Кусты сирен переломала

«Сиреневый туман над нами проплывает…» Эти слова невольно возникают передо мной при столкновении с тем туманом, который напустил Великий мистификатор вокруг «кустов сирен» из сада Татьяны Лариной. Однако этот туман надо рассеять! Но как? Смотрю на комментаторов «Онегина» и (извините!) вспоминаю нашу ростовскую поговорку, которая в мягком виде звучит так: «Если ты хрен, то не высовывайся, а если высунулся – то стой!» И действительно, Лотман и Бродский благоразумно высовываться не стали, однако неуёмный Набоков не только дал определение сирени, но и упомянул про «необычную форму» словосочетания «кусты сирен», что сразу же и обратило меня ко второй части поговорки со словами: «а если высунулся…». Тем более что высунулся-то человек, который громко заявлял о себе: «Я мыслю как гений, пишу как выдающийся писатель и говорю как ребенок». Однако обнаружив, что Гений литературной мистификации, т.е. Пушкин, данному «гению мысли» оказался не по зубам, я громкие слова Набокова могу отнести лишь к нескромному бахвальству.
Итак, забегая вперёд, я с полной ответственностью сообщаю, что в соревновании двух гениев, Пушкина и Набокова, последний полностью проиграл!! Но если вдруг кто-нибудь из вас, дорогие читатели, решит сам попробовать разгадать пушкинский намёк о «кустах сирен», так я буду только рад: остановитесь в данном месте, да и разгадывайте (а ответ посмотрите у меня!).
А начнём мы с сирени, о которой Набоков справедливо заметил, что она «первоначально вывезена из Азии через Турцию и Австрию в XVI в.». Однако такого определения мало и поэтому мы спрашиваем: а откуда сирень попала в Азию? Заглядываем в словарь Даля и находим следующее: «СИРЕНЬ ж. сиреневый куст, деревцо Syringa vulgaris, синель, юж. бузок, родом из Африки». Итак, сирень-то, оказывается, «родом из Африки», т.е. изначально была весьма южным растением. Но почему тогда это южное растение Набоков отнёс к средней полосе России, и в частности, к Михайловскому, которое в подтексте романа он постоянно усматривает как место жительства Лариных? Да потому, что в его время сирень росла повсеместно, а сам он мыслил современными ему понятиями, полностью игнорируя то, что зимостойкие сорта сирени были выведены уже после смерти Пушкина. И поэтому нельзя полагать, что сирень при Пушкине могла расти так же, как и при Набокове! Т.е. в северных или средних районах России. И если в Западную Европу сирень попала в XVI веке, то в России она появилась лишь в XIX веке, где её сажали прежде всего на юге, поскольку без хорошего освещения цветов у неё могло и не быть. «Недостаток света – самая распространенная причина отсутствия цветения кустарника. Эта культура относится к светолюбивым растениям, и если высадить ее в тени деревьев или близко от зданий, цвести она не будет» (1). А с другой стороны, сирень хоть дикая, хоть окультуренная, весьма засухоустойчива. И поэтому нам впору припомнить сначала каламбурную жалобу Пушкина на отсутствие воды в Одессе: «Однако в сей Одессе влажной Ещё есть недостаток важный; Чего б вы думали? – воды» (2), а затем вернуться к уже знакомым нам стихам о зное и пыли, через которые мы ранее вышли на Одессу: «Ох, лето красное! Любил бы я тебя …», в продолжение которых следуют слова об этом же лете: «ты, все душевные способности губя, Нас мучишь: как поля, мы страждем от засухи». И вот она – «засуха», которая, как мы уже знаем, для сирени не столь уж и страшна. Тем более если садоводы её хоть немного поливают.
И вот наш вывод по ареалу сирени: при Пушкине наиболее благоприятным районом для разведения сирени был юг, и, в частности, Одесса с её солнечным и порой засушливым климатом. И поэтому любой исследователь, обнаружив в саду у Лариных сирень, должен был сказать «странно» и задуматься как о юге, так и о находящейся там Одессе. Но никто не задумался.
И не беда! А почему? Да потому, что выход на Одессу через слово «сирень» это косвенный и далеко не главный намёк, который есть в «кустах сирен». Главный же намёк содержится в ответе на вопрос: а не таится ли в данной «необычной форме» очередная намеренная ошибка Пушкина? Таится! И ещё какая! Но на что же или на кого могут намекать пушкинские «кусты сирен»? И вот совершенно невероятный ответ: а на СИРЕН, как таковых, и намекают! И причём - в самом прямом смысле! Тем более что тут же: «В саду служанки на грядах, Сбирали ягоды в кустах И хором по наказу пели…»; да плюс этим пеньем были заняты «уста лукавые»; да плюс в песне девушек были слова «Как заманим молодца»; да плюс и то, что в черновике Пушкина остались слова про «песенки зазывные». Ставим в один ряд слова-сигналы: «девушки», «пели», «уста лукавые», «заманим», «песенки зазывные», а также связующее этих девушек и сирен слово «кусты», после чего углубляемся в то, что Даль называл «греческой боговщиной», а мы называем «мифами и легендами Древней Греции».
Итак, сирены - это мифические сёстры (число их менялось), которые завлекали своим волшебным пением моряков. Внимание! Моряков, а не речников. Почувствовали запах моря, о котором комментаторы третьей главы «Онегина» никогда и подумать не могли! А почему? Да потому что не видели в её подтексте морской город Одессу, предполагая местом действия село Михайловское, рядом с которым никаких морей нет. А потому не было и мысли о каких-либо морских существах! Пусть даже и мифических.
Даль же определяет сирену как «лукавую соблазнительницу», в связи с чем мы сразу же и замечаем перекличку с «лукавыми устами» девушек из сада Татьяны. На всякий случай проверяем - а есть ли сирены в других произведениях Пушкина? И надо же – находим единственное слово в «Езерском» и при этом абсолютно в такой же форме (множественное число и падеж), как и в «Онегине»! Указывая же на стих «Клубя подол сирен ночных» (3), Словарь языка Пушкина (СЯП) называет сирену «женщиной-обольстительницей», но главное всё же не в близости к определению Даля, а в том, что сирены появились у Пушкина в Петербурге, который, как и Одесса, расположен рядом с морем! Т.е., где море – там и сирены, а где сирены – там и море. И всё логично!
Ну, а теперь спросим: а почему, несмотря на близость моря, у Татьяны не просматривается с ним связь? Да потому что в той части художественного мира Пушкина, которая относится к водной стихии, образам с прототипом Воронцовой отведена роль речной или озёрной царицы. И об этом я уже писал при разборе образа Елицы из «Яныша-королевича», где русалочка чётко говорит: «Мать моя царица водяная; Она властвует над всеми реками, Над реками и над озёрами; Лишь не властвует она синим морем» (4). Повторю: «Лишь не властвует она синим морем»! Ну, а поскольку «Яныш-королевич» написан Пушкиным на основе его «Русалки», то мы, обратившись к этой драме, спокойно и найдём там речных русалок, которые, будучи рядом с кустами, и пугают, и поют, и заманивают. А с другой стороны, поющие в саду девушки – это ведь служанки, т.е. подчинённые, из-за чего кто-нибудь может и спросить: а кто же их «царица», если они подчиняются Татьяне? А я в ответ спрошу, а разве сёстры Ларины так уж сильно и командуют служанками, если полновластной хозяйкой, всегда принимающей окончательные решения, является их мать? Да-да, именно на Прасковью Ларину и может падать подозрение на воображаемое царствование в близко расположенном море. Тем более что характер-то у неё волевой и решительный.
Кстати, о море: и где же оно прячется в третьей главе «Онегина»? Заглядываем в «Путешествие Онегина», внимательно смотрим на жалобу об отсутствии в Одессе воды, которую Пушкин предлагал заменить вином, и думаем над вопросом: если питьевую воду он шутливо заменял привозным вином, то чем же он мог заменить Чёрное море? Где рядом с Татьяной тот водоём, который, хоть и внешне формально, но соответствовал бы её статусу «водяной царицы», а с другой стороны намекал бы ещё и на море? Ответ таков: это ОЗЕРО! И именно аллея к нему и оказалась в саду Татьяны, и именно эту «аллею к озеру» ей пришлось и обежать. Адрес же по слову «обежать» находится в пушкинском «Балде» (5), в котором ранее у нас уже засветилось Балтийское море. Но разве можно сближать море и озеро? Ну, если Пушкин в том же «Путешествии Онегина» иронически называет Каспийское море «лужей» (6), то почему бы и нет? Тем более что словом «озеро» он сильно сбил исследователей с толку, поскольку взял его из Михайловского, в котором ещё до ссылки бывал неоднократно. Ну, а через девять лет после ссылки Пушкин напишет: «Вот холм лесистый, над которым часто Я сиживал недвижим -- и глядел На озеро, воспоминая с грустью Иные берега, иные волны...» (7). И о каких же берегах мог вспоминать ссыльный Пушкин при взгляде на озеро в Михайловском? Ну, конечно, о берегах Чёрного моря, от которых он и прибыл в Михайловское и на которых расположена Одесса! «А я от милых южных дам… Уехал в тень лесов Тригорских …В далекой северный уезд» (8). Однако внимательный исследователь обязан заметить и то, что в четвёртой главе «Онегина» Пушкин называет озеро своим: «Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток» (9). Т.е., если в третьей главе речь идёт об озере Татьяны, то в четвёртой уже об озере Пушкина. Ранее же аналогичные воспоминания он высказывал и в словах из первой главы «Онегина»: «Брожу над озером пустынным» (10), да и в стихах, написанных до 1820-го года (11). Подобные примеры упоминания одного и того же озера в разных произведениях Бонди назвал бы «адресами». И был бы прав. Ну, а нам остаётся лишь удивляться тому, как в третьей главе «Онегина» озером из Михайловского оказалось прикрыто целое Чёрное море!
Кстати, а насколько правомерно наше сближение сирен с русалками? Т.е. насколько они, так сказать, являются «родственницами»? А для ответа мы должны отметить, что в живописи и скульптуре сирен сначала изображали в виде женщин с птичьими лапами и крыльями (на всякий случай вспоминаем жар-птиц из «Конька», тем более что в некоторых вариантах боги якобы превратили сирен в птиц!), однако позже их стали изображать в виде прекрасных девушек. Ну, а современные исследователи замечают, что «Подобно северным русалкам, сирены в позднейшем фольклоре приобрели рыбьи хвосты. Они утратили также свой злобный характер… Однако и в наши дни сирена часто служит образом "роковой женщины" (12). Ну, а поскольку царицей русалок в пушкинской драме является бывшая любовница князя, стремящаяся отомстить ему, то исходя из образа сирены как «роковой женщины», нам впору протянуть ниточку дальше и заодно припомнить пушкинскую Шамаханскую царицу. Тем более что и её с речной царицей объединяет общий основной прототип.
Отдельно отметим, что сирены у Пушкина присутствуют так же, как и девушки из сада Татьяны, во множественном числе. В то же время, говоря об этих девушках, мы просто обязаны заметить намеренную ошибку Пушкина в виде его «описки», когда в своём черновике вместо «Сбирали ягоды в кустах» он вдруг написал: «Сбирались девушки» (13). И при этом нет никаких ягод, а лишь собрание, рой или хор поющих девушек. Намёк, однако! И если правильно его понимать, то через связующее слово «кусты» можно выйти на русалок из одноимённой драмы Пушкина, которые такие же сёстры, как и девушки-сирены, и так же, как они, в тёмное время суток поют свои песенки. Черновой же вариант песни русалок содержит слова: «Любо, любо нам толпами Наши кельи покидать» (14). А толпа это уже и собрание. И при этом около воды или же в самой воде. Ранее же, ещё в четвёртой песне «Руслана», Пушкин уже показывал нам двенадцать сестёр, рядом с которыми была русская баня с паром и фонтанами. И кажется, что и воды, и обнажённых женщин там, как и будущей тифлисской бане, хватает. Но в «Руслане» было ещё и соблазнительное, как у сирен, пение девы со словами «У нас найдёшь красавиц рой; Их нежны речи и лобзанье», а дважды, в начале и конце, был повторен припев:
Ложится в поле мрак ночной;
От волн поднялся ветер хладный,
Уж поздно, путник молодой!
Укройся в терем наш отрадный.
А о чём может намекать слово «волны» как не о водной поверхности, если понимать его в прямом значении, а не строить фразы типа «По волнам моей памяти»? Ну, а потянув ниточку дальше, можно выйти и на конкретную реку (например, Неву), и на конкретное море (например, Балтийское). Но почему я припомнил Неву и Балтику? А потому, что и слово «терем», и пение в нём, и обнажённость девушек, и другие приметы неизбежно приводят нас к терему из «Конька» и к живущим там райским птицам, которые тоже обнажены и которые «песни царские поют»! Ну, а когда мы смотрим, что эти райские птицы живут в клетках, то, немедленно обращаем внимание и на «кельи» русалок (и на всякий случай – на женский монастырь из «Анджело»!). А когда автор «Конька» пишет про «хрустальный свод» возле терема, то мы, заглянув в черновик «Русалки» и понимаем, что взялся этот свод из слов русалок про «своды голубые» (15), цвет которых сразу же обращает нас к голубым столбам из первой редакции «Конька», а сам эпитет «хрустальный» - к правкам «Конька». Почему? Да потому, что всё те же русалки поют в черновике Пушкина о своём желании «Слой хрустальный разрезать»! Ну, а где же расположен этот «слой-свод»? А по отношению к русалкам, поющим в речной воде, вверху, т.к. разрезать-то его они собираются своими головами. Ну, а, видя такие переклички, мы и начинаем лишний раз понимать, что под Днепром, где якобы живут пушкинские русалки, следует понимать Неву. Слова же русалок в черновике о «птичке», «шуме земли и шуме небес», а также о сотрясании «воздуха тонкого», дают нам направление к весьма шумливым жар-птицам из «Конька». Однако тут может возникнуть и вопрос: а сколько же направлений может идти от пушкинских сирен и русалок? Для ответа берём Словарь русских синонимов, в котором на только одно слово «нимфа» выводится целый (и весьма значительный!) ряд синонимов. Вот они: сирена, дриада, гамадриада, эвридика, галатея, дафна, майя, океанида, потамида, калипсо, каллисто, нереида, ореада, эхо, гесиона, наяда. К этому ряду можно добавить ещё лимониаду и ундину. Да и некоторых других мифических «родственниц». Но тут должно быть понятно, что нереиды и океаниды как морские существа наиболее близки к таким же морским сиренам, а далее нам всё равно придётся обратиться и к пушкинским речным наядам, и даже к его лесным дриадам. Тем более что русалки-то у него вовсе не прочь забраться и на ветви «дуба зелёного» (16), и на ветви других деревьев, о чём можно подсмотреть в черновиках всё той же «Русалки» (17), хотя на ветвях деревьев, как говорят нам древние греки, должны обитать дриады. И при этом постоянно, а не так временно, как это делают некоторые пушкинские русалки. Но в любом случае понять намёк на перекличку между сиренами, русалками и всеми другими нимфами, о которых так или иначе упоминает Пушкин, мы должны. Так же, как и должны учесть их особенности, поскольку только лишь в Петербурге можно встретить как доступных «ночных сирен», так и неких «недоступных красавиц», над бровями которых Пушкин просматривает надпись «Оставь надежду навсегда» и о которых в XXII-й строфе всё той же третьей главы «Онегина» пишет:
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
Мы же, вглядываясь внимательно в эти строки (да и во все строки этой строфы!), начинаем понимать, что и тут Пушкин намекает на русалок из одноимённой драмы, которые нравится пугать людей и которые, как мы уже поняли, обитают не на Днепре, а на Неве и во всё том же Петербурге.
Ну, а как же в целом можно назвать хоть доступных, хоть недоступных сирен, русалок и других нимф? Ответ таков: универсальное определение всем этим красоткам дано в следующих словах Ивана из «Конька», сказанных при ловле жар-птицы: «Тьфу ты, дьявольская сила!» В народе же обо всём этом говорят и короче: «НЕЧИСТЬ». И вот тут нам впору бы и задуматься над всей той «дьявольской силой», которую так или иначе изображает Пушкин в своих произведениях. Но об этом чуть позже.
Примечания.
1. «Дом сирени», интернет.
2. ЕО Пут. 14.6.
3. Е 392 сн. 2.
4. ЗС 15.60.
5. См: «Кто скорее из нас обежит около моря, Тот и бери себе полный оброк… Вот море кругом обежавши, …Прибежал бесенок, задыхаясь» - Б 90, 113.
6. «Каспийской лужи брег сыпучий {Он оставляет тот же час Тоска! - он едет на Кавказ} ЕО Пут. черн. 499 сн. 4.
7. С3 247.17.
8. VI, 492.
9. ЕО IV 35.11.
10. ЕО I 55.6.
11. см. С1 96.4, С2 54.30, С2 56.14, С2 61.1,13 и т.д.
12. Современный словарь-справочник «Античный мир», М., Олимп, АСТ, 2000.
13. VI, 329.
14. VII, 344.
15. VII,333.
16. см. Пролог к «Руслану».
17. VII, 333.