Записки умирающего

          Сегодня был очередной приступ. Говорят, что больные эпилепсией после выхода из приступа ничего не помнят и не ощущают. Я могу им только завидовать – мои обострения болезни носят просто дикую боль. Ещё говорят, наркоманы при ломке испытывают то же самое. Но я не наркоман, хотя уже начали колоть наркотики. В прошлом у меня были ранения во время  Афганской войны. Я помню ту, парализующую боль, при ранении, но эта - эта изматывающая боль, нескончаема и несравнима.
 
         Вот пришла сестра ввела очередную дозу обезболивающих. Заснул. Сколько я спал, не знаю.  Проснулся и со страхом прислушался – нет боли не чувствую.

         С чего это у меня началось? Теперь часто думаю об этом. Что послужило толчком?  Врачи говорят тут всё может и по наследству и как результат не правильного питания и отсутствия регулярного секса…
 
        Да, очевидно для рака онкологии это характерно, но оказывается коварство рака простаты в том, что он незаметен и очень активен – передаёт метастазы в другие органы. Вот, «напередавал». Говорят – второе мужское сердце. На хрена оно, это второе, ту от первого покоя нет. Неужели Господь не мог сделать что-то другое?      
Раньше  думалось – смерть это для других, я буду жить долго и если и умру, то случайно, даже и ощутить не успею.
 
      И поэтому не спешил. Не спешил жить, не спешил учиться, не спешил делать то, что требовало скорого решения. Даже любить не спешил. Успеется – один из принципов русского человека. Началось совсем незаметно, но давно – как сказал врач, лет пять назад и – «рак не болит». И в начале действительно не болело – ну уставать стал немного, так возраст же. Ну и секс, хоть не регулярный, но стал какой-то затяжной – но ведь всё начинает надоедать и приедаться…

Потом врачи стали списывать на возраст - положено. Какой возраст – пятьдесят два года!!! А оказалось, что рак уже лет пять как развивается. Развивается подло и незаметно, а метастазы уже и в почках, и в печени. «Поздно хватился, чё раньше не пришёл!? – спросил обследовавший меня, умудрённый опытом, пожилой врач. – Теперь ты уже инвалид и лечить тебя уже поздно».
   
       Я опешил и не поверил. Потом больше месяца из меня качали кровь, куча разных анализов, смотрели и спереди и сзади, крутили в аппаратах – выписали с бумагой – онкологическая опухоль, не операбельная, с метастазами. Что-то там вливали, кормили таблетками, но мой личный друг и врач ещё с Афгана Гена, сказал, как отрезал, прямо и грубо: – «Всё, надежды нет, максимум тебе год, друг ты мой дорогой!»
И заплакал.
      Вот эти-то его слёзы меня подкосили – я смирился с безысходностью. С Геной мы вместе воевали - он медсанбате, я в горах. Он дважды оперировал меня там, в Афгане. А однажды я спас его вместе группой медиков от дикой расправы.
 
     Группа медиков, ехавшая в Кабул, оказалась зажатой в одном из афганских кишлаков. Заскочили и укрылись в одном из домов. Их охрана отчаянно отстреливалась, по рации просили помощи, время шло на минуты. И тут я поблизости оказался. Поняв, где они находятся, я не стал посылать  свою роту по улочкам, где духи, из гранатомётов, могли пожечь  наши БМДэшки. Зная, что афганские постройки  из самана -  простой, высушенной глины,  дал команду механику:                - «Рви напрямую через стены. Вперёд!!! - и по радио – «Рота! По-взводно, первая машина прямо, остальные -   за мной!!!».

            Ну и  прорвались -  напропалую, просто проломив БМДешками глиняные  афганские хибары и дувалы. Пылюка стояла страшная – двенадцать машин рвали постройки и дувалы.
 
        Конечно, кого-то там из афганцев вдавили навсегда в землю, но наши медики были спасены. Начальник медслужбы нашего «Отряда специального назначения»,   целовал и поил меня неделю(в группе была его жена, тоже врач-хирург), потом написал представление в Москву. И действительно, дали «Красную звезду».
 
         Но были и осложнения с афганцами – я развалил почти весь кишлак. Командующий Группы вмешался и прекратил все поползновения.
 
        С Геной после этого  крепко дружим, хотя давно живём в разных городах.
Он примчался после первого моего звонка, но что-либо сделать было уже поздно. Гена забрал меня в Питер, я лежал в военной Мед Академии, где он уже был начальником хирургического отделения и полковником. Что-то там вырезали, что-то прижгли, облучили, но болезнь оказалась сильнее. Вот и заплакал мой друг, хотя смертей за свою карьеру видел немало.
 
        А мне вот и сейчас не верится, хотя вердикт вынесен. Осталось немного, совсем немного. Но происходит это не так, как думал. Совсем не так. Ну да сейчас не об этом.  И вопрос – боюсь ли я смерти? Странный вопрос – смерти все бояться, а я вот не знаю как это. Ведь нет ни зримого врага, ни пожара, ни взрывов – появилась только регулярно возникающая адская боль.

           Какие-то глухие голоса. Потом стало медленно возвращаться сознание, прояснилось зрение, увидел над собой лицо Лены – медсестра, которая как-то по-особенному относилась ко мне. Спасибо ей, это приятно, очень. Я так устал от одиночества, от этой чёртовой боли, от которой постоянно теряю сознание. Рука под капельницей – опять в вену что-то вливают.

      В который раз перебираю все события своей жизни.До семи лет был у бабки в деревне, потом мать забрала меня в город. Школа. Друзей школьных помню мало, но там, в школе впервые влюбился. В девятом классе. Она училась в параллельном. Выбегал по звонку и с биением сердца ждал, когда выйдет она.
 
     Она тоже искала меня глазами, наши взгляды встречались, она смущалась, утыкалась в книжку и из-под неё поглядывала на меня. Помню, дико смущаясь, позвал на первое свидание – погулять в парке. Гуляли долго, сели на скамейку. От её близости, от её кротких взглядов из под пушистых ресниц,  меня просто трясло.  Вместе со скамейкой. Хотелось поцеловать её, но сделать это…
 
     Позже поцеловались – так неумело, так неуклюже, но так эмоционально… У неё такие мягкие, тёплые губы, такой чудный запах… У меня закружилась голова… Был какой-то страх любви, возможно от интуитивного чувства близости и блаженства… А ещё ответственности – он положила голову мне на плечо – я почувствовал, что я мужчина, что должен её защищать, поддерживать…
 
     Как приятны чувства молодости… После перевода отца-офицера к новому месту службы – попрощались тяжело, со слезами, обещаниями писать ... Переписка заглохла. Переживал долго. Но как-то улеглось. Молодость…

     Потом военное училище – вспоминать особенно нечего – учёба, учения, тревоги. Наконец выпуск и в войска. Служба складывалась. Потом встретил жену - женитьба – вспоминать не хочу – вроде по любви вышло, с любви началось, а куда-то ушло. Развелись когда уже, был майором – ей надоели мои командировки, мне её измены.
     Сыновья поступили в институты, оба устроены, оба отказались от офицерской судьбы. Меня это взволновало и расстроило. Изредка перезваниваемся. Оставил  им квартиру, забрал только личные вещи – мне-то всегда в казарме место найдётся. Жизнь была военная, задумываться было некогда…

     Вошла медсестра, ввела в вену наркотик. За мыслями не заметил нарастающей боли в позвоночнике – очевидно Лена почувствовала это, глядя на моё лицо… Спасибо сестрёнка, спасибо дорогая…

      А вот потом был Афган. Досталось, конечно. Но именно Афган вспоминаю с удовольствием. Потому, что была молодость. Была настоящая мужская работа, то, на что учился. Для офицера мирное время - это не нормально. Нонсенс - да, конечно! Но офицер создан для войны, для боевых действий.
 
        Вот это и было «моё». Когда был там, не до раздумий было – жил как все, воевал как все. И досталось, как и многим. После первого ранения лежал в госпитале, сначала в Кабуле, потом в «Бурденко», в Москве. Ранение было, по моему мнению, лёгким – пуля прошла навылет под правой ключицей.  Помню тупой удар как бы в плечо, (аж!) корпус развернуло немного. А потом боль. Невыносимая!!!.
       Сразу парализовало всё тело – ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни рукой двинуть. Лежу, хватаю ртом воздух, как рыба на берегу. Обстрел идёт дикий, «духи» палят - нужно куда-то укрыться, а я как бы «в непонятке»  - лежу, глазами вращаю, только рикошеты визжат, да пыльные фонтанчики от пуль рядом возникают. И кровь, теплая, липкая заливает подмышку. Ухо кровью залито - щека, видно осколком разодрана.  Солдат сказал -  аж зубы видны…
 
       Сержант втащил меня под БМПэшку, перевязал, вколол тюбик промидола. Бой продолжался долго. Часа через два  стал осознавать своё положение, тогда впервые  осознал, что могу умереть. Но нет, не умереть, погибнуть. А это другое дело. Если погибну, то за Родину, за народ. Это как-то облегчало душу, но не боль. Она как бы притупилась, но при каждом движении резко напоминала о себе, обездвиживая всё тело.
 
      Примерно через час попытаться двигаться, стараясь не трогать правую руку. Получалось с трудом. Если бы не пришли «вертушки», если бы Гена не простоял надо мной за хирургическим столом три часа, мог бы умереть и на поле боя, и уже в отряде.  Но меня вывезли, прооперировали.  Второе ранение - уже московский госпиталь. Вот тогда, да именно тогда, в госпитале, начал осознавать, что тело моё бренно. Помог хирург в Бурденко, который оперировал меня и делал первые перевязки -  злой такой, настоящий, ни чуть не жалея меня, и, глядя, на мои гримасы, говорил:
      - Криви морду, криви. Можешь даже поорать. В следующий раз, будешь знать, что не следует соваться туда, куда собака свой х.. не совала. Я имею ввиду хвост, и где тебя, дурака, убить могут.  Больно?

      Я кивал. А он продолжал отдирать окровавленные бинты, вызывая новое кровотечение. Я было возмутился, но хирург глянул на меня злобными(показалось) глазами и заявил, что теперь мне ничто не угрожает, а кровь вытечет, так это хорошо, потому как вместе с ней выйдут и нагноения, и болезнетворные микробы и вообще, чем больше у мужика вытечет крови, тем лучше – произойдёт обновление крови.
 
        И ещё добавил, а мне запомнилось: – «Если бы у мужиков были месячные, они бы по сто пятьдесят лет жили». «Но ведь женщины столько не живут» - заметил я ему тогда, на что получил ухмылку и поучение: -  «А ты бы хоть раз родить попробовал, посмотрел бы, сколько ты бы прожил».
 
        Когда он начал шить разодранную щеку от угла рта до скулы(аж зубы были видны),  ассистент спросил: «А этот кусок куда шить?».  «А никуда» - усмехнулся хирург, и, я почувствовал, как он ножницами оттяпал часть щеки. После этого, когда всё срослось и сняли швы и повязки,  морду мне слегка перекосило и я уже не мог, как раньше, свистнуть через губу.  Потом отпустил бородку, чтобы прикрыть рваные шрамы.

        Терпел.
        Потом перевязки делала медсестра – осторожно, напряжённо следя за моей реакцией. Её тонки пальцы касались моего тела, и мне было приятно, боль притуплялась. Не смотря на убийственный больничный запах, стоявший в перевязочной, от неё пахло женщиной. Какой-то непонятный, необъяснимый запах не то духов, не то свежевымытых волос. Так пахнут дети и девушки. Этот запах её тела запомнился навсегда.
 
         Она осторожно и нежно меняла повязки, прижигала перекисью появлявшуюся кровь. А мне хотелось прикоснуться к ней, потрогать её полупрозрачную кожу, уткнуться носом в её волосы. Не решался. Это там, в Афгане, с нашими «чекистками» можно было всё. Там всё ценилось на «мгновения», получить старались «всё  и сейчас».  А здесь, не решался.
 
        Видно она чувствовала мою реакцию и однажды – заметила: - «В любви признаваться не стоит, я замужем». Да, конечно, после наших «боевых» со свистом пуль над головой, взрывами, с многокилометровыми маршами по пустыни или горам,  с промокшими от пота  и прилипшими к телу х/б, от грязных разводов на лице, чувства жжения в паху и потной вони – здесь, в госпитале, тянуло к этим девушкам,  к их чистоте, к их обтягивающим талию и бёдра,  белых халатикам.
Но нельзя.

      Очнулся. Так и не понял – спал я или был без сознания. Мысли путаются. Нарастала боль в правом боку. Она, то нарастала, то утихала после уколов. Медсестра принесла ужин, поставила на тумбочку. Кушать не хотелось. Даже тошнило от вида этой котлеты.
 
     Я действительно сильно исхудал, просто очень сильно. Когда приехал навестить Володька, бывший сослуживец, он даже испугался: - «Витя, ты жрать-то что-то жрёшь?  Покойники краше выглядят».  Ну да, покойники, пошутил и сам смутился. К этому и двигаюсь.
 
     Я так понимаю - постепенно отказывает поражённая печень, желудок, поджелудочная. Метастазы в костях и позвоночнике. Что там ещё живого осталось? Предлагали удалить мочевой пузырь, но Гена сказал: – «Уже не стоит. Не хер мучить». И я отказался от операции.
 
     Осталось уже не много, может месяц – полтора. И жить-то уже не хочется – от этих болей хоть на стенку лезь, даже ногу поднять сил нет. С трудом встаю и добираюсь до туалета. Всё стало проблемой – даже обслужить себя после туалета. Был бы пистолет, застрелился бы на хрен. Хотя нет, я православный, крещёный. Самоубийство – грех, который не прощается и батюшка  откажется отпевать.
 
    Хотя какая мне разница!? Хорошо, что с женой разошлись давно, а то стыдно такому худому и немощному предстать пусть даже перед «бывшей», но женщиной. Перед медсёстрами стыдно. Придётся по-христиански – тихо и мирно отойти «в лучший мир».  А ещё  - уж лучше было бы там, в Афгане, не выйти из комы и всё.
И всё. И не было бы этих адских болей в спине и животе. Всё, не могу, опять нужен укол. Нажал кнопку вызова сестры.

       Снова очнулся. Сколько же я проспал? Ну,  в смысле был в отключке. За окном темно, а сколько конкретно времени? Медсестру звать неудобно. Придётся опять наедине со своими мыслями коротать до рассвета.
Да и рассвет – тебе какая разница, зачем этот рассвет, когда такой закат жизни. Не хочется умирать от болезни!!! Не хочу умирать в кровати!!! Были бы силы, уехал бы в «горячую точку» и там, зная о своём «скором», сунулся бы в самые отчаянные схватки.
 
      Как это славно умереть от пули!!! Ну почему мне вот это…  И ещё – кто-то ко мне приходил? Спросил медсестру, она возразила  - ни кто не приходил. Но я же видел – видел какого-то мужика, который неизвестно как появился у кровати. Не знакомый, узнать его не успел, он куда-то исчез.
 
        Медсестра внимательно посмотрела прямо в глаза потом медленно, по слогам: 
        - «Виктор,  к вам ни кто не приходил. Это приснилось, привыкайте, такое будет повторяться». Действительно повторялось и однажды, какой-то мужик спустился прямо с потолка. Я долго обдумывал это, спросил врача при обходе. Тот подтвердил слова медсестры – будет повторяться. Привыкай, это нормально и не страшно.

      Вошла медсестра, пристально посмотрела на меня. Я отвернулся. Обошла кровать, села, тихо спросила: - «Ещё укол?»  «- Нет, не надо, болей нет». «– А почему вы плачете?» «– Я плачу?» – удивился я. И тут только заметил, что щёки мокрые от слёз, и даже подушка промокла.
 
         - Почему к вам ни кто не приходит?»  - Приходят, - ответил я отрешённо,
         - Вот Гена заходит, Володя вчера был….
         - А жена, дети?». Я промолчал, она не уходила, молчание затянулось.
         - Вы же видите, каков я сейчас. Зачем женщине смотреть на такое. Жена меня любила сильного, стройного и весёлого, а сейчас… В общем не хочу, чтобы меня такого видели».
 
          Она пыталась что-то сказать, но я опередил её: «- Не нужно, сестра, не нужно. Мы в разводе, я ни кому не сообщал. И так скажу – не надо мучить своих любимых жалостью, это тяжело для обоих».
          Она поджала губы: - «Это не правильно»  - и ушла. Хорошая и душевная. Дай Бог тебе всего. Спасибо, что ты меня пожалела.  И вопрос – почему у меня были слёзы? Не знаю, впервые. Себя жалко? Да вроде нет, я уже смирился, что умру.
         Ещё меня  коробит от нынешних отношений между парнями и девушками – уж не говоря о романтизме отношений, вернее его отсутствия. Упростились до животных инстинктов – уже нормально, что девушка ложится в постель с любым понравившимся…  Как это!!!
 
         Кто так испортил наше общество, когда нормой стало, когда жених с невестой до женитьбы напропалую занимаются сексом. Что они потом делают в первую брачную ночь!? Ведь абсолютно потеряно чувство, когда свадьба казалась чем-то прекрасным, предчувствие первой интимной близости, когда и тебя и её буквально трясёт от предстоящей близости с уже женой. Когда впервые всем телом ощущаешь её тело, когда впервые она согласна...
 
        Нынче всё превратилось в животный секс. Девушку уже не волнуют чувства предстоящей брачной ночи. Потеряны все чувства новизны отношений. Они уже пресытились, им уже  не интересно, а потом семья распадается. И детей зачастую не заводят.

     Нет будущего у такого общества, ибо оно, общество основано на семье, на счастье материнства и отцовства. Неужели уже всё потеряно?  И ведь я уже в этом бессилен – ни сказать кому… ни помочь…
Что-то мысли стали путаться, в жар бросило, пот ручьём… Интересно – это приближение конца?  Может умру прямо сейчас… Затянулось… пока не умираю…

    Сознание какое-то туманное. Кушать - вообще ничего не ем. Начали питать насильно, вкалывая глюкозу и ещё какую-то дрянь. Зачем, отпустите уже. Я уже так устал умирать...
Умирать?
 
    Но почему, ведь я ещё молод, даже детей ещё мог бы иметь. Ну почему я? Почему сейчас, когда у меня такой опыт, когда я собрал в себе столько знаний! Когда я полюбил столько прекрасных вещей, когда наконец разобрался в музыке и полюбил её, классическую, когда замираю от оперных партий, не смея даже вздохнуть, слушая прекрасных исполнителей.
 
    Когда полюбил живопись, настоящую, когда просто смотришь, восхищаешься от того, как художник передал мельчайшие детали пейзажа, портрета. Полюбил женщин. Нет, не конкретную, а вообще – так приятно смотреть на них, особенно их глаза, лица. Они прекрасно сложены, они стараются понравиться нам – красят волосы, брови, губы… Они совсем другие люди, лучше нас. Они рожают детей и это просто чудо. И когда они матери, когда они кормят ребёнка грудью – это прекрасно! Как ими не восхищаться!?

    И куда теперь всё это...?!  Всё это уйдёт со мной забудется? Не хочу я всё это забывать и пусть умру, но пусть это останется со мной…
Что-то происходит с сознанием, куда-то периодически всё исчезает, но появляются какие-то видения  - будто отец, давно погибший, подходил к кровати, пытался заговорить.
    Очнулся – никого. Темнота. Что это – знак, что уже близко… Да говорили, что так... Вот опять кто-то расплывчатый и светлый идёт ко мне… Кто…

      Он умер на рассвете. Видя наступающую агонию, вызвали полковника, его товарища, Геннадия. Он и закрыл глаза Виктору, потом долго сидел на краю кровати, не смея укрыть умершего друга простынёй. Рядом стояла медсестра Лена и плакала.
      - Твой знакомый? – спросил полковник.
      - Тут они все наши знакомые. Просто  очень хороший человек. Такой мужественный, и так терпел, как только у него сил хватало?! И такой несчастный, жалел всех - а к нему так ни кто не пришёл. Вот, возьмите его мобильник, он до конца, что-то много наговаривал  на диктофон, прямо до самой последней минуты…».
      - Он это писал по моей просьбе.  До конца…».
      Полковник взглянул на медсестру:
      – «Офицер умер, Лена. Настоящий. Спасибо тебе девушка, он  достоин твоих слёз!»
                ***