что там?

Окна безжизненно чернели на фоне опустевшей улицы, а на дверях висел большой амбарный замок, хата пустовала…

Степан надеялся кого-то повстречать на безмолвных улицах, расспросить об увиденном, но деревня словно вымерла.

Вдруг донесся лай одинокой собаки и загоготали в чьем-то дворе хозяйские гуси. Соседка Авдотьи жила рядом и держала домашних птиц. Войдя к ней, москвич не стал расспрашивать про бабушку, было и так понятно, что ее земной путь закончился.

Антонина – так звали соседку, позвала в хату, пригласила к столу и заварила чай.

Гость рассматривал настенные фотографии, и вдруг взгляд зацепился за знакомый предмет. То было выигранное на фестивале фото – снимок русской актрисы в кругленькой оправе. Откуда она здесь? Степан вдруг обернулся, словно предчувствуя ответ. На него смотрела Антонина.

- Откуда она у вас?

- А ты не знаешь всю историю? - удивленно переспросила Тоня. – Так слушай!
Это было перед войной. В нашей округе стояло очень много красноармейских частей: и пехотные, и танковые, и авиационные. И жило много офицерских семей. Когда объявили войну, к Прокопу приехала молодая пара с маленьким ребенком. Они оставили сына у него, а сами ушли на войну. Сказали, что скоро вернутся…
Но пришли немцы. А дальнейшую историю с Прокопом ты знаешь, его вместе с женой расстреляли.

- А что с мальчиком? Где он?

- Я точно не знаю, но он остался жив. Его увезли, когда разбирали хату на бревна. Наверное, содержали на Площадке – на заставе, где наемные славяне охраняли речной мост и дорогу. Его звали Толик, солдаты потом переметнулись к партизанам, и я слышала, что колонну гражданских лиц по лесам и болотам препроводили на освобожденную территорию. Наверное, Толик был в той колонне, мама нашла его после войны. Она и есть та женщина на фотографии.

- А отец не знал всей истории? – удивился Степан.

- Ты знаешь, сколько детей умерло сразу после войны в нашей деревне? Было не до чужих. Не знаю, поделилась ли своими соображениями бабушка Авдотья, думаю, что не успела – она сразу не разглядела, кто на фотографии. А когда осознала, было уже поздно, вы уехали. Перед смертью мне отдала и сказала, чтобы я обо всем поведала, если объявитесь потом...

- А что, та женщина тоже ни разу не появлялась в деревне?

- Я слышала от людей, что однажды фаэтон солидный остановился прямо напротив нас. Переехал канал и встал у обочины. Вышла женщина, принаряженная, городская, и поклонилась низко в нашу сторону. Потом долго стояла на берегу, глядя на воду, и положила пышный букет на обрыв. Уехала, никому ничего не сказав… Я думаю, это она. 

История поразила Степан Степаныча. Похоже, что отец не знал всей сути.

- Бабушка Авдотья, когда умирала, - продолжала Антонина, - передала мне фото, - и снова повторила, - сказала - вдруг вы появитесь!
 
Переночевав, Степан попросил сводить его на местное кладбище, чтобы почтить память Авдотьи. По пути выспрашивал о деревне. Тоня перечисляла, кто остался жить здесь, остальные кто где: в городах и за границей, на судах и за баранками машин.

- Оставайтесь у нас, - говорила она, тарахтя о своей судьбе, - свободных хат хоть отбавляй, недорого можно купить. Хотя бы вот эту, - показывала она на придорожный дом с покосившимся деревянным забором и замком, повешенным на позеленевший колодец. - И работу вам найдем, знаете, сколько людей требуется в придорожный сервис!

Степан не стал ничего говорить. Было понятно, что деревня переживает не самый лучший момент. Об этом напоминали даже аисты, ранее дружно селившиеся на водонапорной колхозной башне. Сейчас гнездо пустовало, а колхозная ферма сохраняла вид заброшенной «отставной» казармы – только стены да широкие входы.

- А коровы еще есть? – спрашивал гость, надеясь услышать утвердительный ответ.

Вкус бабушкиного свежего молока и голос мычащего стада напоминали о прошлом.

- Не-е-е… - растянуто отвечала Антонина - Ни коров, ни коней. Фермер только бычков разводит и продает как мясо. Помогают жена и дети...

- А земля теперь кому принадлежит?

- Колхозная поделена. Одну часть имеет фермер, другую – хозяин с трассы, а третью город доглядает, она в собственности какой-то организации.

Степан Степаныч шел в задумчивости по деревенской улице и не мог взять в толк – почему так быстро все поменялось. Еще живы поколения людей, наполнявшие деревню смехом и танцами, растившие детей, каждый имел кусочек земли, работал на нем, хотя основное время отдавал общественному производства. Но почему перемены быстро, как ураган, снесли прежнюю жизнь, и вымели людей. Что это? Революция? Перелом сознания? Переход на новую стадию существования? Дань частной собственности?

А главное, что оттолкнуло от земли? Что развернуло в сторону города, отрешило от тишины и щебета птиц, почему мы променяли размеренную человеческую жизнь на грохот и вой машин, на асфальты и супермаркеты, на квартирную обособленность и закрытость, на телевизионное времяпрепровождение и допинговые расстройства?

Но ведь без земли нет продолжения жизни, нет существования. Она – кормилица, она – поилица, она лелеет нас: растениями, цветами, насекомыми, зверюшками. Связь с землей – это пуповина в утробе матери… И кто теперь распорядится ею? Неужели навсегда обрубят, отрешат от «матери» - как при рождении нового поколения?

Где-то в центре деревни стояла когда-то церквушка, о ней рассказывал отец. И с горечью задавался вопросом, зачем ее порушили? Разобрали сами жители, когда поддались призыву индустриализировать, коллективизировать, догнать и перегнать весь мир. В погоне за превосходством вместе с «младенцем» выплеснули внутренний мир – то, что составляет зарождение, основу.

«Кто мы теперь, без земли?» - думал Степан, отягощенный увиденным. Железобетонный мост через канал был как порог в городскую квартиру: через него надо переступить. В детскую пору он был деревянный, с провалившимися досками и скособоченными перилами. Теперь же выглядел крепко, устойчиво, надежно. Но это только порог. А жизнь? Она – как вода: течет, пока жива.

Внизу тихо бурлил поток. Значит, и мы будем жить? Вода текла – как кровь по венам живого человека. Вот так и жизнь. Бурлила, пока были живы предки, пока обухаживали землю. А новое поколение, озабоченное техническим достоянием, оторвалось, погналось за искусственным интеллектом, мы превратились в наследников стального устройства.

Степан глянул на дорожный знак, обозначавший название реки. «Как же так!» - чуть ли не вскрикнул он. Берещи не было, ее название прибили к предмостному столбу, что предшествовал каналу, который был проложен много лет назад параллельно реке. Устроители ошиблись, это доживало свой век искусственное сооружение.

А воспоминания о Береще слилась в один прекрасный вид с ярким лицом русской актрисы, Великими Пожнями и кузнечиками, что стрекотали в высокой траве. Мир, оставленный в детстве…

…Он не стал искать себе ночлег в деревне, сразу отправился в город, чтобы посетить последний пункт маршрута, проложенного отцом. Попутка доставила его прямо к перекрестку, где, судя по рассказам отца, было расстрельное место. Он узнал его по ответвлению в восточном направлении - туда уходила местная дорога.

- Не проходите мимо, купите венички! – кричали придорожные продавцы, наперебой зазывая к прилавкам, где были разложены товары: мочалки и мыло, зубные щетки и рукавицы – все, что необходимо, чтобы сходить в баню и помыться…

- Но там же могилы, святое место, - пытаясь осмыслить увиденное, говорил он продавцу на грохочущей трассе. В ответ раздавались удивленные возражения:

- С чего вы взяли? Никаких оснований так полагать нет…

Действительно, за полвека этот уголок не изменился. Никаких свидетельств того, что здесь могилы предков, сложивших головы за свой край и свободу, не было: ни памятников, ни придорожных знаков – ни перекреститься, ни поклониться… Деревья подросли, но они прятались в глубине. Больше только стало машин. Они с грохотом проносились мимо, вздувая клубы пыли, которая оседала на деревьях, покрывая серым налетом также  человеческую память…


04.08/18