Северные дневники Глава 3 Знакомство с обстановкой

       Вот в этой атмосфере и на этой земле начиналась инженерная деятельность двух выпускников Новосибирского института инженеров водного транспорта.
       Со мной был мой товарищ Валерий Иванов, который годы спустя станет самым главным начальником колымского флота. Мы сами выбрали это место работы – Колымо-Индигирское речное пароходство. Что стало причиной нашего выбора, я не могу определенно сказать. Деньги здесь не имели решающего значения, мы в то время о них думали меньше всего. Для нас Зырянка была terra incognita. Тогда не было всезнающего Интернета. Мы даже не ведали, что попали в зону Дальстроя. И само слово «Дальстрой» мы никогда не слышали, а, может, и слышали, но пропускали мимо ушей. Имей какую-то более подробную информацию, не знаю, рискнули бы мы на эту авантюру… Но выбор был сделан, и обратной дороги не было.
      Нас поселили в двухэтажном общежитии на улице имени первопроходца Стадухина, выделив небольшую, с холодными батареями комнату, в которой кроме пары солдатских коек ничего не было. На второй день после приезда мы уже были на работе.
      С нравами и обычаями этой грешной земли мы знакомились постепенно. Например, в цехе, где командовал мой друг, уборщицей работала женщина, глаза которой были низко прикрыты платком, который она никогда не снимала. Приглядевшись, мы увидели, что белки её глаз были синими. Знающие люди пояснили нам, что по молодости она была в масти «воров», а «воры» по блатным законам не могли работать. В знак солидарности с ворами-мужиками, женщина залила глаза чернилами. Кошмар…
      Заканчивалась навигация. Пароходы приводили последние караваны барж и готовились к зимнему отстою. Команды судов, отягощенные летними заработками, сошли на берег. Кочегары и матросы, масленщики и рулевые, шкиперы барж и молодые штурманцы отрывались от души. Посёлок загулял. Повсюду шарахались пьяные парни, беспричинно дрались до крови, до поножовщины. Дух Дальстроя ещё не выветрился из зырянского воздуха. Даже нам, прожившим в общежитии пять лет и знавшим быт этих заведений, было дико наблюдать за происходящим. Не проходило ночи, чтобы общежитие не посещали милицейские наряды или «Скорая помощь». Но человек привыкает ко всему. Привыкли и мы. Благо, что пьяные компании к нам не вязались.
      Всё это продолжалось около месяца. Постепенно обстановка нормализовалась: кого-то убили, кто-то загремел на зону, часть пьющих уехала на материк; тех, кто успел пропить заработанные в навигацию деньги, отправили на лесоучастки заготавливать древесину. Посёлок успокоился.
      Нам повезло, что в этот год в Зырянку прибыло с материка большое пополнение молодых специалистов – около десятка выпускников ВУЗов и вдвое больше выпускников речных училищ и профессиональных средних заведений.
      Всё, окружавшее нас, казалось интересным: река, синеватые контуры  гор  Арга-Таса на восточной стороне небосвода, первые снегопады, метели и северные сияния. Интересно было вечером приехать с работы на пароме с названием
 «Плотовод», а утром идти на работу уже по льду.
      Интересно было уйти компанией на лыжах километров за двадцать на какую-нибудь охотничью заимку, прихватив баян или гитару, и провести там выходные. Интересно было, с ружьишком отправиться на лыжах в ближайшие протоки, чтобы пострелять куропаток и рябчиков. Интересно было прочувствовать мороз в 50 градусов.
      Интересно было знакомиться с работой. Чтобы у наших подчиненных не было повода обвинять нас в некомпетентности, мы с Ивановым после работы оставались в его цехе и по «косточкам» разбирали и собирали дизели, которые стояли на теплоходах и были привезены на ремонт.
      В этом году произошла денежная реформа, и приходилось привыкать к новому качеству денег. Непривычно было доставать мелочь в столовой и за монету стоимостью в один рубль получать полноценный шницель или гуляш. Металлические деньги мы воспринимали как разменную ерунду, не стоящую внимания, стеснялись ими расплачиваться, и у нас постоянно в карманах накапливались монеты. Придя вечером в свою хижину, мы стали выгребать их и ссыпать в ящик письменного стола, который вместе с табуретками выделила комендантша. Когда к Иванову приехала его Валентина, она на эти «сбережения» купила нам тёплые клетчатые рубахи-ковбойки.
      Так изо дня в день мы осваивали Север, а Север осваивал нас.

                *      *      *

      В Барбалыкинской протоке, позади котельного цеха, стоит неприметный пароход, вернее – корпус парохода. История этого старичка, по рассказам старожилов, уходит в дореволюционное прошлое. Когда-то он назывался «Соболем» и был в составе флота ленской судовладелицы Анны Ивановны Громовой. Потом пароход перегнали с Лены на Колыму, он несколько лет работал здесь, и имя ему было «Леонгард» в память о погибшем  радисте самолета. Трудовую деятельность этот пароход закончил с названием «Олег Кошевой».
      Как же хозяйка любила свой корабль, если повелела на каждой поёлине (половице) прикрепить медную табличку с названием «Соболь». Я видел такую табличку, но она мне не досталась.

                *      *      *

      Узнал, что Стадухин, в честь которого названа зырянская улица, являлся сподвижником Семёна Дежнева. Отчаянный казак занимался не столько государевым делом, сколько обыкновенным разбоем. В замечательной монографии В.Ю.Визе «Моря Советской Арктики» этому человеку посвящено несколько страниц.
      В 1641 году казачий десятник Стадухин был отправлен из Якутского острога в новое место Емокон (Оймякон), где ему «ведомо учинилось» про новую реку – Колыму. Спустившись вдоль Индигирки, он морем дошёл до устья Колымы, где в 1644 году построил ясачное зимовье (Нижнеколымский острог), отстоящий примерно в 20 километрах от нынешнего Нижнеколымска, основанного значительно позже – в 1773 году.
       С  Семёном Дежневым, другим казачьим атаманом, он встретился на Анадыре, и там между ними установились враждебные отношения, иногда переходящие в открытые сражения. Дежнев даже царю жаловался на своего недруга.

                *       *       *

       Мне довелось слышать от нескольких колымчан о «гаранинских сроках». Впервые об этом рассказал Аркадий Имакин, когда знакомил нас с лагерными порядками. От этого невысокого смешливого человека, мы узнали о мастях: ворах, суках, мужиках, быках, беспредельщине, красной шапочке и рокоссовщине. Он нам рассказал о порядках, царящих на зоне, о побоище, устроенном в Певекском лагере и о многом другом. Сначала мы думали, что Аркадий тоже бывший зэк, но выяснилось, что он член партии, воевал добровольцем на разных фронтах, защищал Москву и Ленинград, освобождал Кенигсберг, имеет орден Красной звезды, медаль «За отвагу» и ещё с десяток наград.
       Большинство рассказов сводились к следующему. Якобы, был одно время начальником Дальстроя назначен некто Гаранин. Но по пути следования к месту службы его подменили другим человеком, и тот стал зверствовать: расстреливать за отказ выхода на работу, добавлять десять лет заключения за невыполнение плана и просто за то, что зэк не так поглядел. Потом, якобы, из Москвы приехала дочь настоящего Гаранина и опознала самозванца.
      Гораздо позже я выяснил, что это - легенда, но в воспоминаниях  уважаемых людей проскальзывает нечто похожее. Так, Георгий Митрофанович Рыбкин, бывший главным инженером Колымского речного управления Дальстроя (КРУ ДС) в довоенное время, пишет, что сразу после Берзина начальником Дальстроя был назначен Павлов, который ввёл порядок: если заключенные не выполняли задания или отказывались от работы, он выявлял зачинщиков и писал приказ – расстрелять. Такие приказы рассылались по всем лагерям, и Рыбкин читал их.
      Бывший начальник КИРПа Алексей Емельянович Леликов, самая, пожалуй, заметная фигура из всех руководителей пароходства, пишет о том, что уже во времена Хрущёва в 1952 году заместителем начальника Дальстроя, которому непосредственно подчинялся КИРП, был генерал Корсаков. Он был сущим зверем, избивая заключенных и выбивая из них нужные показания. Когда его дела выплыли наружу, оказалось, что настоящая фамилия этого человека не Корсаков, а Цейплер.
Видимо, из таких вот эпизодов и складывалась легенда о каком-то Гаранине, которого и вообще-то могло не быть.
      Много позднее я узнал некоторые подробности о загадочном Гаранине. Действительно, был такой Н.Г.Гаранин. Только служил он не начальником Дальстроя, а начальником УСВИТЛа – управления северо-восточных исправительно-трудовых лагерей, входящих в систему Дальстроя. Было это в 1937 году. Тогда вышел приказ Н.Ежова, по которому питание зэков дифференцировалось по нормам выработки – стахановцы получали больше, остальные меньше в соответствии с процентами выработки. Невыход на работу расценивался как саботаж, саботажники подлежали расстрелу. Гаранин делал это демонстративно - расстреливал, назначал дополнительные сроки… Заключенные его боялись панически. Потом полковник Гаранин сам попал в немилость после ареста Ежова, его арестовали и расстреляли.
Самое интересное заключается в том, что этот изверг был реабилитирован в 60-х годах прошлого века.
      Из Интернета узнал я и про упоминавшегося в воспоминаниях Рыбкина карателя Павлова. В конце 1937 года на Колыму со специальным заданием из Москвы прибыла комиссия, которую называли бригадой Павлова, в которую входили, кроме руководителя,  Кононович, Сперанский, Бронштейн, Виницкий и Каценеленбоген. По их решениям тогда было расстреляно более 8000 человек.

        Продолжение следует http://www.proza.ru/2018/08/09/1365


Рецензии